Те же и Платон: Поезд (гет)

— Яков Платонович, можно?

— Уже вернулись, Сергей Викторович? Заходите. Я вас, в лучшем случае, к концу рабочего дня ждал.

Сергей Лепешев, самый молодой из оперативников, с которыми обычно работал Штольман, был последней находкой Володи Сальникова, "младшим птенцом гнезда", действительно толковым и вдумчивым молодым челевеком, чем-то неуловимо напоминавшим Штольману сына. М-да, реши Платон пойти по его стопам, вот так примерно это и выглядело бы: Лепешев любил свою работу и очень серьёзно к ней относился, быстро учился, умел слушать и разговаривать с людьми, находить к ним подход.

— Я просто уже вчера вечером в Лодейное поле поехал, у меня там друг армейский живёт, заодно и повидались. Так что у следователя Свиридова я был с самого утра, просмотрел материалы дела Алексея Ильина, а потом и с самим следователем долго беседовал. — Лепешев выразительно поморщился. — Он всё никак не мог правильный тон со мной найти: С одной стороны, я от вас приехал, и поэтому хамить мне нельзя, а с другой — лезу я, молодой да ранний, в уже почти закрытое дело, вопросы ненужные задаю, а он, видимо, привык таких "наглых старлеев" дюжинами на завтрак есть.

— И много было ненужных вопросов? — уточнил, усмехнувшись, Штольман.

— Много, Яков Платонович. Начал я, как вы и посоветовали, с фотографий изъятых у Ильина драгоценностей и сразу обнаружил, что серьги с изумрудами как будто непарные, то есть довольно сильно друг от друга отличаются, так что это мне сразу бросилось в глаза. Камни одинаковые, а вот вязь, что вокруг, оправа, или как это правильно называется, у одной серьги гораздо красивее. Спрашиваю про это товарища следователя, а он мне, мол, ничего не знаю, в списке украденного эти серьги "Сударушки" с изумрудами фигурируют и пострадавший их опознал. Я уточняю, почему пострадавший, серьги-то, да и вообще все драгоценности, женские. И оказалось, что опознавал их профессор Олейников, а с его женой, которой эти драгоценности принадлежат, следователь по этому поводу вообще не разговаривал, потому что она в отъезде была. Так что вероятно, Ильин действительно над одной из серёг успел поработать, и это при желании несложно будет доказать. Но дальше больше: Драгоценности были похищены из квартиры Олейниковых, когда они уезжали к родственникам в Петрозаводск на новогодние праздники. Уехали они утром в четверг 29 декабря и вернулись утром в понедельник 2 января. Вечером в четверг соседка Олейниковых снизу, пенсионерка Сидорова В.А., слышала в квартире шаги и даже падение какого-то тяжёлого предмета. Поскольку она не знала, что Олейниковы в отъезде, это её не удивило. До того момента, пока похищенные драгоценности не всплыли у Ильина, следствие считало, что кража была осуществлена именно в четверг. Но Ильин приехал домой в Лодейное поле в пятницу пятичасовым поездом, в пятницу вечером и на выходные он действительно не был постоянно на глазах у матери и сестры, потому что пропадал в своей мастерской, и теоретически имел возможность съездить на проспект Ленина и обокрасть профессорскую квартиру, вскрыв дверь одним из своих инструментов, но в четверг вечером он ещё был в Ленинграде в общежитии. Следователь Свиридов сказал мне, что пенсионерка просто перепутала дни, возраст-то преклонный, с кем не бывает. Я по пути на вокзал заехал к Вере Александровне Сидоровой и ещё раз с ней поговорил. Она абсолютно уверена, что звуки из квартиры Олейниковых доносились именно в четверг, потому что в пятницу к ней приехала дочка и привезла троих внуков, которые оставались у неё до конца зимних каникул, и пока они у неё были, ей совершенно некогда было прислушиваться, да и не услышала бы она ничего, потому что дети весёлые и шумные. За всё время только и притихли, когда к ней милиция приходила по поводу ограбления соседей.

— Что за тяжёлый предмет упал, удалось установить?

— Да. Вор или воры, видимо по неосторожности, уронили и разбили в квартире Олейниковых массивную хрустальную вазу.

— Интересно... А что насчёт избиения Ильина в камере?

