Сын вьюги (джен)

Лэдд всё-таки ошибся: гномий корабль уходил к Машраву не через три или четыре дня, а сразу на следующий — Ирмаска едва успела ухватить проездной лист. Не то чтобы на север очередь выстраивалась, просто листы за пять часов до отплытия выдавать переставали, чтоб при посадке лишней суеты не возникало.

Теперь Лэдд стоял на причале в устье Гарталгы и смотрел вверх по реке, на отчаянно чадящий механический корабль. Ирмаска была где-то там, на палубе, но ветер дул на Сярморе, и её невозможно было разглядеть за чёрными клубами дыма. Лэдд всё равно махал ей рукой — вдруг это он её не видит, а она его — запросто.

Когда корабль превратился в дымную, колышущуюся точку, едва различимую вдалеке, Лэдд наконец отвернулся и поплёлся к Чертогу Троелуния. Там его ждали.

Ещё вчера вечером, когда Лэдд и Ирмаска вернулись с долгой и давяще молчаливой прогулки по городу, Дагна сообщила, что в два часа пополудни его будет ждать колдунья, к которой его определили в ученики. «Я же говорила!» — буркнула на это Ирмаска.

Наверное, она думала, что колдунья — очередная красавица. Почему-то все — и Лэдд, на самом деле, тоже — думали, что колдуньи не стареют и до конца сохраняют прекрасный облик. Как Иръе, например, хотя она, несомненно, больше, чем колдунья. Она — зима!

Выйдя в заросший крохотными, по пояс, голубыми ёлочками внутренний двор, Лэдд никакой красавицы не увидел. Посреди засыпанной мелкими гремучими камешками площадки его ждала низенькая, крепко сбитая женщина с красным лицом и тёмной, мышастой сединой. Лэдд подумал, что её дедушка вполне мог быть гномом.

— Рау́ба, — коротко представилась колдунья. — Расскажи, что уже умеешь.

— Гадать по Лунам, — ответил Лэдд. — Лечить по мелочи, травы знаю… Видимо, это не то, что нужно…

С каждым его словом лицо Раубы принимало всё более разочарованный вид. Должно быть, шаманские умения для колдунов были сродни игре в ножички для охотников.

— Дар давно проявился?

Лэдд молчал. Что-то по урокам Оннакса он делал лет с семи, но считалось ли это проявлением дара? Видя его замешательство, Рауба громко вздохнула и спросила по-иному:

— Тебя полгода назад обнаружили — что ты тогда делал?

— Блуждал в метели, чуть не замёрз насмерть.

Про Иръе Лэдд не говорил никому и никогда. Если уж быть совсем честным, то, когда прибыл волчий вестник, сообщивший, что он колдун, Лэдд смотрел на лунный цветок в Илданмары и чувствовал холодные тонкие руки на своём сердце. «Не поминай зиму», — так говорили охотники.

Раубу ответ устроил.

— Понятно. Колдовал, но не осознал. Пошли.

Хрустя камешками, они переместились на край площадки, в густую тень пяти почтенных сизых елей. Там Рауба плюхнулась на потрескавшуюся деревянную скамью и похлопала ладонью рядом с собой. Лэдд сел, и колдунья заговорила:

— Есть разные источники дара: собственная душа, высшие силы, природные источники… Есть разные виды дара… — Рауба тяжело вздохнула, словно это ей уже третий час преподавали хозяйственный счёт, а не она только-только начала урок колдовства. — Ты почитаешь об этом сам — я дам список книг. Появятся вопросы — приходи, задавай — не маленький.

Лэдду показалось, что у него из-под носа увели очень важные сведения, но он почтительно кивнул. Рауба продолжила:

— Одна из ветвей колдовства — или видов, если хочешь, — это колесо стихий. Говорят, они непрерывны в своей взаимосвязи и перетекают одна в другую — оттого и колесо, но во всей истории мира только семь колдунов освоили более четырёх стихий.

Во всей истории мира? То есть семь колдунов на многие тысячи лет?! Это… мало.

— Сколько их всего? — спросил Лэдд.

— Восемь, — ответила Рауба и заговорила нараспев: — Огонь-и-вода, воздух-земля, лава-и-лёд, глина-молния.

Последние две встали в ряд не очень хорошо, но получившаяся считалочка Лэдду понравилась: её легко будет запомнить. Оннакс часто выдумывал что-то подобное, чтобы научить его действовать в строго определённой последовательности. «В лохани вода, два еловых костра, вокруг обойти, погремушкой гремя. Ветер шумит, вода забурлит — в облаке пара волчатку узри» — так он учил искать заблудившихся детей.

— Должна, правда, сказать, что стихии в колесе идут в ином порядке. Ну да прочитаешь.

