«За папу! За маму! И за крестного в придачу!» (джен)

Наспех восстановленные фрагменты Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс утопали в цветах. Героиня войны Гермиона Грейнджер закончила свою благодарственную речь, расцеловалась с директором МакГонагалл, пожала руки дюжине почетных гостей, привычно отстояла положенные полминуты перед десятком колдокамер и наконец-то сошла с импровизированной сцены, сочувственно улыбнувшись идущей навстречу очередной жертве выпускного бала. Жертва вымученно оскалила зубы и, шепотом поминая недобрым словом всех причастных к мероприятию лиц, взошла на эшафот, в смысле, подошла к украшенной гирляндами трибуне, дабы получить заслуженный диплом и положенную порцию восхвалений.

Оставшиеся в живых учителя, расположившиеся в первых рядах левого крыла зрительного зала, дружно захлопали и в который раз за вечер потащили из карманов носовые платки. Оставшиеся в живых выпускники, занявшие правое крыло, повели себя более разнообразно — одни восторженно засвистели и затопали, другие зааплодировали, третьи же молча проводили своего однокурсника холодными взглядами.

Герой войны, будущий аврор, а ныне один из выпускников так называемого «военного курса» Гарри Джеймс Поттер взял из рук Минервы МакГонагалл свой диплом, переждал вспышку ало-золотистых искр, которые подтвердили, что документ благополучно доставлен по нужному адресу, педантично повторил проведенный Гермионой ритуал и со вздохом немыслимого облегчения опустился на дубовую скамью рядом с остальными гриффиндорцами. Те тут же прекратили тормошить Гермиону и переключились на него. Через несколько минут Гарри, наконец, оставили в покое и он, стерев со щек помаду, а со лба холодный пот, спрятал туго свернутый в трубочку диплом в карман и в свою очередь приготовился раскрыть объятия Рону Уизли — тоже Герою, тоже будущему аврору, а ныне товарищу по празднику и просто лучшему другу.

— Мне надо выпить, — хрипло сообщил о впечатлениях от праздника лучший друг, усаживаясь рядом на скамью. От диплома он благополучно избавился еще по дороге, обменяв на кучу поздравлений со стороны многочисленных родственников.

— Всем надо, — откликнулись откуда-то из-за спины.

Остальные присутствующие поддержали идею согласным гудением, похожим на приближающийся пчелиный рой. МакГонагал укоризненно взглянула в их сторону и, сверившись со списком, вызвала на сцену очередного выпускника. Невилл Лонгботтом, Герой войны и убийца Нагайны, втянул голову в плечи и, сопровождаемый трубными возгласами: «Не сутулься!» и «Это мой внук!» поплелся к сцене, по пути традиционно несколько раз споткнувшись на ровном месте.

Гермиона сочувственно вздохнула и переглянулась с Луной. Та безмятежно улыбнулась. Оранжевые редиски, ради праздника красующиеся не только в ее ушах, но и в волосах, медленно изменили цвет на малиновый — под цвет мантии Ксенофилиуса Лавгуда, который вместе с остальными родственниками расположился за спинами учителей и почетных гостей.

Невилл, окрыленный тем, что вечер только начинается, а он уже отстрелялся, поспешно отнес бабушке свой диплом и чуть ли не вприпрыжку вернулся к друзьям.

Гермиона тоскливо вздохнула: ей бы тоже очень хотелось получить свой диплом на глазах у родителей (сегодня Гермиона уже произносила это слово, как и сопутствующие ему «мама» и «папа» без внутреннего сопротивления), произнести свою речь, глядя им в глаза, а, спустившись со сцены, передать им обвязанный золотой ленточкой свиток и задохнуться от гордости в крепких объятиях. Но ей не повезло: имея сразу две пары родителей, она не могла пригласить на такой важный для нее праздник ни одну мать и ни одного отца. Грейнджеры, или, как их звали на самом деле, Уилкинсы, остались на другом конце земного шара — выполнив свою миссию, они вернулись к прежней жизни, в которой ей, Гермионе, не было места. Другая близкая Гермионе пара, подарившая ей жизнь и исчезнувшая после этого на долгие годы, тоже не могла появиться в этом зале — слишком опасным и рискованным было бы их появление в школе, по коридорам которой сновали десятки журналистов, авроров и просто знакомых, от которых следовало держаться подальше.

