Потомок бога (гет)

Крит. Побережье Агия Пелагия. Отель Капсис.

Прошла неделя…

Целая неделя прошла с тех пор, как Гермиона спряталась от всех и вся, рассказав о том, куда она едет лишь родителям. Здесь, на Крите, еще царило летнее тепло. Поэтому она откровенно наслаждалась и солнцем, и Эгейским морем, и местными красотами. Отель оказался восхитителен — ботанический сад, небольшие пруды, живописные каскады, маленькая речка и даже собственные древние руины. Экзотические цветы и кустарники создавали в нем необыкновенный уют не только снаружи, но и наполняли волшебными ароматами все холлы, рестораны и номера.

Странно, но в эти дни она совершенно не думала о Роне: тот превратился в прошлое, которое просто было; было, как факт; было, как нечто родное и близкое, но при этом, признать к стыду — не слишком нужное — в отличии от того, другого! Пытаясь отвлечься от мыслей о Люциусе Малфое, Гермиона, по сути, изнурила себя экскурсиями: Кносский дворец, со своим знаменитым лабиринтом; деревушка Фоделе, утопающая в зелени платанов и цитрусовых деревьев (родина Эль-Греко); морские прогулки. Порой ей казалось, что она попала в какой-то другой мир — непривычный, но завораживающий и манящий. Богатое воображение эйдетика то и дело подбрасывало ей чередующие друг друга картинки: извержение вулкана Санторинни, погубившее могучую древнейшую цивилизацию и породившее легенду об Атлантиде; трагедия Дедала и Икара; мстительный Посейдон, околдовавший жену Миноса — Пасифаю, заставив ее отдаться быку; несчастный Эгей, бросившийся в море лишь потому, что сын забыл сменить паруса — всё это позволяло отвлечься и не думать о Люциусе двадцать четыре часа в сутки. Слишком уж унизительны были эти мысли. В кого он превратил ее за эти годы? В персональную шлюху? Нет, хватит. Но, как же больно, Господи!

А по ночам, блуждая или мечась по лабиринту в поисках спасительного выхода, Гермиона чувствовала, как пристальный взгляд серых глаз постоянно следит за ней. Следит — то разъяренно, то ласково, то устало. И имя невольно срывалось с губ, как мольба о помощи: Люциус! Как же редко она называла его по имени все эти годы — только в минуты близости. А во сне звала и звала, и даже имя звучало отрадой. Люциус…

Вынырнув из темной сонной духоты, Гермиона резко поднялась и села на кровати — черт, сегодня все было по-другому! Она не просто искала выход — в темноте лабиринта ее кто-то преследовал. Не бежал, нет — это были твердые, широкие шаги уверенного в себе существа. И убегая изо всех сил, пытаясь спрятаться от неведомого преследователя, она так и не могла понять, чего же хочется больше: сбежать, спастись от него или сдаться, наконец, прекратив эту бессмысленную погоню, и в его объятьях найти покой. Покой и избавление от одиночества, от ощущения собственной ненужности… И… раствориться в них.

«Завтра на ночь — порцию «сна без сновидений», обязательно! — подумала, поднимаясь и направляясь в ванную. Несколько раз плеснула в лицо холодной водой и, подняв голову, уставилась на свое отражение. — Ну и видок! Веснушек до черта от местного солнца, нос облезает, под глазами синяки от ночных кошмаров! Великолепно!»

Вышла на балкон и с наслаждением вдохнула свежий морской воздух. Кощунственная мысль пронеслась в голове: «Как же было бы здорово разделить всю эту красоту с ним». Подумала и испугалась. Неужели… она смогла бы сосуществовать с Малфоем где-то за пределами их переговорной? Нет, это… это невозможно. «Ну почему же невозможно?» — нашептывал кто-то внутри.

Промаявшись в номере с четверть часа, Гермиона переоделась в купальник и спустилась на пляж. Солнце только начинало подниматься, нежно окрашивая горизонт розовым цветом…

Юго-Западная Англия. Графство Уилтшир. Малфой-мэнор.

