Бремя старших и младших (джен)

Дом в Шотландии изменился по сравнению с их последним приездом, и Рабастану это решительно не нравилось.

Отца он так и не увидел — Родольфус сказал, что тот тяжело болен, и к нему нельзя, чтобы не тревожить. Вместо детской его поселили в какую-то другую, большую комнату; Рабастан бы обрадовался, что не надо ее ни с кем делить, если бы там не было так холодно и сыро: камин топили только на ночь, а днем у него зуб на зуб не попадал, так что приходилось ходить в свитере и теплой мантии. Уроков тоже не было: на площади Гриммо с ним, Регулусом и Сириусом занималась или мама Вальбурга, или приходящий учитель, мистер Симмонс, а здесь про учебу как будто все забыли, так что Рабастан уже на пятый день не знал, чем себя занять. Тем более, что и поиграть было не с кем: раньше он играл с Элизой, но сейчас она вместе с домовухой Дилси целыми днями бегала по дому, заглядывала в комнаты и кладовые и что-то пересчитывала, а вечерами сидела над какими-то толстыми книжками, и Рабастану могла разве что устало, как-то по-взрослому улыбнуться и сунуть кусок хлеба с вареньем. Хлеб с вареньем Рабастан раньше не очень любил, а теперь проглатывал, почти не жуя — это были единственные сладости: ни конфет, ни пирожных на столе больше не наблюдалось. Как и пудингов, и фруктов, и пирогов — вообще ничего, кроме каш, овощей, рыбы в любом виде (он ненавидел рыбу!) и невкусного жесткого мяса; Рабастан на такой еде похудел фунтов на десять, и одежда стала на нем немного болтаться, но новую тоже никто покупать не стал — Элиза, когда заметила, просто попросила Дилси ушить, и все.

Холодина, скука и невкусная еда довольно скоро Рабастану надоели, и он не придумал ничего лучше, как прибегнуть к любимому средству Сириуса — раскапризничаться. И капитально просчитался: вместо того, чтобы успокаивать или даже просто наложить Силенцио, Родольфус молча отвел его в отцовский — теперь уже свой — кабинет, где всыпал так, как Рабастану не доставалось еще ни разу в жизни, даже за худшие выходки на Гриммо. А когда тот заревел — от боли, обиды и вновь от непонимания, что происходит — добавил еще и велел выметаться с глаз долой.

— Мне только твоего нытья сейчас не хватало, — шипел он, отбрасывая хлыст в дальний угол и падая в кресло. — Пошел вон, кому велено, пока не прибил к дракклам!

Рабастану и приказывать не надо было — он стрелой вылетел в коридор, забился за накрытое белой простыней кресло в первой попавшейся комнате и плакал, пока не уснул прямо на холодном полу. Нашла его Элиза; разбудила и, заметив заплаканное лицо и следы побоев, ничего не сказала, только поджала губы, как мама Вальбурга, позвала Дилси и велела отвести его в комнату и выкупать, только поаккуратнее.

А уже в ванне он услышал, как Элиза с Родольфусом кричат друг на друга.

— Не смей на нем злость срывать, слышишь? Не смей! Он еще маленький, он не понимает!

Рабастан поежился, хотя вода была горячей — ему стало страшно за сестру: что, если Родольфус и ее побьет?

— Ему седьмой год, пора бы уже!

— Как? Я знала потому, что заставила Кричера мне все рассказать, а ему откуда? Ты же просто приехал и забрал нас, ничего не объяснил!

— Еще раз, Элиза Маргрета, ты повысишь на меня голос…

— И что? Что ты сделаешь, ну?!

Рабастан не выдержал, зажмурился и зажал уши ладонями: слушать это было еще хуже, чем ссоры брата с отцом. Очнулся от того, что кто-то легонько потряс его за больное плечо: рядом стояла Элиза с полотенцем — растрепанная, сердитая, но без видимых синяков.

— Вода совсем остыла, — сухо сказала она. — Вылезай, не то простудишься.