Гермиона снова зааплодировала: со сцены спускалась Ханна Аббот. Раскрасневшаяся хаффлпаффка гордо вручила свой диплом широкоплечему мужчине с обширной лысиной и наклонилась, чтобы обнять маленькую хрупкую женщину.

«Так вот они какие — новые владельцы «Трех метел», — подумала Гермиона, невольно вспоминая тот момент, когда впервые услышала о продаже паба и гостиницы. Чуть ли не сразу после возвращения воссоединенного семейства из поместья Малфоев у отца начался сильнейший приступ, вызванный, очевидно, произошедшими днем событиями. Розмерта пыталась уложить его на диван в гостиной, апеллируя к указаниям Нарциссы. Гермиона же, забросив свою бездонную сумку в угол, металась между гостиной и спальней, вынимала из доставленного эльфами сундука пузырьки, порошки и баночки, а затем, как и несколько часов назад, стояла на коленях рядом с диваном, придерживала голову задыхающегося человека, который волею судьбы оказался ее отцом, смотрела, как Розмерта капля за каплей вливает в него живительное зелье, и думала о том, что так, как сейчас, она не переживала никогда в жизни. Даже во время битвы, наверное.

Когда душераздирающее хрипение, напоминающее о жутких минутах, проведенных два месяца назад в Воющей Хижине, перешло в прерывистое, но все же дыхание, Гермиона с облегчением вздохнула. Но, как оказалось, рано — потревоженная во время приступа рана от укуса Нагайны требовала тщательной перевязки. И в тот самый момент, когда Розмерта сняла с шеи мужа последний тампон и они с Гермионой ахнули в один голос, в комнате появился призрачный козел и голосом старого Аберфорта поинтересовался, все ли у соседки в порядке — мол, люди интересуются, почему паб третий день закрыт и смогут ли они хотя бы сегодня вечером пропустить по кружечке пива. Вовремя, нечего сказать. Гермиона прикусила язык, чтобы не ляпнуть чего-нибудь — мало ли какие патронусы у этих старых волшебников, вдруг у них связь не только на передачу работает. А измотанная последними событиями и впечатленная открывшимся ее глазам зрелищем Розмерта выдала такую эмоциональную тираду о старых козлах и мерзких пропойцах, доставших ее за эти годы до самых печенок, что патронус почтенного мистера Дамблдора сгинул на месте, заткнувшись на полуслове.

Отведя душу на безвинном призрачном создании, Розмерта промыла рану и принялась осторожно наносить целебную мазь на вспухшие швы. Гермиона подавала ей то воду, то чистые тампоны и почему-то все время натыкалась взглядом на горку снятых бинтов в карминных пятнах, которую Розмерта воздвигла в так кстати подвернувшейся под руку вазочке для конфет из синего стекла. Гермиона хотела было выбросить эту композицию в мусорное ведро, но, вдруг вспомнив, что она дипломированная ведьма, уничтожила ее одним движением волшебной палочки. Розмерта, закреплявшая в этот момент край бинта, вздрогнула от неожиданности и чуть не выронила из рук скобки.

— Что... — начала она, повернувшись к Гермионе, но договорить не успела — та вдруг уселась прямо на пол у дивана и уткнулась лицом в пушистый плед.

«Прекрати немедленно, — велела себе Гермиона, пытаясь остановить хлынувшие потоком слезы, — ну подумаешь — кровь, ты что, крови никогда не видела? Не позорься, что о тебе люди подумают? Вот тебе, мол, и героиня войны, как писали в газетах, „повидавшая и боль, и кровь, и смерть“, а ревет, как первокурсница...»

Вдруг на ее макушку опустились сразу две ладони — одна легкая, почти невесомая, другая — тяжелая, и над головой в унисон прозвучало:

— Не плачь, дочка...