Прошла неделя. Целая неделя бесплодных поисков и удушающей ярости. Все это время Люциус пытался выяснить, куда подевалась его маленькая стерва, но она будто сквозь землю провалилась. Никто не знал — ни ее подчиненные (у которых он абсолютно беззастенчиво покопался в головах), ни дружок Поттер (которому Малфою пришлось скормить басню о срочной необходимости связаться с мисс Грейнджер по рабочим вопросам), ни Шеклболт (на его ненавязчивый вопрос, невнятно ответивший, что Гермиона устала и взяла отпуск). Люциусу, как никогда, хотелось крушить и ломать все вокруг.

Почему?!! Почему именно сейчас? Сейчас, когда он осознал, что именно эта женщина значит для него. Сейчас, когда, черт возьми, он готов был сказать ей об этом. Она же повела себя, как… как идиотка! Трусливо сбежала, даже не соизволив выслушать его объяснения. Вот же дрянь! Единственный раз за эти годы он не смог прийти. И то не по своей воле… Люциус уже сотню раз пожалел, что не отправил ей записку сразу же, как только Нарцисса появилась на пороге его кабинета.

О, та неделя, проведенная в Китае, решила для него многое: впервые за эти годы, не видя Гермиону так долго, Люциус понял, что тоскует по ней. Тоскует не только по ее невероятному телу, не только по запаху, прикосновениям, жаркому и тесному лону, черт, хотя и это было мучительно! Он скучал по ее глазам, скучал по их перепалкам. По острому и ясному уму этой чертовой грязнокровки… По отчаянной смелости и упорству. По ее голосу. Эта женщина стала нужна ему, как воздух! Да ну мать её! Он же, как романтичный придурок, даже купил для нее подарок — магический китайский оберег, отгоняющий дурные сны…

«Черт бы тебя побрал, сука! Будь неладен тот день, когда ты появилась в моей жизни!» — стакан с огневиски полетел в камин кабинета. Поднявшись с кресла, Люциус подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. «Ненавижу тебя, Грейнджер!» — мелькнула в голове мысль и тут же, вдогонку, следующая: «Вот только с ума скоро двинусь, если не найду».

— В кого тебя превратила эта женщина?! Стыдись! — неожиданно раздался за спиной голос Шарля Бертрана де Малфой — первого британского Малфоя, основателя их магического рода. Его портрет висел над камином и, сколько Люциус себя помнил, портрет ни разу не заговорил — ни с ним, ни с его отцом, ни с дедом... Сейчас же Шарль Бертран де Малфой с ядовитым презрением взирал на далекого потомка.

— Вот как? Ты так сильно недоволен мной, что даже решил заговорить? — Люциус оторвал лоб от оконного стекла и, повернувшись к портрету, усмехнулся.

— Конечно! Глава величайшего волшебного рода страдает… по какой-то… грязнокровке?! В своем ли ты уме, щенок? — в голосе предка наряду с презрением слышалось легкое недоумение.

— Не смей! Ты не можешь знать, какая она! — невольно сорвался Люциус, впервые отдавая себе отчет, что готов защищать Гермиону, даже если придется столкнуться с целым миром.

Шарль де Малфой молчал, буравя его ледяным взглядом. Две пары серых глаз долго не отрывались друг от друга. А потом старший Малфой устало опустил веки:

— Я… догадываюсь, что та, из-за которой мой потомок и нынешний глава рода потерял разум, должна быть, как минимум, невероятной.

Ничего не ответив, Люциус вернулся в кресло и снова уставился в пламя камина.

— Что ж, если у тебя такая нужда в этой женщине, то почему ты не возьмешь ее себе — полностью и навсегда? — через несколько минут голос Шарля де Малфоя раздался снова.

— Потому что она — сильная, умная и гордая. А я даже не знаю, кто сам для нее… — не задумываясь, ответил Люциус.

