Сын вьюги (джен)

Лето 4 584 года Седьмой эпохи

Иргийская ночь — длинная. По всему миру от Гродда на севере Фрагнара, до Кей-Наята на самом юге Линана сказки про неё рассказывают, и чем жарче вокруг, тем страшнее иргийская ночь делается. Вот только не всё в тех сказках — правда. Сурова иргийская ночь, этого у неё не отнять! Долгая она, с ветрами и вьюгами, и чем дальше на север, чем ближе к Иръе, тем злее ветры воют, тем больнее жалит вьюга. Иная жизнь столько не длится, сколько иргийская ночь.

Однако то сказки, зимней ночи посвящённые. Кто бы что на досуге ни врал, а есть на Ирго и лето, а значит, и летняя ночь. Прохладна она, пахнет влагой и спящей травой. Над землёй висит огромная бело-золотая луна — Бейра. Птицы спят, лишь изредка вскрикивая. Что им снится?

Лэдд задавал себе этот вопрос бессчётное количество раз. На Ирго о птицах мало сказаний слагали, но до Саяндыли доходили истории из подлинно птичьей земли — Оргосса, что лежал на юге Санварской империи. Там болтали, будто снятся птицам особые, птичьи сны: про непокорённую гору, про задетое когтями небо, про оставленную где-то далеко землю.

Лэдд не был птицей, но много лет видел такие же сны: про Ветреную гору, про глаза цвета фергельского неба, про оставленную много лет назад землю… Сегодня он вернулся — шагнул за новенький, незнакомый частокол вокруг родного селения. Илданмары встречал его новыми деревянными домами, похожими на старые, но всё же уже другими. На улицах, рассыпая колокольчиковый смех вперемешку с солнечными рыбками, резвились совсем другие волчатки, у колодца стояли совсем другие девушки… Староста тоже давно был другой. Другая.

Она поселила Лэдда в своём доме, постелила лучшую лежанку — с расшитым пёстрыми узорами покрывалом. Да только Лэдд проявил к такому гостеприимству наивысшее неуважение: ночь уже за половину перевалила, а он даже не прилёг. Бродил по дому, как неприкаянный призрак, круги вокруг очага наворачивал, бесшумно ступая по мягкому настилу босыми ногами.

В Илданмары строили дом в одно общее помещение, без отдельных каморок, как в Саяндыли, — так было теплее переживать зимы. Лежанка хозяйки была отгорожена от остального дома только плотным занавесом из медвежьей шкуры. Пройдя ещё несколько кругов, Лэдд подкрался поближе и отогнул его край.

Ирмаска лежала на спине, разметав руки поверх одеяла. Пальцы с ломкими желтоватыми ногтями, потемневшая кожа в пятнах и морщинах, выступающие полосы вен… Опавшая грудь едва заметно поднималась и опускалась, но дыхания не было слышно. Лэдд и сам почти не дышал, отчего в доме установилась страшная совершенная тишина. Острый подбородок, длинные, глубокие складки, изрывшие лицо, как борозды на пашне; бородавка на носу, редкие, как трава по осени, серые волосы — вот что теперь, много лет спустя, составляло Ирмаску. Глаза её однако же — Лэдд видел их днём — оставались по-прежнему яркими, как полуденное фергельское небо.

Предупреждала же Дагна! Но нет, Лэдд был упрям и не верил, на что-то надеялся.

Он резко отвернулся и, бережно поправив занавес, продолжил бродить кругами. В другом конце дома, укрытое от малейшего лучика заоконного света, притаилось зеркало — маленькое и мутное, но Лэдду и его достало. Он ещё не забыл собственный облик. За прошедшие годы его кожа тоже потемнела, но не от старости, а от долгого нахождения на солнце. Лицом и телом Лэдд был молод. Ни морщин, ни пятен, ни седины — лишь десяток шрамов да данные от рождения волосы цвета тёмного пепла. Лэдд был ещё молод, и до старости ему было идти так же далеко, как пешим ходом до Кей-Наята.

* * *

Саяндыль разительно отличалась от всего, что Лэдд и Ирмаска видели раньше. Их путь пролегал по реке Гарталгы́, спускавшейся по склону Ветреной горы и несшей ледяные воды на юг, к Ся́рморю. Они шли на лыжах по замёрзшему руслу, сплавлялись на лодке, когда лёд растаял, и к середине первого месяца лета наконец достигли троелунной столицы. Гарталгы бежала среди гор, и всё вокруг казалось путникам так или иначе знакомым: кривые деревья в хрустальных уборах, рубиновые брюшки птиц, пушистые священные волки, провожавшие путников долгими взглядами… Саяндыль не была похожа ни на что.

Сярморе, тёмное, как волчья пасть, вгрызалось длинными острыми зубами в скалистый берег, а тот в свою очередь хватал эти зубы своими — серыми и кривыми. К востоку скалы сглаживались, уступая место покрытым тёмной и слабой зеленью песчаным холмам — их, как позже узнал Лэдд, звали дюнами. И вот на границе скал и дюн и стояла Саяндыль. У воды, наползая на неё деревянными настилами, теснились одноэтажные дома, почти привычные, но сложенные из грубого камня, а не из брусьев. За ними, взбегая по скалам, стояли дома повыше: двух-, трёхэтажные. Наконец, над ними возвышалась сложенная из грубого камня стена, из-за которой торчала одинокая толстая башня с огромным красно-фиолетово-жёлтым шаром в навершии. Чертог Троелуния!

Лэдд и Ирмаска долгое время просто стояли на берегу Гарталгы, глядя на сверкающий шар, будто бы отражавший белые шапки далёких гор. Наполненный шумом и жизнью город поначалу даже не существовал для них. А в городе тоже было на что посмотреть. Самым неудивительным оказались, пожалуй, приземистые бородатые крепыши-гномы — их можно было изредка встретить и на Ветреной горе, внутри которой располагался Машрав, один из их городов. А вот люди в троелунной столице изумляли. Их было много! Лэдд и представить не мог, что в одном месте может быть так много людей. Кроме того, в Саяндыли, раз уж она столица, не могло не оказаться чужестранцев. Волки, хоть и не похожие на знакомых Лэдду жителей Илданмары, всё же были узнаваемы, но иноземцы ходили тут и там в чудных одеждах, сходили с кораблей, говорили на странных наречиях… Лэдд насчитал четыре разных: журчание ручья, шипящий кашель, бормочущее бурчание и хотя бы относительно знакомую степенную речь гномов.

— Ох, и шумно же здесь! — пробормотала Ирмаска, всё это время цеплявшаяся за локоть Лэдда обеими руками.

— Пойдём тогда отсюда, — сказал он и, с трудом оторвав восхищённый взгляд от толпы, потянул Ирмаску вверх по улице.

Лэдду казалось, что ближе к середине города людей станет больше — в Илданмары так и было бы, но то ли Саяндыль жила по иным правилам, то ли ещё что, а мощённая белым камнем площадь возле Чертога Троелуния оказалась совершенно пуста. Только одна девушка стояла в её середине. Увидев путников, она замахала рукой. Красивая: в длинном светло-сером платье, расшитом жемчугом, с жемчужным же плетением в чёрных волосах, с ярко подведёнными глазами и чистой, без единого изъяна кожей. Чем-то — наверное, своей непохожестью на жителей Илданмары — она напоминала Иръе. Неужто одна из дочерей Троелуния?

Ирмаска, глядя на неё, покраснела и попыталась разгладить юбку — её платье, тоже серое, украшенное тщательно подобранными цветными лоскутками, не шло ни в какое сравнение с нарядом девушки из Саяндыли.

— Ты всё равно красивее, — шепнул Лэдд.

— Волчий вестник сообщил, что вы уже близко, — сказала девушка, когда они приблизились и вежливо поклонились.

Волчий вестник, сиреневатый огонёк в виде крохотного, с ладонь, волка, нередко появлялся на их пути: то просто наблюдал, бегая вокруг и словно подгоняя, то подсказывал дорогу, когда какой-нибудь приток норовил увести их в сторону от Гарталгы.

— Меня зовут Дагна Лаалыр, я четырнадцатая дочь Троелуния. Ты, должно быть Лэдд, сын Оннакса, а юная дева?..

— Ирмаска, дочь Аира, старосты Илданмары. Я… пришла вместе с Лэддом.

Дагна изумлённо подняла чёрные брови, но кивнула и повела рукой в сторону крепости.

— Идёмте. Пусть Троелуние посмотрит на вас.

Лэдд и Ирмаска последовали за Дагной к высоким — не всякое дерево так вырастает — дверям в стене крепости. Можно было бы сказать «воротам», но вели они не во внутренний двор, а в длинный проход, заполненный тенями, а потому назывались, пожалуй, всё-таки дверьми. С потолка прохода свисали гномьи светильники, похожие на слабые белые луны. При приближении людей они вспыхивали чуть ярче, разгоняя мрак, но тут же снова гасли за их спинами. Лэдд не знал, что они так умеют — лампы, что он видел раньше, когда бывал с Оннаксом в окрестностях Машрава, постоянно испускали ровный свет.

Проход окончился ещё одними дверьми, за которыми обнаружилась лестница. Не широкая и монументальная, как у гномов, а узкая, кованая, винтовая. Наверное, они дошли до башни, и лестница вела именно туда. Высоко — где-то там, вверху, чёрные ступени сливались в неделимое тёмное пятно в отблесках ламп. Шаги отдавались на лестнице гулким скрежетом и тряской.

У Ирмаски, напустившей было на себя уверенный и независимый вид, закружилась голова, и она вновь схватила Лэдда за локоть. Честно говоря, Лэдд и сам едва не падал: перепад высот ему был привычен, но в голове всё равно гудело, будто кто-то трубил в рог в ущелье. Только Дагна шла впереди, как ни в чём не бывало, и то и дело оборачивалась, чтобы проверить, не отстали ли гости.

Может, дело не в лестнице? Может, сама башня виновата? То есть не виновата, конечно, — Лэдд почтительно посмотрел на каменную кладку, словно извиняясь, — но, возможно, башня служит причиной головокружению? Она же колдовская!

Лестница казалась бесконечной, а её вершина — недостижимой. Однако всё однажды заканчивается. Двести седьмая ступенька оказалась последней, и Лэдд вместе с намертво вцепившейся в него Ирмаской ступил почти в самое волшебное место из всех, которые когда-либо видел. Волшебнее для Лэдда оставался, пожалуй, только лес Иръе, где росли лунные цветы.

Шар, венчавший башню, оказался полым и будто был сделан из горного хрусталя, а то и самих бриллиантов. Он был прозрачен, и сквозь него внутрь башни проникало небо. Солнце разбрасывало по светлому каменному полу цветные блики, а сквозь сам шар можно было увидеть мир: высокие горы, облака, ставшие вдруг совсем близкими, — но в удивительных, ненастоящих оттенках. С одной стороны небо отливало золотом, с другой — рдело, а между ними куталось в фиолетовую накидку. По краям круглого зала стояли скамьи, накрытые яркими, узорчатыми тканями. Посередине же, чуть выше человеческого роста, парил ещё один шар, размером с чайник, тёмно-красный, кровавый.

Парил он, правда, не сам по себе: шар удерживал над рукой высокий и, несмотря на возраст, прямой старик в ярко-жёлтом одеянии с украшениями из чёрного жемчуга. Такой же жемчуг мрачно поблёскивал в его длинных белоснежных волосах, на золотых браслетах и на богатом поясе.

— Почтенный У́нгла, — тихо позвала Дагна и низко поклонилась.

Гости повторили её поклон, но Лэдд успел заметить, как старик повернулся и уставился на них немигающими карими глазами.

— Сын шамана с Ветреной горы, — протянул почтенный Унгла, подходя ближе. Он сохранял гордую поступь и постав головы, но всё-таки немного пошаркивал левой ногой.

Лэдд промолчал: он был учеником и приёмышем Оннакса, а не родным сыном, но не знал, допустимо ли вообще сейчас заговаривать, не то что спорить. Почтенный Унгла тем временем простёр к Лэдду руку, над которой завис шар со всё ещё клубящимся внутри кровавым облаком.

— Возьми.

Уставившись на шар, Лэдд подставил под него обе ладони. Вряд ли он сможет удерживать шар в воздухе так же легко, а из двух рук хоть уронить сложнее. Унгла опустил руку и шагнул назад. Шар остался у Лэдда. Кровавое облако вмиг исчезло, словно его сдуло ветром. Сперва больше ничего не происходило, и шар просто висел над Лэддовыми руками с неуклюже растопыренными пальцами, то поднимаясь чуть выше, то вновь опускаясь. Вскоре, однако, внутри шара блеснула голубая искра. Вторая, третья — она вспыхивали, росли, и вот наконец внутри шара взвился хоровод снежинок. Они были маленькие, как и полагается быстрым снежинкам, что носятся с братом-ветром, а не степенно падают наземь, но Лэдду всё равно чудилось, что он видит узоры каждой.

— Лёд, — веско обронил почтенный Унгла и постановил: — Быть тебе, Лэдд Оннаксыр, четырнадцатым сыном Троелуния.

Это его «Оннаксыр» прозвучало словно обращение к кому-то иному. Лэдд звался совсем иначе — ученик Оннакса. Ну, или сын Гиля, если по отцу, которого он никогда не знал. Окончание «ыр» у имени родителя носили белородные, а Лэдд к таковым никогда не относился. Впрочем, кто их знает, этих детей Троелуния? Видимо, колдунам это «ыр» тоже полагается.

— Дева из Илданмары. — Почтенный Унгла забрал шар, так и паривший над руками Лэдда, и сделал несколько шагов к Ирмаске. Лэдд только сейчас почувствовал, как у него трясутся руки. Тяжело шар держать! — Даю тебе три дня с твоим другом, а после ты должна будешь его покинуть и вернуться домой.

— Но почему? — возмутилась Ирмаска. — Я мешать не буду и никого не стесню! Останусь в городе и видеться с ним буду, пока он учится, о доме напоминать…

Почтенный Унгла улыбался, и она с каждым словом становилась всё менее уверенной.

— Невозможно. Ученик колдуна на десять лет лишается имени и права знаться с семьёй.

—Но… но как же?.. — Взгляд Ирмаски беспокойно заметался, будто она надеялась отыскать довод где-то в зале, и вдруг упал на шар. — А может… может, у меня тоже дар есть?

Оба колдуна, и Дагна, и почтенный Унгла, внимательно смотрели на неё. Старик — с сочувствием, девушка — с любопытством.

— Нет у тебя дара, дева, — наконец сказал почтенный Унгла.

— А вдруг?

Ирмаска потянулась к шару, и колдун позволил ей это. Шар, который было снова заполнился кровавым облаком, внезапно опустел и упал, словно стал в одно мгновение каменно тяжёлым. Размеренный шум, с которым он катился по полу, потонул в крике Дагны:

— Инаи́сь!

Лэдд прежде не слышал этого слова, но выкрикнуто оно было так, будто означало нечто ужасное. Дагна испуганно продолжала:

— Почтенный Унгла! У неё же не то что дара нет, она — инаись!

Старик, ставший вдруг печальным, как Оннакс на похоронном обряде, кивнул, а затем отвесил Дагне подзатыльник.

— Найди мне стихийных колдунов, — строго приказал он.

Дагна, надувшись, убежала вниз по лестнице, а Лэдд, не зная, что делать, остался стоять. Он прижал к себе растерянную Ирмаску и почему-то не мог больше смотреть на почтенного Унглу. «Почему-то», в отличие от головокружения на лестнице, не было колдовским — оно жило внутри Лэдда, где-то между почтением к старшим и обыкновенным страхом.

— Что это за слово, «инаись»? — всё-таки спросил он, скосив глаза, потому что ответ нужен был Ирмаске, а сама она бы не спросила. На неё неприятное «почему-то» сейчас должно было давить во сто раз сильнее.

— Злое слово, обидное, — медленно произнёс почтенный Унгла. — Ступай домой, дева, как три дня пройдёт, и никому про это слово не говори.

— Это опасно? — вновь спросил Лэдд.

— Нет, — твёрдо ответил Унгла. — Ступайте. Ходите по городу, зайдите в Дом Знаний Хенги́ль. По берегу Сярморя погуляйте… Вечером возвращайтесь — вам обоим приготовят место.

— Благодарим, почтенный Унгла! — проговорила Ирмаска и, отстранившись от Лэдда, поклонилась. Лэдд тоже поклонился, и они вместе направились вниз, провожаемые долгим взглядом почтенного Унглы.

После полумрака бесконечной лестницы рыжеватое предвечернее солнце казалось почти нестерпимо ярким. По Сярморю, которое отлично просматривалось с площади у Чертога Троелуния, перебегали от запада к востоку медные пятна, похожие на следы не ко времени заглянувшей осени. Солнце, очевидно, уставшее за день, почти село на скалу, прикрывавшую Саяндыль с запада, и мир понемногу окрашивался в новые для Лэдда цвета.

