А девкой был бы краше (гет)

От автора:

Прода? Да? Зачем? Ну автору захотелось... Сильно. Возможна ли ещё прода? Да, но после 3 сезона. Ну и небольшое примечание:

В корейском нет принципиальной разницы между женскими и мужскими именами. И у женщин довольно долго не было личных имён. Только дочь того-то, жена и мать.

Вполне можно было оставить имя Хван Ин Хо, но дабы не искушать лишний раз слэшеров, да и не запутаться самой — имя было изменено. Приблизительный перевод оставлен таким же. Ин Хо — человечность, добро, Ха Ын — великое милосердие или даже Божья благодать — как один из вариантов. В этом случае теряется парность имён братьев: Ин Хо и Чун Хо, но в нашем АU, для разнополых детей — это вариант нормы.

Ён Иль оставлено прежним — так как Ноль Первый имеет важное смысловое значение.

Прошу прощения у возможных знатоков — сама учу (и то учу громко сказано, наверное) корейский совсем-совсем недавно. Спасибо, что потратили время на чтение этой ремарки. Приятного вам времяпрепровождения.

Ха Ын гипнотизировала гранённый, как и почти всё вокруг, стакан с виски. Янтарная жидкость причудливо преломлялась на свету. Какой это? Она сбилась со счёта, но бутылка не опустела, значит, может выпить ещё и сохранить... работоспособность. О здравом уме речи не шло, а память предавала её и на трезвую голову. Но способность, захлопнуться на все пуговицы, застёжки в футляр серой глухой форменки и облачиться в плотную тугую маску должна оставаться при ней. Это основа даже не выживания (последнее давно перестало входить в её приоритеты), а продолжения начатой ей игры.

Большой игры. Она опрокинула стакан, уже не чувствуя, как обжигающая жидкость стекает по горлу. Потому что другое жжение занимало её куда больше — в глазах. Будто кто-то распылил их, или насыпал в глаза песка. Давненько ей не было настолько хреново. Не плохо, потому что вещи надо называть своими грубыми именами. Поэтому хреново. Вот так.

Ха Ын прищурилась, отставила опустевший стакан, хотя хотелось швырнуть в стенку. Медленно поднялась и, почти не шатаясь (сказывались годы тренировок), дошла до раковины. Холодная вода не помогла — только лицо пошло пятнами, впрочем, внешность последнее, что ей сейчас нужно. Но вот жжение в глазах не унялось. Только сильнее распалилось, заставляя чувствовать себя расклеенной бумажной куклой. Шмыгнув носом (всюду предательская влага!), от злости Ха Ын зарядила кулаком по стеклу.

Удар у Хван Ха Ын был поставлен и даже в таком состоянии сработал как надо — зеркало пошло трещиной, а её рука — кровью. Выругавшись, она промыла кисть и замотала в полотенце, после чего без сил опёрлась на ближайшую стену. Ромбовидная форма последней мешала соскользнуть вниз, но Ха Ын опустилась сама, усаживаясь на полу и баюкая пострадавшую конечность. Теперь слёзы хотя бы стали объяснимы. Но легче ей от этого не стало.

Проклятая чувствительность, от которой, как она думала, избавилась вместе с сердцем, ударила подло и исподтишка. Заставила сомневаться. В себе, а также в том, стоит ли её игра всего? Вопрос «зачем» повис неудобной дугой в воздухе.

Хван Ха Ын прикрыла глаза. Память сегодня не оставила ей шансов. Слишком много похороненного разбудил в ней Ки Хун. Отмахиваться от этого не получится. Как нельзя проигнорировать муху размером с тигра.

И, сдавшись, она соскользнула дальше в тёмные глубины. Бездна ухмылялась над ней, бессовестно раззявив уродливую зубастую пасть.

Так уже было. Мир тогда был очень маленьким. Сжавшись до размера подкроватного пространства, в котором спряталась девочка, точно монстрик от дневного света, он тем не менее пугал до трясучки. Именно то, что скрывалось за свесившимся краем одеяла, а не наоборот.