* * *

С того момента прошло почти два месяца. Всякое за это время случалось — ведь не так просто было найти компромисс и наладить общий быт трем взрослым людям, привыкшим к самостоятельной жизни и единоличному принятию решений. Одинокий холостяк, в одночасье обретя статус мужа и отца, не утратил ни своей язвительности, ни дурной привычки сутками пропадать в лаборатории. Его супруга тоже не была смиренным ангелом во плоти, поэтому первое время дом в пригороде Каркассона напоминал Гермионе то ли филиал Бедлама, то ли бочку со взрывающимся зельем. Новые родители разительно отличались от прежних: они не скрывали своих эмоций и часто спорили. И дверью лаборатории иногда хлопали, когда не удавалось объяснить словами, что экспериментальное зелье не будет ждать, пока зельевар выспится и отлежится после очередного приступа. И тарелкой из-под недоеденного в который раз супа не стеснялись запустить в ту самую захлопнутую перед носом дверь, благо «Репаро» и «Эванеско» были всегда под рукой. Хотя, если уж говорить начистоту, сама Гермиона тоже не отличалась особой кротостью и несколько раз даже сбегала в тихую маггловскую квартиру, где никому не было дела до того, где она пропадала весь день и ела ли хоть что-нибудь, почему у нее снова заплаканы глаза и не виноваты ли в этом мистер Уизли или мистер Поттер...

Но через время все наладилось, «ингредиенты подружились», как говорила Розмерта, взбивая в высоком стакане перепелиные яйца с горчицей и оливковым маслом, и после многочасовых занятий Гермиона с удовольствием возвращалась в небольшой, окруженный диковинными южными кустарниками, дом. В дом, где ее всегда ждали. Мать немедленно увлекала ее на кухню, чтобы поболтать и угостить очередным кулинарным шедевром. Отец же, из глаз которого при появлении Гермионы моментально уходила тревога, бросал свою лабораторию к дракклам, то есть на целых два часа, и присоединялся к их теплой компании, приправляя их уютные женские разговоры приличной порцией здорового скептицизма.

В этом доме говорили обо всем — об учебе и войне, о событиях в стране и общих знакомых. Вспоминали об интересных местах, где удалось побывать — как оказалось, повидать мир довелось всем троим, но видели они его совсем по-разному. Естественно, говорили и о зельях: куда же без них в семействе, где полученный пакет с ингредиентами делится между мужем и женой чуть ли не посредством магической дуэли? Частенько такие разговоры заканчивались в лаборатории, с учебником под носом, у запасного котла. И рецепт за рецептом, усвоенные Гермионой во время зимних странствий намертво, но теоретически, обретали в этом котле свое практическое воплощение. Слизнорту на занятиях оставалось только удивляться невероятным способностям своей ученицы, а Гарри — время от времени ненавязчиво интересоваться ее учебником, очевидно, выискивая в нем подозрительные записи мелким бегущим почерком.

Гермиона перевела взгляд на профессора Слизнорта, довольно восседающего рядом с мадам Хуч, и вдруг почувствовала легкое покалывание в затылке. В ушах тоненько зазвенело, словно мимо пролетел десяток комаров. Гермиона узнала это ощущение, выработавшееся у нее в течение последних лет, и усилием воли сдержала желание обернуться. Кто-то пристально смотрел ей в затылок, и это был явно не однокурсник.

Гермиона полезла в сумочку, достала зеркальце и принялась демонстративно вытаскивать из глаза соринку, незаметно окидывая взглядом сидящих сзади людей. Вот сидит семья Уизли — почти в полном оставшемся составе: постаревшая Молли, поседевший Артур, остриженный почти под ноль Чарли, испещренный шрамами Билл, рядом с которым устроилась красавица жена, сияющая белозубой улыбкой Джинни... Только Джорджа нет — да это и понятно: не до праздников ему сейчас, не до визитов в замок, который отобрал у него частичку собственной души. Но все они сейчас смотрят не на Гермиону, а на затянутого в новенькую парадную мантию Перси, который в качестве представителя Министерства магии возвышается над столом со свитками, с важностью надзирая за правильностью проведения церемонии.