Он стоял на белокаменной площади, под стеной Чертога Троелуния, и держал за руку свою Ирмаску. Лучше бы послушал старосту — тот не хотел отпускать дочь из Илданмары, да и Оннакс его поддерживал. Оннакс… может, знал про инаись? Почему не сказал тогда? И что вообще это значит?

— Я завтра уйду, — глухо сказала Ирмаска. — Мне здесь не рады, в отличие от тебя.

— Куда ты уйдёшь? Одна вверх по реке… — Лэдд вздохнул и, не отпуская её руки, двинулся в сторону Сярморя. Ирмаска потянулась следом. — Гномьего корабля дождись хотя бы.

Гномьи корабли поднимались к Ветреной горе четырежды в год: в последний месяц весны, в два летних месяца и в первый месяц осени. У гномов был свой собственный календарь, но для хенгиль — волков, если по-простому — поход их корабля вверх по Гарталгы, к Ветреной горе, обычно выпадал на середину месяца. Если Лэдд правильно подсчитал, следующий корабль пойдёт как раз через три-четыре дня.

— Ты даже не сказал… не попытался встать на мою сторону.

Лэдд оглянулся. Ирмаска на него не смотрела: её взгляд, как нарочно, блуждал не то по желтоватым крышам ближайших к Чертогу домов, не то по блестящим водосточным трубам.

— Я… — Лэдд застыл. Он продолжал размеренно двигаться вперёд, но в его мыслях вдруг возникла развилка: что он должен был сделать? — Почтенный Унгла сказал, что во время обучения нельзя видеться с семьёй. А ты мне всё-таки семья, значит, и с тобой нельзя.

— Семья, значит… — Ирмаска вырвала руку. — Ты ради троелунной столицы от меня отказываешься!

На улице, по которой они шли, было мало народу, и поэтому все обернулись на шум. Лэдд устыдился: это в Илданмары кричать можно, в городе люди, наверно, гораздо приличнее.

— Не отказываюсь. — Развернувшись, он попытался вновь поймать её ладонь. Не смог. — Мне вождь наказал учиться. А у учения есть свои правила. Ну, хочешь… хочешь, я спрошу, могу ли отказаться? Меня и шаманом быть устроит.

— Не позволят, — негромко произнёс кто-то.

Лэдд завертел головой. Ближе всех — не рядом, но так, чтобы можно было говорить тихо — находился только один человек. Молодой хенгиль в сиреневом жилете и бусах из белого жемчуга неспешно брёл в сторону Чертога Троелуния.

— Колдуну нельзя не обучиться, — добавил он, посмотрев в глаза Лэдду, — необученный, он опасен, особенно если стихийным даром обладает. Ты часом не стихийник?

— Лёд — стихия?

— А то ж! — Хенгиль с уважением кивнул и зашагал дальше.

— Но я всё равно спрошу, — тихо пообещал Лэдд.

Ирмаска, казалось, из последних сил сдерживала слёзы.

Лэдд всё-таки ошибся: гномий корабль уходил к Машраву не через три или четыре дня, а сразу на следующий — Ирмаска едва успела ухватить проездной лист. Не то чтобы на север очередь выстраивалась, просто листы за пять часов до отплытия выдавать переставали, чтоб при посадке лишней суеты не возникало.

Теперь Лэдд стоял на причале в устье Гарталгы и смотрел вверх по реке, на отчаянно чадящий механический корабль. Ирмаска была где-то там, на палубе, но ветер дул на Сярморе, и её невозможно было разглядеть за чёрными клубами дыма. Лэдд всё равно махал ей рукой — вдруг это он её не видит, а она его — запросто.

Когда корабль превратился в дымную, колышущуюся точку, едва различимую вдалеке, Лэдд наконец отвернулся и поплёлся к Чертогу Троелуния. Там его ждали.

Ещё вчера вечером, когда Лэдд и Ирмаска вернулись с долгой и давяще молчаливой прогулки по городу, Дагна сообщила, что в два часа пополудни его будет ждать колдунья, к которой его определили в ученики. «Я же говорила!» — буркнула на это Ирмаска.

Наверное, она думала, что колдунья — очередная красавица. Почему-то все — и Лэдд, на самом деле, тоже — думали, что колдуньи не стареют и до конца сохраняют прекрасный облик. Как Иръе, например, хотя она, несомненно, больше, чем колдунья. Она — зима!

Выйдя в заросший крохотными, по пояс, голубыми ёлочками внутренний двор, Лэдд никакой красавицы не увидел. Посреди засыпанной мелкими гремучими камешками площадки его ждала низенькая, крепко сбитая женщина с красным лицом и тёмной, мышастой сединой. Лэдд подумал, что её дедушка вполне мог быть гномом.

— Рау́ба, — коротко представилась колдунья. — Расскажи, что уже умеешь.

— Гадать по Лунам, — ответил Лэдд. — Лечить по мелочи, травы знаю… Видимо, это не то, что нужно…

С каждым его словом лицо Раубы принимало всё более разочарованный вид. Должно быть, шаманские умения для колдунов были сродни игре в ножички для охотников.

— Дар давно проявился?

Лэдд молчал. Что-то по урокам Оннакса он делал лет с семи, но считалось ли это проявлением дара? Видя его замешательство, Рауба громко вздохнула и спросила по-иному:

— Тебя полгода назад обнаружили — что ты тогда делал?

— Блуждал в метели, чуть не замёрз насмерть.

Про Иръе Лэдд не говорил никому и никогда. Если уж быть совсем честным, то, когда прибыл волчий вестник, сообщивший, что он колдун, Лэдд смотрел на лунный цветок в Илданмары и чувствовал холодные тонкие руки на своём сердце. «Не поминай зиму», — так говорили охотники.

Раубу ответ устроил.

— Понятно. Колдовал, но не осознал. Пошли.

Хрустя камешками, они переместились на край площадки, в густую тень пяти почтенных сизых елей. Там Рауба плюхнулась на потрескавшуюся деревянную скамью и похлопала ладонью рядом с собой. Лэдд сел, и колдунья заговорила:

— Есть разные источники дара: собственная душа, высшие силы, природные источники… Есть разные виды дара… — Рауба тяжело вздохнула, словно это ей уже третий час преподавали хозяйственный счёт, а не она только-только начала урок колдовства. — Ты почитаешь об этом сам — я дам список книг. Появятся вопросы — приходи, задавай — не маленький.

Лэдду показалось, что у него из-под носа увели очень важные сведения, но он почтительно кивнул. Рауба продолжила:

— Одна из ветвей колдовства — или видов, если хочешь, — это колесо стихий. Говорят, они непрерывны в своей взаимосвязи и перетекают одна в другую — оттого и колесо, но во всей истории мира только семь колдунов освоили более четырёх стихий.

Во всей истории мира? То есть семь колдунов на многие тысячи лет?! Это… мало.

— Сколько их всего? — спросил Лэдд.

— Восемь, — ответила Рауба и заговорила нараспев: — Огонь-и-вода, воздух-земля, лава-и-лёд, глина-молния.

Последние две встали в ряд не очень хорошо, но получившаяся считалочка Лэдду понравилась: её легко будет запомнить. Оннакс часто выдумывал что-то подобное, чтобы научить его действовать в строго определённой последовательности. «В лохани вода, два еловых костра, вокруг обойти, погремушкой гремя. Ветер шумит, вода забурлит — в облаке пара волчатку узри» — так он учил искать заблудившихся детей.

— Должна, правда, сказать, что стихии в колесе идут в ином порядке. Ну да прочитаешь.

— Почтенная Рауба, твоя стихия — воздух? — наобум ляпнул Лэдд. Её непостоянство — очень просилось на язык слово «ветреность» — его беспокоило.

— Зем-ля! — Рауба хохотнула. — Оба стихийных колдуна Троелуния — земля да глина. Далеко ото льда! Готовься к тому, что тебе многому придётся самому учиться. Ну да у стихий всегда так.

Лэдд подавил тяжёлый вздох: она издевается? Вероятно, у колдуньи есть какие-то более важные и приятные дела, чем обучение какого-то там волчатки из дальних далей, но она же может сказать об этом прямо!

— Первый урок, — провозгласила Рауба воздев палец к небу, — состоит в том, что сила живёт внутри колдуна. И не она приходит, а он её зовёт. Вот вы, шаманы, у Лун совета испрашиваете. А тут иначе, тут требовательнее быть надо. К себе в первую очередь.

— То есть?

— Иди к роднику и потребуй от себя льдину.

Рауба махнула рукой с короткими толстыми пальцами куда-то по другую сторону от елей. Лэдд встал, обошёл их и действительно увидел родник — тонкую струю воды, текущую в выточенную временем каменную чашу. Он сунул пальцы под струю, и они словно бы покрылись ледяной коркой, настолько холодной оказалась вода. Не впервой — вокруг Илданмары похожих ледяных источников можно было насчитать с десяток.

Льдину, значит, потребовать? Лэдд уселся, скрестив ноги, на еловый ковёр у родника и задумался.

— Лёд лежит между водой и воздухом, — подсказала Рауба со скамейки.

Об этом Лэдд знал: ветер несёт холод — вода замерзает. Но ему, если он правильно понимал, нужно было не заморозить воду воздухом, а сразу взять откуда-то лёд. Лэдд снова обмакнул пальцы в воду и прикрыл глаза.

Вот она, холодная — ледяная! — вода. Так же ощущался и лунный цветок на ладони. Так холодно, что даже горячо. Вода согрелась от тепла кожи и падала с пальцев крупными каплями. Нет, наверно, «горячо» ко льду лучше не пристраивать. Лэдд вновь зачерпнул воды. Холодно. Холодно — когда невзначай стряхнёшь откуда-нибудь иней рукой без перчатки; когда дверь неплотно закроешь и весь дом выстудишь; когда снежный ком катаешь, чтоб кому-нибудь за шиворот забросить, — бывало и такое. Ну, и лунный цветок, конечно, когда на ладони цветёт — это тоже очень холодно.

Лэдд открыл глаза. Вместо капель воды на его ладони лежал иней. Даже не совсем иней, а как будто крупные, толстые снежинки, больше напоминавшие цветы, которые девушки вырезали из ткани на украшения для праздничных платьев.

Поднявшись, Лэдд обошёл ели и вернулся на скамью к Раубе. Та придирчиво осмотрела покрытую инеем ладонь, стряхнула снежинки — и они неторопливо полетели к земле, переливаясь бело-голубым сиянием и совсем не тая. Только упав на тёплые от летнего солнца камешки, снежинки превратились в лужицы.

— Отлично! — Колдунья широко улыбнулась. — Теперь сиди и повторяй. Без воды! — Она одёрнула поднявшегося было Лэдда и усадила обратно. — Я же сказала: внутри она живёт!

Это оказалась задача посложнее. Вот как из себя настоящий лёд выдавить? Сделать что-то… из ничего! Оннакс учил (он называл это услышанным от гномов словом «физика»), что нечто из ничего не возникает. Река течёт, потому что на горе тает снег. Огонь горит, потому что есть искра и воздух. Так почему же из ничего должен появиться лёд?

Или… «сила живёт внутри», так? Её же можно взять за условное нечто? Вот получить одно нечто из другого уже более возможно. Лэдд фыркнул: мыслилось-то просто, но как выйдет на деле?

Он вытянул руку вперёд ладонью вверх, снова прикрыл глаза и представил, как нечто бежит сквозь его руку (оно же, наверное, где-то недалеко от сердца живёт — там удобнее). От плеча через локоть к кисти — и опадает на пальцах льдистым осадком. Как снежинки ловить!

Руку вдруг свело судорогой, пальцы ожгло. Лэдд зашипел и распахнул заслезившиеся глаза. Его ладонь покрывала равномерная корка льда, в точности повторявшая все складки на коже. Корка показалась Лэдду красивой, как переливающийся на солнце панцирь весеннего жука, но как же руке от неё было больно!

— Дар по-настоящему не вредит своему колдуну… кроме первого сознательного опыта, — усмехнулась Рауба. — Размораживай обратно.

— Чем первый сознательный опыт отличается от остальных? — прошипел Лэдд, растирая ладонь второй рукой. Вместо представления о том, как лёд стаивает с его кожи, в голове рождались наговоры вроде Оннаксовых: «Лёд, уходи, меня отпусти». К удивлению Лэдда, помогло.

— Ты ещё не знаешь, что тебе от него может быть больно, — пояснила Рауба. — Второй урок: сила течёт рядом с кровью, и обращаться с ней надо соответственно. Выпускать не много, а ровно сколько надо; не разбрызгивать, а лить осторожно; восполнять запас, отдыхая, когда требуется.

Сравнение выходило неприятным.

— Зачем вообще кровь выпускать?

— В Илданмары так не делают? — удивилась Рауба. — И хорошо, что не делают, как по мне-то. Нужно иногда для колдовства — ну да почтенный Унгла расскажет лет через двадцать, если доживёт.

Лучше, наверно, было бы сказать «если доживёт Лэдд», а не почтенный Унгла. Лёд растаял, но тягучая боль всё ещё гуляла по руке от кисти до лопатки, заставляя скрипеть зубами.

— Как понять, сколько крови… то есть силы надо выпускать?

— Путём проб и ошибок, — сказала Рауба, пожав плечами. — Иди-ка отдыхать. До завтра — никакого колдовства, книжки читай.

Она вынула из огромного кармана сбоку платья изрядно мятый листок и протянула его Лэдду. Брать пришлось левой рукой.

— Спасибо! — Лэдд неловко поклонился, на что Рауба только отмахнулась.

Стараясь держать руку как можно осторожнее, Лэдд поплёлся в выделенную ему келью. Чертог Троелуния не ограничивался башней и стеной, в пределах этой стены помещался десяток различных зданий, больше всего напоминавший Лэдду отдельный город в городе. Конюшни, мастерские, особое строение для изготовления колдовских снадобий… Жилой дом в Чертоге был один. Он отстоял так далеко от башни, как только возможно, и имел целых четыре этажа. На первом располагались кухня, большая общая трапезная и разные хозяйственные помещения; на втором и третьем жили колдуны. Четвёртый этаж, как понял Лэдд, обычно пустовал, но при надобности туда селили гостей.

Самого Лэдда определили на третий этаж, где жили мужчины. На тяжелых тёмных дверях там красовались блестящие цифры от одного до четырнадцати, налепленные в совершенном беспорядке. Видимо, после смерти какого-нибудь колдуна порядок смещался, цифры перевешивали, ученика селили в пустую келью, а сами колдуны оставались на своих местах. Собственно говоря, личной циферки Лэдду в ближайшие десять лет не полагалось — ученик ещё не колдун.

В келье не было никаких следов предшественника. Там вообще ничего не было: вытянутый круг лежанки, стул да стол — настоящий письменный, в Илданмары такой только у старосты был — остальные в нём не нуждались. Над столом было окно, выходившее в теневой угол — должно быть, зимой от него дует и морозит. Напротив лежанки стоял большой сундук, в который Лэдд вчера переложил вещи из заплечного мешка. На надверном крючке висела тёплая накидка, вышитая по вороту и рукавам Ирмаскиной рукой.

Лэдд не стал разбирать постель — день же ещё! — и повалился поверх покрывала, накрывшись вместо него снятой с крючка накидкой. Он хотел прилечь на полчаса и честно пойти за книгами, но вместо этого уснул, едва коснувшись головой подушки.

Проснулся Лэдд на рассвете. В утренние часы его теневое окно оказывалось как раз на пути солнца, и оно радостно заглядывало в гости, щекотало глаза. Щурясь и тщетно пытаясь закрыться рукой, Лэдд подумал, что было бы забавно попробовать создать ледяное окно — свет сквозь него проходить всё равно будет, а вот настойчивый жар, возможно, нет. Лэдду, впрочем, до такого ещё далеко.

Рука больше не болела и двигалась свободно, без судорог. Спал Лэдд намного дольше, чем обычно, но чувствовал себя отдохнувшим в меру, а не разбитым, как до́лжно бы. Возможно, колдуны чем-то похожи на охотников: много сил тратят и, как следствие, много спят или много едят. Сам Лэдд, будучи учеником шамана, на охоту ходил нечасто, но прекрасно знал, насколько это утомительное занятие.

Если уж совсем не лукавить, то сейчас Лэдду тоже есть хотелось — так, будто он даже не охотился, а наперегонки с оленем бегал, и притом олень сильно от него отстал.

Лэдд со смехом вернул накидку на крючок, надел чистую рубаху, умылся холодной водой (она текла прямо в доме, из особой трубки в дальнем конце этажа!) и направился вниз — искать, что бы можно было съесть так рано утром.

От кого-то — кажется, от старосты — Лэдд слышал, что городские жители спят чуть ли не до обеда, так что встретить кого бы то ни было он не ожидал. Однако, к его удивлению, на кухне уже суетилась молодая женщина в длинном переднике. У неё пёкся хлеб и варилась густая каша, а на отдельном огнекамне исходил паром большой медный чайник.

— Добрый свет! — улыбнулась женщина. — Ты, верно, ученик Раубы?