Потому что там — в закроватье — был мир, где существовала их квартира, что казалась чужой и очень-очень страшной. Потому что папа, как это часто бывало, задерживался на работе, а мама... Мама, и без того тихая и погруженная в себя, не просыпалась. Хотя Ха Ын как только ни будила её — и шумела, почти кричала в ушко, и трясла за плечи, и пыталась раскрыть глаза, но ничего не помогало. Мама не отзывалась. Это было странно даже для неё, вечно тихой, как и то, что она становилась всё холоднее и холоднее, а мягкие руки грубели на глазах.

Произошло что-то страшное. Это поняла даже четырёхлетняя малышка. Поняла, и не нашла ничего лучше, чем спрятаться. Глубоко-глубоко под кровать. Другие дети говорили, что там живут монстры. Что ж, пусть они съедят её. Всё лучше, чем видеть маму такой, чем понимать, что главные монстры живут внутри взрослых. И иногда они им проигрывают.

Взрослая Ха Ын приоткрыла глаза, скосила их на полотенце — кровь остановилась. Это хорошо... Она не хотела закончить, как её мать. Никогда не хотела. Тогда она не понимала, но много позже, хоть её тщательно и оберегали от этой темы, вспомнит, сколько раз в отношении её мамы говорили сложные и непонятные тогда слова «депрессия», «расстройство», и поймёт. Поймёт, почему мама забрала её тогда из садика пораньше, почему непривычно долго и хорошо играла в любимые игры. Почему так ласково и настойчиво укладывала спать, согласившись прочитать любимую историю о храброй девушке-воине, которая спасла страну. И почему запила антидепрессанты соджу, оставив свою дочь одну в этом мире...

Формально — нет... И в ту же ночь её, заснувшую, вытащит из-под кровати непривычно перепуганный отец. Но по факту... Оставила одну.

Потому что была слабой. Утратившей волю и интерес к жизни. Отказавшейся бороться за неё. Ха Ын так и не выяснила, как долго её мама страдала депрессией. Но иной она её и не помнила. Может, это началось ещё до её рождения, может, после. Затянувшаяся послеродовая депрессия. Но отец с этим мириться не пожелал. Подал на развод. Ха Ын, естественно, решил оставить себе. Куда психичке справиться с ребёнком? А то, что ребёнок был для той единственной причиной жить, верно, в расчёт брать не стоило? Суд, естественно, встал бы на сторону отца. Её мать, может, и была больна, но не глупа. Это Корея, тут и абсолютно здоровой ребёнка не факт, что оставили бы. Поэтому она сдалась и сделала то, что сделала.

Оставила Ха Ын одну, а своего всё ещё мужа придавила плитой из чувства вины. Ну и подмоченной репутацией. Поэтому карьера отца в полиции застопорилась. И тот стал стараться ещё больше, а значит, бывать дома реже. Малышка Ха Ын ненавидела его за это. Она не знала тогда точно причин, но чувствовала, что он виновен. И в её одиночестве, и в том, что так и не смог... Полюбить? Она усмехнулась. Конечно, не смог. От неё ведь столько проблем. От дочери самоубийцы. Дурная кровь. Обуза... Ещё и дочь, не сын, в конце-то концов. Уже это делало её ребёнком второго сорта.

Сейчас это казалось до обидного смешным. Мелочным, но тогда... Очень ранило и заставляло обрезать волосы в порыве — хоть так понравится отцу больше (тот приходил в ужас, как и двоюродная тётка, с которой её оставляли после садика, а потом и школы), а ещё бегать и тренироваться, как умалишённой, ввязываться в драку с любым мальчишкой или девчонкой, что смели распустить язык о ней или о маме... Её поведение совсем уж доконало отца, поэтому однажды тот просто взял и отвёл её за руку в секцию по тхэквондо. «Всё равно ведь не угомонишься! И не перестанешь драться... и тренироваться. Так хоть делай это правильно!» — строго сказал. А уже на секции Хван Ха Ын научили, что нельзя ввязываться в драку из-за одних только слов. Иначе на всех кулаков и здоровья не хватит. Тренер... Был первым человеком в её жизни, который не смотрел, как на глупую девчонку, который действительно помог... И из маленького напуганного зверка, что бросался в бой, потому что боялся, вылепил настоящую степенную тигрицу. Та не ввязывалась в бой просто так и не тратила себя понапрасну. Знала цену.

