Глухие Буераки: Корни и Побеги (гет)

Зима пришла в Глухие Буераки не как гостья, а как полновластная хозяйка. Она явилась неспешно, без суеты, в одну из ночей укрыв землю первым, ещё робким снежком, а затем, осмелев, обрушилась на деревню всей своей тихой, белой мощью. Она завалила дороги высокими сугробами, одела каждое дерево в тяжёлую шубу инея, сковала реку толстым, непрозрачным льдом и установила над миром свою главную власть — власть великой тишины. Тишины, густой и звенящей, нарушаемой лишь скрипом снега под валенками, треском поленьев в печах да редким, басовитым лаем деревенских псов.

Для жителей Глухих Буераков это было время не спячки, а сосредоточенного, внутреннего труда. Жизнь, изгнанная морозом с полей и огородов, переместилась в тёплые, пахнущие деревом и хлебом избы, обретя новый, неспешный и уютный ритм. Каждый был занят своим делом, важным и необходимым в этом вечном круговороте бытия.

Гоша, бывший Гарри Поттер, с рассвета пропадал во дворе. Он рубил дрова. Это простое, монотонное занятие стало для него своего рода медитацией. Каждый удар топора — тяжёлого, надёжного, подаренного Степаном — был точен и выверен. Вжик — и по воздуху разлетался смолистый, хвойный дух. Хрясь — и очередное полено с глухим стуком падало на мёрзлую землю. Молодой человек, чьи руки когда-то знали лишь лёгкость волшебной палочки, теперь гордился твёрдыми мозолями на ладонях. Они были настоящими, осязаемыми, свидетельством его новой, простой и понятной жизни. Взмахивая топором, он чувствовал, как уходит напряжение, как очищается голова от ненужных мыслей, оставляя лишь приятную усталость в мышцах и чувство глубокого удовлетворения.

В это же время в их тёплом, натопленном доме, у окна, выходившего на заснеженный сад, сидела Груша, бывшая Гермиона Грейнджер. В её руках проворно мелькали спицы. Она вязала. Не заколдованные шарфы, меняющие цвет под настроение, не самонадевающиеся носки. Она вязала крошечные, до смешного маленькие пинетки из мягкой, белой шерсти. Каждый стежок, каждая петелька были наполнены такой нежностью и сосредоточенной любовью, что, казалось, сама пряжа начинала светиться изнутри. Её живот, уже заметно округлившийся под просторным платьем, был живым напоминанием о главном чуде, которое они ждали. Иногда она отрывалась от вязания, прислушиваясь к звукам за окном — мерному стуку топора, — и на её губах появлялась тихая, счастливая улыбка.

Чуть поодаль, в своей избе, похожей теперь на лабораторию средневекового алхимика, священнодействовал Северус Снейп, ныне известный как сельский целитель Север. Зима была его временем. Простуды, кашель, ломота в суставах — вся деревня шла к нему со своими хворями. Сейчас над его печью, в большом чугунном котле, булькало тёмно-зелёное варево, источавшее резкий, но целебный аромат сосновых почек, эвкалипта и ещё десятка секретных ингредиентов. Это было его знаменитое «Противопростудное зелье №7», которое ставило на ноги быстрее любого министерского эликсира. Север всё так же хмурился и ворчал, называя своих пациентов «безмозглыми болванами, не умеющими носить шапки», но никто уже не обращал на это внимания. Все знали, что за колючей оболочкой скрывается мастер, нашедший, наконец, достойное применение своему искусству.

А в самой большой избе, ставшей негласным центром деревенской вселенной, за столом, заваленным книгами, сидел Володя. Лорд Волдеморт, повелитель тьмы и гений агрономии, с головой ушёл в новую область знаний. Перед ним лежала потрёпанная, с загнутыми уголками маггловская книга под названием «Психология ребёнка от рождения до семи лет». Он читал её не с праздным любопытством, а с той же убийственной сосредоточенностью, с какой некогда изучал трактаты о крестражах. Володя делал пометки в своей тетради, подчёркивал целые абзацы и бормотал себе под нос:

— Так… «Кризис трёх лет». Негативизм, упрямство, строптивость… Неэффективное поведение. Требует превентивной коррекции… Ага, «сенситивный период развития речи». Необходимо обеспечить правильную акустическую среду. Никаких сюсюканий. Только чёткая, грамотная речь и классическая музыка…

Он готовился к появлению на свет потомства Поттера как к очередной стратегической операции, требующей тщательного планирования и анализа всех переменных. Это был его новый, самый сложный проект.

Именно в один из таких тихих, морозных дней Гоша, сложив последнюю поленницу, вошёл в дом и застал Грушу, с нежностью разглядывавшую очередную пару готовых пинеток. В его голове родилась мысль, простая и ясная, как зимний воздух. Ребёнку нужна будет колыбель. Настоящая, деревянная, сделанная руками отца.

Эта идея захватила его полностью. На следующий день он отправился к Степану за советом. Молчаливый наставник выслушал его, не меняясь в лице, затем отвёл в свой сарай и указал на несколько широких, высушенных липовых досок.

— Липа — дерево мягкое, тёплое, — глухо произнёс Степан. — Для дитя — самое то. Нечистую силу отгоняет. Работать с ней легко. Вот тебе инструмент. Помни, что я показывал. Не спеши. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Дерево спешки не любит. Оно душу чувствует.

Гоша принялся за работу с энтузиазмом, но очень скоро понял, что его душа, видимо, была полна противоречий. Доски не слушались. Пила уходила в сторону, рубанок снимал слишком толстую стружку, а соединения получались кривыми и шаткими. Его руки, привыкшие к волшебной палочке, казались неуклюжими и чужими. Через несколько дней мучений у него получилось нечто, отдалённо напоминавшее ящик, но никак не изящную колыбель.

В один из вечеров, когда Груша уже спала, Гоша, раздосадованный очередной неудачей, решил схитрить. Он остался в своём холодном сарае один на один с корявым творением.

«Ну уж нет, — подумал он, доставая из голенища сапога свою верную палочку. — Я победитель Тёмного Лорда, в конце концов! Я не могу проиграть битву куску дерева!».

Он решил украсить изголовье колыбели простым узором — милым, спящим зайчиком. Это должно было быть просто. Лёгкое формирующее заклинание, которому их учили на третьем курсе. Гоша сосредоточился, представил себе образ и, направив палочку на дерево, прошептал:

— Ornatus cuniculus!

Дерево на мгновение засветилось мягким светом. Стружка взвилась в воздух крошечным вихрем. Гоша с предвкушением наклонился, чтобы полюбоваться результатом.

На изголовье колыбели действительно появился узор. Но это был не зайчик. Из дерева на него смотрело нечто. Оно имело уши, но они были разной длины и торчали в разные стороны. Один глаз был закрыт, а второй, огромный и круглый, казалось, безумно выпучился. Рот был перекошен в злобной, хищной ухмылке, обнажая острые, вырезанные с пугающей чёткостью зубы. Это была кривая, одноглазая сова с ухмылкой психопата.

— Чёрт, — выдохнул Гоша, в ужасе глядя на это порождение сбоящей магии.

— М-да, — раздался за его спиной тихий, но полный укоризны голос.

Молодой человек обернулся. В дверях сарая стояла Груша, укутанная в тёплую шаль. Она, видимо, проснулась и пошла его искать. Она посмотрела на чудовищную сову, потом на смущённое лицо своего мужа, и её губы дрогнули. Она прикрыла рот ладонью, но сдержать смех не смогла. Тихий смешок перерос в полнозвучный, весёлый хохот.