Рабастан хлюпнул носом и даже не стал сопротивляться и спорить, когда сестра не просто вытерла его насухо, но закутала в полотенце, отнесла на кровать и переодела в пижаму, как маленького. Он думал, она уйдет, как уходила всегда в последние дни, но Элиза, напротив, прилегла рядом и обняла его.

— Сильно болит?

— Терпимо, — он решил не жаловаться; если хоть и большая, но девчонка нашла в себе смелость кричать на человека вдвое старше и куда сильнее, то ему хныкать из-за какой-то трепки вообще стыдоба. — Элли, почему он так нас не любит?

— С чего ты это взял?

— Любил бы — мы бы не мерзли и ели всякое вкусное. И у нас были бы уроки, — Рабастан не особенно любил учиться, но сейчас ему даже нудные занятия казались подарком не хуже кремового торта. — И ты бы не сидела с этими книжками, а играла, занималась музыкой или что вы там обычно делали.

Элиза ответила не сразу — какое-то время она просто лежала и перебирала кудряшки у него на макушке.

— Это не потому, что Рудольф нас не любит. Просто…

— У нас нет денег? — догадался Рабастан; он мог бы и раньше сообразить, но слишком уж дулся из-за того, что все поменялось. — Мы теперь бедные, как Уизли, да?

— Не совсем, — Элиза подоткнула ему одеяло. — У нас пока нет денег, и Рудольф думает, где бы их достать. Когда придумает — все станет хорошо… ну, я так считаю. Потерпишь немного?

Рабастан неохотно кивнул и уткнулся носом ей в грудь:

— Я хочу к маме. И к Регу. И к Кричеру. А его ненавижу… ай!

Вот чего-чего от сестры он не ожидал, так это шлепка по губам — настолько внезапного и унизительного, что почувствовал себя преданным. Это что, вирус взрослости какой-то — лупить тех, кто младше тебя?

— Не говори так, — строго, даже сурово сказала Элиза. — Никогда так не говори, ясно?

— Почему?

— Потому, что у нас теперь нет никого, кроме него. А у него — никого, кроме нас. И он нас любит.

— Не любит! — Рабастан впервые в жизни разозлился по-настоящему и останавливаться не собирался. — Иначе оставил бы у мамы Вальбурги или хотя бы руки не распускал!

— Хочешь, я попрошу ее тебя забрать?

Рабастан чуть было не подпрыгнул от радости, но все еще саднившая спина тут же напомнила о себе. К тому же он заметил подвох.

— А тебя?

— А я останусь. Кто-то… — Элиза запнулась. — Кто-то должен помочь Рудольфу с делами.

Рабастан подумал, что лучше бы это был кто-то другой — сестра за то время, что они жили здесь, сильно осунулась и побледнела, а он, дурачок, и не сразу заметил. Только сейчас, когда она лежала вот так рядом, и было видно, что кожа у нее уже синеватая, а о скулы скоро можно будет резаться как о ножик для писем на столе у мамы Вальбурги.

— Тогда и я останусь, — он устроился поудобнее. — Ты будешь присматривать за делами и ним, а за тобой кто присмотрит?

— Надо же, как кто-то заговорил! — Элиза шутливо щелкнула его по носу. — Ты мне очень поможешь, мой самый взрослый братик, если присмотришь за собой и не будешь злить Рудольфа.

— Потому, что он теперь наш отец, да?

— Н... не совсем, — запнулась Элиза. — Ему… ему сейчас на самом деле тяжело, правда. Справишься?

Рабастан не был уверен, что у него получится, но на всякий случай кивнул. Кому, на его взгляд было действительно тяжело, так это Элизе.

Но раз она справлялась — значит, и ему надо попробовать.

* * *

Со временем Рабастан действительно привык.

Привык к однообразной простой еде — раз другого ничего нет, то нет и смысла требовать. Привык к холоду, хотя и простужался первое время, но потом перестал. Привык к скуке, точнее, нашел способ от нее избавиться: замок, в котором они жили, оказался настолько огромным, что Рабастан даже за несколько месяцев не успел его излазать и каждый день находил для себя что-то новенькое. Привык, что до него никому особо нет дела, даже немного гордился этим — все решения он теперь принимал самостоятельно, так что чувствовал себя почти взрослым, уж точно взрослее задаваки Сириуса.

