Лилии (гет)

Торг.

Он был сам виноват, положившись только на собственное представление, что в их с Асторией семейной жизни все в порядке. Постоянные задержки на службе не позволяли ему проводить вечера вместе с ней и, возможно, кидали тем самым ее в объятья к другому. Признавать ошибки было горько, но уподобляться глупому магглу Хиггинсу и обвинять ветренную жескую натуру он тоже не хотел. С трудом припоминая, как он добрался обратно до домика и, выпив знакомое зелье из припасов отца, расположился на мягком диване в просторной гостиной, Драко тут же уснул, погрузившись в вязкий туман сна без сновидений.

Проснулся он поздно ночью, сразу резко садясь и потирая затекшую от неудобном позы шею — диванные подушки явно не предназначались для сна, а трансфигурировать их в обычные, он и забыл. Вымуштрировав вызванного из Мэнора эльфа, он приказал передать Астории, что его срочно отправили на десять дней в командировку на континент, строго настрого запретив рассказывать что-либо о его действительном местоположении.

Покончив с этим, он принялся за принесенный домовиком ужин, запивая его выдержанным коньяком из личной коллекции Люциуса. Но пища не приносила привычного чувства расслабленности, тем самым вынуждая его опять вспоминать о случившимся и пытаться принять какое-либо решение.

Ворваться в Мэнор и устроить там некрасивую сцену он тоже не мог, понимая, что это ни к чему не приведет. Решив остаться в домике у моря, он перебирал в голове альтернативы, пытаясь понять, что делать дальше. Несмотря на, казалось бы, большой жизненный опыт и хорошие профессиональный навык находить выход из любой ситуации, вплоть до предотвращения регулярно возникающих международных кризисов, когда дело коснулось его самого и его семьи, он оказался бессилен. Никакие стоящие идеи не приходили на ум, увеличивая общую нервозность. Поэтому Драко, еще раз после ужина выпив фиал чудодейственного зелья, ушел сразу же в спальню, плотно задергивая шторы и ложась спать.

В последующие дни его все чаще накрывало волной апатии. Продолжая по нескольку раз в день ходить к валуну, он наткнулся в один из этих “походов” взглядом на маленькие плоские камушки, вспоминая, как в детстве учился запускать их, шлепающих по воде, вырисовывая круги.

Вот и сейчас, запульнув камушек почти параллельно водной глади, он неожиданно, как они когда-то делали с отцом, загадал: если камушек коснется ее более пяти раз, он применит способ, позволяющий забыть о своем открытии — наложит на себя же Обливейт, продолжая жить в благодатном неведении. Не моргая, он следил за ним, но, когда сразу после третьего круга камень канул в море, Драко, резко выпрямив спину, крутанулся на пятках и зашагал обратно к дому.

Приближающаяся среда начинала маячить на горизонте безвозвратностью решений, которые он собирался принять сразу после вылазки в маггловский отель.

Жребий был брошен, и взять себя в руки получилось неожиданно легко. План созрел молниеносно, но для выполнения его необходимо было сперва заглянуть к Паркинсон, которая работала в отделе Невыразимцев, и попросить один редкий артефакт. На их встрече всего пару месяцев назад Панси рассказывала о новом магическом проявителе, показывающем происходящее за стеной и записывающем увиденное, подобно маггловской видео-камере. Эта недостающая деталь могла сыграть важную роль в придуманном им решении: имея в руках неопровержимые доказательства вины Астории, он смог бы расторгнуть брак за один день.

А вот что он станет делать, если увидит подтверждение того, что за стеной жена предается разврату, и как после этого выдержать несколько часов в номере, он пока не знал.

Депрессия.

Хиггинс, увидев его, нерешительно улыбнулся, словно силясь вспомнить, когда встречал его раньше. Драко представился, указывая на раскрытый журнал, что за ним забронирован номер шесть на целый день.

— Мистер Смит, а выезд у вас будет ранним? — видимо все еще неловко чувствуя себя из-за почти полностью стертых воспоминаний об их первой встречи, спросил управляющий.

— Нет, как я вам говорил, я здесь проездом, мне нужно успеть на вокзал к двум часам ночи — на ночной экспресс до Дублина, — спокойно пояснил Драко.

— Конечно, конечно. Запамятовал, знаете ли, такое бывает, — неуверенно улыбнувшись, Хиггинс повел его темным коридором в заказанный номер. — Вот здесь включается свет, это — дверь в уборную, та неприметная дверца от встроенного гардероба.

