С самого начала (джен)

Время мчалось со скоростью красного волшебного паровозика, кажется, еще вчера привезшего его из Лондона сюда, только теперь оно двигалось обратно, в сторону приюта и магглов. Все предвкушали каникулы и летнюю свободу, он, наоборот, ждал возвращения с ужасом. Но однажды наступило утро, когда уже не воображаемый, а вполне реальный, пыхтящий, пахнущий как-то по-особенному поезд забрал его на станции Хогвартс, чтобы вернуть из сказки в реальность.

В приюте ничего не изменилось: такие же унылые стены и запах невкусной еды. Том попросил вернуть ему маленькую отдельную комнатушку и получил ее — небывалая и необъяснимая роскошь, даже в огромном Хогвартсе спальни были на шесть человек. Получил обратно и маленький холщовый чемоданчик, куда сложил свои вещи в последний день прошлого лета. Среди других мелочей было несколько газетных листов, которые он хотел просмотреть, хотя некоторые места и так помнил наизусть. Теперь он был почти уверен, что тот, о ком говорили собранные статьи — волшебник, и, более того, обладает такими же ментальными способностями, как Дамблдор и он сам. Вольф Мессинг. Их трое, похожих настолько, что, если что-то может один, то, скорее всего, могут и остальные.

Так он пытался понять, мог ли Дамблдор действительно читать его мысли. У магглов просто навязчивая идея, что проникновение в чужой разум возможно, но если искать в реальности того, кто мог бы действительно делать это, то здесь, среди волшебников.

После их с Дамблдором разговора, вернее ссоры из-за безмозглого гриффиндорского ловца-ябеды, Том почему-то решил, что профессор знал о его желании остаться на лето, но потом, остыв, не вспомнил, почему именно: ничего прямо на чтение мыслей не указывало. То, что он больше всего на свете боится вернуться в мир магглов, понятно и так — любому, кто побывал в их приюте, уж точно. Значит, вывод был поспешным. Но…

Том расправил на столе немного смявшийся, пожелтевший лист с самой большой и подробной статьей. Большинство описанных фокусов мог бы проделать сейчас он сам, для этого достаточно не читать мысли, а внушать их заранее, по крайней мере, в тех из номеров, когда кто-то из зрителей должен прятать маленькую вещь или загадывать что-то и писать ответ на листке бумаги. Но были и другие, с отгадыванием биографии. Конечно, можно заставить человека подтвердить все, что угодно, во время представления, но если это вранье — рискованно, потом зритель вспомнит, как ошибся Мессинг, и будет всем рассказывать. Значит, можно читать воспоминания?

Вот как определить точно? Сможет ли он заставить Дамблдора раскрыться? Уже понятно, что Дамб среагировал бы на несчастный случай, который надо предотвратить или исправить последствия, но подстроить такое будет рискованно — вдруг правда выгонит из школы. Слово «страшно» Том давно себе запретил, но сейчас «Дамблдор» и это … понятие чуть не встретились в одном предложении. Что бы придумать и не попасться? Том ломал голову, но сочинить ничего подходящего не смог, оставалось положиться на случай — или что-нибудь еще.

Дамблдор однажды дал ему прекрасный совет — «просто разговаривать», как он это назвал. Для Тома это оказалось непросто, ведь нужно было научиться вызывать к себе расположение, а не страх, как он привык. Он смог — к концу первого курса вокруг него уже была компания — профессор трансфигурации косился на них весьма неодобрительно, видимо, понимая, что завоевано такое количество чистокровных не совсем естественным способом.

Этим летом он применил тот же метод, мягкое внушение, к маггловскому окружению — и, наконец, сделал свою жизнь приятной. Если умеешь располагать к себе людей независимо от их собственных планов, они больше не доставляют неудобств. Итак, взрослые магглы реагировали на его влияние даже лучше, чем дети — поддавались быстрее. Теперь очередь преподавателей-волшебников. Кроме Дамблдора?

* * *

Том вернулся в Хогвартс с одной мыслью — перестать бояться и попробовать.