Смирился с тем, что на праздники — Рождество, Пасху, седьмой день рождения — получил не игрушки, как обычно, а новые штаны и мантию. Научился стараться не замечать, что у Элизы то и дело бледный вид, и от нее пахнет отваром шиповника от головной боли. Приучил себя не думать, почему Родольфус мог исчезнуть на несколько дней, после чего в одной из малых гостиных то и дело появлялись какие-то странные ящики, за которыми с черного хода приходили сомнительного вида личности — а потом за обедом на столе стояло что-то действительно вкусное, или Элиза ходила в новой кофточке, или у него под подушкой вдруг находился пакет его любимых имбирных пряников. Привык, в конце концов, врать маме Вальбурге о том, что у них все хорошо и не о чем беспокоиться — правда ведь, она говорила возвращаться если будет совсем тяжело, а они пока со всем справляются.

Старшего брата побаиваться Рабастан тоже привык: Родольфус даже не пытался быть с ним ласков, смотрел всегда так, будто насквозь видел, и рука у него была тяжелая. Привык и прятаться от него — вот это не специально, так получилось: как-то выходило, что они встречались в самых неподходящих местах, вроде полузатопленного грота внизу или полуразрушенной внешней галереи в верхней части замка, и каждая такая встреча заканчивалась для Рабастана подзатыльником и руганью. В лучшем случае.

— Подожди, папа поправится, и я ему все-все расскажу, — стараясь не разреветься, бормотал Рабастан, когда Родольфус, злой, как сто тысяч дракклов, за шкирку тащил его в кабинет из развалин сторожевой башни; ну и что, что там пол прогнил и камни осыпались, Рабастан прекрасно забрался наверх и спуститься собирался тем же путем, а не Левиосой за лодыжку. — И что ты вечно ругаешься и дерешься, и что Элли из-за твоих дурацких счетов по ночам не спит, и…

Закончить он не успел — Родольфус внезапно остановился и устало провел рукой по лицу.

— Поправится, ага, как же, — безнадежно сказал он. — Разве что не умрет. А Элиза, значит, по ночам не спит?

— Ну, свеча у нее точно горит, я видел, — осторожно ответил Рабастан; ему вдруг подумалось, что брат тоже, наверное, уже давно толком не спал: и тени под глазами почти черные, и не брился он несколько дней, судя по щетине.

— Ясно, — Родольфус помедлил и выпустил его ворот. — Иди.

— Куда?

— Куда-нибудь. Чем-нибудь полезным займись. Арифметикой там или чтением… чем угодно, только не таскайся по развалинам, сделай милость.

Рабастан опешил — впервые за все время брат попросил его о чем-то, а не приказал, сопроводив приказ затрещиной — так что честно вернулся к себе и единым духом одолел половину книжки про Салазара Слизерина. Потом ему наскучило, и он пошел исследовать старую оружейную комнату — но не развалины же, так что просьбу выполнил.

С Родольфусом тем временем происходило что-то все более странное: он стал, против обыкновения, чаще и дольше пропадать из дому — и возвращаться в таком виде, будто вампиры его почти досуха выпивали, а потом спать несколько дней кряду; несколько раз проснувшемуся среди ночи Рабастану казалось, что внизу раздаются звуки борьбы, а один раз он проснулся от криков. Кричал какой-то мужчина; Рабастан различил "пощадите" и "не знаю", а потом все стихло — будто ватное одеяло накинули. Родольфус на следующее утро был потрепаннее обычного и пил Эллин настой от головы как лошадь воду; сама Элиза смотрела на него так, будто хотела сказать что-то, за что мама Вальбурга ей рот с мылом бы вымыла — но молчала.

— А кто ночью кричал? — робко спросил Рабастан, когда ему надоело тоже молчать и размазывать овсянку по тарелке. — Я слышал...

