Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

— Ты ее помнишь?

Родольфус было собрался ответить-отмахнуться: «Конечно», — но всмотрелся в колдографию и признался:

— Смутно.

* * *

— Жил-был король…

— Английский? Или вождь?

Мама смеется — не хохочет заливисто, как младшая тетя, не отрывисто хмыкает, как старшая, смех у мамы мягкий, негромкий и всегда как будто чуть-чуть над кем-то.

— Нет, мой милый, король верфей и ценных бумаг — хотя вожди в его предках были, это уж точно.

Гребень слегка царапает шею. Мама уже натерла руки кремом из большой стеклянной банки: на волосах теперь останется тень прозрачно-горького запаха, как когда набегаешься и упадешь носом в траву.

Всё же не такой — это был не вереск… Ромашка? Нет, ромашку сушили тётя и бабушка. Фиалка? Нет, сандал и фиалка — это Беллатрикс, а засахаренные фиалки — Ивэн. Джозеф говорил, тело помнит лучше головы — между первым и вторым сроком они, было дело, разговорились об Азкабане: о том, что в памяти искажается быстрее, а что даже под воздействием дементоров остается неизменным. Родольфус посмеялся еще: мол, а что, голова — не тело? Абсолютно неанатомичная дихотомия, господин целитель… Липа? Васильки?

— Когда-то дед короля покинул свое королевство в далеких зеленых землях, потому что там больше нечем было править, кроме, собственно, земли и старых камней… — мама тянется к тумбочке, шитый белым по белому рукав распахивается крылом.

Удивительно: Родольфус ясно помнит забитый платьями от края до края шкаф, где он как-то спрятался и до драклов перепугался, заблудившись в трех рядах вешалок. Но саму маму помнит только в двух вещах — вышитая белым по белому ночная сорочка и синее платье с каким-то невероятно пестрым... поясом?

Да, точно. Там еще были кисточки на концах.

— И основал на землях, где больше золота и быстрее бежит время, новое королевство. Но так случилось, что у короля не было сыновей — а значит, королевство не для кого было оставить и некому было защищать.

Гребень проводит две линии по макушке, Руди запоздало спохватывается: «Ну ма-а-ам!»

— Потерпи, а то утром не распутаешь.

— Уши тянет!

— Не выдумывай — я же не делаю тебе «русалочий хвост», как у тёти Пэд… а могу, хочешь?

— Не-е-е, не хочу, — мама перекидывает треть волос ему на левое плечо, треть на правое, и Руди трет костяшкой пальца нос, чтобы не чихнуть. — Что там дальше с тем королем?

— У короля было три дочери: младшая — добрая и красивая, старшая — умная и проницательная, а средняя… допустим, мудрая и дальновидная.

— Дально-видная — это как папа? Когда флюгер видишь, а газету не видишь и носишь очки?

— Нет, не дальнозоркой. Хотелось бы верить, — мама слегка оттягивает волосы, чтобы пряди пересеклись крепко и ровно. — Средняя дочь короля видела далеко — первой заметила на горизонте английского рыцаря, который приехал просить ее руки и объединить два королевства…

Руди в свои шесть уже понимает, что настоящая Англия и сказочное «королевство» лежат в разных плоскостях, но великодушно решает не придираться к словам: он и так знает, что в маминой истории не всё сказка и не всё быль.

Или ему тогда уже было семь? Нет, мама тогда еще подхватывала его на руки, унося от отцовского кабинета, чтобы не подсматривал в замочную скважину и не подслушивал разговор с мистером Реддлом — значит, Басти еще, как скажет Август, в проекте не было… Хотя как мама могла его на руки поднять хоть в шесть, хоть в семь — разве только с магией? Вот же черт — да, детские воспоминания дементоры не тронули, да только в голове с тех лет слишком много собралось, перепуталось и смешалось.

— И придумала ему испыта-а-ания? — он зевает и трет глаза. На столе кисточки и краски, вспомнить бы, что нарисовано, если любимый книззл дяди Арчи, то точно семь…

Мама еще не собрала свои темно-рыжие волосы в прическу, и когда она наклоняет голову, внешний мир отгораживает красноватый полог.

— Да, три испытания: найти доброй и красивой сестре жениха, ввести умную и проницательную сестру в чертоги мудрости и защитить королевство от коварных врагов. Потому что быть в ответе за то, что называешь своим — это основа всего.

* * *

— Водить по воздуху утком — зря студить дом, но из одной основы шить — штырехвостов смешить.

— Что, прости? — он запоздало спохватился, что останется след, и оторвал пальцы от стекла. Тетя вздохнула и пододвинула рамку с колдографией поближе.

