Молоко и мед (гет)

По легенде аврор Драко Малфой признался в любви целительнице Гермионе Грейнджер, истекая кровью на операционном столе. В столь сложной этической ситуации целительница не могла найти других слов кроме: «О, как я счастлива слышать это!», и немедленно дала обещание сходить с Малфоем на свидание — как только его выпишут из госпиталя святого Мунго.

И только Гарри Поттеру было известно, что на самом деле Драко озвучил свои признания под прицелом волшебной палочки Грейнджер. Лишь после того как Малфой простонал: «Я люблю тебя и мне чертовски больно!», Гермиона занялась осмотром раненого аврора. Кстати, крови в тот раз было не так уж и много.

* * *

Лежал Драко, разумеется, в отдельной палате. Из зачарованного окна открывался чудесный вид на Средиземное море, еду и постельное белье домовики доставляли из мэнора, а Поттер лично отвадил от Мунго всех папарацци. В глазах общественности Малфой выглядел героем, и не чувствуй он себя так паршиво, все это вполне сошло бы за отдых и приключение.

Правда, ему не удалось получить Грейнджер в личное пользование. В отделении оказалось немало других пациентов, требующих ее участия и заботы, в то время как Драко полагал, что заботиться Грейнджер должна только о нем. У Гермионы имелось на этот счет иное мнение, но она заглядывала к нему в палату несколько раз в день и оставалась немного поболтать вечером, перед уходом домой; давала держать себя за руку и легонько стискивала его пальцы, желая спокойной ночи. Малфой гадал, что будет лучше — симулировать осложнения, чтобы подольше проваляться в палате под присмотром Гермионы, или наоборот, поскорее выздороветь и отправиться с ней на полноценное свидание.

Внезапно он сообразил, что Грейнджер слишком часто видит его слабым и беспомощным, и это может создать превратное впечатление о нем. Потом вспомнил, что у Грейнджер в прошлом немало лет, наполненных не самыми лучшими впечатлениями о Драко Малфое, и совсем загрустил.

Два дня Малфой не мог даже острить в полную силу — так хреново он себя чувствовал, и Грейнджер была с ним мягка и сострадательна словно маггловская святая. На третий день он ужаснулся собственной слабости, сполз с кровати, трижды сгонял эльфа домой за сорочкой нужного оттенка, дважды наложил на лицо чары Гламура, и встретил Гермиону, стоя у окна. Подоконник не давал ему упасть — по правде говоря, в вертикальном положении Драко чувствовал себя не слишком уверенно.

— Что ты делаешь? — воскликнула Гермиона.

Малфой как можно равнодушнее пожал плечами.

— Любуюсь видом из окна. Присоединишься? Все-таки наши домовые эльфы создают прекрасные иллюзии, — тут он сообразил, что пассаж про домовых эльфов ей может не понравиться, и запнулся.

Грейнджер истолковала его заминку по-своему, немедленно оказалась рядом, подставила плечо и помогла добраться до кровати, невзирая на слабые протесты.

Она наклонилась над ним, обдавая терпким ароматом лечебных зелий и открывая прекрасный вид на свое декольте. Малфой вздохнул и зажмурился. Возбуждение окатило его жаркой волной, несмотря на общую слабость, и он с трудом удержался от торжествующей улыбки.

— Тебе плохо? — она уложила его ровнее и повела над телом волшебной палочкой, накладывая Диагностирующие чары.

«А ведь на мне нет мантии», — подумал Драко, открывая глаза, чтобы насладиться выражением лица Гермионы. Она как раз смотрела на его пах, и палочка подрагивала в ее руке. Малфой тихонько выдохнул и начал приподниматься, но тут же отдал должное профессионализму Грейнджер — она справилась с собой и повела палочку дальше, вполголоса проговаривая нужные формулы заклинаний.

Драко откинул голову на подушки и спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее:

— Что ты думаешь насчет «Серебряного павлина»? Новый волшебный ресторан в маггловском Сохо. Говорят, очень неплохое местечко, кухня-фьюжн и живой оркестр. За окнами — никаких иллюзий, а суровая маггловская реальность. Я мог бы выкупить для нас целый зал на вечер, если ты не хочешь публичности. Ну, или наоборот...

Грейнджер закончила с диагностикой, нахмурилась, продиктовала пару фраз на латыни Самопишущему перу, порхающему над историей малфоевской болезни, и только после этого произнесла:

— С твоей стороны очень мило назначать свидание в собственном ресторане и даже обещать нам уединение, но я тебя разочарую, Малфой. Твое здоровье сейчас в таком состоянии, что тебе просто вредно вести такие разговоры и думать о чем-то... О чем-то, кроме своего идиотизма!

