Сын вьюги (джен)

Лето 4 584 года Седьмой эпохи

Иргийская ночь — длинная. По всему миру от Гродда на севере Фрагнара, до Кей-Наята на самом юге Линана сказки про неё рассказывают, и чем жарче вокруг, тем страшнее иргийская ночь делается. Вот только не всё в тех сказках — правда. Сурова иргийская ночь, этого у неё не отнять! Долгая она, с ветрами и вьюгами, и чем дальше на север, чем ближе к Иръе, тем злее ветры воют, тем больнее жалит вьюга. Иная жизнь столько не длится, сколько иргийская ночь.

Однако то сказки, зимней ночи посвящённые. Кто бы что на досуге ни врал, а есть на Ирго и лето, а значит, и летняя ночь. Прохладна она, пахнет влагой и спящей травой. Над землёй висит огромная бело-золотая луна — Бейра. Птицы спят, лишь изредка вскрикивая. Что им снится?

Лэдд задавал себе этот вопрос бессчётное количество раз. На Ирго о птицах мало сказаний слагали, но до Саяндыли доходили истории из подлинно птичьей земли — Оргосса, что лежал на юге Санварской империи. Там болтали, будто снятся птицам особые, птичьи сны: про непокорённую гору, про задетое когтями небо, про оставленную где-то далеко землю.

Лэдд не был птицей, но много лет видел такие же сны: про Ветреную гору, про глаза цвета фергельского неба, про оставленную много лет назад землю… Сегодня он вернулся — шагнул за новенький, незнакомый частокол вокруг родного селения. Илданмары встречал его новыми деревянными домами, похожими на старые, но всё же уже другими. На улицах, рассыпая колокольчиковый смех вперемешку с солнечными рыбками, резвились совсем другие волчатки, у колодца стояли совсем другие девушки… Староста тоже давно был другой. Другая.

Она поселила Лэдда в своём доме, постелила лучшую лежанку — с расшитым пёстрыми узорами покрывалом. Да только Лэдд проявил к такому гостеприимству наивысшее неуважение: ночь уже за половину перевалила, а он даже не прилёг. Бродил по дому, как неприкаянный призрак, круги вокруг очага наворачивал, бесшумно ступая по мягкому настилу босыми ногами.

В Илданмары строили дом в одно общее помещение, без отдельных каморок, как в Саяндыли, — так было теплее переживать зимы. Лежанка хозяйки была отгорожена от остального дома только плотным занавесом из медвежьей шкуры. Пройдя ещё несколько кругов, Лэдд подкрался поближе и отогнул его край.

Ирмаска лежала на спине, разметав руки поверх одеяла. Пальцы с ломкими желтоватыми ногтями, потемневшая кожа в пятнах и морщинах, выступающие полосы вен… Опавшая грудь едва заметно поднималась и опускалась, но дыхания не было слышно. Лэдд и сам почти не дышал, отчего в доме установилась страшная совершенная тишина. Острый подбородок, длинные, глубокие складки, изрывшие лицо, как борозды на пашне; бородавка на носу, редкие, как трава по осени, серые волосы — вот что теперь, много лет спустя, составляло Ирмаску. Глаза её однако же — Лэдд видел их днём — оставались по-прежнему яркими, как полуденное фергельское небо.

Предупреждала же Дагна! Но нет, Лэдд был упрям и не верил, на что-то надеялся.

Он резко отвернулся и, бережно поправив занавес, продолжил бродить кругами. В другом конце дома, укрытое от малейшего лучика заоконного света, притаилось зеркало — маленькое и мутное, но Лэдду и его достало. Он ещё не забыл собственный облик. За прошедшие годы его кожа тоже потемнела, но не от старости, а от долгого нахождения на солнце. Лицом и телом Лэдд был молод. Ни морщин, ни пятен, ни седины — лишь десяток шрамов да данные от рождения волосы цвета тёмного пепла. Лэдд был ещё молод, и до старости ему было идти так же далеко, как пешим ходом до Кей-Наята.

* * *

Саяндыль разительно отличалась от всего, что Лэдд и Ирмаска видели раньше. Их путь пролегал по реке Гарталгы́, спускавшейся по склону Ветреной горы и несшей ледяные воды на юг, к Ся́рморю. Они шли на лыжах по замёрзшему руслу, сплавлялись на лодке, когда лёд растаял, и к середине первого месяца лета наконец достигли троелунной столицы. Гарталгы бежала среди гор, и всё вокруг казалось путникам так или иначе знакомым: кривые деревья в хрустальных уборах, рубиновые брюшки птиц, пушистые священные волки, провожавшие путников долгими взглядами… Саяндыль не была похожа ни на что.

Сярморе, тёмное, как волчья пасть, вгрызалось длинными острыми зубами в скалистый берег, а тот в свою очередь хватал эти зубы своими — серыми и кривыми. К востоку скалы сглаживались, уступая место покрытым тёмной и слабой зеленью песчаным холмам — их, как позже узнал Лэдд, звали дюнами. И вот на границе скал и дюн и стояла Саяндыль. У воды, наползая на неё деревянными настилами, теснились одноэтажные дома, почти привычные, но сложенные из грубого камня, а не из брусьев. За ними, взбегая по скалам, стояли дома повыше: двух-, трёхэтажные. Наконец, над ними возвышалась сложенная из грубого камня стена, из-за которой торчала одинокая толстая башня с огромным красно-фиолетово-жёлтым шаром в навершии. Чертог Троелуния!

Лэдд и Ирмаска долгое время просто стояли на берегу Гарталгы, глядя на сверкающий шар, будто бы отражавший белые шапки далёких гор. Наполненный шумом и жизнью город поначалу даже не существовал для них. А в городе тоже было на что посмотреть. Самым неудивительным оказались, пожалуй, приземистые бородатые крепыши-гномы — их можно было изредка встретить и на Ветреной горе, внутри которой располагался Машрав, один из их городов. А вот люди в троелунной столице изумляли. Их было много! Лэдд и представить не мог, что в одном месте может быть так много людей. Кроме того, в Саяндыли, раз уж она столица, не могло не оказаться чужестранцев. Волки, хоть и не похожие на знакомых Лэдду жителей Илданмары, всё же были узнаваемы, но иноземцы ходили тут и там в чудных одеждах, сходили с кораблей, говорили на странных наречиях… Лэдд насчитал четыре разных: журчание ручья, шипящий кашель, бормочущее бурчание и хотя бы относительно знакомую степенную речь гномов.

— Ох, и шумно же здесь! — пробормотала Ирмаска, всё это время цеплявшаяся за локоть Лэдда обеими руками.

— Пойдём тогда отсюда, — сказал он и, с трудом оторвав восхищённый взгляд от толпы, потянул Ирмаску вверх по улице.

Лэдду казалось, что ближе к середине города людей станет больше — в Илданмары так и было бы, но то ли Саяндыль жила по иным правилам, то ли ещё что, а мощённая белым камнем площадь возле Чертога Троелуния оказалась совершенно пуста. Только одна девушка стояла в её середине. Увидев путников, она замахала рукой. Красивая: в длинном светло-сером платье, расшитом жемчугом, с жемчужным же плетением в чёрных волосах, с ярко подведёнными глазами и чистой, без единого изъяна кожей. Чем-то — наверное, своей непохожестью на жителей Илданмары — она напоминала Иръе. Неужто одна из дочерей Троелуния?

Ирмаска, глядя на неё, покраснела и попыталась разгладить юбку — её платье, тоже серое, украшенное тщательно подобранными цветными лоскутками, не шло ни в какое сравнение с нарядом девушки из Саяндыли.

— Ты всё равно красивее, — шепнул Лэдд.

— Волчий вестник сообщил, что вы уже близко, — сказала девушка, когда они приблизились и вежливо поклонились.

Волчий вестник, сиреневатый огонёк в виде крохотного, с ладонь, волка, нередко появлялся на их пути: то просто наблюдал, бегая вокруг и словно подгоняя, то подсказывал дорогу, когда какой-нибудь приток норовил увести их в сторону от Гарталгы.

— Меня зовут Дагна Лаалыр, я четырнадцатая дочь Троелуния. Ты, должно быть Лэдд, сын Оннакса, а юная дева?..

— Ирмаска, дочь Аира, старосты Илданмары. Я… пришла вместе с Лэддом.

