Молодые хозяева замка Исполинов (гет)

На подъезде к замку из соображений безопасности кучер экипажа, где были Консуэло и её учитель, всё-таки принял решение придержать коней, не имея сомнений в том, что здравомыслие молодой пассажирки не перейдёт эту грань, превратившись в подобие безумия.

Но как только она поняла, что возница осаждает лошадей — с самого первого шага — то вновь громко закричала:

— Не сбавляй скорости!

— Консуэло, ты сошла с ума! Опомнись! Ты же угробишь нас всех!

Завидев издалека на дороге стремительно приближающиеся ворота замка, Порпора поднял глаза к потолку кареты и перекрестился.

— Святые угодники, сберегите нас и вселите хоть толику рассудка в эту помрачённую голову! Давай же повернём обратно, пока не поздно, пока ещё есть время! Ещё несколько минут назад, говоря с такой жалостью о том, что мне не было известно о том, что этот несчастный Альберт при смерти, я был поражён силой твоего страдания и потому я не посмел добавить, что не верил ни единому слову пылких заверений этого вечно несчастного графа. Оставь же ты наконец в покое этого Альберта! Ну, а коли бы он действительно умер — ты бы потеряла немного — мне бы так хотелось уверить тебя в этом… Он думает не о тебе, а о себе! И, как только ты окажешься у смертного ложа этого самого несчастного на свете влюблённого — он тотчас же объявит, что ты исцелила его одним только своим взглядом и устроит самое пышное из празднеств, которые только видел свет — так он будет рад, что вновь заполучил тебя в своё полнейшее распоряжение. А потом станет предаваться с тобой самым разнообразным увеселениям — я надеюсь, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю! И хорошо, если перед этим наберётся терпения и сделает тебя своей супругой! И будет крутить интрижки направо и налево! А ты — ни о чём не подозревающая благочестивая жёнушка — не будешь ни о чём подозревать и поклоняться ему, словно богу! Знаем мы этих молодых вельмож — пресыщенных, искушённых в чувственных удовольствиях как никто иной на свете!

Консуэло с удивлением, ужасом и отвращением слушала своего учителя и не узнавала его.

«Что такое случается с людьми, что они становятся обозлёнными на весь белый свет?..»

Вслух же она проговорила, не в силах сдерживать себя:

— Как вы смеете произносить такие слова о человеке, которого я люблю больше жизни?! Всё это звучит как величайшее оскорбление! — следующие слова она уже говорила по большей части сама себе. — О, он не заслужил такой ужасной кончины! Наверняка, у них уже был доктор — по приезде я расспрошу об этом графа Христиана и остальных… Альберт должен жить для того, чтобы делать этот мир лучше, освещать и освящать его своим присутствием! И я должна быть рядом с ним! Но порой моя вера в продолжение земного существования этого удивительного человека гаснет — как бы я ни пыталась воскресить её… — последняя же фраза нашей героини была вновь обращена к учителю. — Но единственное, в чём я убеждена твёрдо — так это в том, что не прощу вам смерти Альберта!

