Старый друг (джен)

Приказ пришёл сверху. Братья сперва пытались использовать Конфундус, а Карлус даже прибегнул к Империусу, но всё оказалось бесполезным перед лицом масштабного наступления.

Взгляните на Генри: его сердце бьётся в груди от страха, пальцы дрожат, когда он сжимает фотографию жены и сына и подносит её к пересохшим губам, крепко целует и бережно прячет обратно за пазуху.

Он прислонился к лестнице, ведущей наверх из траншеи, и держится за неё так сильно, словно от этого зависит его жизнь. Одну ногу, ту, что стоит на нижней перекладине, он почти не чувствует. В ушах гулко стучит собственная кровь. Где-то совсем рядом офицер выкрикивает приказы, возможно, даже на чужом языке. За спиной Генри чувствует присутствие Эдвина, который дрожит так же сильно, а с другой стороны лестницы — Уилл. Его горло обнажено, когда он задирает голову к верхнему краю траншеи. Генри видит, как его грудь поднимается и опускается от частых, поверхностных вдохов.

— Уилл, — шепчет Генри.

Тот поворачивается, и его ярко-голубые глаза встречаются с глазами брата. Они широко распахнуты и полны страха с тревогой.

— Держись рядом со мной, — говорит Генри.

Он видит короткий, дрожащий кивок, затем Уилл сглатывает и вновь смотрит наверх лестницы.

— Запомните, ребята, — говорит Генри чуть громче, потому что чувствует, что, как старший, обязан быть для них примером, — защитные чары. Постоянно. Делаем всё быстро, нам нужно накладывать их очень быстро, не давайте им ни единого шанса пробить… Всё будет хорошо, ребята. Всё будет хорошо.

Шеренга мужчин, готовых выбираться наверх, тянется до самого горизонта. Они знают, что никакие защитные чары не смогут помешать этому. Генри зажмуривается и думает о матери, о Мирабель и о маленьком сыне.

«Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас», — мысленно повторяет он и надеется, что они услышат.

Раздаётся свист. Он звенит в ушах, и всё вокруг затихает. Тело Генри бездумно подчиняется; они карабкаются наверх.

— Протего! — кричит он снова и снова, ринувшись в атаку. — Протего, Протего, Протего!

Но он ничего не слышит. Я заглушаю любой шум свистом пуль, далёким рёвом снарядов и ударами сапог. Генри несётся вперёд по изуродованной мною земле, по грязи, через тела и острую колючую проволоку, вперёд, всё дальше и дальше — к вспышкам на горизонте. Здесь всё серое. Солнце задушено дымом, пеплом и мной. Я застилаю собой всё вокруг, неустанно работая.

«Пойдем со мной, Джон».

«Пойдем со мной, Лукас».

«Пойдем со мной, Карл».

«Пойдем со мной, Дэвид».

«Пойдем со мной, Пол».

«Пойдем со мной».

«Пойдем со мной».

«Пойдем со мной».

И всё же Генри Поттер продолжает мчаться вперёд. Впереди он видит клубящиеся жёлтые облака и прорывающихся сквозь них чудовищных железных зверей, медленно ползущих и сокрушающих всё на своём пути. Он оступается на неровной земле, но не останавливается и продолжает нестись навстречу вспышкам. Краем глаза замечает, как падает Уилл — несомненно, он просто споткнулся о ту же гниющую землю, поэтому Генри продолжает бежать и бежать…

Сквозь гарь и дым пробивается сильный запах нефти, а затем внезапно раздаются крики, более пронзительные и высокие, чем все остальные. Впереди он видит людей, охваченных пламенем, бегущих в огненных вихрях, мечущихся и извивающихся, словно пытаясь спастись от того, что уже поглотило их…

С другой стороны он видит, как падает Эрнест...

Взрыв разрывает мир перед ним на части. Щит защищает Генри от меня, но его всё равно подбрасывает в воздух. Полностью дезориентированный, он падает лицом в жидкую жижу, грязь мгновенно забивает рот и нос. Подняв голову, он видит перед собой половину кричащего лица.

Падение на несколько мгновений оглушает его. Постепенно сквозь звон в ушах доносятся звуки: свистящий плевок огнемёта, скрежет, визг, металлический лязг танка, медленно ползущего навстречу своей гибели. Генри сплёвывает ком грязи и пытается подняться, но голова кружится, ноги не слушаются, и он падает прямо в воронку. Новая воронка? Нет, не может быть. Он, должно быть, каким-то образом продолжал бежать или его просто отбросило взрывом. Дно кратера заполнено зловонной водой, в которой плавает раздувшийся труп лошади.

Глупая и странная мысль приходит Генри в голову: когда умирает животное, его труп называют говядиной, бараниной или дичью, а когда умирает человек, это просто труп.

Он весь в грязи и машинном масле. Обернувшись, понимает, что рядом нет ни братьев, ни кого-либо вообще из их отряда.

Немецкий солдат мчится к нему с винтовкой наперевес. Генри едва успевает подумать о том, чтобы наложить щит, но тот уже нажимает на курок. Щёлк. Осечка. Оружие заклинило, должно быть, от грязи. Солдат в недоумении смотрит сначала на винтовку, потом прямо на Генри, и выражение его лица мгновенно сменяется ужасом. Он выхватывает нож.

