Кирие Элейсон. Книга 3. Выживая-выживай! (гет)

Эпизод 10. 1664-й год с даты основания Рима, 25-й год правления базилевса Льва Мудрого

(апрель 911 года от Рождества Христова)

Наступил апрель — самое благословенное время в Италии. Природа стряхнула с себя зимнее оцепенение, снова ощутив себя юной невестой, ведомой под венец горячим обольстительным солнцем. Сто долгих дней она безмятежно спала, но вот теперь, разбуженная жаркими поцелуями своего жениха, шла уверенно и гордо по хребту Апеннинских гор, разнося в каждый дом живущего здесь дивный коктейль ароматов вновь победившей жизни. Оптимизм, быть может наивный и зыбкий, без спроса заполнял душу каждого, кому в эти дни посчастливилось побывать в Риме и пройтись по его дышащим великой и святой историей улицам. По-утреннему розовые лучи все более раннего и смелого солнца первыми радостно встречали птицы, устраивая разноголосую, но удивительно стройную осанну наступающему дню. И радость от одного своего факта существования в этом несовершенном мире испытывал тот, кто послушно птичьему хору, спешил открыть ставни своего дома, впуская в пределы стен веселый солнечный свет и мгновенно пробуждающий запах сладкой выпечки, на которую со времен сотворения Рима были так горазды городские пекари. Смешно и нелепо было в такие дни оставаться дома и лишать себя удовольствия лицезреть улыбчивых горожанок, не по-зимнему крикливых и настойчивых торговцев, и возможности вновь, после долгого перерыва, расположиться за одним из вынесенных на свежий воздух столиков таверн, чтобы долго и со смаком пить волшебное тосканское или неаполитанское вино, нисколечко не заботясь о быстротекущем времени и оставляя вне своего сознания нескончаемые суетные дела.

Не заботясь о времени……..Об этом мог только мечтать Сергий, отчаянно цеплявшийся за каждое мгновение своей угасающей жизни в стенах папского дворца на Ватиканском холме. К инсульту, поразившему его, очень скоро, в силу неподвижности больного и благодаря дремучей неграмотности врачей и слуг, добавились проблемы с легкими и почками. Периодически его тело сотрясал долгий и беззвучный кашель, вследствие чего изо рта появлялась кровавая пена, а каждый стул давался ценой невероятных мучений. Он раньше всех, раньше премудрых греческих лекарей, раньше множества своих слуг, которые хаотически меняющейся толпой теперь постоянно присутствовали возле него, раньше своих, торопящих события, врагов, понял, что уходит. Уходит туда, где ждет его Судья, грозный, неподкупный и знающий про него все. Каким-то наваждением, кошмаром, дурным сном казались ему теперь последние полгода его жизни, по сути он не помнил ни лиц, им соблазненных, ни обстоятельств, при котором все это происходило, только что-то черное и гнетущее, как грозовая туча, возникало в его сознании, когда он силился вспомнить подробности своих последних дней.

Он пытался всматриваться в лица тех, кто стоял теперь возле его ложа. Слуги суетились, исполняя свои обязанности, время от времени ему давали пить какие-то горькие снадобья или просто воду и вытирали ему рот. Для всех для них он был сейчас, пожалуй, средством выделиться среди прочих своей добросовестностью и послушанием, дабы остаться при дворе следующего правителя. Увы, но Сергий замечал, как сразу менялось настроение и усердность слуг, когда посетители оставляли тех наедине с умирающим, и изменения эти были не в лучшую для него сторону.

А высокие гости, служители Церкви и светские правители, теперь толпились у него каждый день, подменяя друг друга и перед сдачей своего импровизированного поста обязательно напоминая сменщику его обязанность в случае понятно чего незамедлительно проинформировать. Верховный клир Рима и пригородов собирался у ложа Сергия теперь практически в полном составе, здесь были епископы и священники со всех концов Италии, присутствовали и кардиналы, среди которых Сергий с тихой грустью узрел моложавое лицо Гвидона , деятельного кардинала-епископа Остии, который, согласно традиции, являлся распорядителем Святого Престола в промежутке между понтификатами и, по всему, был готов в любой момент достойно исполнить возлагаемые на него историей обязанности. В начале апреля прибыл и архиепископ Равенны Иоанн, Сергий видел, как он беседовал с Теодорой Теофилакт, стоя в отдалении ото всех и периодически бросая взгляды на умирающего.

