[disturbed] zero (джен)

Промариновавшись в вагоне монорегулы ⁽¹⁾ с барахлившей климатической установкой добрых полчаса, я высадился на краю засаженной хаотически расположенными деревьями стеклобетонной площадки. Отсюда — только пешком, никакой транспорт, кроме би— и моноциклов просто не проедет, а их в городе почти нет, больно дороги. Бредя через знакомый с детства лабиринт дорожек, мостиков и крытых переходов, я, признаться, не думал ни о чём. То есть о всякой чепухе.

Дорожка повернула в очередной раз, оборвалась и перед глазами как всегда — неожиданно — выросло тройное здание Института. В двадцати шагах впереди высился центральный корпус — обычного вида прямоугольная башня из прозрачно-чёрной биостали, справа отделённая крытыми переходами от тускло-серой пирамиды изменённого кремния военно-исследовательских лабораторий, а слева — почти сливавшаяся с тошнотворно-зелёной полусферой. Чем занимались в последней — не знал никто даже из тех жителей города, кому позволяли пройти через оставленный мною Заградительный Парк. Мама если и знала, то никогда об этом не распространялась. Она вообще ни слова не говорила о работе.

Стена кольнула приложенную ладонь энергоразрядом, считывая одним AI Института известные идентификационные параметры, один из сегментов пошёл отвратительно живой дрожью и сложился складками, пропуская меня в полутёмное фойе нулевого уровня. Как всегда, тёплый приём — ни души, пусто, только висит в воздухе объёмный символ NERV — половинка рассечённого по диагонали кленового листа со всем известной надписью, роняющий вниз гаснущие по пути к полу голографические угольки-искры. Люк гравитационного лифта ещё раз прогнал идентификацию и откатился в стену. Всё как всегда — меня слегка сжимает гравиполе, тащит «с ветерком» добрых две минуты куда-то вниз, вбок, наверх и снова вниз, за доли секунды гасит инерцию и буквально вытряхивает в коридор с салатового цвета стенами. Ага, медицинский ареал, минус девятнадцатый уровень. Странно, обычно мы видимся в лабораторных уровнях намного ниже.

Стена напротив идёт рябью, формируя овальный экран, на котором проявляется словно отлитое из жидкого металла лицо, и я здороваюсь:

— Привет, Мисато-сан.

— Здравствуй, Икари-кун, — как всегда улыбаясь, говорит вспомогательный AI NERV, отвечающая, помимо прочего, за коммуникацию с людьми. — Твой допуск действителен два часа. Потом не жалуйся — возьму за шкирку и вышвырну!

— Да-да, Мисато-сан, обещаю быть хорошим мальчиком и не портить тебе регистр происшествий, — так же весело парирую я. — А где мама?

— Юи-сан в четвёртом боксе. Тебя проводить?

— Просто скажи, направо или налево, найду.

Девушка на экране озорно улыбается и показывает глазами налево. Да, знаю, Мисато-сан, «твоё любимое направление». Интересно, она путь для гравилифта подбирала как раз с таким умыслом? Эта — может. Рассмеявшись, чтобы показать — шутку понял, я пошёл в указанном направлении.

Дверь четвёртого бокса неожиданно заупрямилась, а когда я с досады пнул её ногой, выяснилось, что тут ещё и рефлекторное поле. Как назло, именно в этот момент дверь и открылась.

— Синдзи, зачем ты сидишь на полу?

Вдох, выдох.

— Отдыхаю, мам, — надеюсь, сарказма в голосе не слышно.

— Ты так сильно устал? Идём, я закончила на сегодня.

В пустующем кафетерии уровня мы уселись за столики у фальшивого окна, взяв по чашечке кофе. Не люблю его, но чай тут — хуже некуда.

— Так от чего ты так устал?

— Да ни от чего, — буркнул я. — Рефлекторное поле.

Мама звонко расхохоталась, видимо, представив себе это. Я люблю, когда она смеётся.

— Я помню, как в детстве ты просил Мисато-тян настроить сплошную сетку и носился по коридорам, изображая рикошетящий мячик…

Блин, вот знал же, что вспомнит. Чувствуя, как краснеют уши, я сделал слабую попытку прервать поток воспоминаний:

— Ма-ам…

— …а Мисато потом получала нагоняй от Фуюцки-сенсея за перерасход энергии…

— Мама!

