Безликие (гет)

Кап. Кап. Кап.

Вода падала с потолка, разбиваясь о поверхность пола, и этот монотонный звук жизни так раздражал, так злил, что Скорпиусу многое стоило просто держать лицо. А держать лицо нужно было — хотя бы ради Михеля, что валялся на полу со связанными руками и смотрел на него диким, звериным взглядом.

Да, страдания всегда обезображивают человека. Особенно страдания, нанесенные тем, кого ты знаешь, и чью меру жестокости не можешь вынести.

— Кто сказал тебе сделать это? — лениво, в который раз протянул Скорпиус, обратив взор на свои пальцы.

В маленьких порезах, опухшие, с синяками от избиения мягкой туши своего соратника, они выглядели довольно непрезентабельно, но завораживающе — ему нравилось рассматривать фаланги, саму кисть и ногти, а потом невольно вспоминать тонкие руки Лили Поттер. Такие ухоженные, белые пальцы, не знавшие ничего из того, чем был повязан он.

Это, право, почти злило. И, сжимая свою руку в кулак, он вновь обращал внимание на Михеля, видя, как тот ненавидит его.

— Все моя идея, — захрипев, Михель вдруг расхохотался своим сумасшедшим смехом. — Блять, Скорпи, неужели так трудно понять, что я просто пиздец, как тебя ненавидел? Какой день уже держишь, а поверить все не можешь.

Он опять расхохотался, и смех его в секунду перешел в жуткий кашель. Вместе с кашлем наружу хотели прорваться и его легкие, отчего с губ его то и дело спадала кровавая мокрота. Учитывая его здоровье, Малфой прекрасно понимал, что пыток он долго не выдержит, поэтому старался растянуть его страдания, как можно дольше. Стоило отдать должное Михелю — он никого не выдавал. Но это же не означало, что Скорпиус ему поверит?

— Ты тупой выродок, Михель, — буднично протянул наконец Скорпиус, посмотрев на него с долей отвращения. — Сам бы до такого не думался, да и не решился пойти против меня без покровителя за спиной.

Тонкие бледные губы сложились в полоску, а глаза его блеснули.

— Ведь ты же знаешь меня лучше всех, мы работаем в паре вот уже больше пяти лет. Так на что ты рассчитывал, а? — поднявшись с места, Малфой медленным шагом подошел к нему, и в лице его ни следа не осталось от былой язвительной веселости. — О чем ты думал, ублюдок, переходя мне дорогу?

Бессмысленные глаза напротив опять загорелись искоркой ненависти, но Скорпиус уже даже не видел его перед собой. Он вспоминал. Ведь, право, Михель был рядом с ним с первого дня в Хаосе — еще тогда, когда он был обычным выпускником Дурмстранга, без немецкой марки в кармане, он пришел к ним по наставлению Рабастана и встретил Михеля Розье.

Отчаянного туберкулезника, прожигавшего последние деньки в веселье, хохотавшего так, что содрогался каждый. Он был безумным зверем, который по-настоящему любил убивать, наслаждаясь, впитывая в себя каждый крик своих жертв.

Но тем не менее, он был верным псом, которому не было чуждо милосердие. Какая жалость, что Скорпиус не был склонен к душевным порывам?

— Знаешь, почему я до сих пор не использовал на тебе сыворотку правды или не попытался влезть в воспоминания? — медленно протянул Скорпиус, задумчиво поглядев вдаль. В холодных, сырых подземельях почти не было света, а тот блеклый, что лился из настенных факелов, не мог осветить даже пол под собой. Оттого атмосфера здесь становилась по-настоящему располагающей к тому, чтобы вывернуть душу.

— Не понимаешь, почему я тебя еще не убил?

Цыкнув, Скорпиус поднял валявшийся рядом грязный, носовой платок, который был перепачкан в земле и крови. Кривая улыбка изогнула его тонкие губы, когда он опять поймал полный ненависти взгляд.

— Понятия не имею, — холодно процедил Балдер, а потом разошелся таким свирепым кашлем, что казалось, что вот-вот наружу выпадут и легкие, и ребра, и само сердце.

Кровавая слюна падала на пол, пачкая его подбородок. И, склонившись, Малфой аккуратно провел платком по нему, размазывая грязной тканью последствия болезни, намеренно аккуратно, словно ему было не плевать, от чего именно умрет Балдер — от его рук или же от туберкулеза?

— Подумай, Михель, подумай, — медленно протянул Скорпиус, подняв руку, размазывая по платку кровавые слюни, — у тебя еще столько времени впереди.

— Да убей же ты меня! — яростно заорал Михель, поддавшись вперед, из-за чего цепи на кистях натянулись, стирая кожу.

Скорпиус улыбнулся.