Вот оглядывает зал строгий седой мужчина в военной форме, рядом с ним изящной статуэткой застыла смуглая женщина, невероятно похожая сразу на обеих сестер Патил. Вряд ли родители Падмы и Парвати будут всматриваться в затылок Гермионы Грейнджер — сегодня у них имеются более значимые объекты для созерцания.

Вот увешанная драгоценностями красавица-брюнетка с тонкой змеиной улыбкой благосклонно прислушивается к тому, что шепчет ей на ухо важный холеный господин. Похоже, что это миссис Забини с очередным супругом, но разве есть им дело до какой-то там Гермионы Грейнджер? Им и до собственного-то сына дела нет — даже на сцену не смотрят, хотя именно сейчас на ней улыбается колдокамерам и демонстрирует присутствующим свой диплом выпускник Слизерина Блейз Забини.

Вот сидит чета Малфоев — холодные, высокомерные, жестокие... но в то же время такие интересные и непредсказуемые, умеющие шутить и улыбаться, как все нормальные люди, вдобавок безумно любящие своего ребенка. Люди, чуть не убившие ее и Гарри. Люди, спасшие от смерти ее отца и того же Гарри...

Гермиона в который раз попыталась разобраться в своем отношении к Малфоям, у которых она уже несколько раз бывала в гостях, но это ей не удалось — слишком много противоречивых эмоций они в ней вызывали. Поэтому Гермиона тряхнула головой, отгоняя тревожные мысли, но при этом выпустила из виду, что вместо привычной кудрявой копны у нее на затылке красуется изящный узел, перевитый жемчужными нитями. Сидящий неподалеку Драко Малфой фыркнул.

«Ты трясешь головой, как папина любимая лошадь», — вспомнила Гермиона его недавнее заявление. «Сам ты... конь», — беззвучно огрызнулась она и, не удержавшись, показала белобрысому отражению язык. Едва заметно, конечно — не хватало еще, чтобы какой-нибудь репортер в это время щелкнул колдокамерой и опозорил ее на всю магическую Англию. Рассердившись на Драко, Гермиона мельком пробежала глазами по лицам остальных сидящих позади нее людей, и уж собралась было спрятать зеркало в сумочку, как вдруг увидела направленный прямо на нее взгляд — острый, внимательный, цепкий. Очень знакомый взгляд.

Гермиона отмахнулась от предложения Гарри помочь ей вытащить соринку и присмотрелась к обладателю странно знакомого взгляда. Мужчина средних лет, среднего телосложения, средней наружности — увидишь такого на улице и тут же забудешь. Рядом с ним — женщина, тоже заурядная, если не сказать невзрачная, в дорогом, но неброском наряде. Женщина склонилась к мужчине, что-то прошептала ему на ухо, прядка волос упала ей на лицо, и вдруг она откинула ее до боли знакомым жестом. Гермиона от неожиданности чуть не выронила зеркальце: как, они здесь? Оба? Под чужими личинами? Но ведь торжественная часть длится уже около часа, и если оборотка перестанет действовать именно сейчас, скандал грянет неимоверный. А ведь в зале находятся не только выпускники и их гости — здесь куча авроров, министерские деятели, пресса... А если в зал вот так же, под обороткой, проникли избежавшие Азкабана родственники слизеринцев, для которых фигура Северуса Снейпа после известных событий приобрела диаметрально противоположную окраску?

Гермиона с тревогой посмотрела по сторонам, отмахиваясь от вопросов недоумевающего Гарри, и обернулась уже в открытую. Подозрительный господин, укоризненно покачав головой, извлек из кармана горсть конфет в ярких обертках и предложил одну своей спутнице. Женщина тихо, стараясь не шуршать, развернула конфету, положила ее в рот, а с бумажкой принялась проделывать некие загадочные манипуляции, скрытые от глаз Гермионы монументальной фигурой Августы Лонгботтом. Но Гермиона и так знала, что сейчас золотистый кусочек фольги расправят на колене за неимением стола, тщательно разгладят, потом свернут в трубочку, еще раз разглядят и свернут в плотный рулончик. Таким образом некая дама, с которой Гермиона рассталась не далее как два часа назад, обычно пыталась растянуть удовольствие от поглощения любимых конфет, дабы не портить фигуру.

