Гермиона Грейнджер и то, чем можно гордиться (джен)

То, что воскресенье не задалось, Гермиона Грейнджер поняла сразу же как проснулась, потому что проснулась она оттого, что кто-то громко стучал дверцами шкафов. Не успела Гермиона обрадоваться, что стук прекратился, как раздался грохот, который один в один напоминал звук от двигаемого по паркету стула. Это было уже слишком. Гермиона отдернула полог и убедилась в том, что подозрения ее не обманули: Парвати, одна рука которой была занята чашкой с чаем, волокла второй рукой за собой стул из одного угла комнаты в другой.

— Кажется, чары левитации проходят на первом курсе, нет? — кипящее раздражение Гермионы можно было бы потрогать руками, но Парвати не была бы собой, если бы ее это хоть на каплю смутило.

— Извини, — сказала она без тени раскаяния в голосе.

Гермиона бешено задернула полог, наколдовала вокруг себя незаконные принцевские заглушающие чары (это было почти предательство собственных убеждений, но дело не требовало отлагательств: обычные заглушающие чары все-таки заглушали не так качественно, как эти — еще одна вещь, которую Гермиона ни за что не согласилась бы признать в чужом присутствии) и издала громкий вопль бессильной ярости.

Стало чуть-чуть легче: настолько, что Гермионе, когда она вылезла из кровати, хватило выдержки удержаться от оглушительного хлопанья дверью в ванную комнату, хотя и с некоторым трудом.

Выйдя из ванной, Гермиона обнаружила, что лимит раздражающих звуков на это утро еще не исчерпан: Лаванда вернулась с разведки в больничном крыле. Лианны с ней не было (наверное, ушла переодеваться к себе), но Лаванда вполне справлялась за двоих. Право слово, это уже начинало нервировать! Дурное настроение Лаванды всегда развивалось по одной и той же схеме, независимо от того, что было причиной — обида, злость или горе. Сначала она плакала (этот этап мог быть растянут от нескольких минут до бесконечности — на третьем курсе у Лаванды умерла бабушка и она прорыдала трое суток), потом начинала ныть и раздражаться (как минимум несколько часов), а заключительным этапом становилось на редкость вызывающее поведение: Лаванда красилась в два раза ярче и одевалась в два раза откровеннее обычного и всем своим видом демонстрировала исключительно воинственный настрой и агрессию. На этом этапе она, как правило, ссорилась с очередным своим ухажером (навечно) или с Парвати (ненадолго), хотя последняя со временем выработала достаточно стойкий иммунитет.

Сейчас Лаванда уже не лила слезы и полностью перешла во вторую стадию: начала ворчать, раздраженно стонать и вздыхать. Тумбочка стоит неровно, на Рейвенкло учатся сплошные дебилы, даром что умники, а Гермиона слишком долго торчит в ванной, вообще-то она тут не одна живет, если что. Парвати являла собой живое воплощение непробиваемого спокойствия, а Гермиона без лишних слов схватила свое вчерашнее письмо и поспешила убраться из комнаты, поклявшись себе, что отныне никогда не будет пренебрегать чарами тишины на ночь. Пререкаться с Лавандой в таком состоянии — пустая трата времени, хоть и очень хочется. Урок, усвоенный еще на первом курсе.

Уходя, Гермиона успела услышать, как Лаванда сердито выговаривает Парвати, что та потеряла ее любимый крем для век. Гермиона не сомневалась, что он найдется через десять секунд в лавандиной бездонной косметичке, но Лаванда к тому моменту успеет придумать десять причин, по которым он там никак не должен был оказаться — по причине за секунду.

Все-таки стоит отдать должное — у Парвати железная выдержка. А может, все дело в особых ароматических палочках.

По воскресеньям завтрак был на три часа позже обычного, но Рон все равно никогда на него не ходил, предпочитая валяться в кровати как минимум до обеда. Войдя в Большой зал в гордом одиночестве, Гермиона с неудовольствием обнаружила, что Гарри снова уселся среди малышей. Очевидно, никакого чудесного ночного примирения не произошло. Ну и отлично, не было ночного — значит, будет утреннее. Гермиона решительно опустилась на скамейку прямо напротив Гарри, не забыв извиниться перед пухленькой второкурсницей, которую ей пришлось немного подвинуть.

— Доброе утро, Гарри!

