Темный Лорд смотрит на тебя (джен)

В выходной на работе было мало народа, но трудоголики все-таки нашлись. В их числе и проклятый Артур Уизли, который забежал в кабинет и торопливо, глотая слова, расспросил, как дела, когда Невилл собирается выйти, «надо бы пораньше, а то придется стоять среди маглов». Выслуживается, неприязненно подумал Невилл, надеется, что забудут, что он сам неблагонадежен. Пришлось лживым голосом объяснять, почему Невилл пропустит зрелище, «а так жаль, так жаль».

К середине дня Министерство вроде бы совсем опустело. Невилл с облегчением отодвинул бумаги на край стола, откинулся на спинку стула. Прошелся по коридору, чтобы сбросить усталость, а вернувшись к себе, достал пакет с бутербродами.

— Не рекомендую подогревать хлеб заклинанием, — раздался у него за спиной рассеянный голос. — Могут завестись мозгошмыги.

Невилл подпрыгнул на стуле и порадовался про себя, что не держит в руке чая.

— Простите?

— Фоверус. Плохой эффект, если его накладывать на еду, — безмятежно пояснила белокурая ведьма, застывшая в дверях. Глаза навыкате обежали кабинет.

— Кто вы? — невежливо спросил Невилл. Неужели зашла проверить, действительно ли он так занят, не из протеста ли отказался смотреть казнь? На агента «подземки» непохожа, а впрочем, хороший агент и должен быть непохож на агента; к тому же, идейный добровольный соглядатай может быть опаснее штатного сотрудника Департамента охраны.

— Луна Скамандер, очень приятно, — как ни в чем не бывало представилась девушка.

— Невилл Лонгботтом, — что приятно, врать не стал и невежливо уставился на гостью, надеясь выгнать ее.

— Вы не очень-то любезны, — не смущаясь, констатировала Скамандер. — Я могу уйти, если мешаю.

— Прошу прощения, — сухо сказал Невилл, — у меня действительно куча работы. Всего хорошего.

Девушка, не прощаясь, пожала плечами, развернулась и ушла. Невилл тщательно закрыл дверь за ней. Вернулся к остывшим бутербродам, поднял было палочку, чтобы подогреть их снова, но, вспомнив про «мозгошмыгов», плюнул и съел так.

Через пару часов уже можно было вернуться домой — но там бабушка, полная впечатлений, и, чего доброго, придется с ней разговаривать… Невилл внутренне застонал. Еще с час он делал перед собой вид, что чем-то занят. Наконец тянуть надоело.

Дома Августа неожиданно устроила генеральную уборку. Она царственно восседала в кресле, а старенький домовик проворно передвигался, следуя ее указаниям, вытирая пыль, складывая вещи, отмывая стекла. Невилл сначала хотел укрыться в спальне, но потом ему пришла идея получше:

— Давай я займусь чердаком!

Не вслушиваясь в ответ, он взбежал по лестнице и оказался в затхлом королевстве старых журналов, детской обуви, забытых игрушек и школьных принадлежностей. В угловом треугольном шкафу стояло тридцать лет назад засахарившееся варенье и давно пришедшие в негодность крупы, а внутренняя стенка зияла прогрызенной сонями дырой. Невилл заделал дыру, не сомневаясь, что сони проедят новый ход.

Дно шкафа было устлано старыми газетами, Невилл никогда к ним не присматривался, а сейчас взгляд зацепился за заголовок «Двадцать лет благоденствия», и в голове ожили воспоминания десятилетней давности. Хорошее было время, может, самое счастливое в его жизни, не слишком богатой счастьем. Они сошлись с Ханной и даже жить начали вместе, сняли квартирку в Восточном Лондоне. Во дворе был цветник, а работа с растениями Невиллу всегда удавалась — и клумба чудесно преобразилась.

Большой мир никуда не делся, там прошел процесс брокдейлских вредителей и положенные казни, но Невилл так привык держать все важное про себя, что ни разу не заговорил об этом с подругой. Он понадеялся, что им вдвоем удалось сбежать в свою раковину, в тесную квартирку, зарыться в клумбы, стать неприметными, невидимыми.

Потом Ханна как-то упрекнула его за пропущенное политсобрание. Внутренний сигнал тревоги зазвенел, Невилл подобрался, сделал виноватое лицо и долго бормотал, как сожалеет. Когда через несколько месяцев она стала обсуждать вопрос воспитания ребенка — «я надеюсь, что у нас получится с ребенком, правда, милый?» — особенно упирая на то, как важно будет прививать ему правильные взгляды, взращивать колдовскую гордость с младых ногтей, Невилл понял, что раковина перестала быть безопасной. Он со всем на словах согласился, а про себя уже планировал расставание, благо, ребенка у них все-таки не получилось.

