Ангел во плоти и святой узник (гет)

Закончив мысленную молитву и озвучив все пламенные просьбы, обращённые ко Всевышнему, вконец обессилевшая от всех переживаний, Консуэло вновь помассировала ладонь и пальцы руки, за которую её так безжалостно схватил начальник тюрьмы и в которой всё ещё ощущала небольшое онемение и неприятное покалывание, говорившее о том, что чувствительность скоро возвратится в полной мере и приняла решение лечь на кровать, жёсткости которой в сравнении с теми мягкими роскошными постелями, на которых ей доводилось спать ещё несколько дней назад в богатых меблированных домах, даже не заметила из-за поселившихся в её сердце тревог за будущее их дела, участь своего избранника и в несколько меньшей степени — собственное душевное и физическое здоровье.

Консуэло легла на бок, повернувшись не к стене, а к двери в свою камеру — но совершенно безотчётно, а не из соображений предосторожности на случай, если ночью к ней явится тот, кто обещал ей ад на земле, поджала ноги к животу, а обе руки подсунула под голову, всё ещё держа в тонких и бледных, ослабленных пальцах украшение из мелких бусин, что подарил ей Альберт и закрыла глаза.

Ей нужно было хоть немного отдохнуть, прийти в себя — иначе она не сомневалась, что сойдёт с ума. Да и к тому же — что ещё оставалось делать? Ведь вечер подходил к концу — близилась полночь. А в это время наша героиня неизменно готовилась ко сну — где бы ни жила, что бы ни происходило в её жизни, кто бы ни находился рядом с ней, что бы ни мучило её сердце и разум, так что можно было сказать, что Консуэло поступила отчасти бессознательно — по привычке. И подобное постоянство — как то, на что можно опереться в любых обстоятельствах, приверженность некоему режиму, соблюдение которого вносит спокойствие и некий порядок в мысли, оказывало несомненно благотворное воздействие на утомлённую тревогами, страхами и чувством безысходности душу всякого подобного, святого и праведного существа, коему довелось испытать и с достоинством выдержать все те потрясения, которые, казалось, одному человеку — а тем более, от рождения обладавшему таким чувствительным, нежным и сострадательным сердцем, чутким к любому движению души её возлюбленного и соратника, которую, казалось, чувствовала на расстоянии (и эти ощущения входили в неё так глубоко, что это невозможно было выразить словами, становилось её сущностью) — вынести просто невозможно.

Как только Консуэло опустилась на постель и приняла вышеописанную позу, все мысли ушли из её сознания и сон вскоре овладел ею. Консуэло словно оказалась в пустоте, где не было ничего — ни стен этой тюрьмы, ни её возлюбленного, ни её будущего мучителя, что может быть, явится к ней уже этой ночью и, застав Консуэло врасплох, полусонную, совершит насилие, ни всего другого, что пришлось пережить ей в своей странной судьбе и что ещё предстоит. Прошлое, настоящее и будущее исчезли и осталось лишь безвоздушное, беззвучное, бесцветное пространство.

И Господь миловал нашу героиню — в эту ночь хозяин крепости не приблизился к её каземату, а обход делали другие люди — его помощники, до того не видевшие Консуэло и не знавшие о том, что произошло между ней и владельцем крепости, но знавшим о характере и привычках этого человека, начальствующего над ними и потому могшие предположить его мысли и намерения в отношении этой молодой узницы.

Мельком посмотрев на спящую, не найдя в ней ничего примечательного — видимо, сочтя очередной женщиной лёгкого поведения или воровкой — а то и всё вместе, да ещё и цыганкой — что, несомненно, "подтвердило" их догадки и вызвало ещё больше отвращения и презрения к этой новой заключённой как к представительнице этому самому грязному и развратному на свете племени вечных бродяг, таких ленивых, что скорее умрут, чем согласятся зарабатывать на жизнь честным трудом, которых сейчас "развелось столько, что сам чёрт ногу сломит" и убедившись в том, что та дышит — удалились восвояси.

Они старались не издавать лишнего шума и наша несчастная Консуэло не проснулась от их шагов.