— Гоша, милый, — сказала она сквозь слёзы смеха. — Оставь. Пусть будет так. Наша дочка с самого рождения будет знать, что её папа — великий волшебник… но очень плохой резчик по дереву.

В этот самый момент идиллическую тишину деревенского вечера нарушил новый звук — мелодичный звон колокольчиков. Он приближался, становясь всё громче. Все в деревне знали этот звук. Это были не просто сани. Это были сани из Кривых Коленей.

Лёгкие, расписные сани, запряжённые одной крепкой лошадкой, остановились у дома, где жили Долохов, Беллатриса и Володя. Из саней, легко спрыгнув в сугроб, появилась девушка. Это была Люба, заведующая библиотекой из соседней деревни. Румяная от мороза, в тёплом тулупчике и цветастом платке, она выглядела как героиня зимней сказки. В руках девушка держала большую стопку книг, перевязанную бечёвкой.

На скрип калитки из избы вышел Антонин Долохов. Он, как всегда, был хмур и немногословен, одет в тёмный, растянутый свитер. Его мрачная фигура на фоне белого снега казалась ещё более угрюмой.

— Книги, — коротко сказала Люба, протягивая ему стопку. Её щёки отчего-то заалели ещё сильнее. — Новые. Просили про войну. И вот, Есенин. Ещё один сборник.

— Спасибо, — так же коротко ответил Долохов, принимая книги.

Они стояли в неловком молчании, нарушаемом лишь фырканьем лошади и звоном колокольчиков. Казалось, разговор окончен. Но Люба не уходила. Она замялась, а затем полезла в глубокий карман своего тулупчика.

— И это… вам, — пробормотала она, протягивая ему что-то тёмное и мягкое. — Зима холодная. А вы всё без шапки ходите.

Это был шарф. Простой, вязаный, из тёмно-серой, немного колючей шерсти. Вязка была неидеальной, где-то петли были чуть крупнее, где-то — чуть мельче. Было видно, что его вязали не на продажу, а для кого-то. С теплом.

Долохов замер. Он смотрел на этот неказистый шарф, потом на смущённое лицо девушки, которая не смела поднять на него глаза. Он, Пожиратель Смерти, чья шея знала холод Азкабана и жар проклятий, не знал, что делать с этим простым, тёплым предметом. В его мире подарки были либо демонстрацией силы, либо взяткой. А это… это было что-то иное.

Он медленно, почти нехотя, протянул руку и взял шарф. Ткань была ещё тёплой от её рук.

— Холодно, — произнёс он, и это было самое длинное и осмысленное предложение за весь их диалог.

Он не сказал «спасибо». Он просто взял шарф и, не глядя на Любу, небрежно намотал его себе на шею. Шерсть кололась, но от неё исходило удивительное тепло.

— Мне пора, — быстро сказала Люба, словно испугавшись собственной смелости. Она развернулась, вскочила в сани, и через мгновение лишь звон колокольчиков, удаляющийся в морозной тишине, напоминал о её визите.

Антонин Долохов остался стоять у калитки. Он бессознательно коснулся пальцами колючей шерсти на своей шее. На его суровом, испещрённом шрамами лице впервые за долгое, очень долгое время промелькнуло что-то похожее на растерянное, почти детское удивление.

Гоша и Груша, наблюдавшие за этой сценой из своего двора, переглянулись.

— Кажется, наш молчаливый философ нашёл свою музу, — улыбнулся Гоша.

— Кажется, в нашей деревне скоро будет на одну счастливую пару больше, — ответила Груша, прижимаясь к мужу.

Он обнял её, и они вместе посмотрели на свой дом, на соседнюю избу, на всю эту заснеженную, спящую деревню, ставшую для них настоящим домом. Гоша взглянул на уродливую сову на колыбельке и вдруг понял, что это не так уж и важно. Главное не то, каким будет узор. Главное — то, с какой любовью ты это делаешь. Он вернётся в сарай. Но уже не с волшебной палочкой, а с рубанком и наждачной бумагой. Он сделает всё правильно. Руками. Как научил Степан. Потому что настоящие чудеса, как оказалось, творятся не заклинаниями, а простым, терпеливым человеческим теплом.

Январь укутал Глухие Буераки в плотное, звенящее от мороза молчание. Дни стали короткими и ослепительно-белыми, ночи — длинными, тёмными и усыпанными колкими, яркими звёздами. Жизнь в деревне вошла в свою самую спокойную, самую уютную фазу. Дым из труб поднимался в морозный воздух прямыми, недвижными столбами. Мир, казалось, замер в ожидании весны, погружённый в глубокий, безмятежный сон.

В доме Гоши и Груши царила атмосфера тихого, почти осязаемого счастья. Колыбелька, над которой молодой человек трудился с таким упорством, была почти готова. После той памятной ночи с кривой совой, Гоша отложил волшебную палочку и взялся за дело по-настоящему, с рубанком и наждачной бумагой. Под чутким, молчаливым руководством Степана он довёл своё творение до ума. Колыбелька получилась простой, но удивительно крепкой и ладной. Дерево было отшлифовано до шёлковой гладкости, а на изголовье, вместо чудовищной совы, теперь красовался простой, но аккуратно вырезанный подсолнух — символ тепла и жизни. Гоша часами мог смотреть на свою работу, и его сердце наполнялось тихой, мужской гордостью. Это было нечто настоящее, созданное его собственными руками для его будущего ребёнка.

Груша, чья беременность протекала легко и спокойно, проводила дни за чтением и вязанием. Её обычная, неуёмная жажда деятельности сменилась умиротворённой созерцательностью. Она больше не пыталась переделать мир или написать очередной свод законов. Она просто жила, прислушиваясь к новой жизни внутри себя, и в этом простом существовании находила такую полноту и гармонию, какой не давали ей все книги Хогвартской библиотеки.

Всё изменилось в один из таких мирных, ничем не примечательных дней.

Груша сидела у печи, перелистывая старую книгу сказок, которую ей принесла Люба. Гоша возился во дворе, расчищая от снега дорожку к колодцу. В избе было тепло и тихо, слышался лишь треск поленьев да шелест страниц. Молодая женщина почувствовала лёгкую жажду и, не отрываясь от чтения, лениво взмахнула рукой в сторону стоявшего на столе чайника. Простейшее, бытовое заклинание левитации, которое она выполняла тысячи раз, не задумываясь.

Но ничего не произошло. Чайник даже не дрогнул. Груша удивлённо подняла голову. Она попробовала снова, на этот раз вложив в жест чуть больше концентрации. Эффект был странным и пугающим. Эмалированный бок чайника пошёл рябью, словно отражение в воде, затем по нему пробежала тонкая, едва заметная трещина, из которой с тихим шипением вырвалось облачко пара. Сама магия внутри неё, обычно послушная и ясная, как родниковая вода, на мгновение стала мутной, вязкой, неподконтрольной. Ощущение прошло так же быстро, как и появилось, оставив после себя лишь лёгкую дурноту и неприятный холодок в груди.

Она списала это на усталость. Беременность, гормоны — её рациональный ум тут же нашёл десяток логичных объяснений. Она никому ничего не сказала, не желая тревожить Гошу по пустякам.

Но инциденты начали повторяться. Сначала это были мелочи, почти незаметные сбои в её магической силе. Зажжённая заклинанием свеча гасла через минуту. Попытка согреть остывший чай приводила к тому, что кружка покрывалась тонким слоем инея. Эти «магические оговорки» были похожи на помехи в радиоэфире — короткие, случайные, но тревожащие.

