Подобно Банши (гет)

29 августа 1999 год

Холодный утренний туман, плывший над парковым прудом старинного особняка Малфоев, льнул к окнам, и Гермионе отчего-то казалось, будто там, за ним, притаилось ее прошлое. Небо с утра снова нахмурилось. Это означало, что день будет ненастным и обреченно-серым — точь-в-точь, как ее существование здесь.

Такая погода странно воздействовала на нее. Гермиона уже и забыла, когда в последний раз улыбалась в этой половине жизни, которую назвала «после них». Нет, разумеется, она дарила улыбки Чарли, но теперь что-то изменилось. Между ними возникла некая холодность, и это было самым грустным, потому как все, что она сейчас делала, — она делала ради него.

— Да как же ты не понимаешь? — с горечью выкрикнула она, когда Чарли уже в который раз повернулся к ней спиной. После завтрака Гермиона пришла в его комнату, чтобы просто поговорить, но все с самого начала не задалось. Чарли с утра был какой-то понурый, а Гермиона, наоборот, старалась держаться, как и прежде, словно они сейчас были не в Уилтшире, а в маленькой уютной квартирке, где-нибудь в центре Лондона. Чарли будто замкнулся в себе: смотрел на нее ничего невидящими глазами и словно не слышал того, что она ему говорила. Это и довело ее до отчаяния, потому что да, она понимала причину его отрешенности. — Все это ради нас, ради того, чтобы мы всегда были рядом!

Боже, она так устала. В голову лезли дурные мысли о полном одиночестве. А Чарли так и сидел у окна, ни на что не реагируя, и только, когда услышал ее шаги в направлении двери, медленно повернулся и спросил:

— Тебе не кажется, что ты становишься эгоисткой?

Гермиона замерла.

— Что ты такое говоришь? — она неверяще уставилась на Чарли, а тот вновь отвернулся к окну, равнодушно рассматривая пейзаж. — Чарли! Немедленно объясни мне!

— А что ты хочешь услышать от меня?

— Почему ты назвал меня эгоисткой? — возмутилась Гермиона.

— Я не называл, я всего лишь…

— О, перестань! Ты понимаешь, о чем я.

Он резко соскочил со стула, развернутого к окну, и, сделав пару шагов к девушке, недовольно уставился в пол.

— Зачем нам эти Малфои? — горячо воскликнул Чарли. — Зачем мне вообще нужно отправляться в Хогвартс? Мы ведь можем скрываться от всех, мы вообще можем уехать, исчезнуть из страны! Ты всему меня научишь сама!

— Но это невозможно, Чарли, — Гермиона казалась полностью вымотанной.

— Признайся, тебе здесь нравится, ведь так?

— Ты сам прекрасно знаешь, что это неправда!

— А может, тебе приглянулся этот недоумок? Мой брат? — язвительно выпалил Чарли, взглянув на нее. — Я же вижу, как он смотрит на тебя.

— Прекрати немедленно! — взвизгнула Гермиона. — Что с тобой происходит? Я не понимаю. Никак он на меня не смотрит, ясно тебе?! — Она застыла на месте как вкопанная. На ее лице, сменяя друг друга, отражались боль, непонимание и отрицание.

Молчание затянулось, а затем Чарли прошептал:

— Я солгу, если скажу, что меня это вовсе не волнует.

Иногда шепот — самый громкий крик души. Шепот из уст Чарли заставил Гермиону еще сильнее терзаться от боли, подвел к обрыву, ведущему в пустоту. Он ведь еще совсем ребенок, но порой его слова ранили сильнее кинжала, заставляя содрогнуться.

Ее глаза заблестели от слез. Полсекунды, и она, развернувшись, вылетела из его комнаты, хлопнув дверью.

Это происходит уже во второй раз. Никогда раньше они не разговаривали друг с другом так. Это пугало ее до смерти. Пугало и лишало надежды. Но она бы уже давным-давно упала, если бы не Чарли. Он всегда был рядом. Всегда мог втянуть ее обратно в жизнь, и сейчас ей так хотелось, чтобы он вновь сделал то же самое.

Гермиона оперлась дрожащим подбородком на руку и, старательно сдерживая слезы, принялась разглядывать фотографию Гарри и Рона. Самую обыкновенную магловскую фотографию в деревянной рамке. Им там всего лишь около пятнадцати; оба лучезарно улыбались, и на невидимой части снимка — она помнила — каждый пытался шутливо ткнуть другого в бок. Раньше Гермиона боялась глядеть на эту фотографию — слишком живы были воспоминания, слишком глубокая рана словно начинала вновь кровоточить… Сейчас все более-менее… нет. Кого она пытается обмануть? Все было по-прежнему, однако снимок теперь всегда стоял на письменном столе, как напоминание о них в этом холодном, чужом доме.

Была еще одна вещь, которую Гермиона с трепетом хранила в столе, — письмо Гарри к Джинни. Он написал его еще в доме на Гриммо, 12, когда они целый месяц готовились к проникновению в Министерство за медальоном-крестражем, но оно так и не попало к адресату. Позже, после Битвы в Хогвартсе, Гермиона вернулась в этот дом, чтобы забрать письмо, и теперь берегла его, как доказательство их любви.