— Что? — вскинулся Драко, приподнимаясь на локтях.

У Грейнджер чудесно сверкали глаза и пламенели скулы, она встряхивала головой словно маленькая сердитая лошадка, и ее локоны выбивались из строгой прически с каждым движением.

Если бы она сейчас предстала перед Малфоем полностью обнаженной, он не смог бы возбудиться сильнее.

— Ах, прости, я оговорилась! Не идиотизм, конечно же, нет, всего лишь легкомыслие, может быть, и простительное... Нет, никому не простительное, тем более, тебе!

— Могу я узнать, что ты имеешь в виду, говоря «тем более, тебе»? — как можно непринужденнее осведомился Малфой, аккуратно сгибая колени и устраиваясь на кровати в полусидячем положении. — И, кстати, ресторан вовсе не мой, это часть семейного бизнеса. У меня совсем другая профессия, ты же знаешь.

— Да-да, — нетерпеливо перебила его Грейнджер, присаживаясь на край кровати — так, что он ощущал тепло ее тела и изгиб бедра под целительской мантией.

«Да! — хотелось заорать ему. — Так и оставайся!» И в то же время: «Нет, не могла бы ты отодвинуться подальше?»

— Твоя профессия, Малфой! Гарри говорил, что ты считаешься одним из лучших молодых авроров, но мне сложно в это поверить. Я столько раз видела тебя в своем кабинете... Твой нынешний диагноз — вовсе не шутки, и на твоем месте я бы внимательно выполняла все мои предписания, потому что...

— Я буду выполнять все твои предписания, Грейнджер, — охрипшим голосом сказал Малфой. — Все и еще сверх — если ты захочешь надолго уложить меня в постель, например. Здорово, что ты сейчас не на моем месте, а на своем, но не могла бы ты пересесть ко мне поближе? Я очень хочу тебя поцеловать, но мне сложно двигаться. Честно.

Гермиона посмотрела на Драко так, будто он только что признался ей, что до сих пор скорбит по Волдеморту. Драко затаил дыхание в предвкушении. Грейнджер вдруг криво улыбнулась и перестала держать осаннку. Ее руки с волшебной палочкой упали на колени и она уставилась на них, чтобы не смотреть на Малфоя.

— Я просто не знаю, как себя вести, — призналась она через несколько секунд тишины — такой оглушительной, что Драко боялся дышать в полную силу. — Сам по себе факт, что ты в меня влюбился, не слишком просто принять, верно? А если на секунду предположить, что и я, кажется, тоже...

Гермиона не договорила и как-то вяло пошевелила рукой, то ли отгоняя столь сложные факты от себя, то ли принимая их как суровую данность. В этот момент она выглядела невероятно красивой и очень-очень беззащитной.

— Грейнджер, которая чего-то не знает — что может быть трогательнее? — вполголоса пробормотал Малфой и неуклюже уселся, опустив ноги на пол. От этого движения голова закружилась не на шутку, возбуждение схлынуло, и внезапно ему стало страшно. Рядом с ним сидела девушка, для завоевания которой он выбрал способ идиотский, но от этого не менее эффективный. Это был, наверное, единственный способ, которым Драко Малфой мог завоевать Гермиону Грейнджер — демонстрируя ей, а заодно и всему остальному миру достаточную степень раскаяния и готовности жертвовать собой.

Малфой приложил столько усилий для того, чтобы стать хорошим аврором, завоевать доверие коллег и расположение Поттера, провел так много времени, тренируясь сверхурочно и сражаясь со своими страхами и трусостью, что мог выдать себе медаль «За упорную работу над собой». Но сейчас Драко ощутил, как ломаются сияющие доспехи его новенькой героизированной личности, как выглядывает сквозь прорехи нутро старого Малфоя — слабая и эгоистичная сущность, неспособная на решительные поступки и верный выбор.

«Мне придется ломать себя всю жизнь, — тоскливо подумал Драко. — Всю жизнь бояться, что однажды мое истинное «я» выглянет наружу в самый неподходящий момент. Грейнджер станет меня презирать, и я непременно сопьюсь. Бедная моя мама, она так мечтает о внуках».

Его захлестнула паника, но Драко не подал виду. Пока в его голове толпились растерянные и печальные мысли о собственной несостоятельности, на лице Малфоя всего лишь проступала меловая бледность под спадающими чарами Гламура.