Муж Теодоры, граф Тусколо, казалось, совсем не замечал болезни папы. Ежедневно он отважно протискивался сквозь строй сочувствующих и чего-то ожидающих, и совал папе под рабочую правую руку разнообразные указы, касающиеся Рима. Только его одного с документами подпускал теперь к себе Сергий. Как только с ним случился инсульт, нашлось немало желающих и доброхотов подсунуть ему на подпись, пользуясь его беспомощностью, невесть откуда взявшиеся документы. Содержания этих бумаг Сергий не понимал и не хотел понимать, он с гневом прогнал хитрых холопов Церкви и Рима от себя и сделал исключение только для консула. «Даже если Теофилакт сейчас злоупотребляет моим положением, так или иначе все, что он задумал, пойдет на укрепление его власти. А не к тому ли мы с ним на пару стремились?» — рассуждал Сергий, и рациональное зерно в подобных мыслях, безусловно, имелось.

Вслед за служителями Церкви в Рим начали стекаться и представители высшей знати. Только Беренгарий Фриульский предпочел остаться у себя в Вероне, не ожидая, что Сергий даже в свои последние минуты сделает какие-то распоряжения относительно него самого и императорской короны. Зато в Рим приехали после долгого перерыва тосканцы. Сергий, даже в своем состоянии, поразился тягостным изменениям, произошедшим с некогда блистательным графом Адальбертом, который теперь выглядел немногим лучше, чем он сам — граф сильно сдал, заметно облысев и поседев, и от его всегда горделивой осанки остались одни смутные воспоминания. А вот супруга его Берта было по-прежнему прекрасна, и отнюдь не утратила энергии одним своим появлением в обществе вносить конфликты и интриги. Вместе с родителями приехал их старший сын Гвидо и дочь Ирменгарда, своей красотой заставившая удивленно измениться даже самые лицемерно-постные физиономии папской свиты.

Увидев Ирменгарду, Сергий со стоном отвернулся прочь. Ирменгарда была совершенно не похожа на ту, которую он тоскливо ждал все эти дни, но слепящая глаз юность и веселость ее щебечущего голоса моментально напомнили Сергию образ его последней любви. Ему никто не говорил, почему она до сих пор не появилась в Риме, Теодору он спрашивать не хотел в любом случае, а потревожить вопросом Теофилакта не решался. Слуги помнили его первые слова, которые он произнес, когда к нему вернулись силы, и пусть с недоумением, но выполнили его приказ. Однако, Мароции не было и по сей день, взгляд папы скользил и скользил по лицам стоявших возле него, и периодически умирающего охватывало отчаяние — почему, Господи, ну почему ее нет?

Лучиком счастья для Сергия стало появления Анастасия, который прибыл из Неаполя сразу, как только узнал о горестной вести. С того дня, Анастасий практически не отходил от постели своего учителя, только в его глазах понтифик видел искреннее сострадание и заботу о себе. Однажды папа попросил всех рядом толпящихся оставить их с Анастасием наедине. После того, как просьба понтифика была исполнена, Сергий, залившись слезами, поверг Анастасия в трепет:

— В последние дни свои откроюсь тебе, что ты сын мой, сын родной и единственный, и я прошу тебя, молись за меня, твоего грешного родителя. Храни в тайне сие и да не лишат тебя Небеса своего благоволения!

Время, казалось, остановилось в покоях римского епископа. Дни шли за днем, и очень скоро папа потерял счет часам и суткам. Ничего удивительного, все эти дни окна его комнаты были закрыты занавесками, чтобы, по слова лекарей, не усугублять болезнь легких, однако навряд ли постоянно чадящие факелы были легким папы более полезны, чем свежий римский воздух. Зато теперь в комнате умирающего царил вечный полумрак, не добавляющий оптимизма ни самому больному, ни всем тем, кто рядом с ним находился.

К исходу первой недели апреля состояние понтифика снова ухудшилось. Временами папа теперь впадал в кошмарные сны, где память извлекала и напоминала ему самые яркие эпизоды его завершающейся жизни. Сергий между тем понимал и отличал свое состояние и, наблюдая мелькавшие в его сознании фрагменты прошлого, опять же настойчиво просил того, в чьих руках была его жизнь, показать ее, ее, хотя бы на мгновение. Он спокойно и равнодушно вынес созерцание всех постыдных своих деяний, коих было, естественно, немало, в том числе, и в первую очередь, страшный Трупный синод, но каждый раз он ждал, что разум его сжалится над ним и перенесет его в сад Латерана, в жаркое лето четырехлетней давности, туда, где встретит его она.

Тем временем, пока Сергий боролся со смертью, высшие сановники Церкви и света, разумеется, не могли не начать схватку за освобождаемый трон Апостола Петра. 11 апреля архиепископ Равенны решился напрямую обратиться к умирающему. Встав возле него и заслонив собой ему весь свет, Иоанн заговорил:

— Ваше Святейшество, Святая кафолическая церковь денно и нощно молится за ваше исцеление и продолжение дел ваших, которые принесли немалую славу и пользу Церкви, Италии и Риму! Но ваше состояние внушает всем нам серьезные опасения и мы, заранее униженно прося прощения у вас, осмеливаемся узнать, не будет ли с вашей стороны каких-либо распоряжений относительно выбора преемника вашего?