Счастья не хватило и на год.

Невилл опустился на колени, потащил на себя газету, дернул посильнее — страницы разлетелись, и на пол упало что-то тяжелое. Он поднял старую колдографию. Человек двадцать махали ему руками и поднимали бокалы. Он вгляделся в лица.

Женщина на переднем плане была очень на него похожа. Какой-то колдун ее приобнимал. Мама и папа? У колдуна тогда должно быть сходство с бабушкой — сердце Невилла болезненно стучало, он всматривался в фотографию до боли в глазах, и уже не мог понять, кажется ли ему, или сходство и правда есть. Как странно. Мертвы они сейчас или неизлечимо больны — со старого снимка они будут вечно приветливо махать руками, в счастливом неведении своей обречённости…

— Зачем было сюда лезть, — донесся ворчливый голос со стороны лестницы. Бабушка, борясь с одышкой, выпрямилась, а потом увидела, что держит Невилл.

По ее лицу он понял, что не ошибся.

— Акцио фотография!

— Нет! — Невилл смог удержать снимок, сам поразившись — обычно он бывал неловок и не слишком хорошо владел заклинаниями. — Это ведь они, правда? Мама с папой? А кто остальные?

— Нет! — простонала Августа. — Инсендио!

Невилл выронил вспыхнувшую фотографию. В панике он попытался залить ее водой, но, очевидно, на сегодня исчерпал свою удачу. Фотография исчезла навсегда… как и сами эти люди.

— Зачем? — потрясенно спросил он. — Это же твой сын. Ты так его ненавидишь?

— Нет, это чужие люди…

— И поэтому ты десятилетиями хранишь на чердаке их снимок? Бабушка, это глупо, — Невилл устало отвернулся. — Я узнал маму. Я очень на нее похож.

Сзади заскрипело, и, оглянувшись, Невилл увидел, как бабушка грузно опустилась на топчанчик в углу. Она закрыла лицо руками. Поколебавшись, он сел рядом.

— Ну что ты?.. — беспомощно спросил, увидев, что ее плечи затряслись.

— Давно надо было ее уничтожить, — сквозь слезы заговорила Августа. — Или не пускать тебя сюда. Я старею.

— Нет. И зря ты сожгла…

— Я обещала им, что спасу тебя, если они… — прошептала Августа. — А теперь всё. Ты не пройдешь легилименторную проверку.

— Что с ними случилось? — настойчиво спросил Невилл. — Их арестовали, казнили?

— Я не знаю, — бабушка уронила руки на колени.

— Перестань. Я уже понял, что ты что-то знаешь.

— Ты не пройдешь легилименторную проверку, — убитым голосом повторила Августа.

— Ты даже не пыталась узнать? — с яростью закричал Невилл.

— Я в самом деле не знаю, — плечи Августы опустились, вся она как будто поникла в ожидании неизбежного. — Я обещала, что выживу и воспитаю тебя. Свиданий не давали. А потом я и добиваться перестала. Поняла, что придется сменить тактику. Поняла, что отсидеться в углу не удастся. Тогда недостаточно стало пассивного послушания. Нужно было демонстрировать преданность, инициативу. Быть в первых рядах.

Как Персиваль Уизли, с омерзением подумал Невилл. Но бабушка не для себя старалась. Теперь он наконец точно узнал, что ее рвение в деле поддержки власти неискренне, но предвкушаемой радости не было.

— Расскажи мне о них, — попросил он. — Хоть что-нибудь. Пусть не про арест, но есть же что-то безопасное? Папино детство, как они познакомились…

— Что ж, — смирилась Августа, — хорошо. Хуже уже не будет. Пойдем-ка вниз. Я соберусь с мыслями.

Охая и ахая, она сошла по лестнице и направилась к спальне Невилла.

Перед дверью остановилась, пропуская его вперед. Когда внук поравнялся с ней, стремительно ткнула палочкой:

— Обливиэйт!

Он отошел к кровати, ощущая нервирующее присутствие Августы за спиной. Наконец обернулся и бросил раздраженно:

— Бабушка, я уже давно не ребенок. Меня не нужно укладывать в постель и петь колыбельную. Спокойной ночи.

Августа выдохнула, немного успокоившись. Она столько лет жила фальшивой жизнью, что даже несколько минут без маски вызвали сильную панику. Теперь надо срочно забыть, надо снова стать несгибаемо верной сторонницей режима, непримиримой к его врагам. Ради сына… его она почти не помнила — ради семьи, ради старых обещаний. Или ради себя самой, чтобы не прокатиться на министерском лифте вниз. Ради Волдеморта. Ради власти чистокровных. Она высунулась в окно, умиленно разглядывая лицо на огромном плакате на той стороне улицы, и прошептала, будто убеждая саму себя:

— Магия превыше всего!