— По словам следователя, никакого избиения не было, парень говорит, что просто упал с верхней шконки.

— Всё понятно. Сергей Викторович, дело Ильина у Свиридова надо забирать и с другими его объединять.

— С какими другими, Яков Платонович?

— Я только за вчерашний и сегодняшний день нашёл двенадцать подобных краж в Ленинграде и Ленинградской области за последние полгода: везде очень профессионально открывали дверь отмычкой и, уходя, аккуратно закрывали за собой, везде брали только драгоценности, а прочие ценные вещи не трогали, и что интересно, везде, вроде бы случайно, разбивали какую-нибудь посуду — вазу, блюдо, графин и так далее.

— Подписывались, что ли?

— Определённо что-то в этом роде. Девятнадцать лет назад, когда мы с Володей Сальниковым ловили банду Щипачёва и Гришина, долго ловили, больше полугода, они в каждой обворованной или ограбленной квартире ковёр переворачивали или загибали. Но тогда это были не только кражи со взломом, но и грабежи, и разбойные нападения, бандиты приходили иногда и ночью, запугивали и связывали хозяев, избивали, если кто-то оказывал сопротивление. Бил в основном Гришин, он же вскрывал двери и даже сейфы, Щипачёв руки трудить, а тем более марать не любил, он разрабатывал операции и занимался сбытом награбленного, а ещё виртуозно запугивал хозяев, жуткие вещи говорил, особенно женщинам, так что они и пикнуть боялись. Доказать мы тогда смогли четырнадцать эпизодов, Щипачёв получил девять лет, а Гришин все пятнадцать и ещё три года ссылки, так что он только год, как вернулся. Ильина надо допрашивать подробно обо всех вещах, которые он для Щипачёва переделал, если сохранились эскизы, их нужно изъять, если нет — пусть рисует заново, как драгоценности выглядели до и после. Потом эти вещи нужно искать в списках похищенного, эскизы предъявлять потерпевшим. Насчёт клиентов, которых Ильину приводил Щипачёв — сдаётся мне, что большая часть из них подставные, стоит предъявить парню для опознания фотографии Гришина и ещё этой женщины, Марковой, которая мать мнимой Ольги Кавериной для моего сына должна была изображать. В общем, работы — как водится, непочатый край.

— Ну, лёгкой жизни никто и не обещал, — отозвался Лепешев.

Штольман кивнул и посмотрел в окно. Он-то как раз обещал Асе через три дня присоединится к ней в Ярославле, но из этого явно ничего не выйдет. Щипачёву и Гришину гулять недолго, но не доведя это дело до ума, он никуда не поедет. Эти двое были опасны двадцать лет назад, опасны они и сейчас. Когда от непонятной Платоновой поклонницы потянулась ниточка к Щипачёву, он всерьёз испугался за сына. Как хорошо, что Платон быстро заподозрил неладное, а потом поверил своей Марте и сделал правильные выводы. Как хорошо, что парень вовремя пришёл с этими выводами к нему. Как хорошо, что у Платона есть Марта, и поэтому Ольга Каверина, она же Ильина, несмотря на все свои достоинства не заинтересовала его ни на йоту. Плохо, что Ася не хочет ничего слышать о девочке. Володя прав, хотя он опять лезет не в своё дело, но о Марте с Асей надо разговаривать и разговаривать всерьёз. Он и собирался это делать во время поездки по Золотому кольцу, а теперь... Ася обидится не на шутку, потому что не хотела ехать одна, а он настоял. И разговаривать какое-то время будет очень сложно.

— Яков Платонович, — прервал его размышления Лепешев, — мать и сестру Ильина я привёз и поселил на служебной квартире, как вы сказали. Я их с вечера предупредил ещё, так что они сегодня днём уже полностью готовы были.

— Напуганы?

— По-моему, они рады и счастливы, что Щипачёву теперь до них не дотянуться. Если и боятся, то больше за сына и брата, чем за себя. Всю дорогу выспрашивали, что с ним будет.