Даже сумела приглушить обиду на отца, подавить боль. У неё были турниры, были бои, а ещё — философия тренера. Может, отцу всё же было не так и всё равно на неё. Именно он привёл её и к этому спорту, и к наставнику. Неслучайно. Ын Ха было это очень нужно. Ведь тхэквондо — это один из путей к достижению гармонии. И тела, и разума. Но и не только, ярости место в глазах, храбрости — в сердце, а доброте — в душе. Без третьего элемента нельзя... Тренер говорил, что, потеряв человечность, всё станет бессмысленным. Не за что станет бороться и идти вперёд. И Ын Ха это приняла, благодаря чему её жизнь пришла в равновесие, пока однажды... Она снова прикрыла глаза.

Да, отец снова женился. Только ленивый не говорил ему, что его дочери нужна мать. Что та больше похожа на мальчишку, и что это надо исправлять. Так, у того появилась крепкая связь с дочерью кого-то из начальства. Карьера снова пошла в гору, а на Ха Ын вскоре куксился махонький свёрток, из которого виднелся сморщенный лобик.

Появление на свет Чун Хо заставило пересмотреть свою жизнь. Она хотела бы игнорировать их. Отца и его периодически обрушивающиеся на неё попытки вылепить из неё девушку. Мачеху, что упорствовала с тем же самым. Тётку, что была непереносимее этих двоих, вместе взятых, потому что была настолько женственной, что, наверное, даже штанов никогда не носила... Только юбки! Бр-р... Но вот Чун Хо... Он был не виноват, что она родилась девчонкой и её мама заболела душевно. И он... Неожиданно пробудил что-то в её замершем со смерти мамы сердце, когда Ын Ха, поддавшись на уговоры, взяла его на руки. Совсем-совсем крошечного, ещё не похожего ни на защитника, ни на опору — его самого хотелось любить и защищать, такого хрупкого, однако уже крепко схватившего её за палец.

Тогда Хван Ын Ха не знала, что это всего лишь хватательный рефлекс — куда ей до этих девичьих штук... Поэтому это тронуло её и покорило. Братиком она занималась сама, порой настолько ревностно, что мачеха не могла сдержать торжествующей улыбки. Ещё бы — инстинкты всё же вернули ей женское начало! Ын Ха фыркнула. Так было, пока та не увидела, как Ын Ха припугнула начавшую было обижать Чун Хо малышню... Совсем не как благородная дама. Вообще не как дама. Зато братишка её обожал. И ему было плевать на то, насколько её поведение не вписывается в стандарты. Было плевать...

В настоящем Ын Ха горько зажмурилась и пару раз стукнулась башкой о выпирающую ромбиками стену. Да уж, братцу было плевать, пока не повзрослел и не начал прислушиваться к тому, что говорят другие. О том, какая дикая кошка его сестра (вообще-то, тигрица!) и что как брат (сильно-сильно младший, вообще-то!) он должен повлиять. Угу, повлиял... Не выросла «влиялка». Она и отца-то не слушала. Такая вот, отбившаяся от рук девчонка. Позор семьи. Впрочем, грань между позором и гордостью очень тонкая.

Когда Ын Ха бросила спорт, что был совершенно не для приличной женщины (в штанах, да ещё и такие широкие махи ногами — тётке, что была старше её отца на двадцать лет, было дурно от одного сочетания тхэквондо и женщина!), все обрадовались. Когда она прошла абитуру в учебном центре сеульской полиции, отец приосанился, а брат снова стал ей улыбаться, а не хмуриться, пытаясь повлиять... Мачеха улыбалась, а тётка хоть и ворчала, но уже не так сильно.

А потом отец взял и умер. Вот так, просто и обыденно. Не от пули, как можно было ожидать с его работой в отделе особо тяжких, а просто и обыденно — ранний, но обширный инфаркт. Не успели спасти. А он — увидеть, кем она стала... Впрочем, стать-то не дали!

Ын Ха в настоящем хрипло рассмеялась. Нет, она блестяще выдержала испытания. Дралась лучше доброй половины курса, даже лучше парней, но... Распределили работать её в отдел по экономическим преступлениям. Да уж, лучше бы штрафы за превышение скорости отправили выписывать! Всё лучше, чем там штаны просиживать.