На праздничном пиру в честь начала года первый раз посмотрел через Большой зал в сторону преподавательского стола и сразу встретился взглядом со своей самой сложной целью. Сейчас или никогда. Что-нибудь очень осторожное, скажем, желание общаться.

Альбус рассматривал шумных, подросших за лето студентов. Риддл. Уже в окружении своей компании. Он почувствовал краем сознания болезненный укол. В прошлом году Тома, казалось, не особо огорчило прекращение их занятий, мальчик был уже не одинок, а вот он сам немного привязался, получается. Как же это глупо. У одиночества много плюсов, но есть и минусы — иногда привязываешься вот так, к совершенно неподходящему объекту, ничем не лучше других, просто стечение обстоятельств, а потом сидишь и завидуешь тем, кто там, рядом. Альбус оборвал себя. Мелькнула мысль подойти и предложить продолжить совместные чаепития, но он прогнал ее — не стоит.

Вообще подобное мельтешение мыслей было довольно странным для него, поэтому он усилил контроль за контуром сознания. Нет, вроде ничего. Но был взгляд в глаза, вспомнив о нем, Альбус снова почувствовал желание подойти к слизеринскому столу. Неужели? Конечно, он мог контролировать атаки такого уровня, но не ожидал, что это придется делать в школе. И еще одно — все остальные перед Риддлом практически беззащитны. Что делать — организовать обязательный курс окклюменции? Более чем бесполезно — необходим особый талант, чтобы овладеть магией такого рода, он есть у единиц, если же начать тренировать всех, он только сломает некоторые естественные механизмы защиты — это будет все равно, что учить книзла охотиться.

* * *

Том продолжал искать способ узнать о способностях Дамблдора побольше, поэтому, когда все сложилось само, он внутренне замер от восторга — идеально, несчастный случай на трансфигурации, к которому он сам не имел никакого отношения. Очередной гриффиндорский подвиг, состоявший на этот раз в том, чтобы превратить в мышь своего товарища по парте не совсем подходящим для этого способом. Где второкурсник смог вычитать такое, а главное, как решился попробовать прямо на уроке? Наверно, подстраховался, и правильно сделал, потому что вернуть другу человеческий облик у него не получилось. Не получилось с первого раза и у профессора, и тогда Дамблдор развернул экспериментатора к себе и посмотрел в глаза, ничего не спрашивая. Прочел его воспоминание — иначе никак, без знания ошибки в формуле трансфигурации не получить обратно исходный объект, это Том точно знал. После урока он остался в классе, но разговор у них не вышел — Дамблдор не смог отрицать очевидное, но отказался учить его чему-либо, утверждая, что Риддл и так опасен для окружающих.

— Я все равно когда-нибудь узнаю, — оставалось только выйти, хлопнув дверью, когда Том понял, что последнее слово останется за ним, и вообще не стоило терять столько времени, Дамблдор — не единственный возможный источник знания, — вы сказали: "заклинания". Раньше вы говорили, что они есть для всего, но некоторые запрещены. Это тоже? Запретная секция, значит, спасибо за подсказку, — он повернул к выходу…

— Стой, — Дамблдор старался подобрать правильные слова, понимая, что будет, когда Риддл узнает о Legilimens и Imperio, — они действительно запрещены, если ты начнешь в них практиковаться, тебя исключат. Не делай этого.

— Я не откажусь от знаний, — ледяной взгляд ставил жирную точку в конце разговора.

* * *

Вызов брошен в лицо, слова бесполезны, придется учить по-другому. Альбус отправился в библиотеку — создавать вокруг Запретной Секции дополнительный охранный контур, замкнутый на нем самом. Днем доступ к книгам контролировался библиотекарем, ночью обычно полагались на запертую охранными чарами дверь в библиотеку, но теперь этого было недостаточно — особенно когда профессор, преподававший Чары, похвастался в учительской, что лучший второкурсник пишет, с его помощью, очень интересную работу о защитных чарах Хогвартса.

Сигнал из Запретной секции разбудил Альбуса всего несколько ночей спустя — запирающие чары ненадолго остановили стремление к знаниям. Следовало прийти на помощь чарам, но Дамблдор не слишком спешил одеться и отправиться вниз — мышь не сможет вытащить приманку из мышеловки. Пусть пробудет там некоторое время, скажем, часа будет достаточно.