Дагна изумлённо подняла чёрные брови, но кивнула и повела рукой в сторону крепости.

— Идёмте. Пусть Троелуние посмотрит на вас.

Лэдд и Ирмаска последовали за Дагной к высоким — не всякое дерево так вырастает — дверям в стене крепости. Можно было бы сказать «воротам», но вели они не во внутренний двор, а в длинный проход, заполненный тенями, а потому назывались, пожалуй, всё-таки дверьми. С потолка прохода свисали гномьи светильники, похожие на слабые белые луны. При приближении людей они вспыхивали чуть ярче, разгоняя мрак, но тут же снова гасли за их спинами. Лэдд не знал, что они так умеют — лампы, что он видел раньше, когда бывал с Оннаксом в окрестностях Машрава, постоянно испускали ровный свет.

Проход окончился ещё одними дверьми, за которыми обнаружилась лестница. Не широкая и монументальная, как у гномов, а узкая, кованая, винтовая. Наверное, они дошли до башни, и лестница вела именно туда. Высоко — где-то там, вверху, чёрные ступени сливались в неделимое тёмное пятно в отблесках ламп. Шаги отдавались на лестнице гулким скрежетом и тряской.

У Ирмаски, напустившей было на себя уверенный и независимый вид, закружилась голова, и она вновь схватила Лэдда за локоть. Честно говоря, Лэдд и сам едва не падал: перепад высот ему был привычен, но в голове всё равно гудело, будто кто-то трубил в рог в ущелье. Только Дагна шла впереди, как ни в чём не бывало, и то и дело оборачивалась, чтобы проверить, не отстали ли гости.

Может, дело не в лестнице? Может, сама башня виновата? То есть не виновата, конечно, — Лэдд почтительно посмотрел на каменную кладку, словно извиняясь, — но, возможно, башня служит причиной головокружению? Она же колдовская!

Лестница казалась бесконечной, а её вершина — недостижимой. Однако всё однажды заканчивается. Двести седьмая ступенька оказалась последней, и Лэдд вместе с намертво вцепившейся в него Ирмаской ступил почти в самое волшебное место из всех, которые когда-либо видел. Волшебнее для Лэдда оставался, пожалуй, только лес Иръе, где росли лунные цветы.

Шар, венчавший башню, оказался полным и будто был сделан из горного хрусталя, а то и самих бриллиантов. Он был прозрачен, и сквозь него внутрь башни проникало небо. Солнце разбрасывало по светлому каменному полу цветные блики, а сквозь сам шар можно было увидеть мир: высокие горы, облака, ставшие вдруг совсем близкими, — но в удивительных, ненастоящих оттенках. С одной стороны небо отливало золотом, с другой — рдело, а между ними куталось в фиолетовую накидку. По краям круглого зала стояли скамьи, накрытые яркими, узорчатыми тканями. Посередине же, чуть выше человеческого роста, парил ещё один шар, размером с чайник, тёмно-красный, кровавый.

Парил он, правда, не сам по себе: шар удерживал над рукой высокий и, несмотря на возраст, прямой старик в ярко-жёлтом одеянии с украшениями из чёрного жемчуга. Такой же жемчуг мрачно поблёскивал в его длинных белоснежных волосах, на золотых браслетах и на богатом поясе.

— Почтенный У́нгла, — тихо позвала Дагна и низко поклонилась.

Гости повторили её поклон, но Лэдд успел заметить, как старик повернулся и уставился на них немигающими карими глазами.

— Сын шамана с Ветреной горы, — протянул почтенный Унгла, подходя ближе. Он сохранял гордую поступь и постав головы, но всё-таки немного пошаркивал левой ногой.

Лэдд промолчал: он был учеником и приёмышем Оннакса, а не родным сыном, но не знал, допустимо ли вообще сейчас заговаривать, не то что спорить. Почтенный Унгла тем временем простёр к Лэдду руку, над которой завис шар со всё ещё клубящимся внутри кровавым облаком.

— Возьми.

Уставившись на шар, Лэдд подставил под него обе ладони. Вряд ли он сможет удерживать шар в воздухе так же легко, а из двух рук хоть уронить сложнее. Унгла опустил руку и шагнул назад. Шар остался у Лэдда. Кровавое облако вмиг исчезло, словно его сдуло ветром. Сперва больше ничего не происходило, и шар просто висел над Лэддовыми руками с неуклюже растопыренными пальцами, то поднимаясь чуть выше, то вновь опускаясь. Вскоре, однако, внутри шара блеснула голубая искра. Вторая, третья — она вспыхивали, росли, и вот наконец внутри шара взвился хоровод снежинок. Они были маленькие, как и полагается быстрым снежинкам, что носятся с братом-ветром, а не степенно падают наземь, но Лэдду всё равно чудилось, что он видит узоры каждой.

— Лёд, — веско обронил почтенный Унгла и постановил: — Быть тебе, Лэдд Оннаксыр, четырнадцатым сыном Троелуния.

Это его «Оннаксыр» прозвучало словно обращение к кому-то иному. Лэдд звался совсем иначе — ученик Оннакса. Ну, или сын Гиля, если по отцу, которого он никогда не знал. Окончание «ыр» у имени родителя носили белородные, а Лэдд к таковым никогда не относился. Впрочем, кто их знает, этих детей Троелуния? Видимо, колдунам это «ыр» тоже полагается.

— Дева из Илданмары. — Почтенный Унгла забрал шар, так и паривший над руками Лэдда, и сделал несколько шагов к Ирмаске. Лэдд только сейчас почувствовал, как у него трясутся руки. Тяжело шар держать! — Даю тебе три дня с твоим другом, а после ты должна будешь его покинуть и вернуться домой.

— Но почему? — возмутилась Ирмаска. — Я мешать не буду и никого не стесню! Останусь в городе и видеться с ним буду, пока он учится, о доме напоминать…

Почтенный Унгла улыбался, и она с каждым словом становилась всё менее уверенной.

— Невозможно. Ученик колдуна на десять лет лишается имени и права знаться с семьёй.

—Но… но как же?.. — Взгляд Ирмаски беспокойно заметался, будто она надеялась отыскать довод где-то в зале, и вдруг упал на шар. — А может… может, у меня тоже дар есть?

Оба колдуна, и Дагна, и почтенный Унгла, внимательно смотрели на неё. Старик — с сочувствием, девушка — с любопытством.

— Нет у тебя дара, дева, — наконец сказал почтенный Унгла.

— А вдруг?

Ирмаска потянулась к шару, и колдун позволил ей это. Шар, который было снова заполнился кровавым облаком, внезапно опустел и упал, словно стал в одно мгновение каменно тяжёлым. Размеренный шум, с которым он катился по полу, потонул в крике Дагны:

— Инаи́сь!

Лэдд прежде не слышал этого слова, но выкрикнуто оно было так, будто означало нечто ужасное. Дагна испуганно продолжала:

— Почтенный Унгла! У неё же не то что дара нет, она — инаись!

Старик, ставший вдруг печальным, как Оннакс на похоронном обряде, кивнул, а затем отвесил Дагне подзатыльник.

— Найди мне стихийных колдунов, — строго приказал он.

Дагна, надувшись, убежала вниз по лестнице, а Лэдд, не зная, что делать, остался стоять. Он прижал к себе растерянную Ирмаску и почему-то не мог больше смотреть на почтенного Унглу. «Почему-то», в отличие от головокружения на лестнице, не было колдовским — оно жило внутри Лэдда, где-то между почтением к старшим и обыкновенным страхом.

— Что это за слово, «инаись»? — всё-таки спросил он, скосив глаза, потому что ответ нужен был Ирмаске, а сама она бы не спросила. На неё неприятное «почему-то» сейчас должно было давить во сто раз сильнее.

— Злое слово, обидное, — медленно произнёс почтенный Унгла. — Ступай домой, дева, как три дня пройдёт, и никому про это слово не говори.

— Это опасно? — вновь спросил Лэдд.

— Нет, — твёрдо ответил Унгла. — Ступайте. Ходите по городу, зайдите в Дом Знаний Хенги́ль. По берегу Сярморя погуляйте… Вечером возвращайтесь — вам обоим приготовят место.

— Благодарим, почтенный Унгла! — проговорила Ирмаска и, отстранившись от Лэдда, поклонилась. Лэдд тоже поклонился, и они вместе направились вниз, провожаемые долгим взглядом почтенного Унглы.