Хван Ын Ха служила и тихо зверела. У неё было офицерское звание и уважение. Конечно, полиция регулярно выставляла её на соревнования. Этакая ручная зверюшка. Украшение. Сколько раз она пыталась подать рапорт на перевод — ни разу не одобрили. Да и никогда не одобрили бы. Ей просто было интересно, какую отписку пришлют в этот раз. А ещё нравилось их злить.

Почему она не уволилась? А смысл? Здесь она офицер. Оклад, страховка, родственники, наконец, отстали... И ведомственный спортзал, и качалка в её распоряжении. Не так уж и плохо, учитывая, что и экономические преступления, бывало, выводили её на перестрелки. Редко, но ради таких дел стоило оставаться полицейской и проводить в служебном тире по десять часов в неделю.

Только в экономическом офицер Хван начала понимать: деньги убивают куда беспощаднее пистолета и ножа. Эти тихие убийцы... Люди не замечали этого, а ведь так и было. Когда денег было много — их владельцев обманывали, обкрадывали, а иногда и убивали ради них. Когда денег было мало, или человек разорялся, терял и своё, и чужое — это тоже убивало его. Статистика по суицидам была впечатляющей. Как и много всего такого, что примирило постепенно Ын Ха с её работой.

В конце концов, тренер бы это одобрил. В Корее социальное неравенство и так велико, нельзя позволить бесчестным людям делать пропасть ещё больше. Почему именно одобрил, в прошедшем времени? Ын Ха вздохнула. Это была основная причина, почему она, подававшая надежды стать профессионалом, бросила. Просто и прозаично, как и многие несчастья в её жизни: тот попал в смертельное ДТП. А без него — Ын Ха не могла и не хотела.

Теперь же у неё были любимый брат, который ей гордился и которым она занималась и после смерти отца, только ради него оставшись в отчем доме, и служба, на которой уважали настолько, что часто забывали напомнить, что она женщина. Точнее, попросту боялись. Да, не совсем то, но... И в отведённом ей месте она раскрылась, насколько могла. Расцвела. Но не как нежная сакура, скорее, как гибискус. Яркая и красивая. А на языке цветов — вечная любовь. Ын Ха бы фыркнула, если б не помнила, что будет после. Ну какая любовь, к тому же вечная, и она, независимая и идущая напролом?

Как оказалось, и для таких, как она, была приготовлена пара. Хван Ын Ха в реальности закусила губу, стало солёно, но не от слёз — они, наконец, кончились. Сладко-солёная кровь. Прямо как её любовь. Она до сих пор не могла поверить, что такое с ней приключилось. Что инспекция в один из совершенно обычных офисов принесёт столь горькие плоды. Нет, плоды были бы слаще винограда, если... Если бы не закончилось всё так плачевно.

Не вышло вечной любви. Только вечная мука и горечь сожаления. А всё потому, что Ын Ха была особенно не выспавшейся в тот день, а кофемашина в их управлении приказала долго жить. Поднесённый к её носу стаканчик живительного, свежесваренного, с заботливо опущенным туда льдом кофе был воспринят на ура... А дальше она попала, иначе и не скажешь, под чары того, кто устроил это подношение.

Чуткий, предупредительный, с отменным чувством юмора — она не нашла предлога отказать ему в новой встрече. Так и закрутился этот престранный роман между огрубелой полицейской и сисадмином, что до неё всё не занятое работой время занимался волонтёрством или ещё какой душеспасительной штуковиной.

Ын Ха не заметила, как уже и сама стояла и накладывала кашу в столовой для бедных. Наваждение, не иначе, но его большое сердце, а также то, как легко тот пустил туда именно её, а не какую-то хорошенькую фарфоровую куклу — покорили Хван Ын Ха. Даже самый уродливый и толстоцветный цветок тянется к свету. Вот и она... Тянулась. Ей очень важно было с самого детства, чтоб кто-то её любил и принимал, не пытался переделать под себя.

