Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

От автора:

Shipshape — один из вариантов, как по-английски «шито-крыто», выбранный из всех за созвучие одновременно с «овечьей формой (шкурой)» и «формой корабля». Если вам кажутся в описании семьи Блэков отсылки на фильм «Легкое поведение», они вам не кажутся — идею подкинула миледи Бешеный Воробей, и она встала как паззл. Enjoy.

Всё было хорошо, пока Андромеда Тонкс не застала одного из друзей детства над кроваткой Нимфадоры с ножом.

* * *

С Тедом Тонксом она близко сошлась на шестом курсе — как раз когда властная, взбалмошная сестра и цепко-внимательный старший друг выпустились, оставив Андромеде привычную одинокую вседозволенность и необходимость приглядывать за Цисси, тоже привычную.

Тед тоже был на шестом курсе, он был с Хаффлпаффа и входил в число основателей либерального кружка — достаточно камерного, чтобы не изойти на стенгазеты и дебаты, а остаться после Хогвартса вполне реальной сетью контактов. Тед тоже не афишировал свое участие и избегал роли «лица клуба» — он был дельным парнем, тратил много времени на учебу и собирался после школы стать целителем.

Тед верил, что либеральное движение необходимо для справедливости в мире магов — Андромеде тоже хотелось бы на это надеяться. Только Тед под справедливостью подразумевал равенство возможностей устроить жизнь счастливо (тезис «выбери магглорожденного — при приеме на работу, на должность, на ответственный пост» принадлежал Теду), а Андромеда — что некоторым семьям и отдельным людям наконец немного укоротят руки, положив вседозволенности конец.

Тед был похож на золотистого ретривера — добродушного, жизнерадостного, от поспешности неловко путающегося в лапах: приобнимал за плечи — и тут же отдергивал руку, вворачивал в разговор комплимент или шутку на грани — и сам же смущенно кашлял, начинал взахлеб рассказывать о себе, о своей маггловской семье и жизни в мире магглов — и спохватывался, что слишком много наговорил…

— …И так до сих пор эти баскетбольные мячи у нас и лежат в гараже — а Джон ни разу ни к одному не прикоснулся. Но это еще что — спустя год он увлекся подводным плаванием, и наш дом стал похож на пристанище сумасшедшего ихтиолога! О. Прости. Я опять заговорил тебя вусмерть. А на что был похож твой дом, Меда? — спросил ее Тед, и Андромеда усмехнулась:

— На сонное царство.

«Своей волшебной палочкой фея прикоснулась ко всем, кто был во дворце, кроме короля и королевы. Придворные дамы и кавалеры, гувернантки, горничные, дворецкие, повара, поварята, скороходы, солдаты дворцовой стражи, привратники, пажи и лакеи — все, кого коснулась волшебная палочка феи, заснули, заснули даже куропатки и фазаны, которые поджаривались на вертеле, и огонь в очаге…»

Когда Андромеда уже в Хогвартсе добралась до сборника маггловских сказок, она сразу узнала в этой картине свой дом: все старшие Блэки, да и сестры потом были в некотором роде… сновидцы. Погруженные в свои «сны», они грезили наяву и порой не замечали вопиющих проявлений реальности у себя под носом.

Друэлла в попытках наполнить жизнью мрачный старинный дом сама напоминала ребенка — бегающего по коридорам, слишком громко звенящего хрусталем, включающего к месту и не к месту маггловский патефон, напялившего несуразно яркие платья и туфли. Дом поглощал звуки музыки, гасил краски, душил веселье — как когда на первых словах или звуках смеха перехватывает горло. В консервативной атмосфере, под неодобрительным взглядом бабушки Ирмы, мамина красота начинала выглядеть неуместным кокетством, жизнерадостность — вульгарностью, раскрепощенность — пошлостью… позже все действительно именно так и увяло, как срезанные цветы в протухшей воде: гадко, но закономерно — назовите кого-то, как говорится, сто раз штырехвостом.