— А эта куда? — спросил Драко, указывая на немного запыленную дверь в глухой стене.

— Эта? — переспросил управляющий, поменявшись в лице. — Это в соседний номер. Мы когда-то сдавали шестой и седьмой номера вместе для путешествующих семей с детишками. Так удобнее, открыл дверь — и ты в соседнем номере, — Драко с трудом сдержал порыв придушить извращенно подшутившего над ним неделю назад управляющего, подсунувшего ему смежный номер с любовным гнездышком Астории. — Нет, нет, вы не переживайте, дверью уже не пользуются. В седьмом с той стороны стоит массивный комод, так что вряд ли кто-то заглянет к вам на огонек, — уверил его тот.

Драко молчал, стараясь унять бухающий у висков набат рваного пульса. Хиггинс посмотрел на него с опаской и, видимо решив исчезнуть, пока странный клиент не передумал, быстро вышел из номера. Медленно выдыхая, отмечая, что сердце перестало нестись вскачь, он сел на потертый стул с обтянутыми материей подлокотниками и посмотрел в зеркало, висящее напротив стола. Немолодой, с лихорадочно горящими глазами мужчина, отдаленно похожий на него самого, прямо смотрел на Драко. Потрясения последней недели выбили его из колеи, заострив и так лишенное мягких линий лицо, добавив мелкую россыпь морщинок на лбу и у глаз. Серые круги выдавали его бессонницу, которую он уже несколько дней перестал заливать зельем Сна без сновидений, боясь подсесть на него, уже чувствуя некоторую зависимость.

Облизнув сухие губы, он сжал кулак.

Дико хотелось выпить. Почувствовать на языке обжигающую дорожку и тут же охватывающий горло пожар, убегающий лавой вниз, но метко бьющий в голову. Алкоголь, увы, не помогал отойти от потрясения, но и отказаться от него Драко тоже не мог, продолжая проводить почти каждый вечер за бокалом отцовского коньяка. В его внезапно рушащемся мире этот благородный напиток был единственным центром постоянства, ядром, лишний раз напоминающим, что ни время, ни место не меняет его сущности, а только улучшает выдержанный вкус. Понимая, что ждать ему предстоит еще несколько часов, Драко вызвал все того же исполнительного домового эльфа, приказав принести пузатую бутыль из коттеджа, и, прислушиваясь к разным звукам, доносящимся сквозь потрескавшуюся раму с улицы, щедро плеснул в бокал янтарное золото.

Шаги он бы и не заметил, если бы не такой знакомый звонкий смех, колокольчиком прошедший по пустым помещениям, отразившийся от стен и ударивший точно ему в грудь. Сомнений, что это была Астория, там, в номере номер семь, не оставалось.

Второй голос, приглушенный, явно принадлежащий мужчине, что-то тихо ответил ей, и смех прекратился.

Почему-то запускать выпрошенный у Панси артефакт совершенно не хотелось. Звуки за стеной стали резкими — Драко с усилием прислушался и неожиданно понял, что Астория и этот мужчина целуются. Не нежно, медленно, стараясь не спугнуть хрупкое очарование, как обычно он сам целует ее. А жестко, хлестко, жаля эти алые губы своими.

От бессилия, вызванного резко охватившей его яростью, он разжал пальцы. И округлый бокал повалился на пол, покатившись по широкой дуге прочь от него. Драко смотрел, тупо уставившись на золотисто-коричневую дорожку на жалкой подделке абиссинского ковра, чувствуя резкую боль в груди и ощущая, будто время вместе с непокорным сердцем, вдруг сделав кульбит, резко остановилось, дожидаясь его следующего вдоха. Его онемевшие губы были плотно сжаты, не слушались слабых попыток продолжить дышать, и только резкий щелчок за стеной вывел его из оцепенения.

Заглушающие и, вероятно, запирающие. Как часто он сам ставил их, боясь, что кто-то из посторонних услышит его несдержанных порывов. А сейчас он с удивлением понял, что, несмотря на полностью одетый вид, он чувствует себя обнаженным плохим актеришкой, выступающим перед почтенной публикой. Почти неосознанно он потянулся рукой к паху, пытаясь прикрыться, и, едва заледенелые пальцы коснулись мягкой ткани брюк, он с ужасом обнаружил, что начинает возбуждаться.