Затем к ним прибавились и физические симптомы. Грушу начал пробирать странный, внутренний озноб, который не проходил даже у раскалённой печи. Появилась слабость, не похожая на обычную усталость. Это было глубинное, магическое истощение, словно кто-то невидимый вытягивал из неё силы, оставляя лишь пустую, звенящую оболочку. Она старалась скрыть своё состояние, больше отдыхала, пила горячие отвары, но с каждым днём ей становилось всё труднее поддерживать маску спокойствия.

Гоша, конечно же, всё заметил. Он видел, как побледнело её лицо, как появились тёмные круги под глазами. Он замечал её затянувшиеся паузы в разговорах, её отрешённый взгляд, устремлённый в одну точку. Его сердце сжималось от тревоги. Будущий отец окружал жену трогательной, неуклюжей заботой: укрывал её самыми тёплыми тулупами, заваривал чай с мёдом и малиной, читал ей вслух свои любимые главы из «Приключений Квентина Тримбла». Но всё это не помогало. Невидимая хворь не отступала.

Точка невозврата была пройдена в одно серое, пасмурное утро. Груша проснулась с ощущением, что она не спала вовсе. Слабость была такой сильной, что ей с трудом удалось встать с постели. Увидев пыль, скопившуюся на книжной полке, она решила навести порядок, чтобы отвлечься. Она достала свою палочку и направила её на полку, собираясь применить простейшее очищающее заклинание.

— Scourgify, — тихо произнесла она.

Вместо аккуратного вихря, сметающего пыль, из конца её палочки вырвался слепящий, агрессивный луч света. Он ударил в полку с такой силой, что старое дерево задымилось и почернело, словно от удара молнии. Стоявшая рядом ваза с сухими васильками разлетелась на тысячу осколков. Книги, сброшенные ударной волной, веером разлетелись по комнате. Сама Груша, отброшенная отдачей, тяжело опустилась на кровать, хватая ртом воздух. Её палочка выпала из ослабевшей руки и со стуком покатилась по полу. Силы покинули её полностью.

Гоша, услышав грохот, ворвался в комнату. Картина, представшая его глазам, заставила его похолодеть. Разгром в комнате, запах озона и палёного дерева, и его любимая, бледная как полотно, едва дышащая на кровати.

— Гермиона! — крикнул он, бросаясь к ней.

— Всё… в порядке, — прошептала она, но её голос был слаб и неубедителен. — Просто… сил нет.

В этот момент Гоша понял: это не просто недомогание. Это нечто серьёзное. Магическое. И справиться с этим своими силами они не смогут. Им нужна была помощь специалиста. А единственный специалист по аномальной магии на сотни километров вокруг жил в соседней избе и славился своим отвратительным характером и гениальными познаниями в зельеварении.

Путь до избы Севера показался им вечностью. Гоша бережно вёл жену под руку, поддерживая её на скользких, заснеженных тропинках. Снег, ещё вчера казавшийся таким чистым и красивым, теперь выглядел холодным и враждебным. Тишина давила, наполняясь их общей, невысказанной тревогой.

Дверь им открыл сам хозяин. Снейп был в своём обычном чёрном одеянии, от него пахло травами и чем-то кислым. Увидев их на пороге, он скривил губы в привычной презрительной усмешке.

— Поттер. Мисс Грейнджер. Какая неожиданная… и, несомненно, крайне неприятная встреча. Если вы пришли жаловаться на качество моего последнего зелья от кашля, то спешу заметить, что его эффективность напрямую зависит от интеллекта пациента.

Но его сарказм иссяк, как только он по-настояшему посмотрел на Грушу. Его острый, намётанный взгляд диагноста мгновенно уловил все тревожные симптомы: неестественную бледность, ввалившиеся глаза, ауру магического истощения, которую нельзя было скрыть. Профессионал в нём взял верх над мизантропом.

— Проходите, — коротко бросил он, отступая в сторону и пропуская их в дом. — И не наследите.

Его изба была идеальным отражением своего хозяина: аскетичная, безупречно чистая и организованная. Вдоль стен тянулись полки, уставленные сотнями склянок, банок и пучков трав, каждая из которых была аккуратно подписана. В углу на печи что-то тихо булькало в медном котле. Воздух был густым от запахов, смешавшихся в сложный, лекарственный букет.

— Садитесь, — приказал Снейп, указывая на грубую деревянную лавку. — Грейнджер, руку.

Он взял её запястье своими холодными, тонкими пальцами, приложив их к пульсу. Затем достал свою палочку и начал водить ею над девушкой, что-то бормоча себе под нос на латыни. Кончик его палочки светился тусклым, зеленоватым светом, который то разгорался ярче, то почти угасал. Снейп хмурился всё сильнее.

— Хм-м… нестабильно. Очень нестабильно. Поттер, подойди. Дай свою руку.

Гоша подошёл. Снейп проделал ту же процедуру с ним. Затем он отошёл к столу, взял кусок пергамента и принялся быстро чертить на нём какие-то схемы и руны, сверяясь с показаниями своей палочки. Наступила напряжённая тишина, нарушаемая лишь скрипом его пера.

Наконец, бывший профессор зельеварения отложил перо и тяжело вздохнул. Он повернулся к ним, и на его лице было выражение, которое Гоша видел лишь однажды — в Визжащей хижине, когда тот умирал. Смесь усталости, досады и мрачной констатации неизбежного.

— Что ж, — произнёс он своим ровным, лишённым эмоций голосом. — Диагноз ясен. Хотя «диагноз» — неподходящее слово. У вас не болезнь. У вас… уникальная магическая аномалия.

Он сделал паузу, подбирая слова.

— Ваша магия, Грейнджер, всегда была академической. Структурированной, логичной, почти кристаллической по своей природе. Вы черпаете силу из знаний, из формул, из порядка.

Он перевёл взгляд на Гошу.

— Магия Поттера — полная противоположность. Она инстинктивна, хаотична, это сырая, необузданная сила, намертво связанная с его эмоциями. Он не управляет ею, он просто выпускает её наружу, как прорвавшуюся плотину.

Снейп подошёл к окну и посмотрел на заснеженный лес.

— И вот эти два… взаимоисключающих потока встретились в месте, которое само по себе является магической аномалией. У Глухих Буераков есть своя аура. Древняя, элементальная, почти живая. Она не подчиняется законам, описанным в ваших хогвартских учебниках. Она усиливает, искажает, преломляет любую привнесённую извне магию.

Север снова повернулся к ним, и в его чёрных глазах не было ни капли сарказма, только холодная ясность аналитика.

— Внутри вас, мисс Грейнджер, сейчас бушует настоящая магическая буря в миниатюре. Зарождающееся ядро вашего ребёнка, его собственная магия, пытается сформироваться, найти опору, закрепиться. Но его тянет в разные стороны. Ваша упорядоченная сила пытается выстроить его по законам логики. Хаотичная сила Поттера пытается наполнить его эмоциями. А дикая магия этого места пытается поглотить их обе, подчинить себе.

Он указал на бледное лицо Груши.

— Этот конфликт, эта война трёх стихий, истощает вас. Ребёнок инстинктивно вытягивает вашу энергию, чтобы стабилизировать себя, чтобы выжить в этом хаосе. Он не виноват. Но если это продолжится, он высосет вас досуха. А потом, лишённый якоря, погибнет сам.

Слова Снейпа, произнесённые бесстрастным тоном, обрушились на Гошу и Грушу, как лавина. Это было страшнее любого пророчества, любого проклятия. Это была холодная, безжалостная правда.

— Но… вы можете что-то сделать? — с отчаянием в голосе спросил Гоша. — Какое-нибудь зелье…

Снейп медленно покачал головой.