Сидящий рядом с дамой мужчина досадливо сдвинул брови, отобрал у дамы бумажку, перевел взгляд на Гермиону и едва заметно подмигнул.

Так вот над чем он работал последний месяц! Конфеты с оборотным зельем — идеальный выход для человека, который скрывается от всего мира, но очень хочет вместе с женой попасть на выпускной вечер единственной дочери. А она-то думала, что он для своего нового предприятия так старается, ночей не спит...

Гермиона, тщательно скрывая радость и внезапно нахлынувшее облегчение, отвернулась от них и громко зааплодировала Дину Томасу, присоединяясь к восторженным воплям своих однокурсников. Ее окутала теплая волна: они пришли... Они пришли сюда ради нее, рискуя быть разоблаченными, рискуя спокойным будущим, а, возможно, и жизнью. И только ради того, чтобы посмотреть, как их единственная дочь обретает статус взрослой, самостоятельной волшебницы.

«Ну и пусть, — сказала себе Гермиона, — пусть я сейчас не могу подойти к ним и обнять, я обязательно сделаю это дома. И больше не будет никаких разговоров о возвращении — они заслужили право на спокойную жизнь. И неужели я не смогу сохранить эту маленькую семейную тайну? Мне даже не нужно будет никому врать, всего лишь не стоит позволять себе излишне откровенничать, вот и все. Гарри, кстати, тоже не всегда делился с нами своими секретами, а ведь информация, которую он от нас скрывал, была очень важной для всех, а не только для него лично. А мне нужно сохранить в секрете всего лишь один-единственный факт, незначительный для всего мира, но такой важный для нас троих...»

* * *

После торжественной части толпы гостей заполнили коридоры Хогвартса. Минерва МакГонагалл пригласила всех желающих посетить кабинет Дамблдора, в котором усилиями профессоров было устроено нечто вроде персонального музея. Кресло, стол, многочисленные шкафчики с чудными приборами, Омут памяти на высокой тумбочке и, конечно же, портрет самого директора — строгий, в темных тонах, ничего лишнего — только кресло с высокой спинкой да угол стола, покрытый бордовой скатертью. Широкая рама, покрытая потемневшей за год позолотой, напоминала об ушедшем в небытие величии. Гермионе очень хотелось подойти поближе и посмотреть нарисованному Дамблдору в глаза, но толпа экскурсантов буквально вынесла ее из кабинета и с шумом и гомоном повлекла по коридору навстречу накрытым столам и бравурным маршам.