— …и отвечала, что «в таком-то секторе утечка из волновода». Поднимали техников, иногда те даже успевали тебя поймать…

— Мама, хватит!

— …и приводили ко мне…

— Да, а в итоге Акаги-сан до сих пор называет меня «наша утечка»! Вот спасибо за такое прозвище!

Мы хохочем. Правду ведь говорят — главное не то, что мы пересказываем старые шутки, а то, как мы сами колбасимся при этом.

— Мам, у меня… ну не совсем у меня, у Аски — проблемы. Понимаешь, её опекуны…

Как мог подробно я рассказал обо всём: и как сильно Аска не хочет уезжать, и что она не сможет там, и что она уже самостоятельная и если останется тут, то всё будет хорошо, она и так дома почти не живёт… упс, последнего, наверное, не стоило говорить.

— И ты решил попросить меня взять её в Институт, так?

Умница мама, всё она понимает.

— Скажу прямо, Синдзи, приди ты ко мне ещё недели две назад — я бы не отказала. Но сейчас…

— Мама!

— Дослушай. Теперь даже хорошо, что она уезжает. Да и вы с папой через пару недель уедете отсюда. Эвакуировать будут всех, кроме военных и сотрудников NERV.

Я подавленно молчал, едва не пропустив мимо ушей последнюю фразу. И тут до меня дошло.

— Мама?! Неужели это…

— Да. Четвёртая война.

— Но откуда?.. Стой. Так вот зачем ты меня вызывала…

— Почему сразу — зачем? Может, я просто хотела увидеть сына, который совсем тут не появляется.

Да, может быть. Даже скорее всего, но теперь я знаю и главную причину.

— Мам, — начинаю я, но она обрывает меня резким жестом и встаёт:

— Идём. Хочу тебе кое-что показать.

Идти пришлось недалеко — в тот самый четвёртый бокс. Первые нехорошие подозрения появились, когда система защиты затребовала у мамы экспресс-анализ архитектуры БСП, а когда то же затребовали у меня — и подавно. Хотя бы потому, что я вообще не знал, откуда у NERV мои параметры для сличения. Процедура сканирования биоорганического ⁽²⁾ структурного поля очень болезненна, уж такое я бы запомнил. Да и потом, даже если это было в детстве — поле перестраивается с возрастом. Когда мы прошли через бокс к угловой двери ромбовидной формы, сомнительно украшенной символами высокой энергетической опасности, подозрения усилились. После повторного сканирования дверь медленно-медленно расползлась в стороны и из-за неё дохнуло холодом.

«Чёрт возьми, неужели… твою мать!!»

Удивительно, что я не выругался вслух, потому что длинная криокапсула в центре зала, которую из углов и с потолка выцеливало с дюжину турелей и излучателей — означала только одно. Внутри ангел. Нет, не тот, который могущественный дух, посланник Бога к людям, а тот, который пришелец из Супрема — Верхнего Мира — бесстрастный внешне и одержимый внутри, причём одержимый идеей тотального геноцида человечества. По крайней мере, так их описывал наш старый учитель в средней школе, живший тут ещё во время прошлой — третьей — ангельской войны. Помню, меня ещё удивляло, что он ни слова не сказал о том, как выглядели ангелы, и только потом, по некоторым обмолвкам отца понял, что это жутко засекреченная информация.

— Это…

— Ангел, — спокойно, будто видит их каждый день, подтвердила мама. — Разведчик. Его перехватили уже тут, внутри, на нижних уровнях. Это тоже секретная информация, но у тебя сейчас есть временный допуск. А потом…

«У меня? Откуда? Стоп, а если допуск, то и…» Видимо, в моём взгляде читался вопрос, так что мама чуть дрогнувшим голосом подтвердила:

— Да, и мнемоблокирование тоже. Я не хотела так, но иначе нам запретили вообще что-то тебе говорить. Так что внимательно следи, кому и что рассказываешь.

— Да уж понятно… — ошарашено выдавил я, не обратив внимания на это «нам». Конечно, понятно, мозги-то мне ещё нужны.

— Вот и всё, Синдзи, — очень устало проговорила мама.

Мы уже вышли в коридор, когда до меня дошло.

— Подожди, ты сказала — сотрудники NERV остаются! Так ты тоже…

— Да. И не спорь.

— Но…

— Не волнуйся. Если мы всё сделаем правильно, эта война закончится, не успев начаться, я обещаю. Просто поверь.