Братишка, как бы она его ни любила, тоже пытался порой подогнать её под рамки приличий. Вот и получалось, что Ын Ха нашла такого человека и вцепилась в него сильнее, чем побеги вьющегося растения оплетают изгородь. Ей... Им было хорошо. Пусть он был беден, словно церковная мышь, и все немалые заработки спускал на благотворительность, но для неё тогда это было не главным. Ын Ха была счастлива и ослеплена любовью. К тому же она видела, как нуждается общество в таких, как её муж. Что оно больно и без доброты и света его не вылечить, потому не препятствовала. Чаще помогала, подставляя плечо. Если встречали каких-то асоциальных элементов — им же хуже.

И всё было хорошо, пока Ын Ха одним за другим не поразили несчастья. Казалось бы, ей стоило привыкнуть, что стоит только немного жизни начать налаживаться, как всё вернётся на круги своя, сорвётся в тлен и... Нельзя про это думать. Ещё тренер говорил, что нельзя, что главное не с какой силой ты наносишь удары, а какой силы удар ты сможешь выдержать. Ын Ха считала себя сильной. Она обещала это себе. Потому не могла позволить себе слабость, она не мама... Не бросит братика, потому что мачеха — слабая женщина, а один он не справится.

Конечно, не справится. Потому что в полицейской академии на практике умудрился попасть в перестрелку и лишиться практически обеих почек. Одну сразу удалили, вторую зашили, но функционировала та из рук вон плохо. Необходим пожизненный диализ либо пересадка. Но пересадка... Почки на деревьях не растут. Стали искать среди родственников — подошла Ын Ха. Конечно, она и не задумывалась. На одной стороне весов совсем зелёный братишка, который окажется инвалидом, если она не поможет, и некоторые риски с её стороны и возможность для брата остаться в полноценной жизни.

Делают операцию, всё проходит хорошо. Чун Хо даже сумел восстановиться в Академии. Ын Ха успокаивается: какой ещё подначки ждать от судьбы? Хватит с неё. Она выбирает жить без оглядки и быть счастливой... Но проходит до обидного мало времени, и её муж заболевает. Серьёзно. Настолько, что страховки не хватает. А у него за душой только долги. Друзья... Стыдливо отворачиваются от того, кто всегда помогал всем. Родственники? Почти так же. И его, и её. Однако мачеха и так потратилась на пересадку Чун Хо — винить её язык не поворачивается, а вот остальные...

Вера в человечность постепенно угасает в Ын Ха. Как и её муж. Она постепенно переходит границу дозволенного и начинает брать в долг у своих подревизионных. С отдачей, разумеется. Но и этого не хватает — тому всё хуже. Она и без того в отчаянии, когда о её частных займах узнаёт начальство... Позор и отставка. Вышвырнули, словно и не было всех этих долгих лет службы. Ещё и брат, родной брат, что ещё и академию не закончил, смотрит неодобрительно, как и мачеха — боятся за его будущее в органах с такой сестрой.

Ын Ха фыркает. Она и сейчас не считает свершённое тогда преступлением. Сейчас особенно. Горько улыбается и подтягивает колени поближе. Давно она не вспоминала о тех чёрных днях, о том, как впервые попала на этот остров...

Впрочем, не столь ужасны были прокатившиеся кровавым эхом дни игр на этом острове, как возвращение назад. Выживание — это естественный инстинкт, и она сумела включить его на максимум... Другие люди... Что ж, первое время Ын Ха старалась. Легко сходилась с людьми, некоторым и помогала, как велел делать долг полицейской, всё ещё не вытравленный из сознания, как велел делать слабый голос мужа, но потом...

По мере того как крепло безумие, как звериные инстинкты стали править балом, Ын Ха совсем разочаровалась в людях. И на сцену вышла тигрица. Она сражалась за жизнь и слышать не хотела о выходе из игры... Ей нужны были деньги. Только большие деньги способны были спасти её мужа. И ей плевать, что тот наверняка ужаснётся от новой Ын Ха, что отречётся и от неё, и от кровавых денег, а то и вовсе выйдет в окно, узнав, как ей те достались. Главное, выживет, а там... Либо переубедит, либо уйдёт, оставив деньги ему — он сможет сделать много добра на них. Таков был план.

