Сорока (гет)

...Тед, конечно, был жутко рад, что мы с Шиннед больше не общались. А я ощущал себя форменным идиотом и на какое-то время вообще зарёкся говорить девочкам правду. Это принесло определённый успех и даже обеспечило стайку «поклонниц» (насколько в двенадцать лет вообще можно говорить о поклонницах). Получается, что одна ссора с Шиннед научила меня большему, чем общение с Тедом целых... да всю мою жизнь, пожалуй. Итак: 1) девочкам нельзя говорить правду; 2) в присутствии девочек нельзя сомневаться; 3) даже если ты что-то делаешь по правилам, девочки должны думать, что это вышло случайно, а вообще-то ты их постоянно нарушаешь. Сделанные открытия на какое-то время меня окрылили. А потом я ещё и обнаружил, что наш директор, госпожа МакГонагалл (про которую мама с папой и даже тётя Гермиона всегда говорили, что она «строгая»), вовсе не спешила снимать с меня баллы, когда я что-то делал не так. Это было воистину опасное и роковое открытие.

Я слонялся по школе после отбоя. Ходил в Запретный лес. Украл из кабинета Слагхорна жабросли и несколько часов плавал в Озере, правда, ночью, когда сирены спали... и много чего ещё. Но мне всё равно было ужасно скучно. И тягостно, муторно, словно я, выражаясь словами Теда, был «не на своём месте». Меня куда-то тянуло, прочь отсюда, срочно, немедленно, только прочь. На уроках я то и дело отпрашивался в Больничное крыло под вымышленными предлогами, да так и не возвращался к занятиям. Гриффиндор буквально душил меня. Казалось, меня вытолкнули на ярко освещённую сцену, обрамлённую тёмно-красным бархатным занавесом с золотыми кисточками. А пока я собираюсь с силами, прочищаю горло и вспоминаю предательски ускользающие строки «арии главного героя», остальные участники этой оперы старательно выводят свои партии:

П о р т р е т А л ь б у с а Д а м б л д о р а.

О, Джеймс, мой мальчик, ты так похож на своего деда! И на Сириуса, кстати, тоже похож. Нехорошо так говорить, конечно, — для педагога все равны, — но они всегда были моими любимыми учениками...

«Дорогой портрет, не знаю, что вы там себе надумали, но гены через имя не передаются. Так что с дедом я ещё соглашусь, а вот насчёт Сириуса... это вы лучше Теда спросите».

М и н е р в а М а к Г о н а г а л л.

Ах, Филч, оставь мальчика! Он сделал это не нарочно. У него просто тяжёлая адаптация в коллективе.

«Именно, директор МакГонагалл. Почему вы все себя ведёте себя так, словно я купил эту школу с потрохами?»

Г о р а ц и й С л а г х о р н.

У вас потрясающие успехи в Зельеварении! Я думаю, это передалось вам от отца.

«А умение взрывать по три котла за год мне от кого передалось?»

М а д а м Х у ч.

Ты ведь будешь проходить отбор в команду по квиддичу? На место ловца?

«Можно я пройду отбор на место болельщика? Я ненавижу метлу!»

С в о д н ы й х о р г р и ф ф и н д о р с к и х д е в у ш е к.

Ты ведь сын того самого Гарри Поттера?

Можешь попросить своего отца подписать мне карточку от шоколадной лягушки с его портретом?

Помоги мне, пожалуйста, написать эссе по Истории магии. Ну... вокруг тебя ведь сплошная история!

Твои родители — герои Второй волшебной? Это так мило!

Должно быть, это ужасно интересно — расти в такой великой семье!

«Ага, ужасно интересно. Только когда она стала «великой», я ещё даже не родился. А судя по тому, как отец зыркает на журналистов в ответ на вопросы о Войне, это было ни разу не мило...»

С в о д н ы й х о р п р е п о д а в а т е л е й Х о г в а р т с а.

Ты так похож на своего отца!

.

А главный герой этого представления не может извлечь из горла ни звука и только открывает и закрывает рот. Преподаватели извинительно пожимают плечами, девочки прикрывают зазевавшегося тенора страусовыми опахалами, и под покровом выкрашенных в ярко-алый цвет перьев он бежит стремглав куда-то в сторону, в спасительную темноту кулис. Занавес.

Больше всего я хотел, чтобы меня оставили в покое. Поэтому, когда на Рождество папа подарил мне (а точнее, передал по наследству) свой плащ-невидимку, я был счастлив, как ребёнок. Только из опасения насторожить маму я не стал прыгать по кровати и орать «папочка, спасибо!» Но плащ сделал меня ещё более неосторожным...