— А ничего особенного не будет, — Штольман дёрнул подбородком. — Допросим по всем интересующим нас вопросам и выпустим под подписку. По делу об ограблении он явно свидетелем пойдёт, да и нафарцевать он за два месяца вряд ли много успел, там штраф или общественные работы за мелкую спекуляцию в худшем для него случае. Ещё и в институте благополучно восстановится. Надеюсь, что урок какой-то из этой истории он всё же извлечёт, потому что не должны наивность и доверчивость взрослого, пусть и молодого, человека граничить со слабоумием.

Дорога к памятнику на месте гибели самолёта оказалась нелёгкой. Ехать собрались всей большой компанией: кроме Риммы с племянницей, Платона и капитана Сальникова с Ольгой поехали и старшие Литваки, Надежда Петровна и Сан Саныч, с Тараской. Последнее решилось буквально ранним утром, когда свёкры с мальчонкой приехали прямо на автовокзал. Оля и возмутиться толком не успела, как Тараска уже обхватил её обеими руками, а свекровь сказала решительно: "Мы решили, Олюшка, раз уж ехать, так вместе, а то кто знает, когда ещё выберемся". В результате необходимая поклажа оказалась внушительной. Кроме провианта и воды на всех они везли с собой не только букеты цветов, но и приготовленную Ольгой цветочную рассаду и садовый инвентарь. Всё, что только возможно, Платон загрузил в свой рюкзак, предварительно вынув из него вещи, их возражений он и слушать не стал. Римма всё-таки надеялась, что рюкзак они с капитаном Сальниковым будут нести по очереди, но Владимиру Сергеевичу большую часть пути пришлось нести Тараску.

Автобусом они доехали до села Русские Тишки. От Русской Лозовой до места катастрофы было ближе, но от посёлка его отделял, по словам местных, густой непроходимый лес. От Русских Тишков они шли плоховатой, но всё же тропинкой по дну так называемой балки Доброй около трёх километров. Доброго в балке на самом деле было немного, тропинку, которой пользовались местные грибники, окружали бурелом и заросли крапивы. Римма уже не раз и не два мысленного поблагодарила Платона, буквально заставившего их с Мартусей несмотря на жару надеть спортивные костюмы и длинные носки, они теперь защищали не только от крапивы, но и, по крайней мере отчасти, от насекомых. Впрочем, комаров здесь было столько, что полностью от них не спасали ни припасённый Олей и щедро использованный одеколон "Гвоздика", ни побрызганный на рюкзак и прочие малочувствительные поверхности нашатырный спирт.

Платон и Мартуся были впереди, точнее, парень в тяжёлых, похожих на военные походных ботинках, вооружённый большой палкой как посохом, действительно шёл первым, а Мартуся — за ним, след в след. Метрах в десяти за детьми шествовал Сан Саныч, которой в резиновых сапогах и широкополой шляпе выглядел как заблудившийся в лесу рыбак. В оживлённых разговорах следовавших за ним женщин он почти не участвовал, за всю дорогу вставил лишь пару метких реплик. И наконец, замыкал их процессию капитан Сальников с Тараской на плечах. Ехать так высоко и важно мальчишке нравилось. Поначалу Олин сынишка почти всё время звонко и довольно забавно комментировал происходящее, но потом отвлёкся на то, что негромко рассказывал ему дядя Володя, и притих. На привале где-то в середине пути он заявил во всеуслышание, что теперь непременно станет милиционером. Оля ахнула и укоризненно взглянула на Сальникова, а он только руками развёл. "Ехал бы на пожарнике, так захотел бы пожары тушить", — сказал на это Сан Саныч, все засмеялись, и только Римма расслышала, как сидевшая рядом с ней Надежда Петровна вздохнула: "Отец ему нужен..." После этого Олина свекровь потихоньку стала расспрашивать Римму о Сальникове, но та мало что могла о нём рассказать. Уловившая часть этих вопросов Оля только сердито головой покачала, а на вопросительный Риммин взгляд шепнула: "Всё жениха мне ищут". — "И что плохого?" — вступила с другой стороны опять же шёпотом Надежда Петровна. — "Сколько ты будешь одна мыкаться? Никакой траур не навсегда. Мужчина же явно положительный, давно вдовый и к ребёнку добрый, причём по-настоящему, не напоказ. А что намного старше он тебя, так это даже лучше, больше будет любить". — "Ох, мамочки-и, — простонала Оля и затеребила кончик косы. Она всегда так делала, когда сердилась. — А о том, что он нас с Тараской от вас в Ленинград увезёт, вы не подумали?! И вообще, разве вы не видите, как Владимир Сергеевич на Римму заглядывается?" Надежда Петровна растерянно заморгала.