— Ничего ты не слышал, — вдруг отрезала Элиза. — Тебе приснилось, вот и все.

Рабастан насупился — он мог бы доказать, что ему не приснилось, — но у брата с сестрой явно появился какой-то Секрет Только Для Взрослых, а он, как маленький, был в меньшинстве, так что оставалось глотать кашу и помалкивать.

История с криками повторилась еще несколько раз; после третьего или четвертого к ним пришел кузен Уилл — Уилбур Нотт; Рабастан его помнил — Уилл связывался с ними по камину в Рождество и прислал им с Элизой здоровенный бумажный пакет с красными апельсинами. Апельсины все еще не закончились — лежали под чарами в одной из кладовок, и Элиза с Рабастаном съедали по дольке каждый день; Родольфус отказывался — говорил, что не любит сладкое, но Рабастану то и дело казалось, что брат лжет, чтобы им досталось побольше. Уилбур в этот раз был без апельсинов и очень-очень сердитый; правда, он взъерошил Рабастану волосы и поцеловал Элизу в макушку, но почти сразу заперся с Родольфусом в кабинете. Рабастан, подождав, пока сестра займется привычными домашними делами, вылез в окно в коридоре второго этажа, пробрался по внешнему карнизу и спрыгнул на балкон кабинета — ему было интересно, о чем будут разговаривать настолько рассерженные взрослые парни.

Спрыгнул — и тут же чуть не оглох.

— Ты соображаешь, что творишь?!

Наверное, Уилбур был свято уверен, что к кабинету никто не посмеет подойти, иначе не орал бы, как резаный.

— А что я творю? — Родольфус, наоборот, был спокоен, но Рабастан уже успел на себе узнать, что это как раз хуже всего — лучше бы брат тоже вопил и ругался на чем свет стоит.

— Да, действительно — ты всего-то спутался со Спенсером и его контрабандой! Ты всего-навсего режешься в покер на подпольных турнирах в Лютном! Ты... дракклы тебя дери, ты людям мозги потрошишь!

— Не за спасибо. И всего три раза.

— На три раза больше, чем нужно! — Уилбур с шумом выдохнул. — Руди, насильственная легиллименция — это прямая дорога в Азкабан или в могилу!

— Еще раз: мне за это платят. Или ты предлагаешь содержать замок, парализованного отца и маленьких сестру с братом на сто галеонов в месяц?

Повисла тишина — такая, что можно было ножом резать.

— Что? — тупо переспросил Уилбур. — Почему...

— Сумма моего содержания, назначенная отцом. К фамильному сейфу у меня доступа нет — получу по достижении двадцати одного года или после свадьбы. Это не отцовская блажь, справедливости ради — так поступали и дед, и прадед, чтобы наследнички не спустили все на выпивку и шлюх.

— Но это же…

— Гроши? Да. Но мне немного было надо, и я жил на городской квартире, так что хватало за глаза. А сейчас обстоятельства поменялись. Отцу нужны зелья, младших надо чем-то кормить, во что-то одевать и как-то учить, да и мне хотя бы миска похлебки раз в три дня не помешала.

— Но ведь в доме были какие-то деньги?

— Были — и большую их часть сожрало отцовское лечение, потому что мы были на карантине из-за гребаной драконьей оспы, — из-за двери потянуло табачным дымом. — Оставшегося хватило на два месяца, и то на самое необходимое.

— А обойти условия доступа к сейфу?

— Ты думаешь, я не пытался? И сам, и Причарда напряг, все без толку. Отменить условие может только отец, а он сейчас не то что перо взять, глаза открыть не всегда в состоянии. Или оно отменится само по себе... Но с его смертью.

— Ты же... — Уилбур шумно сглотнул. — Ты же не...

— Думал ли я взять в руки подушку, чтобы избавить отца от страданий, а себя и младших от нужды? — мрачно хмыкнул Родольфус. — Думал. И ловил себя на мысли, что не могу.

Они снова замолчали; Рабастан замер на балконе, почти не дыша. Ему больше не было интересно — ему было страшно, но и уйти он не мог, и не только потому, что от выволочки, в случае обнаружения, его бы и присутствие кузена не спасло.