Время незаметно подошло к полудню. Моросящий дождь, который не прекращался почти что с самого утра, казалось, притих, и Гермиона смогла выпустить из клетки Сычика. Ей стоило больших усилий уговорить Малфоя-старшего временно приютить в особняке маленького совенка, феникса и, конечно же, Живоглота.

— Я уверяю вас, мистер Малфой, все они будут жить в моей комнате и не доставят совершенно никаких хлопот, — говорила она, держа в одной руке Живоглота, а в другой — клетку с Сычиком, который, несмотря на тонкие прутья, не оставлял попыток взмыть на самый верх, к потолку. — Ну, разве что совенка иногда придется выпускать полетать на улице… А Фоукс очень умный, он…

— Если хоть одну тварь я увижу в доме за пределами твоей чертовой комнаты, — гневно раздувая ноздри, прошипел Люциус, перебив ее, — ты вылетишь отсюда вместе со своим зверинцем, грязнокровка!

Сычик быстро выматывался, поэтому время его так называемой «прогулки» занимало не более двадцати минут. Фоукс, в отличие от совенка, предпочитал величественно восседать на жердочке, но когда он все же улетал, то возвращался лишь через несколько дней.

Почти две недели, проведенные в Малфой-мэноре, показались Гермионе целым тягостным годом. В первые дни она вообще старалась не выходить из комнаты. Не спускалась ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. Довольствовалась лишь тем, что приносили в комнату эльфы. Но, когда выяснилось, что Чарли вздумал совсем отказываться от еды, Люциус наказал Гермионе строго следить за тем, как питается его сын, и заставил их обоих каждый раз спускаться к столу, что немало выводило из себя Драко Малфоя.

Как же он ненавидел ее! Ненавидел за то, что она — грязнокровка! — посягнула на то святое место, которое прежде занимала Нарцисса. За то, что вообще посмела вторгнуться в его семью. За то, что его новоявленный брат так искренне ее любит, а должен был бы любить родную мать!

Чувство тревоги внутри Гермионы, конечно, не перерастало в панику, но всякий раз, когда Драко смотрел на нее, она буквально чувствовала, как ее пронзают волны ненависти, исходящие от него и давящие на сознание. Иногда она даже подозревала, что он, пользуясь легилименцией, нагло вторгается в ее сознание и пытается воздействовать психологически. Но Гермиона не собиралась отступать.

За обедом он снова смотрел на нее. Просто глаз не сводил и даже проводил взглядом до дверей, когда она, закончив, вновь отправилась к себе в комнату. У Гермионы было такое ощущение, словно ее бросили в тюрьму. Нет, конечно, она самостоятельно приняла такое решение, однако отрицать тот факт, что ей здесь скверно, бессмысленно. В чем-то Чарли был прав. Чарли…

За обедом они даже не обменялись взглядами. Непрошеные слезы выступили на глазах, и Гермиона расплакалась. Ей казалось, что она подвела Чарли. Еще очень долго ее сотрясали мучительные рыдания, а потом наступило состояние чрезвычайной подавленности. Спустя какое-то время, немного успокоившись, Гермиона решила запереться в библиотеке и просидеть там весь вечер и ночь, ведь это место всегда помогало ей привести мысли в порядок и почувствовать себя чуть лучше.

Гермиона на минуту прикрыла глаза, а когда снова подняла веки, услышала, как отворилась и захлопнулась дверь библиотеки.

— Ты что, правда думала, что сможешь вот так просто закрыться на замок в чужом доме? — усмехнулся голос. — Думала, что особняк пойдет у тебя на поводу, не отперев дверь истинному хозяину? — Говоривший приблизился настолько, что Гермиона наконец сумела разглядеть в нем черты бывшего однокурсника. Она и не сомневалась — таким противным голосом в этом доме обладал всего лишь один человек, и имя ему — Драко Малфой.

На душе стало как-то паршиво, словно над Гермионой навис дементор. Это чувство всегда охватывало ее, когда Драко находился где-то поблизости и следил за ней своим пристальным взглядом.

— Эй, ты! Отстань от нее, понял?! — в библиотеке неожиданно появился Чарли, и теперь стоял позади Малфоя, злобно взирая на него снизу вверх.

Драко ухмыльнулся, продолжая глядеть на Гермиону, а затем медленно развернулся в сторону брата.

— У-у… Как страшно, — насмешливо протянул он. — И что ты сделаешь? Пальчиком погрозишь? Или может, отцу нажалуешься?

— Нет, не думаю, — колко отозвался тот.

—Чарли, — предостерегающе позвала Гермиона. Уж она-то знала, какой у него острый язык и как на это может отреагировать Драко.

— Ты знаешь, — насмешливо проговорил Чарли, не обратив внимание на ее оклик, — я найду, чем тебя можно пронять, ты ведь такой жалкий. — Он медленно зашагал вдоль стеллажа, легонько проводя рукой по корешкам старинных книг и фолиантов. — Одно твое превращение в хорька на четвертом курсе чего стоило. Да, Гермиона рассказала мне… Я потом так долго смеялся. Неужели ты мой брат? Мне даже как-то стыдно.

