Новая история (джен)

Оставшиеся дни октября промелькнули как-то незаметно. Учёба, домашние задания, галлеоны, мелкие и крупные пакости, ссоры, самостоятельное чтение книг, подначки и заработанные баллы. Книги Грейнджер я, как и обещала, вернула в библиотеку, но продолжать общение не решилась, вернувшись к молчаливому соперничеству, чем немало её опечалила. Это было заметно по обиженным взглядам, по попыткам подойти и пообщаться, которые с каждым неудачным разом сходили на нет, пока не прекратились вовсе. И в моей душе шевельнулось что-то очень похожее на вину и сожаление. Шевельнулось и сразу пропало. Я обещала книгами поменяться, а не дружить. Тем более, что от этой дружбы, какой бы приятной она на самом деле ни была, ожидалось больше проблем, чем пользы. Да и в любом случае, после трюка с оборотным зельем, сомнительно, что Грейнджер продолжила бы общение. А раз исход ясен заранее, то и беспокоиться бессмысленно.

Свободными вечерами устоявшейся троицей, которая состояла из Тео, Блейза и меня, мы бродили по вечерним коридорам замка, исследовали кабинеты, пытались угадать пароли к дверям и отыскать тайные ходы. Все в школе знали, что они есть, но на карте их не было. Должно быть, их мы должны были открыть самостоятельно. Но пока что всё было безрезультатно.

Правда, один таинственный вход я всё же нашла, но не могла ни с кем поделиться. По той простой причине, что кроме меня увидеть его никто не мог. Один из тёмных коридоров подземелий заканчивался стеной. На вид самой обычной холодной чёрной стеной. Только вот она была оплетена изумрудной сетью магических чар. Сами нити тоже не были обыкновенными, складываясь воедино из каких-то мудрёных символов. Тонкие, упругие и плотные, словно бесконечная зелёная паутина, сверху донизу они оплетали стену. Пробиться через эту защиту было невозможно. Никакие отпирающие чары не работали. Поджигательные тоже. После применения взрывных меня вообще отбросило к самой арке коридора, и приземление, честно признаться, было болезненным. На пару минут показалось, что я даже забыла, как дышать. Оставалось только наблюдать. И тщательный осмотр принёс свои плоды! Почти в самом центре имелся небольшой вырез шестиугольной формы. Если я не ошибалась, то к стене нужно было что-то приложить! Довольная собственной догадливостью я закружилась на месте, но через секунду остановилась.

«А что приложить-то?»

Поскольку приложить было нечего, я просто продолжала ошиваться у стены, рисуя себе невероятные картины. «Быть может, там секретная лаборатория или библиотека? Или легендарная Выручай-комната?» Говоря по правде, я была согласна и на просто заброшенный чулан, лишь бы разгадать эту тайну, но свободного времени почти не было.

Помня свой успех в прошлый раз, ребята, за исключением Паркинсон, попросили о тренировках или о дополнительных занятиях, и в результате я оказалась завалена благодарственными шоколадными лягушками. Слизеринцы же ничего не делали за простое спасибо. Может быть, в редких исключениях, но на тот момент мы не дошли до такого уровня отношений. Крэбб и Гойл снова предложили нечестную игру, пополнив мои карманы. За помощь у Милли я попросила те самые средства ухода. Самые необходимые, на её вкус. В итоге осталась при своих деньгах.

Тридцать первого октября настроение моё было на самой вершине. С самого утра я приняла ванну с какой-то мудрёной солью и даже почувствовала себя настоящей принцессой. В шкафу ждал своего часа готовый костюм пиковой дамы, а на столе блестел нож — необходимый атрибут образа. Я считала себя самой хитрой, безопасно обеспеченной, очень умной и даже чуточку популярной. А вечером намеревалась стать ещё и привлекательной.

Зайдя в круглую аудиторию, в которой профессор Флитвик собирался преподать нам очередной захватывающий урок чар, я ощущала себя полной хозяйкой своей жизни и впервые за долгое время была абсолютно счастлива. Удачная левитация лёгкого пушистого пёрышка только усилила бурлящие во мне эмоции, а моя маленькая лекция-ответ о том, чем Вингардиум левиоса отличалось от всех видов заклинания Локомотор, вознесла меня до небес. К тому же, слизеринцы уже как неделю сняли свой траур по умершему родственнику, и я перестала в буквальном смысле быть белой вороной. Волосы постепенно возвращались к своему природному цвету. С широкой улыбкой глядя на всех остальных, не в силах сидеть просто так, я позволила себе болтать ногами под столом настолько, насколько это было прилично для одиннадцати лет.

