Регулус Блэк и Орден Феникса (джен)

Не самое удачное начало для задушевного разговора с братом, с которым не общался несколько лет, но больше ничего в голову не пришло. Честно говоря, ни за что бы не подумал, что мне вообще когда-нибудь еще доведется с ним разговаривать. Я ведь тогда не просто сбежал из дома — я твердо решил, что они мне больше не семья, и я не имею с ними ничего общего.

Поэтому, когда солнечным воскресным утром у меня в спальне ни с того ни с сего объявился совершенно невменяемый Кричер, первым моим желанием было выкинуть его в окно, или хотя бы швырнуть в него подушкой, и спать дальше. Проблемы этой семейки меня больше не касались.

Но домовик продолжал причитать, и я против воли начал вслушиваться в то, что он нес. По всему выходило, что Регулус крупно влип, да еще и так, что родителям об этом говорить нельзя.

Размышляя, с каких это пор у братца появились секреты от родителей, я наспех собрался и, ухватив Кричера за дрожащую лапку, аппарировал вместе с ним в ненавистный дом на площади Гриммо.

В первые пару секунд я едва узнал Регулуса. Конечно, за те несколько лет, что мы не виделись, он здорово повзрослел, но не это пугало больше всего. Мой братец выглядел так, словно провел все это время в Азкабане: восковая бледность, синяки под глазами и губы, искусанные в кровь.

Пока я бестолково топтался у его постели, не решаясь даже проверить пульс, рядом бился головой об стену и завывал Кричер. Я отправил его вместе с Регом ко мне домой и аппарировал следом.

Здесь у меня было больше времени на обдумывание ситуации. Дома в комнату могла зайти мать, и тогда я не знаю из-за чего бы она орала громче: из-за состояния Регулуса или моего присутствия.

Большинство внешних повреждений я смог убрать даже со своим минимальным знанием колдомедицины, но совершенно не представлял, что произошло с Регулусом и почему не помогал даже Эннервейт.

Просить помощи у наших я не решился, поэтому просто дежурил весь день и всю ночь, стараясь не пропустить момент, когда Рег очнется.

Можно было бы пойти спать, но меня раздирали на части любопытство и тревога. И где-то на краю здравого смысла металась назойливая мысль: а что если он умрет? Я вслушивался в неровное, слабое дыхание Регулуса, боясь, что каждый вдох может оказаться последним, и гнал от себя эту мысль. Строил предположения, думал, как поступить дальше и изо всех сил боролся со сном.

К утру я так извелся от тревоги и неизвестности, что к моменту, когда Регулус пришел в себя, у меня остался к нему только один вопрос: какого черта?