— Поттер, я могу сварить зелье, которое вернёт ей силы на пару часов. Могу дать успокоительный настой, чтобы снять дрожь. Я могу лечить симптомы. Но я не могу устранить причину. Мои зелья созданы для известных недугов, для предсказуемых магических структур. Это же… это нечто новое. Беспрецедентное. Любая попытка вмешаться в этот процесс вслепую будет сродни попытке провести операцию на мозге при помощи мясницкого топора. Я могу навредить ещё больше.

Он посмотрел на них, и в его взгляде впервые за долгие годы промелькнуло что-то похожее на сочувствие.

— Я бессилен, — тихо признал он. — Моих знаний здесь недостаточно. Вам нужно нечто большее, чем просто зельеварение. Вам нужна сила, которая сможет примирить эти стихии. Сила, которая старше и мудрее нашей.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Гоша и Груша вышли из его избы, погружённые в оцепенение. Диагноз, который они получили, был страшнее их самых худших опасений. Надежда на простое, быстрое решение рухнула, оставив после себя лишь холодную, звенящую пустоту. Они шли обратно по скрипучему снегу, держась за руки, и каждый шаг казался тяжёлым, как будто они несли на своих плечах всю тяжесть этого мира.

Обещание новой жизни, такое яркое и близкое, вдруг оказалось под угрозой. И никто из них не знал, где искать спасение. Их магия, их знания, всё, на что они привыкли полагаться, оказалось бессильно перед лицом этой тихой, внутренней войны, развернувшейся в самом сердце их маленькой, ещё не рождённой семьи.

Новость о беде, пришедшей в дом Гоши и Груши, разнеслась по Глухим Буеракам не со скоростью ветра — ветер в замёрзшей январской тишине дремал, — а по невидимым, но надёжным каналам деревенской связи. Она передавалась без слов: в тревожном взгляде, которым баба Клава проводила понурую пару, возвращавшуюся от избы целителя; в том, как Степан, рубивший дрова, вдруг остановился и долго смотрел им вслед, нахмурив густые брови; в том, как стихли разговоры у колодца, когда мимо них прошли молодые люди, окружённые облаком собственного, видимого на морозе отчаяния. В маленьком, тесном мирке деревни горе одного мгновенно становилось общей заботой.

И деревня не осталась в стороне. Она пришла на помощь так, как умела — без лишних вопросов, без официальных собраний, но с той основательной, немного неуклюжей, но абсолютно искренней решимостью, с которой сообща чинят прохудившийся мост или вытаскивают из грязи застрявший трактор.

Первой, разумеется, на пороге их дома материализовалась баба Клава. Она вошла без стука, как всегда, принеся с собой запах мороза и резкий, аптечный аромат от прижатой к груди тёмной бутыли. Старуха решительно поставила свою ношу на стол, смерила взглядом бледную, укутанную в три одеяла Грушу и вынесла свой вердикт.

— Слыхала я, что вам этот ваш чернокнижник наговорил, — пробасила она, имея в виду Снейпа. — Умный он, спору нет, в склянках своих разбирается. Но книжное знание — оно как палка о двух концах. Одно лечит, другое калечит, потому что души в нём нет. А хворь твою, внучка, не формулами лечить надо, а силой земной, настоящей.

С этими словами она откупорила бутыль. По избе поплыл густой, тяжёлый дух, в котором смешались запахи болотного мха, полыни, валерианы и чего-то ещё, неуловимо-древнего и горького. Жидкость внутри была почти чёрной, вязкой, как дёготь.

— Вот, — с гордостью произнесла баба Клава. — Отвар из семи трав, собранных на заре Ивана Купалы. Прабабка моя им ещё прадеда от лихоманки спасла. Он любую порчу изнутри выжигает, любую нечисть из жил гонит. Пей, милая. По три глотка, три раза в день. Гадость, конечно, редкостная, зато верная.

Груша, чьё научное мировоззрение содрогнулось от такого описания, посмотрела на тёмное варево с отвращением. Её мозг тут же начал анализировать потенциальный химический состав и возможные побочные эффекты. Но она была слишком слаба, чтобы спорить. А Гоша, стоявший рядом, смотрел на бутыль с отчаянной надеждой. Он был готов поверить во что угодно — в травы, в заговоры, в лешего, — лишь бы это помогло его любимой.

— Спасибо, баба Клава, — сказал он, принимая из её рук тяжёлую склянку.

Старуха, выполнив свой долг, удовлетворённо кивнула и удалилась, оставив после себя густой травяной шлейф и робкую искру надежды.

Надежда, увы, прожила недолго. Груша, зажмурившись и с трудом подавив рвотный позыв, выпила положенную дозу. Отвар не принёс ничего, кроме отвратительного послевкусия и лёгкого головокружения. Магическая буря внутри неё не утихла ни на йоту.

Следующим визитёром стал тракторист Петрович. Он явился ближе к вечеру, трезвый, серьёзный и исполненный чувства собственной важности. Под мышкой мужчина держал увесистую трёхлитровую банку, наполненную светло-коричневой, слегка пенящейся жидкостью.

— Услышал я про вашу беду, — с порога заявил он, ставя банку на стол с таким видом, будто это был Грааль. — Лекарствами вас тут, поди, уже напичкали. А я вам принёс не лекарство. Я вам принёс то, что дух укрепляет!

Он с любовью похлопал по стеклянному боку банки.

— Это не то, что вы подумали! — поспешно добавил Петрович, поймав настороженный взгляд Гоши. — Это квас. Но не простой, а особый! На ржаных сухарях, с изюмом и мятой. Рецепт моей покойной матушки. Он безалкогольный, клянусь трактором! Но силу даёт богатырскую! Когда дух крепок, никакая хворь не возьмёт! Вот, Грушенька, пей. Он и жажду утоляет, и мысли дурные из головы гонит.

Жест был настолько искренним и трогательным в своей простоте, что Груша не смогла отказать. Она сделала глоток. Квас был действительно вкусным — холодным, ядрёным, с приятной кислинкой. Он не излечил её, но на несколько минут придал бодрости и отвлёк от мрачных мыслей. Петрович, увидев, что его дар пришёлся по вкусу, расчувствовался, прослезился, пожелал им обоим здоровья и ушёл, гонимый чувством выполненного долга.

Но самый драматичный и запоминающийся визит состоялся, когда на деревню уже спустились густые зимние сумерки. Дверь в избу распахнулась без стука, и на пороге, словно сошедшая со страниц готического романа, появилась Беллатриса Лестрейндж.

Она была при полном параде. Её обычное чёрное платье было дополнено ожерельем из сушёных ягод рябины и вороньих перьев. В спутанных волосах виднелись веточки омелы. В одной руке женщина держала дымящийся пучок чертополоха, в другой — длинную, кривую палку, отдалённо напоминавшую посох. Глаза её горели знакомым безумным огнём.

— Я всё знаю! — прошипела она, входя в комнату и окутывая всё едким дымом. — Тёмные духи ополчились на дитя! Завидуют его силе! Чуют кровь Поттера и величие моего Лорда, что витает в здешнем воздухе! Но я не позволю! Я проведу ритуал очищения!

Не дожидаясь согласия, Беллатриса приступила к действию. Она начала ходить по комнате кругами, размахивая дымящимся чертополохом и что-то бормоча на латыни. Затем, подойдя к кровати, где лежала ошеломлённая Груша, она принялась чертить вокруг неё в воздухе своим посохом какие-то сложные, замысловатые руны.

— Exsisto anxius! Spiritus maligni, fugite! — завывала она, и её голос становился всё громче и пронзительнее.