— Коли ты сейчас же не придёшь в себя — клянусь своим и твоим призванием, что жить нам останется точно меньше, нежели твоему обожаемому Альберту! А эти избалованные дворянские сыночки ещё и не такое могут вытворить от скуки! И именно от неё сходят с ума и пускаются во все тяжкие! И ведь всю семью заставляет верить! Строит из себя непонятого всеми вечного страдальца! Наслушался я уже твоих рассказов о нём! Каков артист, а! Какие представления тебе устраивал! И не нужно было никаких декораций — всё уже было готово — как будто специально для тебя — подземелье, свечи, полумрак, звериные шкуры, звуки скрипки, роскошные интерьеры огромного готического замка, безукоризненная игра словом и неуёмная фантазия — о, в последних двух вещах, графу Альберту Рудольштадтскому, разумеется, нет равных! Он, как я хорошо усвоил из твоих восхищённых рассказов — прекрасный оратор и сказочник! Конечно же, всё это произвело должное впечатление на твою тонкую, чувствительную, сентиментальную натуру истинного художника и служительницы искусства, тонко ощущающую красоту внешнюю и красоту духа! Но всё это было лишь игрой, искусным притворством, чтобы очаровать тебя, и потом уже надёжно держать в своих руках — зная, что ты никуда не денешься. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Боже мой, ведь ты и вправду похожа на маленькую, хрупкую небесную птаху, что свободно летала на просторе, до тех пор, пока ловкая и крепкая рука не схватила тебя… И ведь он сразу понял — наверняка, только увидев тебя — что ты пойдёшь к нему по первому его зову, оставлял тайные знаки — зная, что ты поймёшь их! Да, Консуэло, ты очень умна, но при всём при этом осталась безмерно наивной! А твоему распрекрасному Альберту самое место на театральных подмостках! А впрочем — нет — ведь тогда бы он ровно так же охмурил тебя, и тогда тебе бы некуда было деться, ты бы не смогла сбежать — по крайней мере, тебе бы не удалось устроить это так скоро! Да и ты бы уже в первые дни оставила все попытки, твоя душа перестала бы сопротивляться — ведь он бы безраздельно завладел твоим сердцем! И ведь ты веришь каждому его слову! Ловко же он добился твоей жалости, которую ты путаешь с любовью! Господи, я был свято убеждён в том, что эти благочестивые люди воспитали своего наследника достойно! Но не тут-то было! Да он с жиру бесится! Ему просто делать нечего и захотелось развлечься! Он же забавляется с тобой как с куклой, с экзотической игрушкой! Он бросит, выгонит тебя сразу же, как только ты надоешь ему и тут же забудет! Но ты ведь рада идти у него на поводу! Стоило только поманить пальцем! Потому как не бывает на свете болезни, именующейся любовной горячкой! Она существует только в сказках! И потому я с уверенностью говорю тебе — это чистейшая симуляция — чтобы только заполучить тебя обратно! И он знает, что ты придёшь к нему, и уже никогда не оставишь. Но даже если бы это было не так — почему же сразу, как только ему стало известно о твоём исчезновении — с ним не сделался этот загадочный приступ? И почему он сразу не предпринял попытки вернуть тебя?! А я тебе скажу — потому что он не любил тебя, но ещё просто не наигрался и долго думал, как ещё заставить тебя прибежать обратно! И наконец ему это удалось! Ну, посуди же сама — разве я не прав?! А между тем ты уже должна была стать не столь наивной! Почему же сейчас это не так? Он же издевается над тобой — разве ты не видишь?! Да, быть может, он впридачу ко всему и сумасшедший — я охотно с этим соглашусь — ибо выдумать такие немыслимые вещи о прошлых жизнях и своих неземных страданиях для того, чтобы очаровать такую диковинную для него особу как ты и выдолбить себе в землетпещеру, чтобы обитать там — может только истинный безумец! Но я повторю, что всё это исходит из неимоверной скуки! Они уже не знают, что ещё выдумать! А тут подвернулось такое нежданное и невиданное развлечение! Да неужели же тебе не хватило предательства Андзолетто, чтобы научиться осторожности с мужчинами?! Я так и знал, так и знал, что что-то случится, что-то помешает, сорвёт планы твоей будущей счастливой жизни! Я ни одной секунды не был полностью спокоен, и вот — мои опасения сбылись! Всё! Не видать мне счастья в жизни даже и на старости лет! А ведь я возлагал столько надежд, столько чаяний! О, горе мне!..

— Не смейте говорить так об Альберте Рудольштадте, слышите?! Иначе гнев богов обрушится на вас! Считайте, что я не слышала ни одного вашего слова! Когда я в спешке и смятении покидала замок, то он знал, что я люблю его, но мне нужно было прийти в себя, всё как следует обдумать, и я не торопилась, ибо знала, что он дождётся моего решения. Признаюсь вам, что я склонялась к тому, чтобы вернуться к нему, но душа моя разрывалась между преданностью искусству и великой любовью. Но сейчас же — всё решилось таким горьким образом! Скоро я останусь совсем одна! У меня больше не будет ни одного близкого человека — один вот-вот вознесётся на небеса, и вместе с ним — последним оплотом — умрёт моя вера в людей, другой же, показав своё истинное лицо — заставил навек отречься от дальнейших попыток создать доверительные отношения с кем-либо, живущим на этом свете! И теперь я невольно задаюсь вопросом — а есть ли смысл в моей некогда столь горячей вере в бога?!. О, как же я потеряна, одинока и несчастна!.. Я словно в пустыне! Кто поможет мне?!. Я не знаю, как буду жить теперь… С великою болью в сердце, через неимоверные, нечеловеческие усилия — но я принуждена вырвать вас из своего сердца и вычеркнуть из своей жизни. Как только мы прибудем в замок — возьмите карету и поезжайте к себе домой. А я сама займусь своей судьбой. Но сначала мне придётся похоронить того, кто стал для меня дороже всех людей на земле. Я пройду через это с достоинством. Я опла́чу его, а потом… потом… не знаю… Если Господь ещё есть на небесах — то он поможет мне на земле. Быть может, я уйду в монастырь и стану вести уединённый образ жизни, вдали от света, среди монахов, приняв обет молчания. Да, я думаю, что такая судьба ждёт меня. Это подходит мне больше всего. В мыслях же своих я всегда буду с Альбертом. Я буду говорить с ним еженощно до конца своих дней, и он будет отвечать мне. Нет более сладких звуков, слов и истин для моего слуха, как произнесённых его голосом…