— Смерть — большой дар, — встав на ноги, отвернувшись, бросил мимоходом Малфой. — Его еще нужно заслужить.

Он больше не смотрел на него, лишь развернулся и уверенно покинул подземелья, отчего-то сморщившись. Если бы здесь не было Михеля, он бы давно воплотил первый свой шаг, но сейчас все, что ему оставалось — это ждать и вынюхивать, всматриваться в то, что происходило вокруг него.

Тот, кто думал его убить, был идиотом. Разве можно его, его-то убить?

Ярость обуяла легкие, и Скорпиус и сам не заметил, как покинул Малфой-мэнор, и понял это лишь тогда, когда снег противно заскрипел под ногами. Ничтожный, белый, он становился черным от его ботинков и словно продавливался. В этом смысле Лили Поттер мало чем отличалась от него, и эта мысль почему-то развеселила его.

Лили Поттер была забавной. Да. Это было первое, что приходило ему на ум. Ему нравилось то, как смотрела она на него: этот взгляд отличался от того, что он видел раньше — люди, окружающие его, либо боялись Малфоя, либо думали, что могут использовать, из-за чего взгляд их выглядел соответсвующе заинтересованным.

А она смотрела на него так безразлично и даже холодно, словно не сама почти умоляла зацепиться за себя.

Поначалу это напоминало избитую комедию: он ломал ее наотмашь своими вопросами, сотрясал ее своим дьявольским смехом и вынуждал опускать глаза всякий раз, когда он глядел в ее глаза.

— Он насиловал вас, да?

Бросал он так спокойно и даже безразлично, чувствуя тупой, идиотский, вымученный интерес.

Потому что она отличалась. Потому что была совершенно непохожей на обычную дочку национального героя, выходца из респектабельной семьи. Она была поломана. Вдоль и поперек, он видел ее шрамы, которые мучали ее, искажали.

— Отчего ваши руки… такие? — бросала она всегда, не глядя в его глаза. Лили боялась. И между тем словно только и искала его — и это было очень-очень забавно. Еще никогда он не видел, чтобы кто-то с таким рвением стремился себя уничтожить.

Или?

— Люблю бои без правил, — меланхолично замечал он, как всегда садясь напротив.

На берегу Темзы было холодно: ветер, играясь с почти замершей волной, пробирался под мантию и оставлял свои следы в виде покрасневшей кожи, терявшей свою чувствительность.

Он не мог сказать, отчего приводил ее сюда — может, потому что в такое время года здесь никого не было, а может, потому что ему просто нравилось смотреть на увядание природы именно через призму полузамерзшей воды, но факт оставался фактом: он упорно приводил ее на берег Темзы и наблюдал, как порой зарывается пальцами она в оледеневшую землю, ломая их.

— Порой мне кажется, что вы страшный человек, — резко повернув голову, сказала она. И, право, в такие моменты, когда Лили Поттер смотрела ему в глаза, не избегая взгляда, ему казалось, что в ней определенно что-то было.

— Смеетесь, когда нормальный человек должен деликатно промолчать; молчите, когда другой бы стал говорить ни впопад. Вы словно вечно продумываете свои шаги и изучаете — не нападаете сразу, а ждете, когда человек наиболее уязвим, — ее дыхание сбилось, а грудь поднялась от дыхания. В такие моменты Лили Поттер была по-настоящему интересной и даже немного увлекательной, да.

— Вы же страшный человек, мистер Малфой? Вы же так и ждете момента, чтобы положить меня на алтарь своих целей?

Скорпиус поднялся. Резко и отрывисто, и от холода его суставы словно заскрипели. Он не чувствовал своих ног, не чувствовал своего тела, но язык — ему отчего-то так и хотелось, еле передвигаясь, рождать звуки.

— Не надо пытаться сделать себя жертвой, мисс Поттер. Ведь вы сами отчаянно искали со мной встречи. Вам же нравится, да? Нравится притворяться слабой, немощной, нравится, когда за вас все решают родители, чтобы потом исподтишка привязать к себе всех, кто оказал вам помощь, и под видом своей беспомощности играть ими, словно игрушками, все время напоминая о своем несчастье, а оттого привязывая их к себе еще крепче.

Скорпиус улыбнулся. Оскалился, обнажая зубы. Потому что ему нравилось — нравилось то, что он видел.

— Вы точно больная.

— А вы убийца, — резко поднявшись на ноги, бросила Лили, вдыхая воздух так отчаянно, словно она боялась упасть навзничь. — В своих боях без правил… вы же не просто избиваете соперника, а убиваете его, лишая любой надежды на реванш.

— И? Дальше что?