Да, капитан Сальников действительно на неё... смотрел, это Римма ещё в поезде заметила. Взгляд был живой, внимательный и заинтересованный, изучающий, иногда — чуть насмешливый, иногда — почти восхищённый, но нисколько не навязчивый, не липкий. Хороший мужской взгляд, от которого хотелось... причёску поправить, что ли? Да, это было сейчас не к месту и не ко времени, не станет она принимать ухаживания на глазах у детей и прочих неравнодушных свидетелей, не в её это правилах, а кроме того, за последние пару дней столько всего произошло, прошлое нагнало и встряхнуло её с такой силой, что ей не флирта хотелось, а в себе разобраться. Но Владимир Сергеевич ничего не знал ни о её правилах, ни о некотором смятении, ни о том, что он "хороший мужик, но не тот", он смотрел, улыбался, если она перехватывала его взгляд, и выходило, если уж совсем честно, что и внимание ей его приятно, и сам он симпатичен. Так что поразмышляв немного и даже рассердившись на себя за нерешительность, Римма в кои-то веки решила ничего сейчас не решать. Через два дня Сальников уедет к дочери в Севастополь, и встретятся ли они в Ленинграде снова, неизвестно. А вот если встретятся, тогда видно будет.

После привала они шли по балке ещё с полчаса, после чего балка закончилась пологим подъёмом, тропинка взобралась по склону, и люди оказались на огромной вырубке. Тут и там, где упали обломки, ещё виднелись обгоревшие пни, но уже поднимался и пышно разрастался вокруг молодой орешник. Здесь наверху было суше и жарче, чем в балке, редкие клочья облаков оттеняли небесную синеву, окаймлявший вырубку лес казался чёрным. Там, где две стены леса сходились почти под прямым углом, тропинка свернула, разрезая этот угол пополам. Разговоры невольно затихли, стали неуместны, каждый молчал о своём, только воздух звенел от насекомых и, кажется, немного от напряжения. Римма не увидела памятник издалека, она уже дважды споткнулась и теперь вынуждена была смотреть под ноги. Просто шедшая впереди Оля остановилась, так что и ей самой пришлось остановиться тоже. Но спросить она ничего не успела, Оля шагнула в сторону и молча повернулась к ней. Римма скользнула взглядом по застывшему лицу подруги, по её рукам, сжимавшим кончик косы. Посмотрев вперёд, увидела, как снимает шляпу Сан Саныч, как Платон протягивает Мартусе руку и как девочка прячет лицо у него на плече. Серый обелиск, просто надгробный камень, острый, направленный в небо угол, белая табличка, неразличимая на солнце надпись. Пришлось пройти вперёд, чтобы прочитать, и она не споткнулась, хотя под ноги больше не смотрела. "Священную память о вас сохраним навсегда..." Странная надпись. Почему так? "А почему нет, сестрёнка?" Пусть без имён, их слишком много, но нельзя же так бессодержательно! Память о ком, о чём?! Римма поняла, что плачет. "Ты знаешь, о ком, Риммуль. Тебе вообще не нужно ехать сюда, чтобы оплакивать и помнить. Никому из тех, кто сейчас здесь, не нужно..."

Подошли, обнявшись, Марта с Платоном, встали рядом. "Риммочка, они здесь? Мне кажется, они не здесь..." — прошептала девочка, зажмурилась, глубоко вздохнула, а потом посмотрела в небо. — "Они везде, малыш, — Голос Платона звучал более низко и хрипло, чем обычно. — В первую очередь, в тебе самой..." — "Камень хлипкий," — проскрипел где-то за плечом Сан Саныч. — "Лет десять точно простоит, — отозвался Платон. — А потом новый поставим". Молодец, подумала Римма, ну, какой же ты молодец! Я не знаю, кто тебя нам послал, но... спасибо.

