Не самые обычные дни и слова Поттерианы (джен)

"Низкое, тяжёлое серо-стальное небо. Туман каждое проклятое утро. Промозглая сырость. Ненавистный плеск волн серо-синего моря. Выдувающие всё тепло ветра. Остоебенившие крики чаек, бакланов, кайр и других птиц. И единственное, что скрашивает моё пребывание здесь. Ни единого человека на всём острове, кроме меня.

Меня зовут Рональд Биллиус Уизли. И я — старший и единственный аврор острова Фари округа Оркни. Единственный человек на почти два километра площади ебучего куска камня в архипелаге Оркнейских островов.

Как я тут оказался? О, это отличная история. Я вспоминаю её каждый раз, когда пью. Пью я регулярно — так что историю я отлично помню и могу пересказать в лицах.

На четвёртый год после Победы мы с Гарри устроились в Аврорат. Закончили экстерном седьмой курс, закончили и Академию Аврората. Из-за нагрузок было как-то не до задумчивости о смысле всего этого — мы ели, спали и учились. Примерно тогда же мы начали курить. Я курил сигары, позёр-Гарри — трубку. Курили мы тогда, конечно, всё больше потому что хотели казаться взрослыми окружающим. Да и самим себе.

Потом мы начали работать. Было весело, было здорово. Казалось, что это вечно — отлов сторонников упиванцев. Здорово и вечно. Нас же, как героев войны, взяли сразу в Лондонский отдел, а не отправили, как новичков, в области и вообще к чёрту на кулички.

А потом, всего через год, случилась первая большая проблема. В Темзе стали вылавливать вздувшиеся трупы молодых девушек. Почти девочек. Истерзаны они были так, словно поработала взбесившаяся помесь гиппогрифа, мантикоры и соплохвоста. Или...щуплый интеллигентный мужичок. Да, всего через шесть тел мы поймали преступника. Отец Персефоны Паркинсон, потерявший свою дочь на войне. Папа Панси Паркинсон, девочки, похожей на мопса.

Азкабан и Поцелуй Дементора. По щуплому телу без единой мысли в глазах — Авадой. Гнилые овощи ведь не хранят — их выкидывают.

Именно тогда мы с Гарри напились в первый раз. И поняли, кем мы стали. Для чего мы пришли в Аврорат. Тогда мы и начали курить уже по-настоящему. Не придуриваясь для публики, невольно принимая романтические позы, а взатяг, вдвоём или в одиночестве. Пили мы так же. Вдвоём или в одиночестве.

Потом был сошедший с ума Амос Диггори. Он не дал нам взять его живым. Отец Седрика Диггори, первой смерти только ещё грядущей тогда войны. Да и не уверен, что я хотел бы взять его живым — после того, как я своими руками отскребал кишки моего отца от стены собственного дома. Амос трансгрессировал к Норе и надтреснутым голосом спросил, где папа. Мама сказала ему, что отец у меня, в моей уютной квартирке на втором этаже дома в Косом Переулке.

Мне посчастливилось — или нет? — выйти в тот момент за, смешно сказать, пивом. Не знаю, зачем ему нужно было распять отца на стене и затем разворотить ему Reducto живот и грудь, но он сделал именно это. Прошёлся ещё по двум адресам, искомых людей не нашёл, — и отправился в Министерство. Убил обоих охранников и уборщицу. Как я уже говорил — живым он не дался.

До сих пор не уверен, чья Авада достигла его первым — моя или Гарри. И почему-то не хочу проверять.

Тогда же мы с Гарри начали пить уже всерьёз. Мир катился под откос. Мы бежали вслед за ним. Остановить нас было некому — Гермиона работала в Австралии и думать даже не хотела об Великобритании. Попрощались мы не на самой весёлой ноте — и с тех пор друг другу не писали. Семье не было дела даже до меня — все упивались горем по Фреду, обустраивали новый быт, потом упивались горем по отцу. Потом слегла и мать. У Гарри же семьи не было — ему было проще.

Не знаю и не хочу знать, как в следующие пять лет мы не спились.

Через десять лет нас уже было не узнать. Мы хоронили людей одних за другим. Мы убивали преступников, находили трупы их жертв. Последней каплей стал ирландский террорист Симус Финниган.

Гарри тогда сдал форму и значок — был канун Нового года — и отправился к моей сестре. Насколько я знаю, с Джинни у них были довольно сложные отношения, сводившиеся, впрочем, к одному. Они трахались. Она его кормила, он оплачивал ей, на тот момент безработной, быт. Мне было всё равно. С семьёй я не общался уже четвёртый год. С Джинни меня связывал только Гарри. И, наверное, развивающийся алкоголизм. Доходило до того, что мы сидели вечером субботы на кухне квартиры Джинни и пили. Потом Гарри уводил мою сестру в комнату и они ебались. Я просто продолжал пить.

Нет, я тоже с кем-то тогда имел связь — с нашей однокурсницей Фэй Данбар, с Лавандой Браун, потерявшей своё милое личико после нападения Фенрира — но не тело.

Гарри сдал то, что делало его аврором, — и ушёл к Джинни Уизли. Третьего поутру она мне позвонила и спросила, не видел ли я моего лучшего друга. Оказалось, что Гарри ушёл ко мне ещё днём первого числа.

Это были очень трудные полгода. Я плюнул на все принципы невмешательства в дела, в которых заинтересован лично, сдал значок, как и Гарри. Расследовал дело сам, изредка узнавая у бывших коллег, не появилось ли чего нового. Когда я вышел на Блейза Забини, я нашёл Гарри Поттера с ампутированными руками по локоть. И ногами — по колено. Без голосовых связок. Садисткая фантазия Забини сделала из моего лучшего друга безмолвную копию собаки.

Убив Забини после допроса, я вернулся в Аврорат с доказательствами и оглушённым обрубком Гарри Поттера. Моего друга так и не вылечили. Запытанного до смерти Забини мне спустили на тормозах.

В Аврорат меня взяли обратно. Даже обратно в Лондон.

Меня начало срывать на преступников. Потом — и на коллег. После пятого трупа на допросе меня отправили "на повышение" — то есть старшим аврором, но подальше. Так я и оказался здесь, на острове Фари Оркнейского архипелага.

Единственное, что случилось за прошедшие десять лет — ритуальное самоубийство. Оливер Вуд принёс себя в жертву неведомым богам. Не знаю, зачем он это сделал. Не знаю, что изменилось после этого.

Мир как был серым, так таким и остался.

Мне завозят огневиски и сигары каждый понедельник. Сегодня среда — огневиски уже нет. Сигары кончатся... думаю, в пятницу. Хотя, думаю, нет.

Серое небо. Серое море. Пронзительные крики серых птиц. Ледяной ветер. Два километра камня.

Человеку дано достичь высшего уровня телесного бытия, недоступного одиночке, только если он вольется в группу и разделит с ней страдание. Нужно растворить свое «я», чтобы достичь вершины, с которой подчас просматривается небо богов. Для этого общность, членом которой ты стал, должна обладать трагичностью, заставляющей подняться из болота благодушия, распущенности, лени к высотам совместной боли, а затем и к абсолютному ее пику — смерти. Открытость смерти — непременное условие.

Юкио Мисима был прав.

Сейчас я отложу перо в сторону. И, наконец, закончу свой последний рассказ".

Эту записку нашли на единственном столе в доме Рональда Биллиуса Уизли, старшего аврора острова Фари округа Оркни.