Гоша, было, дёрнулся, чтобы остановить это безумие, но замер, увидев, что магия Беллатрисы, хоть и дикая, начала действовать. За окном поднялся ветер, заставив жалобно заскрипеть старые ставни. Огонь в печи вспыхнул с новой силой, выбросив сноп искр. Предметы в комнате начали едва заметно вибрировать. Это была мощная, неуправляемая, но абсолютно реальная сила.

Кульминация наступила, когда Беллатриса вскинула свой посох над головой Груши и издала пронзительный, почти нечеловеческий крик. В этот самый момент стеклянная банка с квасом Петровича, не выдержав магического напряжения, с оглушительным звоном лопнула, обдав стены липкой, пенящейся жидкостью.

Ритуал был окончен. Беллатриса тяжело дышала, её лицо было бледным, но довольным.

— Всё, — выдохнула она. — Я отогнала их. На время. Но они вернутся. Они всегда возвращаются…

С этими словами она, шатаясь, вышла из избы, оставив после себя запах гари, разбитую банку и двух совершенно ошарашенных хозяев.

Когда Гоша, наконец, убрал осколки и вытер липкие лужи, а Груша немного пришла в себя от этого представления, стало ясно одно: ничего не изменилось. Слабость никуда не делась. Магическая буря внутри не утихла. Деревенский консилиум, со всем его искренним желанием помочь, потерпел полное фиаско.

Отчаяние, до этого бывшее лишь фоном, начало сгущаться, превращаясь в холодный, липкий туман. Гоша сидел у кровати жены, держал её холодную руку и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Вся его сила, вся его слава Мальчика-Который-Выжил оказались бесполезны перед лицом этой тихой, невидимой угрозы. Он впервые в жизни по-настоящему испугался.

Именно в этот момент, когда тьма, казалось, сгустилась до предела, в дверь постучали. Коротко, властно, так, как мог стучать только один человек в этой деревне.

— Поттер, — раздался с порога тихий, шипящий голос Володи. — Выйди. Разговор есть.

Гоша нехотя поднялся и вышел на мороз. Володя стоял на крыльце, окутанный облаком пара. Он не смотрел на Гошу. Его красные глаза были устремлены на тёмное, звёздное небо.

— Я наблюдал, — произнёс он без предисловий. — Бабкины отвары. Пьяные советы. Театральный шабаш. Предсказуемо и абсолютно неэффективно.

— Они хотели помочь, — глухо возразил Гоша.

— Намерения не имеют значения, Поттер. Важен только результат. А результата нет, — отрезал Володя. — Я изучил данные, которые предоставил Снейп. Его анализ точен, но неполон. Он видит конфликт, но не видит решения, потому что мыслит категориями «лекарств» и «противоядий».

Тёмный Лорд, наконец, повернул голову и вперил свой холодный, змеиный взгляд в лицо молодого человека.

— Это не болезнь, которую нужно лечить. Это система, вышедшая из равновесия. И чтобы её сбалансировать, нужно не зелье. Нужна другая сила. Равновеликая, но противоположная по своей природе.

Он сделал паузу, давая своим словам впитаться в замёрзший воздух.

— Ваша проблема в том, что вы пытаетесь потушить пожар водой из напёрстка. Все эти примитивные ритуалы, отвары, даже зелья Снейпа — это всё полумеры. Они не могут повлиять на фундаментальный конфликт магий, бушующий внутри Грейнджер. Вам нужен не лекарь. Вам нужен тот, кто умеет управлять самой сутью магии. Тот, кто стоит вне ваших примитивных категорий «добра» и «зла». Тот, кто понимает магию земли, магию крови, магию жизни и смерти.

Гоша слушал, затаив дыхание. Он не понимал, к чему клонит его бывший враг, но в ледяной логике Володи была пугающая, неопровержимая правота.

— Вся ваша хогвартская магия, Поттер, — это лишь верхушка айсберга. Укрощённая, причёсанная, загнанная в рамки заклинаний и формул. Но под ней лежит океан. Древняя, дикая сила, которая была здесь задолго до ваших министерств и волшебных палочек. И сейчас вам нужен тот, кто умеет плавать в этом океане, а не барахтаться на мелководье.

Он выпрямился, и его тощая фигура в свете луны вдруг обрела прежнее, тёмное величие.

— Я проанализировал все доступные легенды и свидетельства старожилов. Я сопоставил факты. И я пришёл к единственно возможному выводу. Стандартные методы исчерпаны. Пришло время для радикального, нестандартного решения.

Он не сказал, какого именно. Он просто развернулся и ушёл в свою избу, оставив Гошу одного под холодными, равнодушными звёздами.

Молодой человек стоял на морозе, не чувствуя холода. Слова Володи, лишённые всякого сочувствия, но полные убийственной ясности, прозвучали не как приговор, а как… указание. Они не давали ответа, но указывали направление. Они не давали надежды, но прогоняли отчаяние, заменяя его холодной, как сталь, решимостью.

Он вернулся в дом. Груша не спала, она смотрела на него широко раскрытыми, полными тревоги глазами.

— Что он сказал? — тихо спросила она.

— Он сказал, что нам нужен кто-то, кто понимает дикую магию, — ответил Гоша, присаживаясь на край кровати. — Кто-то… другой.

Они не знали, кто это может быть. Но впервые за последние дни в их маленьком, осаждённом мире появился вектор. Неясный, пугающий, но всё же — путь. И они были готовы пойти по нему, чего бы это ни стоило.

После ночного визита Володи и его загадочного, почти пророческого вердикта, в доме Гоши и Груши воцарилась новая, иная тишина. Это была уже не тишина отчаяния, а тишина напряжённого, сосредоточенного ожидания. Слова Тёмного Лорда, лишённые тепла, но полные холодной, аналитической силы, сработали как горькое, но отрезвляющее лекарство. Они не предложили решения, но сместили фокус, перевели проблему из разряда безнадёжной трагедии в разряд сложной, но потенциально решаемой задачи. Нужна была другая сила. Древняя, дикая, стоящая вне привычных рамок. Но где её искать? Кто мог быть её носителем в этой, казалось бы, простой и немудрёной деревенской глуши?

Ответ пришёл оттуда, откуда и следовало ожидать — из самого сердца деревни, из её живой памяти, хранительницей которой была баба Клава.

Вечером следующего дня, когда за окном завыла по-настоящему злая, февральская метель, заколачивая окна колючим снегом и заставляя мир за стенами избы казаться враждебным и непроницаемым, старуха снова пришла к ним. На этот раз без отваров и советов. Она пришла просто так, «посидеть, кости погреть», как сама сказала. Но и Гоша, и Груша чувствовали, что этот визит был неслучайным.

Они сидели втроём у большой, жарко натопленной русской печи. Огонь в ней гудел, словно живое существо, отбрасывая на бревенчатые стены пляшущие, причудливые тени. В чугунке на краю печи томилась картошка, распространяя по избе сытный, уютный аромат. Груша, укутанная в тёплую шаль, полулежала на широкой лежанке, прислушиваясь к вою ветра. Гоша сидел на низкой скамейке, подбрасывая в огонь поленья. Баба Клава, устроившись в старом кресле, долго молчала, глядя на огонь своими выцветшими, но всё видящими глазами. Казалось, она что-то взвешивала, решалась.

— Запутались вы, детки, — наконец произнесла она, и её низкий, грудной голос идеально вплетался в гул метели за окном. — Заблудились в своих книжных премудростях, как в трёх соснах. Ищете сложное, а ответ-то он простой, на поверхности лежит. Только поверхность эта старая, мхом поросла, не всякий и разглядит.

Она взяла с печи длинную кочергу и поворошила угли. Искры взметнулись вверх, на мгновение осветив её морщинистое, серьёзное лицо.