— Не может один всё сделать за двоих — что в любви, что в браке, что в дружбе. Так Сорха говорила, когда я прибегала жаловаться на жениха, любезно найденного... «английским рыцарем». Лучше бы она тебе это почаще повторяла, — Шифра замолчала, нахмурилась, и сквозь лицо взрослой женщины, пережившей со своей семьей две гражданские войны и готовой ради подрастающих детей пережить много большее, вдруг проглянула девчонка с соседней колдографии — маленькая принцесса, достаточно уверенная, что родители простят ей всё, чтобы на шестом курсе попытаться бежать в Европу с занесенным каким-то пассатом в Хогвартс магспирантом-трубадуром из Шармбатона.

Вот тогда Руди точно было шесть — некоторые разговоры было просто невозможно не подслушивать, а иные вещи надо было быть глухим, чтобы не слышать. На помолвке юная тетя выглядела, как что-то среднее между пирожным из кафе Фортескью и лесной феей — хотя еще утром пыталась испортить платье, драла цветы из волос и визжала, как баньши. Руди недоумевал: Артур же носит серьгу и бандану, как настоящий пират, умеет заклинанием ставить парус, рассказывает взрослые анекдоты — непонятные, но все равно смешные, никогда не отказывается показать на карте страны и острова, и вообще хороший.

Упрямый взгляд, левая бровь чуть выше правой — будто все время саркастически или недоверчиво приподнята. Изгиб рта капризный, почти вздорный, ямочка только на одной щеке — человек чаще усмехается, чем улыбается. Сложная прическа из кос слегка «поехала» по контуру — как у Беллы, не из-за непослушных волос, а от привычки вызывающе встряхивать головой.

— Ты так на нее смотришь, будто не видел никогда.

— А я и не видел, — пожал плечами Родольфус и пояснил в ответ на удивленный взгляд: — Первый колдоманьяк в нашем доме появился, когда я уже закончил Хогвартс — и это был Эйдан. А так… от колдоаппарата, как вампир, никто не шарахался, но собирать, пересматривать, кому-то показывать… а зачем?

— Мерлин, могли бы попросить у нас — Берт же знал, что в нашем доме от колдоальбомов шкафы ломились!.. И как тогда… Ладно Стэн, с ним всё понятно, но неужели ты ни разу…

— Портрет. У отца в кабинете висел ее портрет — обычный, магический-то тогда писать и не думали.

— И какая она на нем? — зимний полумрак, разгоняемый лишь отблесками огня в камине, не давал толком разглядеть выражение лица, но, зная Шифру, попадись сейчас ей Бертольд Лестрейндж, она — уже на правах старшей — всыпала бы ему по первое число прямо драной клетчатой тряпкой для подтирания просыпанного каминного порошка. Родольфус покрутил в пальцах чашку с остывшим можжевеловым чаем, потянулся было за палочкой, но в итоге просто отставил чашку в сторону и неловко хмыкнул, проведя по лицу ладонью:

— Как святая Ита, только без покрывала — строгая, красивая и благообразная. Это примерно отвечало всему, что я о ней знал и слышал: идеальная мать, образцовая жена, хорошая подруга, выскочка и «нос драла» — таким тоном, когда сразу ясно, что и это понимать стоит в хорошем смысле… Так что до седьмого курса у меня вопросов не возникало.

Шифра скомкала ткань юбки в руке и глубоко вздохнула. И еще раз вздохнула. Совсем глубоко вдохнула, будто прыгать с утеса собралась.

— Я же говорю, до седьмого курса, — поспешил Родольфус избавить тетю от необходимости рассказывать, что Йольского Кота нет, а ангелы суть религиозная метафора. — Сейчас я понимаю, что всё было не совсем так… а местами и совсем не так. Просто было важно, чтобы Баст и я не имели повода подумать о родителях что-то, кроме хорошего — во всяком случае, пока многие вещи не можем правильно понять, но уже можем разболтать кому-то из друзей или сделать какую-нибудь глупость.

— Бертольд? Ничего не говори: старый лис умел думать на три хода вперед и всегда держал свои карты к свету рубашкой. Сорха, как вышла замуж за него, тоже научилась, — Шифра вздохнула еще раз, прежде чем провести по рамке кончиком палочки, стирая следы пальцев, и поставить на место. — Уток и основа. Когда-то мне это оказалось упреком — да и было им, по сути. Но как помогали мне эти слова потом!..

Наверху что-то звучно обрушилось на пол — так, что дрогнула потолочная балка и завихрилось призрачное облако побелки. Кто-то — кажется, Ифа — весело взвизгнул, по лестнице простучали шаги вниз, Рабастан крикнул что-то вроде «Всё под контролем!» или «Спокойно!», по ступенькам шумно взлетели вверх, кто-то — не то Эйдан, не то Этельрик — ругался: до гостиной доносилось «ремонт вот только», «ты научил, а мне теперь жить с этим», «за кем еще следить» и «еле уговорил máthair».

Родольфус и Шифра переглянулись.

— Будем считать, что máthair этого не слышала, — Шифра щелкнула пальцами, призывая прямо на каминную полку пару стаканов и бутылку бренди. — Так что там было на седьмом курсе?