— Уизли, конечно, идиот, — высказывал Малфой своё мнение, когда мы всей группой прогуливались по внутреннему двору, — но в этот раз он был прав. Грейнджер самая настоящая выскочка!

— А зубы у неё какие — просто ужас, — присоединилась Паркинсон. — Она мне напоминает огромного бобра. К тому же спина у неё кривая.

— Но заклинание она исполнила верно, — заметил Тео, но не нашёл поддержки.

— Толку-то, — поправила чёлку Паркинсон, и на изящном пальчике насмешливо блеснул фиолетовый камень в серебряном обрамлении. — Колдовать она может, а вот пользоваться магией — нет. Достаточно взглянуть на её сутулую спину. Это всё из-за её огромной сумки, которую она носит на одном плече. Нет бы заколдовать её и носить спокойно, но нет. Маглы. Что с них взять.

Высказывание Паркинсон оглушило, как внезапная пощёчина. Будто меня грохнули с небес на землю. Моя сумка тоже была тяжёлой, и облегчить её вес чарами я даже и не подумала, хотя необходимое заклинание знала. Просто тяжёлые сумки были чем-то обыденным, привычным. Мне и в голову не пришло как-то это изменить. Буйные краски осеннего золота разом растеряли свою привлекательность. Тут мимо нас быстрым шагом пролетела Грейнджер, рукой вытирая покрасневшее лицо. И мне стало совсем паршиво. С тех пор, как стала ближе общаться с сокурсниками, в моей душе пробудилась излишняя сентиментальность. Я стала обращать внимание на вещи, которые ранее не имели ровно никакого значения. Просто потому что стремилась как можно больше узнать о людях, окружавших меня, наблюдала за их поведением и реакцией, а иногда и ставила себя на их место, чтобы лучше понять. Соответственно, и сама начинала к ним что-то испытывать.

И считала эти привязанности лишними, не вписывающимися в план. И вообще была уверена, что друзей у меня быть не должно. Я уже не помнила, почему именно так решила, но не хотела что-то менять.

Теперь это было сложнее.

Погрузившись в свои мысли и рассуждения о том, кто такие друзья, почему вообще люди дружат, и всегда ли они делают это из выгоды, мерным шагом я шла в туалет на третьем этаже. Именно туда, потому что в него практически никто не ходил. Из-за Миртл. Сама девочка-привидение редко появлялась в туалете. Теперь она всё чаще осматривала квиддичное поле, должно быть, прикидывала, как будет там кружить с не менее призрачным Эйвери.

По привычке тихо отворила дверь. Надо отметить, что зря я опасалась средневековых туалетов, наши были вполне себе современными. Конечно, их устанавливали не сами Основатели, а некий Корвин Гонт, который учился в Хогвартсе и после оборудовал в школе систему сантехники. Даже эти простые комнаты были довольно красивы, поражали и окна под потолком с причудливой резьбой на камне, и массивные умывальники, стоявшие кругом, и зеркала над каждым из них. Задумавшись об убранстве уборных комнат, я не сразу услышала робкие всхлипы. А когда услышала, так и замерла. Переживание момента слабости, момента, когда ты совершенно открыт и безоружен, по собственным меркам было делом крайне личным. И меня охватило ощущение неловкости, будто я вторглась на чужую территорию, где меня не ждали. Где я была совершенно лишней. Решив удалиться, как можно тише я развернулась к выходу, но в этот же самый момент из одной из кабинок с громким шмыгом вышла Грейнджер. И замерла, сосредоточив на мне воинственный взгляд блестящих карих глаз. Чёрт знает почему я почувствовала себя не только виноватой, но и обиженной. И злой. Сама-то я ей ничего не сделала. Если не считать отталкивания после того, как приняла её помощь. И посчитала, что уйти теперь будет не только жестоко, но и невозможно.

— Уизли просто идиот, — спокойно, но чётко сказала я, протянув вперёд носовой платок.— Не обращай внимания на него.