— Силён ваш чернокнижник Север, и Володька ваш — голова, каких свет не видывал. Но они оба — как деревья, что в небо тянутся, а про корни свои забыли. А вся сила-то — она в корнях. В земле-матушке.

Она сделала паузу, словно давая им время осознать свои слова.

— Есть у нас тут место одно. И человек один. Последняя, может, кто ту силу старую помнит и разумеет. Не по книжкам, а нутром, кровью.

Она отложила кочергу и посмотрела прямо на молодых людей.

— Слыхали, поди, присказку: «Куда-куда? На Кудыкину гору». У нас это не присказка. Гора такая и вправду есть. Далеко отсюда, за Чёрными топями, где лес самый дремучий, медвежий. Люди туда не ходят. Боятся. Место гиблое, говорят. А на самой той горе, на вершине, стоит изба. И живёт в той избе ведьма.

При слове «ведьма» Груша невольно напряглась. В её мире это слово было синонимом тёмной, опасной магии. Но баба Клава, уловив её реакцию, лишь усмехнулась.

— Не та ведьма, что в сказках ваших, с костяной ногой да ступой. Наша — другая. Зовут её Ядвига. Одни говорят, она — последняя из древнего рода знахарок, что тут ещё до царей жили. Другие — что она сама не человек, а дух лесной, обличье принявший. Третьи — что просто баба с умом не в ту сторону, отшельница. Врут всё. Я её видела. Давно, ещё девчонкой была.

Баба Клава прикрыла глаза, словно заглядывая в далёкое прошлое.

— Брат мой тогда захворал сильно. Лежал в жару, бредил, и ни один лекарь помочь не мог. Уж отпевать его собирались. Мать моя, покойница, от отчаяния решилась. Взяла последний узелок с хлебом, поклонилась в четыре стороны и пошла на Кудыкину гору. Три дня её не было. Мы уж думали, сгинула. А на четвёртый вернулась. Не одна. С ней — женщина. Высокая, статная, с косой русой до пят, а глаза — зелёные, как лесной омут. Спокойная такая, молчаливая. Это и была Ядвига.

Она подошла к брату, положила ему руку на лоб, что-то пошептала на языке, похожем на шелест листьев. Потом достала из котомки маленький глиняный горшочек, зачерпнула из него тёмной, пахучей мази и втёрла брату в грудь. И всё. Развернулась и ушла, не взяв ни хлеба, ни денег. А к утру жар у брата спал. И через неделю он уже бегал, здоровее прежнего.

Старуха замолчала, и в комнате было слышно только, как воет ветер и потрескивает огонь.

— Так вот, — продолжила она, открыв глаза. — Эта Ядвига — она не злая и не добрая. Она… как сам лес. Справедливая. Она не любит ни начальников, ни тёмных, ни светлых. Говорит, суета всё это, пыль. Уважает только лес, землю да старое знание. К ней со злом придёшь — сгинешь в топях. С просьбой корыстной — выгонит. А придёшь с чистым сердцем, с бедой настоящей, с уважением, — поможет. Но и взамен попросит что-то. Не денег, нет. Услугу какую. Что ей одной ведомо.

Баба Клава взяла холодную руку Груши в свои, сухие и тёплые.

— Твоя хворь, внучка, не от злобы людской и не от порчи. Она от самой природы, от силы великой, что в тебе с дитём твоим спорит. А кто с природой лучше договорится, чем та, что сама — её часть? Ядвига — ваша последняя надежда. Другого пути я не вижу.

Она поднялась, давая понять, что сказала всё, что хотела.

— Подумайте. Дорога туда тяжёлая, опасная. И не факт, что примет она вас. Но если решитесь — идите. И идите с миром в душе. Она его за версту чует.

С этими словами старая женщина вышла, оставив Гошу и Грушу наедине с новой, ошеломляющей информацией. Легенда, сказка, деревенское суеверие… Но в словах бабы Клавы было столько уверенности, столько простой, непоколебимой веры, что не поверить ей было невозможно.

Они долго сидели в молчании. Мысль о походе к ведьме через заснеженный, дремучий лес казалась безумной. Но вердикт Снейпа, бессилие деревенских лекарей и собственное, медленно угасающее состояние Груши не оставляли выбора.

— Я пойду, — наконец твёрдо сказал Гоша, нарушая тишину.

— Мы пойдём, — поправила его Груша, и в её голосе, хоть и слабом, зазвучали прежние стальные нотки. — Нет. Ты пойдёшь. А я буду ждать. В моём состоянии… я буду только обузой.

Это признание далось ей, привыкшей всегда быть в центре событий, всегда действовать, нелегко. Но сейчас на кону стояло слишком много.

— Ты не пойдёшь один, — добавила она. — Это слишком опасно.

Решение было принято. Но кто пойдёт с ним? Гоша один, даже со своей магией, мог не справиться. Ему нужны были спутники. Люди, которым можно доверять в таком рискованном предприятии.

Утром, едва рассвело, молодой человек направился прямиком к избе, где жили три самых могущественных и непредсказуемых обитателя Глухих Буераков.

Он застал их за завтраком. Володя с хирургической точностью нарезал тонкими ломтиками сало. Снейп с видом дегустатора пил какой-то тёмный отвар. Долохов молча ел кашу. Беллатриса, к счастью, ещё спала.

Гоша, не тратя времени на предисловия, изложил всё, что они узнали от бабы Клавы, и объявил о своём решении идти на Кудыкину гору.

Когда он закончил, воцарилась тишина. Первым её нарушил, как ни странно, Снейп. Он медленно поставил свою кружку на стол.

— Ведьма, живущая на Кудыкиной горе… Ядвига… — задумчиво произнёс он, и в его голосе не было привычного сарказма. — Любопытно. В некоторых редких фолиантах по гербологии упоминаются так называемые «гении места» — могущественные практики, чья сила неразрывно связана с определённой территорией. Их магия не подчиняется классическим законам. Я всегда считал это мифами.

В его чёрных глазах вспыхнул огонь исследователя. Это была загадка, вызов его интеллекту.

— Если такая личность действительно существует, её методы могут представлять значительный научный интерес. Я должен это увидеть. Я иду с тобой, Поттер. Не из-за тебя, разумеется. Исключительно в целях сбора данных.

Гоша удивлённо кивнул, не ожидая такой быстрой поддержки. Затем все взгляды обратились к Володе. Тот невозмутимо доел свой кусок сала и вытер тонкие губы салфеткой.

— Поход в логово потенциально враждебного и непредсказуемого магического субъекта без предварительной разведки и чёткого плана действий — это тактически безграмотно, — ледяным тоном констатировал он. — Вы двое, со своим научным любопытством и героическим безрассудством, попадёте в первую же ловушку или просто замёрзнете в сугробе. Вашей экспедиции нужен стратег. Тот, кто сможет оценить риски и обеспечить успех миссии.

Он поднялся из-за стола.

— Я не могу позволить, чтобы будущее моего… референтного образца, — он кивнул в сторону дома Гоши, — зависело от вашей некомпетентности. Я тоже иду.

Это было не предложение помощи. Это был приказ о взятии командования на себя.

Оставался последний, но, возможно, самый важный вопрос. Им нужен был проводник. Человек, который знает лес не по картам, а ногами. Человек, который чувствует его дыхание.

Ответ был очевиден.

Они нашли Степана у него во дворе. Он чинил старые охотничьи лыжи, подбитые камусом. Гоша изложил ему их план. Степан слушал молча, не отрываясь от работы. Его лицо было непроницаемо. Когда Гоша закончил, старый охотник отложил инструмент, поднял на них свои выцветшие, серые глаза и долго смотрел, словно заглядывая каждому в душу.