— ... Яков Платонович, хорошо, что вы ещё не ушли! — По лицу Лепешева Штольман понял, что уже и не уйдёт. Парень был явно возбуждён, даже его волосы были взлохмачены, как будто он только что пятернёй по ним прошёлся. Платон тоже так делает, когда озадачен, м-да. — Я внизу был, когда позвонили из Калининского УВД. Щипачёв убит, на квартире у Татьяны Марковой в Финнском переулке. Это тот адрес, который давала вашему сыну Ольга Ильина.

— Я понял, Сергей Викторович.

— Сама Маркова в тяжёлом состоянии. Убийца — Гришин, он тоже ранен, но относительно легко, сдался приехавшему наряду милиции. Судя по всему, он застал свою любовницу со своим сообщником. Следователю он сказал, что разговаривать будет только с вами. Вы поедете? Можно мне с вами?

— Не возражаю. Машину организуйте...

Штольман встал из-за стола и отошёл к окну. Что ж, получается, всё закончилось. Гришин расскажет всё, что знает, он и в прошлый раз не молчал, это Щипачёв исходил ядом и крутился, как уж на сковородке. Впрочем, Гришин может не знать каналов сбыта и тайников, но это уже детали. Единственный вопрос, который его по-прежнему очень интересовал, это как эти двое вышли на Платона. Хотя Штольману казалось, что он знает ответ. Сын был просто поразительно на него похож, а на него, каким он был двадцать лет назад, когда ловил банду, парень был похож ещё больше. Встреть его на улице Щипачёв или Гришин, не усомнились бы... Отпуск подписан, два-три дня на основные допросы, и он будет свободен и действительно сможет догнать Асю в Ярославле. Даже не верится.

Совершенно умаявшийся Тараска спал поперёк кровати. Сан Саныч уехал на рынок за фруктами, с дядей Володей они расстались ещё на автовокзале, до ужина он собирался привести себя в порядок и переодеться. Платон с час назад ушёл на переговорный пункт звонить отцу. Риммочка с тётей Олей и Надеждой Петровной готовили этот самый поздний ужин, а Марта им помогала, лепила вареники с вишнями. Вот только волосы опять растрепались и упорно лезли в лицо, так что пришлось оторваться от этого увлекательного занятия и пойти в ванную комнату причесаться. Мартуся провозилась минут десять, переплетая косы, а возвращаясь, услышала из кухни обрывок разговора, для неё не предназначенного.

— ...Вы где такого парня взяли? — вздохнула Надежда Петровна. — Золото же, а не парень... Тьфу-тьфу-тьфу! — Женщина отчетливо постучала три раза по дереву.

— Там где они взяли, там больше нет, — немного ехидно отозвалась тётя Оля.

— Только со свадьбой не тяните, — продолжила гнуть свою линию её свекровь. — Никому это не надо, чтоб молодых мариновать.

— Мама, вам волю дай, вы б всех и сразу переженили, — фыркнула тётя Оля.

— Марте ещё шестнадцати нет, Надежда Петровна, — ответила как-то немного напряжённо Риммочка. — Всему своё время.

— Когда у кого-то всё так ясно и просто, как у этих двоих, то надо жениться и дело с концом...

— Ну, вот откуда вы знаете, что у них просто? — поинтересовалась тётя Оля. — Я её спрашиваю: "Жених?", а она говорит: "Нет, не жених..."

— Кто говорит? — ужаснулась Надежда Петровна.

— Так Мартуся же!

— Господи, да что ж ей надо-то?!

— Ну, это же не всерьёз было, — вступила Риммочка.

— А парень-то понял, что не всерьёз? А то так и пробросаться недолго...

— Что вы, мама, Римму пугаете? Кто ж тут бросается? Марта ведь на него только и смотрит! Просто рано им ещё, ра-но.

— Вот что ты мне "ранкаешь"? А то я не помню, как вы с Костиком уже в детсаду пожениться договорились?

— Ага, договорились два пупсика на горшках! Мы ровесники были, так легче намного. А ребятам сложно, мама, потому что Платон старше...

Последние реплики Мартуся слушала, не слыша. Она замерла, почти забыв дышать. Комок в горле был, как кусок сосульки — острый и ледяной. Почему она так сказала? Что на неё нашло? Почему она сказала "Нет", если он сказал "Да"?! Ещё и, кажется, смеялась вместе с Риммочкой... Конечно, это было не всерьёз, и Платон ничем не показал никакой обиды, но он и не мог ничего показать!!! Он взрослый и гордый. А если просто представить, что всё произошло бы наоборот: её "Да" и его "Нет", что бы с ней сейчас было? Да конец света был бы для глупой-преглупой рыжей девочки. И никто и ничто не убедило бы её, что это не всерьёз.