Пока Хван Ын Ха не обнаружила, что их осталось всего десять. Денег бы хватило. И она заговорила о выходе... Только большинство не поддержало. Тогда она заглянула в глаза напротив и увидела алчность. Дикую и ничем не прикрытую. Это её ужаснуло. Но не остановило. У неё тогда всё ещё была достаточно сильная мотивация выжить и уйти на своих двоих с деньгами...

Соперники уже не смеялись над «этой девкой». После старик Иль Нам скажет, что она — единственный победитель женского пола, чем и привлекла его внимание. Но это будет позже, тогда же её выкинули на улочку Сеула с картой в зубах. Проверив сумму в банкомате, Ын Ха поймёт сразу несколько вещей: у создателей игры схвачен и банк, и, наверняка, полиция и береговая охрана... Бежать и требовать справедливости для мёртвых бессмысленно. И она хватает карту и бежит. Только не в полицию, а домой.

Только дома не находит. Нет, стены съёмной квартиры на месте. Но не их она называла домом. Её муж мёртв, судя по температуре тела — не менее четырёх часов, и никто не знает, что он пережил, не зная, где она и что с ней, в эти последние дни.

От осознания тщетности всего её выворачивает наизнанку, но не так как это бывает при отравлении каком. Хуже. По последствиям. По ощущениям же — к боли она привыкла, хотя эта внизу живота и показалась атипичной... Но, признаться, в тот момент Хван была рада ей. Отвлекала от разрыва в душе.

Но... В тот вечер Ын Ха и в самом деле в каком-то смысле выкрутило, выжало почти как белье на режиме отжима. Точно тело и душа синхронизировались, оставив ей лишь пустоту.

Впрочем, опустошение сменяется ужасом, когда Ын Ха узнает в кровавом сгутске на белье нечто похожее на... Тут её снова замутило. Ребёнок. Думала, что хуже быть не может, но вот... Жизнь в очередной раз била так, что подняться почти немыслимо.

У них мог быть ребёнок... Кулаки сжались... Она ведь не знала, но незнание совершенно не отменяло последствий. За то, что Ын Ха согласилась сыграть в смертельную игру, где убивали не только розовые уродцы, но и она сама... И вот наказание. Мёртвые муж и дитя.

Пружина, на которой держался механизм по имени Хван Ын Ха, с диким треском лопнула... Она сдалась. Кремировала мужа, расторгла договор аренды, переехав в комнату общежития, больше напоминавшую гроб, хотя брат почти настаивал, чтобы она вернулась к ним... Но Ын Ха была непреклонна. Если что-то от неё прежней и осталось, то только упрямство и гордость.

В остальном она была разбита и опустошена. Денег на её счету хватило бы, чтоб закрыть нужды всех проектов, в которых участвовал муж, на много лет вперёд, но... Ей не хотелось помогать. Никому. Ни себе, ни брату, ни кому-либо. Это выглядело бы замаливанием грехов, но... Не Ын Ха виновата. Не она создала игру, и не она грызла другим глотки ради денег... Ну почти. Люди её пугали и вызывали отвращение.

Она не выходила из кошивона. И почти не тратила денег — питалась как придётся, одевалась тоже... Зато пила и читала — взахлёб. Книги по философии, по этике, исторические книги поглощала жадно. Нотации брата и тем более мачехи игнорировала. Вскоре стала менять общежития, чтобы родным сложнее было её найти, что, учитывая, что брат был копом, было почти бесполезно.

Ын Ха не знала, по какой причине не убила себя тогда. Возможно, потому, что часть её всё же противилась сделать это после того, как она оказалась единственной выжившей среди 456 игроков. Должен же был в том быть хоть какой-то смысл? Впрочем, искать тот на дне стакана и в книгах было глупо. Поэтому Ын Ха, пропив с полгода, взяла себя в руки. Купила абонемент в спортзал и начала искать. У неё были не только деньги, но и способности. Годы работы в экономической безопасности нельзя было спустить в унитаз за столь короткий срок. Деньги всегда оставляют следы. Поэтому это она вышла на О Иль Нама, а не наоборот... Впрочем, тот сказал ей, что позволил это сделать. Скорее всего, в этом была доля правды.

