Должник (гет)

В первую же неделю за океаном Гарри начал невыносимо скучать. Всего лишь несколько месяцев назад ему казалось, что они трое захотят забыть их скитания и их палатку как кошмарный сон, но, как только это закончилось, оказалось, что и в этом было что-то хорошее, к чему прикипает сердце. Все лето после Победы Гарри пытался как-то скрыть от себя, к чему именно он так привык, постоянно таскался к друзьям в гости, рассказывая им о том, что пустой и мрачный дом на Гриммо ему не по нутру, а потом Гермиона уехала за родителями в Австралию, и скрывать от себя уже ничего не получалось: он скучал именно по ней.

Если бы он раньше рассказал Гермионе о том, как он теперь скучает один, а не скрывался бы за шуточками о портрете Вальбурги и Кричере, которые не дают ему покоя на Гриммо, она сразу бы нашла причину, дойдя до нее чисто логически. Раньше Гарри не скучал летом так сильно, что не мог усидеть на месте, но с Роном он и так в Хогвартсе был почти неразлучен, даже спальня у гриффиндорских мальчишек его года была общая, одна на всех. А вот опыт жизни вместе с Гермионой, вечера наедине, приготовленный для нее завтрак, попытки научить ее готовить на костре, когда она начала этого требовать, чтобы не заставлять его готовить каждый день — все это было новым, и если после окончания их похода к нему пришла тоска, которую он мог утолить, только навещая своих друзей практически ежедневно, то это по Гермионе он тосковал, а вовсе не по Рону, прожить без Рона пару месяцев он вполне умел. Конечно, Гермиона бы догадалась — но только этого как раз было и не надо, это же Рон всегда пытался за Гермионой ухаживать, всегда ее ревновал ко всем, даже к Гарри, это Рону хоркрукс показал роман Гарри и Гермионы как его самый большой страх. Гарри, в конце концов, не мог поступить со старым другом хуже, чем Риддл, вот так вот его подрезать и — «прости, друг, ты столько лет старался обратить на себя ее внимание, но она всегда выбирала меня».

В том числе из-за этого Гарри уехал на свою стажировку — он так обрадовался, когда Гермиона вернулась из Австралии, что еще чуть-чуть — и его бы прорвало, он стал бы, как пьяный, выбалтывать все, что у него на душе. «Переселяйся ко мне на Гриммо, мы снова будем завтракать вместе каждое утро, иногда вместе готовить, утром по выходным я буду смотреть, какая ты со сна лохматенькая и уговаривать тебя, что никогда не видел никого красивее, мы будем засыпать и просыпаться рядом, вместе молчать по вечерам, потому что мы и так счастливы и понимаем друг друга без слов, с одного вздоха…» Вот чтобы попытаться излечиться от этого наваждения, понадобилось перелететь через Атлантический океан, а дальше можно было только ждать, когда тоска отпустит.

А Гермиона, словно нарочно, спустя месяц начала писать к нему совсем по-другому: не о своей работе, не о домовых эльфах и кентаврах, не о том, что нового он узнал в американском Аврорате. Она писала о своих снах, об английской осени, спрашивала его о паре сурков, живущих у него на заднем дворе, однажды прислала ему маленький сверток с его любимым чаем, потом спросила о том, как выглядит осень, когда пролетаешь над лесом на метле и даже предложила ее покатать в следующем году. В письмах Гермиона была милой и нежной девушкой, как в его самых дорогих воспоминаниях о вечерах в палатке, и словно заново, еще крепче, привязывала к себе его сердце. А потом Гермиона написала ему о том, как она ходила на единственное за всю осень свидание с Роном, и Рон выставил там себя полным идиотом — и что она хотела прочитать в ответ? «Бросай его и переезжай ко мне на Гриммо, я сворую портключ и буду там сегодня же вечером»? Гарри так и ответил бы, если бы знал, что есть шанс на то, что Гермиона согласится. И вот снова, в сегодняшнем письме — сначала попросила его угадать, какое у нее любимое число, и в ответ на его догадку сообщила, что ее любимое число меняется каждый день, «а сегодня это семерка, потому что ты приедешь ровно через неделю». Вот какого черта?

Конечно, Гарри сорвался с места, изменил дату своего портшлюза, потребовал все документы о завершении стажировки прислать ему почтой, целую ночь писал итоговый отчет, и вернулся на два дня раньше, 22 декабря.

— Господин Драко, сын Нарциссы Блэк, просит разрешения увидеться с хозяином Гарри, — доложил Кричер как заправский дворецкий, и Гарри, вспомнив, что на доме по-прежнему Фиделиус, вышел на крыльцо и увидел ожидающего его Малфоя.