— Вот же сопляк, — рявкнул Драко. Он был по-настоящему раздражен, и Гермионе даже показалось, что он готов выразить это в виде какого-либо физического действия в отношении Чарли. — Не помешает пару косточек сломать! — Драко дернулся в его сторону, но тут же был остановлен чьей-то цепкой хваткой.

— Перестань! Не смей его трогать, — закричала Гермиона, с силой отталкивая Малфоя. Тот попытался высвободить свою руку, но не тут-то было — она сильнее вцепилась в него и вновь потянула назад, подальше от Чарли.

— Да отцепись ты, ненормальная, — Драко отмахнулся от Гермионы, как от назойливой мухи, резким движением, наконец, освобождая свою руку. — А с тобой, молокосос, я еще разберусь, — угрожающе бросил он в сторону Чарли.

— Только тронь! Будешь иметь дело со мной, — Гермиона вскинула руку с зажатой в кулаке рукоятью палочки.

Малфой возвел глаза к потолку.

— Я не понял, мне что, сейчас сделать испуганный вид? — прищурился он. — Грейнджер, ты выглядишь жалко.

— А ты смешон. Видел бы себя со стороны. Угрожаешь ребенку, да к тому же собственному брату! Как тебя еще не тошнит от самого себя?

— Заткнись, мугродье… Заткнись, а иначе… я убью тебя, — очень тихо, сквозь зубы, выговорил он. — Лучше начинай паковать чемоданы, тварь. Поверь, я сделаю все, чтобы избавить особняк от твоего грязного, вонючего, вшивого присутствия. — С каждым словом Драко становился ближе к ней на шаг, но напрасно он надеялся, что она уступит. Гермиона приняла решение и отступать не собиралась. Неважно, что ее тело окаменело, руки сжались в кулаки, а сердце вот-вот вырвется из груди.

Малфою действительно придется убить Гермиону — только так он сумеет от нее отделаться.

«Что я ожидала услышать?» — промелькнуло у нее в голове, прежде чем мысли каким-то странным образом принялись проноситься сначала вихрем, затем просто быстро и мимолетно, как вспыхивающие на небе молнии… Позабытые, гнетущие надежды будто издевались над ее психикой, проникая в мозг все снова и снова…

Что это с ней?!

Там кто-то есть, в ее голове. Прямо сейчас. Ощущение такое же, как тогда, когда она упала в обморок. Это Малфой! Он вновь проник в ее сознание, вызывая самые больные воспоминания.

— Хватит… Прекрати… — еле выдавила Гермиона. Она почувствовала, как в ней закипал гнев, но Драко продолжал шарить в ее голове, ухмыляясь при этом. Кто-то кричал, спорил, ругался — он теперь специально вызывал лишь отрицательные воспоминания, начиная от мелких ссор и заканчивая войной. В голове Гермионы творился полный сумбур — мысли, столько воспоминаний разом навалились на нее, будто бы стараясь обогнать друг друга.

«— Гарри! Рон! Пустите меня к ним!! — пытаясь вырваться из стальных объятий Билла Уизли, кричала Гермиона, утопая в горе и слезах».

Это был день похорон…

— Хватит! Ты, мерзкая сволочь, хватит ее мучить! — Чарли сделал попытку ударить Драко, но тот отшвырнул его к стеллажу, как тряпичную куклу.

Гермиона невидящим взглядом смотрела куда-то внутрь себя. Одной рукой она ухватилась за спинку кресла, изо всех сил стараясь не упасть, а другой — зажимала рот, сдерживая беззвучный крик боли.

— Я надеюсь, грязнокровка, ты еще не забыла, как душат слезы, — издевательски выплюнул Малфой. Если бы… Если бы он только знал, как часто она плачет от безысходности.

«Ну посмотри же в мои глаза! — Гермиона сосредоточилась на этой мысли, буквально крича о ней в голове. — Они выдают меня с головой. Как же я могу забыть?..» — это был настоящий крик души.

Малфой, казалось, замер на миг.

— Пожалуйста, прекрати окунать меня в эти воспоминания, — вымученно прошептала Гермиона. Она все же не удержалась и упала на колени. В ту же секунду рядом оказался Чарли.

— Ты еще ответишь за это, — прошипел он, зло глядя на Драко.

— Серьезно? И что же ты собираешься делать? — насмешливо выдавил Малфой. — Да я уже знал такие заклятия, пока ты поперек кровати лежал. — Он в последний раз окинул презрительным взглядом своего брата и, хмыкнув, направился к выходу из библиотеки.

* * *

1 сентября 1999 год

Поначалу Люциус Малфой планировал самолично пригласить в поместье журналистов, дабы заявить о свадьбе с Гермионой Грейнджер чуть ли не на всю страну, но, проанализировав все до мелочей, решил, что такая откровенная декларативность ни к чему. Общественность должна воспринять его, как человека, вознамерившего оказать серьезную поддержку, а слишком явное зазывательство прессы могло быть расценено как некий фарс.

Момент, когда Чарли Барнз впервые в жизни окажется на вокзале Кингс-Кросс в сопровождении Гермионы Грейнджер и родного отца, общественность, пресса и, возможно, Правительство просто-напросто не смогут проигнорировать, и, конечно же, обратят свое пристальное внимание. А прокатившиеся по стране слухи о том, что Героиня войны прячет наследника чистокровного рода, лишь послужат хорошим подкреплением для журналистов.

