Cassiopeia (гет)

Маггловской медицине явно не хватало чуточку магии — с помощью неё Абнер избавился от ран и боли всего за пару недолгих дней. Мы опять тренировались в полную силу, не жалея друг друга, и это очень меня радовало, ведь теперь я могла накладывать «Империус» с первого раза. К тому же мы перешли и к другим заклинаниям, что было очень хорошо — учиться я любила.

Спустя неделю, когда мы с Абнером сидели в душной библиотеке Малфой-Мэнора, я невзначай напомнила, что есть и другие запретные заклинания. Не то чтобы мне уж очень хотелось пользоваться ими, просто всё загадочное манило меня с чрезвычайной силой.

— И что же тебя интересует? — оторвавшись от книги, спросил Абнер.

— Ну, — я отвела взгляд, — это точно не «Авада». Она, то есть смерть, меня никогда не привлекала. Ведь что может быть хуже смерти?

Лучи солнца танцевали на лице Абнера, переходя со скул на тонкие губы, а потом перескакивая на волосы, теряясь в запутанных прядях. Мы сидели около единственного окна с прекрасным видом на сосновый лес, который охранял поместье с одной стороны. Наверное, тут уютно сидеть зимой с тёплой чашкой шоколада и наблюдать за снежинками, что в своём причудливом танце опускаются на холодную землю, покрывая её лёгким белым покрывалом… А вечно зелёный лес служит напоминанием о далёком ещё лете. Но сейчас была как раз тёплая пора года, и деревья терялись на фоне зеленеющих кустарников и густого травяного ковра. А голубое чистое небо будто потеряло всё своё очарование на фоне зелёного царства.

— «Круциатус» чем-то похуже смерти будет, — задумчиво молвил Абнер, потирая гладко выбритый подбородок. Ореховые глаза застила дымка, будто он вспоминал что-то не очень приятное или то, что давно схоронил в воспоминаниях, но оно упрямо всплывало день за днём. Абнер встряхнул головой, словно отгоняя плохие мысли.

— Так ты испытывал… его? — ступила я на более опасную почву. — Это сделал Тёмный Лорд?

— Не думаю, что тебе стоит это знать, — мягко ответил Абнер, осторожно закрывая книгу. — Тёмному Лорду не всегда по душе то, что делаем мы, его слуги. И каждого он наказывает, как тот того заслуживает.

— Значит, ты заслужил прошлые раны, да? — зло прошипела я, забывшись.

Абнер отвечал мне со спокойным, почти каменным лицом. Только длинные пальцы отбивали быстрый ритм на поверхности стола. Я отвернулась, пряча взгляд в щелях между книг и книжных полок.

— Хорошо, — резко поднявшись, произнёс он. — Что питает «Патронус»?

— Счастливые воспоминания, положительные эмоции — это источник силы «Эспекто Патронума», — словно по заученному конспекту ответила я.

— Всего пара недель — и ты уедешь в школу. Думаю, как раз хватит времени для изучения сверхсложного заклинания, а именно — «Круциатуса».

И мы учили. Сначала это напоминало обыкновенные школьные уроки, потому что Абнер сперва заставил меня выучить всю теорию. Ничего интересного — парочка развёрнуто и мудрёно сформулированных советов знаменитых тёмных колдунов, которые пожелали сохранить свою анонимность. Эти книги были похожи на какие-то ужастики, сотворённые безумцем. Страшные иллюстрации, изображающие корчащихся от боли людей, лица сошедших с ума и, что хуже всего, трупы, на которых было жутко смотреть. На мой вопрос, зачем всё это, Абнер ответил всего тремя словами: так будет лучше. Я готовилась больше психологически, как и с «Империусом», только с одной разницей — «Империус» не сводит людей с ума, только порабощает их волю.

А ещё я никак не могла понять, на ком мы будем тренироваться. Не на Абнера же я буду накладывать заклинание, в самом деле. Смогу ли я поднять руку на животное или насекомое, как сделал это один из учителей Защиты от тёмных искусств? «Право слово, девочка, — самодовольно прозвучал чужой и с тем же мой собственный голос в голове. — Ты собираешься убивать человека. Что тебе до боли какой-то мошки?»

Конец моим тёмным мыслям, сомнениям и сожалениям поставил Абнер: тёмным тёплым вечером мы собрались на той же самой поляне. Вокруг он зажёг маленькие фонарики, и атмосфера была почти романтичной. Если бы не две бездомных облезлых кошки, которые пили молоко из мисочки под деревом.