После полумрака бесконечной лестницы рыжеватое предвечернее солнце казалось почти нестерпимо ярким. По Сярморю, которое отлично просматривалось с площади у Чертога Троелуния, перебегали от запада к востоку медные пятна, похожие на следы не ко времени заглянувшей осени. Солнце, очевидно, уставшее за день, почти село на скалу, прикрывавшую Саяндыль с запада, и мир понемногу окрашивался в новые для Лэдда цвета.

Он стоял на белокаменной площади, под стеной Чертога Троелуния, и держал за руку свою Ирмаску. Лучше бы послушал старосту — тот не хотел отпускать дочь из Илданмары, да и Оннакс его поддерживал. Оннакс… может, знал про инаись? Почему не сказал тогда? И что вообще это значит?

— Я завтра уйду, — глухо сказала Ирмаска. — Мне здесь не рады, в отличие от тебя.

— Куда ты уйдёшь? Одна вверх по реке… — Лэдд вздохнул и, не отпуская её руки, двинулся в сторону Сярморя. Ирмаска потянулась следом. — Гномьего корабля дождись хотя бы.

Гномьи корабли поднимались к Ветреной горе четырежды в год: в последний месяц весны, в два летних месяца и в первый месяц осени. У гномов был свой собственный календарь, но для хенгиль — волков, если по-простому — поход их корабля вверх по Гарталгы, к Ветреной горе, обычно выпадал на середину месяца. Если Лэдд правильно подсчитал, следующий корабль пойдёт как раз через три-четыре дня.

— Ты даже не сказал… не попытался встать на мою сторону.

Лэдд оглянулся. Ирмаска на него не смотрела: её взгляд, как нарочно, блуждал не то по желтоватым крышам ближайших к Чертогу домов, не то по блестящим водосточным трубам.

— Я… — Лэдд застыл. Он продолжал размеренно двигаться вперёд, но в его мыслях вдруг возникла развилка: что он должен был сделать? — Почтенный Унгла сказал, что во время обучения нельзя видеться с семьёй. А ты мне всё-таки семья, значит, и с тобой нельзя.

— Семья, значит… — Ирмаска вырвала руку. — Ты ради троелунной столицы от меня отказываешься!

На улице, по которой они шли, было мало народу, и поэтому все обернулись на шум. Лэдд устыдился: это в Илданмары кричать можно, в городе люди, наверно, гораздо приличнее.

— Не отказываюсь. — Развернувшись, он попытался вновь поймать её ладонь. Не смог. — Мне вождь наказал учиться. А у учения есть свои правила. Ну, хочешь… хочешь, я спрошу, могу ли отказаться? Меня и шаманом быть устроит.

— Не позволят, — негромко произнёс кто-то.

Лэдд завертел головой. Ближе всех — не рядом, но так, чтобы можно было говорить тихо — находился только один человек. Молодой хенгиль в сиреневом жилете и бусах из белого жемчуга неспешно брёл в сторону Чертога Троелуния.

— Колдуну нельзя не обучиться, — добавил он, посмотрев в глаза Лэдду, — необученный, он опасен, особенно если стихийным даром обладает. Ты часом не стихийник?

— Лёд — стихия?

— А то ж! — Хенгиль с уважением кивнул и зашагал дальше.

— Но я всё равно спрошу, — тихо пообещал Лэдд.

Ирмаска, казалось, из последних сил сдерживала слёзы.

Лэдд всё-таки ошибся: гномий корабль уходил к Машраву не через три или четыре дня, а сразу на следующий — Ирмаска едва успела ухватить проездной лист. Не то чтобы на север очередь выстраивалась, просто листы за пять часов до отплытия выдавать переставали, чтоб при посадке лишней суеты не возникало.

Теперь Лэдд стоял на причале в устье Гарталгы и смотрел вверх по реке, на отчаянно чадящий механический корабль. Ирмаска была где-то там, на палубе, но ветер дул на Сярморе, и её невозможно было разглядеть за чёрными клубами дыма. Лэдд всё равно махал ей рукой — вдруг это он её не видит, а она его — запросто.

Когда корабль превратился в дымную, колышущуюся точку, едва различимую вдалеке, Лэдд наконец отвернулся и поплёлся к Чертогу Троелуния. Там его ждали.

Ещё вчера вечером, когда Лэдд и Ирмаска вернулись с долгой и давяще молчаливой прогулки по городу, Дагна сообщила, что в два часа пополудни его будет ждать колдунья, к которой его определили в ученики. «Я же говорила!» — буркнула на это Ирмаска.

Наверное, она думала, что колдунья — очередная красавица. Почему-то все — и Лэдд, на самом деле, тоже — думали, что колдуньи не стареют и до конца сохраняют прекрасный облик. Как Иръе, например, хотя она, несомненно, больше, чем колдунья. Она — зима!

Выйдя в заросший крохотными, по пояс, голубыми ёлочками внутренний двор, Лэдд никакой красавицы не увидел. Посреди засыпанной мелкими гремучими камешками площадки его ждала низенькая, крепко сбитая женщина с красным лицом и тёмной, мышастой сединой. Лэдд подумал, что её дедушка вполне мог быть гномом.

— Рау́ба, — коротко представилась колдунья. — Расскажи, что уже умеешь.

— Гадать по Лунам, — ответил Лэдд. — Лечить по мелочи, травы знаю… Видимо, это не то, что нужно…

С каждым его словом лицо Раубы принимало всё более разочарованный вид. Должно быть, шаманские умения для колдунов были сродни игре в ножички для охотников.

— Дар давно проявился?

Лэдд молчал. Что-то по урокам Оннакса он делал лет с семи, но считалось ли это проявлением дара? Видя его замешательство, Рауба громко вздохнула и спросила по-иному:

— Тебя полгода назад обнаружили — что ты тогда делал?

— Блуждал в метели, чуть не замёрз насмерть.

Про Иръе Лэдд не говорил никому и никогда. Если уж быть совсем честным, то, когда прибыл волчий вестник, сообщивший, что он колдун, Лэдд смотрел на лунный цветок в Илданмары и чувствовал холодные тонкие руки на своём сердце. «Не поминай зиму», — так говорили охотники.

Раубу ответ устроил.

— Понятно. Колдовал, но не осознал. Пошли.

Хрустя камешками, они переместились на край площадки, в густую тень пяти почтенных сизых елей. Там Рауба плюхнулась на потрескавшуюся деревянную скамью и похлопала ладонью рядом с собой. Лэдд сел, и колдунья заговорила:

— Есть разные источники дара: собственная душа, высшие силы, природные источники… Есть разные виды дара… — Рауба тяжело вздохнула, словно это ей уже третий час преподавали хозяйственный счёт, а не она только-только начала урок колдовства. — Ты почитаешь об этом сам — я дам список книг. Появятся вопросы — приходи, задавай — не маленький.

Лэдду показалось, что у него из-под носа увели очень важные сведения, но он почтительно кивнул. Рауба продолжила:

— Одна из ветвей колдовства — или видов, если хочешь, — это колесо стихий. Говорят, они непрерывны в своей взаимосвязи и перетекают одна в другую — оттого и колесо, но во всей истории мира только семь колдунов освоили более четырёх стихий.

Во всей истории мира? То есть семь колдунов на многие тысячи лет?! Это… мало.

— Сколько их всего? — спросил Лэдд.

— Восемь, — ответила Рауба и заговорила нараспев: — Огонь-и-вода, воздух-земля, лава-и-лёд, глина-молния.

Последние две встали в ряд не очень хорошо, но получившаяся считалочка Лэдду понравилась: её легко будет запомнить. Оннакс часто выдумывал что-то подобное, чтобы научить его действовать в строго определённой последовательности. «В лохани вода, два еловых костра, вокруг обойти, погремушкой гремя. Ветер шумит, вода забурлит — в облаке пара волчатку узри» — так он учил искать заблудившихся детей.

— Должна, правда, сказать, что стихии в колесе идут в ином порядке. Ну да прочитаешь.

— Почтенная Рауба, твоя стихия — воздух? — наобум ляпнул Лэдд. Её непостоянство — очень просилось на язык слово «ветреность» — его беспокоило.