Сигнус давно устал разводить по углам матушку и супругу — и всеми силами «отвлекался» от неудавшейся семейной жизни проверенными поколениями способами: гости, охота и квиддич, сигары и огневиски, карты и ставки, газеты и политические дебаты, такой же уставший от семейной жизни Орион и вечно холостой, вечно веселый Альфард, демонстративно запертая дверь кабинета. Ему было, с кого брать пример — дедушка Поллукс задолго до женитьбы сына отгородился стенами библиотеки от света, утомительных семейных хлопот и почти садистично правильной и назойливой супруги.

Андромеда знала, что мама приходит к дедушке в библиотеку — она не раз слышала из-за стеллажа их долгие разговоры и смех, видела склонившимися над книгой или дегустирующими вместе коллекционное вино, а однажды им с Беллой удалось застать кое-что почти непристойно чувственное, до обнаженности откровенное: Поллукс и Друэлла, заведя патефон, танцевали танго.

— Я хочу, чтобы мой муж был умным и заботливым — как дедушка. Но если умным и заботливым будет папа мужа, тоже хорошо. А муж пусть будет красивый, — как-то раз сказала Цисси, совсем еще малышка. Меда с Беллой переглянулись — и расхохотались.

— А что, — сказала, вытирая слезы, Белла, — устами младенца. Если мой муж не будет дарить мне ножи, — у Друэллы и впрямь была нездоровая страсть к красивым ножикам для разрезания бумаги и разделки фруктов, — и танцевать со мной танго, в Коцит такого мужа.

Первое свое чадо Сигнус был готов принять хоть сыном, хоть дочерью, но — какая ирония — Белла всегда рвалась к мужским увлечениям и занятиям.

* * *

Бабушка Ирма была рачительна до скупости — поэтому платья и мантии старшей внучки, когда та вырастала из них, нередко доставались средней. Андромеда не возражала: одежда не выглядела поношенной, вещи были по фигуре и к лицу — они с Беллатрикс всегда были похожи. А со временем сообразила, что из этого можно извлечь пользу.

— Энди, я знаю тебя семь лет — ты умная и понимающая, с тобой интересно, ты умеешь слушать, ты красивая… не надо смеяться, я помню, просто красивая. У тебя вообще есть недостатки? — спросил Родольфус в последние дни перед своими ЖАБА. Они играли в шахматы, и он минут на пять задержался с ходом: в глазах металась, как болотный огонь, какая-то мысль.

— Я — тень Беллы, — от неожиданности ответила Андромеда первое, что пришло в голову: наглую ложь и абсолютную правду. Она не считала сходство с сестрой своим недостатком — напротив, очень удобно было быть «сестрой Беллатрикс», как перенесенным через копировальную бумагу портретом. Последние несколько лет она даже повторяла прически сестры, манеру вздергивать подбородок и приподнимать бровь, мимику и жесты.

* * *

В Теде было что-то, что Андромеда не могла объяснить сама себе: слово крутилось на языке, не оставляло в покое, неосознаваемое, словно Андромеда быстро тыкала ножом в столешницу между разведенными пальцами — а к седьмому курсу пронзило болезненным осознанием, словно лезвие с хрустом вошло в руку во всю длину.

Тед был нормальным.

Тед хотел сделать жизнь более справедливой и помогать людям — но не метил в политические деятели и спасители человечества. Тед играл в квиддич, любил маггловские книги о приключениях, путешествиях, семье и дружбе, пытался на досуге подчинить себе гитару и сам же смеялся над своими попытками. У Теда были теплые ладони, простое приятное лицо и искренняя улыбка без скрытых смыслов.

И однажды Тед — в своей обычной манере — пригласил ее вместе пойти на выходных в Хогсмид.

— О, черт. Твоя репутация. Прости, Меда — и вообще, у тебя уже, наверное, есть жених…

— У меня пока нет жениха, Тед, успокойся. А что до репутации… — Андромеда усмехнулась. — То, о чем никто не узнает, репутации не навредит. Ты когда-нибудь был в Запретном Лесу?

Родольфус писал ей из Европы — и пусть в переписке со временем поубавилось будничной дружеской непринужденности, он все еще довольно откровенно делился мыслями, не жалел времени на пересказ историй, присылал наброски или рисовал прямо в письмах. Андромеда писала ему в ответ, стараясь рассказывать о школьных буднях интересно и даже с юмором — с поступлением в Хогвартс Лестрейнджа-младшего поводов прибавилось изрядно — но умалчивая о либеральном кружке и догадываясь, что многое в жизни друга сейчас остается за краем исписанных листов.