Спустившись в библиотеку, пройдя между полками к Запретной секции, Альбус увидел Риддла сидящим на полу, полностью погруженным в чтение под светом люмуса. Хмурится, глаза прищурены — освещения маловато. Полюбовавшись несколько минут, он нарушил молчание.

— Accio, — Альбус призвал книгу, — «Начала ментальной магии» — хороший выбор. Не напомните, мистер Риддл, какое наказание полагается ученику, проникшему в Запретную секцию без разрешения?

Том вскочил, пойманный врасплох. Любой другой в этой ситуации придумал бы себе оправдание и отделался несколькими отработками, но вместо этого он сделал нечто глупое и неожиданное — поднял палочку и замер.

— Не придумаешь, с чего начать? Заклинание для чтения мыслей, как ты его называешь, Том, освоить не так просто. Или начнем с боевой магии, чтобы сразу все выяснить? У нас и трофей есть, — Альбус рассчитывал на проявление гордыни — и не ошибся.

— Я уже знаю заклинание. Legilimens.

Боль, ударившая по вискам, должна была оказаться достаточным уроком. Том упал на колени, из носа пошла кровь.

Альбус подошел ближе, наклонился.

— Ты в порядке? — разумеется, он видел, что нет. Несколькими взмахами палочки убрал самые серьезные последствия, потом очистил одежду от капель крови. Но несколько часов мальчику будет нехорошо, может и в обморок упасть. Дамблдор помог ему сесть на ближайший стул, сам сел рядом.

— Что это было? — прошептал Том, не поднимая головы, говорить громче было больно.

— Нападение на человека, который вынужден ходить по школе, поддерживая полную ментальную защиту, почти как на поле боя.

— Почему я раньше такого не чувствовал? — неужели это комплимент его способностям?

— Ты не пытался нападать в открытую. Врожденная магия у тебя довольно гибкая, а это — грубое оружие, которым ты, к тому же, не умеешь пользоваться. Оно направило на тебя часть моей защиты. Каждый раз, когда нападаешь — открываешься. Если бы ты был врагом, я мог бы в этот момент если не убить, то очень серьезно повредить.

Том сидел, насупившись.

— Послушай меня внимательно, мой мальчик. С таким подходом к выбору противников ты не доживешь до совершеннолетия.

А Том смотрел на белоснежные, с очень красивой вышивкой манжеты дамблдоровской мантии. Не то чтобы он хотел такие же, но… не мог сосредоточиться ни на чем более сложном. Мозг превратился в кашу — сейчас это выражение нисколько не было преувеличением.

— И еще. Ты не потерял способности к ментальной магии до сих пор, несмотря на то, что овладел палочкой, но вот этим, — Дамблдор поладил корешок книги, той самой, которую Том читал до его прихода, — я бы не советовал тебе пользоваться — сломаешь все врожденное. Будь осторожнее. Пойдем, я провожу тебя до твоей гостиной.

Риддл небрежным жестом отправил книгу со стола на стул. Он не смог бы сам вынести ее за пределы Запретной Секции и уже обдумывал, как бы ему регулярно приходить сюда по ночам и не попасться, но теперь дело за малым. Прийти сюда завтра раньше всех и забрать книгу.

Попав в спальню, он упал на кровать, но сон долго не шел: то ли переволновался, то ли последствия удара дамблдоровской магии. А еще злость, от которой трясло.

* * *

Книгу все-таки удалось заполучить, но, кладя ее под подушку, рассчитывая почитать в тишине после отбоя, он вдруг почувствовал какое-то странное сомнение. Стоит ли? Стоит ли рисковать тем, что он многое умеет без палочки? Что-то в этой мысли было неправильным, но Том до некоторой степени доверял себе и своим предчувствиям, поэтому отложил чтение на следующую ночь. А потом еще и еще. А потом его словно обожгло — он вспомнил, когда и где чувствовал подобное. Прошлый год, пыльный закоулок коридора — и очень добрый профессор, демонстрирующий библейский подход к наказаниям. Тогда у него не было возможности даже попробовать сбросить внушенное требование, значит, попробует теперь. Надо бы посмотреть в книге, может, там и про это что-нибудь есть. Но когда он протянул руку под подушку, чтобы достать фолиант, вдруг навалился страх. Рука стала тяжелой, потом неподъемной. Он что, теперь и прикоснуться к ней не сможет? Попробовал переложить книгу в сумку, не открывая — это получилось, значит, запрет стоит именно на чтение.