— Почтенная Рауба, твоя стихия — воздух? — наобум ляпнул Лэдд. Её непостоянство — очень просилось на язык слово «ветреность» — его беспокоило.

— Зем-ля! — Рауба хохотнула. — Оба стихийных колдуна Троелуния — земля да глина. Далеко ото льда! Готовься к тому, что тебе многому придётся самому учиться. Ну да у стихий всегда так.

Лэдд подавил тяжёлый вздох: она издевается? Вероятно, у колдуньи есть какие-то более важные и приятные дела, чем обучение какого-то там волчатки из дальних далей, но она же может сказать об этом прямо!

— Первый урок, — провозгласила Рауба воздев палец к небу, — состоит в том, что сила живёт внутри колдуна. И не она приходит, а он её зовёт. Вот вы, шаманы, у Лун совета испрашиваете. А тут иначе, тут требовательнее быть надо. К себе в первую очередь.

— То есть?

— Иди к роднику и потребуй от себя льдину.

Рауба махнула рукой с короткими толстыми пальцами куда-то по другую сторону от елей. Лэдд встал, обошёл их и действительно увидел родник — тонкую струю воды, текущую в выточенную временем каменную чашу. Он сунул пальцы под струю, и они словно бы покрылись ледяной коркой, настолько холодной оказалась вода. Не впервой — вокруг Илданмары похожих ледяных источников можно было насчитать с десяток.

Льдину, значит, потребовать? Лэдд уселся, скрестив ноги, на еловый ковёр у родника и задумался.

— Лёд лежит между водой и воздухом, — подсказала Рауба со скамейки.

Об этом Лэдд знал: ветер несёт холод — вода замерзает. Но ему, если он правильно понимал, нужно было не заморозить воду воздухом, а сразу взять откуда-то лёд. Лэдд снова обмакнул пальцы в воду и прикрыл глаза.

Вот она, холодная — ледяная! — вода. Так же ощущался и лунный цветок на ладони. Так холодно, что даже горячо. Вода согрелась от тепла кожи и падала с пальцев крупными каплями. Нет, наверно, «горячо» ко льду лучше не пристраивать. Лэдд вновь зачерпнул воды. Холодно. Холодно — когда невзначай стряхнёшь откуда-нибудь иней рукой без перчатки; когда дверь неплотно закроешь и весь дом выстудишь; когда снежный ком катаешь, чтоб кому-нибудь за шиворот забросить, — бывало и такое. Ну, и лунный цветок, конечно, когда на ладони цветёт — это тоже очень холодно.

Лэдд открыл глаза. Вместо капель воды на его ладони лежал иней. Даже не совсем иней, а как будто крупные, толстые снежинки, больше напоминавшие цветы, которые девушки вырезали из ткани на украшения для праздничных платьев.

Поднявшись, Лэдд обошёл ели и вернулся на скамью к Раубе. Та придирчиво осмотрела покрытую инеем ладонь, стряхнула снежинки — и они неторопливо полетели к земле, переливаясь бело-голубым сиянием и совсем не тая. Только упав на тёплые от летнего солнца камешки, снежинки превратились в лужицы.

— Отлично! — Колдунья широко улыбнулась. — Теперь сиди и повторяй. Без воды! — Она одёрнула поднявшегося было Лэдда и усадила обратно. — Я же сказала: внутри она живёт!

Это оказалась задача посложнее. Вот как из себя настоящий лёд выдавить? Сделать что-то… из ничего! Оннакс учил (он называл это услышанным от гномов словом «физика»), что нечто из ничего не возникает. Река течёт, потому что на горе тает снег. Огонь горит, потому что есть искра и воздух. Так почему же из ничего должен появиться лёд?

Или… «сила живёт внутри», так? Её же можно взять за условное нечто? Вот получить одно нечто из другого уже более возможно. Лэдд фыркнул: мыслилось-то просто, но как выйдет на деле?

Он вытянул руку вперёд ладонью вверх, снова прикрыл глаза и представил, как нечто бежит сквозь его руку (оно же, наверное, где-то недалеко от сердца живёт — там удобнее). От плеча через локоть к кисти — и опадает на пальцах льдистым осадком. Как снежинки ловить!

Руку вдруг свело судорогой, пальцы ожгло. Лэдд зашипел и распахнул заслезившиеся глаза. Его ладонь покрывала равномерная корка льда, в точности повторявшая все складки на коже. Корка показалась Лэдду красивой, как переливающийся на солнце панцирь весеннего жука, но как же руке от неё было больно!

— Дар по-настоящему не вредит своему колдуну… кроме первого сознательного опыта, — усмехнулась Рауба. — Размораживай обратно.