Двигаясь, словно хищник, он подходил к ней ближе, стирая грань между личным и правильным, а потом, ловя ее затравленный и какой-то отчаянный взгляд, подходил настолько близко, что мог разглядеть каждую трещинку на ее лице. В такие моменты она словно вся сжималась, и он видел ее травмы как на ладони.

Несчастная. Забитая. Затравленная Лили Поттер. Она так отчаянно желала его ужалить, что забывала прятать свои изъяны.

— Боитесь, что я лишу надежды и вас? — спокойно спросил Скорпиус, вынуждая ее резко отвернуть голову. — Боитесь, что не сможете меня использовать и играть мною так, как хотите? Прямо… как это вышло с Балдером, да?

Ее взгляд, скользкий, исподлобья, прошелся по нему с такой яростной мощью, что он не удержался и оскалился. Лили Поттер горела от внутренней ярости, и, прикусывая нижнюю губу, смотрела на него так выразительно, словно мечтала убить.

Словно мечтала, что он, а не она, прервет эти встречи.

Но вот Скорпиус опять приходил в назначенное время, ожидая ее после работы, вдыхая промозглый воздух, и выуживая из своих легких пар, не забывая щелкать зажигалкой, чтобы успокаивать свои нервы.

— Пошли ко мне, — тихо молвила она, и Скорпиус, что смотрел непрерывно в точку, словно отмер от звука её голоса и невольно обернулся.

Ее лицо, как всегда бледное и такое жертвенное, опять было повернуто словно в сторону, не глядя на него, и Малфой лишь пожал плечами. Он не знал, почему всегда соглашался на эти встречи; не знал, от чего ему так интересно было рядом с ней, но с каждым днем Скорпиус ощущал лишь одно: то, что принадлежало Лили Поттер, было словно его — эта богатая жизнь, эта роскошная квартира в центре Лондона, это уважение от звука одной фамилии — все это было его.

И он злился. Смотрел на ее комнату, изучал фотографии и злился. Раздражался все сильнее, когда она подходила к нему ближе, касалась его руки и невзначай заглядывала в глаза, словно прося о чем-то.

Скорпиус ненавидел ее. Правда, ненавидел. Оттого, наверное, хватал ее и всегда притягивал к себе ближе, чувствуя, как несчастное сердце начинало не трепетать, а вырываться из грудной клетки.

— Это же вы убили Балдера?

Право, ему это было даже неинтересно. Плевать. Убила или нет — ему все равно, Скорпиусу просто нравилось, нравилось вызывать в этом лице эмоции, нравилось провоцировать ее и делать наконец живой. Не застывшим изваянием, не полумертвым трупом. А ж-и-в-о-й.

— Я сахарная принцесса в розовых платьицах и с тугими косами… какое там убийство? — мысленно смеясь ему в лицо, отвечала Лили. Он видел искорки потешного веселья в ее глазах, видел страдания и потаенную грусть.

Оттого целовать ее было даже еще интереснее, чем кого бы то ни было до этого. Она не сопротивлялась. Но и не особо отвечала. Лишь под конец, словно оживая от ласки, Поттер начинала принимать эту игру, робко касаясь его плеча.

Сломанная. Искалеченная.

Скорпиус всегда это знал. Но понял насколько лишь тогда, когда прекращал свою инициативу и даже не смотрел на нее — потому что не мог. Потому что отчасти даже боялся увидеть в ее глазах такое знакомое, изученное от и до отчаянье и ненависть к себе за то, что так и не смог прорвать свои внутренние барьеры и рамки.

Скорпиусу было неловко. И он бежал из ее квартиры, словно раненый зверь, гонимый прочь воспоминаниями о своей прошлой жизни. А потом вернулся и увидел то, чего так боялся увидеть: валявшуюся на полу Лили Поттер, сжимавшую осколок в своих руках и смотревшую так отчаянно, что Малфой, право, начинал терять рассудок.

Потому что он не видел Лили. Он видел себя. Шестнадцатилетнего подростка в сером классе Дурмстранга, около разбитого окна — он сжимал осколок с такой болью и с такой яростью к миру, что был почти готов убить себя.

Осколок был у его вены. Но он не мог. Не мог просто взять и оборвать свою жизнь, не мог порезать эти чертовы вены, и Скорпиус рыдал, надрывно, дыша тяжело, сдавленно, бившись головой об пол от собственного отчаянья.

А потом его тошнило. И, казалось, что ничего хуже быть не могло — никакие пытки Рабастана не могли сравниться с тем ужасом, что жил внутри него.

Скорпиус бился головой. Методично, со стуком, выбивая из себя страх, словно приговаривая себе: «Возьми себя в руки, придурок. Сделай это, сделай!». И все равно не мог. Осколок не перерезывал вены. Он лишь становился очередным непониманием его слабости.

