Глухие Буераки: Корни и Побеги (гет)

Пока четверо мужчин пробивались сквозь заснеженные леса и вели переговоры с древними духами, жизнь в Глухих Буераках текла своим, внешне спокойным, но внутренне тревожным чередом. Отсутствие сильной половины деревни ощущалось во всём: в опустевших дворах, в непривычной тишине, не нарушаемой стуком топоров, в беспокойных взглядах, которые женщины то и дело бросали в сторону темнеющего на горизонте леса. Вся деревня, затаив дыхание, ждала.

Центром этого напряжённого ожидания стала, разумеется, изба Гоши. Груша, хоть и ослабевшая, не позволяла себе поддаваться унынию. Поддерживаемая заботой бабы Клавы и неуёмной, хоть и своеобразной энергией Беллатрисы, она держалась, черпая силы в одной-единственной мысли: Гоша вернётся. Он всегда возвращается.

Они проводили долгие зимние дни вместе, три совершенно разные женщины, объединённые общей тревогой. Баба Клава, с её вековой, земной мудростью, рассказывала старые сказки и поила Грушу тёплым молоком с мёдом. Беллатриса, не в силах сидеть без дела, пыталась развлечь больную, читая ей вслух отрывки из своей новой готической пьесы, от которых у здорового человека кровь стыла бы в жилах. Груша слушала, улыбалась слабой улыбкой и вязала, упрямо перебирая спицами, словно в этом простом, монотонном действии был залог будущего благополучия.

Именно в эту тихую, женскую заводь и вторглась беда. Беда, куда более приземлённая и оттого не менее неприятная, чем лесные духи и магические хвори. Беда эта прибыла на уже знакомом, казённого вида автомобиле «УАЗ», который, натужно ревя мотором, пробился-таки по заснеженной, едва расчищенной дороге.

Семён Петрович Червяков, инквизитор от районной администрации, не забыл своего унизительного поражения. Мысль о процветающей, неподконтрольной деревне, которая посмела поставить его в тупик абсурдными драмкружками и цитатами из законов царских времён, ядовитым червём точила его бюрократическую душу. Он долго готовился, собирал информацию, подключал смежные ведомства. И теперь он вернулся, чтобы нанести ответный, сокрушительный удар.

На этот раз он был не один. Его сопровождали двое специалистов, призванных придать его визиту вес и неопровержимую законность. Первым был худощавый, нервного вида мужчина в очках с толстыми линзами и с портфелем, набитым пробирками. Это был эколог из районной СЭС, человек, способный найти превышение нормы нитратов даже в родниковой воде. Второй — грузная, суровая женщина с лицом римского прокуратора и блокнотом в руках, санитарный инспектор, чей взгляд, казалось, мог простерилизовать любую поверхность. За рулём сидел всё тот же сонный участковый, который смотрел на всю эту затею с выражением глубочайшей тоски.

Прибытие комиссии не осталось незамеченным. Первой их увидела жена Петровича, вышедшая к колодцу. Через минуту вся деревня уже знала: ревизоры вернулись.

В доме Гоши новость вызвала переполох.

— Опять! — всплеснула руками баба Клава. — Да что ж им неймётся-то, иродам! И как не вовремя! Мужиков-то нет, защитить некому!

— Защитить? — глаза Беллатрисы сверкнули опасным, хищным огнём. — Зачем нам мужики? Мы сами справимся. Я превращу их сердца в ледышки, а их души…

— Белла, сядь, — устало сказала Груша, с трудом приподнимаясь на лежанке. — Никаких ледышек. И никаких душ. С ними нужно действовать их же оружием.

— Топором? — с надеждой уточнила Беллатриса.

— Бюрократией, — поправила Груша. — И абсурдом.

Комиссия, возглавляемая сияющим от предвкушения Червяковым, начала свой поход с дома Володи. Дверь им открыла Беллатриса. Она смерила их долгим, театральным взглядом, полным трагического презрения.