— Хмм… — в голосе предка снова прорезалась насмешка. — С каких это пор у Малфоя проблемы с покорением женских сердец?

— И ты мне советуешь взять себе грязнокровку?! Ты, который лично прописал в фамильном Кодексе предостережение не связывать с ними жизни и судьбы рода? — Люциус был удивлен и шокирован одновременно.

Первый английский Малфой долго молчал, прежде чем ответить своему далекому потомку.

— Малфои всегда берут то, что им нужно — это есть их первое правило. А второе: они ни перед кем не отдают ни в чем отчета, кроме самих себя! Так что... решай сам, Люциус. Только ты можешь сделать это, и никто не вправе тебя упрекать. Ты — Малфой!

Ничего не ответив, тот резко поднялся и вышел из кабинета прочь. Голос предка продолжал звучать в голове: с покорением женских сердец, с покорением, сердец, женских сердец…

Да твою ж мать! Он никогда не думал о Гермионе Грейнджер, как о женщине, чье сердце необходимо завоевать. Вот еще! Все эти годы он упорно твердил себе, что все, происходящее между ними — есть бессмысленный животный секс, не более! Осознание собственной глупости ударило молнией. Сожаление, что никогда не говорил ей о том, что чувствует, боролось в его душе с обидой и злостью.

«Да ну, чтоб тебя, ведьма! Всю душу мне вымотала!»

Через пару минут он уже покинул мэнор и аппарировал в Лондон. Оставалась лишь одна возможность узнать, где скрывается его маленькая мерзавка.

«И я использую её! И будь я проклят, если это у меня не получится. Еще бы, я же все-таки — Малфой!»

Уже через час Люциус спускался с крыльца дома родителей Гермионы с едва заметной улыбкой на губах: благодаря природному очарованию и доле хитрости, и уж совсем капельке легиллименции, он узнал от миссис Джин Грейнджер все, что ему нужно. Можно было лишь сожалеть о том, что не догадался сделать это раньше! Люциус хищно усмехнулся: инстинкт охотника, выследившего скрывающуюся от него добычу, уже будоражил кровь.

Крит. Побережье Агия Пелагия. Отель Капсис.

Вдоволь наплававшись, Гермиона так и не вернулась на лежак, а присела у самой кромки воды на песке. Волны одна за другой набегали на ступни, погрузившиеся в песок. Прохладная вода взбодрила ее, и Гермиону слегка потряхивало и знобило, но возвращаться в номер не хотелось. Сегодняшний сон снова заполонил сознание. Она невольно вздохнула. Неужели, где-то глубоко в душе она мечтает о том, что Люциус отыщет ее… даже далеко-далеко? Найдет и приедет, чтобы объясниться. Может быть — даже наорет на нее за то, что сбежала, а потом… обнимет и прижмет к себе, и скажет, что никогда больше не отпустит! Никуда не отпустит. Одну.

«Черт! Дура! Трижды, четырежды дура! Забудь об этом мерзавце. Забудь же, идиотка! Так нельзя. Нельзя!» — она не заметила, как выкрикнула это слух. Ответом ей послужил короткий смешок.

Испугавшись, Гермиона оглянулась и посмотрела по сторонам — нет же, на пустынном утреннем пляже она была совершенно одна. Вокруг никого.

«Мерлин! Слышать голоса ненормально даже в волшебном мире!» — вспомнилось, как сама увещевала Гарри на втором курсе.

Тут же снова раздался смешок и чувственный мужской голос произнес:

— Не бойся ничего, дитя! Я зла тебе не причиню…

А уже в следующее мгновение набежавшая волна превратилась в мужскую руку, ласково коснувшуюся ее колена. Замерев, она осторожно спросила:

— Кто вы?

В ответ опять раздался тихий смех и только потом:

— Кто — я? Я — повелитель всей воды, что есть на этой тверди! Я — бог штормов и бурь… Властитель волн, стремительных и беспощадных! Я — тот, кто лишь движением одним их превращает в яснейшую гладь.

