Беззащитная тварь (гет)

...Когда в камине появилась хвостатая белобрысая голова, Гермиона была уже вполне в кондиции.

— О, Хорёк. Заходи, враг мой, помянем твоего покойного декана, змея чёрного, под-ко-лод-ного...

— Однако, — сказал Драко Малфой, но приглашение принял. Вошёл, отряхнулся, поколебался, но всё же сел на ковёр напротив Гермионы.

Она протянула ему початую бутылку. Весьма початую. Почти наполовину.

— Занимаешься вандализмом, Грейнджер? — осведомился Малфой, приняв бутылку. Брезгливо осмотрел горлышко, осквернённое её губами. Гермиона была уверена, что он сейчас демонстративно произнесёт Очищающее, но он вдруг присосался к бутылке, даже ладонью горлышка не обтерев.

— Подцепишь что-нибудь, — не удержавшись, сказала она, — например, герпес.

— Справлюсь, — хмыкнул он, рассматривая этикетку, — и с маггловской заразой, и с маггловским... и даже ирландским алкоголем. Хотя мерзость редкая.

— Не нравится, не пей. Мне больше достанется.

— Не достанется. Сам выпью. Или вылью. А тебе хватит.

— Я тебе выл-лью! — Гермиона выхватила палочку из-под диванной подушки и нацелила Малфою страшно сказать, куда.

— Да на, на, возьми! — он поспешно сунул ей бутылку. — И убери палочку! С ума сошла — колдовать в таком состоянии!

— Не провоцируй пьяную гриффиндорку. И что там насчёт вандализма?

— Как что?! Прихожу домой, захожу в собственный кабинет, а там пустая рама и пепел на полу. И трясущийся домовик сообщает мне, что профессор Снейп, сгорая в пламени, просил передать свою благодарность мисс Грейнджер. Весьма интересная просьба, ты не находишь?

— Н-не-а, не нахожу. Просто проявление дурного характера. И могила не исправила, и огонь не очистил...

— Эй-эй, оставь хоть пару глотков! И объясни, за что он тебя благодарил? Я подозреваю, что ты сожгла его хогвартский портрет, но мои-то вещи причём? Дом бы мог сгореть, а у моей семьи ничего, знаешь ли, не осталось, кроме дома...

Так вам и надо, чуть не сказала Гермиона, но время лишаться собутыльника ещё не пришло.

— Хочешь предъявить мне иск?

— Зависит от того, что произошло. У тебя есть, что сказать в своё оправдание?

— Мне не в чем оправдываться!

— Поэтому ты здесь надираешься в одиночестве?

— Вообще-то это моё дело!

— А моё имущество — это моё дело, и я вправе требовать объяснений.

Гермиона аккуратно отставила бутылку.

— Ладно. Дашь дёрнуть тебя за хвост?

— Что?!.

— Очень хочется потрогать твои волосы.

— И давно?

— С первого дня.

Малфой подпёр кулаком подбородок и уставился на Гермиону во все глаза.

— Ну, что смотришь? — буркнула она краснея, — такое у меня условие. Я дёргаю тебя за хвост, а взамен всё тебе рассказываю. Тебе придётся потерпеть всего несколько секунд.

— Ты меня пугаешь, Грейнджер.

— Ладно, не буду дёргать. Просто поглажу тебя по головке.

— Так бы сразу и сказала, — Малфой встал, распахнул мантию и с пресерьёзным видом принялся расстёгивать брючный ремень.

— Да ну тебя! — Гермиона замахала на него руками, захихикала...

И хихиканье сделало своё чёрное дело — перешло сначала в смех, а потом и в рыдание.

Она говорила и говорила. Временами она забывала о присутствии Малфоя, ей казалось, что в комнате только она и каминное пламя. Но отсветы этого самого пламени выхватывали из темноты длинное лицо — абсолютно бесстрастное и предельно внимательное, и Гермиона, на мгновение протрезвев и осознав — кому она это всё говорит? Зачем? — но не успев остановиться, продолжала плакать и говорить, и… жаловаться? Как было страшно стирать собственное прошлое, как было страшно уходить, как страшно было лезть в Министерство, как расщепило Рона, и алая кровь хлестала на бурую листву, как этот Рон, их Рон, её Рон, огромный, рыжий, лохматый, тёплый, верный, как ньюфаундленд, ушёл, бросил её и Гарри, и с тех пор страх взялся за неё всерьёз, грыз её днём и ночью, а тут ещё чокнутая старуха, обернувшаяся чудовищной змеёй (лицо Малфоя совсем окаменело), и пришлось левитировать оттуда Гарри, и лечить Гарри, и Рон вернулся и разбил дрянной медальон, и она обрадовалась даже не этому, а тому, что страха будет меньше, но нет — чувство защищённости так и не вернулось, она Рону больше не верила. И плен в особняке Малфоев, и Беллатри….