И вот они сходятся в рукопашной, валяются в грязи, как мальчишки сцепившиеся в драке на школьном дворе, рычат и кричат. Лезвие замирает всего в нескольких дюймах от лица Генри и дрожит от напряжения. Генри перехватывает инициативу, наваливается сверху и старается утопить врага в вонючей жиже, но это слишком долго. Немец, собрав силы, перекатывается на бок и бьёт его кулаком в висок. Сам не понимая как, Генри выхватывает нож и, не раздумывая, вонзает его в живот противнику.

Их лица оказываются совсем рядом. Серо-голубые глаза смотрят прямо в карие, когда Генри убивает его. Могу вам сказать теперь, что до конца жизни Генри будет видеть эти глаза — как они расширяются от ужаса и наполняются блестящими слезами, как раздаётся булькающий звук крови.

Генри скатывается с него и смотрит, как он умирает. Генри достаёт из-за пояса флягу, открывает её дрожащими пальцами и подносит к губам врага.

«Пойдем со мной, Стефан».

Он сидит, глядя на смерть, которую сам же и сотворил, на друга, которого сам ко мне только что привёл, и думает, возможно ли для него искупление. Он мог бы лечь рядом и умереть, если бы это хоть как-то помогло завоевать мою дружбу.

Он шарит руками, перепачканными грязью, кровью и машинным маслом, и нащупывает свою драгоценную серебристую мантию. Он набрасывает её на плечи, закрывает глаза и старается не думать о мире, пытается отгородиться от него, представляя вместо этого поля и заливные луга Годриковой Лощины. Он чувствует, как сердце вот-вот разорвётся, будто изрешечённое пулями, оставив после себя лишь растерзанную массу сухожилий и горя.

Он дрожит, не в силах совладать с собой, а вокруг — крики и ужасы войны, запах горелой плоти, и тьма, которой я накрыла землю.

Но мир не отпускает его и возвращается с криками, воплями, треском выстрелов и грохотом взрывов. Генри ползёт вперёд, цепляясь за скользкие края воронки. Он карабкается по склону, уверенный, что пули пролетают в нескольких дюймах от него, он слышит, как она из них с глухим лязгом ударяется в шлем мертвеца неподалёку, но конечно же он всё ещё невидим, так что это была лишь случайная прихоть ужасной судьбы.

Он стоит на поле боя в мантии, словно потерянная душа, и оглядывается по сторонам в поисках братьев. Он никого не видит и почти машинально возводит щиты над ближайшими магглами — британцами, немцами и французами — и не думает ни о чём, кроме как о своих родных.

Генри идёт вперёд, и вскоре перед ним оказываются вражеские позиции. Ничейная земля всегда казалась бескрайней равниной смерти, но теперь, оказавшись здесь, он видит, что это всего лишь сотня ярдов, если не меньше. Здесь по людям прошёлся танк, раздавив их, живых или мёртвых он не знает, но земля превратилась в жидкую кашу из плоти, грязи и перекрученной проволоки.

Он спускается в траншею. Здесь всё ещё сражаются люди, но он остаётся незамеченным под мантией. Он направляет палочку на нескольких солдат, и те мгновенно прекращают драться и спокойно уходят. Он велел им идти домой. Генри не знает, как далеко им удастся зайти, прежде чем чары спадут, или прежде чем их расстреляют за дезертирство, но он почти не думает об этом и просто идёт дальше по траншее.

И вдруг чудо — Эдвин.

— Эд! — кричит Генри, срывая с себя мантию и даже не вспоминая о магглах вокруг, которые всё равно ничего не замечают.

Эдвин оборачивается. Его глаза настолько широко раскрыты от страха, что за стёклами очков лицо кажется похожим на череп, и мгновение он в ужасе смотрит на брата, до неузнаваемости измазанного грязью и кровью. Но затем, когда Генри бросается к нему, узнаёт и тоже бежит навстречу.

— Гарри! Моя палочка, Гарри… она сломалась… Гарри, её нет! Гарри!

Он цепляется за брата, Генри хватает его за руку и тащит к лестнице.

— Надо найти остальных, — говорит Генри хриплым от отчаяния и страха голосом. — Найди остальных и аппарируй подальше отсюда. Где они?

— Я… я не знаю… Гарри, я… Эрни, он…

— Где он? — спрашивает Генри.

Эдвин знает, но такое уж доброе у него сердце, поэтому он лишь повторяет:

— Я не знаю.

— Мы найдём их, мы сейчас их найдём и аппарируем в Париж. Эд, возьми мою мантию, раз у тебя нет палочки, но держись поближе ко мне…

Однако у него нет времени отдать ему мантию, потому что меня уже призвали. Таков масштаб событий, таково бремя насилия, таков ужас и необходимость пойти против инстинкта и броситься в мои объятия, потому что его магглоотталкивающие чары больше не действуют. К ним бегут люди, раздаётся выстрел, и пуля пролетает в нескольких дюймах от братьев, пробивая мокрый мешок в стене, заменяющий стену.