Гермиона никогда не думала, что выпускной вечер может быть настолько скучным. Впрочем, судя по градусу веселья, царившего в быстро сменившем обстановку Большом зале, скучно было только ей, даже кучка слизеринцев, показательно игнорирующих остальных присутствующих, выглядела веселой и довольной жизнью. В центре зала бодро выплясывали что-то залихватское Эрни Макмиллан, Джастин Финч-Флетчли, Ханна Аббот и, что удивительно, тихоня Сьюзен Боунс. За столами, стоящими подальше от музыкантов, оживленно общались преподаватели, родственники и почетные гости. Рон усиленно позировал репортерам, с готовностью обнимая всех желающих примазаться к славе Героя девиц. Гарри куда-то убежал, оставив Джинни в недоумении бродить по залу. Луна с Невиллом уселись в уголочке и, забыв об окружающем мире, увлеченно перешептывались, отпивая шампанское из одного бокала. Падма и Парвати, наперебой дергая за рукава Дина Томаса, что-то старательно рисовали палочками в воздухе. Над их тарелками вздымались и опадали дворцы, вились лианы, цвели лотосы размером с бладжер и извивались гигантские змеи. Последние напомнили Гермионе о незабвенной Нагайне и почему-то о языках пламени в Выручай-комнате. Насколько знала Гермиона, Выручай-комната погибла, как и множество явных и скрытых чудес Хогвартса, и восстановлению не подлежала. Осознание того, что Хогвартс никогда больше не станет прежним, вогнало Гермиону в глухую тоску. Праздновать расхотелось совсем. Она подхватила сумочку и вышла из зала. В коридорах чувствовался запах краски: к выпускному балу спешно подновили портреты, висящие на стенах коридоров, по которым могли разбрестись любопытствующие гости. «Работы для художников здесь будет года на два», — прикинула Гермиона, поднимая голову и провожая взглядом теряющуюся в глубине невидимого потолка вереницу портретов. С каждым следующим рядом они казались все меньше и меньше, и если на высоте нескольких метров над полом еще можно было разглядеть, кто изображен на портрете, то к середине стены уже невозможно было определить, мужчина на нем, женщина или ваза с цветами. Гермиона представила себе уходящую в никуда лестницу и опасно балансирующего на тонких перекладинах бедолагу художника с палитрой в одной руке, кисточкой в другой и тряпкой за поясом. Интересно, станут ли реставрировать те портреты, которые находятся вне пределов видимости, или просто тряпкой протрут? Там пылищи, наверное, за века накопилось, да еще и война добавила ровный слой жирной копоти, каковую без магии, наверное, и отмыть невозможно.

— Ты что здесь стоишь? — прозвучало над ухом.

— Картинами любуюсь, — машинально ответила Гермиона и обернулась. Перед ней стоял Гарри. Стоять-то он стоял, только в каком виде? Парадная мантия испачкана, словно ее в пыли валяли, в волосах паутина, на ботинках полосы мела, на щеках пятна сажи, а руки такие, что Гермионе тут же захотелось утащить друга в ванную для старост, передать на попечение Миртл и не выпускать, пока тот не предъявит обе конечности чистыми, отмытыми и с вычищенными ногтями.

Гарри почуял что-то неладное и попятился:

— Что?

Гермиона молча вытащила зеркальце и сунула ему под нос.

Гарри заглянул в него, критически оглядел свое отражение, поданным платком оттер самые большие пятна и вернул зеркальце хозяйке. Попробовал пройтись по одежде «Тергео», затем «Экскуро», но в итоге просто отряхнулся, как пес, похлопал по мантии, вздымая кучи пыли, схватил Гермиону за руку и потащил за собой:

— Пойдем, я тебе что-то покажу!

Гермиона хотела было по привычке отчитать его, но почему-то передумала и, не сказав ни слова, безропотно последовала за ним. Гарри пробежал несколько метров, а затем вдруг остановился и повернулся к подруге, не выпуская ее руки.

— Что с тобой, Гермиона?

— А что не так? — вяло переспросила Гермиона.

— Ты не спрашиваешь, где я был и почему явился в таком виде. — подозрительно прищурился он. — Ты не бросаешься лично вытирать грязь с моего лица, не читаешь нотаций, не попрекаешь тем, что я бросил Джинни одну-одинешеньку среди толпы... Если бы я не знал тебя, как облупленную, сказал бы, что это какая-то нежить под обороткой, а не знаменитая гриффиндорская «мисс Дотошность».

Гермиона молча смотрела на него. Спорить не хотелось, оправдываться — тем более. Хотелось уйти домой, усесться за маленьким кухонным столиком и, наблюдая, как мама ловко колдует над очередным котелком, вдыхать душистый пар и постигать премудрости хорошей хозяйки. Хотелось послушать, что скажет о ее выпускном вечере отец, которого выманит из лаборатории запах яблочного крамбла. Хотелось...

— Я все понял, — вдруг выпалил Гарри, перебив уютные мысли, снова сжал ее руку и потащил в обратную сторону.