— Зем-ля! — Рауба хохотнула. — Оба стихийных колдуна Троелуния — земля да глина. Далеко ото льда! Готовься к тому, что тебе многому придётся самому учиться. Ну да у стихий всегда так.

Лэдд подавил тяжёлый вздох: она издевается? Вероятно, у колдуньи есть какие-то более важные и приятные дела, чем обучение какого-то там волчатки из дальних далей, но она же может сказать об этом прямо!

— Первый урок, — провозгласила Рауба воздев палец к небу, — состоит в том, что сила живёт внутри колдуна. И не она приходит, а он её зовёт. Вот вы, шаманы, у Лун совета испрашиваете. А тут иначе, тут требовательнее быть надо. К себе в первую очередь.

— То есть?

— Иди к роднику и потребуй от себя льдину.

Рауба махнула рукой с короткими толстыми пальцами куда-то по другую сторону от елей. Лэдд встал, обошёл их и действительно увидел родник — тонкую струю воды, текущую в выточенную временем каменную чашу. Он сунул пальцы под струю, и они словно бы покрылись ледяной коркой, настолько холодной оказалась вода. Не впервой — вокруг Илданмары похожих ледяных источников можно было насчитать с десяток.

Льдину, значит, потребовать? Лэдд уселся, скрестив ноги, на еловый ковёр у родника и задумался.

— Лёд лежит между водой и воздухом, — подсказала Рауба со скамейки.

Об этом Лэдд знал: ветер несёт холод — вода замерзает. Но ему, если он правильно понимал, нужно было не заморозить воду воздухом, а сразу взять откуда-то лёд. Лэдд снова обмакнул пальцы в воду и прикрыл глаза.

Вот она, холодная — ледяная! — вода. Так же ощущался и лунный цветок на ладони. Так холодно, что даже горячо. Вода согрелась от тепла кожи и падала с пальцев крупными каплями. Нет, наверно, «горячо» ко льду лучше не пристраивать. Лэдд вновь зачерпнул воды. Холодно. Холодно — когда невзначай стряхнёшь откуда-нибудь иней рукой без перчатки; когда дверь неплотно закроешь и весь дом выстудишь; когда снежный ком катаешь, чтоб кому-нибудь за шиворот забросить, — бывало и такое. Ну, и лунный цветок, конечно, когда на ладони цветёт — это тоже очень холодно.

Лэдд открыл глаза. Вместо капель воды на его ладони лежал иней. Даже не совсем иней, а как будто крупные, толстые снежинки, больше напоминавшие цветы, которые девушки вырезали из ткани на украшения для праздничных платьев.

Поднявшись, Лэдд обошёл ели и вернулся на скамью к Раубе. Та придирчиво осмотрела покрытую инеем ладонь, стряхнула снежинки — и они неторопливо полетели к земле, переливаясь бело-голубым сиянием и совсем не тая. Только упав на тёплые от летнего солнца камешки, снежинки превратились в лужицы.

— Отлично! — Колдунья широко улыбнулась. — Теперь сиди и повторяй. Без воды! — Она одёрнула поднявшегося было Лэдда и усадила обратно. — Я же сказала: внутри она живёт!

Это оказалась задача посложнее. Вот как из себя настоящий лёд выдавить? Сделать что-то… из ничего! Оннакс учил (он называл это услышанным от гномов словом «физика»), что нечто из ничего не возникает. Река течёт, потому что на горе тает снег. Огонь горит, потому что есть искра и воздух. Так почему же из ничего должен появиться лёд?

Или… «сила живёт внутри», так? Её же можно взять за условное нечто? Вот получить одно нечто из другого уже более возможно. Лэдд фыркнул: мыслилось-то просто, но как выйдет на деле?

Он вытянул руку вперёд ладонью вверх, снова прикрыл глаза и представил, как нечто бежит сквозь его руку (оно же, наверное, где-то недалеко от сердца живёт — там удобнее). От плеча через локоть к кисти — и опадает на пальцах льдистым осадком. Как снежинки ловить!

Руку вдруг свело судорогой, пальцы ожгло. Лэдд зашипел и распахнул заслезившиеся глаза. Его ладонь покрывала равномерная корка льда, в точности повторявшая все складки на коже. Корка показалась Лэдду красивой, как переливающийся на солнце панцирь весеннего жука, но как же руке от неё было больно!

— Дар по-настоящему не вредит своему колдуну… кроме первого сознательного опыта, — усмехнулась Рауба. — Размораживай обратно.

— Чем первый сознательный опыт отличается от остальных? — прошипел Лэдд, растирая ладонь второй рукой. Вместо представления о том, как лёд стаивает с его кожи, в голове рождались наговоры вроде Оннаксовых: «Лёд, уходи, меня отпусти». К удивлению Лэдда, помогло.

— Ты ещё не знаешь, что тебе от него может быть больно, — пояснила Рауба. — Второй урок: сила течёт рядом с кровью, и обращаться с ней надо соответственно. Выпускать не много, а ровно сколько надо; не разбрызгивать, а лить осторожно; восполнять запас, отдыхая, когда требуется.

Сравнение выходило неприятным.

— Зачем вообще кровь выпускать?

— В Илданмары так не делают? — удивилась Рауба. — И хорошо, что не делают, как по мне-то. Нужно иногда для колдовства — ну да почтенный Унгла расскажет лет через двадцать, если доживёт.

Лучше, наверно, было бы сказать «если доживёт Лэдд», а не почтенный Унгла. Лёд растаял, но тягучая боль всё ещё гуляла по руке от кисти до лопатки, заставляя скрипеть зубами.

— Как понять, сколько крови… то есть силы надо выпускать?

— Путём проб и ошибок, — сказала Рауба, пожав плечами. — Иди-ка отдыхать. До завтра — никакого колдовства, книжки читай.

Она вынула из огромного кармана сбоку платья изрядно мятый листок и протянула его Лэдду. Брать пришлось левой рукой.

— Спасибо! — Лэдд неловко поклонился, на что Рауба только отмахнулась.

Стараясь держать руку как можно осторожнее, Лэдд поплёлся в выделенную ему келью. Чертог Троелуния не ограничивался башней и стеной, в пределах этой стены помещался десяток различных зданий, больше всего напоминавший Лэдду отдельный город в городе. Конюшни, мастерские, особое строение для изготовления колдовских снадобий… Жилой дом в Чертоге был один. Он отстоял так далеко от башни, как только возможно, и имел целых четыре этажа. На первом располагались кухня, большая общая трапезная и разные хозяйственные помещения; на втором и третьем жили колдуны. Четвёртый этаж, как понял Лэдд, обычно пустовал, но при надобности туда селили гостей.

Самого Лэдда определили на третий этаж, где жили мужчины. На тяжелых тёмных дверях там красовались блестящие цифры от одного до четырнадцати, налепленные в совершенном беспорядке. Видимо, после смерти какого-нибудь колдуна порядок смещался, цифры перевешивали, ученика селили в пустую келью, а сами колдуны оставались на своих местах. Собственно говоря, личной циферки Лэдду в ближайшие десять лет не полагалось — ученик ещё не колдун.

В келье не было никаких следов предшественника. Там вообще ничего не было: вытянутый круг лежанки, стул да стол — настоящий письменный, в Илданмары такой только у старосты был — остальные в нём не нуждались. Над столом было окно, выходившее в теневой угол — должно быть, зимой от него дует и морозит. Напротив лежанки стоял большой сундук, в который Лэдд вчера переложил вещи из заплечного мешка. На надверном крючке висела тёплая накидка, вышитая по вороту и рукавам Ирмаскиной рукой.

Лэдд не стал разбирать постель — день же ещё! — и повалился поверх покрывала, накрывшись вместо него снятой с крючка накидкой. Он хотел прилечь на полчаса и честно пойти за книгами, но вместо этого уснул, едва коснувшись головой подушки.

Проснулся Лэдд на рассвете. В утренние часы его теневое окно оказывалось как раз на пути солнца, и оно радостно заглядывало в гости, щекотало глаза. Щурясь и тщетно пытаясь закрыться рукой, Лэдд подумал, что было бы забавно попробовать создать ледяное окно — свет сквозь него проходить всё равно будет, а вот настойчивый жар, возможно, нет. Лэдду, впрочем, до такого ещё далеко.

