Триптих святого Лорда (джен)

Сквозь грязные окна, решетки и чьи-то разговоры на непонятных языках, чьи-то личные трагедии и обвинения, чью-то ложь и попытки самозащиты пробивался сладковатый и немного душный запах цветущей сирени. Заседание тянулось и жужжало многочисленными голосами, но в нем не было уже никакого смысла — и так всем было ясно, чем закончится этот процесс. Настоящий процесс века, на котором Тома Марволо Риддла по прозвищу Волдеморт судили особым Советом магов и магглов Великобритании, Германии и Франции, созванным впервые со времен открытия Нового Света. Председательствовал в Совете лидер магической Германии Геллерт Гриндевальд.

Он встал — прямой, светловолосый, закрытый. Непонятный. Слишком элегантен для военного, слишком строг и подтянут для популярных газетных листков. Серо-голубые глаза не отражали ничего, кроме холодного равнодушия, — того особого равнодушия власти, что не знает и тени страха.

"Изрядная тварь, — подумалось Волдеморту, — но впечатление произвести умеет, этого не отнимешь".

— Том Марволо Риддл, смерть через повешение! — резкие и одновременно мелодичные слова на немецком отрывисто слетели с губ Гриндевальда.

Волдеморт посмотрел ему прямо в глаза, лишь на секунду, но этого было достаточно. Ему показалось, что он видит не просто глаза своего палача, но то ли судьбу, от которой не скрыться, то ли конец этого прекрасного мира, то ли его будущее. Такое простое, черно-белое потрескивающее кинокадрами будущее, в котором все очевидно, продумано и безопасно, где нет никаких британских Темных лордов и их нелепого сопротивления существующему порядку. Где Альбус Дамблдор руководит школой Хогвартс и мило улыбается, в очередной раз отказываясь от должности Министра магии. Где Геллерт Гриндевальд, много лет назад оставивший путь служения Темным искусствам, давно искупил все свои грехи, стал строгим, но справедливым политиком и наносит старому оппоненту дружеские визиты. Где каждый год пышно справляется победа над тем, чье имя так недавно боялись произносить вслух. Где дети пишут сочинения о доблестных победителях Того-Кого-Нельзя-Называть...

Волдеморт даже не ожидал, что у него противно похолодеют ладони, а в горле встанет комок.

Обвинитель от Великобритании, тот самый Альбус Дамблдор, посмотрел на него поверх своих знаменитых очков-половинок и спросил:

— Признаете ли вы себя виновным?

Встав, Волдеморт выдержал несколько даже театральную паузу и произнес:

— Не признаю, равно как не признаю вердиктов вашего судилища. Бог и Мерлин судьи вам, господа.

Под вспугнутый клекот печатных машинок и скрип самопишущих перьев он сел обратно на свое место, полуприкрыв веки. Безмерно раздражали вспышки колдокамер и маггловских фотоаппаратов.

Через пару часов его отвели в камеру, где еще неделю он должен был ожидать приведения приговора в исполнение. Совет постановил повесить его, — очевидно, желая потешить самолюбие магглов. Ничтожества. Позицию Дамблдора Волдеморт еще мог понять, хоть она ему и претила, — всю жизнь директор проповедовал либеральные идеи всеобщего процветания, но Гриндевальд... Предатель своей страны, своего народа, своих идеалов. Раскаявшийся преступник. "Звучит, словно дешевый газетный заголовок, — скривился Волдеморт, — плакатная картинка. Бутафорский образ..." В бессильной злости он пнул дверь, зашибив мизинец о косяк и выругавшись многоэтажной нецензурной конструкцией.

* * *

Через два дня в камеру вошел Гриндевальд.

— Ну-с, добрый вечер, мистер Риддл, — снисходительно, почти без акцента.

Волдеморт вложил все свое презрение в ледяное "вам тоже" и прислонился к стене. Гриндевальд одним движением выдернул шаткий стул на середину камеры и сел, закинув ногу на ногу. Громко хрустнул спиной, расправляя плечи, — уверенная, небрежная поза памятника.

— Позер, — процедил Волдеморт.

— Почему же? — усмехнулся тот. — Я же и отвечу: просто вы нервничаете, мистер Риддл. Стараетесь показать мне свое хладнокровие, но ведь на самом деле вы полны лишь одной мыслью: что вы умрете. Вы боитесь умереть через пять дней, боитесь умереть сейчас, боитесь умереть двадцать, пятьдесят лет спустя. Разве я не прав? — Гриндевальд говорил спокойно, глядя куда-то мимо Волдеморта, мерно покачивая носком сапога.

— Ведите задушевные разговоры с кем-нибудь другим, герр Гриндевальд. Здесь ваше красноречие неуместно, да и зрителей маловато, не находите? — бросил Волдеморт, несмотря на некое плохо объяснимое чувство тревоги, возникшее при появлении этой каменно-невозмутимой фигуры с точно выверенными движениями.

— Знаете, мистер Риддл, я тоже когда-то был похож на вас, — нахмурился Гриндевальд. — В принципе, в молодости все похожи. Не щадят себя, всем сердцем бросаясь к одной цели, а потом — когда уже поздно — обнаруживают бессмысленность всей своей суеты. Vous comprenez? Они обнаруживают, что штурмовали баррикады с завязанными глазами, а их горячечная вера в идеалы умело использовалась другими, причем отнюдь не теми, кто витал в романтических ореолах лучшего будущего.

— Да-да, благодарю за просвещение и заботу, — не удержался Волдеморт.

Но тот продолжил, будто не заметив язвительной ремарки.