Близкие становятся ближе. Далекие становятся дальше.

* * *

После выпуска всё встало на свои места — или это у Андромеды встали мозги на место, как язвительно сказала бы бабушка Ирма.

С Тедом она после Хогвартса продолжила обмениваться письмами и изредка встречаться — навык ускользать из дома к тому моменту был отточен до совершенства. Но вне Хогвартса, который в некотором роде уравнивал всех, стало очевидно: как только отгорит огонь идеи либерального кружка, встречаться они будут если только в Мунго. Слишком разные. Слишком чуждые.

Родольфуса она увидела на рождественских каникулах — и первым, что услышала, было: «Энди, ради всего святого, скажи, что я тебе очень нужен». В тот момент его буквально четвертовали: Белла требовала дорассказать про застенки испанской инквизиции, Ивэн пытался впихнуть в руку бокал шампанского, Рабастан тащил брата за свободную руку, чтобы показал, как оживить игрушечную летающую хвосторогу, а Бертольд из гостиной не мог дозваться сыновей. Всё было как всегда — у Андромеды, сказать по правде, отлегло от сердца.

Она бы не сказала, что Родольфус изменился за время путешествия — преображение, стремительное и чудовищное, когда все романтические лепестки облетят за год-полтора бессмысленной цветной шелухой, обнажая стальной стержень, произойдет позже. Но могла точно сказать, что изменился ее взгляд на многие вещи.

Подробные рассказы о пыточных орудиях больше не казались будоражащей страшной сказкой. В показанных ей наедине эскизах как никогда стала явна мертвенность, хотя рисовать Родольфус за этот год точно стал лучше. А еще она заметила: когда заходит разговор о политике, в глазах Ивэна и Беллатрикс появляется лихорадочный блеск, а лицо Родольфуса приобретает отрешенное выражение — словно над картой.

И все же она была искренне рада его видеть — и так же искренне, кто бы что ни говорил, готова была связать с ним жизнь. Да, они бы еще долго присматривались, кружили вокруг друг друга, прикидывали бы, стоит ли игра свеч или лучше посмотреть, как другие делают ставки, за дружеской партией в шахматы…

Но — щелчок ножниц Атропос — обрезанная нить жизни Бертольда Лестрейнджа вызвала эффект перерубленного каната. Андромеда была одной из тех, кто предложил тогда помощь и получил резкую отповедь «не мешать» — и ничуть не удивилась. Она помнила, что было, когда не стало дедушки Поллукса — только взрослых мужчин в семье Блэков тогда было трое, не считая тети Вальбурги. Когда перерубают канат, корабль теряет управление, мост опасно виснет над пропастью, канделябр всей массой устремляется на головы сидящих внизу.

Поэтому — не мешала. Но и общаться с Тедом Тонксом почему-то тоже не прекратила.

* * *

Потребовалось больше года, чтобы всё пришло в новое равновесие — и когда эта точка, пока шаткая и неуверенная, наконец настала, Родольфус вновь стал появляться у них дома.

Бабушка Ирма едко, но метко называла это «зачастил». Друэлла вдруг обнаружила, что у нее есть средняя дочь, и эта дочь имеет все шансы стать женой главы семьи — даже не наследника семьи, как младшая. Беллатрикс начала смотреть на сестру не как на кровную семью — неизбежную ответственность и неизбежное зло — а как на потенциальную жену друга (как ни странно, несмотря на все стычки, все-таки друга).

Андромеда почему-то была не рада: что-то вновь крутилось на языке и касалось режущей кромкой пальцев. Упоминания акций устрашения Пожирателей Смерти в газетах. Свежая еще память о том, как крепко покойный мистер Лестрейндж был дружен с неким Томом Реддлом. То странное и тревожное, что Родольфус приносил с собой — уклончивость ответов на некоторые вопросы, наглухо застегнутые рукава, внезапно злые шутки и непривычно резкие высказывания относительно курса Министерства.

— Помнишь наш разговор над шахматами — о недостатках? Я ответила тогда, скажи теперь ты: какие недостатки у тебя?