— Добрый свет, почтенная, — учтиво поздоровался Лэдд. — Верно.

— Пф! Это Игди́е, первая колдунья Троелуния, у нас почтенная! И Горра с Раубой иногда. А я ж даже не колдунья — так, наись…

Лэдд зацепился за это слово. Почти знакомое, родственное давешнему злому «инаись», оно кололо любопытство липкими иглами льда.

— Что значит «наись»? — спросил Лэдд, отмахнувшись от мысли, что было бы более вежливо для начала представиться и узнать её имя. Успеется! И он, в конце концов, деревенщина с Ветреной горы — может правил приличия и не знать.

— Какое-то подобие дара имею, но могу лишь что-то малозначительное: наговор сделать, потерянную вещь найти, порчу на желудок навести… Голодный? — вдруг спохватилась она. — У меня тут всё почти готово. Каша — манная, с комочками.

— Только без порчи, пожалуйста, — попросил Лэдд, присев на край лавки у большущего деревянного стола, кое-где присыпанного мукой.

Женщина расхохоталась и, споро стряхнув муку в железную миску, плюхнула перед ним полную тарелку вкусно пахнущей каши. Тут же рядом появились ложка, хлеб с толстым куском сыра и пузатая кружка травяного настоя. Пока Лэдд ел, женщина не переставала болтать. Звали её Лси́тья, она всю жизнь прожила в Саяндыли, стала женой колдуна Сырги́ — между прочим, уже десятого! — и теперь служила Троелунию тем, что кормила этих вечно голодных и вечно спешащих, суетливых, не берегущих себя — хотя некоторые были, несомненно, более благонадёжны, например, почтенные Унгла и Игдие — колдунов. Оказалось, далеко не все колдуны жили в Чертоге: постоянно тут обитали только Унгла и Дагна, ну, и Тогрейн да Сырга жили недалеко. Остальные двадцать три колдуна были рассеяны по всему материку, но каждый из них мог найти приют в Чертоге.

— Лситья, а расскажи про наись подробнее? — попросил Лэдд, когда она ненадолго умолкла.

— Подробнее? — Она задумалась. — Академических сведений не дам — не обладаю я ими, но… это какое-то не наше слово, вроде как маэрденское. Означает, что в женщине есть какая-то сила, которой всё же недостаточно для полноценного колдовства.

— В женщине? — переспросил Лэдд. Прежде всего, ему были непонятны слова «академический» и «маэрденский», но они могли и подождать.

— Если в мужчине, то слово твердеет: наис! — Лситья взмахнула рукой, будто что-то разрубала. — Ещё инаис есть, ну, и инаись, конечно.

— А это кто?

Лэдд спрашивал как можно более независимо, но Лситья всё равно посмотрела на него с сочувствием. Ирмаску она позавчера не видела — они с Лэддом ужинали в городе, но, видимо, кто-то ей уже всё растрепал.

— Это полная противоположность. Не просто дара в человеке нет, силы вообще ни на что не хватает. Инаись живёт, дайте Луны, сотню лет.

Сколько?! Это же всего треть от человеческой жизни! К столетию некоторые даже жениться не успевают. Ирмаскиному отцу только три года, как сто исполнилось!

— Грустно это, но ничего не поделаешь, — сокрушённо сказала Лситья и, порывшись в большой плетёной корзине на высокой табуретке, протянула Лэдду леденец на палочке. — Иди. Рауба раньше двух в Чертоге не появится — у неё работа до полудня где-то далеко отсюда.

Лэдд поблагодарил её и выскочил из кухни. Леденец был в виде голубого полумесяца — фигурный жжёный сахар с тёртой ягодой, любимое детское лакомство, знакомое всем на материке. Вот так. Лэдд в свои двадцать восемь многим казался ребёнком, Ирмаска, только прошлой осенью справившая совершеннолетие, — и вовсе. А ведь получается, что совершеннолетие — двадцать пять лет — для неё целая четверть жизни! Лэдд даже не знал, хорошо ли, что Ирмаска так об этом и не узнала. С одной стороны, у неё есть годы счастливого неведения, только смутное беспокойство от злого слова и останется. С другой же — что будет, когда Ирмаска начнёт стареть раньше, чем подруги? От неё отвернутся, сочтут проклятой… Лэдд останется рядом. В ответ на её обещание.

Леденец оказался вкусным, но сахар скрипел на зубах.

В помещении властвовали полумрак, прохлада и теснота. Его полностью занимали тяжёлые шкафы из тёмного дерева, своей грузностью напоминавшие гномьи дома где-нибудь в пещерах Машрава. Окна здесь походили на их же осветительные шахты: таились в неприметных местах и рассеивали вокруг незаметный яркий свет. Даже свои блестящие камни — у гномов такие висели на потолках пещер — тут имелись: в шкафах сверкали корешки книг. Не все, меньшая часть, но и тех, что сверкали, было достаточно для сравнения с гномьими камнями.

Собрание книг в Чертоге Троелуния заставляло Лэдда чувствовать себя дикарём. В Илданмары, разумеется, тоже были книги: у Элэмэ, учившего детей грамоте и счёту, у старосты и Оннакса… Были и учётные книги: хозяйственные, лабазные, охотничьи — пожалуй, они в Илданмары составляли господствующее большинство.

Лэдд поморщился: «господствующее большинство» выползло из заумных глубин книги, которую он читал. С помощью этого большинства Совет вождя помогал собственно вождю решать всякие-разные проблемы государства Хенгиль. А проблем этих было немало: государство занимало — вот это Лэдд знал и раньше — весь Верхний материк, кроме шести надземных городов гномов, а население его составляли несколько сотен племён, лишь треть которых жила оседло. И вот поди найди другие две трети во всей Вара-йиль, чтоб, например, про новый налог им рассказать.

Вара-йиль… Лэдд сложил подбородок на ладони и прикрыл глаза, вспоминая карту Ирго, которую видел в Доме Знаний Хенгиль. Материк был чем-то похож на кривой округлый треугольник, поставленный остриём вверх. Из правого нижнего угла к нижней половине верхней левой стороны ползла-змеилась длинная горная цепь, называемая Лэлэ-йиль. Горы на большом изображении Ирго рядом с картой («Модель», — значилось на подписи) поднимались и опускались, точно как буквы в слове «лэлэ». Видимо, поэтому древние хенгиль так их и назвали.

Вара-йиль, равнинной землёй, звалось всё, что не горы и не верхний угол. Верхний угол на карте и даже на модели был закрашен чёрной краской и надписан как Чарги-йиль — тёмная земля. Про неё во всём Доме Знаний не нашлось ни единого упоминания. Да, наверное, и не надо: все знали, что это злая земля, которая полнится болезнями, проклятьями и нечистыми духами. Может, что-нибудь о ней можно прочесть у колдунов, но Лэдд пока не собирался этого делать — ему за глаза хватало Вара-йиль и государственного устройства Хенгиль.

Значит, Вара-йиль. Бескрайние бледно-зелёные земли очень понравились Ирмаске: разглядывая модель и карту, она говорила, что хотела бы там побывать и что там, должно быть, растут очень красивые цветы. На взгляд Лэдда, красивее всё-таки были цветы Лэлэ-йиль, но их он видел вживую, а растения равнин — только на рисунках в Доме Знаний, которые часто были сделаны одними чернилами и не раскрашены.

Пожалуй, Лэдд тоже хотел бы побывать в Вара-йиль и получить венок из тамошних цветов. Если его сплетёт Ирмаска, то какое ему дело, что там за цветы?

С тяжёлым вздохом Лэдд снова взялся за книгу. «Помимо Совета вождя имеет место у Хенгиль Совет племён — совещательное образование, собираемое вождём-ахэвэ раз в три года или же чаще в случае, если нечто чрезвычайное требует немедленного внимания, как было в числе прочего с вопиющим случаем на юге Вара-йиль, над гномьим городом Пигашем, в 4 509 году Седьмой эпохи», — сообщило ему «Устройство жизненного и государственного уклада Хенгиль», написанное Гвеком Ёиром два года спустя. Лэдд читал эту книгу уже неделю — по два часа каждое утро, а продвинулся всего-навсего до пятьдесят второй страницы. Гвек Ёир постоянно ссылался на что-то общеочевидное, но совершенно непонятное деревенщине из замкнутого мирка Ветреной горы.

Вот и сейчас Лэдду пришлось лезть в лежавший тут же, на столе, географический справочник 4 323 года, за Пигашем, а потом мучиться догадками, что такого вопиющего могло приключиться в крупном подземном городе металлургов, раз происшествие отразилось на Вара-йиль.

— Сложно? — участливо спросил кто-то.

Возле узкого письменного стола, воткнутого в подоконную нишу в дальнем углу книгохранилища, стоял хенгиль, которого Лэдд видел в первый день в Саяндыли. Высокий, со льняными кудрями, в том же сиреневом жилете и с бусами белого жемчуга. От Гвека Ёира Лэдд уже знал, что белый жемчуг — знак семьи ахэвэ. Для самого вождя этот человек выглядел слишком молодо (едва ли старше Лэдда, но кто этих колдунов разберёт?..), стало быть, сын или внук. Лэдд вскочил, собираясь поклониться, но хенгиль отрицательно качнул головой.

— Тогре́йн Варны́, тринадцатый колдун Троелуния, — назвался он и пояснил, коснувшись пальцами бус: — Сын ахэвэ.

Это можно было понять ещё по родовому имени: в основном хенгиль хватало имени собственного или, в случае белородных, имени отца. Некоторые же цепляли следом за ними имя рода или прозвище, прилипшее за какие-то заслуги. Так, родоначальника Илданмары звали Илдан Дунгеле́н — от Д́унгеле, его родной земли.

Лэдд хотел было представиться в ответ, но обнаружил, что его язык теряется ещё в начале «л» и начинает гулять во рту, словно его хозяин замёрз или пьян.

— Ученик Раубы, я знаю. — Тогрейн сочувственно вздохнул. — Пока тебя не признают колдуном, ты лишён имени. Так со всеми бывает, и никто не знает причин. Когда я сам проходил обучение, почтенный Унгла сказал, что кто-то древний и могущественный — не то колдун, не то дух, не то… — проклял своих учеников и так сильно, что проклятье распространилось на всех.

— Это… жестоко. — Лэдд вновь овладел своим языком. Всё хорошо, если не пытаться произнести «л-л-лэ».

— Так сложно или нет? — Тогрейн навис над столом, опершись о него руками, и кивком указал на книгу.

— Читать — несложно. — Лэдд покачал головой. — Но здесь упоминается и не объясняется столько того, чего я не знаю!..

Тогрейн оглядел разложенные по столу словарь, географический справочник и свёрнутый вчетверо листок с пометками и ушёл куда-то в посвёркивающий корешками полумрак. Вскоре он, однако, вернулся с табуреткой и сел сбоку от Лэдда, через угол стола.

— Над чем ты сейчас?

— Совет племён, Пигаш, 4 509 год, — отчитался Лэдд.

Тогрейн прищёлкнул пальцами обеих рук.

— А! Помню, помню… Гномы увлеклись какой-то своей инженерией — а у них колдунов ничтожно мало, вот и лепят всякую механическую ерунду — и обвалили потолок над частью города. Беда в том, что на нём зимняя стоянка Дандары́ находилась. Это летом случилось, к счастью, так что люди кочевали и никто не пострадал. Совет племён тогда собрали, чтобы придумать, как с гномов убытки стрясти.

Не то чтобы Лэдд часто имел дела с гномами, но Илданмары торговал с ними по мелочи, и он непонаслышке знал, что гномы за каждую серебрушку удавятся. А тут — целая стоянка!

— И чем кончилось?

В сощуренных глазах Тогрейна на миг сверкнула сталь. И тут же пропала, сменившись кошачьей безмятежностью. Слыхал Лэдд про таких котов: маалы хоть и жили в Вара-йиль, а на всю страну своей цапучестью славились. Ты ему мяса кусок, а он — цоп! — и, хоть и невелик, с собаку, а руку по локоть оттяпает.

— Они отстроили в Дандары каменный город.

Каменный! Ради такого стоило собирать Совет племён… или руку, раз пошло сравнение с маалом, оттяпать.

Тогрейн подцепил книгу и спросил:

— Зачем тебе Рауба именно эту книгу дала? Она даже для образованного человека сложная и нудная!

За «образованного» необразованный Лэдд хотел было обидеться, но пока — пока! — Тогрейн был кругом прав. Но… как же можно образоваться, если не читать сложные и нудные книги? Домом Знаний сыт не будешь!

Лэдд достал из кармана разглаженную и сложенную побережнее бумажку со списком книг и показал Тогрейну.

— По её словам, здесь про место колдунов в государстве лучше всего рассказывается.

Тогрейн с сомнением оглядел список и закатил глаза.

— Вот и читал бы о месте колдунов. Про государство у тебя тут другая книга имеется. Хотя… ладно, кто я, чтобы с третьей колдуньей спорить? — Он полулениво-полупренебрежительно подпёр щёку рукой и заговорил: — Слушай. Потом прочитаешь для закрепления и все сторонние замечания расшифруешь.

— Рас… что?

— Разгадаешь. Шифр — это как загадка, только в основном в текстах. Фрагнарское слово, а туда из Линана пришло. Фрагнар — это…

— Я знаю. Уже попадалось. И про Линан знаю, ещё дома читал.

У Элэмэ был сборник сказок разных народов, и Линан там упоминался, как далёкая жаркая страна, где властвуют песок и солнце. Сам учитель, когда ученики подрастали, объяснял про материки и условия жизни на них.

— Хорошо! — Тогрейн примирительно улыбнулся. — Тогда про место колдунов. Если верить почтенному Унгле, колдунов-хенгиль одновременно насчитывается немногим более сотни. Большинство из них не сильны — вот как Лситья. Тех же, что что-то из себя представляют, находят либо Троелуние, либо колдуны, служащие ветвям, а не государствам. На Ирго, например, Хаагардский маяк есть — там хенгиль много, но Маяк нам не подчиняется, он сам по себе. В Чертоге Троелуния же колдунов обычно двадцать восемь — так вот сложилось. Мы народу и за лекарей, если надо, и штуки всякие мастерим… В общем, колдуем по-разному хенгиль на пользу. Стихийные колдуны чаще воинами становятся — их сила весьма разрушительна и пригодна против разного рода чудовищ. Хотя и в мирной жизни ей применение можно найти.

Лэдд задумался. Всю неделю, что он медленно, но неуклонно учился управляться со льдом, ему никак не приходила в голову очевидная мысль, что свои новые умения он однажды начнёт применять. Может, потому, что пляшущие снежинки и покрывающееся льдом тело казались совершенно бесполезными. Но… он же уже думал про ледяное окно? А можно, к примеру, ледяную корку на кого другого наслать и оставить на нём — жуткая смерть получится. Лэдд потряс головой: нет, не надо ему такого, лучше уж по старинке, из лука или гномьего эшверша. Впрочем, эшверш, если не птице голову отстреливать, тоже страшные раны оставляет. Оннакс лечил лет пять назад волчатку одного из владевших этой штукой охотников: мелкий дуралей уволок отцов эшверш поиграться и в итоге ногу потерял.

— Лёд, подозреваю, может помочь наводить мосты, — продолжал Тогрейн, — или нечисть Чарги-йильскую замораживать… Это даже полезнее моей глины будет!

Так вот кто тут второй стихийный колдун… Заодно и понятно, почему Лэдду именно Раубу в учителя назначили — Тогрейн, судя по возрасту, сам совсем недавно был учеником.

Во мраке шкафов раздались решительные шаги, приклацывающие, будто башмаки подбиты гвоздями. За ними последовал громкий басовитый голос:

— Тогрейн! О, вот ты где!

Всё свободное пространство, которое ещё оставалось в углу, вмиг оказалось заполнено. Вошедший был не то чтобы высок, но точно широкоплеч сверх меры. Светлые волосы, перетянутые шнурком, сиреневая рубаха и подвеска с крохотными, почти незаметными на широченной груди бусинами в цветах Троелуния.

— А, Сырга… — Тогрейн качнулся на табуретке, запрокинув голову к собеседнику. — Возьмём ученика с собой? Скучно же неделю над книгами киснуть!

Сырга — Лэдд прежде его не видел, но знал, что так зовут мужа Лситьи, — смерил его внимательным взглядом и уточнил:

— Рауба в котором часу приходит?

— После двух, — ответил Лэдд.

— Тогда идём.

Заложив страницу чистым куском бумаги, Лэдд вслед за Сыргой и Тогрейном покинул тесный полумрак книгохранилища. Снаружи, за пределами тенистого внутреннего двора с голубыми ёлочками, землю грело утреннее солнце. В городе оно играло светом и тенью, но за его стенами светило прямо. Они поднялись выше по склону, а затем спустились в длинную долину, откуда не было видно Сярморе; даже Саяндыль поднималась над скалами только башней Чертога и далёким маяком. На всю долину расстилались луга — светлые, изжелта-зелёные, будто полупрозрачные. Над ними тут и там вставали серые валуны, казалось, отбросившие своё многовековое каменное равнодушие, чтобы восхититься летним светом. Робкие цветы тоже поднимали свои венчики над сочной луговой травой, подставляясь под солнечные лучи. А облака, извечные враги солнца, разбежались — лишь два или три из них прилепились к высоким горам вдали, чтобы оттуда мелкопакостно грозить золотому светилу.