А теперь этим напоминанием стала она. И Скорпиус, правда, чертовски ненавидел Лили Поттер. Настолько, что готов был сам ее убить прямо здесь.

«Вставай!», — хотелось заорать ему.

«Поднимайся на ноги, идиотка», — почти кричал Малфой.

— Знаешь хоть, как вены резать? — лишь бросил он, намеренно безразлично, стараясь ярость свою забить где-то в сознании.

Знаешь?

Знаешь, что такое бессилие от осознания, что ты слаб настолько, что не можешь даже прервать свои страдания? Понимаешь, что значит проживать свою жизнь, не имея ни единой надежды на счастье? Ощущаешь ли это чувство, сравнимое с ощущением тотальной потерянности по жизни, когда для тебя закрыты все двери и когда совершенно некуда податься, не от кого просить ни понимания, ни банального принятия?

Знаешь?

Лили Поттер была забавная. Но лишь поначалу. А потом он начинал понимать, что она такая же — такая же, как и он. И ему это не нравилось, хотелось отмыться от ее присутствия, как от въевшейся грязи. Но он не мог. Не мог ни искать с ней встреч, не мог ни играть в эту игру.

Потому что она такая же. Потому что смотрела на него так яростно и одновременно отчаянно. Потому что в глазах ее он видел себя.

Лили Поттер больная. И он тоже больной. А жизнь порой бывает до убого избирательна в своих уроках — не потому ли она словно связала их, приговаривая: «Смотри, Скорпиус. Смотри в свое отражение и помни, из какого дерьма ты поднялся.

А потом мотай на ус: за эти годы не так и далеко ты ушел. У тебя не вышло жить по-нормальному, потому что ты — отброс.

Слышишь?»

* * *

Слышишь?

— Скорпиус!

Слышишь? Этот голос… писклявый, с нотками вульгарщины… он не мог ни спутать его ни с чем, и, обернувшись медленно, он почувствовал оцепенение. И даже, правда, забыл, что позади него стояла Лили Поттер.

— Скорпиус! — опять воскликнула она, и уже через минуту в нос его ударил терпкий запах дешевых духов, а щеку неприятно царапал искусственный мех.

Марта Новак обнимала его так страстно, словно мечтала его сломать в своих руках, а Скорпиус лишь думал о том, что все это пиздец как не вовремя. И что все это определенно подрывало его план.

Он молчал, оттого ее нашептывания напоминали скорее издевку судьбы, чем речь человека, и когда до него наконец дошло, что же именно произошло, Малфой резко схватил Новак за руки и оторвал от себя. А потом обернулся в поисках Лили Поттер, и увидел позади себя лишь пустынную безлюдную мостовую.

Что ж, так было даже лучше.

— Скорпиус?.. — опять протянула Марта, и в голосе ее на этот раз слышалась обида. — Эй!

Ее красный рот исказился от злобы, и теперь от слепого обожания и любви в этих потухших глазах осталось лишь с трепетом выбитая из осколков светлых чувств ярость. Она зияла, придавая взгляду некоторое безумие, но все это было так скучно и предсказуемо, что Малфой почти вздохнул.

— Зачем приехала? — облокотившись спиной о стенку обшарпанного дома, бросил лениво Скорпиус, тяжело дыша. Сложно. Как же сложно было играть в ту игру, что он развернул, потому что ведь каждый так и норовил сорвать его план.

— Это так теперь встречают старых друзей, а? — оскалившись, бросила Марта. А потом лицо ее вновь исказилось в странной эмоции трепетной нежности — эта перемена произошла всего за секунду, и Малфой сильнее напрягся, сдавливая в руке своей палочку.

— Mon chériМой милый! — воскликнула она, преодолев за секунду разделявшее их расстояние и обвила своими костлявыми руками шею.

Она смотрела на него с таким детским восторгом, что его, право, тошнило, и касаясь его, ластившись, словно кошка, Марта была столь отвратительна, что многое ему стоило не оттолкнуть ее. Но ведь Новак и была его прошлым. Она была той средой, в которой он вырос, вся Марта была лишь воплощением его реальности. Так имел ли он тогда право просто брать и выказывать ей презрение? Имел ли право смотреть на нее сверху-вниз?

Оскалившись, Скорпиус отвел взгляд, засунув руку в карман и нащупав зажигалку. Холодный металл остужал пыл, и он мрачно посмотрел в сторону, думая. То, что Марта последовала за ним, было хреново по двум пунктам: глупая, недальновидная Новак знала слишком многое о нем и из-за своей глупости могла начать трепаться. Но даже это не было настолько дерьмовым, как тот факт, что Малфой-мэнор официально принадлежал именно ей. Прознай кто об этом, а в первую очередь — она, то начались бы проблемы. Ведь это странно, да? Зачем наследник Малфой отписал свой фамильный дом… проститутке из Франции?