Ын Ха тогда жаждала знать только одно: кто скрывается по ту сторону маски. Она думала, что станет легче, если убьёт виновного в её несчастьях, но... Старик, что встретил её в дорогущем ресторане, всего несколькими ёмкими фразами разрубил её решимость.

Это был... Совершенно иной уровень. Он сидел перед ней, седовласый и благочинный, абсолютно не походивший на чудовище, и вдохновенно вещал... О своей значимой миссии. О том, как спасает Корею и не только Корею от всплеска низов, регулируя их численность, как даёт безнадёжным должникам шанс прорваться наверх, и что это нужно всем. И богатым, которым недостает зрелищ, готовым спонсировать игру за возможность прикоснуться к такому зрелищу, и бедным, которые получают самое ценное в их жалкой, почти законченной на дне долговой ямы жизни — шанс!

Ын Ха слушала и понимала: он верит в то, что говорит. И считает себя благодетелем. В тот момент она снова начала меняться. Если раньше она была просто разочарована в людях, то Иль Нам пробил новое дно. Однако его смерть ничего не решит. Конвейер смертей так не остановить. Как именно это сделать — Хван Ын Ха тоже не понимала... Но знала, что должна попытаться ради тех остатков человечности, что ещё в ней теплились, ради того, чтобы, соединившись где-то в вечности с мужем, она могла бы посмотреть ему в глаза, ради того, чтобы брат не прятал стыдливо глаза, слыша упоминание её имени.

Единственным способом выяснить, как победить чудовище, было стать им. Забраться под кровать и убедить монстра, что вы одной сути. О Иль Нам не был идиотом, иначе не построил бы свою империю. И как бы он не был заинтересован в ней — в единственной женщине, выигравшей его игру, что при этом потеряла всё и разочаровалась в общепринятом порядке вещей, в законе и порядке, но убедить его и не сойти при этом с ума...

Оказалось задачей невыполнимой. Порой Ын Ха настолько путалась, что забывала, где настоящая она, а где маска, роль. Где Распорядитель, а где Ын Ха. Где борец с игрой, а где её значимая часть, механизм... Её заносило. Порой настолько, что сама себя не узнавала в зеркало. В последние годы даже сложная композиционная музыкальная шкатулка — единственная, прихваченная из их с мужем дома вещь — не могла вернуть Ын Ха. Так что приходилось прокручивать ручку, вновь и вновь слушая заезженную мелодию и по крупицам доставая себя.

Впрочем, успехи были. Оставшиеся нити дружеских связей, где-то и спасённые ею или мужем жизни, вместе с выигранными деньгами и огромными знаниями, как обмануть систему и скрыть финансовые следы, привели к этому. Сложнее всего было доверять людям. Почти невозможно после пережитого. Поэтому каждый знал лишь крупицу дозволенного, не больше и не меньше необходимого для выполнения своей части.

Может, поэтому она до сих пор в игре... А может, потому, что совету управления игрой нравилось наблюдать за её потугами. Этакая игра в игре. Русская матрёшка, не иначе. Пусть так, но и остановиться Ын Ха уже не могла. Слишком глубоко завязла.

И, кажется, только сильнее уронила себя в глазах тех немногих, кто ей не был безразличен. И ладно, муж мёртв — кто сказал вообще, что точно есть что-то после, что есть круги реинкарнаций... Ын Ха ужаснёт его, пусть — это всё неточно и цветок её гибискуса расцвёл под автоматные очереди первого испытания. Но брат жив. И он знает только о том, что она пала. И ничего об игре и плане... Братишка...

Как он попал сюда — Ын Ха выяснила. Тем сильнее винила себя. Оставила приглашение к игре в комнате. Недооценила собственную невезучесть и то, что их с Чун Хо роднит именно упрямство.

То, что он выстрелил в неё, не зная, кто скрывается под маской — это одно. К боли она привычна... Но вот то, что ей пришлось выстрелить в того, кого нянчила с пелёнок — это разорвало её самообладание в клочья. Глухая маска, что казалась проклятием, стала спасением... Чун Хо удалось спасти, пусть и натянув нить их связи до предела, и даже остаться в игре и получить повышение, но...