С пару мгновений она не делала абсолютно ничего, а я замерла в предвкушающем напряжении, чувствуя себя дрессировщиком. Или кем-то вроде того. Несмелое движение, платок в её руках. И вот она уже сидит на полу, прислонившись спиной к двери кабинки. Не зная, что говорить и что делать, я просто устроилась рядом, обняв колени руками. И старалась не смотреть в сторону умывальников, где не так давно сидела точно так же, но в совершенно обратной ситуации.

— Это не только из-за Рона, — наконец хрипло ответила Грейнджер, перебирая пальцами носовой платок. — Со мной вообще практически никто не общается.

— Значит, они все идиоты, — просто заключила я. — Зачем ты вообще это делаешь — стремишься им помогать? — спросила я хотя бы для того, чтобы понять, что руководит её действиями. Со мной-то всё было ясно.

— Я хочу им помочь, — простодушно высказалась Грейнджер, не заметив мой изумлённый взгляд. И она ни капли не приврала, я бы это точно почувствовала. А такое простое искреннее желание было мне в новинку. Потому что я так не поступала никогда.

— Зачем? — не смогла я найти логичного объяснения.

— Ну-у-у… Тогда бы мы смогли выиграть кубок.

— Серьёзно? — сжала колени я, размышляя, уж не проводится ли на Гриффиндоре такая же сумасшедшая агитация, как у нас. — Мы же совсем недавно приехали, откуда такая любовь к факультету?

— Это даже не любовь к факультету. Просто мы бы стали сплочённее, узнали бы друг друга и тогда бы…

— Что?

— Мы бы подружились! — всхлипнула она, уронив лицо в ладони.

— Так уж важно с ними дружить? — легонько толкнула я её плечом. — Зачем тебе это нужно?

— Все хотят дружить, — пробубнила Грейнджер своим коленям.

— Но причины могут быть разными.

— Разве для дружбы есть именно причины?

— Причина есть у всего.

— Потому что… Это приятно.

— Кому?

— Мне.

— Думаешь? В смысле, разве сейчас тебе приятно? — но я спросила явно что-то не то, потому что Грейнджер зарыдала ещё пуще прежнего. Не зная, что делать, я приобняла эти трясущиеся плечи, чувствуя себя крайне странно. Чужеродно. — Да будет тебе.

— Я просто хочу, чтобы меня любили!

Неизвестно, сколько времени Грейнджер изливала мне душу. Я открыла, что иногда человеку не нужно что-то говорить, а просто нужно быть рядом и слушать, не перебивая. Грейнджер говорила много, говорила взахлёб и страстно, не в силах сдерживать всё, что наболело. Не в силах скрывать застарелые детские обиды. Просто потому что родители с самого детства говорили, что любят только хороших девочек. И она честно-честно хорошо себя вела, отлично училась и не доставляла проблем. Всегда слушалась, помогала маме и улыбалась. Но почему-то особой любви всё равно не чувствовала. Знала, что родители любят, но не слышала этого. Только догадывалась. Зато за любую мало-мальски сниженную успеваемость слышала укоры. Ведь успеха в жизни добиваются только лучшие во всем. И решила найти любовь и одобрение на стороне такой вот помощью, не озаботившись вопросом, а нуждались ли окружающие в этой самой помощи. Просто она не смогла заставить их в ней нуждаться. В старой школе у неё ничего не вышло, и вот с большими надеждами она приехала в Хогвартс! Но так и не заметила никаких изменений.

Я молчала до того момента, пока она сама не попросила высказать своё мнение.

— Знаешь, может быть, стоит попробовать как-то по-другому? — предложила я, когда Грейнджер уже немного успокоилась и стала всхлипывать тише и реже. — То есть если старая стратегия не сработала, это просто значит, что её нужно изменить. Знаешь, лучше помогай, когда тебя об этом попросят, а так они думают, что ты просто хвастаешь, лезешь не в своё дело и умничаешь.

— Я не умничаю!

— Попробуй поговорить с ними не только об учёбе, — спокойно продолжала я. — Ну, спроси там, где они живут, с кем живут, есть ли у них питомцы, чем увлекаются.

— Да знаю я, чем они увлекаются! У всех один квиддич на уме!

— Ну тогда придумай что-то ещё, всем приятно говорить о себе, просто не навязывай им своё мнение, — я помолчала немного, давая ей осмыслить совет. — А что, совсем никто не разговаривает с тобой?