— Семён Петрович Червяков, районная администрация, — отрапортовал чиновник, потрясая какой-то бумагой. — Мы проводим комплексную проверку. Санитарно-экологический надзор. Где гражданин Реддл?

— Маэстро в творческой командировке, — ледяным тоном ответила Беллатриса. — Он ищет вдохновение в лоне дикой природы. А вы… вы вторглись в святая святых! В его лабораторию! Без приглашения! Вы нарушаете тонкий творческий процесс!

Червяков на мгновение опешил от такого напора.

— Какой ещё творческий процесс? У нас предписание! Мы должны взять пробы почвы с вашего приусадебного участка и образцы… производимой продукции.

Эколог, достав из портфеля совок и пробирку, уже шагнул было к огороду, укрытому снегом.

— Стойте! — закричала Беллатриса так, что эколог подпрыгнул на месте. — Вы не можете этого делать! Это не почва!

— А что же это? — недоумённо спросил Червяков.

— Это — перформанс! — с пафосом заявила Беллатриса. — Арт-инсталляция под названием «Тлен и плодородие»! Каждая пядь этой земли пропитана эманациями скорби и удобрена прахом моих несбывшихся надежд! А под снегом… под снегом спит будущее произведение искусства — «Колорадский жук как метафора экзистенциального ужаса»! Любое вторжение, любое взятие проб будет расценено как акт вандализма и оскорбление чувств художника! Я буду жаловаться! В ЮНЕСКО!

Эколог растерянно замер с совком в руке. Он умел определять состав почвы, но как брать пробу с арт-инсталляции, его не учили. Червяков побагровел от злости.

— Это нелепо! А продукция? Мы знаем, что здесь производится самогон!

— Ложь! — взвизгнула Беллатриса. — Это не самогон! Это — эликсиры! Концептуальные напитки, каждый из которых является жидким воплощением определённой эмоции! Вот это, — она указала на ряд бутылей, стоявших в сенях, — «Слеза Василиска», символ холодной ярости. А это — «Поцелуй дементора», квинтэссенция отчаяния. Это не для употребления! Это для инсталляций! Вы что, хотите разрушить произведение искусства?!

Червяков понял, что с этой сумасшедшей он ничего не добьётся.

— Хорошо, — процедил он. — С вами мы разберёмся позже. Ведите нас к Поттеру и Грейнджер. С ними, я надеюсь, разговор будет более конструктивным.

Троица женщин уже была готова к их приходу. Они разработали простой, но гениальный план.

Когда комиссия вошла в избу Гоши, их встретила душераздирающая картина. В комнате царил полумрак, окна были плотно занавешены. Груша, бледная, с трагическим выражением лица, лежала на печи. Баба Клава сидела у её изголовья и вытирала глаза кончиком платка. Беллатриса стояла в углу в позе скорбящего ангела.

— Что здесь происходит? — строго спросил Червяков.

— Тише вы, ироды! — зашипела на них баба Клава. — Не видите, человек при смерти! Хворь на неё напала лютая, незнакомая! Сохнет на глазах, бедняжка!

Санитарный инспектор, женщина суровая и привыкшая ко всему, недоверчиво подошла поближе.

— Какая ещё хворь? Заразная?

— А кто ж её знает, — всхлипнула баба Клава. — Местные мы, тёмные. Докторов у нас нет. Сглазил её кто-то, не иначе! Вот, мается теперь. Ни есть, ни пить не может. Только стонет по ночам.

Груша, услышав это, сочла момент подходящим. Она издала тихий, жалобный стон, полный такой неподдельной муки, что даже у санитарского инспектора на лице промелькнуло что-то похожее на сочувствие.

— Мы должны зафиксировать случай неизвестного заболевания, — деловито сказала женщина, доставая блокнот. — Симптомы?