Эдвин нащупывает винтовку — он всегда был ужасным стрелком, а Генри накладывает щитовые чары, по-прежнему не заботясь о скрытности. Это защищает их от пуль, но не от того, что надвигается с другой стороны.

Я прихожу бурлящими клубами горчично-жёлтого дыма и запахом чеснока, обжигаю кожу, жалю и ослепляю, а из моих глубин выходят люди в масках с глазами, как у насекомых, и с дыханием, гремящим, как предсмертный хрип.

Генри слышит выстрелы, а затем тишину.

Вы прекрасно знаете, что для Генри это не конец, что он умер по сути достойно спустя много лет в окружении семьи. Но мне жаль признаться, что именно тогда я поприветствовала Эдвина, почти сразу после того, как уже встретила его братьев Эрнеста и Уильяма.

Ведь, несмотря на все их усилия (а, поверьте мне, это были фантастические усилия), даже магия не может защитить от бессмысленной жестокости и необъятного размаха войны. Защитные чары потрескивают и в конце концов разрушаются под неумолимым ударом пуль. Малейшего зазора в наложении заклинаний достаточно, чтобы металл успел проскользнуть и пронзить живот Уильяма, и вот он медленно истекает кровью в моих объятиях, отчаянно шаря руками в поисках своей палочки, выпавшей прямо в реку из грязи и крови.

То же самое происходит и с Эрнестом, разве что ему, по крайней мере, выпадает быстрый и точный выстрел в голову. И хотя он уже не жив, чтобы это осознать, ему всё же достается последнее утешение — братские объятия. Эдвин держит его, крепко прижимая к себе.

Что до Эдвина, то без палочки для защиты и особых навыков в маггловском бою его участь была предрешена с того мгновения, как он пересёк линию, и это стало его неизбежной судьбой. Впрочем, продержись он хоть чуть-чуть дольше на несколько мгновений, его бы успели спасти. Бойцы из их же отряда пришли почти сразу, как позже нашли и потерявшего сознание Генри. Очки Эдвина так и не нашли, и они до сих пор лежат там, глубоко под теперь благоухающей землёй.

Генри действительно приходит в себя во временном госпитале. И хотя на его горящих глазах всё ещё остаётся повязка, он чувствует, как кто-то берёт его за руку, и слышит голос брата.

— Гарри.

— Карлус.

Во рту пересохло, и он чувствует, как к губам подносят фляжку; прохладная вода приносит удивительное утешение.

— Я скоро вылечу тебя как следует, — слышит он голос Карлуса. — Сейчас не могу, вокруг слишком много магглов. Скоро, Гарри, слышишь? Я обязательно тебя вылечу.

Генри слышит дрожь в голосе брата, чувствует слёзы и боль в его сердце. Он сразу всё понимает.

— Эдвин? — спрашивает он со страхом.

— Прости, — задыхаясь, говорит Карлус. — Прости, он не… Они добрались до вас обоих, но только когда он уже… Прости.

Генри не понимает, что за звуки он издаёт и откуда они берутся. Он превращается в какое-то животное, в жалкое, бессловесное, истерзанное существо, не способное ни говорить, ни думать, ни делать ничего, а лишь корчиться, стонать и рыдать.

— У него не было палочки, — говорит он наконец. — Я должен был отдать ему свою.

Карлус тоже плачет вместе с ним, но это не последняя новость. Я избавлю вас от подробностей. Просто поймите, что Поттеры ушли на войну впятером, а вернулись вдвоём.

Генри наконец-то смог вернуться в Годрикову Лощину — к жене, к сыну, к полям, заливным лугам и лесам, которые так обожал. Думаю, я достаточно ясно показала, что всегда преследовала его, несмотря на медали, которыми он был награжден. Он так и не вернулся в Визенгамот; гордость за принятое когда-то решение превратилась в постыдное воспоминание. И вместе с этим имя Поттеров ушло в прошлое.

Вы, вероятно, хотите спросить о Карлусе. Подозреваю, вам любопытно, почему он до сих пор не появлялся в нашей истории. Истина в том, что, как и Генри, он был преследуем мной и терзался чувством вины из-за того, что не смог защитить или исцелить младших братьев. Но в отличие от Генри, он не нашёл убежища или утешения в месте, где вырос. За каждым углом его подстерегали воспоминания — либо о братьях, либо о громадных танках, проносящихся по полям и приносящих с собой запах войны. Ему нужно было подальше уйти от полей, грязи и призраков семьи. Ни брат, ни мать так и не простили его, но он покинул это место и больше не вернулся. Детей у него не было.

Я говорю вам всё это не только для того, чтобы рассказать об ужасах войны; уверена, вы уже и так это хорошо знаете. Это не особенно оригинальный урок. Я рассказываю вам историю Генри, чтобы показать, как я сформировала семью, как я была вплетена в каждый её вздох и удар сердца, а также чтобы объяснить, как так получилось, что правнук Генри Поттера остался один.

Меня тянет к этой семье, а их ко мне — немного сильнее, чем других.

Пожалуйста, не покидайте меня. Мне нужно рассказать ещё одну историю.