Пустые надежды! Утреннему примирению осуществиться было не суждено, потому что вместо ответа на приветствие Мальчик-который-смертельно-обиделся встал и ушел, прихватив с собой огромный сэндвич. Сидя в окружении младшекурсников, которые после этой сцены уставились на нее любопытными глазами, Гермиона чувствовала себя круглой идиоткой. Будто бы снова вернулся позапрошлый год. Только тогда Гарри с Роном дулись друг на друга, а теперь Гарри дуется еще и на нее. И было бы из-за чего! Из-за Малфоя! Вот уж кто бы позлорадствовал, если бы знал, что из-за него знаменитая троица друзей рассредоточилась на две неравные части. Только вот Малфой счастьем вовсе не лучился, а совсем даже наоборот — Гермиона взглянула на слизеринский стол и обратила внимание, что Драко имеет вид крайне унылый и будто бы чем-то удрученный. Он смотрел в одну точку, не замечая Панси Паркинсон, которая пыталась ему что-то втолковать, а его синяки под глазами, наверное, можно было бы заметить даже с противоположного конца Большого зала. Гермионе подумалось, что Малфой бы неплохо смотрелся рядом с Лавандой, которой сегодня не помог вернуть цветущий вид даже ее хваленый лосьон из цветков папоротника.

В течение дня Гермиона и Рон предприняли еще несколько совместных и одиночных попыток поймать Гарри, но это так ни к чему и не привело. Мальчик-который-игнорирует-друзей за пять с лишним лет своих криминальных подвигов наловчился не только выслеживать других, но и скрываться сам, в том числе и от подельников, ускользая у них прямо из-под носа. В итоге Гарри окончательно смылся в Выручай-комнату (Рон и Гермиона не проверяли, но в этом не приходилось сомневаться) и даже не явился на ужин.

А после того, как Джинни задергала всех бывших членов Отряда Дамблдора с вопросом, не видел ли кто из них случайно Луну Лавгуд, стало очевидно не только где находится национальный герой, но и с кем.

— Ах, ну Лавгуд-то несомненно поддержит теорию «Малфой — неуловимый убийца»: достаточно безумно для того, чтобы ей понравилось. Будут теперь выслеживать его вдвоем, как Шерлок Холмс и доктор Уотсон, — голос Гермионы был до такой степени насыщен ядом, что профессор Снейп снял бы перед ней шляпу, если бы мог это слышать, но Рон сарказма не оценил.

— Зря ты так, Герм, — укоризненно сказал он. — Луна в жизни не назовет Малфоя убийцей. Она даже эту психованную Беллатрису оправдывала, мол, она не хотела, это все нарглы.

— Ну да, и у Малфоя наверняка тоже нарглы. А уж Волдеморт ими прямо кишит, с мозгошмыгами в придачу.

Рон болезненно поморщился, как всегда делал, если кто-то произносил имя Волдеморта в его присутствии, и строго посмотрел на Гермиону.

— Тебе не нравится Луна! — обличительно произнес он.

Обсуждение с Роном Уизли своего отношения к Луне Лавгуд был последним делом, которому Гермиона хотела бы посвятить остаток выходного, поэтому она решила, что проще будет не вдаваться в детали.

— Ох, — вздохнула она и торопливо добавила, заметив, что Рон уже открыл рот, чтобы попытаться что-то сказать, — послушай, я не хочу это обсуждать. Я знаю, что ты сейчас скажешь. Я знаю, что Луна хорошая девушка. Это личное, ладно?

— Личное? — изумился Рон. — Вы с ней, что — поруга…

— Боже, нет! Рон! Никто не ругался. Господи. Просто забудь, хорошо?

Рон не выглядел удовлетворенным ответом. Гермиона не сомневалась, что позже он попытается выведать подробности ссоры у сестры. Ее это не беспокоило: она никогда говорила о Луне с Джинни да и вообще с кем-либо. Да и нечего тут обсуждать — все, что Гермиона имела сказать по поводу морщерогих кизляков и прочих экзотических животных, она говорила Луне совершенно открыто.