— Хорошо! — Торгейн заткнул за ухо голубой цветок на длинном остролистном стебле и блаженно зажмурился, заложив руки за голову.

— Хорошо, — согласно крякнул Сырга, но тут же пробурчал: — Лопа́чек только завёлся. Лситья говорит, за ягодой ходить невозможно стало.

— Шамана бы… — пробормотал Тогрейн. — И пару воинов в помощь.

— Дык посылали! И шамана с воинами, и двух шаманов, и трёх шаманов… Хитрый больно попался — видать, старый и опытный. Потому я туда иду. И вы двое.

— Предвижу ту ещё забаву! — провыл Тогрейн, явно кого-то передразнивая.

— Кто он такой, лопачек? — спросил Лэдд, всё это время внимательно слушавший их разговор в поисках объяснений.

— Нечисть мелкая, прыгучая, — пояснил Тогрейн. — Чёрный, одноглазый, однорукий, одноногий… Обитает в Чарги-йиль, но время от времени и в другие земли забирается. Особенно Лэлэ-йиль любит — здесь прятаться удобнее. Кроме того…

— Любит притворяться чёрным туманом, — перебил Сырга, — и обладает поистине бездонным желудком.

— Лошадей целиком лопает! — вставил Тогрейн.

— Помрёт, если сломать ему шею.

— Так обычно в преданиях делают. На самом деле надёжнее снести ему голову.

Они всё шли и шли по пологому склону ко дну долины. Там, внизу, чернело, не отражая неба, круглое озеро, больше напоминавшее колодец. На валунах грелись в лучах всё поднимавшегося солнца маленькие узорные змейки, над травой и цветами кружили поющие пчёлы. Долина прямо-таки дышала летом. Ветра не было, и воздух стоял, напитываясь запахами медовых трав и горячего камня. Было почти жарко — в Илданмары это слово можно было сказать, только сидя у очага.

Сырга и Тогрейн продолжали пререкаться, выбирая, какой же всё-таки способ убийства лопачка будет вернее. Лэдд подумал, что главное — повредить шейные позвонки или что-то другое в шее, а уж как именно это сделать, зависит скорее от обстоятельств.

Тем временем они наконец достигли озера, и — вот! — на дальнем его берегу встало чёрное туманное облако. Как настоящее, но неуловимо неправильное, злое, и даже не потому, что так низко облаков не бывает. Ветер даже не шелохнулся, а облако всё равно поплыло по-над озером.

— Вот он, гад, — подтвердил Сырга и принялся рыться в карманах, бряцая чем-то металлическим. — На расстояние в двадцать шагов — брысь!

Тогрейн отскочил влево, Лэдд — вправо, повторяя за ним. Лопачек подобрался, уменьшился, а потом как вздулся! Чёрное облако — туча, не иначе! — придвинулось ближе, встало стеной. То есть сжирает он всё в облике такой вот тучи?.. Или всё-таки свой настоящий облик принимает?

Сырга наконец откопал пару металлических пластинок и, размахнувшись обеими руками, запустил их в лопачка. Пластинки упали по обе стороны от тучи, и между ними взмыло вверх что-то полупрозрачное, самую малость синеватое.

— Граница, — деловито пояснил Сырга, покосившись на Лэдда. — Дальше неё не пройдёт, пока в ней сила не иссякнет.

Словно в ответ на его слова, туча принялась биться о преграду, распластываясь по ней и стекая обратно, как опрокинутые чернила. Лэдд уставился на эти переливы во все глаза: было в них что-то красивое, хоть и насквозь неправильное. Лопачек перетекал туда-сюда, туда-сюда и вдруг разом опал на землю. Туча сгустилась, сжалась — и превратилась в тощего чёрного уродца с одной рукой из середины груди, одной ногой и одним глазом посередине лба. Вот он какой…

Тогрейн тем временем подкрадывался ближе. Вроде и яркий — сиреневый в золото-зелёной траве — он ухитрялся быть незаметным, как бывалый охотник, отчего снова напоминал дикого маала. Вот Тогрейн припал к земле, почти скрывшись в зарослях, и от него ладоней в сторону лопачка поползли по земле светящиеся линии. Плавные, извилистые, похожие на полёгшую от ветра траву, они без труда забрались в пределы установленной Сыргой границы и потянулись вверх. Лэдду показалось, что вокруг лопачка начала расти болотная ряска, но вот она поднялась повыше, увеличилась — и уже толстые глиняные пальцы обтекали, сжимали яростно бьющуюся нечисть.

Граница пала. Сырга решительно зашагал вперёд, видимо, намереваясь свернуть-таки лопачкову шею. Нечисть вертелась, плевалась чёрной слюной, а глина ползла вверх нехотя, еле-еле. Слюна лопачка иссушала её, превращая в безжизненный песок.

— Да что ж-ш-ш!.. — шипел Тогрейн, который катался по земле, словно буквально закапывая лопачка в глину.

Не помогало — нечисть почти вырвалась из глиняного плена — осталась лишь единственная щиколотка. Весь остальной лопачек уже клубился-расплывался, готовясь превратиться в тучу. Сырга даже бегом не успеет.

С одной стороны, едва ли всё было так серьёзно, как сейчас казалось Лэдду: лопачку полагался шаман, так что два колдуна его победят. Но если лопачек удерёт и, к примеру, переселится к другому озеру?.. Сырга ведь только слова Лситьи передал, но раз лопачек лошадей жрёт, не пострадают ли люди?

Лэдд задавал эти вопросы где-то на краю собственного сознания. В середине же его зрела, даже чесалась мысль помочь, наколдовать хоть что-нибудь. Другой край сознания нашёптывал на ухо: «Не лезь к знающим, ты колдун всего неделю!» Но это тоже был край.

Руки поднимались словно бы сами собой. «Можно ли заморозить тучу?» — спросил он себя. Краткое покалывание бежало вслед за кровью. Язык тоже будто бы жил своей жизнью — бормотать, когда делаешь что-то сложное и ни в чём не уверен, въелось в кожу ученика шамана, когда ему не исполнилось и десяти.

— Холодись-леденись, не клубись. Холодись-леденись, не клубись…

Мимо пронёсся порыв холодного ветра. Лэдд по привычке зажмурился — на Ветреной горе он всегда больно бил по глазам, — но всё же успел заметить бледно-голубой свет, мелькнувший впереди.

— От теперь другое дело! — крякнул Сырга и пошёл на лопачка неумолимо, как медведь.

Лопачек застрял между тучей и телом, кривой, уродливый, полупризрачный. Но шея его была на месте. Сырга вцепился в неё обеими руками и одним мощным движением загнул к земле.

— Молодца! — провозгласил он, повернувшись к Лэдду. — Так и надо!

Лэдд отклонился, заглядывая ему за спину. Там таял, становясь всё прозрачнее и прозрачнее, поверженный лопачек.

— А как с ним шаманы борются? Если нас трое было…

— Пф-ф! — Тогрейн вскочил на ноги и принялся яростно отряхиваться. — Обычно они послабее — от одной борьбы с границей падают. Чтоб её кинуть, достаточно и шамана. Потом воин ему башку срубит — и всё. А этот смог несколько раз тучей стать.

— Старый, видать, — сказал Сырга. — Это мы от возраста дряхлеем, а в Чарги-йиль всё наоборот. — Тут он вдруг повернулся к Лэдду и спросил: — Ты как сам-то?

— Да… никак.

Есть хотелось, как будто завтрак был не четыре часа назад, а на прошлой неделе, но с таким проявлением колдовства Лэдд уже познакомился. Сегодня он, кажется, сделал даже больше, чем за всю неделю целиком.

— Ну смотри, — добродушно прогудел Сырга, — а то колдовать в первый год — как бревно тягать, силы надо!

Сперва у них дар за кровь, теперь вот за мышцы… Нельзя ли просто сказать, что дар — это ты целиком? Впрочем, не Лэдду об этом судить.

Вернувшись в Чертог Троелуния, они наткнулись на Раубу. Та стояла, подбоченившись, у входа в башню и недобро выглядывала не то Лэдда, не то Сыргу. Может, и Тогрейна, но он вышагивал с таким независимым видом, что его как бы не за что было выглядывать.

— Та-ак… — протянула колдунья. — Это кто у меня сегодня учёбу прогуливать собирается?!

— Никто! — Лэдд виновато замотал головой. Он и в самом деле не собирался ничего прогуливать: едва за полдень перевалило, а Рауба, как и предсказывала Лситья, раньше двух никогда не появлялась.

— Бестолковый… — заботливо вздохнула колдунья. — Вредно тебе пока колдовать так много. После обеда иди дальше книги читать.

— Рауба, а ты его сама учишь чему-нибудь или только за книги сажаешь? — спросил Сырга. — Не научится ведь ничему.

Рауба хмыкнула.

— Это у вас, артефакторов, учение сложное. В стихийном колдовстве нужно сперва тысячу раз одно и то же повторить, и только потом теории учиться. Но… ученик, что я тебе вчера рассказывала?

— Про ветви колдовства, — отозвался Лэдд. Голод мешал сосредоточиться, но он послушно оттарабанил: — Целительство, серая ветвь мертвецов, зельеварение и артефакторика, красное колдовство и колесо стихий, сила пути… И запретные чёрные чары вроде жертвоприношений и ветви изменения.

— Ясно всё с вами… — пробормотал Сырга и попросил: — Как закончишь с теорией, отдай его мне? Ну нельзя парню над книгами чахнуть!

— Почтенный Унгла не позволит, — засомневалась Рауба. — Ну да сам спроси.

Почтенного Унглу они встретили за обедом, уже через полчаса. Сегодня в трапезной вообще собралось много народу. Как сообщила Лситья, колдуны жили каждый по-своему и обедали в разное время. За ужином вот собирались почтенный Унгла, Дагна, Лэдд, да пару раз оставалась Рауба, за обедом — нет. Сейчас же явились они все да ещё Тогрейн, Сырга и Лситья, потому что, по словам почтенного Унглы, негоже жене обедать отдельно от мужа, пусть она и не колдунья.

Позже всех в трапезную вошла ещё одна женщина: высокая, но согбенная, тонкая, как травинка, с седыми волосами до колен. Свободное красно-фиолетовое облачение делало колдунью похожей на поздние сумерки. Завидев её, все, от Унглы до Тогрейна, поклонились в пояс; Лэдд повторил за ними.

— Добрый свет, почтенная Игдие! — произнёс Тогрейн.

Её усадили во главе стола, где обычно располагался сам почтенный Унгла. Лэдд подумал, что ему не мешало бы разузнать больше о Троелунии, ведь про Игдие он слышал лишь то, что она первая колдунья, но, похоже, дело обстояло сложнее. Унгла — тоже первый, но она явно намного старше и почтеннее, раз даже он так кланяется. А ещё почтенная Игдие, очевидно, весьма редкая гостья в Чертоге.

Когда все сели, Дагна наклонилась к Тогрейну и, почти коснувшись губами его уха, прошептала:

— Как думаешь, она правда будущее видит?

Тогрейн пожал плечами, легко и как бы случайно оттолкнув её подальше. Лэдд покосился на старших колдунов, но никто из них не обратил внимания на шёпот — то ли не слышали, то ли про них слишком часто сплетничали.

К концу обеда, когда съелись и густая похлёбка, и запечённое мясо и остался только травяной настой с брусничным пирогом, Сырга обратился к почтенному Унгле:

— Позволь забрать ученика у Раубы. Она его тут оставляет, а я в поле буду брать, — и он рассказал о схватке с лопачком, немного, на взгляд Лэдда, приукрасив вклад ученика. Мол, без него бы не справились.

Всё время рассказа почтенная Игдие безотрывно и не моргая смотрела Лэдду в глаза. У неё самой они были чёрные, словно у ворона, и топящие в трясине. Она моргнула, лишь когда заговорил почтенный Унгла.

— Колдуны младше пятого учеников обычно не берут. Считается, что опыта у вас мало. Ты и вовсе десятый пока… — Он задумался, но всё же кивнул. — Бери. Никто ведь не мешает ему и у других советов спрашивать.

— Спасибо тебе, почтенный Унгла! — прочувствованно воскликнула Рауба. — Теперь меня никто от садов-огородов отвлекать не будет.

Почтенная Игдие повернулась к ней и строго вскаркнула:

— В Аптанлы дожди затяжные будут. Картошку не потеряй!

— Не потеряю, — пообещала Рауба, — хороша будет картошечка.

Убедившись, что о нём больше говорить не будут, Лэдд выскользнул из-за стола и направился к выходу. Ему хотелось сегодня дочитать до конца хотя бы одну главу. Когда он проходил мимо Игдие, та придержала его за руку тонкой костлявой ладонью. Лэдд опустил голову и вновь встретил немигающие чёрные глаза. Вблизи он увидел пляшущие в них отблески огня, вот только светильники в трапезной гномьи висели, и днём их никто не зажигал.

— Долгая тебя ждёт дорога, ухабистая, в чужие земли. Многих ты потеряешь. И та, кто тебя ждёт, тебе не поможет. Встретишь трёх родных сестёр — третью береги, другие две тебя погубят.

Та, кто ждёт… Это что же, ему к Ирмаске теперь не возвращаться?! Или… или почтенная Игдие каким-то образом про Иръе прознала? Едва ли она ответит…

Второй рукой колдунья достала из складок одежды плетёный шнурок и накинула его на запястье Лэдда.

— Волосы подвязывай, как отрастишь. Неудобно это — мужчине с лохмами расхаживать.

Неодобрительно покосившись на простоволосого Унглу и встрёпанного, как кот после драки, Тогрейна, почтенная Игдие наконец отпустила Лэдда. Он почувствовал, будто вынырнул из ледяного горного озера.

Волосы… Лэдд их прежде коротко стриг — длинных в Илданмары вообще не носили. Однако Рауба уже говорила, что сила отчасти в волосах копится, так что, хоть по плечи, но отпустить придётся.

— Картошка! — ещё раз каркнула почтенная Игдие.

— Помню! — крикнула Рауба с порога.

Обещание своё она, надо сказать, сдержала: картошку по осени выкопали вкусную и на всех хенгиль. Только почтенная Игдие этого не увидела. На исходе лета, в страшную грозу над Чертогом, она умерла в своём чуме далеко на востоке Вара-йиль, прожив, как Лэдд узнал от всеведущей Лситьи, день в день тысячу лет.

Зима в Лэлэ-йиль была не в пример теплее, чем на Ветреной горе. Ветры с Сярморя в Саяндыли, конечно, будь здоров свистели, да и шторма о прибрежные скалы бились неистово, но даже в самые лютые морозы здесь было теплее, чем у Лэдда дома. Уже пятую зиму он с недоумением слушал жалобы на холод, часто произносившиеся сквозь стучащие зубы. Особенно страдали гномы: под землёй всегда держалась по-летнему лёгкая прохлада, и ветра там уж точно не было. Поэтому с наступлением холодов гномы, как и в Машраве, уходили в свои подземные дома и вообще не показывались наверху, пока не начнёт таять снег.

Сам Лэдд наслаждался возможностью гулять хоть весь день даже в фергель, когда днём едва ли светлее, чем ночью. Впрочем, с «весь день» он всё же погорячился: его утра по-прежнему состояли из заумных книг, каждая следующая из которых почти всегда казалась проще предыдущей, а послеобеденное время занимали уроки Раубы или Сырги. С того дня, когда почтенный Унгла разрешил Раубе передать ученика другому колдуну, на самом деле мало что изменилось. Наставники Лэдда скорее пополам поделили: первый день недели он в Чертоге сидел, что-нибудь замораживая-размораживая, а следующие пять с Сыргой в полях болтался. Под конец лета иногда получалось наоборот, если Раубе хотелось, чтоб он ей лабазы проморозил. Лэдду это не очень-то нравилось: лабазы, большие деревянные постройки на высоких столбах, располагались в Аптанлы, недалеко от самого большого собрания хенгильских огородов. Добираться туда было неудобно — либо долго, либо призрачными камнями, а работать приходилось много: не только морозить, но и таскать наверх бесконечные ящики яблок, красноров и смородины, мешки картошки и прочее, прочее, прочее… То есть их, наверное, можно было и не таскать, но Лэдду было стыдно, что все вокруг заняты тяжёлым трудом, а он просто ходит и машет руками. Обычным людям ведь не объяснишь, что колдовство — это тоже мышца.

