Дьяволы не мечтают (гет)

Долохов накинулся на еду так, словно все последние дни только пил — что вовсе не соответствовало действительности. Но тут было другое… Эта еда напомнила ему что-то давно и плотно не то что забытое — скорее, отправленное на задворки памяти и надёжно там спрятанное, а теперь вот внезапно вернувшееся. То ли детство, то ли дом, которого у него уже много десятков лет толком не было, то ли школу, которую он всегда вспоминал с ностальгией… Ивана вела себя идеально: молчала, и молчание это было лёгким. В какой-то момент она выставила на стол початую бутылку с прозрачной жидкостью и пару маленьких рюмок.

— Хотите сливовицы? — спросила она.

— Ух ты! — его глаза полыхнули. — Ну, вообще… вы — идеальная женщина, можно, я женюсь на вас? — пошутил он. — Всегда мечтал о такой!

— Обойдётесь, — рассмеялась она. — Я думаю, с вас и сливовицы хватит, — она налила ему полную, в край, рюмку, и половинку — себе.

— Жаль! — сказал он даже, кажется, искренне — и залпом выпил, не уронив ни капли.

Она присоединилась — тоже выпила залпом, выдохнула, сунула в рот кусок мяса и улыбнулась.

— А вы откуда? Я — в общем, чешка, а вы?

— Я-то? — он задумался. Сказать? Не сказать? Да какого дьявола…

— Я русский.

— Русский? — почему-то поразилась она. — Давно из России?

— Да я там даже и не был… родители уехали. Давно. Но я всё равно русский, — он засмеялся. — И мне очень хочется отблагодарить вас как-нибудь за этот волшебный ужин. Я сто лет не ел ничего подобного.

— М-м, — задумалась она. — Даже не соображу вот так сразу, что и придумать… а что вы умеете?

— Могу убить какого-нибудь вашего врага, — весело сказал он, — есть такие?

— Так, чтобы прямо убить — нет, — улыбнулась она.

— Ну… могу не прямо, — согласно кивнул он. — Или не убить. Что скажете — то и сделаю.

Она рассмеялась.

— А можете объяснить одному человеку, что он мне не нравится? Только без глупостей. Просто объяснить — и всё.

— Запросто, — кивнул он. — Сильно не нравится?

— Да он хороший, — запротестовала она, — правда! Просто немного навязчивый и никак не хочет понять, что он… ну, мужчина не моего романа.

— Объясню, — пообещал он, удивляясь про себя, насколько легко она приняла его предложение.

— Только не слишком… пожалуйста, не слишом фатально, — попросила она. — Просто чтобы он понял.

— Поймёт, — усмехнулся Долохов. — Гарантирую. Не бойтесь, останется цел. Я с ним просто… поговорю.

— Вот спасибо! — воскликнула она радостно. — Тогда приходите ещё как-нибудь… я, вообще-то, готовить люблю. Только съедать не всегда успеваю — а вы, я смотрю, отличный помощник.

— Вы серьёзно?

— Конечно! — кивнула она. — Вы так вкусно едите… я обожаю кормить кого-нибудь. Давайте будем с вами договариваться заранее — и вы станете иногда ко мне заходить. Не смотрите так, вы будете такой не единственный, — он засмеялась. — У меня половина коллег кормится… и пара соседей.

— Ладно, — изумлённо согласился он. — А где вы работаете?

— А у магглов, — отмахнулась она, — вам будет неинтересно… вы же живёте только в волшебном мире?

— Да, верно, — кивнул он и возразил, — но мне интересно. Расскажите? — попросил он.

— Хм-м, — она задумалась и налила им ещё по рюмке: полную для него, половину — себе. — Ну… я флорист. В одном модном магазинчике. Говорят, что флорист хороший. Ничего интересного, как вы видите, — она встала, присела на корточки перед плитой и заглянула… ну да, в духовку. Потом открыла дверцу — по кухне поплыл сумасшедший аромат выпечки, лимонной цедры и вишен. Она повозилась там, потом сказала: — Готово! — и отлевитировала пирог на плиту. — Чаю? — обернулась она к гостю.

— Когда вы успели? — поразился тот.

— Да вы почти полчаса мылись! — засмеялась она. — Остальное-то было уже готово, а пирог пять минут замесить и в печку… у меня чёрный чай, самый обычный, зелёный не пью.

— Зелёный? — очень удивился он.

— Ясно… ну и отлично, — улыбнулась она, убирая со стола пустые тарелки, а потом и соленья, и хлеб. Поймав его взгляд, она предложила:

— Хотите, заверну вам с собой что-нибудь вкусное? У меня много.

— Хочу! — с энтузиазмом кивнул он. — Спасибо.

— Да не за что, мне только приятно… чай, — она начала ставить на стол пирог, блюдца для него, приборы, сахар и наполненные уже чашки. — Осторожно, он очень горячий, — сказала она, отрезая первый кусок и кладя его гостю.