За последние месяцы Гарри к Малфою потеплел — они оба переросли школьную вражду, а настоящая, взрослая вражда, начатая Меткой, не сложилась: Драко не выдал их в поместье, когда их захватили егеря, в финале битвы за Хогвартс Драко кинул Гарри свою палочку на глазах у Вольдеморта, а Гарри закрыл его своим Протего от вполне возможной мести. А еще удивительнее было то, что Малфой вовсе не посчитал, что они более чем квиты — когда в Министерстве для Гарри закатили отвальную, чтобы он добром вспоминал родной Аврорат, Малфой тоже подошел, уже ближе к концу, когда все напились. «За мной долг, — серьезно сказал Малфой, прощаясь. — Если что-то будет сильно нужно — напиши».

Вот поэтому Гарри после недолгого колебания решился пригласить Малфоя в дом. С одной стороны, разговаривать на зимнем холоде было неудобно; с другой, на доме был Фиделиус…

— Никому не рассказывай, как сюда попасть, — предупредил Гарри.

— Клянусь, — совершенно серьезно сказал Драко, и ему можно было поверить.

Гарри помнил, что главное на Гриммо — ничего не задеть в прихожей, чтобы не разбудить портрет Вальбурги, но Вальбурга проснулась и так, и совсем не в том настроении, что обычно.

— В первый раз за столько лет дом посетил достойный волшебник, — довольно приветливо сказала Вальбурга. — Добро пожаловать, Драко. Скулы у тебя наши, я всегда это видела.

— Добрый вечер, миссис Блэк, — почтительно ответил Драко.

— Брось, пожалуйста, — махнула Вальбурга рукой. — Я видела тебя в твоих первых брючках, ты с тех пор не стал для меня чужим.

— Я очень рад это слышать, бабушка Вальбурга, — столь же почтительно отозвался Драко.

— Как поживают твои родители, Драко? Я бы хотела повидать Нарциссу… ну так хоть услышать о ней.

— Родители здоровы, бабушка Вальбурга, и мама всегда благодарит вас за ваше благословение…

— Слушайте, я вам тут не мешаю? — наконец пришел в себя Гарри.

— Извините нас, бабушка Вальбурга, — все так же вежливо сказал Драко. — Я не хотел сваливаться тебе на голову, Поттер, честно. Но просто поверь, что так будет лучше — пока тебе не наболтали про меня и про Грейнджер…

И тут Гарри почувствовал, что еще минута, и он Драко убьет. Бесполезно уже от себя прятаться, он Гермиону ревнует, никакой братской заботой тут уже и не пахнет, и, если Рона рядом с ней он еще пока терпит — хотя недолго осталось, черт возьми! — то любого другого он просто убьет на месте. Он влюблен в ее теплые глаза, в ее непослушные волосы, в ее милые письма, в ее постоянную заботу, ему нужна ее поддержка, ее верность, и никому он все это не отдаст.

А проницательный Драко начал рассказывать с нужного места и очень быстро рассказал тот эпизод, когда он спас Гермиону от грабителей, после чего безвременная гибель от рук Гарри ему уже не грозила, да и дальнейшее Драко изложил как-то очень хитро, не компрометируя девушку, но прекрасно отрекомендовав себя как пугало для назойливых ухажеров.

— С тех пор, как все узнали, что Грейнджер свободна, около нее нужно стоять с опахалом и отгонять как мух всякую министерскую шушеру, — заключил Драко. — Я попробовал, даже незаметно вывернул на Милнера его тарелку, чтобы он знал, что место за ее столиком — не для него. Чувствую, долг я тебе отдал, даже процентов накинул сверху, я не жадный. Но согласись, мое поведение начинает выглядеть двусмысленно…

Гарри тем временем пропустил все разумные и даже благородные рассуждения Драко, он просто сопоставил недавний рассказ Гермионы о единственном и неудачном свидании с Роном с фразой «все узнали, что Грейнджер свободна» — и аппарировал прямо к дому Гермионы, оставив Драко на Гриммо одного.

— Гриффиндорцы, — со вздохом пожал плечами Драко, снова поворачиваясь к портрету Вальбурги. — Вы представляете, бабушка, Риддл во второй раз проиграл войну, и почти тем же самым способом. Вы позволите, я присяду?

— Кричер! — рявкнула Вальбурга. — Немедленно подай моему внуку нормальное кресло вместо той ахинеи, которую он сооружает себе палочкой.