И снова вокруг все светло-серое, и снова дождь… На самом вокзале чудесная чистота и сдержанность. Сегодня осень. Она целый месяц неторопливо, но неотвратимо вступала в свои права. Август медленно умирал вместе с буйной зеленью и часами, отведенными Гермионе и Чарли на то, чтобы быть рядом друг с другом. Он спешил уступить место чему-то новому, тому, что принесет осень. Такой круговорот, подобный движению созвездий… Эту осень Гермиона запомнит на всю жизнь. Именно с этого года она навсегда разлюбит ее, ведь она отнимает Чарли. Эта осень легла свинцом на ее душу.

Чарли уныло глядел в даль, куда через несколько минут отправится «Хогвартс-экспресс». Ветер лениво трепал его белесые волосы и подгонял косую завесу моросящего дождя, который, казалось, никогда не прекращался.

— Прости меня, — вымолвил Чарли, продолжая глядеть куда-то вдаль. Его голос вывел Гермиону из задумчивости. — Это я вел себя, как эгоист. Не ты.

— Ох, Чарли… — По ее щеке скользнула слезинка.

— Боже, я сейчас умру от умиления, — проговорил Люциус, косясь в сторону журналистов, с любопытством наблюдавших за ними. — Гермиона, возьми себя в руки, — спокойно сказал он, и губы его тронула снисходительная улыбка.

«Играет на публику», — мрачно подумала Гермиона и, смахнув слезинки, присела на корточки, крепко заключив в объятия Чарли.

— Всего лишь до Рождества потерпеть, — дрогнувшим голосом промолвила она, пытаясь убедить и его, и себя, что время пролетит незаметно.

Единственным человеком, которому все это казалось донельзя сентиментальным, был мистер Малфой. В который раз за это утро он возвел глаза к небу, но все же склонился над сыном и участливо поцеловал в лоб, что вызвало очередной всплеск фотовспышек со стороны небольшого скопления журналистов и заинтересованные взгляды всех присутствующих на платформе волшебников.

Гермиона стояла на этой платформе вплоть до того, пока «Хогвартс-экспресс» не скрылся далеко на изогнувшемся дугой горизонте, чем вызвала уже с трудом скрываемое перед публикой раздражение Люциуса Малфоя.

— Ну же, идем, — чуть слышно прошипел он ей на ухо. Гермиона словно приросла к тому месту. — Шевелись же, — процедил сквозь зубы мистер Малфой и ненавязчиво, но ощутимо схватил ее за локоть, заставив наконец сдвинуться с места.

Гермиона прибавила шагу, смахивая с лица слезинки и пряди растрепавшихся волос, а потом трансгрессировала, не став дожидаться Люциуса.

Спокойные облака, лениво тянущиеся по небу, казались тяжелыми. Тяжелее, чем в Лондоне. Среди увядающих трав в парке Малфой-мэнора тусклыми скелетами мертвых облысевших веток стояли деревья, казалось, гнившие под струями бесконечного моросящего дождя. Нет, все же осень в этом году наступила слишком рано. Она должна была подождать. После всего, что Гермионе довелось пережить, она, черт возьми, обязана была просто не наступить!

Вдруг что-то привлекло ее внимание. Огненная точка под самым небом спиралью спускалась вниз, к особняку. Фоукс словно пел свою прощальную песню, так щемившую сердце Гермионы. Она не сомневалась — феникс оплакивал увядавшую природу, а вместе с ней и ее прежнюю жизнь.

* * *

5 сентября 1999 год

Старания мистера Малфоя даром не прошли: меньше, чем через неделю, Гермиона обнаружила в «Пророке» свое имя, прямо под заголовком «Самые выдающиеся свадьбы столетия». Читать, что «понаписала там Скитер», ей совсем не хотелось, поэтому Гермиона отшвырнула газетенку и принялась расчесывать пушистую шерсть Живоглота. Люциус Малфой также позаботился и о том, чтобы в Министерстве уже пустили слух о фиктивности — а как иначе? — этого брака и благотворительной его цели.

По правде говоря, дня два назад Гермиона была готова все отменить и убежать из этого жуткого, злого дома, только бы ее никто больше не трогал. Разочарование, слезы и стыд заполнили ее душу, и лишь феникс каким-то чудесным образом сумел ее успокоить. Он плакал вместе с ней, а затем что-то тихонько пропел. На сердце стало легче, а в голове осталась только одна ясная мысль — она справится со всеми невзгодами! С этой мыслью Гермиона смогла заснуть.

Виной ее слезам была обидная пощечина от мистера Малфоя. Днем он просил ее надеть более приличествующий наряд, прежде чем спуститься к ужину, и предупредил, что платье принесет домовик. Выйдя из ванной комнаты, Гермиона действительно обнаружила на своей кровати красивое старомодное платье, но на ужине выяснилось, что оно принадлежало Нарциссе, а эльф на самом деле заносил совершенно другое. В тот момент Гермионе показалось, что таким разъяренным Люциуса она еще никогда не видела. Может, потому что этот гнев был направлен на нее одну?