Малфой сорвался с места и выскочил из комнаты с такой скоростью, как будто за ним гналась упомянутая дама.

Гермиона продолжала бормотать, вцепившись себе в волосы и зажмурясь. Ей казалось, что если она замолчит, воспоминания её задушат.

— Ну-ка…

Это Малфой вернулся со стаканом воды. Ах, ещё и виски туда плеснул.

Она попробовала взять стакан, но руки ходили ходуном. Почему она не выплакалась МакГонагалл? Почему вывалила всё это на Малфоя? Нет у неё сил об этом думать, и нет сил просчитывать последствия. У неё стакан воды поднять, и то сил не хватает.

Малфой осторожно влил в неё всё содержимое стакана, твёрдо придерживая её затылок. Потом заглянул ей в лицо.

— У тебя, судя по всему, имеется опыт общения с истеричками, — заметила Гермиона. Ей наконец-то стало неловко.

— Не совсем, — возразил он. — Но приходилось отпаивать… людей… при всяких обстоятельствах, — он отвёл глаза.

— Людей, говоришь? Стало быть, я хотя бы похожа на человека, — слабо хихикнула она, безуспешно пытаясь собрать под заколку растрёпанные волосы.

Ответ: "Ты похожа на пьяную грязнокровку," отпечатался на физиономии Хорька столь отчётливо, что она опять слабо хихикнула.

— Эй, не начинай.

— Постараюсь, — пробормотала она, откидываясь на диванную подушку. Ей стало тепло, пожалуй, даже жарко, а от Малфоя шёл неожиданно свежий запах — то ли весенней травы, то ли мяты.

Малфой подбросил поленьице в камин, примостился снова на ковре и непринуждённо напомнил:

— Так что там с портретом?

— Он хотел, чтобы я сожгла портрет. Он...

— Говори, Грейнджер. Расскажи мне всё. Пожалуйста. Мне важно знать.

Она молчала, глядя в камин. Малфой нервно заломил руки, потянулся, хрустя суставами.

Говорить было очень трудно, но она преодолела себя и выложила Хорьку всё, раз уж сегодняшние звёзды велели ему быть её конфидентом. В конце рассказа ей стало невмоготу смотреть на пламя, и она перевела взгляд на Малфоя.

И обомлела.

Малфой хохотал.

Он смеялся совершенно беззвучно и, видимо, уже давно, поскольку был красен и утирал слёзы. Услышал, что она замолчала, посмотрел на неё, схватился за голову и заржал в голос.

— Он меня развёл, — констатировала она.

— Как пер… первокурсницу, — простонал Малфой, — как магглу безграмотную… Ты что, поверила, что портрет может наложить Смертельное?! Грейнджер! Ой, не могу!! — он лёг навзничь и в изнеможении застучал ногами по ковру.

По-хорошему, его следовало убить или хотя бы как следует проклясть, но вместо этого она всхлипнула и уткнулась лицом в ладони. Малфой сразу прекратил веселиться, подполз к ней и обнял за плечи.

— Ну ладно, ну извини. Я забыл, Гриффиндор — это диагноз.

— Он тоже так сказал, — пробормотала она.

— Он вообще часто это повторял. Ну, всё-всё…

— Гад он, — сообщила Гермиона, — почему он тебя не попросил? У тебя же был его портрет.

— Ничего бы не получилось. Портреты директоров служат директору Хогвартса, стало быть, там что-то вроде управляющего центра. Все остальные портреты занимают подчинённое положение. Чтобы уничтожить систему, нужно бить в центр. Впрочем, кого я учу?

— Я смотрю, вы там всё обдумали и решили, что я идеальный исполнитель?