— Вы — Посейдон? Но… — Гермиона невольно запнулась.

— Ты недоверчива, дитя! Неужто мало необычного пришлось тебе увидеть в этой жизни?

— Да нет, немало. Мерлин, ох же, я не знаю, — она и впрямь не знала, как лучше ответить. — Господи! Какая же я глупая!

— О нет, ты — далеко не дура! Иначе не был бы твой жребий — таким блистательным, таким прекрасным! — голос олимпийца был ласков, но слегка насмешлив.

— Вы сейчас о том, что я — участница Золотого Трио? Героиня войны, подруга Гарри Поттера… Об этом вам тоже известно? — Гермиону начало раздирать любопытство.

— Конечно ж, не об этом! — в голосе Посейдона звучала досада. — Уж эти ваши все людские войны! Смешны причины, поводы — мерзки, а исполненье — откровенно глупо…

— Ну да, куда уж нам до олимпийцев? — в тон ему невольно ответила Гермиона и тут же замерла, осознав, что сморозила дерзость.

Несколько мгновений Посейдон молчал, и Гермионе уже начало казаться, что разгневанный насмешкой олимпийский бог накажет ее прямо здесь и сейчас. Но… пронесло.

— О, женщина, отважна ль до безумия? Или безумна до отваги? Сама что выберешь, дитя? — раздалось наконец.

— Я… не знаю, извините, пожалуйста, — голос Гермионы упал до шепота. — Простите меня. Я никогда еще не беседовала с богами…

— Прощаю, — неожиданно легко согласился Посейдон, и снова набежавшая волна превратилась в руку, которая не просто коснулась ее колена, а ласково провела по внутренней стороне бедра.

Гермиона смутилась — нет, она, конечно, читала в мифах о более, чем фривольном поведении греческих богов, но, чтобы столкнуться с этим так вот, однажды утром на пляже… Будто в ответ на ее смущение снова раздался чарующий смех. Который… будоражил кровь. Черт, нет, он — почти возбуждал!

Осмелев, задала вопрос:

— А вы покажетесь мне? Или мы так и будем беседовать в порядке односторонней видимости?

Посейдон долго молчал, а потом она услышала легкий вздох.

— Вид истинный богов, увы, губителен для смертных глаз.

— Но вы же показывались смертным! Я читала… — запротестовала Гермиона.

— Прелестное дитя, читала сказки ты! ИзмЫшленные смертными людьми, не более. Обычно же я приходил, как и к тебе, своей стихией. И это — истина, поверь, — немного помолчав, он добавил: — Лишь для возлюбленных своих, для смертных женщин, я облик принимал мужчины… Земного мужа, возжелавшего прекрасное созданье. Тебя ж познать мне не дано, увы.

Гермиона густо покраснела. Черт! Все, что она помнила о мужском начале Посейдона просто вопило о его необузданной и неудержимой страстности, которую ничего не могло остановить. Разве не насилием он заполучил свою жену Амфитриду, вынужденную сбежать от Посейдона, и лишь друг его дельфин смог отыскать несчастную и уговорить вернуться к олимпийцу? И разве не от его вожделения пряталась Деметра, превратившись в кобылу? Но даже это не помогло: обернувшись жеребцом, Посейдон заставил её отдаться…

Гермионе стало страшно.

— Боишься ты меня, неужто? — в голосе Посейдона звучали бархатные нотки.

— Я не знаю, — прошептала она. — Правда, не знаю… Может быть, и боюсь, но, скорее, нет… просто опасаюсь…

Она понимала, как никогда, что сейчас самым правильным будет говорить правду.

— Ну что ж, тогда — смотри!