Ын Ха обзавелась новыми кошмарами, а её давний знакомый, капитан Пак, новой работой... Брат, едва окрепнув, принялся искать остров, искать свою павшую сестру. Читать постоянные отчёты о его жизни, подробные, что оно всё провалилось, отчёты было хуже, чем не знать ничего.

Поэтому спустя три года она решила заканчивать. Если ничего не выйдет... Что ж, Ын Ха хотя бы пыталась. Она использовала этого невозможного добряка Ки Хуна. Сделала всё, чтоб тот снова вернулся в игру и отвлёк совет управления на себя. Использовала втёмную. Тщательно следя, чтоб деятельный и также объединившийся с Сон ки Хуном Чун Хо любой ценой остался вне игры, а значит, в безопасности. Он — последняя семья, пусть демонизирует её как хочет, но Ын Ха прекратит это. Её успех или смерть поставят точку, убедившись в её гибели, брат отступится и, возможно, сможет идти дальше. Чтобы жить.

Проблема, впрочем, была сейчас в ином. Пак хорошо справлялся с работой — она почти ему доверяла... Нет, проблема была в самой Ын Ха. И Сон Ки Хуне. Идея использовать яркого победителя двадцатой игры втёмную была удачной и приносила плоды. Всё шло по её плану, даже то безумное восстание, что устроил Ки Хун: оно было кстати — ослабило огневую мощь.

Всё шло, как по маслу, за исключением того, что Ын Ха снова пропала. Потому что её, как оказалось, всё ещё не мёртвое сердце однозначно твердило об одном: о безнадёжной влюблённости в этого добряка, доверчивого идиота Сон Ки Хуна.

Впрочем, именно эти качества её и привлекли. Как и с мужем. Вопреки здравому смыслу, она всё так же тянулась к свету и теплу, к честности и справедливости. Возможно, это заразно, но играя с ним бок о бок, она почти ощущала, что её вера в человечество ещё не до конца мертва. Пока есть такие, как её бедный муж, как Сон Ки Хун... Но и не только они. Эта игра особенная. Многое било по сердцу, начиная от тандема болвана-сына и решительной матери, что готова была биться за него до последнего, и глубоко беременной дурёхи.

Может, её давно раскусили и подобрали игроков специально, чтоб было веселее... И бодрее. Ын Ха не знает. Слишком устала и запуталась. Только одно знала точно: не позволит Ки Хуну умереть, даже если придется поставить в этой игре на карту возможность остановить игру раз и навсегда. Она никогда не была святой, как мужчины, к которым её влекло. Поэтому Ын Ха можно. И она это сделает, пусть ненавидит Фронтмена и считает его (а это тоже, кстати, обидно: старик настоял на том, чтобы играть мужчину — женщину никто не воспримет серьёзно, да и вообще, как тот сказал, у фигуры Распорядителя нет пола) исчадием ада, только будет живым... А впрочем, Ки Хун найдёт способ убиться, пытаясь остановить игру... Поэтому путаная мысль всё же привела Ын Ха к тому, что остановить игру окончательно — это и означает спасти Ки Хуна, иначе тщетно и не имеет никакого смысла...

Хван Ын Ха снова вздохнула и медленно поднялась на ноги. Пора было проведать Ки Хуна... С него сталось бы и руку себе отгрызть. Она не замечала, что улыбнулась при этой мысли — маска легла как влитая, а раненую руку скрыла перчатка. Как удобно.

Под звуки бодрого марша Штрауса она пошагала к пункту управления, зная, что вскоре услышит знакомую с детства песню о том, как цветок гибискуса расцвёл... Что ж, если Ын Ха будет вечно тянуться к тому, что ей не хватает, то эта игра всегда будет помогать отсеивать игроков, которых пока было слишком много для приезда ВИПов.

Как только число сократится, а у тех развеются опасения, что бунт может быть повторен, Ын Ха приступит к финальному этапу своего плана. Осталось только проследить за тем, чтобы этот идиот не умер раньше времени... Номеру 456 присвоен в той игре, как и в самой первой, иммунитет, однако с Ки Хуна могло статься загородить кого-нибудь собой... Или ещё как-то влипнуть. Ын Ха не была склонна недооценивать этого бешеного добряка. Больше нет.