Рука больше не болела и двигалась свободно, без судорог. Спал Лэдд намного дольше, чем обычно, но чувствовал себя отдохнувшим в меру, а не разбитым, как до́лжно бы. Возможно, колдуны чем-то похожи на охотников: много сил тратят и, как следствие, много спят или много едят. Сам Лэдд, будучи учеником шамана, на охоту ходил нечасто, но прекрасно знал, насколько это утомительное занятие.

Если уж совсем не лукавить, то сейчас Лэдду тоже есть хотелось — так, будто он даже не охотился, а наперегонки с оленем бегал, и притом олень сильно от него отстал.

Лэдд со смехом вернул накидку на крючок, надел чистую рубаху, умылся холодной водой (она текла прямо в доме, из особой трубки в дальнем конце этажа!) и направился вниз — искать, что бы можно было съесть так рано утром.

От кого-то — кажется, от старосты — Лэдд слышал, что городские жители спят чуть ли не до обеда, так что встретить кого бы то ни было он не ожидал. Однако, к его удивлению, на кухне уже суетилась молодая женщина в длинном переднике. У неё пёкся хлеб и варилась густая каша, а на отдельном огнекамне исходил паром большой медный чайник.

— Добрый свет! — улыбнулась женщина. — Ты, верно, ученик Раубы?

— Добрый свет, почтенная, — учтиво поздоровался Лэдд. — Верно.

— Пф! Это Игди́е, первая колдунья Троелуния, у нас почтенная! И Горра с Раубой иногда. А я ж даже не колдунья — так, наись…

Лэдд зацепился за это слово. Почти знакомое, родственное давешнему злому «инаись», оно кололо любопытство липкими иглами льда.

— Что значит «наись»? — спросил Лэдд, отмахнувшись от мысли, что было бы более вежливо для начала представиться и узнать её имя. Успеется! И он, в конце концов, деревенщина с Ветреной горы — может правил приличия и не знать.

— Какое-то подобие дара имею, но могу лишь что-то малозначительное: наговор сделать, потерянную вещь найти, порчу на желудок навести… Голодный? — вдруг спохватилась она. — У меня тут всё почти готово. Каша — манная, с комочками.

— Только без порчи, пожалуйста, — попросил Лэдд, присев на край лавки у большущего деревянного стола, кое-где присыпанного мукой.

Женщина расхохоталась и, споро стряхнув муку в железную миску, плюхнула перед ним полную тарелку вкусно пахнущей каши. Тут же рядом появились ложка, хлеб с толстым куском сыра и пузатая кружка травяного настоя. Пока Лэдд ел, женщина не переставала болтать. Звали её Лси́тья, она всю жизнь прожила в Саяндыли, стала женой колдуна Сырги́ — между прочим, уже десятого! — и теперь служила Троелунию тем, что кормила этих вечно голодных и вечно спешащих, суетливых, не берегущих себя — хотя некоторые были, несомненно, более благонадёжны, например, почтенные Унгла и Игдие — колдунов. Оказалось, далеко не все колдуны жили в Чертоге: постоянно тут обитали только Унгла и Дагна, ну, и Тогрейн да Сырга жили недалеко. Остальные двадцать три колдуна были рассеяны по всему материку, но каждый из них мог найти приют в Чертоге.

— Лситья, а расскажи про наись подробнее? — попросил Лэдд, когда она ненадолго умолкла.

— Подробнее? — Она задумалась. — Академических сведений не дам — не обладаю я ими, но… это какое-то не наше слово, вроде как маэрденское. Означает, что в женщине есть какая-то сила, которой всё же недостаточно для полноценного колдовства.

— В женщине? — переспросил Лэдд. Прежде всего, ему были непонятны слова «академический» и «маэрденский», но они могли и подождать.

— Если в мужчине, то слово твердеет: наис! — Лситья взмахнула рукой, будто что-то разрубала. — Ещё инаис есть, ну, и инаись, конечно.

— А это кто?

Лэдд спрашивал как можно более независимо, но Лситья всё равно посмотрела на него с сочувствием. Ирмаску она позавчера не видела — они с Лэддом ужинали в городе, но, видимо, кто-то ей уже всё растрепал.

— Это полная противоположность. Не просто дара в человеке нет, силы вообще ни на что не хватает. Инаись живёт, дайте Луны, сотню лет.

Сколько?! Это же всего треть от человеческой жизни! К столетию некоторые даже жениться не успевают. Ирмаскиному отцу только три года, как сто исполнилось!

— Грустно это, но ничего не поделаешь, — сокрушённо сказала Лситья и, порывшись в большой плетёной корзине на высокой табуретке, протянула Лэдду леденец на палочке. — Иди. Рауба раньше двух в Чертоге не появится — у неё работа до полудня где-то далеко отсюда.

Лэдд поблагодарил её и выскочил из кухни. Леденец был в виде голубого полумесяца — фигурный жжёный сахар с тёртой ягодой, любимое детское лакомство, знакомое всем на материке. Вот так. Лэдд в свои двадцать восемь многим казался ребёнком, Ирмаска, только прошлой осенью справившая совершеннолетие, — и вовсе. А ведь получается, что совершеннолетие — двадцать пять лет — для неё целая четверть жизни! Лэдд даже не знал, хорошо ли, что Ирмаска так об этом и не узнала. С одной стороны, у неё есть годы счастливого неведения, только смутное беспокойство от злого слова и останется. С другой же — что будет, когда Ирмаска начнёт стареть раньше, чем подруги? От неё отвернутся, сочтут проклятой… Лэдд останется рядом. В ответ на её обещание.

Леденец оказался вкусным, но сахар скрипел на зубах.

В помещении властвовали полумрак, прохлада и теснота. Его полностью занимали тяжёлые шкафы из тёмного дерева, своей грузностью напоминавшие гномьи дома где-нибудь в пещерах Машрава. Окна здесь походили на их же осветительные шахты: таились в неприметных местах и рассеивали вокруг незаметный яркий свет. Даже свои блестящие камни — у гномов такие висели на потолках пещер — тут имелись: в шкафах сверкали корешки книг. Не все, меньшая часть, но и тех, что сверкали, было достаточно для сравнения с гномьими камнями.

Собрание книг в Чертоге Троелуния заставляло Лэдда чувствовать себя дикарём. В Илданмары, разумеется, тоже были книги: у Элэмэ, учившего детей грамоте и счёту, у старосты и Оннакса… Были и учётные книги: хозяйственные, лабазные, охотничьи — пожалуй, они в Илданмары составляли господствующее большинство.

Лэдд поморщился: «господствующее большинство» выползло из заумных глубин книги, которую он читал. С помощью этого большинства Совет вождя помогал собственно вождю решать всякие-разные проблемы государства Хенгиль. А проблем этих было немало: государство занимало — вот это Лэдд знал и раньше — весь Верхний материк, кроме шести надземных городов гномов, а население его составляли несколько сотен племён, лишь треть которых жила оседло. И вот поди найди другие две трети во всей Вара-йиль, чтоб, например, про новый налог им рассказать.

Вара-йиль… Лэдд сложил подбородок на ладони и прикрыл глаза, вспоминая карту Ирго, которую видел в Доме Знаний Хенгиль. Материк был чем-то похож на кривой округлый треугольник, поставленный остриём вверх. Из правого нижнего угла к нижней половине верхней левой стороны ползла-змеилась длинная горная цепь, называемая Лэлэ-йиль. Горы на большом изображении Ирго рядом с картой («Модель», — значилось на подписи) поднимались и опускались, точно как буквы в слове «лэлэ». Видимо, поэтому древние хенгиль так их и назвали.

Вара-йиль, равнинной землёй, звалось всё, что не горы и не верхний угол. Верхний угол на карте и даже на модели был закрашен чёрной краской и надписан как Чарги-йиль — тёмная земля. Про неё во всём Доме Знаний не нашлось ни единого упоминания. Да, наверное, и не надо: все знали, что это злая земля, которая полнится болезнями, проклятьями и нечистыми духами. Может, что-нибудь о ней можно прочесть у колдунов, но Лэдд пока не собирался этого делать — ему за глаза хватало Вара-йиль и государственного устройства Хенгиль.

Значит, Вара-йиль. Бескрайние бледно-зелёные земли очень понравились Ирмаске: разглядывая модель и карту, она говорила, что хотела бы там побывать и что там, должно быть, растут очень красивые цветы. На взгляд Лэдда, красивее всё-таки были цветы Лэлэ-йиль, но их он видел вживую, а растения равнин — только на рисунках в Доме Знаний, которые часто были сделаны одними чернилами и не раскрашены.

