ЗАПЕРТАЯ ПОЛКА № 3 (в шкафу рядом с омутом памяти) (джен)

* * *

Окно зашторено, но не наглухо, дневной свет пробивается через щели.

Я уже видел это окно — и этот потолок. Значит, не приснилось. Значит, я действительно здесь. Чем бы это «здесь» ни было.

Пытаюсь вдохнуть глубже — и горло тут же напоминает о себе. Не так, как было раньше. (Насколько раньше? Не знаю… Ощущение времени отказало мне напрочь.) Это больше не та ослепляющая, кромешная боль, которую мне и сравнить-то не с чем. Теперь просто… больно. Терпимо. Уже что-то.

Сколько я спал? Час? Сутки? Несколько? За окном — день. Но какой?

Лавгуд сидит в кресле, что-то читает. Заметил, что я очнулся. Отложил книгу и смотрит. Наверное, я уже вот так открывал глаза, но потом проваливался обратно в забытье, и он теперь пытается понять, удержусь ли я на сей раз.

— Северус… — Голос у него тихий, спокойный. — Вы с нами. Хорошо.

С вами? С кем — с вами? Я не с вами. Я ни с кем. Я сам по себе. Всегда был сам по себе.

Пытаюсь ответить. Губы двигаются, но звука почти нет. Что-то сиплое, жалкое. Пробую еще раз. Горло горит, но слова все-таки слабо пробиваются — как сквозь наждак:

— Сколько…

— Двое суток. — Он встает, подходит ближе. В руках склянка. Опять зелья. — Не пытайтесь пока много говорить. Вот, это не восстановит связки сразу, но ненадолго станет легче — насколько это возможно. Знаю, у вас много вопросов, вы же все равно их зададите, не так ли?

Он подносит склянку к моим губам. Я мог бы попытаться отвернуться. Мог бы отказаться. Но какой смысл? Я уже выпил все, что он в меня влил за эти двое суток. Хотел бы отравить — давно бы отравил. И у меня на самом деле много вопросов.

Вкус травяной, горьковатый. И нынешнее зелье я тоже не узнаю. Оно холодит, это неожиданно приятно.

— Война… — хриплю я. — Чем…

— Война закончилась. — Он снова садится в кресло. Не слишком близко, не слишком далеко. — Поттер жив. Волдеморт — нет.

Так… Так-так-так, подождите. Темный Лорд мертв? Окочурился? Насовсем, целиком?

— Это… правда?.. Проверяли?..

— Это правда. Без всякого сомнения.

Я должен что-то чувствовать. Облегчение? Радость? Что чувствуют нормальные люди, когда узнают, что вечный кошмар прекратился?

Я чувствую… пустоту. Огромную, гулкую пустоту. Где-то там, в глубине, есть что-то еще. Чего я пока что не могу ни разглядеть, ни назвать по имени.

Двадцать лет. Почти двадцать лет — ради этого момента. Ради того, чтобы эта тварь наконец сдохла. Чтобы невыносимый Поттер сделал то, что должен (как он выжил-то?). И вот…

Я не знаю, что сказать, так что говорю о другом.

— Магия крови… — Каждое слово царапает горло, несмотря на зелье. — Почему вы… Зачем…

Не могу закончить. Слишком много вариантов. Слишком мало дыхания.

Он долго молчит и смотрит в окно. Взвешивает фразы. Он явно собирается сказать мне куда меньше, чем знает, и сейчас тщательно отбирает нужное. Из него вышел бы, пожалуй, неплохой шпион. Поразительно.

— Луна попросила меня сделать все возможное, — говорит он наконец, — я делаю. Ваша жизнь важна для нее. А вообще, должен заметить, мало кто сейчас способен распознать магию крови, да еще в вашем тогдашнем состоянии.

Ну отлично. Я его, кажется, тоже удивил.

И это все? Вот так просто? Луна попросила — и он делает?! «— Папа, спаси для меня этого мерзавца, будь так любезен! — Без проблем, дочь, конечно, разумеется, раз уж он тебе зачем-то сдался…» А сам после Азкабана как труп ходячий, одни глаза, космы и балахон. Серьезно?! В самом деле существуют такие отцы?!

— Ваша дочь… зачем она…

— Понимаете, Северус… — Он переводит взгляд на меня. — Луна порой видит что-то, чего не видит больше никто. Иногда это мешает ей жить. Иногда — приносит кому-то пользу. А иногда — и то и другое сразу… Да… Она была здесь, — продолжает он после небольшой запинки, — этой ночью. Утром заглянула к вам перед возвращением в Хогвартс. Там много работы. Раненые, разрушения. Но она вернется. Тогда и спросите у нее.