«Вальбурга», — вздохнул про себя Драко, который помнил Вальбургу с детства, а рассказы о ней слушал всю сознательную жизнь. Да и как мальчик может забыть бабушку, благодаря которой у него появились и первые брюки, и первая метла? Мать растила Драко милым херувимчиком, наряжала его маленького в платьица, как делают в старинных аристократических семьях, живущих по заветам девятнадцатого века, и к пяти годам Драко начал этим уже немного тяготиться — когда в их дом пожаловала с визитом бабушка Вальбурга.

— Две блондинки родили девчонку, — сказала Вальбурга родителям Драко, которые по своим визитам на Гриммо помнили, что это еще не худшее начало. — Ну-ка, наденьте-ка на нее штаны и посадите ее на метлу — глянем, есть у нее на самом деле яйца или их можно уже ампутировать.

Так маленький Драко познал радость первого полета, который продлился довольно долго, но все равно закончился в кустах.

— Ты наследник или ты кисель из говна? — спросила Вальбурга ревущего малыша Драко, достав его из кустов крепкой рукой. С этими словами Вальбурга взмахнула палочкой, склеив рассеченную губу Драко и затянув глубокий порез у него на щеке. — Давай, подбери сопли и летай еще! И метлу после никому не отдавай — слышишь меня, внучек?

— Ага! — согласился маленький Драко, облетев вокруг бабушки — а подросший Драко теперь жалел, что бабушка Вальбурга умерла, когда ему было всего шесть с небольшим лет. Конечно, воспитанный такой бабушкой мог и в Гриффиндор загреметь, как Сириус, — но ее энергии, смелости и располагающей к себе грубой честности Драко стоило бы поучиться, это он уже начал понимать.

Женщина расцветает, когда ей хочется нравиться и когда она нравится, и Гермионе не хватало только того, чтобы это «нравиться» совпало в одном лице. Конечно, ей было приятно замечать, как на нее стали засматриваться в Министерстве, но она хотела быть красивой для Гарри — даже несмотря на то, что сначала нужно бы ему задать: за его игру в молчанку, за его собственничество, за то, что он впутал в это Малфоя… Гермиона открыла дверь на хлопок аппарации, и все эти мысли сразу выскочили у нее из головы, она сбежала с крыльца под медленно падающий снег и повисла у Гарри на шее.

Гарри не собирался на этот раз отпускать Гермиону, он вообще летел к ней, чтобы схватить ее и больше не выпускать, и уж тем более он не стал, как прежде, обнимать ее за спину, словно она его товарищ по квиддичной команде. Он притянул к себе Гермиону за талию и так и не разомкнул объятий, даже когда она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

По всем законам романтического жанра, такой момент и такое положение должны были завершиться поцелуем, но после стольких лет вместе их души тянулись друг к другу сильнее, чем их тела. Перед телесным притяжением они еще робели, а мысли в присутствии друг друга высказывались сами.

— Ко мне только что приходил Малфой… — начал Гарри, уже немного забыв, про что там Малфой рассказывал, Гарри помнил только то, что Гермиона свободна и что он сам — последний дурак во всем Министерстве, хотя вряд ли Малфой ему это сообщил именно так…

— … и все тебе рассказал, — закончила за него Гермиона и взглянула на Гарри необычным для нее чуть виноватым и игривым взглядом исподлобья. Ей как-то сразу расхотелось его в чем-то обвинять, уж самой бы оправдаться, раз уж Гарри узнал от Малфоя об ее свиданиях. Конечно, сейчас Гермиона была твердо убеждена, что Малфою можно было не беспокоиться, что она все равно не позволила бы никому до себя даже дотронуться — но к чему ей вообще были эти дурацкие свидания, если ей всегда был нужен только Гарри? Как она могла сердиться на то, что Гарри никого не хочет видеть с ней рядом, настаивать мысленно на том, что она «имеет право», если сейчас самое главное ее желание — чтобы он сказал вслух: «Ты только моя, и никому я тебя не отдам»?

А Гарри на Гермиону просто загляделся, ему она сейчас казалась красивее всех на свете: так всегда видят влюбленные глаза, а уж особенно те, которые не знают о существовании на свете женской косметики и об эффекте, который дает ее очень умеренное использование. И конечно, никаких подозрений смущение Гермионы у него не вызвало, никакой ревности — он Малфою не особенно верил, он поверил ее глазам, которые так на него смотрели, что…

— Я не должен был тебя оставлять, — сказал наконец Гарри. — И, если кто-то в Министерстве не дает тебе покоя, я, пожалуй, за них возьмусь!

— Ой, что про тебя после этого подумают… — необычным для нее провокационным тоном ответила Гермиона.