Помножив два на два, она догадалась, что платье Нарциссы в ее комнате оказалось отнюдь не случайно. Драко — вот кто подставил ее. И его самодовольный оскал на ужине не давал в этом усомниться ни на секунду. Больше всего, когда она схлопотала эту проклятую, несправедливую пощечину, ей хотелось кричать, что это Драко во всем виноват, но гордость не позволила. Да и к тому же — мистер Малфой скорее поверил бы сыну, чем какой-то там грязнокровке. Или сделал бы вид, что поверил.

Помимо малфоевских козней Гермиону угнетала еще одна немаловажная вещь. В тот же день, когда уехал Чарли, она с трепетом отправила в Хогвартс письмо. Гермиона так волновалась за него, и, конечно же, ей было жутко интересно, попал ли он в Гриффиндор, про который она так часто рассказывала. Дни шли, а ответного письма все не было. Часто она вступала в споры с Малфоями о том, куда же все-таки Шляпа определила Чарли, и вот, наконец, вчера он отправил сову с первым письмом из Хогвартса.

«Слизерин».

Всего одно слово.

Люциус и Драко, узнав об этом, нисколько не удивились, но по их ухмылкам Гермиона видела, что таким исходом событий оба были весьма довольны. А сама она, наверное, впервые в жизни на краткий миг почувствовал злость на Чарли.

«Вот же… Малфой!» — мрачно подумала она, скомкав листок с ненавистной надписью «Слизерин».

Такую немногословность и задержку Гермиона могла объяснить себе лишь тем, что Чарли просто-напросто не хотел огорчать ее таким известием. Он ведь знал, как она хотела, чтобы Шляпа определила его на Гриффиндор, поэтому и чувствовал вину за неоправданные надежды. Гермионе оставалось лишь догадываться и быть в неведении, что она оказалась абсолютно права.

Сегодня в Малфой-мэноре Драко принимал гостей. Точнее, гостью — свою бывшую однокурсницу и замечательного — как выражался он сам — человека, Пэнси Паркинсон. Сначала Гермиона решила не выходить из комнаты, чтобы не встречаться с этой неприятной компанией, но вскоре бездумное времяпрепровождение утомило ее, и она захотела спуститься в библиотеку. Уже на лестнице Гермиона услышала приглушенные голоса бывших слизеринцев и поняла, что ее персона без внимания определенно не останется.

Люциус Малфой сейчас был в Министерстве, поэтому Драко и Пэнси спокойно расположились в гостиной особняка, что совсем не нравилось Грейнджер. Перспектива застигнуть их за непристойным занятием, к примеру, совершенно ее не впечатляла. Она, конечно, не знала, что связывало этих двоих. Возможно, Паркинсон его невеста… Однако в газетах об этом ничего сказано не было. Так или иначе, Гермиону данный расклад событий ни в какой мере не устраивал.

Гордо вскинув голову, она прошествовала мимо них, но, вопреки ожиданиям, ни Драко, ни Пэнси не обратили на нее никакого внимания. Похоже, они и не заметили ее присутствия вовсе. Малфой что-то увлеченно толковал брюнетке, а та с не менее увлеченным видом слушала его рассказ.

«Тем лучше», — облегченно подумала Гермиона.

В библиотеке царил порядок, на стенах висели немногочисленные портреты предыдущих хозяев Малфой-мэнора, с презрением наблюдающих за Грейнджер. Она еще в доме на Гриммо, 12 привыкла к подобным нелестным взглядам, поэтому уже и не обращала на них внимание. Когда Гермиона подобралась к полке, на которой хранились редкие сочинения по астрономии, в библиотеке объявились Драко и Пэнси.

Вокруг царил полумрак, лишь язычки пламени, игравшие в камине, бросали слабые отблески на их лица.

— Знакомься, Пэнси, — глумливо провозгласил Малфой, — а вот и моя будущая мачеха.

Гермиона одарила его хмурым взглядом и продолжила рассматривать книги.

— Эй, Грейнджер, надеюсь, ты помнишь Пэнси Паркинсон?

Незаметно покосившись в сторону своей бывшей однокурсницы, Гермиона взяла с полки какой-то огромный том и неторопливо зашагала к дверям библиотеки.

Конечно же, она прекрасно помнила слизеринку. С самого детства Гермиона подсознательно выделяла ее среди остальных ребят из враждебного факультета. Довольно умная, всегда сдержанная, Пэнси никогда не делилась своими горестями, как другие делились с ней. Больше всего в ней поражало редкостное самообладание — ничто не могло выбить ее из колеи, казалось, она выучилась этому с младенчества. Однажды, когда они учились еще на пятом курсе, и между Драко и Гарри произошло очередное столкновение, которое не обошлось без физической силы, Гермионе показалось, что Пэнси впервые обратилась к ней достаточно уважительно. Прибегнув к помощи Забини, они кое-как сумели разнять дерущихся однокурсников, но при этом Паркинсон случайно пострадала: взбешенный Малфой, пока она вместе с Блейзом пыталась оттащить его от Поттера, нечаянно ударил ее локтем прямо по скуле.