Еще неделя безуспешных попыток. Игры в поддавки, надо понимать, закончились, теперь на него давили в полную силу — сломать в себе этот глупый страх не получилось. Дамблдор смотрел на него таким же добрым и участливым взглядом, как на всех остальных.

Попробовать на него повлиять? Теперь это было не смешно. Договориться? Вечером он ждал Дамблдора около двери в его комнаты.

— Добрый вечер, профессор, могу я поговорить с вами?

— Прошлого разговора мало, Том? — Дамблдор остановился, но всем видом давал понять, что задерживаться здесь не собирается.

— В прошлом разговоре некоторые слова были лишними. Возьмите их обратно.

— Каким образом ты собираешься меня уговаривать?

— Просто попрошу, — если бы Том мог видеть себя со стороны, понял бы, что в его взгляде ничего похожего на просьбу или смирение нет.

— Вынужден ответить отказом. Уже твоих прошлогодних выходок было достаточно, а твоя дружба, вернее, манера ее завоевывать, мне не нравится совсем. Пока я не придумаю, что делать со всем этим, ничему новому учиться ты не будешь, — Дамблдор приоткрыл дверь в свои покои. — Не думаю, что тебе удастся преодолеть эту дверь, — сказал он, закрывая ее за собой.

Такого Том не ожидал. Где же ваша общеизвестная доброта, профессор, или она у вас не для всех? Он послал в дверь incendio, а потом еще одно. Никаких следов.

— Alohomora. Alohomora maxima. Bombarda. Bombarda maxima, — не по зубам, как и было сказано. Том шагнул к двери и прислонился к ней лбом. Теплая, пахнущая согретым — еще бы, две попытки поджечь — деревом. «Откройся же», — попросил мысленно. То, что за дверью, он некоторое время считал своим, всегда для него доступным местом. Внезапно створка дрогнула и начала отворяться. Риддл сделал шаг назад и встретился глазами с Дамблдором.

— Я и забыл, что некоторые слова ты понимаешь совершенно буквально, мой мальчик, — профессор положил руку ему на плечо, — проходи, я все-таки угощу тебя чаем.

Том подошел к столу и остановился, наблюдая за приготовлениями. Никогда не понимал, почему Дамблдор так привязан к чайной церемонии, предпочитает все разговоры проводить за столом, с чашкой чая в руке. Но горло пересохло, и теперь эта традиция пришлась кстати. Он пил чай и молчал. Дверь — еще не все, что нужно преодолеть.

— Скажи мне, чего ты хочешь.

— С тех пор…с библиотеки, я постоянно думаю, что могу умереть. Неожиданно. Завтра. В любой момент. А еще не могу читать ту книгу — тоже … боюсь. Думаю, вы можете это прекратить.

— А ты сам?

— У меня не получается, — отвратительные слова, унизительнее не придумаешь, но раз Дамблдору так хочется их услышать…

— Уверен? Я надеялся, что ты действительно станешь осторожнее, но атаковать дверь преподавателя бомбардой, не зная точно, чем она защищена, к рассудительным поступкам не относится. Как и попытки научиться легилименции в двенадцать. Ты можешь овладеть этим заклинанием и даже применять его, хотя, возможно, и заплатишь за это ту цену, которую я назвал — потеряешь доступ к беспалочковой ментальной магии. Но если ты встретишь серьезного противника, он, вполне вероятно, убьет тебя — твое тело пока слишком хрупко, чтобы выдержать настоящий удар. Почему ты решил, что мои вполне разумные аргументы — несанкционированное влияние?

— Потому что вы уже делали это со мной — вполне успешно.