— А, может, мне это понравится! — заявил Гарри и подхватил Гермиону на руки, он же должен был позаботиться о том, чтобы она не замерзла, это он был в пальто, в котором и приехал, так быстро его накрыл на Гриммо Малфой, а Гермиона выбежала к нему в одном рождественском свитере с оленями и обтягивающих ее крепенькие ножки брючках.

Гермиона обхватила его руками за шею, рассмеялась, когда Гарри замешкался на крыльце, и взмахом палочки открыла для него дверь, и он улыбнулся ей так же тепло и счастливо, но почему-то остановился, чуть только вошел в дом.

— Ой, здрасте, — сказал Гарри, едва не столкнувшись с мамой Гермионы, которая уже пошла загонять дочку домой, пока та не простудилась, а Гермиона снова рассмеялась и уткнулась Гарри в шею. Их застукали, и пути назад больше нет. И не надо!

Празднования помолвки в стенах Министерства было, с одной стороны, не избежать, а, с другой стороны, Гермионе куда больше нравилось, как прошла сама помолвка, на которую они с Гарри пригласили только десяток самых близких людей. В Министерстве же к их празднику мог присоединиться любой желающий, в зал входили и любопытные, и скучающие, и ищущие в толпе нужного им человека, и Гермиона выскользнула из этой гудящей и надоедливой толпы, прижалась к стене и стала высматривать Гарри, чтобы поскорее его отсюда утащить. И, конечно, она даже заметить Гарри не успела, когда к ней подошел проныра Малфой.

— Подпираешь стенку, Грейнджер? — со своей обычной подначкой спросил Малфой. — Сегодня редкий день, когда тебя все рады видеть. Иди давай, завязывай нужные знакомства, а то тебе с твоими социальными навыками даже до должности начальника отдела пока что как до Бомбея ползком.

— Если ты, Малфой, думаешь, что помолвки устраиваются для обзаведения связями…

— Помолвка у тебя уже была, Грейнджер, — наставительно ответил Малфой. — А это мероприятие называется фуршет. Ну что ты опять как пятилетняя.

Гермионе было как-то странно понимать, что теперь у нее уже не получается злиться на заносчивого Малфоя, считающего себя, как всегда, умнее и осведомленнее других. Теперь его подколки и сетования уже были теми фразами, с которыми он тащил ее за локоть по темной Косой аллее, чтобы снова не биться за нее с грабителями, и его куртку, которую он снял с себя и накинул ей на плечи, она возвращала ему потом под аккомпанемент такого вот его ворчания. Если задуматься, то ворчания дружеского, доброжелательного и во многом справедливого…

— Я просто подошел тебя поблагодарить, — сказал Драко. — И надеюсь, что благодарность взаимна.

— Постой, за что поблагодарить?

— О Господи! — закатил глаза Драко. — Грейнджер, ну я тебе еще когда советовал подумать о долге жизни и о магических контрактах. Почитай книжки, ты ж у нас на это мастер — а лучше с Вальбургой поговори. Долг жизни, к твоему сведению, — это не долговая расписка, его невозможно переуступить, на нем и цессию-то выполнить негде. Его можно вернуть только тому, кому ты должен — спасти его или его ближайших родственников: ребенка, мать, брата, жену. И надо именно спасти от серьезной опасности, а не посидеть с ребенком или отвадить от сестры ухажеров. Либо исполнил долг, либо нет, мелочью докинуть не получится. Так что тогда, во время великого боя за твою сумочку, я помог тебе просто как однокурсник. А потом подумал: не пропадать же добру. Может, если ты выйдешь за Поттера замуж, магия за ту помощь тебе и перед ним долг мне спишет.

— То есть Гарри, на самом деле, ничего тебе про меня никогда не говорил и ни о чем тебя не просил? — возмутилась Гермиона. — И ты только ради собственной выгоды все это время морочил мне голову, врал и цинично сводничал?

— Ну что за выражения, Грейнджер! Ты ведь не можешь не признать, что мои эгоистичные действия имели для тебя только приятные последствия. «Преследуя свои собственные интересы, мы более действительным образом служим интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремимся делать это» — кстати, это ваша, маггловская, мысль. Так что я все же рассчитываю с твоей стороны на некоторую признательность.

— Ну, Малфой! — решительно сказала Гермиона. — А я ведь отплачу тебе твоей же монетой. Ты у нас, кажется, еще не помолвлен? Так вот, я найду тебе невесту!

Драко, конечно, в ответ на это изобразил гримасу ужаса, хотя серьезный вид Гермионы весьма его веселил. Так ведь и устанавливаются крепкие связи и союзы между магическими родами: при помощи совместно устроенных помолвок и свадеб — а потом и крестин. А Малфоям союз с набирающими силу Поттерами весьма пригодится.