Сергий внимательно оглядел Иоанна, припоминая подробности своего вынужденного пребывания в Равенне, и очень медленно и тихо ответил:

— Благодарю Церковь и Рим за заботу о рабе рабов вашем! Мне нечего желать, кроме того, чтобы выборы нового епископа Рима прошли бы в соответствии с законами, установленными Апостолом Петром и предками нашими. И да изберет народ Рима наидостойнейшего!

Иоанн не сдавался.

— Конечно, избрание главы христианского мира должно проходить в соответствии с традициями и законами Церкви и никак иначе. Однако выборы преемника Святого Петра в последние годы осуществлялись с нарушениями этих самых законов и приводили к смятениям в Риме и по всей Италии, к пролитию крови христиан. Руководствуясь этим и почитая вас, кафолическая церковь хочет узнать о ваших предпочтениях, ибо устами Вашими с нами сейчас по-прежнему говорит сам Господь и Апостол Его! Дайте же пастве своей ориентиры политические и …. нравственные!

— Церковь хочет знать мои предпочтения? Услышьте же их, люди!

Сергий возвысил голос, и присутствующие в покоях тотчас же приблизились к нему.

— Благословляю любого, кого выберет Рим и Италия…. Но только не Джованни да Тоссиньяно, — выдохнул Сергий.

Иоанн резко выпрямился и, едва сдерживая эмоции, поспешил прочь. За ним последовала Теодора. Их обоих нескрываемо злорадной улыбкой провожала Берта Тосканская и ее приближенные. Надо ли говорить, что супруга Адальберта сделала все возможное, чтобы все, кто в эту минуту находился в покоях папы, запомнили предсмертные слова папы и распространили их далее?

Между тем Сергий вновь впал в беспамятство. Все пространство перед его глазами окутало уже знакомое ему, едва пронизываемое слабыми зарницами, черное облако, обещающее новые галлюцинации. Сергий вглядывался в облако и удивлялся природе его происхождения и мрачной густоте его структуры. Внезапно облако рассеялось, и Сергий увидел подле своего ложа двенадцать человек в папских одеждах и с тиарами на голове. Сначала понтифик принял их за двенадцать апостолов, однако, вглядевшись в их лица, он узнал в них своих двенадцать предшественников, свидетелем возвышения которых он был.

Сергий переводил взгляд с одного епископа на другого. Покойный папа Иоанн Восьмой смотрел на него с осуждающей грустью, Иоанн Девятый шептал молитву за него, совсем близко от него стояли убитые по его приказу Лев Пятый и Христофор, они держали друг друга за руки, на которых Сергий с ужасом увидел кровоточащие порезы от ножей подосланных им убийц. Он быстро отворотил взгляд от их рук и начал искать Стефана, своего друга и учителя. Он, как и положено, стоял между Бонифацием Шестым и Романо Марином, но Стефан был единственный, кто не смотрел на него, он стоял, низко опустив голову, и Сергию показалось, что тот плачет. Сергий перевел взгляд влево и встретился взглядом с Формозом, старый папа, давний его ненавистник, смотрел на него немигающим с прищуром взглядом.

— Зачем вы здесь? — осмелился спросить Сергий.

— Мы ждем тебя. И Он ждет тебя, чтобы воздать тебе в должной мере, — ответил Формоз, и Сергий пришел в ужас, услышав собственный голос. Формоз говорил, передразнивая его, и тем, очевидно, напоминая, что именно Сергий четырнадцать лет назад осмелился подобным образом озвучивать вызванного на суд мертвеца и отвечать на брошенные против него обвинения.

Собственным криком Сергий вернул себя в сознание. Видение исчезло, и теперь вокруг него были только участливые лица слуг, склонившихся над ним. Вдруг слуги, густо стоявшие подле его ложа, начали подобострастно расступаться. К умирающему приближалась женщина с недавно рожденным ребенком на руках, при виде которых Сергию показалось, что все вокруг озарилось ярким солнечным светом. Вероятно, будь эта сама мадонна с младенцем Иисусом, понтифик не радовался бы более, чем сейчас, когда к нему подходила Мароция со своим сыном.

Слезы потекли из глаз Сергия — она пришла, она все-таки появилась, теперь и умирать не страшно, но, Господи, как же в такой момент хочется жить! Мароция наклонилась к нему и поцеловала его бессильную левую руку. Правой рукой Сергий погладил ее по голове, после чего поднес свою руку к лицу и глубоко втянул ноздрями воздух. О счастье, о чудо, он уловил и воскресил, тем самым, в памяти дурманящий аромат ее волос!