Пожалуй, Лэдд тоже хотел бы побывать в Вара-йиль и получить венок из тамошних цветов. Если его сплетёт Ирмаска, то какое ему дело, что там за цветы?

С тяжёлым вздохом Лэдд снова взялся за книгу. «Помимо Совета вождя имеет место у Хенгиль Совет племён — совещательное образование, собираемое вождём-ахэвэ раз в три года или же чаще в случае, если нечто чрезвычайное требует немедленного внимания, как было в числе прочего с вопиющим случаем на юге Вара-йиль, над гномьим городом Пигашем, в 4 509 году Седьмой эпохи», — сообщило ему «Устройство жизненного и государственного уклада Хенгиль», написанное Гвеком Ёиром два года спустя. Лэдд читал эту книгу уже неделю — по два часа каждое утро, а продвинулся всего-навсего до пятьдесят второй страницы. Гвек Ёир постоянно ссылался на что-то общеочевидное, но совершенно непонятное деревенщине из замкнутого мирка Ветреной горы.

Вот и сейчас Лэдду пришлось лезть в лежавший тут же, на столе, географический справочник 4 323 года, за Пигашем, а потом мучиться догадками, что такого вопиющего могло приключиться в крупном подземном городе металлургов, раз происшествие отразилось на Вара-йиль.

— Сложно? — участливо спросил кто-то.

Возле узкого письменного стола, воткнутого в подоконную нишу в дальнем углу книгохранилища, стоял хенгиль, которого Лэдд видел в первый день в Саяндыли. Высокий, со льняными кудрями, в том же сиреневом жилете и с бусами белого жемчуга. От Гвека Ёира Лэдд уже знал, что белый жемчуг — знак семьи ахэвэ. Для самого вождя этот человек выглядел слишком молодо (едва ли старше Лэдда, но кто этих колдунов разберёт?..), стало быть, сын или внук. Лэдд вскочил, собираясь поклониться, но хенгиль отрицательно качнул головой.

— Тогре́йн Варны́, тринадцатый колдун Троелуния, — назвался он и пояснил, коснувшись пальцами бус: — Сын ахэвэ.

Это можно было понять ещё по родовому имени: в основном хенгиль хватало имени собственного или, в случае белородных, имени отца. Некоторые же цепляли следом за ними имя рода или прозвище, прилипшее за какие-то заслуги. Так, родоначальника Илданмары звали Илдан Дунгеле́н — от Д́унгеле, его родной земли.

Лэдд хотел было представиться в ответ, но обнаружил, что его язык теряется ещё в начале «л» и начинает гулять во рту, словно его хозяин замёрз или пьян.

— Ученик Раубы, я знаю. — Тогрейн сочувственно вздохнул. — Пока тебя не признают колдуном, ты лишён имени. Так со всеми бывает, и никто не знает причин. Когда я сам проходил обучение, почтенный Унгла сказал, что кто-то древний и могущественный — не то колдун, не то дух, не то… — проклял своих учеников и так сильно, что проклятье распространилось на всех.

— Это… жестоко. — Лэдд вновь овладел своим языком. Всё хорошо, если не пытаться произнести «л-л-лэ».

— Так сложно или нет? — Тогрейн навис над столом, опершись о него руками, и кивком указал на книгу.

— Читать — несложно. — Лэдд покачал головой. — Но здесь упоминается и не объясняется столько того, чего я не знаю!..

Тогрейн оглядел разложенные по столу словарь, географический справочник и свёрнутый вчетверо листок с пометками и ушёл куда-то в посвёркивающий корешками полумрак. Вскоре он, однако, вернулся с табуреткой и сел сбоку от Лэдда, через угол стола.

— Над чем ты сейчас?

— Совет племён, Пигаш, 4 509 год, — отчитался Лэдд.

Тогрейн прищёлкнул пальцами обеих рук.

— А! Помню, помню… Гномы увлеклись какой-то своей инженерией — а у них колдунов ничтожно мало, вот и лепят всякую механическую ерунду — и обвалили потолок над частью города. Беда в том, что на нём зимняя стоянка Дандары́ находилась. Это летом случилось, к счастью, так что люди кочевали и никто не пострадал. Совет племён тогда собрали, чтобы придумать, как с гномов убытки стрясти.

Не то чтобы Лэдд часто имел дела с гномами, но Илданмары торговал с ними по мелочи, и он непонаслышке знал, что гномы за каждую серебрушку удавятся. А тут — целая стоянка!

— И чем кончилось?

В сощуренных глазах Тогрейна на миг сверкнула сталь. И тут же пропала, сменившись кошачьей безмятежностью. Слыхал Лэдд про таких котов: маалы хоть и жили в Вара-йиль, а на всю страну своей цапучестью славились. Ты ему мяса кусок, а он — цоп! — и, хоть и невелик, с собаку, а руку по локоть оттяпает.

— Они отстроили в Дандары каменный город.

Каменный! Ради такого стоило собирать Совет племён… или руку, раз пошло сравнение с маалом, оттяпать.

Тогрейн подцепил книгу и спросил:

— Зачем тебе Рауба именно эту книгу дала? Она даже для образованного человека сложная и нудная!

За «образованного» необразованный Лэдд хотел было обидеться, но пока — пока! — Тогрейн был кругом прав. Но… как же можно образоваться, если не читать сложные и нудные книги? Домом Знаний сыт не будешь!

Лэдд достал из кармана разглаженную и сложенную побережнее бумажку со списком книг и показал Тогрейну.

— По её словам, здесь про место колдунов в государстве лучше всего рассказывается.

Тогрейн с сомнением оглядел список и закатил глаза.

— Вот и читал бы о месте колдунов. Про государство у тебя тут другая книга имеется. Хотя… ладно, кто я, чтобы с третьей колдуньей спорить? — Он полулениво-полупренебрежительно подпёр щёку рукой и заговорил: — Слушай. Потом прочитаешь для закрепления и все сторонние замечания расшифруешь.

— Рас… что?

— Разгадаешь. Шифр — это как загадка, только в основном в текстах. Фрагнарское слово, а туда из Линана пришло. Фрагнар — это…

— Я знаю. Уже попадалось. И про Линан знаю, ещё дома читал.

У Элэмэ был сборник сказок разных народов, и Линан там упоминался, как далёкая жаркая страна, где властвуют песок и солнце. Сам учитель, когда ученики подрастали, объяснял про материки и условия жизни на них.

— Хорошо! — Тогрейн примирительно улыбнулся. — Тогда про место колдунов. Если верить почтенному Унгле, колдунов-хенгиль одновременно насчитывается немногим более сотни. Большинство из них не сильны — вот как Лситья. Тех же, что что-то из себя представляют, находят либо Троелуние, либо колдуны, служащие ветвям, а не государствам. На Ирго, например, Хаагардский маяк есть — там хенгиль много, но Маяк нам не подчиняется, он сам по себе. В Чертоге Троелуния же колдунов обычно двадцать восемь — так вот сложилось. Мы народу и за лекарей, если надо, и штуки всякие мастерим… В общем, колдуем по-разному хенгиль на пользу. Стихийные колдуны чаще воинами становятся — их сила весьма разрушительна и пригодна против разного рода чудовищ. Хотя и в мирной жизни ей применение можно найти.

Лэдд задумался. Всю неделю, что он медленно, но неуклонно учился управляться со льдом, ему никак не приходила в голову очевидная мысль, что свои новые умения он однажды начнёт применять. Может, потому, что пляшущие снежинки и покрывающееся льдом тело казались совершенно бесполезными. Но… он же уже думал про ледяное окно? А можно, к примеру, ледяную корку на кого другого наслать и оставить на нём — жуткая смерть получится. Лэдд потряс головой: нет, не надо ему такого, лучше уж по старинке, из лука или гномьего эшверша. Впрочем, эшверш, если не птице голову отстреливать, тоже страшные раны оставляет. Оннакс лечил лет пять назад волчатку одного из владевших этой штукой охотников: мелкий дуралей уволок отцов эшверш поиграться и в итоге ногу потерял.

— Лёд, подозреваю, может помочь наводить мосты, — продолжал Тогрейн, — или нечисть Чарги-йильскую замораживать… Это даже полезнее моей глины будет!