— Кудыкина гора… — глухо произнёс он. — Дорогу туда не каждый найдёт. И не каждому она покажется.

Он посмотрел на заснеженный, безмолвный лес, который начинался прямо за его огородом.

— Лес живой. Он чует, с чем человек к нему идёт. С ружьём ли, с добром ли. Ядвига — она сердце этого леса. Обмануть её не выйдет.

Он снова посмотрел на них. На Гошу, в чьих глазах горела решимость и страх за любимую. На Снейпа, в чьём взгляде читался холодный научный интерес. На Володю, чьи красные глаза были пусты и непроницаемы, как два осколка рубина.

— Что ж, — наконец сказал Степан. — Попробуем. Может, и пропустит вас лес. Собирайтесь. Выходим на рассвете.

Решение было принято окончательно. Самая странная экспедиция в истории магического и немагического миров была готова отправиться в путь. Герой, тёмный лорд, шпион и молчаливый охотник. Четыре человека, которых судьба свела вместе в заснеженной русской глуши, должны были отправиться в самое сердце дикой, древней магии, чтобы просить о помощи. И никто из них не знал, что ждёт их на вершине таинственной Кудыкиной горы.

Предрассветная тьма, густая и холодная, ещё цепко держала Глухие Буераки в своих объятиях, когда четверо путников собрались у избы Степана. Мороз крепчал, воздух был неподвижным и колким, а тишина казалась такой плотной, что, чудилось, вот-вот зазвенит от собственного напряжения. Единственным источником света был тусклый жёлтый квадрат окна в доме Гоши и Груши, где осталась ждать самая важная часть их маленького мира. Гоша, перед уходом, долго стоял у постели спящей жены, вглядываясь в её бледное, измученное лицо. Он не произнёс ни слова, лишь осторожно коснулся губами её лба, вкладывая в этот безмолвный поцелуй всё своё отчаяние, всю свою надежду и обещание вернуться с исцелением.

Сборы проходили в молчании, но само это молчание было красноречивее любых слов. Оно отражало всю нелепость и серьёзность их предприятия. Каждый из участников этой странной экспедиции готовился к походу в соответствии со своим характером и жизненным опытом, и контраст между ними был разительным.

Степан, как истинный хозяин леса, был воплощением практичности и минимализма. На нём был старый, но добротный овчинный тулуп, валенки и тёплая шапка-ушанка. За спиной — простой вещмешок, в котором угадывались лишь самые необходимые вещи: фляга с водой, краюха хлеба, нож, кремень и мешочек с солью. На плече висело старое, но ухоженное охотничье ружьё — не для защиты от людей, а для отпугивания случайного, разбуженного метелью зверя. Рядом с ним стояли широкие, подбитые камусом лыжи. В его облике не было ничего лишнего, каждая деталь была выверена десятилетиями жизни в лесу.

Гоша, хоть и прожил в деревне уже достаточно времени, всё ещё оставался «городским». Он попытался одеться по-деревенски, натянув на себя толстый свитер, подаренный Молли Уизли, и ватные штаны, но выглядел в них немного неуклюже. Главной его проблемой был рюкзак. По привычке полагаясь на магию, он применил к нему заклинание незримого расширения. В итоге невзрачный на вид мешок был набит под завязку всем, что, по мнению молодого человека, могло пригодиться в походе: аптечкой первой помощи, несколькими одеялами, запасом еды на неделю, котлом для варки зелий и даже парой любимых книг Груши — на случай, если придётся долго ждать. Рюкзак был лёгким, но его содержимое выдавало тревогу и желание предусмотреть все возможные и невозможные сценарии. В голенище сапога, как всегда, покоилась его верная волшебная палочка из остролиста.

Полной противоположностью ему был Северус Снейп. Бывший профессор зельеварения смотрел на сборы остальных с нескрываемым презрением. Он не признавал никакой другой одежды, кроме своей вечной, непроницаемо-чёрной мантии, подбитой каким-то тёплым, но незаметным мехом. Она была обработана целым набором заклинаний — водоотталкивающим, согревающим и, вероятно, грязеотталкивающим. На ногах у него были высокие кожаные сапоги, идеально начищенные, несмотря на снег. За плечами висела изящная кожаная сумка, в которой, несомненно, находился не просто набор для выживания, а целая портативная алхимическая лаборатория: склянки с редкими ингредиентами, набор серебряных ножей для сбора трав, хрустальные пробирки и, возможно, пара томов по ядовитым грибам для вечернего чтения. Он был похож не на путника, а на тёмного инквизитора, отправившегося инспектировать свои владения.

Но самым абсурдным и одновременно самым подготовленным выглядел Володя. Тёмный Лорд подошёл к вопросу экипировки с той же маниакальной тщательностью, с какой планировал захват Министерства. На нём был современный маггловский зимний костюм для экстремальных условий — лёгкий, многослойный, камуфляжной расцветки «зимний лес». На голове — плотно облегающая шапка, на руках — тактические перчатки. За спиной — идеально подогнанный по росту рюкзак, из карманов которого торчали компас, барометр и ещё какие-то непонятные приборы. Он выглядел как боец элитного спецподразделения, готовящийся к заброске во вражеский тыл.

— Поттер, — произнёс он своим ледяным, шипящим голосом, оглядев огромный рюкзак Гоши, — твоя иррациональная запасливость снижает нашу мобильность. В условиях пересечённой местности каждый лишний грамм — это тактическая ошибка.

— У меня всё самое необходимое, — буркнул Гоша в ответ.

— «Необходимое» и «желаемое» — разные категории, — отрезал Володя. — Но спорить сейчас неэффективно. Просто постарайся не застрять в сугробе со своими одеялами.

Снейп, стоявший поодаль, лишь презрительно фыркнул, глядя на их препирательства.

— Если вы закончили сравнивать размеры своих рюкзаков, может, мы уже выдвинемся? Световой день короток.

Степан, не обращая внимания на их перепалку, молча надел лыжи, взял в руки палки и кивнул.

— Пора. Идти будем долго. До темноты надо успеть дойти до зимовья. Там заночуем. Разговоры — потом. В лесу тишину любят.

И они тронулись в путь. Степан шёл первым, легко и бесшумно скользя на лыжах по нетронутому снежному покрову. Он не выбирал дорогу — он её чувствовал, двигаясь по едва заметным, известным лишь ему одному ориентирам. Гоша, Снейп и Володя шли следом, проваливаясь в глубокий, пушистый снег. Лыж у них не было, и это сразу поставило их в проигрышное положение.

Первые часы похода превратились в изнурительную борьбу со снегом. Лес, который из деревни казался мирным и сказочным, вблизи явил свою дикую, первобытную мощь. Вековые сосны и ели, укрытые тяжёлыми снежными шапками, стояли плотной стеной, пропуская лишь тусклый, серый свет. Тишина была почти абсолютной, нарушаемой лишь их собственным тяжёлым дыханием и скрипом снега.

Гоша, несмотря на физическую подготовку, быстро начал выдыхаться. Его магически облегчённый рюкзак не давил на плечи, но широкий и бесформенный, он цеплялся за ветки, замедляя движение. Каждые несколько шагов ноги по колено увязали в снегу, и приходилось прилагать огромные усилия, чтобы сделать следующий шаг. Пот скоро начал замерзать на его спине ледяной коркой.

Снейп, благодаря своим согревающим заклинаниям, не страдал от холода, но его городские сапоги были совершенно не приспособлены для глубокого снега. Он шёл с видом аристократа, вынужденного пересекать свинарник, и на его лице было написано такое вселенское отвращение, что, казалось, снег под его ногами должен был шипеть и плавиться.