Бегать по окрестностям Саяндыли, разбирая ледяные заторы при ледоходе, укрепляя склоны во избежание лавин и гоняя редких залётных лопачков, Лэдд любил намного больше. Он мог часами бродить по заснеженным долинам, карабкаться по хищным скалам и смотреть оттуда на тянущиеся вдаль хребты, которые тонули в облаках-одеялах. В Саяндыли на фергель приходилось несколько ясных дней, поэтому иногда пушистые одеяла даже нежно розовели.

Этой зимой времени на бесцельные прогулки было даже больше, чем в прошлые четыре. На границе с Чарги-йиль участились случаи появления хартагг, и обоих наставников Лэдда вызвали туда вместе с доброй половиной Троелуния. В Саяндыли из колдунов вовсе остались лишь Дагна да Тогрейн. Последнему бы к воинам на помощь — он то и дело вздыхал по Чарги-йиль, но увы, глина была в тамошней вечной стуже совершенно бесполезна.

Ни Тогрейн, ни Дагна Лэдду в ученье, понятное дело, не помогали. Разве что непонятное в книгах разъясняли, но с этим он чаще сам преспокойно справлялся. В поле Лэдда тоже никто не звал, так что всю вторую половину дня он с почти чистой совестью ничего не делал.

Ну, то есть как не делал? Сидя на своей любимой скале подле Горы Четырёх Лисиц, он не только бездельно снежинки считал да ногами болтал, но и в колдовстве упражнялся. Помнилась ему мысль ледяные стёкла справить — их он и создавал. Возьмёт снега в ладони, подбросит — и растапливает, а потом в стёклышко превращает. Стёклышко ровное выходит — как лист бумаги, прямоугольное — на тысячный-то раз. Солнце зимнее низкое сквозь стекло светит, оно и блестит. Вмешаешь в снежок выпрошенной у Лситьи клюквенной краски для губ — закатно-алое стёклышко получается, вмешаешь чернил — полнолунно-синее, золотого песка из волн Сярморя подбросишь вместе со снегом — блестят песчинки во льду, словно листья в далёкой осенней роще.

Сегодня Лэдд собирался заморозить в ледяном стекле несколько мелких блестящих камешков — разноцветных осколков настоящего стекла, пожалованных ему Дагной. Из раны какого-то гномьего ювелира она их вытащила, а хозяину не отдала — гномы верили, что разбитое стекло духу Эйххо приглянулось, а потому смертным недоступно.

Лэдд сидел на своей любимой скале и раскладывал осколки перед собой, разравнивая место подошвами. Зелёные стёклышки, красные, точно клюквины, синичково-жёлтые… Лэдд выкладывал из них не то рыбок, не то цветы, но никак они ему не нравились. Узор, что ли, колдовской выложить? Печатями такие узоры назывались и большую пользу — или вред не меньший — принести могли, да только Лэдд до них ещё не дорос, ни как колдун, ни как ученик шамана.

Потеряв на время надежду хоть как-то с осколками справиться, Лэдд уронил руки на колени и, задрав подбородок, страдальчески взвыл. Неподвижный снежистый воздух не дал горестному стону уйти в горы — он замер рядом паровым облачком. Лэдд смерил облачко хмурым взглядом и продолжил сидеть, подперев подбородок кулаком.

Рамку, может быть, сделать? Будет у него ледяное стекло, внутри которого по краям — разноцветная рамка. А то ж как попало осколки побросать — некрасиво получится!

— У-у-у-у-а-а! — горестно взвыли горы.

Лэдд вскинулся. Что-то долго эхо беззвучно гуляло…

— У-у-у-у-а-а! — повторилось где-то внизу.

Лэдд сгрёб осколки подошвой и лёг на живот, заглянув вниз, в ущелье. Снег, розоватый в лучах низкого солнца, мягкими одеяльными волнами спускался по склонам и разделялся надвое тонкой чёрной полосой. Должно быть, там разлом, ведущий в гномье подземелье. И вдоль разлома кто-то шёл: припадал на одну ногу, нелепо подскакивал, безвольно размахивая руками, и приволакивался. За ним тянулся след — странный, мокрый, сизо-чёрный.

— У-у-у-у-а-а! — взвыл этот неведомо кто.

Не эхо! Да и не нечисть знакомая: ни на лопачка, ни на жильгу он похож не был. На хартаггу разве что, какими их обычно рисовали: лохматый, оборванный… Только шерсть на спине уже больно шито лежит, как плащ какой-то.

Лэдд сполз по заснеженному боку скалы пониже и заглянул подальше. Неведомо кто тоже поближе подобрался, но его не видел — просто шёл себе и подвывал в такт подскакиваниям. Рожа у него оказалась страшная — ни дать ни взять мертвяк замороженный. Бледный, синюшный, с зубами наружу и драный, как старая рукопись. Лохмотья, в которые он одет, вытерлись, на локтях и коленях из дыр выпирали острые жёлтые кости. Лэдд поморщился — ну и дрянь! Откуда только вылез?

Сизо-чёрный след, остававшийся там, где прошёл некто, тянулся вдоль разлома и заканчивался — или скорей начинался — под крутой скалой с другого его конца. Некто двигался в сторону Лэдда, но в этом краю ущелья не было ходу наверх. А вот сам Лэдд, напротив, мог, перепрыгивая по скалам, добраться до места, откуда эта дрянь выползла.

Снег на скалах был мягкий, пушистый и не сильно глубокий — одно удовольствие скакать, даже если ты уже давно не волчатка, а взрослый ученик настоящего колдуна. И лежал этот снег спокойно, а не ярился вокруг, а то от воспоминаний по сию пору иногда сердце стыло.

Добравшись до другого конца разлома, Лэдд соскользнул по снежному покрывалу к подножью скалы и замер, несколько шагов не дойдя до сизого следа. Здесь он был гораздо гуще и вёл, как оказалось, из зева зловонной пещеры, окружённой взрыхлённым снегом и обломками камня. Недавно открылась, совсем недавно… Разлом, глубокий, но шириной всего в полшага, продолжался и внутри пещеры.

Лэдд крадучись вошёл внутрь, стараясь держаться подальше от разлома и не наступать на след неведомой дряни. Зловоние, сладкое, как залежавшийся труп, становилось всё гуще с каждым шагом. Хотелось вернуться — Лэдд уже примерно знал, что увидит. Но «примерно» недостаточно. Надвинув на лицо воротник вязаницы, он двинулся дальше.

Пещера оказалась неглубокой. Через пятнадцать шагов от входа стоял валун, за которым она делала поворот… и из-за которого на Лэдда щерилось выступившими вперёд зубами мёртвое лицо.

— Ыр-ра-а, — пробормотало оно, обдав Лэдда непереносимым зловонием.

Он скосил глаза во тьму. Там, едва видимые, копошились ещё несколько существ. Все они, считая того, кто стоял совсем рядом, были, очевидно, крупнее первого. Тот смог протиснуться за валун, а эти — пока нет. Но если продолжат напирать…

Всё так же крадучись, но много быстрее Лэдд выскочил из пещеры. Могильник! Это чей-то старый могильник. И мертвецы отчего-то встали. Колдовство, что ли, их привлекло? Да нет, едва ли… Лэдд не первый день и не первый год здесь бродит и колдует. Скорее уж дело в том, что пещера открылась.

Первый мертвец возвращался. Вряд ли ему наскучила прогулка — должно быть, просто человечины хотелось. Быстро, пока он не добрался до пещеры, Лэдд вскарабкался обратно на скалу и припустил прочь, в Саяндыль. О мертвецах надо было сообщить старшим.

Лэдд читал о них месяцев семь назад. Хенгиль своих покойников сжигали, потому такой напасти не ведали, а вот на Маэрдене и особенно на Линане мертвецы иногда пробуждались и выходили из могил. Название таких мертвецов — замаби — пришло откуда-то с востока Линана, причём им звали только мертвецов безмозглых, бездушных. Если с мертвецом остались душа или хотя бы подобие разума, именовался он уже по-другому.

Вот только откуда здесь, недалеко от троелунной столицы, замаби взяться? Одёжки у них вроде меховые, хенгильские, но хенгиль в пещерах никогда не хоронили… Или Лэдд просто чего-то не знал. Он многого не знал об этом огромном мире, и даже спустя пять лет учёбы забредал в чащобы неведения с завидным постоянством.

В Саяндыль Лэдд вернулся около шести часов пополудни. Было уже, как и положено в фергеле, совсем темно, но на улицах города всё ещё бурлила жизнь. Саяндыль, как иногда казалось Лэдду, засыпала только в самый глубокий ночной час, когда даже шаман не рискнёт из дому высунуться. А уж до полуночи здесь спать и не думали.

Чертог Троелуния оставался, пожалуй, самым тихим местом в столице: на всю крепость обитателей редко набиралось больше десяти, к тому же находились они обыкновенно в разных местах. Почтенный Унгла проводил время на верхушке башни, Сырга пропадал в кузнице, Лситья кашеварила в кухне… Сейчас в Чертоге и вовсе оставались всего двое. Тишина, темнота, даже гномья лампа в келье Тогрейна не горела, хотя он всегда засиживался допоздна. Лэдд для порядка постучал в дверь за номером тринадцать, но ответа не дождался. Пришлось идти к Дагне в зельеварню.

Зельеварня отстояла далеко от прочих строений Чертога и больше всего напоминала вынесенную из дома кухню. Дагна не была тут хозяйкой: рядами котлов, полками склянок, хвостами мышей и пучками трав ведала почтенная Горра, высокая носатая женщина с чёрными, несмотря на возраст, волосами, первая колдунья Троелуния после смерти почтенной Игдие. Следом за ней стояла целительница Сэйекэ, пятая колдунья, которой Лэдд никогда не видел. Дагне, ученице Сэйекэ, однако, тоже дозволялось готовить разные целительные зелья, если ей это было надо.

Лэдд не любил зельеварню — там всегда пахло болотом, кипящие котлы испускали светящиеся пузыри, а в особом корыте копошились и квакали ядовитые жабы. Всё это было не по нему, неприятно. Липкое, склизкое, несмотря на сияющую чистоту…

— А-а-а-а-а! Не бу-у-уду!

Тяжёлая, окованная железом дверь зельеварни отворилась, и наружу выскочила маленькая тонкая фигурка. Длинная вязаница в узорах-цветочках, длинные светлые косы и много-много слёз. Фигурка мчалась по расчищенной дорожке навстречу Лэдду и точно его не видела. Даже когда он перехватил её, девочка пробежала ещё пару шагов, прежде чем поняла, что её поймали.

— Ну, ну, куда ты по зиме в таком виде?

— Они меня мазью мажут! — отчаянно крикнула девочка, пытаясь вырваться из рук Лэдда. Тот, заметив, что она босиком, поднял её на руки и понёс обратно.

— Предатель! Гнусный предатель! — надрывалась девочка.

— Уф! — сказал Лэдд, оказавшись внутри зельеварни. — Мне тоже здесь не нравится, но ведь, наверно, не просто так мажут?

Он вопросительно посмотрел на Дагну и Лситью, которая застыла у двери, словно собиралась погнаться за девочкой. Лэдду казалось, она с мужем на границу подалась…

— Ветряная оспа у неё, — пробурчала Дагна. — Не просто так.

— Ай-яй! — Лэдд скривился и сочувственно потрепал девочку по волосам. — По делу мажут, значит.

Она надулась и спряталась от него за Лситью. Только сейчас, в свете лампы, Лэдд заметил, до чего сильно девочка похожа на Сыргу. Дочка их, получается? Он знал от словоохотливой Лситьи, что девочка есть и сейчас ей должно быть одиннадцать. Кажется, она неплохо училась, но терпеть не могла, к огорчению матери, готовить и рукодельничать. Имени вот Лэдд не знал, но детей, как он понял, колдунам вообще не называли, даже состоя с этими колдунами в самых тёплых отношениях. То есть Сырга-то, понятно, имя дочери ведал, но кто иной — нет.

— Дагна, не знаешь, где Тогрейна искать? — спросил Лэдд.

Целительница фыркнула, словно он спросил что-то очень глупое.

— Раз здесь его нет… В доме ахэвэ, очевидно!

— Спасибо!

Заносчивая она всё-таки… По рождению из белородных, да колдунья умелая, да красавица. В Илданмары за такой нрав девицы-соседки бы давно за косы оттаскали.

Дом ахэвэ, большое белокаменное строение с золочёной крышей и круглыми, луновидными, окнами под ней, расположенное на три улицы ближе к Сярморю, Лэдд уже видел, но внутри ему бывать никогда не доводилось.

— Кто таков будешь? — спросил его страж на входе.

Дом был обнесён кованным гномами забором из защитных знаков и со светящимися трёхцветными шариками в навершиях столбов, так что страж ему, может быть, был и не нужен, но он тут всё равно стоял, да не с чем-нибудь, а с эшвершем. Должен, потому что, наверное. Не всякий ахэвэ — колдун.

— Ученик колдуна Сырги, — назвался Лэдд. — Пришёл к Тогрейну, сыну ахэвэ.

Страж смерил его подозрительным взглядом и ушёл в дом. Вскоре он, впрочем, вернулся и приглашающе кивнул.

— Внутрь дома и налево, в первую же дверь.

Лэдд вошёл в широкие дубовые двери, и его встретила просторная комната с бесчисленными головами животных: с разных сторон на вошедшего смотрели лоси и кабарги, лисы разного цвета, чёрная виверна с расколотой пастью и множество мелких зверей. Прямо напротив входа, в изукрашенном прозрачно-жёлтыми камнями кресле светлого дерева, сидело чучело маала. На стене над ним в окружении луков и колчанов со стрелами висел круглый щит с его же изображением. Освещали охотничье богатство дома ахэвэ четыре жёлтых, как волчьи глаза, гномьих лампы, воткнутых под потолок по углам.

Из комнаты вели четыре двери: две вперёд, по бокам от маала, и две в стороны, в боковых стенах. На левой, куда надо было Лэдду, оказался вырезан утиный пруд.

Следующая комната не уступала размерами первой. Высокие узкие окна чёрными росчерками испещряли две стены из четырёх; на третьей в обрамлении книжных полок висела карта Саяндыли и окрестностей. На полке сверху громоздилось ещё с десяток картообразных свитков. Посередине комнаты был воздвигнут низкий круглый стол, обложенный пушистыми шкурами и заваленный бумагами, письмами, гадальными костями и карандашами. В середине стола, словно завершая колдовскую печать, воздвигся остывший пузатый чайник.

Сын ахэвэ находился тут же — лежал ничком на дальней от двери шкуре, положив лицо на скрещённые руки. За ухом у него торчал ещё один карандаш, а рядом на полу растекалась опрокинутая чашка. Почему страж пустил Лэдда, если хозяин, по-видимому, спит?

— Здравствуй, Тогрейн! — поприветствовал Лэдд.

Тогрейн медленно повернул голову и уставился на него одним глазом.

— Я не сплю-у-у-ар-р… Что-то срочное?

— Мертвяки откуда-то вылезли, штук шесть. Вероятно, замаби.

— Где? — Тогрейн приподнялся на локтях и уставился на Лэдда, продолжая, впрочем, лежать на животе в обнимку со шкурой.

Кажется, его отец тоже был на границе с Чарги-йиль… Лэдд запоздало понял, что на Тогрейна две недели назад свалилось всё государство Хенгиль в самый худший месяц года. Оно, конечно, самоуправлялось вождями племён, но если ахэвэ вообще существовал, значит, у него было достаточно для этого дел. Не то чтобы Лэдд хорошо запомнил, чем именно занимается ахэвэ, но явно не случайными мертвяками.

Лэдд приблизился к карте и, найдя на ней Гору Четырёх Лисиц, ткнул пальцем чуть южнее. Там находилась его любимая скала. Почти на ней, на выступающую часть ногтя левее, чернела очевидно гномья надпись Креш.

— Здесь. Я заметил разлом в земле, ведущий в неглубокую пещеру. Один замаби вылез и шатается рядом, остальные пока внутри.

— Замаби… — глухо пробормотал Тогрейн, уронив лицо на шкуру. — Вот что… разбирайся сам. Пять лет — серьёзный возраст, да и охотиться ты умеешь, а-а-ар…

— Сделаю… — вздохнул Лэдд.

Он склонился над Тогрейном, подобрал чашку и поставил её на свободное место на столе, после чего вышел. Уже из-за закрытой двери раздался глухой стук, будто кто-то ударился о стол. За ним последовал жалобный звяк. Покидая дом, Лэдд подумал, что ни за что в троелунном мире не хотел бы стать ахэвэ.

Вернувшись в Чертог, он первым делом направился в книгохранилище. Уничтожить замаби, как помнилось Лэдду, было довольно просто, но способ следовало уточнить.

Сведения о замаби содержались в большой красивой книге: из чёрной кожи, с бледно-зелёным тиснением в виде черепов. Книга звалась «Неживойско» и была написана Тамери Шикси, серой колдуньей и истребительницей нежити родом из Киарена. У киаренцев, как Лэдд выяснил за прошедшие пять лет, имелась тяга к занимательному словостроению, и переводчики всякий раз заражались ею, как дети ветряной оспой.