— Ни фига, — горячо возразил Малфой, — он мне сказал только то, о чём я тебе написал, ни слова больше. То есть, я подозревал, что ему не нравится висеть на стене, но подозрения ещё не факты…

— Оба вы змеи, — сказала она и попыталась высвободиться из его объятий, — твари ползучие…

— Тихо-тихо… Сиди, отдыхай. Всё позади. Теперь никто не будет решать за него. Грейнджер, — он преодолел её усталое сопротивление, взял её за щёки и заставил посмотреть себе в глаза, — наверное, моё мнение ничего для тебя не значит, но ты поступила правильно. Как и всегда.

— Я его убила.

— Нагайна его убила. А ты его освободила. Всё, давай целоваться.

И полез целоваться.

Она не возражала. Как-то не осталось возражений. Какие тут возражения, когда человек оправдывает один из худших поступков в её жизни, вытирает ей слёзы и так умопомрачительно пахнет… и даже запах табака не заглушает луговой свежести, даже горечь сухих губ слаще тыквенного сока…

— Куришь?

— Закурил. Жизнь заставила.

— Тогда мне остаётся только на иглу сесть…

— Сейчас ты у меня сядешь… только не на иглу… — жёсткие пальцы находят соски под толстой домашней мантией, медленно вдавливают — как больно, как сладко…

— А!... — и снова горькая, сухая, хмельная темнота, нечем и незачем дышать, длинные руки змеями обвивают её, и в ответ в ней тоже просыпается змей, древний змей, невыносимое желание — багровой жаркой спиралью медленно разворачивается и вдруг вытягивается струной — и она вытягивается, и стонет, как струна...

Малфой коротко, торжествующе хохотнул, и она почувствовала холодный ток воздуха на своей обнажившейся спине, и вновь мучительно выгнулась, ощутив голой грудью его всасывающий рот…

В спину снова повеяло холодом, и сладкая тьма на мгновение отступила.

— Подожди, — зашептала Гермиона, высвобождаясь из его рук, — подожди, я сейчас…

— Не уходи, потом, всё потом… Убей меня, если хочешь, но потом…

— Сейчас, — она уже не слушала его. Было важно, очень важно добраться до аптечки…

Неверными шагами, машинально натягивая на ходу полуснятую Малфоем мантию, она добрела до ванны, повернула выключатель. Режущий свет заставил зажмуриться. Она почти вслепую нашарила дверцу аптечного шкафчика — быстрее, быстрее, сладострастные судороги внизу живота сводят с ума, ещё немного, и она полностью утратит контроль над собой…

Потом она сидела на полу, ощущая, как на смену жгучему желанию приходит жгучее сожаление, потом облегчение и усталость.

Малфой остановился на пороге. Она устало взглянула на него. Бледный, тощий, с провалившимися глазами. На такого даже Нарывное тратить жаль.

— Прости, — сказал он.

— Уходи.

— Я не хотел ничего плохого, правда. Я только…

— Малфой, ты слышал, что я сказала? Вон.

Он сел на пороге, обхватив колени руками и прислонившись спиной к косяку.

— Чего ты хочешь, Малфой? Ещё раз по морде?

— Послушай, я… Ну, глупо, согласен.

— Вот именно. До того глупо, что даже не подло. Ты что, пари на меня заключил?

— Что?.. Нет. Конечно, нет. С кем? Давно уже никого из… наших… не видел. Сидим, как пауки, каждый в своей паутине. Я и с родителями почти не вижусь. Отец пьёт, мать молчит. Не дом, а склеп. Там нельзя спать по ночам, знаешь? Такая мерзость снится — он же там жил, это его сны, они убивают... А ты живая, Грейнджер, такая живая, горячая, как Солнце… Не знаю, что на меня нашло. Или нет, знаю, это как мёртвые на живых бросаются… Я подумал, хотя бы один раз, любой ценой. Я ведь правду сказал, если хочешь, убей меня…

— Много чести, — сказала она, поднимаясь и плотнее закутываясь в мантию. — Ладно, раз не хочешь домой, переночуй сегодня на диване. Но имей в виду, если начнёшь приставать — меня на тебя вытошнит.

Он покорно поплёлся за ней в гостиную. Она достала из стенного шкафа гостевую постель, поддёрнула рукава мантии и принялась застилать диван.

— Ванна ты знаешь, где. Захочешь поесть — кухня справа от входной двери. С холодильником справишься? — он механически кивнул, не сводя глаз с её рук. Был он при этом даже не бледен, а сер.

Гермиона недоумевающе посмотрела на свои руки. На внутренней стороне левого предплечья алела чёткая надпись: "г р я з н о к р о в к а".