Рон за прошедший год проникся к Луне большим уважением и изо всех сил старался быть ей хорошим товарищем. Гермиона знала — ему было сложно. Луна продолжала оставаться чокнутой Лавгуд, и Рон не мог не посмеиваться над ней иногда — и ужасно этого стыдился. Терзаемый муками совести, он был готов бросаться на защиту Луны со рвением верного рыцаря; он честно любил и уважал Луну, но воспринимать ее всерьез и не смеяться над ее фантазиями — не мог. Джинни могла — но не ее брат. Единственная из всех, Джинни могла быть с Луной по-настоящему свободной и искренней, единственная из всех, она не испытывала стыдливого чувства неловкости после бестактных и странных реплик подруги. Остальные в таких случаях молчали — потому что не знали, что сказать, а потом спешно продолжали разговор, усиленно делая вид, будто ничего не произошло, будто Луна ничего не говорила. Гермионе же никогда не удавалось удержаться от того, чтобы не прокомментировать очередную сумасбродную выдумку Лавгудов, несмотря на то, что друзья не одобряли эти бессмысленные споры: Луна была абсолютно непрошибаемой и любые доводы отскакивали от ее таинственной улыбки, как от стены, что заставляло Гермиону бурлить от раздражения, а атмосферу — накаляться сверх меры.

Как-то раз на одном из подпольных прошлогодних уроков ЗОТИ Чо Чанг вскользь, ни к кому прямо не обращаясь, обронила, что иногда людям лучше бы держать язык за зубами. Гермиона, да и все остальные, конечно, поняли, в чей огород это был камень. Это было оглушающе неприятно. Гермиона не привыкла, что ей так грубо — и до того похоже на Снейпа — затыкают рот, что девушка не стала тогда тратить время на раздумья. Снейп был предвзят — это все знали, а Гермиона была права — это тоже знали все, всем было ясно, что никаких морщерогих кизляков не бывает, что в саду Лавгудов не растет никакая клубника-оживика, исцеляющая неизлечимые недуги... Тогда Гермиона молча проглотила обиду и сделала вид, что не поняла намека Чанг. Ведь она была права, права, — это не она рассказывала глупые сказки, в которые никто в здравом уме не поверит! Как может Чанг — рейвенкловка! — осуждать ее за развенчание идиотских мифов и бредовых фантазий? И до чего некстати Гермионе тогда вспомнилось слово будто из прошлой жизни и застучало в голове рефреном: «зануда, зануда, зануда»…

— Ладно-ладно, — буркнул Рон. — Но ты ошибаешься насчет Малфоя! Все, молчу. Расскажи тогда, что еще за… ээээ… доктор Шелдон.

Гермиона обрадовалась смене темы и следующие полчаса были отданы посвящению Рона в подробности приключений магловского аврора Холмса.

В целом день прошел неплохо. Гермиона успела не только сделать все домашние задания (даже проект по трансфигурации) и войти, наконец, в свой прежний рабочий график безо всяких там осложняющих факторов в лице профессора Снейпа, но и примерить по просьбе Парвати свой будущий хеллоуинский наряд. Она осталась крайне довольна своей уже почти совсем готовой синей мантией и крайне недовольна Лавандой, которая весь процесс подгонки сопровождала сопением и бурчанием. Не очень-то хотелось сейчас возвращаться в спальню. Интересно, Лаванда уже перешла к заключительной стадии своей истерики или еще нет?..

Впрочем, проверка настроения соседки по комнате немного откладывалась, что давало Гермионе дополнительный шанс не застать кульминацию лавандиного брюзжания: сегодня снова была очередь Гриффиндора дежурить по школе. «Да уж, — подумала Гермиона, — замечательная картина складывается: ты так рада проводить время в библиотеке, в гостиной, в Выручай-комнате, да даже в коридорах — лишь бы не в собственной спальне. Маленькая бродяжка-Гермиона. Так держать, подруга!».

С тоской она подумала о своей уютной, тихой, замечательной комнате в родном доме. Комнате с большим зеленым ковром, на котором можно было валяться, словно на траве; с узкой кроватью, на которой она спала еще совсем малышкой; с книгами, перечитанными по сто раз; с письменным столом у окна, в ящиках — милые безделушки и стопка писем от Мелиссы, единственной подруги из магловской школы, которая давным-давно, еще до Хогвартса, магии и всего этого безумия, переехала, но все равно продолжала писать… Сколько раз Гермиона их перебирала — не сосчитать. От самых первых, написанных корявым почерком вчерашней первоклассницы, со смешными рисунками и наклейками, до последнего, пришедшего в тот август, в последний август ее магловской жизни. В этих письмах — глупые истории, глупые новости, глупые обещания дружить навсегда. Хранит ли Мелисса гермионины письма? Они больше не писали друг другу. Совы не должны летать к магловским девочкам. Гермиона звонила несколько раз — на каникулах, летом, но с каждым разом звонки были короче и труднее, и голос на том конце трубки — почти незнакомый. Кем стала сейчас Мелисса, тихоня со смешными косичками? Первой красавицей школы? Скромной пай-девочкой? Оторвой из уличной банды? Кем стала Гермиона, бойкая непоседа, девочка, которая всегда хотела знать больше других, стать лучше других? Узнали бы они друг друга сейчас, что сказали бы друг другу?