Скорпиус улыбнулся, схватив ее за ладони, и почти примирительно бросил:

— Ну и где ты остановилась?

— О, я думала побыть с тобой. Ты против? — на кривом французском молвила Марта, демонстративно оглядевшись по сторонам. В Лондоне в ноябре всегда было тоскливо и промозгло, и она едва хмурилась.

Чего хотела эта идиотка? На кой лад она вообще приехала сюда?

Скорпиус злился. Сжимая ее сухие, шершавые пальцы, он старательно выводил улыбку на своем лице, думая, черт возьми, думая.

Из всех он выбрал Марту Новак лишь по одной причине: она была полностью в его власти. Из всех людей в ее жизни именно от Марты он получил полное повиновение и подобострастие — все ее помыслы, все ее действия были совершены из-за него и для него. Поэтому он и переписал ей дом, чтобы что? Чтобы в случае чего все подозрения пали на нее? Или чтобы авроры не старались даже выследить его в поместье, ведь этим идиотам кажется, что в мире чистокровных бумажка об имуществе значила намного больше, чем кровь?

— Пошли, — холодно бросил он, резко отпустив зажигалку из руки. — Остановишься пока у меня.

Он вел ее вдоль лондонских трущоб, выбивая внешнее спокойствие и безмятежность, но голова его была занята мыслями. Появление Марты обязательно привлечет внимание к Малфой-мэнору, тому самому, где сейчас в подвале догнивал свои последние дни Михель, и, черт побери, это означало лишь одно — его нужно было устранить.

Но это было не то, что ему хотелось сделать, ведь Малфой специально поддерживал все это время в нем жизнь, чтобы… чтобы?

Малфой остановился. Посмотрел из-за плеча на скучающую Новак, что шла за ним, размахивая меховой накидкой, но была вынуждена остановиться. И, заметив его леденящий душу взгляд, она быстро поднесла ко рту большой палец и прикусила его, с некоторой тревогой взглянув на Скорпиуса.

Она не помнила. Конечно же, она не помнила, как сама подписывала бумажку о наследовании — Скорпиус уничтожил все ее воспоминания, все от и до. Он не оставил в ее памяти даже большей части того, что их когда-то объединяло в школе: все, что помнила Марта, это ощущение — ощущение близости с ним. Так не потому была так сильна ее привязанность? Не потому она цеплялась за него, словно раненый зверь, ведь ничего у нее не было — ни мыслей, ни воспоминаний.

Кукла. Безвольная кукла, что бегала на побегушках за ним в Дурмстранге, и ведь Малфою правда было ее жаль. Ровно до тех пор, пока она не стала вызывать в нем омерзение, пока ее дешевый парфюм не стал по-особенному врезаться в ноздри, а дешевый мех — мозолить глаза.

Марта всегда была лишь напоминанием — напоминанием о том, из какой трущобы он вылез. Потому, право, проще было ее презирать, чем жалеть.

— Мы пришли, — безразлично сказал Скорпиус, не убирая взгляда. И только лишь тогда Марта воровато приподнялась на носочки и взглянула поверх ее головы. Бровь ее дернулась вверх, а глаза сузились.

— Боже, ты предлагаешь мне остаться здесь? — она хмыкнула, картинным движением перекинув меховую накидку за плечо.

— Притоны тебе больше по вкусу? — с холодным оскалом поинтересовался Малфой, тут же отвернувшись, понимая, что не сможет спокойно выстоять ее очередную истерику.

Однако стоило ему взять за ручку своей двери, как скалится тотчас перехотелось. Кто-то был тут, в его комнате прямо сейчас, и, бросив быстрый взгляд на Новак, он аккуратно зажал палочку в правой руке, а левой едва слышно дернул за ручку. Дверь с мерзким скрипом медленно отворилась, и сквозь щель он явственно мог разглядеть силуэт, стоявший в центре комнаты, единственной, что здесь была.

— Скорпиус? — испуганный шепот Марты заставил вздрогнуть человека, и, когда он обернулся, то уже был под прицелом палочки.

— Черт, Малфой, где ты шляешься целыми днями? — недовольно пробурчал Андрас, словно даже не замечая палочки. А потом его взгляд прошелся чуть в сторону, и он в удивлении приподнял брови. — Марта?..

— Потом поприветствуешь, — холодно сказал Скорпиус, резко движением схватив Новак за руку и поволочив ее за собой на кухню. — Сиди здесь и не выходи, — безразлично бросил он, с силой хлопнув дверью, а потом наложив поверх нее пару заклинаний.