— Мерлин-освободитель, почему гриффиндорцы такие бараны?

Цепкие пальцы, рывком втащившие Джеймса за гобелен, продолжали держать его за плечо не хуже стальных клещей. Наверняка останутся синяки. Не успел он возмутиться или потребовать объяснений, как гобелен еле заметно заколыхался: мимо кто-то прошёл, причём очень быстро. Джеймс попытался подсмотреть в щёлку, но всё та же неумолимая рука оттащила его вглубь ниши.

— Не вздумай.

Джеймс за два года почти забыл, как звучит этот голос. Но выбранный Шиннед способ напомнить категорически ему не понравился.

— Я же в мантии-невидимке! — запротестовал он.

— Ага... — Шиннед тихо хихикнула. — А я тебя нашла по запаху потного гриффиндорца, который вместо вечернего душа слоняется по замку?

Джеймс густо покраснел, чего, впрочем, в темноте не должно было быть видно, и сделал осторожную попытку обнюхать себя так, чтобы Шиннед ничего не заметила. Драккл! Он ведь и правда не помылся перед своей вылазкой. Впрочем, его манипуляции тоже не остались незамеченными: Шиннед тихо хихикнула, и Джеймс встал как вкопанный, покраснев ещё больше.

— Да не волнуйся, я пошутила, — отсмеявшись, прошептала она. — Ты слишком громко топаешь. А в прошлый раз ты вообще был на кухне, так?

— Да... — удивлённо пробормотал Джеймс. — А как...

— А так, что ты тогда весь перемазался мукой, — фыркнула Шиннед. — Иду я себе, а мимо — магловское привидение, сиречь белая простыня, проплывает.

Она снова хихикнула, а Джеймс нахмурился. Что-то в этом было не так, но он не мог понять что.

— Ты ходишь после отбоя? — недоверчиво спросил он.

— Пф-ф, — презрительно фыркнула Шиннед. — Ты говоришь это таким строгим голосом, как будто сам в это время мирно спал.

— Но я... — Джеймс внезапно понял, что удивило его в её рассказе, и от удивления заговорил громче: — Я тебя не видел!

— Тише, идиот, — её рука моментально легла ему на губы.

Всё-таки пальцы у Шиннед были железными. «Наверное, она может гнуть ими галлеоны», — почему-то подумал Джеймс. А она продолжала:

— Конечно, ты меня не видел. В отличие от предков некоторых мажоров, мои предки даров от Смерти не получали... — она сделала странную паузу и, казалось, снова усмехнулась: — ну, во всяком случае, таких. Приходится пользоваться старыми добрыми дезиллюминационными чарами.

— Тогда что ты делаешь за гобеленом? — Джеймс стряхнул её руку и упёр руки в бока, словно желая взять реванш и устроить ответный допрос с пристрастием.

— Прячусь от госпожи Лавгуд. Она обходит коридоры и если поймает... короче, сначала честно снимет баллы, а потом вчинит отработку за то, что пришлось снять баллы с её же факультета.

— Но...

Джеймс хотел заметить, что если на Шиннед чары, то и бояться нечего, но потом пристыженно замолчал: он ведь её видел, значит, действие чар закончилось. И вместо того, чтобы что-то спрашивать, просто предложил:

— А давай я проведу тебя в башню? Обещаю не топать!

...На третьем курсе я предложил свою помощь совершенно бескорыстно. Будь я чуть постарше, то, конечно, извлёк бы из путешествия под одной мантией массу дополнительных бонусов. Впрочем, частенько я их и извлекал... Но это было уже несколько лет спустя. А тогда она просто попрощалась со мной у входа в башню и сказала самую странную фразу, которую я когда-либо слышал. Но и самую правдивую...

— Твоя проблема в том, что у тебя нет проблем!

...Сказала, а я смотрел на неё — да что там «смотрел»! Думаю, это вполне можно было назвать глаголом «уставился» — и не мог уйти. Почему-то отсутствие проблем вдруг показалось ужасно печальным, и мне стало безумно жалко себя. Хотите верьте, хотите нет, но я вовсе не «юноша бледный со взором горящим»*, который вечно страдает от придуманных несчастий и льёт слёзы по каждому поводу. Но тогда меня «проняло»: я пустил скупую слезу, а Шиннед её вытерла и выдала ещё одну непередаваемую фразу, на сей раз вполне в своём духе...

— Хочешь, я буду твоей проблемой?

________

* Вовсе не то, о чём вы подумали. Просто попытка сделать реверанс байроновскому "бледность, почти прозрачность кожи, оживляемая лишь лихорадочным блеском глаз".