— Да вот, — подхватила баба Клава, входя в раж. — Слабость, озноб… а главное — чудит она! Вчера вот чайник силой мысли взорвала! А позавчера ложка у неё в руке в змею превратилась и уползла под печку! Мы её теперь боимся, как огня! Порча на ней, верное слово! Чёрная порча!

При упоминании змеи и взорванного чайника эколог побледнел и попятился к двери. Червяков тоже почувствовал себя неуютно. Одно дело — бороться с самогонщиками, и совсем другое — связываться с какой-то деревенской чертовщиной.

— И это ещё не всё! — трагическим шёпотом добавила Беллатриса, выступая из тени. — Эта хворь… она меняет её! По ночам, в полнолуние, её глаза начинают светиться зелёным огнём, и она говорит на древнем, мёртвом языке! Языке теней!

Это был контрольный выстрел. Санитарный инспектор торопливо захлопнула блокнот.

— Это… это не по нашей части, — пробормотала она. — Здесь нужны другие специалисты. Возможно, экзорцисты.

— Но проверка! — попытался возразить Червяков, чувствуя, как его триумф рассыпается в прах.

— Какая проверка, Семён Петрович! — возмутилась инспектор. — Здесь очаг неизвестной эпидемии с мистическими осложнениями! Мы должны немедленно изолировать этот район и доложить в областной центр! Это чрезвычайная ситуация!

Последний, сокрушительный удар нанесла баба Клава. Она подошла к комиссии с большим деревянным блюдом, на котором горкой лежали какие-то странного вида грибы — тёмные, склизкие, покрытые фиолетовыми пятнами.

— Отведайте, милки, грибочков, — с заговорщицкой улыбкой предложила она. — Угощайтесь! Это у нас тут главное лекарство от всех хворей. Грушеньке, правда, не помогает, слаба она стала. А здоровому человеку — самое то! Любую заразу изнутри выжигают! И мысли проясняют! Такие дали открываются, закачаешься!

Эколог, который, видимо, что-то понимал в грибах, посмотрел на блюдо, и его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Он узнал их. Это были ложные опята вперемешку с бледными поганками.

— Нет-нет, спасибо, мы не голодны! — залепетал он, пятясь к выходу.

— Да вы не стесняйтесь, берите! — настаивала старуха. — У нас их много! Мы ими тут всю зиму питаемся!

Это было последней каплей. Комиссия, забыв про все предписания и проверки, бросилась вон из избы, словно за ними гналась вся нечистая сила ада. Они в панике запрыгнули в свой «УАЗ», и машина, взревев мотором, рванула прочь, оставляя за собой лишь облако снежной пыли.

Червяков сидел на пассажирском сиденье, бледный и раздавленный. Он снова проиграл. Проиграл не законам, а чему-то иррациональному, древнему, тому, что не укладывалось в рамки его циркуляров.

Когда звук мотора затих вдали, в избе наступила тишина. А затем Груша, которая всё это время лежала с трагическим лицом, не выдержала. Она тихо фыркнула, и этот смешок, как искра, поджёг остальных. Через секунду все три женщины — юная волшебница, старая деревенская бабка и безумная тёмная колдунья — хохотали до слёз, до икоты, до колик в животе. Они победили. Вместе.

— Ну, девки, — сказала баба Клава, утирая слёзы. — Дали мы им жару! Теперь они к нам до самой весны носа не покажут! А то и дольше!

Груша, отсмеявшись, снова почувствовала приступ слабости. Но на этот раз в её душе не было прежнего отчаяния. Этот маленький бой, эта общая победа, основанная на женской хитрости, солидарности и изрядной доле абсурда, придали ей сил. Она была не одна. За неё стояла её новая, странная, но невероятно крепкая семья. И пока они были вместе, они могли справиться с чем угодно. Даже с самой тёмной магической хворью. Она снова легла на лежанку, и, засыпая, думала о Гоше. Он должен скоро вернуться. Он обязательно принесёт спасение. Она в это верила.