— Я могу заставить людей делать что-то или убедить логически, но не умею сделать так, чтобы они сами захотели сделать что-то. Я не всегда могу держать себя в руках. Я так себе боец, в смысле, дуэлянт — есть техника, но никакой выдумки…

— Ты говоришь о том, что ты не умеешь или не можешь. Какие недостатки у тебя — как у человека?

— Я не знаю, Энди. Я никогда об этом не думал — только о том, делаю ли то, что должен.

А потом Белла проговорилась.

* * *

— Не подумай… — она остановилась, чтобы прижать ладони к глазам: казалось, выплакано было уже всё, до самого дна, но в переносице вновь защипало. — Я собирала информацию с разных сторон.

— Как? — в лице Родольфуса вновь прорезалось что-то очень неприятное, и Андромеда отрезала:

— Так же, как и ты. Письмо туда, вопрос сюда, сопоставить факты. Но это ничего не меняет. Ты говоришь, что рассказал бы мне позже — но…

Она помолчала, собираясь с мыслями.

— Никто не удивился, когда было объявлено о вашей с Беллой помолвке?

— Оказалось, все наши общие знакомые, кроме самых близких, уверены, что всё это время дружба у меня была с ней.

— Хорошо. Как Цисси?

Легко было вычеркнуть из своей жизни Лестрейнджа как жениха — но очень сложно оказалось обойтись без Руди как человека. Он приносил новости из старой жизни, с ним можно было обсудить темы, которых Тед просто не понимал, и посмеяться над шутками, сплетенными из отсылок, которых Тед и знать не мог.

Тед был нормальным — Родольфус был своим.

Андромеда сама закрутила тем вопросом бесконечную спираль разговоров. Андромеда имела глупость как-то раз заговорившись, предложить и поставить на стол кофе. Андромеда, когда встреча пришлась на раннее утро, поддержала обмен шутками на тему «да, как забавно — могли бы сейчас пить кофе в одной постели». И — закономерная расплата — однажды ей пришлось выставлять Родольфуса буквально с порога, не дав даже войти в дом, безжалостно прижав угрызения совести, вызванные его усталым видом и градом за дверью.

— Так больше продолжаться не может. У меня есть Тед — он мой законный муж и, что бы ты ни думал насчет того, что я сбежала с ним от безысходности, я его уважаю и люблю. Ты женат на Беллатрикс — у вас общие взгляды на жизнь, и прекрасно, стройте эту самую жизнь вместе. Я надеюсь, что ты поймешь меня правильно.

Ложь, ложь, ложь. Андромеда как раз больше всего надеялась, что он не поймет.

* * *

Рабастан заявился на порог, когда Андромеда уже и думать забыла о… обо всем. Просто был погожий день, Андромеда в кресле-качалке на крыльце вышивала наволочку для диванной подушки, приглядывала за играющей рядом Дорой — и узорчатая решетка калитки вдруг звякнула, когда на ней повисли и перегнулись через верх:

— Энди! А я от портала пешком шел, думаю — ты или нет? А это кто — никак, твоя дочка? Слушай, а можно я зайду, а то очень неудобно — ботинки с этих дурацких цветов соскальзывают…

Нимфадора прекратила целенаправленно сталкивать игрушечного ловца с метлы, повернулась к калитке — и Андромеда поняла, что отделаться реверансами у калитки не получится: в руках младшее чудовище Лестрейнджей держало упаковку шоколадных лягушек. Проще было пустить, чем объяснять потом соседям, что за вопли стояли во дворе.

— И куда же ты шел? — стальным тоном спросила она позже, когда они устроились на кухне с чайником чая и магазинным печеньем (выпечка — единственное, что Андромеде в готовке так и не далось). Нимфадора восторженно потрошила коробку, вытаскивая карточки и отрывая то одной лягушке голову, то лапки другой.

— Так к Мальсиберу же, который Майкл, — Рабастан грыз печенье и разглядывал обстановку кухни с таким интересом, будто жизнь забросила его в стойбище африканского племени. — Лягушки… были… Софи и Каре, ну, и Лоле — это кошка, любит ловить всякое прыгающее. Они, кажется, только за это и готовы меня так долго терпеть. Мелкая, осторожно, не подавись.

