Они знали (джен)

«Я учил его! Думал, что хорошо его знаю». Эту фразу я произнес больше года назад, когда Гарри сообщил всем о предательстве моего бывшего ученика. Эту же фразу я произнес совсем недавно, узнав от Гарри всю правду о нем. И эта правда шокировала меня почти так же сильно, как и та ложь. Я ведь тоже знал все, но никогда не придавал этому настоящего значения…

В нашу бытность коллегами, я вел себя с ним очень дружелюбно, нарочито дружелюбно, словно стремясь примириться с ним. Сделавшись его подчиненным я, часто даже позволял себе что-то вроде заискивания, осуждая его в душе. Но моя доброжелательность не находила отклика, а вызывала только раздражение, которого он никогда не скрывал. Меня, честно говоря, это не удивляло, потому что я слишком хорошо помнил наши непростые отношения учителя и ученика.

В школьные годы Северус Снейп не пользовался моим расположением, признаюсь в этом совершенно открыто. Я недолюбливал его даже несмотря на неизменные успехи в моем предмете. Меня задевала его независимость и презрение к авторитетам. Дело в том, что покровительство всегда было моей слабостью. Я знал все, что происходит на моем факультете и вообще в школе, я умел с первого взгляда распознать в юном волшебнике или волшебнице будущую знаменитость. Мне нравилось формировать личности, влиять на юные умы, выводить в свет новые таланты. Нравилось, перечислять имена своих знаменитых учеников, подчеркивая, что именно мне они обязаны своим успехом. Нравилось демонстрировать всем вещественные выражения их признательности. Я любил, когда на меня смотрели снизу вверх — это льстило моему самолюбию.

Этим, как мне доказал год назад Гарри, и воспользовался когда-то идеальный студент и отличный староста Том Риддл, чтобы получить ключ к тайне, позволившей ему превратиться из блестяще одаренного юноши в монстра, от которого мы избавились такой страшной ценой. С тех пор не прошло ни одного дня, чтобы я не корил себя за это. Потому я и подделал свои воспоминания — я стыдился того, что сделал в тот злосчастный день, что поддался на лесть и не смог распознать обмана. Мне хотелось забыть о роли, которую я невольно сыграл в становлении Темного Лорда. Хотелось забыть о мальчике, который присылал мне коробки с засахаренными ананасами и с очаровательной непринужденной улыбкой принимал мое покровительство, хотя и отказался воспользоваться им.

А Северус Снейп даже в детстве не признавал ничьего покровительства. Его самолюбие заставляло его резко отвергать мои попытки включить его в список моих «удачных проектов», а мое — игнорировать его гений, ставший очевидным после первого же урока зельеварения. К тому же — теперь уж скрывать это не имеет особого смысла — я видел, что он знает мой предмет гораздо лучше меня самого. Понятно, для человека, занимающегося зельями несколько десятков лет, и считающегося признанным мастером своего дела, нелегко было сознавать превосходство пусть даже очень талантливого подростка. Еще больше раздражало то, что обладая такими выдающимися способностями в области зельеварения, Северус гораздо больше интересовался Темными Искусствами и любимым своим предметом считал Защиту, а не вовсе не Зелья. Вот так и вышло, что учась на моем факультете, он отнюдь не был моим любимцем, хотя втайне я не сомневался, что этот мальчик станет действительно выдающимся волшебником.

Конечно же, ему, полукровке, да еще выросшему в каком-то бедном магловском районе, было сложно завоевать авторитет на моем факультете, где исконно учились в основном чистокровные волшебники, отпрыски старинных семей, знавшие друг друга с пеленок. Блэки, Малфои, Лестрейнджи — вся магическая аристократия сначала явно смотрела на Северуса Снейпа свысока. Но постепенно он заставил их признать его своим, благодаря не только способностям, намного превосходившим их собственные, а еще и силе и твердости характера, решительности и независимому поведению.

Первым «разглядел» Северуса Люциус Малфой, который явно благоволил к младшекурснику. Возможно, в какой-то мере именно это заставило и остальных иначе взглянуть на мальчика, ведь чего было не отнять у Люциуса, так это великолепного умения разбираться в людях.

Тем не менее, даже войдя в избранный круг, Северус по-прежнему оставался одиночкой. Компании однокурсников он предпочитал общество книг. К седьмому курсу в библиотеке Хогвартса не осталось ни одной книги, которая бы ни разу не побывала у него в руках. Он был равнодушен к развлечениям товарищей, редко принимал участие в увеселительных прогулках по барам Хогсмида, которые любили совершать некоторые из слизеринцев. Коротко говоря, Северус Снейп не любил праздное времяпрепровождение, а когда его обвиняли в неумении веселиться, он только пожимал плечами и снова углублялся в очередную книгу.