— Угу, — кивнул тот. Горячий пирог… надо же. Он откусил — обжёгся, конечно, но это настолько напомнило ему детство, что было даже приятно. Пах тот совершенно сумасшедше — а на вкус был ещё лучше…

Пока он ел — кажется, не слишком изящно, просто руками, а вовсе даже и не вежливо предложенной ложечкой — Ивана смотрела на него, улыбаясь и подперев подбородок руками. Взгляд был мягким и совсем не навязчивым, и чувствовать его было приятно.

— Вы мне нравитесь, — сказала она вдруг.

Он едва не поперхнулся последним куском и поглядел на неё удивлённо.

— Правда, — спокойно улыбнулась она. — Что вы так смотрите?

— Я… не знаю, как реагировать, — честно признался он. — Вы… не очень похожи на, — он запнулся, подыскивая нужное слово.

— На развратную женщину? — весело спросила она.

— Да, — с облегчением кивнул он.

— Я и не. Но сказанного это не отменяет: вы мне очень нравитесь. И мне хочется целоваться с вами.

Он вытер рот салфеткой и улыбнулся. Ивана пересела к нему на колени — верхом, лицом к нему — их лица оказались примерно на одном уровне, она закрыла глаза и коснулась губами его губ, обняв его за шею.

Поцелуй вышел сладким… Они целовались долго: он чувствовал её тело сквозь тонкую ткань футболки, и хотя гладил его страстно и горячо, но так и не попытался запустить руки к ней под одежду и коснуться её кожи — ему не хотелось сейчас спешить. Его, безусловно, очень влекло к ней, такой вроде бы обычной, но ничуть не похожей на тех женщин, с которыми он встречался, но то, что он чувствовал, казалось ему несколько большим, чем простое влечение, и Долохову совсем не хотелось потерять это большее, получив взамен всего одну, пусть даже и страстную, ночь. А желание он давно научился сдерживать… да и не двадцать лет ему, в конце концов, было.

Поэтому они всё целовались и целовались — он чувствовал её пальцы у себя на шее и в волосах, слышал, как сбивалось порою её дыхание, когда очередной поцелуй слишком затягивался — потом она вдруг немного отстранилась и начала целовать его лицо, касаясь губами кожи легко и нежно, и обходя его так глупо не залеченные им ещё в ванной порезы… Он чувствовал подставленными ей под спину ладонями, на которые она теперь опиралась, её позвонки и рёбра, и это ощущение пьянило не хуже сливовицы…

— Отнеси меня в комнату, — прошептала она, и он подхватил её на руки и понёс — она показывала дорогу, продолжая обнимать его за шею и гладить его лицо… Кровать в комнате оказалась узкой — она потянулась вниз, стянула с неё одеяло и кинула на пол — он опустил её на него и лёг рядом, улыбаясь и вглядываясь в её сияющие глаза. Она тут же перевернулась и лёгким жестом опрокинула его на спину — он подчинился и лёг, продолжая удерживать её за талию. Ивана склонилась над ним, потом вдруг словно вспомнила что-то и прошептала:

— Я обещала тебя полечить, — и вынула палочку. — Снимай рубашку…

Он снял — одним рывком — и опустился обратно, раскинув руки и отдавшись полностью в её власть. Она умела лечить — во всяком случае, порезы заживляла отлично; он с удивлением и восторгом понял, что эти её вполне утилитарные и ни разу не романтические движения возбуждают его сильнее, чем определённые специфические действия других женщин.

— Закрой глаза, — попросила она, и он послушался, хотя и с некоторым сожалением — которое, впрочем, быстро исчезло, уступив место неожиданной и совершенно непривычной неге, разливающейся по его усталому и возбуждённому телу от этих её вроде бы лёгких и едва ощутимых прикосновений. — Что ты делаешь? — прошептал он в какой-то момент, понимая, что уплывает куда-то и, кажется, скоро просто не сможет остановиться даже если того и захочет.

— Т-ш-ш, — отозвалась она, наклоняясь и снова его целуя. — Я тебя просто лечу… т-ш-ш…

Её губы исчезли, но скоро его лица коснулась её дивная палочка, а её рука медленно и нежно продолжала гладить его, похоже, уже вполне целую грудь. Почему-то ему совсем не хотелось двигаться — хотелось просто чувствовать её прикосновения, её саму, ощущать её запах, живой и не испорченный ни духами, ни вообще какими бы то ни было примесями… и почему женщины так любят всё это и не понимают, что нет ничего лучше, чем их собственный, настоящий и чистый запах? А вот она понимала…