— «Так долго» — ты живешь у Мальсиберов? — удивилась Андромеда, отнимая у Доры слишком резвую лягушку: рукава рубашки у Баста были закатаны, Метки на руке не было. — Тоже сбежал из дома? С братом поссорился?

— Тоже? А, да. Слышал про Сириуса — ну да с таким дядюшкой не пропадет, Альфард ему, говорят, не только деньги завещал, но и дом. Нет, Руди пока не так достал меня, чтобы я ушел от него в итальянский шалман, а я его — чтобы он выгнал меня из дома, из-под присмотра, контроля и учета, орднунга и цайтунга…

Андромеда хмыкнула — ей всегда казалось, что старшие Лестрейнджи выбрали для сыновей худшую разницу в возрасте из возможных. Или один-два года, как у них с Беллой, и Сириуса с Регулусом, чтобы дети могли понимать друг друга — или так, чтобы старший, случись что с родителями, мог стать для младшего им заменой. А так — семь лет — не пришей нюхлеру щупальца: ну с какой стати проблемному подростку слушать и слушаться юнца, которого самого помнит таким же мальчишкой? А что этот юнец теперь — глава семьи, как раз по возрасту понять разумения и не хватает…

Рабастан вернулся через неделю, когда Теда опять не было дома — как в первый «визит» выходил покурить, забыл на подоконнике маггловскую зажигалку. А потом еще через две, вновь в отсутствие Теда — хотел посоветоваться с Андромедой насчет прикупленного на барахолке обережного кольца с цепочкой рун, вызвался уложить Дору спать, пока Андромеда проветрит кухню и соберет разложенные по столу лупы, вату и зелье для чистки.

А потом Андромеда решила подняться в детскую — и обнаружила его над кроваткой спящей Нимфадоры с ножом. Отняла нож и отвесила беззвучную, но крепкую затрещину, выслушала сбивчивое «Энди, это не то, что ты подумала, я просто слышал, узнал, прикинул, посчитал» — чтобы сама наклониться к дочери, срезать тонкую прядь волос и показать в свете ночника.

Без метаморфомагии волосы приняли настоящий вид и цвет — темные, закручивающиеся в завиток.

— Доволен?

— Нет. Но если ты одолжишь мне эту прядь для зелья родства…

Андромеда спустила его с лестницы — прямо по-маггловски, за шиворот. Заглянула в детскую — проверила, спит ли дочь. Долго сидела на кухне, массировала виски, приводила мысли в порядок. Гадала, когда ждать следующего визита — через год или уже завтра, и не будет ли это уже не вылазкой вчерашнего школьника, а рейдом Пожирателей… И когда через час в дверь постучали — открывала с палочкой наизготовку.

— Энди-я-забыл-мышей.

— Каких еще мышей? — она уже подумала о лабораторных мышах в ее доме (возможно, с заклятиями слежения), и ей чуть не стало плохо.

— Сахарных мышей, для Доры — купил и забыл отдать, — коробка кондитерского магазина шуршала и попискивала. — Энди, я идиот и не должен был так делать.

— Да ты что! — она так сжала коробку, что мыши завозились еще более шумно. — Знаешь, что я тебе скажу? Продолжай в том же духе — будешь во всех смыслах достоин своего брата.

— Ага, значит, всё-таки!..

— Вон, — он выглядел таким несчастным, что она смягчилась: — Мышей передам.

* * *

Андромеда так и не смогла найти ответ, чего именно хотела избежать — быть причастной ко всему этому или оказаться низверженной туда, где после любой гражданской войны оказываются побежденные.

На страницах «Ежедневного Пророка», в зале Визенгамота, все было черным-бело и чудовищно, мелькали и бесновались в неузнаваемых гримасах знакомые с детства лица — а Андромеда сидела на мягком диване, прислонившись к плечу Теда, дома было тепло и уютно, пахло кофе и магазинным печеньем, и на ковре безмятежно рисовала что-то в альбоме Дора.

«Мы обе сейчас могли сидеть там»

— Что, Меда?

— Я говорю: если бы маленький сын Поттеров не победил Того-Кого-Нельзя-Называть, мы оба могли бы сейчас быть в Азкабане.