— Чем первый сознательный опыт отличается от остальных? — прошипел Лэдд, растирая ладонь второй рукой. Вместо представления о том, как лёд стаивает с его кожи, в голове рождались наговоры вроде Оннаксовых: «Лёд, уходи, меня отпусти». К удивлению Лэдда, помогло.

— Ты ещё не знаешь, что тебе от него может быть больно, — пояснила Рауба. — Второй урок: сила течёт рядом с кровью, и обращаться с ней надо соответственно. Выпускать не много, а ровно сколько надо; не разбрызгивать, а лить осторожно; восполнять запас, отдыхая, когда требуется.

Сравнение выходило неприятным.

— Зачем вообще кровь выпускать?

— В Илданмары так не делают? — удивилась Рауба. — И хорошо, что не делают, как по мне-то. Нужно иногда для колдовства — ну да почтенный Унгла расскажет лет через двадцать, если доживёт.

Лучше, наверно, было бы сказать «если доживёт Лэдд», а не почтенный Унгла. Лёд растаял, но тягучая боль всё ещё гуляла по руке от кисти до лопатки, заставляя скрипеть зубами.

— Как понять, сколько крови… то есть силы надо выпускать?

— Путём проб и ошибок, — сказала Рауба, пожав плечами. — Иди-ка отдыхать. До завтра — никакого колдовства, книжки читай.

Она вынула из огромного кармана сбоку платья изрядно мятый листок и протянула его Лэдду. Брать пришлось левой рукой.

— Спасибо! — Лэдд неловко поклонился, на что Рауба только отмахнулась.

Стараясь держать руку как можно осторожнее, Лэдд поплёлся в выделенную ему келью. Чертог Троелуния не ограничивался башней и стеной, в пределах этой стены помещался десяток различных зданий, больше всего напоминавший Лэдду отдельный город в городе. Конюшни, мастерские, особое строение для изготовления колдовских снадобий… Жилой дом в Чертоге был один. Он отстоял так далеко от башни, как только возможно, и имел целых четыре этажа. На первом располагались кухня, большая общая трапезная и разные хозяйственные помещения; на втором и третьем жили колдуны. Четвёртый этаж, как понял Лэдд, обычно пустовал, но при надобности туда селили гостей.

Самого Лэдда определили на третий этаж, где жили мужчины. На тяжелых тёмных дверях там красовались блестящие цифры от одного до четырнадцати, налепленные в совершенном беспорядке. Видимо, после смерти какого-нибудь колдуна порядок смещался, цифры перевешивали, ученика селили в пустую келью, а сами колдуны оставались на своих местах. Собственно говоря, личной циферки Лэдду в ближайшие десять лет не полагалось — ученик ещё не колдун.

В келье не было никаких следов предшественника. Там вообще ничего не было: вытянутый круг лежанки, стул да стол — настоящий письменный, в Илданмары такой только у старосты был — остальные в нём не нуждались. Над столом было окно, выходившее в теневой угол — должно быть, зимой от него дует и морозит. Напротив лежанки стоял большой сундук, в который Лэдд вчера переложил вещи из заплечного мешка. На надверном крючке висела тёплая накидка, вышитая по вороту и рукавам Ирмаскиной рукой.

Лэдд не стал разбирать постель — день же ещё! — и повалился поверх покрывала, накрывшись вместо него снятой с крючка накидкой. Он хотел прилечь на полчаса и честно пойти за книгами, но вместо этого уснул, едва коснувшись головой подушки.

Проснулся Лэдд на рассвете. В утренние часы его теневое окно оказывалось как раз на пути солнца, и оно радостно заглядывало в гости, щекотало глаза. Щурясь и тщетно пытаясь закрыться рукой, Лэдд подумал, что было бы забавно попробовать создать ледяное окно — свет сквозь него проходить всё равно будет, а вот настойчивый жар, возможно, нет. Лэдду, впрочем, до такого ещё далеко.

Рука больше не болела и двигалась свободно, без судорог. Спал Лэдд намного дольше, чем обычно, но чувствовал себя отдохнувшим в меру, а не разбитым, как до́лжно бы. Возможно, колдуны чем-то похожи на охотников: много сил тратят и, как следствие, много спят или много едят. Сам Лэдд, будучи учеником шамана, на охоту ходил нечасто, но прекрасно знал, насколько это утомительное занятие.

Если уж совсем не лукавить, то сейчас Лэдду тоже есть хотелось — так, будто он даже не охотился, а наперегонки с оленем бегал, и притом олень сильно от него отстал.

Лэдд со смехом вернул накидку на крючок, надел чистую рубаху, умылся холодной водой (она текла прямо в доме, из особой трубки в дальнем конце этажа!) и направился вниз — искать, что бы можно было съесть так рано утром.