Единственный плюс коррекционного класса был в том, что почти все, кто оттуда выпускался, не умеют обращаться с палочкой. Марта была не исключением — лишь соответствием. «Так не потому ли жизнь за сто франков в день за одну ночь казалась ей проще? Что еще бы она могла?», — с какой-то горькой усмешкой подумал Скорпиус.

А потом, нацепив тотальное безразличие на свое лицо, он вальяжно сел на потрепанный диван, посмотрев сквозь Нотта. Его мысли были далеки отсюда, и, наверное, Андрасу по-настоящему казалось, что он его не видел. Но это была обманка. На самом деле Скорпиус наблюдал за ним и думал лишь об одном: а на чьей стороне Нотт?

И почему же Михель так бездарно выдал себя?

— Ты слышал что-нибудь о Михеле? — мрачно спросил Нотт, едва качнув палочкой. Он облокотился о стену с плесневелыми обоями, внимательно глядя на на него так, словно действительно думал, что сможет по одному только виду что-нибудь выяснить по лицу Скорпиуса. — Он пропал, Малфой, и на него это совершенно не похоже.

Скорпиус не повел даже бровью, продолжая безучастно смотреть словно сквозь своего нежданного гостя.

— И ты ничего не предпринимаешь, почему?..

Что, если на самом деле Михель выдал себя не просто по глупости, а от… незнания? Что, если в тот день в госпитале он с такой душевной простотой выпалил свои слова не от того, чтобы намекнуть на что-то Малфою, а оттого, что в голове его в прямом смысле творился хаос?

Ведь такое бывает, правда, бывает.

— Ты связывался с ними насчет Михеля? Просил их помощи?

Скорпиус слишком хорошо знал цену словам. И знали эту цену все, кто был рядом с ним — одно непрошенное замечание стоило его соратникам жизни. Рабастан лично расправлялся с самыми наглыми. Ему не нужна была сила, не умевшая подчиняться. Ему нужны были убийцы — отшлифованные, действовавшие по алгоритму. Лейстрейндж и его хотел сделать таким — все эти пытки были не подавление агрессии, а на подавление воли, и Малфой слишком хорошо знал цену своего статуса.

И Михель, он точно ее знал.

Так что, если на самом деле он и не выдавал себя, что, если это получилось само по себе? Вот, о чем думал Скорпиус Малфой все эти дни и вот, почему он его не убивал. Это было слишком интересно — что скажут они. И когда же заговорят о Михеле. Ведь очевидно, что только лишь одно могло бросить ему вызов — и это организация.

— Твою мать, Малфой, — Нотт сделал решительный шаг в его сторону, и в этот момент Скорпиус перевел резко на него взгляд и заставил его остановиться.

— Они ничего не говорят, Нотт. Им насрать на нас, забыл? А Михель… я займусь его поисками, — Малфой сложил губу в тонкую полосу, медленно, растягивая гласные, протянув: — Наш друг, наверное, опять засиделся где-то в притонах подле шлюх. С ним такое частенько приключается…

А потом запнулся, словно какая-то мысль осенила его. Притоны. Михель всегда останавливался только в притонах. Но был ли в этом смысл? Почему именно везде и всегда одни притоны?

Губы медленно растягивались, искажая его в диком оскале. Скорпиусу становилось отчего-то очень весело, словно всё, что окружало его, было настолько смехотворно, что становилось даже неловко: почему, черт возьми, его окружали одни долбоебы?

— Посиди-ка с Мартой, а я пойду поищу его в притонах, — буднично проговорил Скорпиус, поднявшись с места и оправив мантию.

— Но почему ты не сделал этого раньше? Так сильно был занят дочкой Поттера? — послышалось насмешливое позади.

На что Малфой лишь тяжело вздохнул. Не станет ли он, в самом деле, направлять идиотов на верные мысли? Ему насрать. Абсолютно.

Правда, было лишь одно, что заставляло его сильно думать. Кто был этим уродцем, что пошел на такое? Кто? И зачем, в конце концов?

Ответов на эти вопросы у него не было. Но они могли быть у другого человека. И, смотря на дверь, ведущую в дом Поттеров, Малфой не думал больше ни о чем: ему, правда, было интересно. А еще он кое-что хотел провернуть. И, о какая жалость, что для этого ему понадобится он.

Национальный герой, что, сидя в своем кожаном диване, смотрел на него так, словно только и ждал, когда Малфой пожалует к нему. «Что, думаешь, мне есть дело до твоего сочувствия?», — со злобой подумал Скорпиус, опять заметив эти искорки в глазах аврора. Ему было жаль. Ему, блять, было жаль! Право, нечеловеческих сил стоило Малфою просто не засмеяться.