— Готова? — почти ласково спросил он, подавая мне мою собственную палочку. Одна тонкая бровь издевательски поднялась, будто намекая: давай, смелее, ты ведь этого хотела. Я упрямо вздёрнула нос и выхватила палочку; на всём этом смелость моя и закончилась, потухая, как спичка, громким шипением и серой полоской горьковатого дыма. Я не гриффиндорка — чувство смелости мне не присуще. А ведь как бы было всё просто, согласись я с Абнером, признай я его слова: боль хуже смерти.

Может, не поздно ещё отказаться? Я бросила короткий взгляд на лицо Абнера. Он сдержанно улыбался, скрепив пальцы в замочке и заложив руки за спину. Фонарики бросали короткие тени на его лицо, создавая загадочный образ юноши-аристократа, коим и являлся мой друг. «Он не такой хороший, каким хочет себя показать», — неожиданно всплыли в голове слова Малфоя.

— Ну же? — так же ласково, с какой-то нежностью произнёс Абнер, привлекая моё внимание и выжидательно заглядывая в глаза. Может, ждёт, что я откажусь, трусливо поджав хвост?

— Я хотела бы… хотела бы повторить теорию. Подскажи мне.

— Я могу и показать, — как-то зловеще сказал Абнер и указал кончиком белой палочки на кошек, что уже лежали на траве: сытые и довольные. — Итак. Что нужно для вызова ослепляющей боли?

— Гнев, — коротко ответила я на вопрос. — Ненависть. Отрицательные эмоции.

Абнер насмешливо кивнул и легонько поклонился, будто благодаря меня за ответ. Я неожиданно вспомнила нашу первую встречу: тогда он язвил и так же кланялся, показывая мне мою же палочку, которую я надеялась найти под подушкой. Это показалось мне ужасно древним воспоминанием, как и та ночь, которую мы провели в салоне волшебного автобуса. Интересно, думая об этом, смогу ли я вызвать «Патронус»?

— Круцио!

Не было никакой вспышки. Никакой волны. Ничего. Только душераздирающий визг животного, что попало под воздействие невыносимой боли: кошка шипела, спина её выгнулась неестественной дугой, а шерсть, которая ещё осталась на теле бездомной, встала дыбом. И визг закладывал уши и вызывал слёзы на глазах.

Я посмотрела на лицо Абнера. Под маской язвительного человека скрывался тот, кто не получал никакого удовольствия от происходящего. Он просто делал свою работу, неприятную, но необходимую. А кошка уже не шипела, а просто каталась по земле, размазывая жёлтую пену у рта по зелёной траве. Второе животное убежало куда-то подальше от ненормальных волшебников с садистскими наклонностями.

В тот момент я поняла: в «Круциатусе» и правда нет ничего хорошего. И вот почему Абнер заставил меня учить теорию, смотреть на эти ужасающие иллюстрации. Он давал мне шанс, хотел, чтобы я отказалась в последний момент, и его злило, что мне всё ещё хотелось использовать это заклинание.

Рука, которая держала волшебную палочку удивительного белого цвета, дрожала; Абнер закусил нижнюю губу, но упрямо — под стать мне — продолжал истязать животное.

— Хватит, — прошептала я, вытирая непрошеные слёзы с холодных щёк. — Прекрати. Стоп, Абнер! Остановись!

Я, словно в трансе, подбежала к нему и ударила его по груди, заставляя обратить на меня внимание. Палочка мягко упала на траву; кошка недалеко от нас перестала отчаянно цепляться когтями за землю. Но почему-то в тот момент я ничего этого не видела, память возвращалась намного позже и постепенно. Абнер остановился, но я продолжала трясти его. И плакать, напоминая какую-то истеричку.

А через секунду мы смотрели друг на друга пустыми глазами: ореховые уставились в мои, серые. Что он увидел там? Потому что в его я видела только тоску по чему-то очень далёкому, недостижимому. Не знаю, кто подался вперёд первым, я или он. Хотя, наверное, это неважно — важно другое: спустя всего миг его крепкие руки обнимали меня за талию, а нос уткнулся мне в плечо; я же обхватила его плечи, на которые сегодня была натянута рубашка глубокого синего цвета. Абнер тяжело дышал, а потом, словно с головой ныряя в холодную в воду, вздохнул и поднял голову.

Я легонько прикоснулась к его тонким губам, а он, беря инициативу в свои руки, обхватил моё лицо своими холодными пальцами. У Абнера были тёплые, мягкие губы. А дыхание его почему-то пахло свежей мятой, что безумно мне нравилось.