«Готовились, значит. Всё это время — готовились. Вот он твой «сверхважный проект», мама…»

Мы проговорили ещё больше часа в кафетерии, но ничего нового я не узнал. На все вопросы мама отвечала, что не может ничего рассказать, уверяла, что с ней всё будет хорошо, ловко обходила мои попытки что-то узнать о том, когда же и как сканировали моё БСП и проводили мнемоблокировку, пока в конце концов едва ли не силой выпихнула за дверь со словами:

— И проведай её. Ты очень давно не был. Уверена, она скучала.

Офигевавший от новостей, подавленный отказом помочь Аске и мыслями о скором отъезде и войне, я брёл по коридору, едва заметив, как Мисато-сан назвала оставшееся время допуска — слишком большое, видно, продлили, и тут меня словно обухом по голове ударило: я ведь и правда не виделся с ней больше трёх месяцев! Дела у «чёрных» пошли в гору, начались проблемы с учёбой — из-за того же… вот ты свинья, Синдзи! К гравилифту я уже бежал, потому что осознал вдруг, что прощаться придётся и с ней — до конца войны не увидимся точно.

Если бы в тот момент я вернулся в кафетерий, то увидел бы, что мама плачет и обязательно узнал, добился, вырвал — почему. Но я не вернулся, и это повлияло на многое, что произошло потом.

Конечно, тогда я не знал. Не мог знать.

Слабое оправдание.

* * *

В городе уже включили ночное освещение, а я всё бесцельно брёл куда глаза глядят. Сначала собирался зайти к Айде — он наверняка уже вернулся, и напиться. Домой возвращаться не хотелось. Там Аска, которой придётся сказать, не объясняя причин, что я не могу помочь, там отец, который всё знал и молчал, там… там дом, который я скоро покину впервые в жизни, а и так тошно.

Комм не выключал, и Аска звонила уже раз десять, но ответить не было ни сил, ни желания. Завтра скажу. Лично. И пусть злится — но по комму не хочу. Не такое. А ведь Кенске придётся объяснять, читай — придумывать, почему у меня настроение похоронное…

В общем, к Айде я не пошёл. И на сходку «саутов» и «джемми» днём никого не послал… да какая теперь-то разница? Вместо всего этого я просто брёл — уже по окраине города, почти в граничной зоне. Конечно, здесь можно налететь на отморозков или военный патруль — но от первых уйду, а вторые тут редко бывают. А главное — здесь нет людей, всегда туман и хорошо думается. Хотя в сотый раз прокручивать в голове одну и ту же растянутую мысль о войне и несбыточные идеи, как бы остаться — не хочется. Да и оставаться не хочется, честно говоря.

И вообще ничего не хочется, только брести в тумане и смотреть под ноги, чтобы не свалиться в какую-нибудь дыру или расщелину — их тут полным-полно. Но в голове снова всплыл разговор с мамой, так что я с усилием постарался переключиться на другое, и само собой вынырнуло из памяти воспоминание о хорошей части дня.

…гравилифт выкинул меня в ареале с чёрными стенами, и я вздрогнул. К этому не привыкнуть. И как она тут живёт, свихнуться же можно! Мисато-сан здесь не появлялась никогда — это зона контроля Фуюцки-сенсея, а его отвлекать без важной причины — себе дороже. Лампы на потолке горели через одну, в полу светились красным отметки расстояния до аварийных выходов, а на дверях — номера. Никто из сотрудников Института здесь никогда не жил и не живёт, сюда старались пореже заглядывать даже техники — причём что люди, что киберы, здесь даже воздух казался чёрным и густым, как дёготь, а в каждом дюйме запутанных переходов ощущался словно бы другой мир — тёмный, ледяной и почти мёртвый.

Почему-то точки выхода гравилифта на каждом из уровней этого безымянного для меня ареала жёстко фиксированы — их всего четыре и расположены они на перекрещивающихся осях. Жутко неудобно, ведь в итоге до двери с искомым номером «402» ещё топать и топать.

Помню, как в детстве случайно попал сюда впервые и страшно удивился даже не тому, что чёрные двери вообще никак не откликались на прикосновение — а тому, что одна из них вдруг распахнулась сама по себе, стоило подойти поближе. С тех пор прошло много лет, многое изменилось, и потому сейчас я, конечно же, не удивился, обнаружив на полу коридора разобранный автозамок с манипулятором. Бригады киберов после плановых технических проверок с завидным постоянством монтировали его обратно, а она сразу после этого столь же спокойно вновь извлекала и аккуратно оставляла здесь — до следующей проверки.