«Я тебя недостоин, я все тот же трус и слабак, ты не захочешь быть со мной ни единой минуты, беги от меня скорее, беги, Грейнджер, в объятия своих храбрых и мужественных друзей, а меня оставь здесь, и вообще, зачем ты меня спасала...» — хотел произнести Малфой, но вместо этого сказал:

— В «Серебряном павлине» довольно строгий дресс-код, но если хочешь, можешь прийти в форменной мантии — в ней ты выглядишь охренительно сексуально.

У Грейнджер запылали кончики ушей, она повернулась к Малфою, и он наконец-то смог ее поцеловать.

Поцелуй развеял его страхи и был даже более восхитительным, чем Драко мог себе представить. Жаль только, продолжался он недолго. Сначала Гермиона отодвинулась на другой конец кровати и принялась нести какую-то ахинею о врачебной этике и о том, что все поцелуи и свидания — только после выписки из госпиталя. А потом Малфой, с глупой улыбкой слушавший ее лепет, увидел, как на него со всех сторон стремительно надвигаются стены, удивился их дикому количеству и потерял сознание.

Выписали его только через неделю, и за все это время Гермиона Грейнджер не дала ему ни малейшего повода упрекнуть ее в несоблюдении врачебной этики. Малфой предложил ей семьдесят три варианта свидания, перечислил все лучшие рестораны, пляжи, парки и театры Европы, которые только знал, не жалел красок, расписывая достоинства того или иного заведения, предлагал ей крыши Нью-Йорка, картинные галереи Флоренции, набережные Монако и магическое хранилище Национальной библиотеки Британского королевства, — но Грейнджер оставалась непреклонна.

— Все разговоры о свиданиях только после твоей выписки, Малфой, — неизменно отвечала она, приводя Драко в совершенное отчаяние.

На прощание она пожала ему руку и выразила надежду больше с ним не встречаться. В этот момент он понял, что выражение «сердце пропустило удар» — не просто метафора.

— Я имею в виду, не встречаться в больничных стенах, — тут же исправилась Грейнджер, глядя на изменившееся лицо Малфоя.

— Назови место и время, — немедленно откликнулся он. — Имей в виду, я согласен на все. В разумных пределах.

Гермиона вздохнула и вложила ему в руку большую медную пуговицу. Драко не сразу сообразил, что это порт-ключ.

— Он активируется завтра в восемь вечера, — тихо сказала Грейнджер. — Я подумала, сегодня ты захочешь провести день с семьей.

«До завтра я, пожалуй, сдохну. И все, что у меня может лопнуть и вытечь, непременно лопнет и вытечет. Печально умирать от спермотоксикоза в неполные двадцать три», — мрачно подумал Малфой, а вслух поинтересовался:

— А к чему я должен быть готовым, когда эта пуговица увлечет меня завтра в полнейшую неизвестность?

Он ожидал любого ответа и какой угодно реакции, но и представить не мог, что Грейнджер горячо прошепчет ему на ухо: «Ко всему», — и даже не покраснеет при этом.

Спустя полчаса Малфой всерьез спрашивал себя, что помешало ему стянуть с Гермионы целительскую мантию прямо в больничном холле.

Вечером, после семейного ужина, в комнату к Драко пришел отец.

— Знаешь, сын, мы с мамой подумали и решили, — начал он, и Драко, как в детстве, захотелось спрятать голову под подушку и крикнуть оттуда: «Я в домике»! Практика показывала, что ничем хорошим подобные разговоры обычно не заканчивались.

— Мы гордимся тобой, Драко, — торжественно продолжал Люциус. — Может быть, ты и не совсем типичный представитель нашего рода, во всяком случае, авроров по фамилии Малфой история магического мира пока еще не знала...

— Пап, не начинай опять, — поморщился Драко, но отец остановил его движением руки.

— Кто-то должен быть первым. Кто-то должен менять мир и двигать наше общество навстречу прогрессу. Кто, если не мы — аристократы, представители старинных родов? Кто, если не мы, Малфои?

Драко знал за отцом привычку любую душевную беседу превращать в пафосный монолог и кашлянул как можно вежливее.

— Папа, мы ведь уже обо всем сто раз поговорили. Я просто пытаюсь подстраиваться под обстоятельства и реабилитировать имя нашей семьи.

— Да, — со вздохом опустил голову Люциус. — Я наделал много ошибок, и тебе теперь приходится нелегко, исправляя их. Но я в тебя верю. Я тобой горжусь, сын!

— Спасибо, ты это уже говорил. Правда, спасибо, но я только утром из госпиталя, и, если честно, очень хочу спать.