Подобие дружбы с товарищами по факультету, у Северуса перевешивала вражда с учениками факультета Гриффиндор. Точнее с компанией Джеймса Поттера и Сириуса Блэка. Я никогда не старался вникнуть в причины их конфликта, стараясь вообще не замечать напряженности в отношениях между этими двумя факультетами, поскольку это мешало мне играть в демократизм при поиске талантливых студентов. Способности к моему предмету у всей компании были чуть выше среднего, а у Питера Петтигрю и того хуже, поэтому я не удостаивал их вниманием и мало интересовался их жизнью. Видел только, что хотя перевес в столкновеньях куда чаще оказывался на их стороне — им ни разу не удалось сломить его или остаться безнаказанными. Мстительность Северуса неизменно настигала их именно тогда, когда они меньше всего ожидали этого и всегда бывала крайне изощренной, хитроумной и прекрасно спланированной.

Эти качества и составляли основу его успехов на моих уроках. Его письменные работы поражали ясной логикой, точностью и глубиной анализа. Читая их, я мог только ахать от восхищения. А вот его действия на практических занятиях часто заставляли меня недоумевать. Не раз и не два мне случалось заметить, что Северус делает что-то не вполне соответствующее, а то и прямо противоположное тому, что следовало. Любому другому студенту я, конечно, указал бы на ошибку, но мне очень хотелось поставить провал ему в упрек. Однако, к моему удивлению, результат неизменно оказывался выше всяких ожиданий. Нужно признаться, я очень критично относился к Северусу, но сколько ни старался, не находил повода придраться. Больше того — часто его работа оказывалась намного лучше, чем у остальных студентов. Я ставил ему высшие оценки, не скрывая досады, не понимая, каким образом это ему удается. Теперь-то я понимаю, что он экспериментировал, действовал на собственный страх и риск, поддерживаемый только верой в свою правоту. Мало кто из людей отважился бы на подобное. Именно этой смелости когда-то не хватило мне самому, чтобы стать настоящим ученым.

Школу Северус окончил лучше всех на факультете. Даже мои любимые ученики — Деметриус Нотт и Грета Забини остались позади, что меня весьма огорчило. Из семи сдаваемых предметов, самые выдающиеся результаты он показал на зельях и защите от Темных Искусств. Четыре остальных: нумерология, гербология, астрономия и заклинания были тоже оценены на «Превосходно». Только трансфигурация давалась Северусу чуть хуже, хотя, возможно, причиной этому была натянутость в отношениях, существовавшая между ним и Минервой Макгонагалл. Но ничто не могло заставить его ради оценки попытаться изменить ситуацию.

Лишь один человек имел на него влияние. Лили Эванс — рыжеволосый ангел с удивительными изумрудными глазами, моя самая любимая ученица, солнечная богиня Гриффиндора. Мать Гарри. Я недаром сказал Гарри, что не могу вообразить себе человека, который знал бы ее и не любил. Это правда. Разве можно было проводить с нею долгие часы в библиотеке за домашним заданием, прогуливаться с ней по двору в солнечную погоду, сидеть с ней за одной партой, работать в паре на моих уроках и не влюбиться в нее? Разве можно было не потерять голову и сердце, каждый день, тайком пожирая ее взглядом, пока она склонялась над котлом или украдкой касаясь ее длинных волос, пока она нарезала ингредиенты? Я ведь замечал, как он это делает, но не находил здесь ничего достойного внимания. Многие юноши вздыхали по Лили Эванс и провожали ее такими же пламенными взглядами. Я и представить себе не мог, что у Северуса все настолько серьезно.

Конечно я видел, как тяжело он переживал охлаждение их дружбы на пятом курсе, видел, что для него настоящим ударом стали ее отношения с Джеймсом Поттером. Как-то, в ответ на одну из моих речей во славу магии и науки он заявил, что существуют случаи, когда и магия и наука бессильны. Теперь я понимаю, что ничто иное, как любовь он имел в виду.

Помню наш разговор на шестом курсе о свойствах Амортенции. Северус против обыкновения сам завел речь об этом однажды после урока. И настолько подробно расспрашивал о ее свойствах и эффекте, который оно дает, что я, наученный собственным горьким опытом, даже поинтересовался, не думал ли он воспользоваться этим зельем сам, чтобы завоевать чье-то сердце. Юноша покраснел и я поспешил объяснить, что наваждение создаваемой Амортенцией — это иллюзия. На свете не существует магии, которая могла бы создать истинную любовь. Любовь либо есть, либо ее нет и ничто не в силах изменить данного факта.

Услышав это, Северус опустил голову, а потом с горечью сказал, что знал это и сам, но хотел получить подтверждение из чужих уст. Когда надежду отнимает кто-то другой, это не так больно… Печально, что тогда я не понял того, что мог и должен был понять.