Тамери Шикси, впрочем, изъяснялась относительно понятно, по крайней мере, в отношении замаби. Мертвяк примитивнейший. Настроен враждебно, ни разума, ни души не имеет, при укусах вызывает заражение крови, а в посмертии — обращение в ему подобного у всех, кроме иштов и принимающих человеческий облик лотов. Упокаивается нарушением целостности мозга.

Выписав нужные сведения, Лэдд переместился к полке с географическими справочниками. В его любимом, за 4 323 год, никакого Креша не нашлось, но в более новом, от 4 521 года, говорилось, что это шахтёрский посёлок, основанный как раз в год издания справочника.

Значит, шахтёрский посёлок… Не отсюда ли разлом? Случай с Пигашем, хоть и мелькнул в Лэддовом образовании лишь единожды, накрепко засел в голове. Позже он читал про другие гномьи провалы: они случались не то чтобы часто, всё же гномы не дураки, но случались. Всё-таки, возможно, мертвяки — дело межгосударственное и, стало быть, Тогрейна.

Однако это не значило, что Лэдд собирался сидеть без дела. Наутро он выдвинулся в путь к Горе Четырёх Лисиц, вооружившись на всякий случай небольшим удобным топориком. План был прост: приморозить замаби, чтобы с места сдвинуться не могли, и… нарушить целостность мозга.

Думая об этом, Лэдд всякий раз тяжело сглатывал. Ни крови, ни мозга он не боялся — дичь после охоты разделывать приходилось, охотникам раны лечить… Но вот так с топориком на мертвяков нападать… Они ведь и ответить по-хорошему не могут — что возьмёшь с тела без разума и души?

К добру или к худу, но эти измышления Лэдду пришлось отложить. Он добрался до своей скалы и увидел вчерашний разлом. За ночь он разошёлся вширь, и теперь его было не перешагнуть и не перепрыгнуть. Скала, под которой он начинался, исчезла — должно быть, обрушилась. Следовательно, не было ни пещеры, ни замаби. В глубине разлома поблёскивали среди камней и серого снега обломки металлических устройств — видимо, шахтёрских механизмов. Между ними таскались в тесном замкнутом пространстве три или четыре дёрганых фигуры. Сверху нельзя было разглядеть, люди это или уже погибшие гномы.

Так или иначе, а Лэдду требовалось упокоить замаби. Для начала нужно было как-то попасть вниз. Где находится вход в Креш, Лэдд посмотреть забыл… или даже не собирался, потому что не учёл, что ему придётся спускаться к гномам. Теперь ему предстояла весьма страшная расплата.

Нет, Лэдд не боялся высоты. Но скользить по скованному льдом крутому склону, то и дело врезаясь задом и боками в подснежные выступы, было очень! Страшно! И очень! Больно!

— У-у!.. — взвыл Лэдд, приложившись лицом о землю, оказавшуюся неожиданно мягкой.

— У-у-у-у-а-а! — будто бы даже с сочувствием отозвались рядом.

Духи всемогущие! Лэдд подскочил и почти наугад махнул топориком. Тот жадно чвякнул, хрустнул, и его тяжело потянуло вниз. Лэдд рванул руку назад, высвобождая лезвие. Труп, низкий и коренастый, рухнул к его ногам.

Оглядевшись и не обнаружив поблизости других замаби, Лэдд присмотрелся к этому. Едва ему по грудь, с бородой и почти совсем живой, только бледный. Рука почти оторвана — грубо, кусками, будто зверь отгрызал. Рубленая рана аккурат по переносице.

— Прости, неизвестный гном, — пробормотал Лэдд и, стыдливо зажмурившись, побрёл прочь. Ему оставалось ещё шесть замаби-людей и сколько-то там замаби-гномов.

Шахта представляла собой большую подземную пещеру с мягким, возможно, глинистым дном, заполненную грудами покорёженного металла. В бывших механизмах, ныне мёртвых кучах, чудилось что-то жуткое, чуждое, словно сейчас вон та штука, одновременно похожая на четырёхпалую лапу и на паука, вытянется вперёд, схватит Лэдда и утащит к себе, сдавит в тисках обломков…

Второго замаби он встретил у выхода. Тот брёл вперёд, в черноту неосвещённого хода, подволакивая вывернутую в обратную сторону ногу. Человек. Теперь Лэдд мог даже рассмотреть его внимательнее: грубый плащ из серого меха, почти необработанная волчья шкура. Нездешний он, вообще не иргийский — хенгиль волков убивать запрещено. Из-под плаща торчали обрывки неизвестной длинной одежды и скреплённых друг с другом металлических колец. Волосы у мертвяка были длиной по плечи, когда-то, видимо, густые и кудрявые. Возможно, он считался красивым и сводил с ума девиц своими кудрями… когда-то давным-давно.

— Заледеней! — одними губами произнёс Лэдд, едва дёрнув левой рукой. Кажется, кисть при падении отбил, а правая рука занята топориком.

Замаби замер. Его крупная, но неожиданно ломкая фигура слабо засветилась холодно-голубым. Лэдд покрепче сжал топорик и обошёл замаби, встав у него перед лицом. Со спины было бы… бесчестно. В лицо — страшно и уродливо, но замаби, должно быть, воин в неведомом прошлом, заслуживал видеть врага. Глаза его, сухие и бесцветные, оказались подёрнуты пеленой серого тумана.

— Ты мёртв, — сказал ему Лэдд. — Тебе нельзя ходить среди живых.

Он размахнулся и, вновь зажмурившись, ударил замаби топором по голове. Отскочил, отдышался — и нырнул в тёмный ход.

Тёмным тот, впрочем, оставался недолго — гномам всё-таки тоже свет нужен. Под потолком горели тусклые жёлтые лампы, и, привыкнув к ним после фергельской облачности, Лэдд смог различить, где находится. Ход, очевидно, предназначался для перемещения гномов, а не добытых ими ископаемых: он был узок, низок и в нём не имелось рельсов — металлических полос, по которым гномы катали свои вагонетки. Идти оказалось недолго — шагов триста; ход вёл в посёлок почти по прямой. Добравшись до арки, отделявшей ход от пещеры, Лэдд замер, оставаясь в тени.

Раньше ему доводилось бывать у гномов — в Машраве. Это был довольно крупный город, расположенный разом в трёх пещерах с пол-Саяндыли каждая. Подлинные размеры, правда, Лэдд увидел только на карте. Вживую он когда-то сумел лишь полюбоваться уходящими ввысь гладкими стенами без окон, безупречно прямыми улицами и сиянием разноцветных ламп вдоль них. Креш не был похож на Машрав: и улица тут оказалась всего одна, и дома на ней были не так гладко обтёсаны, и лампы были самые обычные, жёлтые. Про блестящие камни в потолке и говорить не приходилось. В сравнении с Машравом Креш, наверное, смотрелся, как Илданмары рядом с Саяндылью.

Уйти с единственной улицы замаби оказалось некуда. Они бродили туда-сюда, то и дело с рыком бросаясь на запертые двери. Лэдд присмотрелся. Если никто из замаби не покинул Креш с противоположной стороны, то их всего девять: пять человек и четыре гнома. Один гном даже подошёл довольно близко — сперва, видимо, случайно, но теперь он точно заметил добычу. Шаг, другой… бег!

— Заледеней! — крикнул Лэдд и, не дожидаясь, пока колдовство подействует, выскочил вперёд с топориком наперевес.

Мысль соскочила с колдовства на топорик — как бы половчее ударить? — и всё покатилось в пропасть. Колдовство сработало. Но это было, как набрать в рот воды и засмеяться: лёд расползся по земле. Топорик влип замаби в плечо да так там и остался. А сам Лэдд, поскользнувшись, растянулся на наколдованном льду.

— Ыр-ра-а! — возликовал замаби и придавил его сверху всей тяжестью.

— Свались! — захрипел Лэдд, силясь зацепиться пальцами за землю вне ледяной корки.

Мертвяк, не пахнущий разложением и даже ещё тёплый, невнятно рычал и водил рожей по его спине, пытаясь добраться до горла. Гномы!.. Невысоки, но какой же он, сволочь, тяжёлый! Неловко барахтаясь в собственноручно созданной ловушке, Лэдд смотрел на других замаби. Те определённо что-то почуяли, но пока не сообразили, откуда шум. Ненадолго…

— Да чтоб тебя!.. А ну все заледенели!

Замаби замерли. Лэддов противник стал, казалось, ещё тяжелее, но трепыхаться прекратил. Надолго ли? Спустя пять лет обучения Лэдд стал сильнее, чем требовалось для одного лопачка, но достаточно ли он силён для всего, что наколдовал сегодня? Длинный спуск, замаби, ещё несколько замаби, к тому же часть — на большом расстоянии.

Выкарабкавшись наконец из-под гнома, Лэдд попробовал вытащить из его плеча топорик, но куда там! Левая рука отказывалась поворачиваться в запястье, а замороженный труп крепко схватился за лезвие и не отпускал. Ну же!.. Бесполезно.

Придётся искать что-то другое… Ничего полезного на улице, к сожалению, не валялось — гномы, кажется, вообще не имели привычки хранить что бы то ни было вне дома.

Лэдд подошёл к ближайшему дому и наклонился к смотровому окошку в низковатой квадратной двери. За полупрозрачным стеклом кто-то стоял, но при виде Лэдда его лицо исказилось от ужаса. Даже сквозь плотную железную дверь Лэдд расслышал вопли. Гном убежал вглубь дома.

В голову Лэдда запоздало пробилась мысль, что обычные гномы могут и не знать про замаби. Для них Лэдд — не колдун, защищающий их от восставших мертвяков, а пришелец, напавший с топором на их соседа.

Что ж, значит, не судьба новый топорик получить. Хотя откуда у гномов топорик? Скорее уж кирку или молот просить пришлось бы…

Лэдд тяжело привалился к стене. Насколько ещё его хватит? Тело покалывало — неровно, волнами, которые грозили скоро перейти в судороги. Лёд на земле, наколдованный первым, уже почти растаял — под мороженым замаби растекалась тёмная лужа. Минуты три, что ли, между ней и общей заморозкой прошло?..

Лэдд поднял руку, намереваясь потереть лицо. Обычно это помогало привести себя в чувство. Рука оказалась в крови.

Можно ли нарушить целостность мозга колдовством? Вернее, можно ли сделать это колдовством Лэдда? Заморозить мозг… Наверное, это можно было осуществить, но будет ли заморозка считаться?

Отлепившись от стены, вероятно, к облегчению задверного гнома, Лэдд поковылял к ближайшему замаби-человеку. Хватит с него гномов трогать! Шлось тяжело — наверно, Лэдд сам шатался, как мертвяк со сломанной ногой.

Он замер возле замаби, поднёс руку со скрюченными пальцами к его голове и зашептал:

— Морозься и разрушайся, среди мертвецов оставайся, больше не возвращайся…

Что-то определённо произошло. Глаза замаби, прежде мутные и слепые, вдруг полыхнули бледно-зелёным холодом. Он длинно выдохнул, хотя, казалось бы, не дышал, и начал заваливаться вперёд, вслед за дыханием.

Лэдд резко отскочил, и его тут же повело в сторону. Что-то… что-то не то… Уши заполнил глухой водопадный шум. Ноги подкосились. Перед глазами замелькали светящиеся травянистые змейки. Замаби упал.

— Ыр-ра-а! — раздалось со всех сторон.

— Ит-та-аль! — зычно пропел низкий голос.

А Лэдда мягко подхватили под спину, и кто-то вкрадчиво проговорил на ухо, пробравшись даже сквозь водопадный шум:

— Ну-ка не падай!

Травянистые змейки обрели ясность: Тогрейн!

Лэдд широко распахнул глаза, стараясь захватить побольше действительности. Первыми в поле зрения оказались расшитые мелкими цветными бусинами полы Тогрейновой накидки и его же светлые сапоги. Вокруг ерошилась земля — травянистые змейки взрыхлили её. Наверное, Тогрейн хотел создать преграду для замаби. Лэдд повернул голову. Все замаби лежали на земле и не шевелились, а над ними возвышался незнакомый колдун. Одетый в серую хламиду, подпоясанный широким кушаком с узорами-знаками из идущих человечков, глаз и чего-то совсем непонятного, высокий, темнокожий, он выглядел совсем нездешним. А ещё у него из зада торчал хвост, а из головы — два витых бараньих рога.

Разумеется, Лэдд знал, кто такие ишты и как они выглядят, однако совсем не ожидал встретить одного из них на Ирго, тем более в гномьем шахтёрском посёлке. Надеясь, что пока не слишком сильно посрамил хенгиль беспомощным висением на плече сына ахэвэ, Лэдд выпрямился и попытался шагнуть в сторону. Тогрейн по-кошачьи фыркнул и придержал его за плечи.

— Не дёргайся, дурень.

Колдун-ишт закончил рассматривать замаби и лёгкой походкой приблизился к хенгиль. Лэдд внимательнее рассмотрел его лицо. Красивый! Не по-иргийски большие чёрные глаза, густые брови, зачем-то покрашенные в синий, длинная тугая коса, похожая на ещё один хвост. Лэдд не мог утверждать точно, но предположил, что колдун примерно ровесник Тогрейна.

— Упхок-х-коены, — медленно проговорил ишт, словно хенгиль был смертельно труден.

— Благодарим! — произнёс Тогрейн и что-то добавил на шипяще-цыкающем языке, которого Лэдд прежде даже в порту Саяндыли не слышал.

— Пхозвольте пхригласить ученик-х-ка на лето к-х нам в Аль-Зурфан. — Он посмотрел на Лэдда, словно хотел именно его мнения.

— Зачем? — спросил Тогрейн, цепко сжав пальцы на Лэддовом плече.

— Кхолдовство любхопхытное. Стихийник-х замаби упхок-х-коил! Пхо пхравилам!

Краем глаза Лэдд заметил, как Тогрейн повернул к нему голову. Они стояли слишком близко друг к другу, так что он смотрел Лэдду в висок. Не углядев ничего любопытного, Тогрейн вновь повернулся к колдуну и отрезал:

— Нет.

— Сначала обучение закончить надо… — с опозданием добавил Лэдд.

Ишт кивнул. Отказ его будто ничуть не расстроил.

— Я забхеру их?

Лэдд и Тогрейн одновременно кивнули. Неизвестно, чем руководствовался сын ахэвэ, а Лэдду просто не хотелось больше видеть проклятых мертвяков. Тогрейн снова проговорил что-то цыкающее и, получив ответ, повлёк Лэдда к ходу наружу.

— Замаби он заберёт к серым колдунам, дорогу отсюда сам найдёт… — заговорил Тогрейн, когда Креш остался позади. — Может, даже топор твой вернуть не забудет.

Серый колдун, стало быть… Хламида, значит, в цвет дара.

— Он назвался Кхаер. Вроде бы недавно закончил обучение — опытным колдунам не охота было на Ирго зимой тащиться.

— Откуда он здесь взялся? — спросил Лэдд.

Тогрейн даже остановился от возмущения.

— Что значит «откуда»? Я ещё вчера волчьего вестника к серым колдунам отправил! Сегодня он явился — я его сюда и привёл.

Лэдд хотел было спросить, как Тогрейн нашёл нужное место, но он ведь сам же вчера и показал его на карте… Мысли разбегались. Колкость вроде отпустила, но теперь хотелось просто лечь тут же и заснуть. Сильно…

— Потерпи немного, почти пришли.

Следующим глупым вопросом было бы, куда они почти пришли, но тут тёмный ход кончился, и над головой распростёрлось небо, темнеющее, сверкающее на западе рубинами облаков, а на востоке — бриллиантами горных вершин. Мир вдруг расширился из мрачной пещеры до бескрайних далей. Дышать стало легче — до этого мига Лэдд не осознавал, насколько тесный в пещерах воздух.

По мановению руки Тогрейна мёрзлая глина сложилась в лестницу. Он почти волоком вытащил Лэдда наверх, где ждали ездовой олень с увитыми лентами рогами и печальная лошадь, укутанная в стёганое лошадиное одеяло.

— Я не знаю, как он заберёт замаби с одной лошадью, — пробормотал Тогрейн, почесав нос свободной рукой, — но раз помощи не попросил, значит, сам разберётся. А к нам завтра придут гномы…

— Они, кажется, видели, как я на одного из них… замаби… с топором накинулся, — признался Лэдд.

Ответом стал знакомый стальной блеск в глазах — маал вновь был готов откусить кому-нибудь руку.

— Переживут! Сами замаби разбудили — сами виноваты. Ещё б я им тебя отдал на суд!..

— Спасибо…

Тогрейн неожиданно смягчился. Он обнял Лэдда, хотя тот наверняка был целиком перемазан мертвячьей кровью и потому опасен для щегольской накидки, и произнёс:

— Это мне надо тебя благодарить… и заодно извиняться. Рановато тебе замаби в одиночку гонять, а я их проспал.

— У тебя и без них забот полно.