Поймав себя на мысли, что уже несколько минут стою перед дверью с номером «402», глупо улыбаясь, я нахмурился и постучал. Изнутри послышались лёгкие шаги и дверь отворилась. Стоящая за порогом девушка, как всегда, пристально посмотрела в глаза, потом медленно оглядела с головы до ног, словно проверяя, всё ли на месте, и только затем кивнула — мол, проходи.

Устроившись на полу, я проследил, как она запирает дверь, обходит меня, едва не задев, и забирается с ногами в кресло напротив кровати, к которой я прислонился спиной, сразу же потянувшись к книге, оставленной на подлокотнике. Если сейчас её не отвлечь — будет поздно.

— Привет, Аянами.

Она так же спокойно оставляет книгу в покое и отвечает:

— Здравствуй, Икари-кун.

Рей никогда не зовёт меня по имени, хотя мы с ней знаем друг друга дольше, чем я — ту же Аску, к примеру, или Кенске. Со временем я привык к этому, и сам как-то незаметно начав называть её по фамилии. Ну или по тому, что заменило ей фамилию — ведь своих родителей Рей не помнит.

— Прости, что так давно не заходил.

Она молча кивает и я чувствую облегчение. Рей — это Рей, для неё достаточно извинения и не нужно придумывать глупых оправданий типа «я заболел», или «я создал свою банду», или «я как-то забыл о тебе». Тем более всё это будет именно что оправданиями — а последнее так и вовсе ложью. Не забывал я о ней никогда. Вы же не забываете, что у вас есть рука или голова, верно? Вы просто знаете об этом. Так и Рей — настолько давно часть моей жизни, что нет необходимости постоянно думать или помнить о ней — она просто есть.

— Что читаешь?

Я спрашиваю не потому, что мне интересно. И даже не для того, чтобы завязать разговор — всё это не нужно здесь. Собственно говоря, я и книгу эту узнаю даже с закрытыми глазами — ведь сам когда-то подарил её Рей.

— Киплинг, «Книга джунглей».

Она тогда удивилась — зачем вообще нужна книга со страницами, на которых нет формул и чертежей с поясняющими записями, да ещё и — отпечатанная на ветхой бумаге. Ведь адаптивный пластик — это наиболее эргономично и на него можно вывести любую информацию.

— И какой рассказ тебе нравится больше всего?

Может, глупо, но для нас с Рей — это просто ритуал. Все эти вопросы и ответы когда-то были нужны, чтобы она могла выразить своё состояние и чувства. Так говорили психологи, так сказала мне мама, и в это долгое время верил я, не понимая, что ей для выражения чувств, вообще-то, не нужны слова — это просто я не умею смотреть и слушать. Не умею понимать её.

Уже давно не верю, а ритуал отчего-то остался. Хоть убейте — не отвечу, отчего.

— «Рикки-Тикки-Тави».

«Значит, она чем-то обеспокоена», — всплыла в памяти отгадка из прошлого. Как будто я так этого не вижу…

— Ты же знаешь о войне?

Молчаливый кивок.

— Мне придётся уехать.

Такое же плавное движение, не отрывая взгляда от моего лица. Как-то услышал разговор двух лаборантов, что её взор очень трудно выдержать. Странные они.

— Может, ты поедешь с нами?

На этот раз она ответила вслух.

— Я нужна здесь, — твёрдо и с абсолютной уверенностью.

Отчего-то смутившись, я осматриваюсь и вижу в углу комнаты мольберт.

— Ты начала писать картины?

— Да, — её голос немного оживляется — если бы не годы общения, разницы не услышать. — Мне нравится это.

— Можно?..

Она молча кивает и я подхожу к мольберту. На низком столике рядом лежат акварели — все одного размера, все на плотной шершавой бумаге. Не знаю, подходит ли она для рисования — всё-таки сейчас никто не пишет картины иначе, как в инфопространстве. Все картины зачем-то пронумерованы чётким почерком Рей, большинство — изображают вид с крыши Института на Заградительный Парк и виднеющийся на заднем плане город. Линия и станция монорегулы прорисованы чётко, всё, что дальше — тонкими штрихами, будто едва видимое сквозь дымку. Заново перебираю картины и вдруг понимаю, что многих не хватает, судя по пропущенным номерам — больше половины. Поднимаю голову и только решаюсь спросить, как Рей произносит:

— Остальные забрали.