— Ну и что, теперь всегда будешь думать, что я тобой манипулирую, никогда не изменишь мнения? Ведь и я могу так — я видел, что ты применяешь магию, чтобы вредить и манипулировать, и все, мое доверие ты потерял, Том Риддл. Понравилось бы такое?

— Вы так и делаете. Сейчас я чувствую то же, что тогда, будто внутри меня спорят два голоса, один говорит, что делать нужно, другой — что опасно.

— А у тебя никогда так не бывает, когда нужно принять сложное решение?

— Бывает, но я спорю сам с собой, а сейчас один голос — ваш.

— А этот голос только повторяет то, что ты действительно слышал от меня, или у него есть и свои идеи? — Альбуса позабавила идея сидеть в этой голове и вовремя давать советы, — сейчас я могу сам исполнить роль своего голоса: могу разрешить тебе прочитать о легилименции, но только под моим контролем, то есть здесь, при мне.

— Вы мне совсем не доверяете!? Что такого в чтении, чтоб контролировать? Я ненавижу… — Том сжал переплетенные в замок пальцы, — ненавижу, когда мне не доверяют и следят. Незачем…

— Попробуй понять кое-что: ты помнишь, как отразилась на тебе твоя собственная легилименция? Что, по-твоему, это означает?

— Если бы не защита, больно было бы вам?

— Больно будет тому, с кем ты решишь поэкспериментировать. Как я помню, любой, кто не может защититься, этим бросает тебе вызов.

— Я не буду — даю слово.

— Боюсь, так мы не договоримся. Ты должен понимать, что вынос второкурсником книги из Запретной секции не поощряется школьными правилами.

— Вообще-то ее вынесли вы, а я нашел на столе забытой.

— Я начинаю серьезно жалеть о своей забывчивости, как и о том, что запретил себе наказывать детей физически — а об этом я очень редко жалею.

— Можете наказать, как хотите, только разрешите заниматься самому.

— Это означает, что для тебя заниматься со мной — худшее из наказаний? — повисшее молчание было ужасно неловким.

— Нет. Я просто люблю разбираться сам. И чтоб мне доверяли. Но я приду завтра, — Том вскочил и умчался, не дав и секунды для возражений.

Альбус мрачно посмотрел ему вслед. Все же было замечательно, школа, казалось, в безопасности, но он сам снял запрет. Зачем? Почему? Это не было сделано под влиянием — мягким невербальным Imperio Риддла. Он просто растаял, когда его попросили, попросили по-настоящему. Сработало встроенное в самой глубине сознания правило ставить чужие желания выше собственных решений? При этом он был уверен, что просить о подобном самого Риддла бессмысленно — на него не подействует. Мальчик овладел еще одним оружием — бессознательным стремлением других людей быть хорошими и поступать правильно, в награду получил все нужное от Альбуса Дамблдора.

Альбус так и не смог избавиться от этого, так и остался в числе тех, кто знает, как поступить правильно, начиная с того, как пригласить соседей на чай, заканчивая самыми сложными жизненными ситуациями. Так и не стал тем, кто выбирает сам. Кто вбил в него это — что уступать правильно, что хороший человек не может ставить свои интересы выше чужих? Вбил плохо, не до конца, иначе эти правильные поступки не вызывали бы постоянно таких мучительных сомнений, постоянного самоосуждения, какой путь ни выбери.

Альбус прекрасно помнил, как его интересы столкнулись с чужими в первый раз, и помнил давление окружающих, выражавшееся, на первый взгляд, очень мягко — все, кто знал о ситуации в его семье, сочувствовали, что такому перспективному молодому ученому придется оставить научную карьеру на несколько лет ради ухода за больной сестрой. Никто даже не видел, что у него есть выбор — рассматривалось только самопожертвование без раздумий. Именно в этот момент он впервые встретил человека, который думал не так, как все, и не понимал его страданий, только пожимал плечами, услышав «невозможно по-другому». Альбус и завидовал, и жалел — взгляды Геллерта уже сделали его, как тогда казалось, беглецом и изгоем. Время, однако, расставило точки над i, и теперь Гриндельвальд водит армии по Европе, а он, Альбус, преподает трансфигурацию в школе. Власть получает тот, кто не ставит окружающих важнее себя и своих целей. Он всегда проигрывал в спорах с Геллертом и проигрывает с Риддлом — слабые не учат сильных.