Наконец, лечение было закончено, и она снова припала к нему всем телом — и снова прижалась губами к губам. Он застонал, обнимая её, притягивая к себе, и с наслаждением понимая, что на ней больше нет никакой футболки… Её грудь оказалась небольшой, но тяжёлой и мягкой — и практически идеально поместилась в его ладонь. Ивана тоже слегка застонала — стон был больше похож на громкий выдох — и подсунула свои ладони ему под затылок, укладывая его голову в них и целуя его глаза горячо и легко… Он вздрогнул от пронзившей его от этого нежности — по телу прошла мгновенная дрожь, а под веками вдруг собрались нежданные слёзы… Она прошептала что-то неясное — похоже, по-чешски — и вновь коснулась губами его век: он различал их кожей, кажется, даже рисунок её губ, чувствовал, как она целует его ресницы, как трогает самым кончиком языка брови… Не понимая, что делает, вообще уже ничего не соображая, он ласково прошептал её имя:

— Ванечка…

— Янушка, — поправила тут же она, — я Янушка, Тони…

— Янушка, — повторил он, мягко, по-славянски произнося это «ш». — Янушка…

— Т-ш-ш, — повторила она, — т-ш-ш, Тони… тихо… — она вернулась от его глаз к губам, целуя теперь и их так же легко и нежно, как только что веки. И он, привыкший к чему угодно — каких только женщин у него не было за всю его долгую жизнь! — растерялся перед этой огромной её нежностью, совершенно им не заслуженной и потому кажущейся словно немного ворованной — и от этого ещё более сладкой.

Он не понял, когда они оказались совсем обнажёнными — и как она умудрилась это проделать. Просто в какой-то момент она взяла его руку и потянула куда-то — и когда его пальцы коснулись жёстких волос, он почти испугался силы нахлынувшего на него желания. Она почувствовала и прошептала:

— Не бойся… иди ко мне, Тони… т-ш-ш…

Она скользнула вниз, ложась на спину — а он приподнялся и, наконец, обхватил её тело всё, целиком, и впервые за этот безумный вечер коснулся губами её груди. Она резко вдохнула и сжала пальцами его волосы — он застонал счастливо и продолжил, слушая её тело и дыша им… Потом подался вниз — и вдохнул, наконец, самый прекрасный и желанный сейчас для него запах на свете… запах — и вкус. Она задрожала и вцепилась в его волосы, потянув за них с такой силой, что ему стало почти что больно, прижимая его губы к себе — там… Ему всегда нравился этот вкус — такой разный у разных женщин, но этот — её — был особенным: от него голова кружилась, и терялись остатки разума… Он услышал стон — громкий и сильный, куда громче, чем её прежние — и сам застонал в ответ… её нога скользнула вдоль его тела, приподнимая его и касаясь живота… и не только…

…Они закричали разом — оба, в унисон… а потом она одним сильным движением притянула его наверх и обняла, то ли смеясь, то ли плача, и прижалась губами к его губам, целуя его и шепча его имя:

— Тони… Тоничек… Тони…

— Янушка, — прошептал он в ответ — и добавил почему-то по-русски, — маленькая моя… девочка…

— Девочка, — повторила она тоже по-русски — и, не дожидаясь вопроса, пояснила, — у меня бабушка русская… меня научили… но я его помню… плохо…

— Не важно, — смеясь, шептал он, целуя её лицо, солёное и мокрое то ли от слёз, то ли от пота, — не важно… Янушка… девочка…

Он вдруг подумал, что никогда, ни с одной женщиной не говорил в такой ситуации на своём родном языке… сейчас это казалось совсем не случайным, а очень правильным.

— Какая же я девочка, — прошептала она уже по-английски, — ну что ты… я давно уже взрослая, Тоничек…

— Не важно, — вернул он её же слова. — Всё равно… Да и… куда мне настоящую девочку… что я с ней буду делать?

— И правда, — рассмеялась она — он лежал на ней, опираясь на локти и гладя её щёки и волосы, а она обнимала его за шею и смотрела счастливо ему прямо в глаза. — Таким, как ты, нельзя девочек… Я не знаю, кто ты такой — но я совершенно тебя не боюсь. Даже не смотря вот на это, — она скосила глаза на его левую руку и прижалась щекою к предплечью.

С меткой.

Он замер, совершенно оглушённый — впервые в жизни он абсолютно забыл об этом своём украшении. Она вдруг взяла его лицо в свои руки и очень серьёзно сказала:

— Мне всё равно, кто ты. Ты даже не представляешь, что сделал для меня сегодня. Поэтому мне всё равно.

— Кто ты? — шёпотом спросил он, мгновенно поверив ей и закрыв для себя этот вопрос навсегда. — Кто ты такая, Янушка?

— Я — твоя девочка, — проговорила она по-русски — и продолжила по-английски: — Я всё расскажу о себе, если ты хочешь. Но завтра. Пока эта ночь не кончилась — я хочу просто любить тебя. Иди ко мне, Тони… эта ночь только наша. Твоя и моя.

— Твоя и моя, — повторил он и потянулся к её губам снова.

И те немедленно приоткрылись ему навстречу.