— Прости… Это все Гарри, — виновато пролепетала Гермиона. — Он первый напал на Малфоя.

— Ничего. Драко тоже в долгу не остался. Тем более, сам напросился.

Из них всех самообладание не теряли только они обе. Гермиона и Пэнси никогда слепо не ввязывались в перепалки, да и вообще старались друг друга не замечать. Но после того случая они как-то раз столкнулись в проходе лицом к лицу, и Грейнджер, поддавшись какому-то внезапному порыву, тихо выдавила слабое «привет». Паркинсон тут же отвела взгляд, проигнорировав ее, и просто прошла мимо. Это оскорбило Гермиону больше, чем ей хотелось бы на самом деле признавать.

Теперь же эти воспоминания отзывались лишь тоскою по друзьям, и, возможно, она уже не чувствовала той странной обиды, однако…

— Нет, не помню, — проходя мимо Малфоя и Паркинсон, наконец ответила Гермиона, не удостоив их даже взглядом.

Вечером того же дня, после ужина, Гермиона вышла на улицу. Всего лишь на пару минут вышла, чтобы просто убедиться — она свободный человек и вправе распоряжаться своей судьбой сама. И если она здесь, значит ей так нужно. Ради Чарли. Почти каждый такой вечер Гермиона заставляла себя верить в свои силы и не бросать намеченных целей. Конечно, становилось все сложнее переносить издевательства Малфоев, и возможно, вначале она думала, что ей будет совершенно безразлична эта инквизиция, но мысли об отступлении Гермиона упорно изгоняла из своей головы.

Вспомнив, что она сегодня еще ни разу не выпускала Сычика из клетки, Гермиона поспешила в дом. Но у самой двери спальни остановилась как вкопанная. Она отчетливо помнила, как плотно заперла ее, прежде чем спуститься к ужину, но сейчас дверь почему-то была чуть приоткрыта, а за ней слышался приглушенный скрип половиц, свидетельствующих о том, что сейчас в ее комнате находился посторонний. Эльфы в этом доме никогда не пользовались дверьми — они бесшумно убирались в комнатах пока нет хозяев и всегда прибегали лишь к трансгрессии.

Гермиона опасливо тронула рукой дверь, и та открылась сразу же. В дальнем конце комнаты, возле высокого окна, стоял Драко, глядя вниз на тщательно подстриженную лужайку, тянувшуюся от террасы до густых зарослей цветущих бугенвиллей и стройных кипарисов, где она только что прогуливалась. Гермиона заколебалась, по коже пробежали мурашки.

— Ты что тут делаешь? — возмущенно осведомилась она. — Это моя комната, Малфой…

— Твоя? — перебив ее, холодно поинтересовался Драко. — Ты уверена, что в этом доме есть хоть что-то твое? — он наконец развернулся к ней лицом.

— Как же ты мне надоел. Придумай что-нибудь новенькое, — скривилась Гермиона.

— О, не сомневайся, — ухмыльнулся он. — Ты даже представить себе не можешь, что я задумал.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось сделать какой-нибудь жест, показать, что ему не удастся заставить ее чувствовать себя сломленной, но ее выдавал взгляд. Когда-то ее глаза сверкали таким живым огнем, а теперь они совсем другие — погасшие, покорные, безмерно усталые. Даже не нужно обладать легилименцией, чтобы ясно увидеть это. И он видел. Видел и наслаждался.

— В чем дело? — хрипло спросил Драко, приближаясь к ней. — Так сильно напугал?

— Вот еще, — восстанавливая самообладание, вскинулась Гермиона. — Ты ничем не сумеешь запугать меня, если, разумеется, в твои планы не входит использование физической силы, чтобы вытурить меня, но знаешь, это слишком аморально даже для таких, как ты. Хотя… тебя-то, Малфой, конечно же, ограничения не волнуют!

Драко усмехнулся, передернул плечами, засунул обе руки в карманы и, едва удостоив ее беглым и равнодушным взглядом, опустился в кресло.

— Нет, грязнокровка, все куда хуже, — оскалился он.

У Гермионы внутри все покрылось ледяной коркой.

— Я не отступлюсь, даже не рассчитывай!

— Ты останешься одна. Навсегда, понимаешь?! И никто не способен будет тебе помочь, — его медный голос стал злобным и по-настоящему угрожающим. Но он совсем не ожидал последовавшего за этим мертвого молчания.

Казалось бы, просто фразы, просто Малфой… Но каждое слово било словно хлыст по коже, по сердцу, как, наверное, он и задумывал. Гермиона медленно прошаркала к кровати и опустилась на ее краешек, будто не в силах устоять на ногах — слишком тяжело она восприняла то, что он сказал.

— Я и так одна, — тихо проговорила она, не глядя на самодовольное, как ей казалось, лицо Малфоя. — Всегда одна.

Гермиона ненавидела это чувство, но оно в последнее время почему-то упорно овладевало ею. Это чувство жалости к себе. Она боролась с ним и иногда одерживала победу, но сейчас Малфою удалось найти больную точку.

Драко внимательно рассматривал ее исподлобья. Сначала с ненавистью и отравленной, злобно-насмешливой улыбкой, но после ее слов — с каким-то скрытым неудовольствием.