Да, я прекрасно знал о чувствах Северуса к Лили, но подумать, что вся его долгая двойная игра, все его тайны, все мужество, все поступки, которым мы никак не могли найти объяснения, все странные события, происходившие в год его управления школой, которые мы списывали на счастливую случайность — все это ради нее одной?! Даже сейчас, после его смерти, столько лет верности одной любви кажутся мне чем-то фантастичным!

Я долго не желал верить в то, что говорил Гарри. Сознание, что еще один из моих учеников оказался таким чудовищем — слишком тяжелое испытанием для старого учителя. Альбус Дамблдор все-таки был моим старым другом, пусть я часто и расходился с ним во мнениях, да и многого не понимал в его поведении. Я не был так фанатично предан ему, как другие учителя, однако искренне оплакивал его смерть. Не скрою: для меня она означала, прежде всего, окончательную победу новой власти и следовало подумать о нашем положении. Известие о назначении Северуса директором стало отличным поводом обсудить с коллегами сложившуюся ситуацию. Надо сказать, что нам с Минервой, как наиболее здравомыслящим людям в Хогвартсе, пришлось приложить немало усилий, чтобы утихомирить таких как Хагрид и уговорить их принять распоряжения начальства ради блага наших студентов.

Я и в самом деле так считал. На мой взгляд, в сложившихся обстоятельствах это было самым разумным решением. Но, как я и подозревал, даже Минерве не удалось удержать гриффиндорцев от необдуманных поступков. Они словно специально провоцировали Кэрроу, давая поводы применять к ним самые жесткие меры. Мы заступались за студентов, когда могли, но откуда же было нам догадаться, что все ограничения, вводимые Северусом, направлены лишь на то, чтобы обеспечить детям относительную безопасность, лишить их возможности вступать в конфликты с врагами? К сожалению, в понятие «враги» большинство студентов включали и слизеринцев.

Многие ученики моего факультета действительно вели себя крайне недостойно и нередко злоупотребляли положением победившей стороны. Конфликты между ними и представителями других факультетов разрешались всегда в пользу моих подопечных. Однако часть из них вовсе не радовалась этому, более того, я уверен, что им все это тоже не слишком нравилось…

Случай с мечом Гриффиндора выходил уже за все рамки. При одной мысли о том, что могут сделать с провинившимися, становилось жутко. Тем более среди виновников была мисс Джинни Уизли, очень талантливая юная леди. Я потом побранил ее за столь легкомысленный поступок, но понять, почему Северус ограничился изгнанием в Запретный Лес так и не смог. К тому же мое внимание отвлек Теодор Нотт, который в результате постоянных столкновений с гриффиндорцами оказался в Больничном крыле. Проклятие, которым его ударили, не нанесло ему существенного вреда, потому я и удивился, когда Северус настоял на том, чтобы отправить его в больницу Святого Мунго для более детального обследования. Никакой необходимости в таких мерах не наблюдалось, но распоряжение директора было выполнено и один из самых крупных «очагов» межфакультетской вражды был благополучно погашен. Также Северус, оказывается, устраивал и остальные «странности». До самого последнего момента он защищал нас всех. Даже в поединке с Минервой и Филиусом заботился только о том, как не причинить им вреда. Потому и бежал с поля боя.

Все это я узнал только после шокирующего заявления Гарри, когда он перед всеми разоблачил тайну Северуса. Темный Лорд, правда, не поверил в то, что рассказал мальчик о его верном помощнике, да ведь и нам-то потребовалось воочию убедиться во всем, чтобы полностью осознать правду. В особенности то, что все, что когда-либо делал Северус, он делал во имя любви к Лили. Любви, которая была с ним до последнего момента его жизни.

Когда Гарри рассказал мне об истинном происхождении таланта, проявленного им на шестом курсе, мне вспомнилось, что после разрыва с Северусом, работы Лили по зельям оставались по-прежнему безупречными, но те удивительные находки и идеи, приводившие меня в изумление, почему-то пропали навсегда. Теперь я узнал, кому они принадлежали на самом деле…

Что я чувствовал? Наверное, то же самое, что чувствует любой человек, обнаруживший, что расточал похвалы ложным талантам, упустив из виду подлинный гений. Я не рассердился на юношу за этот небольшой обман, тем более, что сам поощрял его. Обсудив все, мы решили попытаться восстановить уничтоженный учебник. Омут Памяти и легилименция должны в этом помочь. Правда, пока дело продвигается не слишком быстро. Нам с Гарри удалось воспроизвести всего несколько десятков рецептов и пару заклинаний. Но мы не отчаиваемся, потому что оба верим: рано или поздно наша работа будет доведена до конца. А пока я слушаю, как прославляют героизм Северуса Снейпа и вспоминаю ту фразу, которую сказал дважды и оба раза ошибся. Я думал, что хорошо его знаю, но на самом деле я не знал его никогда.