Позвонили в дверь. Надо идти открывать, но... если это он, что она ему скажет? "Мартуся, открой, это Платон, должно быть!" — крикнули из кухни. От двери в ванную до входной двери в маленькой прихожей было буквально три шага, но чтобы сделать их, ей понадобилось чуть ли не сто лет, поэтому, когда она уже шарила пальцами по старому заедающему замку, позвонили снова, потеряв терпение.

Платон понял, что что-то произошло, едва увидев Марту, открывшую ему дверь. Она была бледной, почти как сегодня у памятника, и чем-то ужасно напуганной. Да что могло случиться за этот несчастный час, пока он звонить ходил?

— Это ты, — сказала девочка еле-еле, как будто и не ждала его уже. Хотела ещё что-то добавить, но не смогла, только отступила в сторону и махнула рукой, проходи, мол.

Платон шагнул прямо к ней и ухватил за плечи, потому что ему показалось, что она сейчас упадёт. Марта уже падала один раз в обморок в его присутствии, когда зимой ангиной болела. Он приходил её навестить и девочка зачем-то непременно его проводить захотела. Он пытался ее отговорить, но она упёрлась, вышла в коридор в халатике, и пока он зашнуровывал ботинки, вдруг качнулась к стене и стала сползать по ней, он едва поймать её успел. То есть не совсем успел, на пол она не упала, но лицом о стену всё равно ударилась. Так что сейчас он сразу её подхватил на всякий случай, и получилось это резко, грубовато даже, чёрт. Платон потянул всхлипнувшую Марту к вешалке, усадил под ней на тумбу, отпихнув в сторону рыбацкую шляпу Сан Саныча. Сам присел перед ней на корточки, спросил хрипло:

— Ты чего, малыш? Что случилось-то?

— Я... Мне... — продолжила нагнетать Марта, перевела дух и наконец выдавила: — Ты на меня не сердишься?

— Я? — изумился он. — Нет. А должен? Ты что-то натворила в моё отсутствие?

— Я что-то натворила в твоём присутствии, — пробормотала девочка, озадачив его ещё больше.

Вот бы где проявить сейчас чудеса дедукции, но ничего даже отдалённо объясняющее её состояние ему в голову не приходило, поэтому он просто спросил:

— Что ты натворила, малыш? И когда?

— На перроне, когда мы с тётей Олей встретились... — Марта была настолько убеждена в глубине и тяжести своей вины, что даже глаза на него не могла поднять. С ума он с ней сойдёт, честное слово. — Ты должен знать, что всё это не всерьёз, потому что всерьёз... — Она замолчала, но потом подняла всё-таки голову и упрямо закончила, глядя на него: — Всерьёз я бы никогда тебе не отказала.

Он понял. Смеяться было ни в коем случае нельзя, но не улыбаться было невозможно, настолько огромным было облегчение. Это Марта о том, как в ответ на вопрос Ольги Литвак "Жени-их?" они разошлись в показаниях. И что это ей... навеяло, ведь два дня прошло уже? Вообще-то её решительное "Нет" действительно его тогда царапнуло, не без этого. Но обидеться на девочку за это всерьёз, это ж каким надо быть самовлюблённым идиотом. Платон поднялся на ноги и потянул Марту за собой. Просто он постоянно забывает, какая она ещё... маленькая, и что всё это у неё в самый первый раз. Забывает, потому что она бывает и взрослой, и мудрой, и удивительно проницательной, такая вот многоликая Марта. Лик свой она сейчас уткнула ему в футболку, хорошо хоть он переоделся, прежде чем идти звонить. И вот как её можно не обнимать? Обнимать, конечно.

— Ты понял? — выдохнула она ему куда-то в солнечное сплетение. Слышно было плохо, но он догался.

— Понял, малыш.

— Что ты понял? — как водится, продолжила допытываться девочка.

— Что когда я всерьёз повторю своё предложение, ты мне не откажешь. Это очень... утешительно.

Она вдруг рванулась и уставилась на него почти сердито:

— Ты что, смеёшься?