Так вот кто тут второй стихийный колдун… Заодно и понятно, почему Лэдду именно Раубу в учителя назначили — Тогрейн, судя по возрасту, сам совсем недавно был учеником.

Во мраке шкафов раздались решительные шаги, приклацывающие, будто башмаки подбиты гвоздями. За ними последовал громкий басовитый голос:

— Тогрейн! О, вот ты где!

Всё свободное пространство, которое ещё оставалось в углу, вмиг оказалось заполнено. Вошедший был не то чтобы высок, но точно широкоплеч сверх меры. Светлые волосы, перетянутые шнурком, сиреневая рубаха и подвеска с крохотными, почти незаметными на широченной груди бусинами в цветах Троелуния.

— А, Сырга… — Тогрейн качнулся на табуретке, запрокинув голову к собеседнику. — Возьмём ученика с собой? Скучно же неделю над книгами киснуть!

Сырга — Лэдд прежде его не видел, но знал, что так зовут мужа Лситьи, — смерил его внимательным взглядом и уточнил:

— Рауба в котором часу приходит?

— После двух, — ответил Лэдд.

— Тогда идём.

Заложив страницу чистым куском бумаги, Лэдд вслед за Сыргой и Тогрейном покинул тесный полумрак книгохранилища. Снаружи, за пределами тенистого внутреннего двора с голубыми ёлочками, землю грело утреннее солнце. В городе оно играло светом и тенью, но за его стенами светило прямо. Они поднялись выше по склону, а затем спустились в длинную долину, откуда не было видно Сярморе; даже Саяндыль поднималась над скалами только башней Чертога и далёким маяком. На всю долину расстилались луга — светлые, изжелта-зелёные, будто полупрозрачные. Над ними тут и там вставали серые валуны, казалось, отбросившие своё многовековое каменное равнодушие, чтобы восхититься летним светом. Робкие цветы тоже поднимали свои венчики над сочной луговой травой, подставляясь под солнечные лучи. А облака, извечные враги солнца, разбежались — лишь два или три из них прилепились к высоким горам вдали, чтобы оттуда мелкопакостно грозить золотому светилу.

— Хорошо! — Торгейн заткнул за ухо голубой цветок на длинном остролистном стебле и блаженно зажмурился, заложив руки за голову.

— Хорошо, — согласно крякнул Сырга, но тут же пробурчал: — Лопа́чек только завёлся. Лситья говорит, за ягодой ходить невозможно стало.

— Шамана бы… — пробормотал Тогрейн. — И пару воинов в помощь.

— Дык посылали! И шамана с воинами, и двух шаманов, и трёх шаманов… Хитрый больно попался — видать, старый и опытный. Потому я туда иду. И вы двое.

— Предвижу ту ещё забаву! — провыл Тогрейн, явно кого-то передразнивая.

— Кто он такой, лопачек? — спросил Лэдд, всё это время внимательно слушавший их разговор в поисках объяснений.

— Нечисть мелкая, прыгучая, — пояснил Тогрейн. — Чёрный, одноглазый, однорукий, одноногий… Обитает в Чарги-йиль, но время от времени и в другие земли забирается. Особенно Лэлэ-йиль любит — здесь прятаться удобнее. Кроме того…

— Любит притворяться чёрным туманом, — перебил Сырга, — и обладает поистине бездонным желудком.

— Лошадей целиком лопает! — вставил Тогрейн.

— Помрёт, если сломать ему шею.

— Так обычно в преданиях делают. На самом деле надёжнее снести ему голову.

Они всё шли и шли по пологому склону ко дну долины. Там, внизу, чернело, не отражая неба, круглое озеро, больше напоминавшее колодец. На валунах грелись в лучах всё поднимавшегося солнца маленькие узорные змейки, над травой и цветами кружили поющие пчёлы. Долина прямо-таки дышала летом. Ветра не было, и воздух стоял, напитываясь запахами медовых трав и горячего камня. Было почти жарко — в Илданмары это слово можно было сказать, только сидя у очага.

Сырга и Тогрейн продолжали пререкаться, выбирая, какой же всё-таки способ убийства лопачка будет вернее. Лэдд подумал, что главное — повредить шейные позвонки или что-то другое в шее, а уж как именно это сделать, зависит скорее от обстоятельств.

Тем временем они наконец достигли озера, и — вот! — на дальнем его берегу встало чёрное туманное облако. Как настоящее, но неуловимо неправильное, злое, и даже не потому, что так низко облаков не бывает. Ветер даже не шелохнулся, а облако всё равно поплыло по-над озером.

— Вот он, гад, — подтвердил Сырга и принялся рыться в карманах, бряцая чем-то металлическим. — На расстояние в двадцать шагов — брысь!

Тогрейн отскочил влево, Лэдд — вправо, повторяя за ним. Лопачек подобрался, уменьшился, а потом как вздулся! Чёрное облако — туча, не иначе! — придвинулось ближе, встало стеной. То есть сжирает он всё в облике такой вот тучи?.. Или всё-таки свой настоящий облик принимает?

Сырга наконец откопал пару металлических пластинок и, размахнувшись обеими руками, запустил их в лопачка. Пластинки упали по обе стороны от тучи, и между ними взмыло вверх что-то полупрозрачное, самую малость синеватое.

— Граница, — деловито пояснил Сырга, покосившись на Лэдда. — Дальше неё не пройдёт, пока в ней сила не иссякнет.

Словно в ответ на его слова, туча принялась биться о преграду, распластываясь по ней и стекая обратно, как опрокинутые чернила. Лэдд уставился на эти переливы во все глаза: было в них что-то красивое, хоть и насквозь неправильное. Лопачек перетекал туда-сюда, туда-сюда и вдруг разом опал на землю. Туча сгустилась, сжалась — и превратилась в тощего чёрного уродца с одной рукой из середины груди, одной ногой и одним глазом посередине лба. Вот он какой…

Тогрейн тем временем подкрадывался ближе. Вроде и яркий — сиреневый в золото-зелёной траве — он ухитрялся быть незаметным, как бывалый охотник, отчего снова напоминал дикого маала. Вот Тогрейн припал к земле, почти скрывшись в зарослях, и от него ладоней в сторону лопачка поползли по земле светящиеся линии. Плавные, извилистые, похожие на полёгшую от ветра траву, они без труда забрались в пределы установленной Сыргой границы и потянулись вверх. Лэдду показалось, что вокруг лопачка начала расти болотная ряска, но вот она поднялась повыше, увеличилась — и уже толстые глиняные пальцы обтекали, сжимали яростно бьющуюся нечисть.

Граница пала. Сырга решительно зашагал вперёд, видимо, намереваясь свернуть-таки лопачкову шею. Нечисть вертелась, плевалась чёрной слюной, а глина ползла вверх нехотя, еле-еле. Слюна лопачка иссушала её, превращая в безжизненный песок.

— Да что ж-ш-ш!.. — шипел Тогрейн, который катался по земле, словно буквально закапывая лопачка в глину.

Не помогало — нечисть почти вырвалась из глиняного плена — осталась лишь единственная щиколотка. Весь остальной лопачек уже клубился-расплывался, готовясь превратиться в тучу. Сырга даже бегом не успеет.

С одной стороны, едва ли всё было так серьёзно, как сейчас казалось Лэдду: лопачку полагался шаман, так что два колдуна его победят. Но если лопачек удерёт и, к примеру, переселится к другому озеру?.. Сырга ведь только слова Лситьи передал, но раз лопачек лошадей жрёт, не пострадают ли люди?

Лэдд задавал эти вопросы где-то на краю собственного сознания. В середине же его зрела, даже чесалась мысль помочь, наколдовать хоть что-нибудь. Другой край сознания нашёптывал на ухо: «Не лезь к знающим, ты колдун всего неделю!» Но это тоже был край.

Руки поднимались словно бы сами собой. «Можно ли заморозить тучу?» — спросил он себя. Краткое покалывание бежало вслед за кровью. Язык тоже будто бы жил своей жизнью — бормотать, когда делаешь что-то сложное и ни в чём не уверен, въелось в кожу ученика шамана, когда ему не исполнилось и десяти.

— Холодись-леденись, не клубись. Холодись-леденись, не клубись…

Мимо пронёсся порыв холодного ветра. Лэдд по привычке зажмурился — на Ветреной горе он всегда больно бил по глазам, — но всё же успел заметить бледно-голубой свет, мелькнувший впереди.