Открытие повергло его в настоящий шок. Когда это с ним произошло? От чего, Мерлин его дери, он возбудился? Ощущение стыда только усиливалось, а вопросы неприятно сбивали с толку. И он чуть не забыл, зачем на столе перед ним стоял этот странный предмет, напоминающий полусферу в квадратной рамке, пока не наткнулся на него взглядом.

Артефакт — то, что навсегда поставит точки над “i”. Драко провел трижды по округлой поверхности палочкой, затем медленно с помощью левитации прикрепил его к стене, прошептав слова заклинания. Предмет засветился, выпуская вдоль стены серебристые лучи света, создавая иллюзию зеркальной поверхности. Драко смотрел на происходящее и не верил своим глазам, пока отражающая его номер стена не пошла, точно водная гладь, мелкой рябью и он не увидел, что изображение комнаты все-таки отличается от его — на кровати лежали полуобнаженные любовники и, жадно терзая губы, с упоением целовались.

Астория, милая, нежная, некогда робкая, Астория!

Драко чувствовал, как его жизнь, вместе со стеной, становится жидкой, вязкой, осветляясь и тут же становясь совсем бесцветной, и даже прозрачной, как будто он и сам перестал существовать.

Драко с трудом заставил себя посмотреть еще раз и сразу же пожалел о том, что сделал: парочка в этот момент перевернулась, а Астория, оседлав любовника и откинувшись назад, позволив ему грубо расстегнуть ее полупрозрачную блузку, выгнула спину, наблюдая, как он вместе с нитками выдергивает пуговицы. Любовники были увлечены процессом, когда Драко наконец увидел его лицо — лицо человека, которого он меньше всего ожидал увидеть вместе со своей женой — лицо Гарри Поттера.

В груди резко похолодело, и он почувствовал, как горло затянулось ледяной коркой, мешая вдохнуть. Драко неотрывно смотрел на изображение, что охотно показывал артефакт, и не верил своим глазам. Первой его связной мыслью было предположение, что Панси подсунула ему сломанный проявитель. Второй — что любовник Астории был под обороткой. Но никакая оборотка не могла объяснить, почему жена изменила ему, если только это не был сам Герой Магического мира — его извечный соперник, баловень судьбы, спаситель.

Язык закололо от подступившей желчи, и Драко с трудом сглотнул, еще отчетливее ощущая тошноту. Переведя взгляд обратно на стену напротив, он до судороги в пальцах сжал подлокотники, увидев с каким восторгом отдается Астория и с каким вожделением, легко читаемым в ярко горящем взгляде, ее трахает Поттер.

Внутренности скрутило в узел, и, не в силах дальше смотреть, Драко прошептал: “Фините” — и изображение исчезло.

Об аппарации и мысли не возникло, поэтому Драко почти не видя ничего перед собой вышел в коридор, тихо прикрывая дверь, и пошел на тусклый свет впереди. У стойки управляющего одинокой лампочкой горел какой-то тусклый светильник, отражающий на стены замасленные разводы от давно не мытых мутных стекл. Управляющий что-то бормотал, но Драко, понимая, что сейчас не сможет натянуто улыбаться, держать лицо и как ни в чем не бывало болтать с этим магглом, вдруг передумал сразу ставить Обливейт. Он сначала прошептал: “Империо!” — и, не ощущая ни капли былого омерзения от применения Непростительного, заставил его продлить бронь по всем средам вплоть до Рождества, приписав в графе для комментариев: “командировки по работе”. И только потом стер ему память, не забыв в этот раз забрать рубиновое кольцо.

Бродя по осенним холодным улочкам, боясь вспоминать об увиденном в гостинице, он все думал и думал про свой неожиданный поступок. Разумного объяснения ему он не находил, хотя мог придумать с полдюжины тех, что частично подходили. Поздно заметив, что мелкий моросящий дождь неожиданно превратился в ливень, Драко резко остановился, приподнимая успевший промокнуть воротник. Холодные струи жестко хлестали по щекам, заливаясь за пазуху, но Драко ощущал лишь жар, нестерпимый жар в груди. Дождь смывал его прошлое, размывая яркие краски, которыми он все эти годы перекрашивал жизнь. На душе стало пусто и гадко. Он ощущал себя дементором, несущим в себе отчаяние и горесть. Нестерпимо хотелось раствориться в прохладе дождя и обо всем забыть.