— Дура, — полушепотом выдавил он, а затем поднялся с кресла, подошел к письменному столу и оперся на него руками. — Ты ненормальная! — повысил он голос. — Говорю тебе, убирайся! — внезапно Малфой с силой швырнул все ее аккуратно сложенные книги, которые она позаимствовала из библиотеки особняка. — Проваливай! Смирись, этот щенок, он — Малфой, понимаешь? Он не должен был встречать тебя, не должен был так любить, он должен жить здесь и так же, как и его семья, ненавидеть таких, как ты! — Вслед за книгами на пол полетела чернильница. — Оставь ты в покое моего отца… Забудь Чарли, уезжай, заведи новых друзей, мать твою, исчезни! Исчезни из моей жизни! — прорычал он.

Гермиона все также сидела на кровати, крепко сжимая руки в кулаках. Сердце ее обливалось кровью, но она не плакала.

— Новых? — она наконец подняла на него свои глаза. — Заведи себе новую мать, Малфой? — опустошенным голосом проговорила Грейнджер.

Драко поджал губы и шумно выдохнул. Миг, и фотография улыбающихся Гарри и Рона полетела на пол. Сломалась деревянная рамка, вдребезги разбилось стекло, и Гермионе показалось, что вместе с ним разбилось и ее сердце. Но и после этого она не проронила ни одной слезинки. Боль с силой ударила по ребрам, но она сумела сдержать себя в руках.

Ожесточение, с каким Драко швырнул на пол рамку с фотографией, пропало так же быстро, как и возникло. Он наблюдал, как Гермиона молча поднялась с кровати, подошла и, с невероятной нежностью и трепетом вынув снимок из обломков рамки, вернула его на место. Только его. Все книги и чернильница остались лежать на полу, создавая жуткий беспорядок. Малфой наблюдал и не верил своим глазам, сколько силы и выдержки в ней. Он наблюдал и невольно вспомнил ее друзей — ненавистных Поттера и Уизли. Какая-то немыслимая преданность до сих пор продолжала прочно связывать их, и ему на краткий миг, всего лишь на мгновение даже захотелось испытать, какого это — дружить так? Захотелось оказаться на этой фотографии вместе с ними?.. А лучше — вместо них.

— Грейнджер…

Она не ответила. Медленно прошагав к кровати, Гермиона легла прямо на покрывало в верхней одежде и, съежившись, повернулась к нему спиной.

— Грейнджер! — вновь позвал Драко. Он даже не знал точно, что ему было нужно от нее. Зачем он так настойчиво пытался привлечь ее внимание? С ее стороны послышался тихий шепот.

— Уйди, Малфой. Пожалуйста, уходи… — выдохнула Гермиона. Этот человек не способен на сочувствие. Душа его холодная, как и глаза, а сердце оставалось куском льда. Напрасно она надеялась разглядеть в нем хоть толику участия.

Дверь захлопнулась, и в комнате повисла мертвая тишина. Он все же ушел. Впервые сделал то, о чем она попросила.

А может, и не напрасно.

* * *

17 сентября 1999 год

Эта ночь в поместье была самой беспокойной для Гермионы. Ей уже давно ничего не снилось, поэтому она была готова даже к кошмарам, только бы видеть в них родные лица друзей и близких, только бы вновь быть с ними рядом… Этой ночью ей, наконец, приснился сон. Разумеется, кошмарный. И да, Гермиона ожидала этого, однако… Она словно окунулась в прошлое. В тот день, когда не стало ее родителей и приемных отца и мать Чарли.

Гермиона появилась уже на обломках того, что прежде было ее домом. Она не помнила, как сквозь боль, изнеможение, искажение сокровенного и, наконец, осознания невыносимой, страшной, сумасводящей утраты любимых родителей, добралась до соседнего дома Барнзов. В этом кошмаре было все, как тогда. Она вновь сражалась с Пожирателями, и вновь не смогла спасти родителей Чарли, потому что силы были не равны. Все, что у нее получилось — это отыскать в доме самого Чарли и трансгрессировать в безопасное место. Оказывается, во сне чувства нисколько не притупляются, а Гермиона уже и позабыла об этом.

Пробудившись, она немного отдышалась. Все тело лихорадило, на лбу выступила испарина, а к горлу подступил горький комок. В сознании теснились образы мистера и миссис Барнз, их искаженные мукой лица и глаза, замеревшие навсегда после произнесенного Пожирателями смертоносного проклятия. Война украла у нее и Чарли все самое чистое и светлое, дорогое сердцу, заставляя раствориться навсегда в хаосе жизненных лейтмотивов агонии.

Подступившие слезы сильно сдавили горло. Гермионе показалось, что в комнате стало невыносимо душно. Она быстро встала с постели и, открыв окно, рвано вдохнула спасительный свежий воздух.

— Прости меня, Чарли… прости, что не смогла спасти их, — горько шептала Гермиона, глотая слезы. Нет, она не расплачется!