— Позвал бы кого… Воинов, например!

Тогрейн отстранился, посмотрел Лэдду в лицо и, очевидно, не найдя признаков обвинения, шагнул к оленю. Он заставил животное лечь, сел верхом и сказал:

— Запрыгивай.

Едва Лэдд устроился за его спиной, как олень поднялся и прянул вперёд. Чтобы не свалиться, пришлось вцепиться в Тогрейнову накидку, и то казалось, что падение ждёт в каждый следующий миг. Тогрейн прихватил Лэдда за руку — хоть заметит, если что.

Мимо понеслись скалы, деревья, блестящие заснеженные долины… Мир казался бескрайним, но он ведь был ещё бескрайнее! Где-то далеко Темноводье плескалось о золотые берега Линана, не знающие метелей, а за дюнами, такими же, как на Ирго, но совершенно незнакомыми, таилась обитель серых колдунов Аль-Зурфан.

Лэдду хотелось бы всё это увидеть. И много большее — тоже. Не сейчас, сейчас он бы и без запрета Тогрейна не согласился. Но однажды, когда-нибудь? Когда Лэдд станет колдуном Троелуния… Раз Троелуние служит государству Хенгиль, то отпустит ли его ахэвэ?

Вождя Лэдд никогда не видел, поэтому на его месте в мыслях рисовался Тогрейн. И он-то отпустит… но обиду затаит.

Весна в Саяндыль приходила раньше, чем в Илданмары: если на родине Лэдда снег порой до конца весны лежал, то вокруг столицы он стаивал уже к середине тургеля, первого её месяца. Потом, конечно, мог выпасть ещё пару раз, но уже чуточку, тонким слоем — на прощание.

В начале же тургеля снег лежал, как зимой, толстыми стенами, хотя и куда более рассыпчатый и ноздреватый. Солнце грело его, окрашивало в землисто-серый вместо таинственного зимнего синего. Следы звериных и птичьих лапок, прежде исчезавшие как по волшебству, теперь темнели тонкими дорожками, словно буквы на странице, и настоящему охотнику читать их было, наверно, весьма увлекательно. Лэдда, однако, интересовали не следы. С раннего утра они с Дагной бродили по берегу Гарталгы и искали льдянки — цветы, весьма полезные для зелий.

Вернее, не так. Это Лэдд бродил тут с раннего утра, смотрел на ледоход: чтобы льдины у излучины реки не застревали и заторы не образовывали. Ледоход ведь уже вовсю развернулся, а одного колдуна послать всяко проще выходило, чем воинов с баграми, которые обычно этим занимались. Вот Тогрейн его и посылал.

Дагна же явилась всего с четверть часа назад и, поковырявшись для вида в снегу бисерными рукавицами, кликнула Лэдда.

— Ты ведь цветы под снегом быстрее разглядишь! — заметила она.

Лэдд вздохнул, заглянул в её лукошко, где лежал пучок из семи цветочков, — как они хоть выглядят-то? — и принялся всматриваться в снег.

— Льдянки обычно растут на солнечных пригорках, откуда снег первым делом сойдёт, — вещала Дагна, таскаясь за ним следом, — и берега крупных рек им особенно приятны. В частности у Гарталгы растёт льдянка лисья. Мы используем её в настоях, которыми сбиваем жар, или в укрепляющем отваре, потому что это самый весенний цветок.

— Почему лисья? — спросил Лэдд, взбегая на пригорок по самому сугробному месту. Дагна сзади сердито засопела, но всё же не пошла более удобный путь искать.

— Потому что лисы их едят! — сообщила она.

Это было, можно сказать, почти очевидно. Пригорок, так манивший Лэдда, оказался вдоль и поперёк исхожен изящными переступками, как только лисы и умеют. И чудилось ему, почти как при камлании виделось, что есть что-то под снегом. А раз Лэдд искал льдянки, стало быть, льдянки там и растут.

Опустившись на колени, Лэдд раскопал перед собой небольшое местечко. Из-под снега высунулись крохотные тёмные стебельки с белыми пупырышками-цветочками, очень похожие на погремушки. Лэдд вытянулся в сторону лукошка, уверился, что у Дагны такие же лежат, и, откинувшись назад, кувырком скатился с пригорка.

— Нашёл! — крикнул он и побежал прочь, пока Дагна за ним не погналась.

В затылок прилетел смачный снежок — ещё чуть-чуть и снеговик бы скатался. Ну нет, найти нашёл, а собирает пусть самостоятельно! Лэдд фыркнул — не смеяться же в голос над девушкой? — и припустил дальше.

Снег не мешал, не цеплялся за одежду, вместо этого словно сам ложился под ноги, почти ковром расстилался. Чудное время зима — летом Лэдд и половины своих умений применить не мог. То есть мог, конечно, да только были они летом почти бесполезны, и колдовалось в теплынь совсем не так легко. И как только живут ледяные колдуны где-нибудь в Линане? А ведь они наверняка там есть — дар же не выбирает погоду, когда колдун рождается!

Лэдд бежал вдоль русла Гарталгы и смотрел на скользящие по тёмной ленте льдины. Река змеилась меж холмов, а ближе к Сярморю текла, омывая дюны. Начиналась же она где-то севернее, много севернее. Даже Ветреная гора не рождала её, а лишь принимала на своих склонах, как заезжую путницу. Не из Чарги-йиль ли Гарталгы текла? Карта о той земле молчала, но на ней все реки на севере Ирго начинались. И льдины, получается, оттуда шли… Большие, не успевшие растаять там, где когда-то намёрзли, они спускались по течению до самого моря. Далеко ли может человек уплыть на льдине? И что вообще там, за Сярморем? Как выглядит край Ирго?

Когда-нибудь Лэдд обязательно это узнает. А сейчас он расколет во-он ту большую льдину, чтоб быстрее плыла, и пойдёт наконец в Чертог Троелуния. Ему ещё почтенному Унгле помочь надо.

Сегодня было первое тургеля, стало быть, новый год по хенгильскому календарю. Летоисчисление хенгиль с Пятой эпохи почему-то вели по-маэрденски, значит, год непонятно где в зиме сменялся, но праздник его остался в первый день весны, как повелось почти с начала времён.

В первый день весны, по преданию, у Бейсорэ, Второй луны, родилась волчица-дочь — Кёвек. Когда она выросла, от неё и её мужа пошёл народ хенгиль: от старшего сына — горные, от младшего — равнинные. Как от волчицы родились люди и почему имя Второй луны, в отличие от Кёвек, «лесной матери», ничего не значило, Лэдд понимал не лучше, чем маэрденский календарь. Однако это не мешало ему любить сам праздник — Кёвек-лах.

Встречали его везде одинаково, но не во всём. В Илданмары, например, каждому волчатке, да и взрослому волку в удачные годы, полагалось на Кёвек-лах мочёное яблоко. Ради этого обычая в деревне несколько яблонь росли, хотя и трудно было их на Ветреной горе сохранить.

В Саяндыли яблочного обычая не знали. Зато здесь увешивали дома не просто крашеными шариками из глины, а бесчисленными гирляндами из гномьих светильников: голубых, зелёных, жёлтых, розовых, но больше всего, конечно, из сиреневых, как Бейсорэ. Всюду: на перилах, на столах, на улицах, на подоконниках — расставлялись фигурки волков, а иногда и целые собрания зверей в игре или на охоте. Изо всех домов, даже бедных лачужек у самого берега, доносились вкуснейшие запахи мяса: жареного, варёного, в пироги завёрнутого, копчёного и всякого, какое только может придумать хенгильская хозяйка.

Лситья, к примеру, баранину с раифаарскими пряностями запекала. Стоило зайти в дом — так есть захотелось, что аж голова кругом пошла. Лэдд не удержался и одним глазком заглянул в кухню. Там кружили, овеянные паром, жаром и мукой, не только Лситья, но и сразу три колдуньи: Рауба с огромной кастрюлей картошки чуть ли не с неё саму ростом, Сэйекэ, направлявшая в эту кастрюлю хоровод рыжих, как её косы, морковин, и Иаска с веником.

— Ещё один! — весело фыркнула Лситья, повернувшись к Лэдду. — Давай-ка не изображай нам тут голодную смерть! Не первый будешь. Иаска, выдай ему пару пирожков — и пусть идёт гуляет.

Веник тут же полетел в угол, а девочка достала из-под полотенца на столе пару не пирожков, пирожищ и живо испарилась с кухни, как не бывало.

— С мясом, — заговорщицки прошептала она, протягивая Лэдду пирожки. Их оказалось три, а не два, но третий девочка шустро утянула обратно. — Мама каждый год грозится их впрок наготовить, чтобы никто до ужина от голода не помер, и вот только в этом году… я их приготовила. Сама!

Лэдд об этом обычае знал: Иаска каждый год над матерью посмеивалась, а Лситья только полотенцем от неё отмахивалась. «Где б мне время найти, Иаска, когда столько сделать надо?» Собственно, так Лэдд имя девочки и узнал. Ей тогда одиннадцать было, а сейчас уже шестнадцать исполнилось: подросла, стала ещё больше на отца похожа, даже дар колдовской проснулся… А готовить так и не полюбила — пирожки подгорели. Основательно, будто пекарь отвлёкся и пошёл, например, на учебный бой Сырги с Тогрейном посмотреть.

— Фпафибо! — проговорил Лэдд сквозь пирожок. — Фкуфно.

Пирожки с мясом испортить трудно, да и подгоревшее — не сырое, намного приятнее.

— Тогрейн сказал, что ими лопачков гонять можно, — сообщила Иаска, опасливо жуя свой пирожок. Наверно, не понравилось.

Лэдд украдкой вздохнул. Тогрейн иногда умел сказать. А Лэдду теперь за него отдуваться!

— Нечисть человеческую еду не очень любит — это как человека сырым мясом кормить. Едой, конечно, не бросаются, но если ничего рядом нет… А пирожки у тебя крепенькие — в полёте не развалятся. Знаешь, крепкость — это же главное в пирожках! Вот мы в Илданмары на охоту ходили, так просили себе пирожки покрепче, чтобы нести и есть на привале удобнее было. Ирмаска лучше всех такие готовила — как у тебя получались.

Лэдд отвернулся. Ирмаска неизбежно вспоминалась при появлении Иаски — их же звали почти одинаково! Да и похожи они чем-то были: бойкостью, волосами светлыми…

— Кто она, Ирмаска? — Иаска выступила вперёд, заглядывая Лэдду в лицо. — Часто её вспоминаешь… Эй, ты никак плачешь?

— Невеста она моя! — буркнул Лэдд, развернувшись кругом, чтоб Иаска совсем у него за спиной оказалась. К несчастью, теперь перед ним была общая трапезная, посреди которой стоял Тогрейн. Смотрел он всё же не на Лэдда, а на глиняный кувшин, который держал в руках, но вдруг заметил?

Лэдд завертелся на месте, чуть не наступил Иаске на ногу и оленем взлетел вверх по лестнице. Понадобится — позовут. Но четверть часа ему нужно посидеть в запертой келье, где никто не увидит. Лэдд вбежал в келью, плотно закрыл дверь, повернул дверной крючок и, не дожидаясь, пока тот соскользнёт в свою петлю на раме, рухнул ничком на постель.

Ещё в первые месяцы Лэдд взял за правило вспоминать Ирмаску каждый день. Тогда его погребли под собой завалы книжек, и он боялся, что среди бесчисленных новых знаний, свалившихся на него, как снег с векового дерева, забудет свою Ирмаску, её голубые глаза и длинные светлые косы. Первые несколько лет Лэдд исправно следовал этому правилу, но позже оно стало вылетать из головы. Когда гномы устроили обвал в Креше, Лэдд не думал об Ирмаске целых четыре дня подряд. Один из них он полностью проспал, но другие три оправдания не имели. После Лэдд несколько дней провёл в Чертоге, по настоянию Дагны никуда не отлучаясь, и Ирмаска исправно вспоминалась при первом взгляде на вышитую ею накидку. Увы, как только в повседневную жизнь Лэдда вернулись дела и учёба, Ирмаска снова стала исчезать в их череде.

Ничего. Скоро обучение завершится, и Лэдд сможет поехать в Илданмары!

Почему-то от этой мысли становилось не столько радостно, сколько тоскливо. Этак уедет Лэдд в Илданмары — и мир не увидит. Ни Линан с его незнакомыми дюнами, ни край материка… Впрочем, кто ж его отпустит в Илданмары навсегда? Стихийный колдун Троелунию завсегда пригодится — Сырга вон уже вознамерился его в Вара-йиль летом увезти, что-то там строить собирались.

Помнится, сама Ирмаска когда-то обещала за Лэддом хоть в Линанскую пустыню поехать… Только согласится ли спустя десять лет? Не обидится ли, что он теперь образованный, а она деревенской девчонкой осталась? Хотя это, пожалуй, легко исправить, если захочет. Но… захочет ли?

С опозданием лязгнул крючок. Долго же он на весу держался!

Исправить… если захочет. Если не захочет, Лэдду-то какая разница? Это ведь Ирмаска, какой бы она ни была. О чём поговорить, им и без образования найдётся. Да и для обиды у неё поводов без Лэддова образования тоже хватит. И не вступился он за неё десять лет назад, и домой её отправил… Не совсем это верно, конечно, но обида действительность и не так вывернуть может!

— Праздник сегодня, — донеслось от двери. — Чего смурной-то такой?

Лэдд поднял голову и оглянулся. У входа прямо на полу сидел Тогрейн. Давно, похоже, сидел — успел обуютиться и удобное положение найти.

— По дому скучаю, — увильнул Лэдд. Ещё не хватало всем вокруг разболтать, что из-за девушки разнюнился.

— Здесь теперь твой дом, — вздохнул Тогрейн. — Чьи дневники ни начну читать, каждый колдун в нашей истории говорит, что в родных местах неприкаянным становится. Особенно те, кто из глуши родом.

Лэдд тоже читал эти дневники. Многие колдуны писали о своей жизни: кто событиями делился, кто знаниями… Чьи-то сочинения вполне в учебники годились. Но у Лумэс Ыгварун, ледяной колдуньи из Шестой эпохи, Лэдд читал, что дом есть не место, а люди. Она кочевала, не имея родины как таковой, но с ней всюду ездили муж и сестра, а позже и дети. Никто из них не был колдуном и образования не получал, и всё же…

— Напиши своей Ирмаске, как обучение закончишь, — сказал Тогрейн. — В этом году вряд ли навестить успеешь — твоё обучение летом закончится, а это всего два гномьих корабля на Ветреную гору… с путём обратно и вовсе один получается. А письмо отправить сумеешь.

— А в следующем? — Лэдд сел на постели и посмотрел на Тогрейна сверху вниз. Тот мягко, почти невидимо, улыбался. Откуда только знает об Ирмаске? Дагна десять лет назад всему Троелунию, что ли, о ней растрезвонила?

— А в следующем ты вольным волком будешь: хочешь — в лес беги, хочешь — на равнину. Если никакой большой беды не случится, где ты понадобишься, поезжай в Илданмары.

— И не жалко отпускать, а, сын ахэвэ?

— Говорю же: вернёшься ты!

Тогрейн фыркнул, но без тени злорадства или торжества, которых можно было бы ждать. Казалось, здесь и сейчас ему хотелось быть просто добрым Тогрейном, а не будущим вождём, но этот будущий вождь лез из него наружу, разве что глазами не сверкал против обыкновения. Но вот Тогрейн встряхнулся, фыркнул для порядка ещё раз и одним гибким движением поднялся на ноги.

— Пойдём. У Лситьи всё готово, а нам с тобой ещё почтенного Унглу на башню поднимать.

Он подал руку, и Лэдд потянулся следом за ним прочь из своей кельи, к двери под цифрой один.

Почтенный Унгла должен был в следующем месяце встретить свой восемьсот пятьдесят седьмой день рождения. После смерти почтенной Игдие он оставался самым старым колдуном хенгиль, а то и среди всех ныне живущих. И сколько бы ни говорили о том, что колдуны стареют очень медленно, возраст уже начал сказываться на нём. Если десять лет назад почтенный Унгла был бодр (впрочем, возможно, Лэдду так только казалось), то сейчас двести семь ступеней крутой винтовой лестницы обернулись для него непреодолимым препятствием.

Келья почтенного Унглы мало отличалась от чьей-либо другой: покрывало у него было сплошь заткано богатым узором — чужой вязью не то из веточек, не то из букв незнакомого языка — да на стене напротив неё висело белое полотно, исписанное бурыми печатями. Смотреть на полотно оказалось отчего-то страшновато.

— Колдовство и таким бывает, Лэдд, — усмехнулся первый колдун. — На севере иногда весьма полезно бывает.

Лэдд замер. Он уже совсем отвык слышать своё имя. Оно осталось в прошлом, подле Ирмаски и родной глуши.

— Вот, значит, как тебя зовут! — обрадовался Тогрейн и обратился к почтенному Унгле: — Неужели он так хорош, что ты его до срока отпускаешь? Меня, помнится, почти одиннадцать лет в учениках держал!