От кого-то — кажется, от старосты — Лэдд слышал, что городские жители спят чуть ли не до обеда, так что встретить кого бы то ни было он не ожидал. Однако, к его удивлению, на кухне уже суетилась молодая женщина в длинном переднике. У неё пёкся хлеб и варилась густая каша, а на отдельном огнекамне исходил паром большой медный чайник.

— Добрый свет! — улыбнулась женщина. — Ты, верно, ученик Раубы?

— Добрый свет, почтенная, — учтиво поздоровался Лэдд. — Верно.

— Пф! Это Игди́е, первая колдунья Троелуния, у нас почтенная! И Горра с Раубой иногда. А я ж даже не колдунья — так, наись…

Лэдд зацепился за это слово. Почти знакомое, родственное давешнему злому «инаись», оно кололо любопытство липкими иглами льда.

— Что значит «наись»? — спросил Лэдд, отмахнувшись от мысли, что было бы более вежливо для начала представиться и узнать её имя. Успеется! И он, в конце концов, деревенщина с Ветреной горы — может правил приличия и не знать.

— Какое-то подобие дара имею, но могу лишь что-то малозначительное: наговор сделать, потерянную вещь найти, порчу на желудок навести… Голодный? — вдруг спохватилась она. — У меня тут всё почти готово. Каша — манная, с комочками.

— Только без порчи, пожалуйста, — попросил Лэдд, присев на край лавки у большущего деревянного стола, кое-где присыпанного мукой.

Женщина расхохоталась и, споро стряхнув муку в железную миску, плюхнула перед ним полную тарелку вкусно пахнущей каши. Тут же рядом появились ложка, хлеб с толстым куском сыра и пузатая кружка травяного настоя. Пока Лэдд ел, женщина не переставала болтать. Звали её Лси́тья, она всю жизнь прожила в Саяндыли, стала женой колдуна Сырги́ — между прочим, уже десятого! — и теперь служила Троелунию тем, что кормила этих вечно голодных и вечно спешащих, суетливых, не берегущих себя — хотя некоторые были, несомненно, более благонадёжны, например, почтенные Унгла и Игдие — колдунов. Оказалось, далеко не все колдуны жили в Чертоге: постоянно тут обитали только Унгла и Дагна, ну, и Тогрейн да Сырга жили недалеко. Остальные двадцать три колдуна были рассеяны по всему материку, но каждый из них мог найти приют в Чертоге.

— Лситья, а расскажи про наись подробнее? — попросил Лэдд, когда она ненадолго умолкла.

— Подробнее? — Она задумалась. — Академических сведений не дам — не обладаю я ими, но… это какое-то не наше слово, вроде как маэрденское. Означает, что в женщине есть какая-то сила, которой всё же недостаточно для полноценного колдовства.

— В женщине? — переспросил Лэдд. Прежде всего, ему были непонятны слова «академический» и «маэрденский», но они могли и подождать.

— Если в мужчине, то слово твердеет: наис! — Лситья взмахнула рукой, будто что-то разрубала. — Ещё инаис есть, ну, и инаись, конечно.

— А это кто?

Лэдд спрашивал как можно более независимо, но Лситья всё равно посмотрела на него с сочувствием. Ирмаску она позавчера не видела — они с Лэддом ужинали в городе, но, видимо, кто-то ей уже всё растрепал.

— Это полная противоположность. Не просто дара в человеке нет, силы вообще ни на что не хватает. Инаись живёт, дайте Луны, сотню лет.

Сколько?! Это же всего треть от человеческой жизни! К столетию некоторые даже жениться не успевают. Ирмаскиному отцу только три года, как сто исполнилось!

— Грустно это, но ничего не поделаешь, — сокрушённо сказала Лситья и, порывшись в большой плетёной корзине на высокой табуретке, протянула Лэдду леденец на палочке. — Иди. Рауба раньше двух в Чертоге не появится — у неё работа до полудня где-то далеко отсюда.

Лэдд поблагодарил её и выскочил из кухни. Леденец был в виде голубого полумесяца — фигурный жжёный сахар с тёртой ягодой, любимое детское лакомство, знакомое всем на материке. Вот так. Лэдд в свои двадцать восемь многим казался ребёнком, Ирмаска, только прошлой осенью справившая совершеннолетие, — и вовсе. А ведь получается, что совершеннолетие — двадцать пять лет — для неё целая четверть жизни! Лэдд даже не знал, хорошо ли, что Ирмаска так об этом и не узнала. С одной стороны, у неё есть годы счастливого неведения, только смутное беспокойство от злого слова и останется. С другой же — что будет, когда Ирмаска начнёт стареть раньше, чем подруги? От неё отвернутся, сочтут проклятой… Лэдд останется рядом. В ответ на её обещание.

Леденец оказался вкусным, но сахар скрипел на зубах.