Молоко и мед (гет)

Драббл "Профессиональный долг" является началом истории, рассказанной в фике "Молоко и мед".

Драко Малфой ощущал себя кипящим чайником, с которого резко сорвали крышку, и весь пар устремился прямо в небеса — никаких ограничений, никаких потолков. Будто стянули с головы тугой обруч, кровь в сосудах побежала свободно, а легкие получили возможность глубоко и полно дышать.

Вот что, оказывается, чувствуют люди, избавившиеся от проклятия, — крылья за спиной и силу для осуществления самых смелых мечтаний. Наверное, это и называется эйфорией. 

Сквозь малфоевскую эйфорию прорвался внезапно голос целительницы по имени Гермиона Грейнджер. Напряженно вслушиваясь не столько в сами слова, сколько в интонацию, с которой они произносились, Малфой пытался уловить в тоне Грейнджер нечто большее, чем положенное по уставу целителей сочувствие к пациентам. 

—... кровеносные сосуды подвергались сильнейшему давлению, еще немного — и они просто взорвались бы все сразу, как если бы на вены и артерии наложили Бомбардо Максима. Скажу честно, я с трудом могу себе это представить...

А Малфой представил, и безо всякого труда, как становится густой и горячей кровь в его сосудах, а сами они — ломкими и хрупкими словно стекло; как раскалываются одна за другой стеклянные вены и артерии; как алые фонтанчики выстреливают на поверхность кожи, и тело в конце концов разлетается на куски, повинуясь непреодолимой силе проклятия. Все это сопровождается невыносимой болью и омерзительными звуками: хрустом ломаемых костей, влажным треском рвущейся кожи, шлепками падающих на пол ошметков плоти... 

Воображение разыгралось настолько, что Драко наяву почувствовал сильный запах крови и освежеванного мяса. Тело отреагировало мгновенно — Малфоя вывернуло прямо под ноги целительнице Грейнджер. Хорошо еще, что процедура снятия проклятия проводилась на пустой желудок, и ничего, кроме лужицы слюны и желчи, на чистейшем больничном полу, не оказалось.

— Что за блядство, — прохрипел Драко прямо в эту лужицу, не находя в себе сил поднять голову и встретиться с целительницей взглядом. — Что за вечное фантастическое блядство, Грейнджер. Стоит нам с тобой оказаться наедине — и я умудряюсь облажаться по полной программе.

— Ты хорошо держишься, Малфой, — произнесла Грейнджер, взмахом палочки ликвидируя следы рвоты. Ее голос едва дрогнул — или Малфою только показалось? — Не всякий волшебник так сдержанно отреагировал бы на сообщение о том, что носил в себе бомбу с часовым механизмом, который мог сработать в любой момент. Не всякий так легко согласился бы на экспериментальную процедуру снятия, и уж точно мало кому удалось бы вынести ее столь мужественно...

Голос Грейнджер обволакивал и зачаровывал, словно в предках у нее были сирены, хотя Драко твердо знал, каких она кровей. Когда этим невозможным голосом Гермиона предлагала ему согласиться на экспериментальную процедуру или опробовать на себе не до конца разработанное зелье — он соглашался. По большому счету он соглашался на что угодно, особенно если Грейнджер стояла к нему так близко, как сейчас. 

Тонкая фигура в светло-зеленой мантии строгого покроя, волосы, поднятые вверх, внимательный взгляд, вечное «Чем я могу вам помочь?» выражение на лице, — все, из чего состоял образ сдержанной и высокопрофессиональной целительницы, вблизи распадалось на десятки деталей, крохотных мозаичных кусочков, мелких блестящих мазков. На безупречной мантии обнаружилось малюсенькое пятнышко, на шее вились и кудрявились упрямые завитки каштановых волос, а вокруг глаз разбегались тонкими лучиками морщинки. Из десятков крошечных несовершенств складывалась абсолютно совершенная Грейнджер — и за возможность находиться с ней рядом Малфой готов был платить здоровьем, а то и жизнью.

Он не сразу сообразил, что наступила тишина, перестал пялиться в пол и поднял-таки глаза на Грейнджер. Очевидно, Малфой застал ее врасплох — и успел заметить слишком глубокую поперечную складку на лбу, тревогу в глазах, суетливое движение правой руки, чересчур сильно одернувшей воротничок мантии. Все говорило об одном: она волнуется. Неужели из-за него?

Чувство, которое Малфой ошибочно принял за эйфорию пятнадцатью минутами ранее, было лишь слабой тенью того, что он испытал сейчас — при виде волнующейся Гермионы Грейнджер.

Драко заставил себя подняться на ноги — хотя, признаться, они держали его с трудом. 

— Я пойду, целительница Грейнджер, — он намеренно использовал обращение, которое доставляло ей наибольшее удовольствие. — Благодарю за спасение моей жизни.

Каждый шаг к двери давался Малфою легче предыдущего, но между лопаток, кажется, уже задымилась ткань. 

— Ты кое-что забыл, Малфой, — своим голосом Грейнджер могла не только очаровывать, но и убивать на месте. — Ты забыл добавить: «До скорого свидания!»

Драко медленно повернулся. В гневе она всегда была великолепна — ему ли не знать. Когда Малфой видел ее такой, с яростным блеском в глазах, то хотел лишь одного — впечатать Грейнджер в первую попавшуюся поверхность, содрать с нее целительские тряпки к мерлиновой матери и... «И» бывало разным. В своих мечтах он то подхватывал Грейнджер под ягодицы и насаживал на себя, а она скрещивала ноги у него за спиной и стонала, запрокидывая голову с распущенными — непременно распущенными — волосами. То, наоборот, любовался ею, обнаженной, дрожащей, прикрывающей одной рукой низ живота, другой — груди с торчащими сосками, — опускался на колени и медленным, невыносимо томительным движением отводил ее руку от лона...

Малфой сглотнул, взял себя в руки, прогнал фантазии и покачал головой с самым серьезным видом. 

— Все может быть. Аврор — опасная профессия, ты же знаешь...

Она мгновенно оказалась перед ним и выпалила в лицо:

— Я знаю, что ты оказываешься у меня на приеме не реже двух раз в месяц, и мне приходится буквально вытаскивать тебя из лап смерти! Может быть, ты прекратишь наконец доказывать всем то, что стремишься доказать, не будешь лезть на рожон каждый божий день, когда отправляешься на дежурство, перестанешь совать свой длинный нос в любую подозрительную дыру, вспомнишь, что есть люди, которые за тебя волнуются, и...

Грейнджер осеклась, затолкала в себя слова, готовые сорваться с языка, и отступила на шаг. Драко вдохнул-выдохнул, ущипнул себя за запястье, чтобы не заорать от радости, и произнес как можно суровее: 

— Это мой профессиональный долг, Грейнджер. Спасибо еще раз.

Выражение лица Грейнджер, с которым она прошептала: «Это мой профессиональный долг, Малфой», — открыло Малфою значение слова «счастье», но не заставило задержаться на пороге. 

«В следующий раз, — думал аврор Драко Малфой, шагая к выходу из госпиталя святого Мунго, — организую что-нибудь посерьезнее гоблинского проклятия. Что-то такое, от чего по-настоящему умирают. С бессвязным бредом и возможностью безнаказанно хватать целительницу за руки и прочие части тела. Может быть, она даже позволит себя поцеловать — если будет думать, что я в бреду...»

«В следующий раз, — сердито думала целительница Гермиона Грейнджер, сидя за столом собственного кабинета, — с порога встречу его Ступефаем и стаканом Веритасерума. Пока не признается мне в любви — лечить даже не подумаю...»