— Хорошо, пусть так, — голос Уилбура теперь звучал подавленно. — Но ты мог бы сократить расходы — оставить малышей на Гриммо, например. Миссис Блэк их на самом деле любит и не стала бы попрекать куском хлеба и драной мантией.

До Рабастана донесся негромкий дробный перестук — это Родольфус перебирал пальцами по краю стола.

— Не мог, — неохотно сознался он наконец. — Надо было сделать вид, что у нас все в порядке: мол, отец прикован к кровати, но я-то здесь и могу о них позаботиться. Иначе представь, как перевозбудилась бы наша драгоценная родня, если бы узнала о двух сиротах без нормального опекуна, зато с полной пещерой золота?

— Приятного ничего, — согласился Уилбур. — Но с другой стороны, меня-то дядя и тетя Нотт гнобили из-за того, что у меня кната ломаного за душой не было, а ради пещеры с золотом, быть может, попробовали бы вести себя как порядочные люди?

— После того, как отец двадцать лет выставлял их на посмешище, а я продолжил? Скорее уж захотят отыграться. И потом, сам знаешь: можно брать золото из пещеры и превратить подопечных в домашних эльфов. Двойная выгода, — заскрипел стул — Родольфус поднялся. — Нет уж, пусть лучше меня ненавидят, но здесь, в относительной безопасности.

— Насчет ненавидят ты преувеличиваешь.

— Вовсе нет, — голос Родольфуса как-то странно дрогнул, будто он резко наступил на больную ногу, но тут же выправился. — Элли на меня волком глядит, и есть, за что — я на нее все хозяйство как на взрослую свалил. Раба от меня по всем углам прячется — и правильно делает, все равно кроме лещей и ругани ничего не видит. А я так выматываюсь, что ни на что другое меня особо не хватает, да и по-другому не умею, меня так же воспитывали.

Рабастан на балконе прикусил губу, чувствуя, как в глазах защипало. То, что Родольфус не злится на него все время, а просто не умеет по-другому воспитывать — ну, как дядя Альфард не умел разговаривать без кучи заумных слов или Сириус без того, чтобы задаваться — ему и в голову не приходило.

— К слову об Элли... ты бы хоть ее пожалел. Она уже большая, все про твои дела понимает.

— Вот и хорошо, что понимает, — отрезал Родольфус. — Случись что — сможет растолковать младшему, как правильно себя вести, и сама сообразит, что, как и кому говорить, — его голос неожиданно смягчился. — Она все-таки у нас умница.

Уилбур в ответ только тяжело вздохнул.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Ты мне здорово поможешь, если ни о чем не скажешь учителю.

Предложение, похоже, было из ряда вон, потому что Уилбур громко и возмущенно расфыркался:

— А луну с неба тебе не достать?! Тем более он все равно узнает!

— Ну, пока же не узнал, — резонно возразил Родольфус. — А если узнает, то шкуру с меня спустит, наизнанку вывернет, обратно наденет и скажет, что так и было. Так как?

— Рискну своей шкурой и не скажу, — буркнул Уилбур. — Если ты пообещаешь... драккл с ней, с картами и контрабандой, с потрошением мозгов завязать хотя бы.

— Обещаю. Кончу еще одно дело — и завяжу.

— Еще одно?!

— Мне надо собрать Элизу в Хогвартс на должном уровне, да и нам с младшим обеспечить какую-никакую финансовую подстраховку. А за Муна и ту информацию, которую он спрятал в глубинах своего гнилого умишки, мне даже по моим прошлым меркам прилично пообещали. Клянусь тебе, Уилл — вытрясу из него душу, получу, что мне причитается, и больше даже думать об этом не стану. Элиза будет в школе, вдвоем с Рабастаном мы как-нибудь продержимся до весны, а там мне исполнится двадцать один, и все наладится.

— Твои слова да Мерлину бы в уши...

Они продолжали говорить о чем-то еще, но Рабастан не стал слушать: тихонечко перелез на карниз, вернулся к открытому окну, шмыгнул в коридор и, спрятавшись в нише, стал думать.