— Мистер Поттер, вы уже поняли, кто вел на меня охоту? — буднично поинтересовался Скорпиус, так, словно каждый день любой прохожий заявляется к главному аврору страны и требует с него информацию.

— Конечно, — стремительно ответил мистер Поттер, — это были вы. Вы сами спланировали покушение на самого себя.

Ничто, совершенно ничто не дрогнуло в лице Малфой, когда он приподнял выразительно бровь, словно говоря:"Вы серьезно? Вы думаете, я вам поверю?».

— Шучу, — словно считывая все его эмоции, откликнулся Гарри Поттер. Он расслабленно откинулся на спинку дивана и внимательно поглядел на своего подопечного. До чего же выразительными были глаза национального героя, до чего же многое и одновременно ничего можно было по ним прочесть. — У меня недостаток информации. Очевидно, что вы скрываете свою личность, и, очевидно, что вы как-то связаны с одной группировкой… да, я думаю, это она провернула весь этот хаос в тот день.

— Группировка? — лениво поинтересовался Скорпиус. — Что же эта за группировка?

Гарри Поттер усмехнулся. А потом, почесав макушку, по-доброму улыбнулся.

— А я почему-то надеялся услышать о ней от вас. Ведь, кажется, что корни ее ведут в Марсель.

— Ну это уже совсем предсказуемо, — не удержавшись, бросил Скорпиус, что вызвало странный интерес у Поттера — он даже слегка наклонился в его сторону, — как что-нибудь плохое или нелегальное, так сразу Марсель. И какое же для вас невероятное счастье в том, что я прямиком из этих районов? Вам же так приятно такое совпадение фактов? Ведь с такой легкостью можно обвинить во всем меня… прямо, как получилось с моими родителями.

От вдохновения, что охватило его, он даже привстал. А потом, словно оправившись, Скорпиус сел обратно, слегка накренив голову. «Если вам жаль, мистер Поттер, то отлично. Я заставлю вас своей жалостью поперхнуться, потому что для меня она — ничто, кроме как инструмент давления на вас. Которым, будьте уверены, я воспользуюсь. Ведь вы так и направите впихнуть мне его в руки».

— Вы… — начал мистер Поттер, а потом осекся, задумчиво погладив свой широкий, слегка красноватый лоб. — …интересный человек.

— А вы — несправедливый. Лишь то, что я не по своей воле оказался заперт в этом городе и в этом обществе, вы ставите на мне крест. А ведь я пришел лишь затем, чтобы просить вашей помощи.

Скорпиус опустил на секунду голову, скрывая легкую ухмылку.

— Не могли бы вы показать мне видеонаблюдение с моей улицы в тот день? Хочу найти этого урода… ведь я решился обосноваться здесь до конца своих дней. А довольно неприятно знать, что кто-то ведет на тебя охоту, понимаете, мистер Поттер?

Задумчиво поглядывая на него, Гарри Поттер выглядел так, словно прямо сейчас пытался понять что-то столь значимое, отчего, право, и мог зависеть его ответ. И чем дальше они играли в эту игру, тем сильнее какое-то дьявольское веселье охватывало Скорпиуса.

Ему было смешно. Просто до чертиков, адски весело. Ну что за жизнь, а?

— Хорошо. Приходите через два-три дня. Я сделаю запрос уже сегодня, — от улыбки больше не осталось и следа, когда Гарри Поттер поднялся со своего места и протянул ему руку в знак прощания. — Так уж и быть, мы поймаем того, кто все это организовал. Будьте спокойны, мистер Малфой.

«Будьте спокойны вы. Недолго же вам осталось», — теплилась злая мысли в голове, когда спокойно выходил из комнаты. А потом, резко остановившись в коридоре, внимательно окинул его взглядом.

Он пришел в этот дом неслучайно. Ведь именно теперь наступало время увлекательных игр. И, всматриваясь вокруг в поисках какого-либо знакомого предмета, Скорпиус проскользнул взглядом по полуоткрытой двери в кабинете Гарри Поттера. Долго стоять здесь было нельзя. Потому, подойдя к коридорной нише, он схватил первый попавшийся предмет и быстрым шагом выскочил из дома. И только лишь тогда, распахнув свою ладонь, он увидел снитч. Старый, уже слегка ржавый, с выгравированными буквами «ГП», он поблескивал в свете тусклого осеннего солнца, и, усмехнувшись про себя, Малфой быстрым движением спрятал его в свой карман.

Даже если мистер Поттер и обнаружит пропажу, навряд ли он подумает на Малфоя. А если и подумает, то что? Скорпиус лишь пожмет плечами и скажет, что у него привычка с детства — воровать.

Малфой — игрок. Лихой, безапелляционный игрок. А игры порой стоят наших жизней.