Когда не стало и Гарри с Роном, Гермиона была по-настоящему готова проститься со своей жизнью, но всякий раз, оказываясь на взлетной полосе в иной мир, ее зачем-то втягивали обратно. Возможно, все из-за Чарли. Ради него она теперь ходит, улыбается, живет, но все же внутри нее всегда будет существовать эта обреченность и уготованность к смерти, ведь Чарли вырастет, и у него появятся совершенно другие ценности. Тогда-то и можно будет уйти спокойно. А пока придется скитаться здесь, и эта бренность тяготила ее душу, набирая силы в этом душном поместье с его бесчеловечными хозяевами. Здесь она чувствовала себя больной и старой, но даже если и так, Гермиона все равно не пыталась вырваться отсюда, из этого грота, окольцевавшего ее — ничто не сломает ее волю.

Спустя почти две недели после того, как Малфой разбил рамку с фотографией ее родных друзей, он вел себя как-то странно. Несвойственно ему. Перестал так откровенно-вопиюще выказывать свою ненависть, сверля ее взглядом, и пару дней вообще старался игнорировать, но потом вдруг опять стал излишне груб, принимаясь изводить ее с новой силой.

Гермиона засмотрелась на звезды, и постепенно слезы перестали застилать ее глаза. Она представила, как ее душа взмыла вверх, чтобы, наконец, стать свободной и невесомой в грации лунного неба, но вдруг ее внимание привлек странный звук, похожий на вой не то волка, не то оборотня. Гермиона попыталась вглядеться в окутанный ночной тьмой парк поместья и через какое-то время увидела одинокого крупного волка. Зверь неотрывно смотрел на луну, а затем неожиданно повернул голову к ее окну, ощетинился и зарычал, обнажив клыки. Не успела Грейнджер толком понять, что произошло, как волк тут же испарился. Какое-то время опять было тихо, и она, заперев створки окна, решила наконец снова укладываться, зная наверняка, что заснуть уже не получится. Постель успела стать холодной, поэтому ложиться обратно было очень неуютно. Гермиона закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на возникшей абсолютно черной темноте, но странный, будораживший сердце страх из-за зверя не давал покоя.

Сквозь дрему она услышала неестественный скрежет в комнате. Будто кто-то царапал паркет. Окончательно из полусна ее вырвало глухое рычание, раздавшееся совсем близко. Гермиона резко распахнула глаза и, приподнявшись на локтях, увидела в конце комнаты того самого зверя, который только что бродил в парке особняка. Волк сгруппировался, готовый в любую минуту броситься на нее.

Страх сковал все ее тело. Сердце ускоренно забилось и этим самым, казалось, привлекло волка, словно бы среагировавшего на ее учащенный пульс и быстрое движение крови в жилах.

Господи, он же сейчас разорвет ее на куски! Гермиона лежала не шевелясь. Крик застыл в горле. В несколько прыжков зверь преодолел расстояние до кровати и теперь, рыча, нависал над ней. Удушливый страх сжал сердце. Конечно, она думала о смерти, но умереть вот так — мучительно медленно, раздираемой зверем… По спине пробежала дрожь, грудь неровно поднималась и опускалась, сердце пустилось вскачь, и казалось, что еще немного и оно точно выпрыгнет наружу. Прямо в пасть этому скалящемуся зверю.

Волк словно замер на миг и всмотрелся в ее испуганные глаза вполне осмысленным взглядом. Гермиона ощущала вес его лап по бокам от своих рук. Не в силах больше терпеть, она зажмурилась и приготовилась к страшной боли, но ее так и не последовало. Осторожно подняв веки, она увидела, как серые глаза впились в ее яремную впадину. Гермиона судорожно огляделась по сторонам, но, увы, кроме графина с водой и стакана по близости ничего не оказалось. Палочка лежала чуть дальше. Волк тем временем склонил свою морду к ее шее и… на удивление лизнул ключицу. Затем, утробно заурчав, принялся обнюхивать ее шею возле мочки уха, зарываясь носом в ее волосы.

Гермиона незаметно вытянула руку и ухватилась за стакан, но еле слышимый шум все же привлек внимание зверя, и он вновь зарычал, обнажая острые белоснежные клыки. Это сильно ее напугало, поэтому следующие действия она совершила почти не отдавая себе отчета. Разбив об прикроватную тумбу стакан, Гермиона молниеносно оцарапала осколками волчью шею. Заскулив, зверь на мгновение отпрыгнул от нее, но почти сразу же пришел в себя и больно укусил ее в руку. Громкий вскрик взорвал тишину. Зрачки сузились от боли. Кровь брызнула на кремовое постельное белье, смешавшись с кровью, вытекающей из раны волка и окрашивающей его серо-белую шерсть в бордовый оттенок.

Улучив момент, Гермиона смогла дотянуться до волшебной палочки и нацелила ее на зверя. Тот громко рыкнул, а затем попятился назад и с громким хлопком растворился в воздухе. Будто точно знал, что этот самый предмет — палочка — опасен для него.

«Звери не умеют трансгрессировать», — пронеслась мысль в голове Гермионы. Все это было очень странным и пугающим. Пытаясь перевести дыхание, она соскочила с кровати и с помощью магии быстро залечила кровоточащий укус. Затем села за письменный стол и сосредоточенно уставилась в одну точку. Спустя какое-то время, она поняла, кем на самом деле являлся этот волк. Но догадку нужно было еще проверить.