— Госпиталь! — вскинулся отец и подошел к Драко поближе, вытаскивая что-то из кармана просторной домашней мантии. — Сынок, пришла пора поговорить с тобой о... кхм... твоих отношениях с девушками.

Драко отшатнулся.

— Тебе не кажется, что уже несколько поздновато, па? К тому же, мы говорили об этом, когда мне исполнялось пятнадцать, я все помню, я всегда аккуратен, и... Что это такое?

На ладони у Люциуса покоился футляр из черного бархата. Он дотронулся до крышки, и она откинулась, открывая лежащее внутри кольцо из белого золота с крупными изумрудами и бриллиантами. В горле у Драко пересохло.

— О нет, отец! Не говори мне, что это то, о чем я думаю.

— Именно, сын, — торжественно кивнул Люциус. — Наше фамильное обручальное кольцо. Если в твои планы по реабилитации имени семьи входит брак с грязнок... мисс Грейнджер, мы с мамой не будем препятствовать. В конце концов, нашей чистой крови хватит еще не на одно поколение, а мисс Грейнджер — героиня войны и...

«Папа! Я собираюсь трахаться с мисс Грейнджер, а не просить ее руки», — хотел было сказать Драко, но не сказал. И не потому что боялся шокировать Малфоя-старшего выражением «трахаться».

— Наши отношения с мисс Грейнджер еще не зашли так далеко, чтобы можно было разговаривать о браке, но... Спасибо, папа. Правда, спасибо.

— Современные нравы отличаются большой вольностью, но я нисколько не сомневаюсь, что вам с мисс Грейнджер виднее, в какой последовательности стоит двигаться от одного этапа к другому. Я просто хочу, чтобы ты был готов, если вдруг выяснится, что ваши отношения уже... продвинулись достаточно далеко.

Когда отец вышел из комнаты, Драко вновь почувствовал себя жалким, маленьким и слабым. Он с трудом удержался от того, чтобы не отправиться в спальню матери и кинуться ей в объятия. Но раздеваясь перед сном, он смотрел на медную пуговицу и на черный бархатный футляр — нарочно положил их рядом, — и думал, что если уж Люциус сумел повзрослеть, он, Драко, тем более сумеет.

Ночью ему снилась Гермиона Грейнджер, на которой из одежды имелось только фамильное обручальное кольцо Малфоев.

После обеда к нему постучался по каминной сети Поттер и долго говорил о неважных аврорских делах, которые вполне могли подождать до возвращения Драко на работу. Малфой слушал его в полуха, отвечал невпопад, а когда устал ловить на себе внимательные и изучающие взгляды, сказал с ухмылкой:

— Говори уже то, что должен сказать, Поттер. Что ты оторвешь мне яйца, если я ее обижу, и все такое. Сил нет смотреть на твои жалкие попытки делать вид, будто ты просто решил поболтать.

Несмотря на легкомысленный тон, внутри у Драко все сжималось от дурных предчувствий — ему хорошо было известно, как привязан Поттер к Гермионе, и как он переживал ее уход от Уизли, хотя с тех пор прошло уже не меньше двух лет. С другой стороны, не Уизли служил с Поттером в аврорате и прикрывал ему спину во время рейдов. С третьей стороны...

— Просто береги ее, — сказал Поттер после непродолжительного молчания и пожал Малфою руку через камин.

Остаток дня Драко провел в совершенной прострации, размышляя о том, когда все успело стать таким серьезным, и откуда, тролль их раздери, все вокруг знают о том, что у Малфоя с Грейнджер что-то есть, когда у них еще ничего не было!

Ровно в восемь вечера Драко Малфой, одетый в стильный и почти маггловского кроя, костюм — кто знает, куда доставит его зачарованный Гермионой порт-ключ, — держа в левой руке букет роз из цветника Нарциссы, крепко сжал в правой медную пуговицу и исчез из собственной спальни.

Спустя несколько секунд он материализовался в месте, о котором мог сказать лишь, что там были стены, потолок и пол. На полу, спиной к Малфою, стояла Гермиона Грейнджер в своей форменной, нежно-зеленого оттенка, мантии. От ее фигуры исходило свечение — и Драко не сразу понял, что в помещении горит множество свечей, отчего воздух дрожит и мерцает.

Все мысли о серьезности и ответственности покинули Малфоя. Он сглотнул, сделал неуверенный шаг вперед и хрипло сказал:

— Грейнджер, тебе не говорили, что встречать гостей спиной — не слишком вежливо?