* * *

Занятия проходили даже интереснее, чем на первом курсе, теперь Том читал по нескольку глав, и они их обсуждали — задавая самые разные вопросы друг другу. Автор в своих теоретических экскурсах предполагал у читателей довольно обширные знания, поэтому присутствие и объяснения Дамблдора пришлись весьма кстати — иначе многое в этой книге пришлось бы просто пропустить, не поняв.

Даже после единственного опыта легилименции Том вдруг стал слышать эмоции окружающих, если имел возможность взглянуть им в глаза. Дамблдор утверждал, что легилименция никогда не дает такого эффекта. Том часто мечтал попробовать хотя бы еще раз, иногда про себя, иногда вслух. Когда он делал это молча, но особенно напряженно, Дамблдор начинал барабанить пальцами по столу, что у него тоже означало раздражение, и говорил, что не стоит ненавидеть его так громко — чем слегка противоречил самому себе.

* * *

Том остался в школе на рождественские каникулы — кроме Хогвартса, не было места, где он хотел бы находиться. Утром его, как и положено, ждали несколько подарков, доставленных совиной почтой — разная ерунда от соседей по комнате и довольно большой неопознанный сверток. Открыв его, он был поражен — внутри лежала приютская одежда, рубашка, брюки, обувь, разные мелочи. Это была его собственная одежда, он узнал даже пуговицу с отломанным краем на левом манжете, именно такая была у него позапрошлым летом. И все же с ней, одеждой, что-то было не так: она была намного приятней на ощупь, мягкой, прохладной. И еще: она была сейчас вполне подходящего размера, в чем он убедился, все-таки одев ее, чего никак не могло произойти с его старым комплектом — он же здорово вытянулся за полтора года. Том развернул пергаментный свиток и прочел:

«Дорогой Том.

Поздравляю тебя с наступлением Рождества, желаю всех благ.

Возможно, мне стоило еще в прошлом году объяснить тебе некоторые правила относительно летних каникул. В школе есть по крайней мере несколько учеников, кроме тебя, которым действительно стоило бы остаться на каникулы, по сравнению с той обстановкой, которая ждет их дома, и еще около десятка, которые о себе так думают. Периодически просьбы поступают, но их удовлетворение потребовало бы многих затрат, поэтому однажды было принято решение отказывать всем. Мне очень жаль. То место, где ты проводишь лето, не то, что я пожелал бы кому б это ни было. Мой подарок не более чем попытка немного скрасить или просто добавить удобств в это время. На одежду наложены разные полезные чары, она будет очень прочной, изменять размер вместе с тобой до известного предела, корректировать температуру (летом в ней не должно быть ни жарко, ни холодно). Могу предложить добавить кое-что еще, необходимое, на мой взгляд, но это должен сделать ты сам, как будущий владелец. Если идея немного позаниматься покажется тебе привлекательной, захвати вещи на нашу следующую встречу.

Еще раз счастливого Рождества.

С уважением, Альбус Дамблдор»

Профессор долго ломал голову над тем, может ли он сделать такой подарок, но нужно было смягчить отказ, иначе все закончится так же, как в прошлом году: эти мысли — остаться на лето, раз можно на зимние каникулы — читались в голове Риддла все явственнее… Итак, с одной стороны — Статут Секретности, с другой — Том все равно заберет с собой в приют палочку и старые учебники, зимнюю одежду и даже школьную мантию, покупаемые на средства школьного фонда. Значит, может взять кое-что еще, сказав, что школа обеспечивает его и летним комплектом. В этой одежде, надеялся Альбус, он не будет выделяться в приюте, но сможет перестать думать, что мир магов отказывается от него на целых три месяца в году.

У Тома были очень сложные отношения с понятиями "свое" — "чужое". Свое — только то, что не может быть отнято. Сделать что-то, чтобы стать владельцем в магическом смысле, было интересно, поэтому через полчаса Альбус уже видел крайне заинтересованного ученика сидящим напротив него с чашкой чая в руках.