Выходило... интересное.

Во-первых, у них все еще... как это дядя Сигнус Блэк говорил — финансовые проблемы. Причем такие, что Родольфус ради их решения ввязался во что-то совсем уж нехорошее.

Во-вторых, Родольфус изо всех сил старался, чтобы их с Элизой не забрали к каким-то противным родственникам, для которых важно только золото, а детей они превращают в домовых эльфов. Рабастан вспомнил, как мистер Малфой как-то смеха ради рассказал о том, что заставил домовика плясать на горячих углях из не потушенного вовремя камина, и содрогнулся — домовиком он быть не хотел, пусть уж лучше Родольфус днями напролет честит его на чем свет стоит.

Ну и в-третьих, Родольфус прекрасно знал, что они с Элизой про него думали, и его это явно задевало за живое, но... но он, кажется, слишком уставал в попытках достать для них денег, чтобы что-то с этим поделать. Рабастан подумал еще и на всякий случай решил быть паинькой с этого дня — брату наверняка самому неприятно рычать на него все время, а так им обоим будет полегче.

А еще Рабастану очень хотелось узнать, кто же такой этот учитель, от которого Родольфус скрывает всякое нехорошее. Найти бы его и попросить Элизу написать письмо, или так пожаловаться на брата, лично, чтобы учитель стукнул его как следует. Чтобы Родольфус перестал быть таким большим дураком и... как это Уилбур сказал... попробовал вести себя как порядочный человек.

Чтобы понял, что им с сестрой больше всего нужен старший брат, а не этот... отягощенный ответственностью глава семьи, вот.

— Я уезжаю, — буднично сказал Родольфус как-то вечером.

Дело было через несколько дней после того, как Рабастан подслушал их с Уилбуром разговор; Родольфус все это время не заикался о поездке — только в последний момент позвал брата и сестру вниз и, уже стоя на пороге с каким-то потрепанным вещевым мешком в руках, поставил их перед фактом.

— Опять? — зло спросила Элиза; ее пальцы нервно теребили край фартука. — Мог бы и предупредить.

— Меньше знаешь — больше шанс, что тебя не заставят свидетельствовать на суде, — Родольфус помедлил и вдруг опустился на одно колено перед Рабастаном, так, что их головы оказались почти вровень. — Будь мужчиной и присматривай за сестрой, понял?

Рабастан закивал, а потом, тоже против обыкновения, обнял брата за шею; Родольфус напрягся было, кашлянул, неловко погладил его по спине и встал, глядя на Элизу:

— Я запер дом для всех, кроме... ты знаешь, кого. Другие войти не смогут. Если услышишь, что кто-то пытается прорваться — бери брата и запритесь в кабинете, там кровная защита на двери.

Элиза упрямо смотрела куда-то мимо него и стискивала зубы.

— Я вернусь через три дня, самое большее через неделю. Продуктов в кладовой — на две, от голода не умрете, — Родольфус сильно встряхнул ее за плечо. — Ты меня услышала?

Элиза подняла на него взгляд.

— Услышала.

— Не злись.

— Я не злюсь.

— Вот и славно.

Дверь за Родольфусом закрылась не сразу — сначала замерла на полпути, словно задумавшись, а потом медленно захлопнулась с гулким грохотом. Рабастан вздрогнул было, но тут же вспомнил, что ему велели быть мужчиной , а значит, не бояться.

— Он же сказал, что вернется, — сказал он, стараясь подражать рассудительному тону взрослых. — И больше никуда не уедет, он обещал.

— Кому это?

— Уиллу. Когда они разговаривали. Я сам слышал.

— Ну, раз Уиллу, может, и выполнит обещание, — хмуро сказала Элиза и тут же воинственно скрестила руки на груди. — Фу, Раба, ну в чем у тебя опять рубашка?!

Все-таки кое-что в жизни Рабастана было неизменно и надежно, как камень — старшая сестра, которую хлебом не корми, а дай отмыть человека до скрипа и нарядить что куклу.