Гермиона медленно повернулась к нему и улыбнулась. Она подняла руки, чтобы вытащить шпильки из волос, и стало видно, что мантия на ней не застегнута ни на одну пуговицу. Волосы рассыпались по плечам, Грейнджер повела ими, и мантия легко свалилась к ее ногам.

Под мантией на ней ничего не было.

Совсем-совсем ничего.

Как в самых смелых малфоевских фантазиях.

Драко отшвырнул цветы и шагнул к Гермионе, на ходу снимая пиджак. Она дрожала и закрывала глаза, но тянулась к нему всем телом и привставала на цыпочки. Ее губы пахли медом и молоком, а ушки под распущенными волосами оказались маленькими и нежными. Ее кожа горела везде, где Малфой до нее дотрагивался, а груди идеально умещались в его ладонях. Ее шея была создана специально для его поцелуев, а бедра — для того, чтобы он мог их сжимать и гладить.

Малфой не помнил, как избавился от одежды, и понятия не имел, что именно они с Грейнджер свалили и опрокинули, прежде чем добрались до постели. Он спешил попробовать ее сразу везде, а она так стонала, что невозможно было беспокоиться о чем-то, существующем за пределами этого места и времени. Между бедер Гермионы находился центр его вселенной, и больше не существовало ничего.

«Молоко и мед, — стучало в его висках. — Она вся — молоко и мед. Сладкая и горячая. Снаружи и внутри. Внутри и снаружи. Внутри. Внутри. Внутри. Внутри!»

— Я подумала, что рестораны и библиотеки мы можем пропустить, — слабым голосом сказала Гермиона, когда они оба смогли выровнять дыхание. — Или перенести их на следующий раз. Если, конечно, ты захочешь следующий раз. Черт, мне, наверное, лучше просто помолчать, да?

«Наверное, тебе лучше прорасти мне под кожу, — подумал Малфой. — Чтобы быть только моей. Всегда».

Его рука дрожала, когда он вел пальцами по влажному и расслабленному телу Гермионы — она была идеальна. Малфой уже не сомневался, что Мироздание сотворило ее специально для него. Прошлого больше не существовало. Они оба умерли и воскресли вновь — совсем иными людьми.

— Смотри, как мы забавно совпадаем друг с другом, — шепнул он ей на ухо. — Все впадины и выпуклости. Выпуклости и впадины. Думаешь, это не случайно?

— Это странно, — сказала она, размещаясь так, чтобы все их впадины и выпуклости совпали еще более идеально, хотя это находилось уже за гранью реальности. — Я имею в виду, ты и я. Я и ты. Столько всего между нами.

— Между нами, Грейнджер, сейчас нет ни дюйма пустого пространства. Вот это важно. Только это и важно.

Гермиона потянулась к Малфою за поцелуем, и он опять утонул в горячем меде и сладком молоке.

Во второй раз он действовал медленно и нежно. Ему хотелось, чтобы она начала кричать еще до того, как он окажется внутри, и Грейнджер не обманула его ожиданий.

В третий раз Грейнджер оседлала его бедра, и в конце он был готов признать себя фанатом такого вида верховой езды.

— Ты останешься до утра? — спросила Гермиона застенчиво, лежа щекой на его груди.

«До конца дней своих», — хотел ответить Малфой, но решил приберечь это признание на будущее.

— Только если у тебя есть приличный кофе и хлеб для тостов, — ответил он ворчливо и почувствовал ее улыбку своей кожей. — Или какая-нибудь значительная причина, чтобы я остался.

— У меня есть молоко и мед, — сказала она. — И я, кажется, люблю тебя. Как, по-твоему, все вместе является значительной причиной?

Вместо ответа Драко потянул ее на себя и поцеловал.

— Ты знаешь, Поттер сказал, что оторвет мне яйца, если я вздумаю тебя обидеть, — произнес Малфой спустя несколько минут, которые он провел, слушая мерное сопение засыпающей Гермионы. — Он был очень убедителен. Так что я постараюсь быть милым. Ты ведь любишь милых авроров, Грейнджер?

— Я люблю живых авроров, — пробормотала Гермиона сквозь полудрему. — Постарайся, пожалуйста, получше.

«А кольцо я подарю ей за завтраком, — решил Малфой, натягивая на них обоих покрывало. — Надеюсь, это та правильная последовательность, о которой говорил отец».

За окном занимался рассвет, и Средиземное море с прохладным шипением набегало на берег. В деле создания иллюзий эльфам Малфой-мэнора и в самом деле не было равных.