— Так вот, мистер Риддл, вы боитесь умереть. И не стоит отрицать это; да будет вам известно, что не вы один интересуетесь крестражами.

Ощущение чего-то неотвратимого — и, несомненно, ужасного, — прошило Волдеморта с головы до ног, прочно осев вязкой и тошнотворной мутью на дне желудка. Он был уверен, что не оставил никому никаких ниточек о своих исследованиях.

— Да, вы неплохо владеете магией разума, мистер Риддл, но я все же имею в этом несколько больший опыт. Некоторые воспоминания профессора Слагхорна... скажем так, натолкнули меня на определенные выводы.

— И что с того? — Волдеморт вцепился в остатки уверенности в себе. — Раз так, вам отлично известно, что это утраченное знание, мертвые буквы, пыль на старых страницах! Кость моего отца, плоть моего слуги, кровь моего врага — ничто ведь не сработало, ни вместе, ни по отдельности. И речи о том, что убийство раскалывает душу — это просто очередная страшилка для школьников.

Гриндевальд посмотрел на него, слегка наклонив голову, затем повертел ей: вправо-влево, вправо-влево... Словно ворона. Или ворон. Скорее, ворон — ворон опаснее. А Гриндевальд, определенно, был очень опасен.

— Ну и что вы рассматриваете? — вскинулся Волдеморт.

— Вас. Интересный экземпляр, очень. Так продвинуться в изучении темной магии... Пройти по пути бессмертия столь далеко — и так нелепо застрять перед важнейшим шагом.

— Да неужели? — почти прошипел Волдеморт. Бешенство сжимало кулаки до судорог, но драться было смешно и бессмысленно. Пожалуй, лучше послушать — даже сквозь пену злости ему казалось, что этот высокомерный паяц явился не для того, чтобы просто поглумиться над узником.

— Вы не ошиблись, — спокойно подтвердил Гриндевальд невысказанное предположение. — Хотя, скорее всего, не поверите. Мне жаль вашей силы. Силы вашей магии, красоты вашей страсти, если хотите, — растраченной так бездумно. Я сентиментален, знаете ли, и ценю незаурядных людей. Даже странно, что вы так и не догадались.

— О чем? — Волдеморт почувствовал себя сбитым с толку.

— Впрочем, для идеалиста вы слишком полны энергией, — не обращая внимания на вопрос, продолжил Гриндевальд. — Жажда кипучей деятельности подстегивает кровь, но наносит вред мыслительному процессу. Остудите голову, мистер Риддл, и прикиньте — так ли вы поняли ритуал?

Назидательность тона выводила Волдеморта из себя, но соломинка интереса продолжала крепнуть, вытесняя бурю обреченного негодования. Да и неотступная мысль о маячащей впереди петле слегка сместилась в сторону.

— Вы говорите так, словно пришли мне помочь, — еще бы убрать тоскливую ноту из голоса.

— А почему нет? Только вряд ли это можно назвать помощью. Я пришел указать на ошибку, но исправлять ее вы не захотите.

"Кишка тонка," — это не прозвучало, но неуловимо повисло в воздухе, вновь принеся раздражение.

— Да что вы знаете обо мне, — надменность гостя, как заразная болезнь, проступила и в голосе осужденного. Впрочем, он не заметил, а Гриндевальд без труда опознал свои собственные интонации и слегка кивнул — все шло так, как было задумано.

Каждая фигура, даже самая смертоносная, играет по правилам. Напиши эти правила, если можешь. Он, Геллерт, мог. — Я знаю о вас достаточно, чтобы предупредить. Скажите, вам действительно так хочется бессмертия?

— Не мне одному, — процедил Волдеморт. — Просто в нынешних обстоятельствах для меня это особенно актуально.

Неужто морочит? Зуд нетерпения раздражал все сильнее.

— Нет, я не стану морочить вас. Жертва, мистер Риддл. Все дело в этом. Что вы отдали за бессмертие?

— Я поочередно расстался со всем, что считал стоящим, — горечь в голосе проступила помимо воли.

— Работа в вонючей лавке? Место школьного профессора? Громкая родословная с фамильными цацками впридачу? Парселтанг? — Гриндевальд снисходительно улыбнулся, смахивая несуществующую пылинку с колена. — Полно ребячиться, мистер Риддл. Нет, самое ценное вы приберегли. Пожадничали, и я вас понимаю. Все еще хотите знать?

Напряжение в камере заныло пружинящей нитью, но Геллерт выдержал паузу, — он был уверен в прочности удавки.

— Да.

— Извольте. Любовь, мистер Ридлл. Ваша способность любить. Откажитесь от нее, и этого будет достаточно.

Ну конечно, он пришел поиздеваться. Смех вырвался из горла узника хриплыми толчками. Петля прочно легла на свое место.

— Зря смеетесь, — покачал головой Гриндевальд. — Вы меня, должно быть, не поняли. Не любить. Ничего. Никого. Никогда. Вам это кажется забавным?

— Пустым, скорее, — отплюнулся Волдеморт. — Бессмысленным. Слишком ничтожным. Ах да, вы же упомянули, что сентиментальны. Пожалуй, это вас несколько извиняет.

"Выхолощенный сноб. Лживая, паскудная тварь".

— А вы попробуйте, — нарушил короткую тишину Гриндевальд. — Но я вас предупредил — никогда, ничего, никого. Полный отказ, искренний и бессрочный. Я проведу вас через ритуал, и бессмертие будет лежать у вас на ладони.

Дверь закрылась за гостем плотно, но без грохота, и в наступившей тишине Волдеморт ощутил, что почему-то готов поверить.

Бессмертие лежало у него на ладони. И стоило сущий пустяк.