Из воды, на расстоянии приблизительно пятидесяти футов от берега, возникла фигура. Поначалу она была прозрачной, но, приближаясь, с каждым шагом становилась все плотней и плотней. Она все больше и больше становилась похожей на реальное человеческое тело. Мужское тело. Дыхание невольно замерло. К ней из воды, с венцом на голове, прикрытый туникой, выходил… о, нет… Люциус Малфой! Губы тут же пересохли.

«Да здравствует Святой Мунго!» — мелькнуло в голове.

Подойдя к берегу, Посейдон остановился, но из воды так и не вышел — ступни его по-прежнему оставались омываемыми набегавшими волнами. Гермиона, поднявшись с песка, взглянула на него снизу вверх. О, Мерлин! Они были похожи и непохожи одновременно… Те же волосы, глаза, черты лица… то же тело, скользнув взглядом по которому, она невольно вспыхнула от воспоминаний.

— Ну что, похож? — усмехнулся бог.

С усилием глотнув, Гермиона выдохнула:

— Кто на кого? Он на вас или наоборот?

— Он на меня, конечно же! — самодовольно бросил Посейдон. — А ты как думала, дитя?

— Но… почему? — хрипло прозвучал в ответ голос молодой женщины.

Посейдон тихо, почти незаметно, вздохнул. Уставившись на восходящее солнце, он помолчал с минуту, и только потом негромко заговорил.

— Кровь, переданная ребенком, рожденным от любви моей, не может не являть себя в веках… Анджелла ди Сантоцци, возлюбленная, нимфа нежная, которую отец жестокий отправил с берегов Италии в заснеженную родину твою и там отдал в угоду жадным Певереллам. Ее оберегая, я сделал так, чтобы никто не заподозрил, что моя Урсула, сокровище рожденное Анджеллой, не дочь английского волшебника, но — бога дочь! А, повзрослев, она женой Малфоя стала, продолжив этот знатный род! Теперь тебе понятно, дитя, с кем схож он, твой возлюбленный Малфой?

Ошарашенной Гермионе поначалу хотелось поправить греческого бога — Люциус Малфой всяко разно не был ее возлюбленным! Но с губ слетело совсем другое:

— А мы всегда думали, что это — кровь вейл заставляет их быть такими… такими… — она не знала, как продолжить.

Посейдон мрачно усмехнулся.

— Вейл? Далекий правнук мой, дурак, поддался чарам одной из этих злобных гарпий! И что хорошего моим потомкам то дало? Одну лишь злобу и коварство! А более — ничто!

Он замолчал, снова задумавшись о чем-то. Гермиона интуитивно поняла, что сейчас не время задавать вопросы, и тоже молчала, не отвлекая Посейдона от воспоминаний. По правде говоря, она была не только удивлена, но и слегка напугана тем, что услышала.

— Гермиона… — через несколько минут нараспев произнес олимпиец. — И что ж тебе известно об имени твоем, таком прекрасном?

— Оно из Шекспира, это пьеса «Зимняя сказка»: так звали мать принцессы Утраты, — автоматически ответила Гермиона, думая совершенно о другом.

— О нет, дитя! Так дочь Елены с Менелаем звали! Дитя прекраснейшей из женщин! И, право же, совсем недаром наречена была ты так… — в голосе Посейдона снова зазвучали бархатные нотки. — Все неспроста на этом свете.

А потом продолжил:

— Итак! Послушай же меня! Твоя любовь с моим потомком началом новой эры станет. Рождением детей, свободных от влиянья злобных вейл — поскольку кровь, что в тебе течет, способна пересилить всю ту злобу, что застоялась в их крови. Крови Малфоев — а они мои потомки. Потомки от моей любимой, радеть о них в веках я буду…

Поначалу замерев от изумления, к концу этой тирады Гермиона поняла, что в ней закипает бешенство:

— Я — что? То есть — кто?! Знаете, я — не племенная кобыла для семейки Малфой, понятно?! О, Господи! Только этого мне не хватало! Это… это же — просто абсурд!

От злости у нее сводило скулы, когда, уставившись на Посейдона, она увидела легкое недоумение на его лице.