Гермиону посетило знакомое в последние недели чувство, словно все вокруг по какой-то коварной договоренности тянут ее куда-то, дергают из стороны в стороны, упорно выбивая из-под ног и так зыбкую почву. Поэты сравнили бы ее состояние с утлым челном, которыми играют бурные волны, с тонкой щепкой, попавшей в водоворот, но Гермиона не была поклонницей классической поэзии, и поэтому сравнивала себя с Алисой, попавшей в Зазеркалье, где враг может оказаться другом, мертвый — живым, родной — чужим, а чужой — ближайшим родственником. И только Гарри оставался все тем же — надежным, простым, понятным и понимающим, но, к огромному сожалению, именно с ним и нельзя было говорить обо всем, что с ней происходит. А жаль... Он бы понял ее, как никто другой — его самого всю жизнь бросали то в огонь, то в полымя, и ощущение беспомощности перед неизбежностью было знакомо ему не понаслышке.

— Куда ты меня тащишь? — Гермиона вдруг остановилась, сообразив, что еще миг — и они окажутся у двери Большого зала, а туда ей сейчас хотелось меньше всего.

Гарри притормозил, полез в карман, достал из него мешочек из ишачьей кожи, который Гермиона еще в прошлой жизни снабдила заклятием невидимого расширения, порылся в нем и достал туго сложенный полупрозрачный сверток. Гермиона моментально признала в нем фамильную поттеровскую мантию-невидимку — давнюю спутницу их ночных вылазок и рискованных приключений.

— За тобой — закуска, — коротко произнес Гарри, завернулся в мантию и исчез. Гермиона фыркнула: похоже, Гарри решил вспомнить минувшие деньки и организовать дружескую попойку на одном из излюбленных мест гриффиндорцев. Сейчас он тихонько пройдет между столами, незаметный для самых внимательных глаз, а через несколько минут добрый десяток выпускников по одному начнут выскальзывать из зала и темными коридорами пробираться к указанному месту, чтобы вдали от шумной толпы выпить за вечную дружбу и школьное братство.

Но вот закуской он почему-то решил озадачить именно ее. Можно было бы, конечно, пойти на принцип и отказаться, но вот без требуемой закуски это собрание вполне способно зайти куда-то не туда. Поэтому, обреченно вздохнув, Гермиона пошла к широко распахнутым дверям Большого зала. Народу на центральном пятачке за время ее отсутствия заметно прибавилось. Новый министр магии Кингсли Шеклболт искусно вел в медленном танце похожую на пантеру Аврору Синистру, леди Забини томно повисла на плече кряжистого и неповоротливого мистера Паркинсона, мистер Уизли почтительно поддерживал за талию Минерву МакГонагалл. Увидев недалеко от двери белобрысую макушку Драко Малфоя, Гермиона поспешила применить на практике недавно освоенное заклинание отвода глаз и беспрепятственно проскользнула в зал.

Консервирующие чары удавались ей на диво легко — сказывались месяцы бродяжничества, когда купленные тайком у фермеров яйца или остатки приготовленной на костре грибной похлебки бережно упаковывались и прятались в безразмерную сумочку, ко всем остальным вещам. Вот и сейчас, благополучно проскользнув между танцующими, Гермиона подошла к столу и, окинув оценивающим взглядом наполненные блюда размером с хороший щит, взмахнула палочкой. Поджаристая курица, слегка отряхнув горошек, послушно окуталась прозрачной дымкой и исчезла в сумочке. Вслед за ней отправились связка деревенских колбасок, тарелка сандвичей с огурцом, еще одна с копчушками, горка валлийских гренок с сыром, шотландский пирог с почками и огромная миска картофельных улиток. С десертом Гермиона решила не заморачиваться и, прихватив кроме яблочного пирога две дюжины булочек с джемом и девонширским кремом, направилась к выходу. Гарри уже поджидал ее у двери.

— Где ты ходишь? — набросился он на нее, встряхивая мешочком, в котором что-то жалобно позвякивало. — Пирог взяла?

— Взяла, взяла, — успокоила его Гермиона. — Но прежде чем я тебе его отдам, будь добр, объясни, где ты так испачкался и где планируются посиделки?

— Сейчас покажу, — загадочно ответил Гарри и, подхватив ее под локоток, повел прочь от Большого зала.