Ее прошлая жизнь — в ящике стола, в наивных детских письмах, сложенных в коробку из-под печенья. Волшебный мир, который так заворожил ее, одиннадцатилетнюю, яркими красками, пестрыми искрами, тыквенным соком в вычурных серебряных кубках — он здесь, вокруг нее, она внутри него, но ее дом — там, на зеленом пушистом ковре-травке, в маленьком двухэтажном коттедже. Там — ее память, фотографии в рамках над лестницей, родители, бестолковые приятели — вздорные мальчишки-хулиганы с соседней улицы, так похожие на... А здесь, в другом мире, — ее лучшие друзья, ее борьба, радости и заботы. Гарри так любит Хогвартс, так радуется каждый год возвращению сюда, Хогвартс стал его домом, настоящим, родным и единственным. Гермиона тоже любит старый замок, но это лишь волшебная школа, очередная школа — и только. Когда придет время, она расстанется с ней с ностальгией, но без сожаления. Когда Гермиона была совсем маленькой, она хотела стать волшебницей. И вот — она волшебница. Кем она хочет стать теперь?

Когда она приезжала домой на каникулы, вся магия, все ее приключения казались удивительным сном, и с каждым днем все сложнее было продолжать верить, что это все по-настоящему. Даже учебники казались просто забавными книгами, так странно и чуждо они смотрелись под холодным электрическим светом настольной лампы. Школьная мантия и волшебная палочка превращались под ним в дурацкий карнавальный наряд. Живоглот — просто кот, не купленный в волшебной лавке в переулке из сна, а обычный злой кот, который мог бы жить с ней с детства.

И только стоя на вокзале Кингс-Кросс, видя своими глазами надпись, которой не может быть, не должно было быть — «платформа 9 3/4», Гермиона избавлялась от чувства, будто она выдумала этот мир и себя в нем. Когда к ней подбегали друзья — радостный Рон, ликующий Гарри, — она избавлялась от чувства, будто не может очнуться от сна. Когда она видела недовольную мину Малфоя, который смотрел на нее свысока — такое презрение просто не может быть фальшивым, — она избавлялась от чувства, будто вокруг нее дурацкая костюмированная вечеринка.

Иногда ей казалось, что есть две Гермионы, Гермиона-волшебница и Гермиона-магла, но это неправда. Гермиона одна, это все — она одна, и ей так сложно, потому что нельзя, непозволительно, непростительно потерять и забыть ту, первую Гермиону, и невозможно бежать от второй.

Гермиона посмотрела на Рона, который бодро шагал рядом с ней, исполненный веселого стремления застать врасплох какого-нибудь незадачливого нарушителя правил, и совершенно не подозревал о том, как на самом деле подруга ему завидует. Рон не знал другого мира, кроме этого, ему не приходилось задумываться о выборе. Он узнавал о мире маглов из книг, как Гермиона могла бы читать о какой-то экзотической стране, в которой ей вряд ли придется оказаться, просто из любопытства. Его ничего не связывало с этим миром. Он не был вынужден круто менять свою привычную жизнь в одночасье и никогда не чувствовал себя предателем из-за этого. Его семья и все его воспоминания были с ним. Внутри него не было Рона-магла и Рона-волшебника. Был просто Рон Уизли, цельный, всегда на своем месте.

— Почему змееныши так редко попадаются, эх, в чем их секрет? — сказал Рон вдруг разочарованно. Они как раз проходили по слизеринским подземельям.

— Редко?

— Ну да. Я ради интереса веду статистику, знаешь. Какой факультет чаще разгуливает после отбоя. Лидирует Рейвенкло, на втором месте наши, а слизеринцы — на последнем.

Гермиона удивленно приподняла брови.

— Статистику?

— Я сначала думал, может они только в нашу очередь прячутся по норам. Но у Эрни тот же результат. Сама вспомни, когда мы в последний раз ловили слизеринца? Они как будто чуют! У них точно есть какой-то секрет.

Гермиона призадумалась. Действительно, слизеринцев после отбоя они видели в замке крайне редко.

— Почему сразу секрет! Ты не думал, что они просто соблюдают правила школы?