Сергий молчал, молчала и Мароция. Он так ждал ее, ему так много хотелось сказать ей, но даже в такую минуту он не мог это сделать, вокруг стояли слуги, благородные мессеры и дамы, и многие из них и без того уже начали удивляться, какую реакцию у папы вызвало появление молоденькой герцогини Сполетской.

— Храни тебя, Господь, дочь моя! Благодарю тебя, что ты вспомнила обо мне и прошу тебя, молись за меня, грешного, только ты одна знаешь, как велики грехи мои, — прошептал Сергий.

Мароция поднесла к нему своего маленького сына. Младенец крепко спал.

— Мой сын. Иоанн. Джованни. Рожденный в Крещение Господа нашего.

Сергий крестным знамением благословил младенца и тихо коснулся его прозрачных пальчиков. Мароция наклонилась к нему совсем близко.

— И твой сын, — сказала она и поднялась на ноги, возвращаясь в толпу стоящих возле папского ложа.

Среди присутствующих пробежал испуганный шепот. Нет, они не услышали ровным счетом ничего, просто многие из них решили, что умирающего постиг новый удар. Сергий едва-едва не выпадающими из орбит глазами смотрел на удаляющуюся Мароцию, которая держала на руках ЕГО сына. Все ужасы смерти и предстоящего суда в этот момент отступили от сознания Сергия. Он видел только своего собственного сына, ему так хотелось дотронуться до него вновь.

— Мароция, прошу вас подойдите ко мне с вашим дитя, — осмелился прошептать Сергий и умоляюще протянул к ней руку.

Она подошла снова. Папская свита все более недоуменно переглядывалась между собой.

— Пусть сын ваш, благородная герцогиня Мароция, послужит интересам Святой Церкви. Быть может,….. быть может, ему удастся замолить грехи отца и принести Церкви большую славу, чем ….чем….. Чем нам, — сказал, собрав все свои исчезающие силы, папа. Его истомленный мозг потребовал немедленного отдыха, и папа вновь погрузился в свои кошмары.

Очнувшись через полчаса, папа первым делом начал жадно искать в толпе герцогиню Сполето. Хвала Господу, она не покинула его, и папа не отводил от нее теперь своих глаз, кто бы к нему не подходил и чего бы от него не просил или не требовал. Мароция, смущенная этим и опасавшаяся лишних кривотолков, нашла повод заняться маленьким Иоанном, который находился в соседней комнате на попечении Ксении и, проснувшись, время от времени требовал внимания. Сергий слышал его голосок, и он звучал в его ушах симфонией рая, куда он ныне даже и не рассчитывал попасть. Он, собрав остатки энергии, начал в последние часы свои лихорадочно рассуждать о том, какой бы подарок сделать своему сыну на память о себе. Задача была трудной — ни деньги, ни земли ни в коей мере этому не подходили, папа уже склонялся к мысли о том, чтобы одарить Иоанна какой-нибудь священной реликвией из запасников своего дворца, как вдруг его разум осветился блестящей идеей.

Сергий потребовал, чтобы все присутствующие приблизились к нему, и срочно вызвал к себе нотариев и мистиков своей канцелярии. Долго ждать не пришлось, все поняли, что понтифик собрался с силами озвучить сейчас нечто важное, и сгрудились возле его ложа, а тем, кому не посчастливилось оказаться в первых рядах, по-птичьи вытягивали шею и приставляли ладонь к уху, надеясь запечатлеть в памяти его последние слова. Папа говорил медленно, но понятно и твердо:

— Волею Господа нашего я, его покорный раб, епископ Рима Сергий, викарий Христа и глава вселенской Церкви, повелеваю Матери церквей христианских, базилике Христа Спасителя, Господа нашего, в честь нового обустройства и очищении святых стен ее от прискорбных событий, произошедших в недавние годы, впредь именоваться Базиликой Святого Иоанна Крестителя, что на Латеранском холме! Приказываю волю мою изложить на пергаментах и кодексе, скрепить буллой Апостола и представить мне на подписание!

Сергий замолчал и толпа, подождав немного, с разочарованием поняла, что более ничего ждать не приходится. Практически все отходили от папского ложа, удивленно пожимая плечами и дивясь последнему капризу умирающего, которому, кстати, никто и не подумал возражать. Все ждали от него каких-либо назначений или, напротив, опал, многие надеялись, в том числе, все-таки услышать его предпочтения в плане выборов нового папы, но Сергий в последние свои часы решил заняться делами, по их мнению, прямо скажем не слишком первостепенными. Среди всех только Мароция Теофилакт, герцогиня Сполето, догадывалась, кому именно умирающий грешный папа сделал свой последний в жизни подарок.

Сергий Третий скончался 14 апреля 911 года и был похоронен в усыпальнице епископов в базилике Святого Иоанна Крестителя на Латеранском холме .