— Вряд ли я заслуживаю… — слова вырываются сами, сиплые, рваные, — …чего-то… из этого.

— Может быть, — говорит он все так же спокойно. — А может быть, вопрос только в том, что я могу сделать. Что может сделать Луна. И что мы выбираем делать.

Я не знаю, как реагировать на эту напыщенную чепуху, как к ней относиться. Они выбирают… Как будто это в их власти…

— Вам нужно отдыхать. Но сначала поесть и чай. Вы двое суток на одних зельях. Сейчас принесу.

Он поднимается, шелестя балахоном, доходит до двери, но вдруг останавливается и произносит, не оборачиваясь:

— Когда Луна была маленькой, она постоянно приносила домой всякую покалеченную живность. Воронов с перебитыми крыльями. Сов, ударившихся о стекло. Однажды даже притащила фестраленка с вывихнутой ногой. Я лечил. И никогда не спрашивал ее — зачем. Ответ всегда был очевиден.

Он выходит, я слышу, как шаги удаляются от приоткрытой двери.

Вот, значит, как. Вот кто я теперь. Просто ворон с перебитым крылом. Подобранный странной девочкой, принесенный ее странному отцу.

Это… почему-то не так унизительно, как могло бы быть. И какой-никакой, но это ответ.

Закрываю глаза. Потолок надоел. Все — надоело. Волдеморт мертв. Я жив. Я не знаю, что делать с этим. Не знаю, что делать с этой жизнью, которая вдруг — впервые — принадлежит только мне. Не Дамблдору, не Темному Лорду, не долгу, не клятвам.

Просто мне.

Это обескураживает больше, чем все остальное.

Шаги звучат снова. Ксенофилиус возвращается с подносом, на котором едва дымятся две кружки. Ставит поднос на тумбочку рядом с кроватью.

— Маленькими глотками. Не торопитесь.

Я пытаюсь хоть как-то приподняться. Руки дрожат, не слушаются. Черт. Черт! Ни в одной мышце все еще нет даже минимальных сил.

— Не напрягайтесь, слишком рано. Я помогу.

В голове вспыхивает воспоминание: девчонка Лавгуд… Луна… шепчет вот это же «Я помогу» — и заталкивает мне в горло безоар. Надо же, запомнила. Слушала меня на уроках, получается. Откуда у нее безоар, кстати?

Наконец я кое-как полусижу, опираясь на подушки. Можно хоть комнату осмотреть.

Ксенофилиус придерживает чашку с бульоном. А потом и чашку с чаем. Других вариантов справиться с трапезой у меня нет.

— Это не навсегда, — говорит он. — Пройдет. Но несколько дней придется потерпеть.

После первого глотка — уже куда менее мучительного, особенно если сравнить с безоаром, — я чувствую, как тепло спускается внутрь, и это… хорошо. Это просто хорошо. Допиваю все мелкими глотками, как он сказал.

— Спасибо. — Слово выходит странным, чужим. Но не сказать было бы свинством.

Он кивает. Потом уносит чашки, возвращается в свое кресло, берет книгу.

За окном — день. Обычный, мирный день. Где-то там — Хогвартс, руины, раненые, погибшие. Где-то там — Поттер, с моими воспоминаниями в голове. Где-то там — разрытая могила Дамблдора и труп Волдеморта (или что там от него осталось). Где-то там — Луна Лавгуд, для которой почему-то важна моя никчемная жизнь. А я тут. В чужом доме, в чужой кровати. В чужой реальности.

— Вы будете… — голос снова срывается, — …держать меня здесь?

Ксенофилиус отрывается от книги.

— Я буду лечить вас здесь. Потом сможете уйти или остаться, как пожелаете. Когда сможете. Двери не заперты, Северус. Никогда не были.

Я киваю. Больше ничего не могу сказать. Горло устало. Я устал.

Он снова утыкается в страницы. Чокнутый Лавгуд, издатель «Придиры». Человек, которого я списал в категорию безобидных, но раздражающих дураков много лет назад. Человек, который сейчас спасает мне жизнь.

Война окончена. Волдеморт мертв.

Я засыпаю с этими словами. Они кружатся в голове, как бессмысленные подвески под потолком. Дурацкие. Непривычно легкие. Невозможные.