— Да, Михель? — вслух бросил Скорпиус, глядя на своего товарища. Какой вид, какая картина! Михель выглядел окончательно сошедшим с ума, настолько бесноватый был у него взгляд.

— Ублюдок! Ебучий кусок дерьма! — закричал он, всем телом рванувшись в его сторону. Тщетно. Цепи лишь сильнее натянулись на запястьях, уничтожая кожу, заполняя комнату кровавым запахом.

Кровью здесь пропахло все. Когда-то давно Малфои держали в этом подвале вино, а теперь — полумертвецов. Ирония, да?

— Не злись, — сощурившись, пробормотал Малфой, отворив дверь самодельной клетки, которая с мерзким скрипом почти вывались из петель. — Кто знает, может твои страдания окупятся в загробной жизни? Поэтому постарайся нацепить на себя вид благодетеля и самой нравственности… так же, как это делают сильные мира сего, предчувствуя агонию.

Михель хрипло усмехнулся, сплюнув в его сторону сгусток кровавой мокроты.

— Интересно, не правда ли, что там, в этой загробной жизни? — задумчиво протянул Малфой, присев на корточки возле него. На секунду его взгляд словно расфокусировался, а воспоминания рекой смыли всю его спесь — почему-то он вспомнил свою мать. Она также отчаянно кашляла, смотря на него грустными глазами, и тогда Малфою казалось, что ничего страшнее не было. Когда забирали отца, он был здоров и мог еще улыбнуться напоследок сыну. Когда же от него уходила мать, она гасла на глазах, превращаясь из человека в труп.

— Смотрят ли мертвые за нами с небес? — опять ни к кому не обращаясь, спросил Скорпиус, но на этот раз поглядев на Михеля уже прямо.

От одного этого взгляда с него, казалось, словно сошла вся агрессия, и он больше не натягивал цепи, не пытался оплевать своего тирана. Михель словно почувствовал, что минуты его сочтены, и хотел провести их с достоинством.

— Если это так, — прохрипел Михель, на минуту зайдясь жутким кашлем, — то я постараюсь нагадить тебе, Малфой, из-за всех сил. Чтоб ты корячился от страданий в этой жизни, ведь смерть — это дар, который тебе не светит…

— Тебе не придется даже стараться, — мрачно усмехнувшись, бросил Скорпиус, поднявшись на ноги. — Потому что, когда ты окажешься на небесах, Михель Розье, ты поймешь, что больше уж меня страдать заставить нельзя. Я свое уже перевыстрадал.

Злая улыбка исказила его лицо, и Малфой, сжав палочку в руках, слегка наклонил голову. Убийство — это искусство. Насилие — это холст. Выберешь неправильную основу, и весь пейзаж станет обычной, жалкой дешевкой, не цепляющей взгляд.

— Почему? — вдруг застонал Михель, и из глаз его вдруг прыснули слезы. — Ну почему?! Ведь я ничего не делал, ведь я всегда был твоим соратником?

— Я не убивал тебя все это время лишь по одной причине, — холодно сказал Скорпиус, упрямо пытаясь поймать его глаза, что безумно бегали с предмета на предмет. — Мне было интересно, право, кто бы мог стоять за тобой? Ответ очевиден: это они. Только они могли дать тебе силы противостоять мне. Только вот… — Малфой цыкнул и спрятал за спину руку с палочкой, видя, как пугает она Михеля, как избегает он смотреть на него только лишь из-за оружия в руках. — Хаос жесток. И Хаос не оставляет после себя ничего — даже воспоминаний. Ты марионетка. Ты даже ничего не помнишь, твоя память чиста. А потому ты бесполезен. Твое сумасшествие — это лишь расплата за разрешение пользоваться собой. Ведь это не в первый год и даже не во второй, верно?

Михель замотал отчаянно головой, безумно глядя по сторонам. Казалось, что слова Скорпиуса словно проходили мимо его ушей, и чем сильнее нарастало его отчаяние, тем стремительнее он впадал в полудетское, бредовое состояние.

— Какая жалость, ты уже больше ничего не осознаешь, — тихо сказал Скорпиус, безразлично, совершенно равнодушно смотря на него.

— Нет, нет, нет… ведь я ничего?.. почему?.. ведь я ничего, совершенно ничего не дела-.

— Смерть — это дар, — холодно перебил Скорпиус, обездвижено смотря в его безумные глаза.

Михель замер. Может, что-то мелькнуло в его воспоминаниях, а может у него уже был выработанный инстинкт. Но он замер. Перестал двигаться вовсе.

— Но жизнь, — продолжал безучастно Малфой, медленно направляя на него палочку, видя, как на секунду вытянулось лицо Михель, — несомненно больший.

Как жалко, правда?

Что ты его потерял.