Удивительно, но лучше всех, не считая Степана, держался Володя. Его маггловская экипировка работала безупречно. Лёгкий костюм не сковывал движений, а специальные ботинки с высоким голенищем не давали снегу забиваться внутрь. Он шёл ровным, размеренным шагом, экономя силы, его дыхание было почти не слышно. Время от времени он останавливался, сверялся с компасом и что-то отмечал на карте, которую доставал из нагрудного кармана.

— Мы отклонились от азимута на три градуса к северо-западу, — произнёс он во время одного из коротких привалов, обращаясь к Степану.

Старый охотник, пивший воду из фляги, медленно повернул к нему голову.

— Мой азимут — вон на той сосне, — глухо ответил он, указывая на едва заметную зарубку на стволе дерева в сотне метров от них. — А твой… бумажный. Лес по бумажке не ходят. Лес ногой чуют.

Это был первый, но не последний раз, когда столкнулись два мира — мир природной интуиции и мир холодной, выверенной стратегии.

К полудню они сделали привал на небольшой, защищённой от ветра поляне. Степан одним движением топора срубил несколько сухих нижних веток с ели, разжёг небольшой, почти бездымный костёр. Гоша, благодарно скинув свой рюкзак, рухнул на поваленное дерево. Снейп, с брезгливым видом очистив от снега пенёк, достал из своей сумки серебряную флягу и сделал небольшой глоток. Судя по тому, как он поморщился, там был не чай.

Володя же, не теряя времени, достал из рюкзака какой-то прибор и принялся измерять температуру и влажность воздуха.

— Атмосферное давление падает, — констатировал он, записывая показания в блокнот. — К ночи ожидается усиление снегопада. Нам необходимо увеличить темп, чтобы достичь укрытия до начала бури.

— Буран будет, — просто сказал Степан, глядя на верхушки деревьев. — Ветер с севера потянул. Чуешь, хвоей кислой запахло? Это он, предвестник. Успеем.

Во время этого привала и произошла их первая серьёзная стычка, продемонстрировавшая всю глубину противоречий в их маленьком отряде. Снейп, заметив, что Гоша пытается согреть замёрзшие руки, применив слабое согревающее заклинание, презрительно хмыкнул.

— Поттер, твоё неумение терпеть малейший дискомфорт поражает. Вместо того чтобы тратить магию на такие примитивные нужды, лучше бы ты сохранил её для действительно важных вещей.

— Например, для того, чтобы согревать твою мантию? — огрызнулся Гоша, раздражённый усталостью и нравоучениями.

— Моя мантия, в отличие от твоего разума, Поттер, является самодостаточной и эффективно функционирующей системой, — отрезал Снейп. — А твои беспорядочные магические всплески в этом лесу — всё равно что кричать «ау» в лагере гоблинов. Они привлекают ненужное внимание.

— Какое ещё внимание? — не понял Гоша. — Здесь на сотни километров ни одной живой души!

— Души, может, и нет. А вот сущности — вполне возможно, — вмешался Володя, убирая свои приборы. Он говорил своим обычным лекторским тоном, но в его словах была холодная предостерегающая нотка. — Этот лес аномален. Магическое поле здесь нестабильно, искажено. Это идеальная среда для обитания элементалей, неупокоенных духов и прочих энергетических паразитов. Любой неконтролируемый выброс магии может послужить для них маяком. Приманкой.

— Он прав, — неожиданно поддержал его Степан, и от его слов по спине Гоши пробежал холодок. — Лес не пустой. В нём Хозяин есть. И он не любит, когда шумят и балуются.

Гоша смущённо опустил руки. Он почувствовал себя глупым, самонадеянным мальчишкой. Он привык, что магия — это его оружие, его инструмент. Но здесь, в этом древнем, молчаливом лесу, она, казалось, могла стать его главной слабостью.

Они двинулись дальше. После привала идти стало тяжелее. Небо потемнело, повалил мелкий, колючий снег, который ветер бросал им в лицо. Лес становился всё более дремучим и мрачным. Деревья стояли так плотно, что их ветви переплетались над головой, создавая тёмный, заснеженный тоннель.

Именно здесь, в самой глухой части леса, они и столкнулись с первым настоящим испытанием. Степан, шедший впереди, вдруг резко остановился и поднял руку, призывая к тишине. Все замерли.

— Что там? — шёпотом спросил Гоша.

Степан молча указал вперёд. В нескольких десятках метров от них, прямо на их пути, тропу перегораживало огромное, вырванное с корнем дерево. Но страшно было не это. Вокруг поваленного ствола вился едва заметный, призрачный туман, который, казалось, жил своей жизнью. Он клубился, извивался, и в его колыхании угадывались неясные, постоянно меняющиеся очертания. И от этого тумана исходил ощутимый, давящий холод — не физический, а какой-то внутренний, пробирающий до самых костей.

— Моро́к, — тихо произнёс Степан. — Лесной дух. Шутит он так. Путь путает. Кто в него войдёт — будет кружить до тех пор, пока не упадёт без сил.

— Примитивная астральная проекция, — прошипел Снейп, и в его руке уже была палочка. — Простое развеивающее заклинание…

— Не смей! — резко оборвал его Володя. — Ты не знаешь природу этой сущности! Твоё заклинание может его разозлить. Агрессия — неверная тактика.

Они стояли перед призрачным барьером, и их маленький отряд впервые столкнулся с той самой «дикой магией», о которой все они говорили. И оказалось, что никто из них не знает, что с ней делать.

— Его надо задобрить, — сказал Степан. — Уважить. Он любит блестящее. Или сладкое.

Гоша полез в свой рюкзак, но что он мог предложить лесному духу? Шоколадную лягушку?

И тут вперёд вышел Володя. Он медленно, без резких движений, подошёл к границе тумана.

— Я решу эту проблему, — сказал он. — Это вопрос не магии, а психологии.

Он снял свой рюкзак, порылся в нём и достал… небольшую стеклянную фляжку. Ту самую, со «Слезой Василиска».

Он отвинтил крышку, и по морозному воздуху поплыл резкий, но благородный аромат можжевельника и спирта.

— Я предлагаю сделку, — произнёс Володя, обращаясь к туману. Его голос был ровным и лишённым эмоций, как у дипломата на переговорах. — Мы проходим. А я оставляю тебе это. Эссенция чистой энергии. Концентрированная радость бытия. Тебе понравится.

Он поставил фляжку на снег у самой кромки тумана и медленно отошёл назад.

Туман на мгновение замер, а затем одна из его призрачных струй медленно потянулась к фляжке, обвила её, словно щупальце. На секунду фляжка исчезла в тумане, а затем… вся призрачная завеса втянулась в себя, сжалась и исчезла, оставив после себя лишь лёгкий запах озона и пустое место на снегу. Путь был свободен.

Гоша и Снейп смотрели на Володю с немым изумлением. Тот лишь пожал плечами.

— Любая сущность, обладающая зачатками разума, стремится к новым ощущениям, — менторским тоном пояснил он. — Я просто предложил ему более интересный опыт, чем бессмысленное запугивание путников. Это основы переговоров. А теперь идёмте. Мы теряем время.

Он был явно раздосадован потерей драгоценного напитка, но горд своим стратегическим гением.

Они двинулись дальше, и Гоша вдруг понял, что в этом странном походе у него целых три наставника. Степан учил его читать лес. Снейп — осторожности и магической дисциплине. А Лорд Волдеморт, как это ни было парадоксально, преподавал ему урок дипломатии и нестандартного мышления. Этот поход становился чем-то большим, чем просто экспедиция за лекарством. Он становился путешествием вглубь самих себя. И они только начали свой путь.