— Смеюсь, — признался он. — Над собой. Над своим испугом.

— Это поэтому ты меня так схватил? — в очередной раз проявила проницательность Марта.

— Больно? — Он тихонько погладил её плечи. — Извини, мне показалось, что ты сейчас грохнешься.

— Как зимой, что ли?

— Как зимой...

— Помнишь, какой у меня тогда синяк был?

— Роскошный, всех цветов.

— Мне с ним ещё пришлось на комсомольский билет фотографироваться. Он теперь... увековечен.

— Вот-вот. Больше нам таких украшений не надо, тем более у нас есть уже... одно на двоих, — Платон осторожно потрогал свой синяк на нижней челюсти, который, впрочем, уже не болел почти совсем.

Того, что произошло мгновение спустя, он никак не ожидал. Марта вдруг приподнялась на цыпочки и легко коснулась губами того места на его подбородке, где только что были его собственные пальцы. А потом и второй раз, чуть выше.

— Ма-арта, — выдохнул он изумлённо.

— Ну, извини, — сказала девочка, но вот как раз сейчас она виноватой совсем не выглядела. — Я тоже перенервничала.

А ведь он сам её спровоцировал. Нечего было обниматься. И как это... не остановить, нет, притормозить хотя бы? Ведь стихия.

— Мартуся, Платон, вы где там? — позвала вдруг из кухни Римма Михайловна. И они прыснули в разные стороны, как нашкодившие коты с места преступления. Нет, это уж совсем никуда не годится. — Идите сюда, мы тут кое-что обнаружили.

На кухонном столе среди прочего лежал знакомый свёрток вощёной коричневой бумаги с балыком и московской колбасой, приподнесённый в подарок хозяйке два дня назад. Только сейчас он был почти развёрнут, и ещё с порога кухни Платон увидел на бумаге какую-то надпись.

— Девочки-и, — протянула озадаченно хозяйка, — а дары-то, оказывается, не нам.

Платон подошёл поближе. Химическим карандашом на листе было написано чётким разборчивым отцовским почерком: "Сальников В.С., 12-й вагон, 4-е купе". Яков Платонович, ну что это такое, в самом деле? Нарочно не придумаешь.

— Нет, — сказал он решительно. — Дары, конечно же, вам. Это не то. Это просто мне сообщение, что дядя Володя в поезде.

Марта, как-то поднырнувшая под его локтем, теперь тоже с интересом разглядывала и свёрток, и надпись.

— Это чтобы ты не спорил, что ли?

— Видимо, да, — Платон пожал плечами. Сердиться на отца не получалось. Присутстие капитана Сальникова в поезде и потом здесь в Харькове оказалось удивительно кстати.

— У кого-то сын — тиран и деспот, — констатировала иронично Ольга, — а у кого-то — отец...

— Просто Яков Платонович никак не мог представить, что мы сумеем устоять перед балыком целых трое суток, — сказала Марта, и тут же хихикнула. Потом всплеснула руками и засмеялась хозяйка, а потом и все остальные.

Платон не мог бы точно сказать, почему смеётся. Просто сейчас, сию минуту ему было хорошо.

Продолжение следует...

Примечания:

Это стихотворение процитировала в комментариях на "Перекрёстке" IrisBella. Оно замечательное, поэтому я тоже оставлю его здесь.

Зелёный, обшарпаный, старенький поезд…

Я каждый вагон расцелую глазами…

Отправь меня в Детство, где травы по пояс,

Где дождь размывает запретные грани…

Где можно чумазой из мокрого сада

Явиться под вечер к воркующей печке,

Уверенной твёрдо, что мне будут рады —

Промокшей до нитки заблудшей овечке…

И россыпи яблок в девчачьем подоле,

Сокровищем бабушке в тёплые руки!

В ведёрке царапины вымыть от боли…

Мелодией сна уничтожить все звуки…

В пуховых подушках проснуться счастливой

Под взглядом, в окно постучавшего, клёна…

Обои в цветочек уютностью милой…

С рождения, кажется, с ними знакома…

Зелёный, обшарпаный, старенький поезд

Меня на перроне сегодня оставил…

Уехал к тем травам, что были по пояс,

В яблочной памяти грустью растаял…

София Егорова