Но если же… если же он выживет… всё это уже не будет иметь значения, — при этих словах взгляд Консуэло стал вдруг веселее, нежнее затуманился и словно устремился куда-то вдаль, в будущее, — ибо тогда я выйду за него замуж — так как теперь понимаю, что любовь к Альберту сильнее любви к искусству в моём сердце — пусть ненамного, но я ощущаю это. Ведь я уже говорила о том, что мне не нужна слава. Я не намерена добиваться её. Мы станем жить уединённо, быть может иногда принимая тех, кто не отвернётся от нас, узнав, что столь уважаемый вельможа выбрал себе в спутницы жизни бывшую актрису, и устраивая уютные званые вечера с пением и музицированием… Но… почему же бывшую?.. Быть может, я продолжу играть в театрах, хотя и не столь часто, а то и вовсе ради развлечения… — но уже минуту спустя она словно очнулась от радостного, счастливого сна и вернулась в страшную, тоскливую неизвестность, окружавшую её, — Господи, но суждено ли этим мечтам сбыться?.., — и вновь обратилась к учителю, — Однако же я всё равно более не смогу доверять вам и говорить с вами так, как прежде, испытывая непреодолимое неприятие. Я не смогу заставить себя относиться к вам иначе. И наши отношения уже не будут прежними. Вы стали для меня чужим человеком. Господи, как же больно мне говорить эти слова, но, увы, всё это — истинная правда…

— Ну да, конечно, ты со своим Альбертом напрочь забудешь о сцене, да и к тому же, он обеспечит тебя средствами, и тебе нужно нужно будет думать о том, как заработать на жизнь. Господи, родная моя, ты готова угробить свой божественный талант. Однако, я уже смирился с тем, что мне более невозможно тебя переубедить. Ты слишком захвачена своим чувством, ты полностью отдалась этому молодому Рудольштадту. И отныне искусство стало для тебя развлечением. Я не узнаю тебя, дочь моя. Это будет смертью твоей истинной души. Но ещё более страшные и печальные вещи ты говоришь, думая о смерти этого бедного графа — прошу, Порпорина, не обрекай себя на такую ужасную участь… А впрочем — и тот, и иной удел похоронят тебя заживо… О, ты не понимаешь, что делаешь с собой, бедная моя Порпорина…

Порпора испытывал искренние жалость и отеческую любовь к Консуэло и желал хоть как-то утешить свою бывшую воспитанницу. Услышав этот душераздирающий монолог, он уже не был в полной мере уверен в правоте своих слов касательно графа Альберта Рудольштадта, но эта непоколебимость пошатнулась всё же не настолько, чтобы по-иному смотреть на то, что повествовала она о пережитом в замке Исполинов и подземелье Шрекенштейна и начать считать этого молодого человека святым и искренне любящим его бывшую воспитанницу, или же хотя бы попросту порядочным и потому совершенно неспособным заставить страдать чистую душу его бывшей подопечной.

«Да, быть может, он и не так грешен, как казалось мне поначалу. Но уж слишком неестественны были его пламенные речи, что пересказала мне моя подопечная, и чересчур много неестественного, странного и крайне подозрительного в поведении этого молодого графа… Нет, он не любит её — это лишь эгоистическая жажда обладания. А эта его мнимая религиозность — ни что иное как хитрость, позволившая ему проникнуть в самые недра её души — чтобы она навсегда осталась с ним. И, к сожалению, я знаю, что так оно и будет. И уже не имеет значения, будет он жив или нет. Хотя, с чего бы ему вдруг умирать?.. Молодой, здоровый, крепкий — хотя и с причудами. Ну а кто из этих сыночков вельмож без придури?.. И вот эти, которые поумнее да помудрёнее — они представляют наибольшую опасность для таких душ, как у бедняжки Консуэло...»

И потому бывший учитель Консуэло продолжал тревожиться о судьбе своей бывшей подопечной в той же степени, как и она сама, но в совершенно ином ключе.