— От теперь другое дело! — крякнул Сырга и пошёл на лопачка неумолимо, как медведь.

Лопачек застрял между тучей и телом, кривой, уродливый, полупризрачный. Но шея его была на месте. Сырга вцепился в неё обеими руками и одним мощным движением загнул к земле.

— Молодца! — провозгласил он, повернувшись к Лэдду. — Так и надо!

Лэдд отклонился, заглядывая ему за спину. Там таял, становясь всё прозрачнее и прозрачнее, поверженный лопачек.

— А как с ним шаманы борются? Если нас трое было…

— Пф-ф! — Тогрейн вскочил на ноги и принялся яростно отряхиваться. — Обычно они послабее — от одной борьбы с границей падают. Чтоб её кинуть, достаточно и шамана. Потом воин ему башку срубит — и всё. А этот смог несколько раз тучей стать.

— Старый, видать, — сказал Сырга. — Это мы от возраста дряхлеем, а в Чарги-йиль всё наоборот. — Тут он вдруг повернулся к Лэдду и спросил: — Ты как сам-то?

— Да… никак.

Есть хотелось, как будто завтрак был не четыре часа назад, а на прошлой неделе, но с таким проявлением колдовства Лэдд уже познакомился. Сегодня он, кажется, сделал даже больше, чем за всю неделю целиком.

— Ну смотри, — добродушно прогудел Сырга, — а то колдовать в первый год — как бревно тягать, силы надо!

Сперва у них дар за кровь, теперь вот за мышцы… Нельзя ли просто сказать, что дар — это ты целиком? Впрочем, не Лэдду об этом судить.

Вернувшись в Чертог Троелуния, они наткнулись на Раубу. Та стояла, подбоченившись, у входа в башню и недобро выглядывала не то Лэдда, не то Сыргу. Может, и Тогрейна, но он вышагивал с таким независимым видом, что его как бы не за что было выглядывать.

— Та-ак… — протянула колдунья. — Это кто у меня сегодня учёбу прогуливать собирается?!

— Никто! — Лэдд виновато замотал головой. Он и в самом деле не собирался ничего прогуливать: едва за полдень перевалило, а Рауба, как и предсказывала Лситья, раньше двух никогда не появлялась.

— Бестолковый… — заботливо вздохнула колдунья. — Вредно тебе пока колдовать так много. После обеда иди дальше книги читать.

— Рауба, а ты его сама учишь чему-нибудь или только за книги сажаешь? — спросил Сырга. — Не научится ведь ничему.

Рауба хмыкнула.

— Это у вас, артефакторов, учение сложное. В стихийном колдовстве нужно сперва тысячу раз одно и то же повторить, и только потом теории учиться. Но… ученик, что я тебе вчера рассказывала?

— Про ветви колдовства, — отозвался Лэдд. Голод мешал сосредоточиться, но он послушно оттарабанил: — Целительство, серая ветвь мертвецов, зельеварение и артефакторика, красное колдовство и колесо стихий, сила пути… И запретные чёрные чары вроде жертвоприношений и ветви изменения.

— Ясно всё с вами… — пробормотал Сырга и попросил: — Как закончишь с теорией, отдай его мне? Ну нельзя парню над книгами чахнуть!

— Почтенный Унгла не позволит, — засомневалась Рауба. — Ну да сам спроси.

Почтенного Унглу они встретили за обедом, уже через полчаса. Сегодня в трапезной вообще собралось много народу. Как сообщила Лситья, колдуны жили каждый по-своему и обедали в разное время. За ужином вот собирались почтенный Унгла, Дагна, Лэдд, да пару раз оставалась Рауба, за обедом — нет. Сейчас же явились они все да ещё Тогрейн, Сырга и Лситья, потому что, по словам почтенного Унглы, негоже жене обедать отдельно от мужа, пусть она и не колдунья.

Позже всех в трапезную вошла ещё одна женщина: высокая, но согбенная, тонкая, как травинка, с седыми волосами до колен. Свободное красно-фиолетовое облачение делало колдунью похожей на поздние сумерки. Завидев её, все, от Унглы до Тогрейна, поклонились в пояс; Лэдд повторил за ними.

— Добрый свет, почтенная Игдие! — произнёс Тогрейн.

Её усадили во главе стола, где обычно располагался сам почтенный Унгла. Лэдд подумал, что ему не мешало бы разузнать больше о Троелунии, ведь про Игдие он слышал лишь то, что она первая колдунья, но, похоже, дело обстояло сложнее. Унгла — тоже первый, но она явно намного старше и почтеннее, раз даже он так кланяется. А ещё почтенная Игдие, очевидно, весьма редкая гостья в Чертоге.

Когда все сели, Дагна наклонилась к Тогрейну и, почти коснувшись губами его уха, прошептала:

— Как думаешь, она правда будущее видит?

Тогрейн пожал плечами, легко и как бы случайно оттолкнув её подальше. Лэдд покосился на старших колдунов, но никто из них не обратил внимания на шёпот — то ли не слышали, то ли про них слишком часто сплетничали.

К концу обеда, когда съелись и густая похлёбка, и запечённое мясо и остался только травяной настой с брусничным пирогом, Сырга обратился к почтенному Унгле:

— Позволь забрать ученика у Раубы. Она его тут оставляет, а я в поле буду брать, — и он рассказал о схватке с лопачком, немного, на взгляд Лэдда, приукрасив вклад ученика. Мол, без него бы не справились.

Всё время рассказа почтенная Игдие безотрывно и не моргая смотрела Лэдду в глаза. У неё самой они были чёрные, словно у ворона, и топящие в трясине. Она моргнула, лишь когда заговорил почтенный Унгла.

— Колдуны младше пятого учеников обычно не берут. Считается, что опыта у вас мало. Ты и вовсе десятый пока… — Он задумался, но всё же кивнул. — Бери. Никто ведь не мешает ему и у других советов спрашивать.

— Спасибо тебе, почтенный Унгла! — прочувствованно воскликнула Рауба. — Теперь меня никто от садов-огородов отвлекать не будет.

Почтенная Игдие повернулась к ней и строго вскаркнула:

— В Аптанлы дожди затяжные будут. Картошку не потеряй!

— Не потеряю, — пообещала Рауба, — хороша будет картошечка.

Убедившись, что о нём больше говорить не будут, Лэдд выскользнул из-за стола и направился к выходу. Ему хотелось сегодня дочитать до конца хотя бы одну главу. Когда он проходил мимо Игдие, та придержала его за руку тонкой костлявой ладонью. Лэдд опустил голову и вновь встретил немигающие чёрные глаза. Вблизи он увидел пляшущие в них отблески огня, вот только светильники в трапезной гномьи висели, и днём их никто не зажигал.

— Долгая тебя ждёт дорога, ухабистая, в чужие земли. Многих ты потеряешь. И та, кто тебя ждёт, тебе не поможет. Встретишь трёх родных сестёр — третью береги, другие две тебя погубят.

Та, кто ждёт… Это что же, ему к Ирмаске теперь не возвращаться?! Или… или почтенная Игдие каким-то образом про Иръе прознала? Едва ли она ответит…

Второй рукой колдунья достала из складок одежды плетёный шнурок и накинула его на запястье Лэдда.

— Волосы подвязывай, как отрастишь. Неудобно это — мужчине с лохмами расхаживать.

Неодобрительно покосившись на простоволосого Унглу и встрёпанного, как кот после драки, Тогрейна, почтенная Игдие наконец отпустила Лэдда. Он почувствовал, будто вынырнул из ледяного горного озера.

Волосы… Лэдд их прежде коротко стриг — длинных в Илданмары вообще не носили. Однако Рауба уже говорила, что сила отчасти в волосах копится, так что, хоть по плечи, но отпустить придётся.

— Картошка! — ещё раз каркнула почтенная Игдие.

— Помню! — крикнула Рауба с порога.

Обещание своё она, надо сказать, сдержала: картошку по осени выкопали вкусную и на всех хенгиль. Только почтенная Игдие этого не увидела. На исходе лета, в страшную грозу над Чертогом, она умерла в своём чуме далеко на востоке Вара-йиль, прожив, как Лэдд узнал от всеведущей Лситьи, день в день тысячу лет.