Первый колдун скрипуче рассмеялся.

— Будь моя воля, и сто одиннадцать продержал бы. Обоих! Нет, юные глупцы, уверенные в своих силах, я просто слишком стар. Если умру не вовремя, останется ученик безымянным навечно, так как только мне его имя известно. А я за последний год постарел так же, как за прошлые лет тридцать. Может, ещё тридцать проживу, может, умру уже завтра… Это будет весьма жестоко по отношению к тебе, Лэдд. — Почтенный Унгла улыбнулся и зачем-то сощурился так, что его глаза почти закрылись.

— Уже не будет. — Лэдд покачал головой. — Имя ведь при мне.

Почтенный Унгла ничего не ответил. Он тяжело поднялся и двинулся к выходу, шаркая и преодолевая один человеческий шаг в четыре или даже пять собственных. Тогрейн снял с крючка длинный алый плащ, подбитый жёстким чёрным мехом, похожим на медвежий, и накинул его на плечи почтенному Унгле.

До башни первый колдун дошёл сам. Расстояние не было большим, но путь, проделанный со скоростью старика, показался Лэдду бесконечным. Тогрейн следовал за почтенным Унглой с невозмутимым достоинством, а Лэдда охватил беспричинный ужас. Когда, когда это бесконечное шествие наконец закончится? Когда?

У порога Тогрейн и Лэдд обогнали почтенного Унглу и распахнули перед ним двери. Он переступил порог и остановился перед лестницей в окружении глиняных волчат в клубке светящихся шариков.

— Дайте мне руки, — попросил он.

Вцепившись в предплечья Лэдда и Тогрейна, почтенный Унгла начал подъём. Он приподнимал ногу, упирался ею в угол ступени, проталкивал стопу дальше, опирался на неё, затаскивал на ту же ступень вторую ногу. И так — все двести семь ступеней. Бесконечно тяжело и бесконечно долго.

Пока они поднимались, Лэдд смотрел на сморщенную, испещрённую тёмными пятнами руку на своём предплечье и гадал, почему нельзя отменить древний обычай справлять Кёвек-лах на верхушке башни, если он причиняет кому-то такие страдания. Или почему нельзя позвать Сыргу и Кысэ, седьмого колдуна, которые намного сильнее Лэдда и Тогрейна, и отнести его на руках? Нет, почтенный Унгла считал, что должен был подняться на башню, взойти туда на своих ногах.

Когда они наконец оказались наверху и первый колдун повалился на ближайшую скамью, Лэдд догадался, в чём крылась причина. Они пришли первыми. Никто не видел красного лица, не слышал свистящей одышки, не заметил немощи первого колдуна…

К появлению на верхушке башни Сырги и Сэйекэ почтенный Унгла оправился от подъёма и принял свой обычный вид. Едва ли ему удалось одурачить всех без исключения — целительница Сэйекэ уж больно строго на него смотрела, но вслух никто ни полсловечка не проронил.

Верхняя площадка троелунной башни, пространство внутри огромного трёхцветного шара, использовалась для колдовства или для всеобщих праздников. На Кёвек-лах обязательно приезжали все двадцать восемь колдунов, но их вместила бы и общая трапезная. Однако заклинание лун удобнее было проводить в башне — поближе к небу. Это не считалось непреложным правилом — проводили же Заклинание Лун до постройки Чертога, да и до основания Саяндыли! — но соблюдалось оно всегда. Наверное, это тоже служило причиной, почему почтенный Унгла поднялся на башню.

Лэдд ни разу до этого не участвовал в Заклинании Лун — ученику надлежало ждать его окончания в трапезной, накрывая на стол вместе со Лситьей и Иаской. Сегодня он вдруг стал настоящим колдуном, а значит, имел право присутствовать. Вот только он понятия не имел, что предстоит делать. Это следовало исправить. Пока колдуны собирались, Лэдд пристал к Сырге.

— Учитель, а учитель, что сейчас делать надо будет? Мне имя только что вернули — и я почитать про Заклинание Лун не успел.

— Почитать бы и не вышло: оно не записано, — усмехнулся Сырга, поудобнее устраиваясь на скамье и оправляя складки расшитого покрывала. — Поздравляю с именем, кстати говоря.

— Спасибо! — улыбнулся Лэдд.

Тем временем прибыли оставшиеся колдуны. Часть из них Лэдд даже спустя десять лет видел впервые. Кого-то, как грубого чернявого Кысэ, он прежде встречал один или два раза, кого-то — несколько раз в год, когда они появлялись в Чертоге по своим делам. Пара человек — Сэйекэ даже дважды — поделились с Лэддом своими знаниями. Ну, он же познакомится со всеми рано или поздно, верно?

Почтенный Унгла встал и вышел в середину зала. Лэдду вспомнилось, как он стоял здесь почти десять лет назад вместе с Ирмаской и смотрел на парящий над ладонью первого колдуна шар.

— Приветствую! — провозгласил первый колдун. Остальные двадцать шесть встали кругом. — Мы собрались на Кёвек-лах, как и обычно… Прежде, чем мы начнём, — он поманил Лэдда к себе, и тот шагнул в середину круга, — Лэдд Оннаксыр, четырнадцатый колдун Троелуния, сегодня закончил обучение.

Почтенный Унгла положил руку Лэдду на плечо, то ли поддерживая его, то ли показывая остальным. Рауба и Сырга ударили по рукам, словно утверждая себе и друг другу, что они вдвоём справились. Остальные ограничились одобрительными взглядами. Лэдд шагнул назад — одобрение ему польстило, но сегодня был не его день.

— А вот теперь начнём, — постановил почтенный Унгла.

Колдуны взялись за руки, образовав круг, в котором Лэдд оказался между Раубой и Дагной, и затянули не то песню, не то наговор:

Слышишь, золотая Бейра,

Мы, благие дети Кёвек,

Просим: ниспошли удачу

В наши горы и равнины.

Мы тебе златого мёда

На окно за то поставим.

Слышишь, сизая Бейсорэ,

Мы, благие дети Кёвек,

Просим: укажи дорогу

Сквозь леса, туман и годы.

Мы тебе ржаного хлеба

На окно за то положим.

Слышишь, алая Бейеса,

Мы, благие дети Кёвек,

Просим: сбереги от бедствий

Наши новые жилища.

Мы тебе медвежьей крови

Чашу полную поставим.

Лэдд слова заклинания слышал впервые, но стоять и молчать посчитал невежливым, поэтому открывал рот и невнятно бормотал себе под нос. Кажется, это было допустимо.

Колдуны смотрели вверх, будто бы сквозь трёхцветный хрустальный купол. Ещё не стемнело, и за его пределами горело зимне-весеннее небо: с одной стороны жёлтое, с другой розоватое, а посередине сиреневое. Луны восходили и нисходили по-разному: если Бейра была в небе всегда, то Бейсорэ и Бейесу приходилось ждать годами. Поэтому, видимо, Заклинание Лун проводилось днём: когда светит солнце, все луны равны.

Лэдда удивило, что никто вокруг не колдовал. Все просто проговорили заклинание девять раз… как шаманы! Он где-то читал, что от шаманского колдовства обычное и родилось — получается, Заклинание Лун настолько древнее? Когда они спускались с башни, Лэдд спросил об этом почтенного Унглу.

— И верно, и неверно, — ответил тот. — Заклинание Лун действительно древнее — может быть, даже из Предначалья, из времён внуков Кёвек. Но не колдуем мы, не призываем силу потому, что не хотим привлечь их внимание. Луны и без наших просьб мир видят.

— Тогда зачем?..

— Чтобы мы сами не забывали о них. Не добрался пока до истории Маэрдена? — Почтенный Унгла с минуту смотрел на Лэдда, переводя дыхание, а потом пояснил: — Была у них ещё в начале Первой эпохи чародейка… Жрица кого-то из их богов. Однажды она от своих богов отвернулась, да так, что те весь её народ изничтожили, обратив в вечных странников на тысячи лет.

— Почтенный Унгла про Талаис говорит, — подсказал Тогрейн. — Про неё можно либо в преданиях почитать, либо в богословских текстах. Я бы первые советовал — они менее предвзяты.

Лэдд кивнул. С маэрденскими богословскими текстами он уже сталкивался, и они ему не понравились — столько же крови и ненависти к окружающим содержалось только в «Учении о том, отчего чёрные чары злы» и дневниках пары особенно древних колдунов Троелуния.

Решено. Завтра, если с утра никуда не пошлют, Лэдд пойдёт читать про Талаис, а потом… А потом он сможет написать письмо Ирмаске! До первого корабля в Машрав ждать ещё полтора месяца, но начать ведь можно уже сейчас! То есть завтра. Или хотя бы после ужина — сбегать невежливо будет.

Как оказалось, не зря Лэдд не сбежал. Лситья заготовила целый бочонок мочёных яблок, которых он не пробовал уже десять лет, а Тогрейн принёс Троелунию в дар от ахэвэ кувшин чужеземного напитка — красного вина. Его почти мгновенно распили женщины, но мужчинам тоже на пробу досталось. На вкус Лэдда, было гораздо слаще и лучше, чем калиновая настойка.

После праздничного ужина столы отодвинули к стенам, а на их месте играли в мяч, танцевали, потом Сырга с Кысэ силой помериться решили, а где двое, там и все прочие… Так случился великий бой пьяных колдунов с пятого по двенадцатого.

— А ты чего не бьёшься? — полюбопытствовала Дагна, подкравшись к Тогрейну, который восседал на стуле с истинно белородным достоинством и лениво сверкал глазами.

— Мне завтра с отцом гномье посольство встречать, — отозвался тот. — А то бы и поучаствовал. А ты, Лэдд?

— Научен! Сколько ни дрался в отрочестве с нашими охотниками, ни разу победителем не вышел.

— Ну и правильно, — заметила Дагна, облокотившись на спинку Тогрейнова стула. — Нам на них потом столько мазей и бинтов переводить!..

Тогрейн обернулся и фыркнул:

— А меня, значит, завлечь хотела, а?

— А тебя я бы, может, с удовольствием полечила! — ничуть не смутилась Дагна.

Они замолчали, глядя друг на друга. Тогрейн так и продолжал сидеть, загнув спину и запрокинув голову. Ещё немного — и Дагне всё-таки придётся его лечить, просто не от синяков, а от защемления позвоночника. Впрочем, её это скорее даже больше обрадует.

Оставив их друг другу, Лэдд ушёл в другой угол трапезной к Иаске, сторожившей блюдо с яблоками. Яблок осталось три.

— Мама сказала, тебе нравится. Я оставила немного, а то они сейчас додерутся и снова есть захотят.

Лситья издалека погрозила дочери пальцем, но Иаска только язык в ответ показала.

— Спасибо.

— Их не я готовила, так что вкусно должно быть.

— Вкусно. И пирожки тоже ничего были, честно!

Иаска улыбнулась.

— Ну, раз честно, значит, взаправду ничего.

Лэдд заподозрил, что она ему не поверила.

За письмо Ирмаске он засел следующим же вечером. Спрашивал, как она поживает, как Оннакс и его трёхногий пёс… Рассказывал про своё житьё: про Саяндыль, про колдовство и книги, про небо над Горой Четырёх Лисиц… Лэдд несколько раз переписывал письмо, то что-то добавляя, то убирая лишнее. В конце он приписал, что любит Ирмаску и приедет к ней следующей весной, с первым гномьим кораблём. Раньше, увы, не выйдет — служба. Но Ирмаска ведь ответит? Теперь, когда Лэдд обучение закончил, им можно связь держать!

Ирмаска не ответила. Лэдд послал письмо с первым кораблём в Машрав. По его возвращении, спустя две недели, ответ не пришёл. Может, просто не успела? Но ответ не пришёл ни со вторым кораблём из Машрава в середине лета, ни с третьим в его конце.

Лэдд всё лето и пол-осени проработал на строительстве плотины на реке Ёй на границе Лэлэ-йиль и Вара-йиль — воду морозил и задерживал, чтобы она строителям не мешала. Однако в Саяндыль он наведывался к каждому кораблю, ни одного не пропустил. Даже к гномам с расспросами приставал: не потеряли ли? Нет, отвечали гномы, через них вообще никто из Илданмары писем не передавал.

Когда письмо не пришло и в середине осени, Лэдд забеспокоился. Если раньше он думал, быть может, Ирмаска долго письмо читает или ответ придумывает, то теперь он заподозрил, что с ней беда случилась. Хотя, если б с ней одной, кто-то да ответил бы на письмо! А про мор в Илданмары гномы тоже не сообщали.

— Может, просто не хочет? — предположила Дагна, когда Лэдд пришёл к ней в зельеварню с просьбой.

— Вот и посмотрю. Дашь каменный котёл? Почтенная Горра разрешила.

Дагна возвела глаза к потолку, словно в сомнениях, но указала пальцем в угол.

— Позовёшь, когда я смогу вернуться к работе, — сказала она и вышла вон.

Призрачных камней вокруг Илданмары не водилось, ехать туда было долго, а в зиму и вовсе бессмысленно, так что единственным известным Лэдду способом узнать об Ирмаске оставалось камлание.

Ему Лэдда учил ещё Оннакс, но он же и отваживал: «Есть способ в любое знакомое тебе место заглянуть, любого знакомого человека увидеть. Да только лучше не делать этого: никогда не угадаешь, кто как от чужого взгляда защищается». Никто никогда камлать не запрещал, но и разговоры с духами, и подглядывание за окружающими, и всё прочее, относившееся к искусству шаманов, сопровождалось подобными предупреждениями. Поэтому Лэдд внёс камлание в свой личный список нежелательного колдовства. Так и подписал на первой же странице подаренной Раубой и Сыргой колдовской книги: «нежелательно».

Но Илданмары, если подумать, Оннакс своими наговорами защищает, а уж его наговоры Лэдд вдоль и поперёк знал. Печати разве что начертать не смог бы, но обойти — возможно. А Ирмаска — инаись, от неё особых проклятий ждать точно не стоит: и своих не создаст, и чужие не прилипнут.

Ещё раз всё обдумав, Лэдд решительно шагнул в угол и потянул на себя стоявший там котёл. Небольшой, но всё же неподъёмный — каменный же. К счастью, кто-то умный додумался к нему колёса от гномьих ручных тележек прикрутить.

Лэдд подтащил котёл ко вдавленному в пол огнекамню и поставил сверху. Насыпал в котёл еловых лапок и щепок, налил два ведра воды, дождался, когда она нагреется и пойдёт паром, и бросил в середину котла чаячий череп и нитку с расшитой Ирмаской накидки. Едва взбаламученная водная гладь улеглась тонким зеркалом, Лэдд застыл над котлом, поводя кончиками пальцев по-над водой.

— Лети высоко, смотри далеко, в дом загляни, дела покажи… Лети высоко, смотри далеко, в дом загляни, дела покажи… Лети высоко, смотри далеко, в дом загляни, дела покажи…

Пар, клубившийся над котлом, оттёк к стенкам и замер там плотными белыми комьями, похожими на снег. Спокойная вода потемнела, сверкнули на дне глазницы чаячьего черепа — и вот на поверхности воды возникла Ирмаска. Сидела она на своей лежанке, по-прежнему красивая, но уже не девушка, а молодая женщина, будто бы чуть постарше Дагны, и покрывало расшивала. Светло-коричневое, в цвет речного песка — женское; с жёлтыми лунами — на удачу; с бледно-розовыми цветами — такие в Илданмары девушкам на свадьбу полагались. Вот Ирмаска подняла голову и улыбнулась кому-то, кого Лэдд не видел.

— Возвращайся назад, не смотри, исчезай. — Он стукнул ладонью по водной глади, и взвившиеся в воздух капли вмиг разметали изображение.

Лэдд откатил котёл обратно в угол, отвернулся и как не на своих ногах побрёл к выходу. Дагна сидела на лавке слева от двери и гадала, обрывая лепестки у припозднившегося голубого цветка. Рядом прохаживался Сырга, чем-то очень довольный.

— Спасибо, — выдавил Лэдд. — Котёл пока не мыл — вернусь, как остынет.

— Я была права? — равнодушно спросила Дагна.

— Права. Замуж она выходит.

Колдунья вздохнула и, не оборачиваясь, протянула Лэдду стебель с голой оранжевой сердцевиной.

— Инаись она. Этим всё сказано. Хочешь, зелье тебе отворотное сварю?

— Не сваришь! — буркнул Сырга и предложил: — Чем зельями травиться, поедем-ка лучше в Аль-Зурфан! Будет тебе первое личное задание, как колдуну Троелуния. Мне недосуг за замаби бегать, а ты их уже знаешь. Отвлечёшься!

Лэдд поморщился.

— Опять замаби?

— Да не опять! — Сырга широко махнул рукой. — Те же самые. Кхаер о них всё, что мог, выяснил — вот зовёт приобщиться.

В Аль-Зурфан, значит? Пусть будет Аль-Зурфан.