Малфой тяжело опёрся о край стола. Гермиона машинально одёрнула рукав и подошла к Малфою, прикидывая, не принести ли нашатырю.

— Ну, ты чего, Хорёк? — надо же, какая нежная мимоза.

Малфой выпрямился, криво улыбнулся и медленно потащил вверх левый рукав.

— Я покажу тебе свою руку, — почти прошептал он, — если ты покажешь мне свою.

Бледный контур Тёмной Метки был едва видим. Но он был.

— Это навсегда, — сказал он.

— И это тоже, — она подняла рукав и приложила свою руку к руке Малфоя. Клеймо к Метке, кожа к коже. Малфой вздрогнул от её прикосновения и недоверчиво посмотрел ей в глаза.

— Это не имеет значения, — сказала Гермиона. Малфой сжал зубы, взгляд его загорелся, стал тяжёлым. Он медленно опустился на колени, распустил шнурок, стягивающий волосы, и склонил голову.

Гермиона заворожённо коснулась рассыпавшихся серебристых шелковинок, погрузила в них пальцы, и застыла на несколько мгновений, пока знакомая горько-сладкая, сухая и жаркая волна не подхватила их обоих, и тогда они вцепились друг в друга, чтобы спастись или утонуть — вместе…

Нежность и страх, нежность и горечь, нежность и ненависть — это когда сводит пальцы от желания вцепиться в хрупкое горло, на мгновение ощутить, как оно дрожит от крика, а потом смять его и сломать, раскрыть грудную клетку и добраться до судорожно сжавшегося кровавого комка, вонзить в него зубы, жадно смотреть в угасающие глаза... нет, нет, это очередной омерзительный кошмар, но наяву с ним можно справиться. Да, можно. Можно заставить её кричать — как полтора года назад в твоём доме, как мгновение назад в твоей гнилой грёзе. Она будет кричать — от наслаждения.

— Хватит, Драко, хватит, я не могу...

— Молишь о пощаде, Грейнджер? Всегда об этом мечтал...

— Не н.. не надо...

Давай же, давай! В старом доме толстые стены, никто не услышит, не бойся. Ну!

— А!.. — руки горячечно комкают простыню, мечутся по телу Драко, ищут что-то, чем можно умерить мучительный жар. Вот — прохладный гладкий шёлк, Гермиона набирает его полные горсти, прижимает к лицу, к груди, но это же волосы Малфоя, они не помогут, не утолят, будет только хуже, жарче, больнее...

— А!

— Ещё!

Последняя судорога пронизывает её, корёжит, бьёт, а Драко жадно смотрит в её угасающие глаза, и впитывает эту муку, муку жизни, ты заслужил её, Малфой, это твоё, бери...

Она вдруг притягивает к себе его голову, бешено впивается в губы...

Твоя очередь отдавать, Драко.

...Потом они лежали валетом, пытаясь закутать ноги друг друга в собственных волосах. Гермиона хихикала и вдруг стала засыпать, и тогда Малфой решился.

— Слушай, — сказал он, — а как ты догадалась?

— М-м-м-м?

— Что я тебя Амортенцией напоил?

— А-а-а, — она перелегла к нему на плечо и доверительно прошептала в ухо, — понимаешь, ни при каких обстоятельствах от тебя не может пахнуть маггловской зубной пастой. Имей в виду на будущее.

— Вот я дурак. — помолчав, сказал он.

— Мгм, — согласилась она и уснула.

Но успела почувствовать, как сухие губы, едва касаясь, целуют левую руку — там, где багровые рубцы складываются в слово "г р я з н о к р о в к а".

* * *

...Малфою захотелось курить. Он выбрался из-под руки Гермионы, накинул мантию и вышел на кухню, в серый рассветный сумрак, нашаривая в карманах сигареты.

Закурил, сразу и глубоко затянувшись, погасил сигарету и снова полез в карман. Вытащил нечто, разгладил на ладони.

Фантик от шоколадной лягушки. Чёрный, как дыра в Ничто.

— Спасибо, сэр, — сказал Малфой.

Фантик немедленно занялся оранжевым огоньком, сердито зашипел и сгорел. Драко тоже зашипел — от боли — и судорожно стряхнул чёрный пепел с обожжённой ладони.

— Понял я, понял, — проворчал он и лизнул ожог. И упрямо повторил:

— Всё равно, спасибо.

К о н е ц