— Кобыла? Почему и нет? Одно из воплощений Посейдона — конь, жеребец, властитель всех кобыл, которые ему желанны!

Сделав глубокий вдох, Гермиона почувствовала, как ее собственная стихийная магия начинает бурлить в теле, пытаясь вырваться наружу. Ей стало страшно. Одно дело — демонстрировать эту силу в кругу знакомых (ну, или не очень!) магов, а совсем другое — на виду у Олимпийского бога, в существование которого она мало верила всего лишь час назад. Изо всех сил она пыталась успокоиться, но тело уже содрогалось в конвульсиях, а на кончиках пальцев плясали крошечные оранжевые искры… Усилием воли заставив себя отвернуться, Гермиона бросила Лакарнум Инфламаре на песок, который, оплавившись, тут же превратился в мутную, но зеркально гладкую лужу. Несколько мгновений она стояла, глубоко дыша, и только потом смогла повернуться к Посейдону для того, чтобы столкнуться с довольным взглядом…

— Сама не знаешь, как же ты прекрасна! — в его голосе звучало неприкрытое восхищение. — Я даже сожалею, что мои Потомки, а не мое Дитя поселится вот в этом чреве.

Посейдон сделал шаг и, приблизившись, положил ладонь на живот Гермионы. От руки его исходило невероятное необъяснимое тепло, и ярость волшебницы почему-то начала утихать. Прошло всего несколько мгновений и, закрыв глаза, она расслабилась, желая только, чтобы эта ладонь не оставляла ее…

Будто почувствовав это, Посейдон наклонился и зашептал ей в ухо:

— Ах, милая… очаровательная британская роза, ну разве же так плохо принадлежать потомку Посейдона? И разве нет тоски в твоей душе к тому, кто так же на меня похож?

Гермионе хотелось закричать: «Нет!», но язык не слушался. И она покорно ответила:

— Да…

— Что — да?

Не открывая глаз, Гермиона поняла, что Олимпиец усмехается. И это придало сил!

— Да! Я тоскую… но тоскую по Люциусу Малфою, вашему потомку. И хочу… хочу его, — она не знала почему, но понимала, что говорит именно то, что нужно… то, что сказать было правильным. Открыв глаза, Гермиона поняла: интуиция грохочет в голове ощущением, что древнегреческий бог жаждал услышать в это мгновение совсем другое «да».

Посейдон замер. Он пристально вглядывался в её глаза, и это длилось бесконечно. Ладонь его до сих пор лежала на её животе, и Гермионе стало страшно (или желанно? ох… нет… черт, она не знала!), что рука его двинется сейчас вверх… или вниз…

Наконец, собравшись с силами, она прошептала:

— Нет. Нет, пожалуйста…

Нахмурившись, Посейдон убрал руку и сделал пару шагов назад. Он прищурился и снова посмотрел ей в глаза, словно пытаясь разглядеть в них что-то, а затем, ласково усмехнувшись, произнес:

— Что ж, ты права, прекрасное дитя! Иначе все усложнится вновь. На пару сотен лет.

А в следующее же мгновение исчез. Будто и не было его на берегу только что. И только дождь из радужных брызг осыпал Гермиону, даруя легкость, и покой, и уверенность в себе. Смеясь, она обернулась к морю и, подняв руки над головой, громко прокричала:

— Спасибо!

И совсем не удивилась, когда набежавшая волна снова обернулась мужской рукой, погладившей ее по щиколотке…

От этого ощущения Гермиона вздрогнула и проснулась.

«Мерлин! И как только меня угораздило уснуть прямо на берегу, даже не дойдя до лежаков? А уж какого черта снилась вся эта ахинея о Посейдоне? Да это... просто невозможно!»

Поднявшись, она подобрала полотенце и направилась в сторону отеля. И уже подходя к дверям, приветливо и безлично распахнувшимся для нее, услышала негромкий чувственный смешок…