— Ха-ха-ха, Гермиона, сама-то в это веришь? Никто не соблюдает правила школы! Но даже на фоне хаффлов, которые на предпоследнем месте, и не так уж и отстают от наших, слизеринцы — настоящие паиньки. На пять хаффлов — один слизеринец. Это просто нелепо.

— Думаешь, профессор Снейп их лично учит скрываться от старост? — усмехнулась Гермиона.

— С него бы сталось. Но нет, тут что-то другое… Может, какое-то специальное заклинание или карта, как у Гарри…

— Ага, еще скажи, мантия-невидимка. Глупости какие-то. Скорее уж, они просто выходят позже. Или вообще утром. И в подземельях наверняка полно ходов, о которых мы не знаем. Профессор Снейп меня притащил вчера к своим комнатам — я вообще впервые там была, какая-то странная галерея.

— Ну прямо-таки кредит доверия! — хохотнул Рон. — Гордись, ты, наверное, единственная гриффиндорка в истории человечества, побывавшая в логове Снейпа. И наказание он тебе какое-то символическое придумал. Слушай, может, ты ему нравишься? — Рон уже откровенно ржал.

— Идиот, — беззлобно отозвалась Гермиона. — Еще что придумаешь?

— Ну а что! Снейп что, не человек что ли? Он так-то еще не старый. И умный. И ты умная. И не старая! Смотри, сколько у вас общего!

— Ага, — подхватила Гермиона, — смотри: профессор Снейп мужчина — и ты тоже. И у вас обоих прямые волосы. И вы чистокровные! У вас еще больше общего. Значит, Снейпу нравишься ты! А пауков он тебе давал, чтобы был повод завести беседу!

— Думаешь, мне надо быть настороже?

— Не то слово, Рональд. Берегись. Ходят слухи, что слизеринцы весьма изобретательны и коварны.

— Буду иметь в виду, Герм, спасибо, что предупредила. Чуть не попался в ловушку! Слушай, а с чего ты взяла, что Снейп чистокровный?

Гермиона озадачилась.

— Думаешь, нет? Он же декан Слизерина как-никак.

— Пф, и что, сам Сама-Знаешь-Кто вон полукровка — и ничего. Не факт, что Снейп чистокровный. И ни о каких других Снейпах я в жизни не слышал, кстати. Это не то чтобы доказательство, просто говорю.

— Может и так, — задумчиво сказала Гермиона. — Мне почему-то казалось… Черт, я даже не думала об этом! Ты ведь прав.

— Да может и чистокровный, кто его разберет, — сказал Рон, тем не менее явно довольный собой. — Просто не из известного рода. Или из другой страны. Какая вообще разница, плевать на него.

Разговор себя исчерпал, но мысль о нечистокровности профессора Снейпа Гермиону странным образом вдохновила. Казалось, это бы сделало его каким-то более человечным, понятным, земным. Человечный профессор Снейп! Ха-ха!

Гермиона и Рон вернулись в свою башню глубоко за полночь. Все уже разошлись по спальням и только одно кресло не пустовало. В нем сидел Гарри Поттер.

При виде вошедших он поднялся на ноги и неловко улыбнулся.

— Привет!.. А я вас ждал.

— Гарри! — воскликнула Гермиона. Рон молчал.

— Я хотел извиниться, — сказал Гарри. — Вел себя как придурок. — Он взъерошил волосы и немного нахмурился. — Простите?

— Ты и есть придурок, дружище, — заметил Рон. — Мы два дня пытались помириться с тобой. А ты бегал. Признавайся, кто тебе вправил мозги? Варил какую-то настойку мыслителя и надышался парами?

— Было бы неплохо иметь такую настойку, — сумрачно ответил Гарри. — Это все Луна.

— Луна! — воскликнул Рон и триумфально посмотрел на Гермиону взглядом «я же тебе говорил!».

Гермиона мысленно закатила глаза.

— Да, — продолжал Гарри, — она сказала, что мои мозгошмыги плодятся прямо на глазах. Заполонили всю комнату. Что так бывает, когда ведешь себя, как идиот. Ну, она не так сказала, но смысл был такой. Хотя про мозгошмыгов так и сказала… В общем, суть в том, что я идиот.

Настала очередь Гермионы бросать триумфальные взгляды. Рон в ответ закатил глаза отнюдь не мысленно.

Кажется, воскресенье все-таки задалось. Хотя технически был уже понедельник.