— Скажите только, где вы вообще это взяли? Идеально копирует не просто стандартную одежду приютских, а именно мою. И в то же время это не она.

— Она сделана по воспоминаниям.

— Но… вы же не можете помнить такие мелочи. Или можете? Я даже представить такого не могу, но вам поверю, — Том посмотрел на него широко открытыми глазами, он действительно был удивлен.

— Мне не нужна репутация фокусника в твоих глазах. Для восстановления воспоминаний в точности есть артефакт, я им воспользовался. Остальное — трансфигурация и чары.

— Вы восстанавливали воспоминание о том, как приходили в приют?

— Да.

— Можно посмотреть?

Дамблдор улыбнулся.

— Ты не увидишь там ничего нового для себя.

— Но ведь это ваше воспоминание, значит, я смогу увидеть все вашими глазами…

— Немного не так. Артефакт восстановит само событие, но ничего больше, и восстановленная картина не несет отпечатка того, кто вспоминает. У всех присутствовавших воспоминание будет абсолютно одинаковым.

— Я все равно хочу посмотреть.

— Хорошо. Может быть, немного позже? Сейчас я собирался показать тебе кое-что другое. Насколько я знаю, магглы иногда метят вещи, ставя на них свои инициалы. У волшебников есть подобное, видимо, в маггловском мире сохранились какие-то смутные воспоминания. Вещь с меткой легче находить, если она потерялась, другим людям она кажется ненужной, поэтому крайне маловероятно, что она поменяет владельца без его желания. Думаю, тебе все это может пригодиться.

Обряд нанесения метки оказался довольно сложным. Требовавшим, например, магической клятвы, что вещь является собственностью.

— Это ведь очень полезное заклинание, спасибо, что показали его мне, правда. А почему мы не проходим ничего подобного? Или будем позже?

— Магические клятвы и обряды — довольно тонкие материи. Нужно понимать последствия того, что делаешь, обучение требует серьезного личного подхода к каждому, в рамках класса это невозможно. Обычно магии клятв и обрядов учат родители, когда сочтут подходящим, — Альбус вздохнул и продолжил, понимая, что такие вещи говорить прямо бессмысленно, — но тебе этот разговор нужен сейчас. У тебя очень странная привычка брать все, что ты можешь, не сомневаясь в своем праве. Берешь, если только хватает сил, а это не совсем правильно. Я хочу, чтобы ты немного подумал о том, что все вокруг тебя может быть защищено не только явно. Я сравниваю тебя из своего первого воспоминания и теперешнего и вижу, что если раньше тебе нравились чужие игрушки, то теперь аппетит вырос, и ты коллекционируешь... друзей? Или как ты это называешь? Это неправильно, люди не могут тебе принадлежать, даже если ты можешь сделать так, чтобы они выполняли все, что ты скажешь.

Том вскочил и, опираясь руками на стол, навис над собеседником.

— Так что в этом плохого? Что я могу пострадать? Или что из-за меня пострадает кто-нибудь другой?

Альбус сидел, сжав ладонями опустевшую чашку. Он не привык, чтобы на него так кричали.

— Профессор, что вы пытаетесь сказать? Из-за того, что клятва принадлежности очень строгая, я не должен заводить друзей, как бы я это ни делал? Не вижу связи, — теперь Том ходил по комнате, рубя короткие фразы в такт шагам, — такое чувство, что вы просто боитесь думать об этом. Додумать до конца. У каждого есть такая тема, которой он боится, если я начинаю задавать вопросы, они убегают, а если я делаю так, что убежать нельзя, устраивают настоящую истерику. Ничего не добиться.

Том подошел к нему и стал разгибать пальцы по одному, пока не смог отставить освобожденную чашку в сторону. Чтобы профессора ничего не отвлекало от разговора?

Альбус молчал, все правильные слова куда-то делись. Риддл осторожно коснулся его сознания, пытаясь заставить поднять голову и встретиться глазами, но то, что Альбус чувствовал, не следовало знать мальчику. Он плотно сомкнул веки.

— Жаль.

Раздался звон стекла, потом хлопнула дверь. Когда Дамблдор открыл глаза, в комнате никого не было. Перед камином лежали осколки одной его из любимых чашек.