— Кто? Куда?

Она только пожимает плечами. И ведь я чувствую — ей не всё равно, но ещё сильнее чувствую, что лучше не спрашивать. Говорю же, чтобы понимать её, мне уже не нужны слова. Собираюсь заговорить о чём-то другом, как вдруг так же внезапно Рей говорит:

— Тебе пора.

Вот всегда она так, словно не может выдерживать меня дольше определённой времени, даже обидно. Расставание выходит каким-то скомканным. Остаётся надеяться, что война и правда не продлится долго и я всё-таки спрошу её потом, что стало с остальными картинами и что на них было изображено…

Яркий луч прожектора бьёт в глаза, вырывая из воспоминаний, и я замираю на секунду, чтобы тут же кинуться назад. Чёрт, похоже, напоролся-таки на военный патруль! Ещё не хватало на Базе сидеть под замком, пока разберутся, кто я и откуда! Пока зигзагами несусь по изломанной поверхности, рискуя свалиться в какую-нибудь яму, луч преследует меня, как привязанный. Позади слышен непередаваемо-громкий визг и я понимаю, что ещё секунда-другая — и развёрнутая орудийная башенка на броневике ударит по мне парализующим энергоразрядом. Наудачу прыгаю влево, куда-то скатываюсь, цепляясь пальцами, и вдруг чувствую под животом что-то большое и круглое. Люк! Как я успел за несколько секунд, пока убежавший вперёд луч прожектора не вернулся, активировать силовой режим контактника, разбить каменную крышку и нырнуть вниз — сам не знаю. Затаившись, я подождал, пока броневик включит двигатель и двинется ко мне, нажал покрытую пылью и ржавчиной овальную кнопку в стене тоннеля. Над головой прорезалась широкая щель, из неё выскользнула такая же каменная крышка и со страшным скрежетом встала на место разрушенной, а спустя пару секунд по ней прогремели колёса броневика. Наверх мне теперь не выйти, а значит, нужно как-то сориентироваться и молиться, чтобы тоннели были проходимы — в этой части подземной сети я ещё не был.

Домой я добрался уже заполночь, грязный, обсыпанный пылью и ржавчиной трёх сортов, умудрившийся вляпаться даже в какую-то светящуюся плесень и смертельно уставший. Настолько, что даже «тёплая встреча» с Аской меня уже не пугала. Воспользовавшись подъёмником, я выбрался из шкафа, куда он вёл и, разувшись уже здесь, прокрался к своей комнате.

Внутри, как и во всей квартире, было темно, тихо и — никаких следов Сорью. Наверное, она ушла ещё днём и даже не оставила записки — это у неё в обычае. Хотя я и сам хорош — не отвечал же на вызовы. Кстати, вызовы…

Тихо выругавшись, я в сотый раз решил завести второй комм, на котором можно будет постоянно держать подключённым блок шифрования, проделал это со своим и почти сразу получил вал уведомлений о сообщениях. Коротко пролистал список. «Отметились» многие ребята из «чёрных» — видно, как-то узнали об эвакуации, да ещё лидер «марков» спрашивала курьера, что насчёт договорённости о встрече. Тьфу ты, после сегодняшнего из головы вылетело. Что ж, сейчас я уже не в состоянии заниматься ничем, сил хватит только на душ и доплестись до кровати — а завтра… завтра будет очень, очень насыщенный день. Разослав подтверждения своим и кодовое сообщение с просьбой подождать для Хикари, я отсоединил блок, поколебался, не позвонить ли сейчас Аске, да с этой мыслью и уснул.

1) Монорегула — тот же монорельсовый путь и соответствующий поезд. Просто английское «rails» заменено на лат. «regula». Склонять существительное «regula» не стал специально, ибо в русском языке при заимствовании слов чаще всего применяется форма первого склонения, а получившееся слово уже склоняется по правилам русского языка.

Вернуться к тексту

2) Да, для нас «биоорганика» — звучит, как «масло масляное», но в этом мире так принято называть органические соединения на основе углерода, чтобы отличать от остальных. Одновременно не только существует, как и у нас, кремнийорганика, но и применяется для создания так называемых «квазиживых» организмов и существ. С ними мы ещё столкнёмся.

Вернуться к тексту