— Иногда только Перси, но его тоже не очень-то любят, потому что он всегда препятствует Фреду и Джорджу в их шутках.

— И что, никому нет дела? То есть никто не следит за отношениями на факультете, не помогает, м-м, адаптироваться? — вспомнила я умное слово, услышанное от Тео. — А ваш декан? Что говорит она?

— Н-ничего, я не рассказывала.

— А то она сама не видит.

— У неё и без меня хватает дел.

— Да, как странно у вас все устроено, — поразилась я, упершись макушкой в деревянную дверь.

— А у вас разве как-то иначе?

— Да, когда мы пришли, нам сказали, что мы теперь все — одна большая семья и что это неизменно. Что можем обращаться к старостам и к старшим, если что не так. А в конце месяца приходит декан и самолично всех чихвостит или наоборот. Со мной даже беседу провёл, хорошо ли мне тут.

— Снейп? — удивленно икнула она.

— Профессор Снейп, Грейнджер. Вовсе он не такой монстр, каким предстаёт в классе. И да, провёл. Я же из приюта, он, видно, беспокоился, что какие-либо предрассудки не дадут мне здесь спокойно жить. В общем, нельзя сказать, что он сильно ошибся, но его помощь была очень кстати.

— Так… Так это правда? — видя моё непонимание, она поспешно добавила: — Что ты из приюта? Рон говорил, что ты чистокровная и приехала, наверное, откуда-то из-за границы. И что вы с Малфоем поэтому так спелись.

— Ах, ну если Уизли так говорит, то конечно, это непреложная истина! А я-то была уверена, что сплетни — удел нашей гостиной.

— Я не хотела тебя обидеть! — обеими руками вцепилась она в мой локоть, боясь, что единственный человек, который её выслушал, уйдёт.

— Ладно, забыли. Мы с Малфоем, как ты говоришь, спелись, под натиском общего врага. А так да, это правда, — я махнула рукой, — из приюта. И знаешь, у меня до Хогвартса тоже не было друзей.

— У тебя? Но ты такая общительная. Вечно с кем-то разговариваешь. Одна никогда не ходишь. Мне казалось, ты такая… популярная.

— Так меня ещё никогда не оскорбляли! — не совсем весело рассмеялась я своему умению производить нужное, но далёкое от правды, впечатление. — Это здесь, а там дети боялись моих способностей, избегали и не любили меня. Я отвечала им полной взаимностью. И вообще поначалу ребята относились ко мне настороженно, это уж потом, после «зелёных волос» мы сплотились. Если на Гриффиндоре тебе так плохо, может, есть возможность перевестись?

— В «Истории Хогвартса» я читала, — почувствовав себя в своей стихии, Грейнджер оживилась, распрямив плечи, — что иногда такое бывало. Когда менялся статус ученика. Например, когда он менял фамилию. Фактически в списке учеников он больше не числился, поэтому должен был пройти перераспределение, как новенький. Но обычно все попадали туда, где и учились раньше. А так вердикт Шляпы окончательный. Надо было сразу идти на Райвенкло.

— Я тоже хотела сначала идти на Райвенкло!

— Неужели?

— Да! Да! — подвинулась я поближе. — Но в поезде я познакомилась с ребятами, а они хотели в Слизерин, а больше я никого не знала. Потом Шляпа мне сказала, что я могу присоединиться к ним. Правда, перед этим она советовала мне Гриффиндор, но я отказалась, — не без выгоды прибавила я. — Но послушав тебя сейчас, я уверена, что поступила правильно. Послушай, я давно хотела узнать, но спросить было не у кого, и раз уж мы говорим об отличиях на факультетах: правда, что вы все живёте в одной комнате?

— Вчетвером. Вы разве не так?

— Нет! У нас у каждого своя. Если бы я жила в одной комнате с Паркинсон, то давно бы рехнулась или просто убила бы её! — горячо воскликнула я и тут же замолчала, так и не закрыв рот.

Убила. Вот так просто я это сказала и не ощутила ничего. Никакого барьера. Конечно, многие люди говорят такое в пылу гнева, преувеличивая и желая показать насколько же они злы. Но это не всерьёз. У меня было иначе. «Если бы была возможность, я бы смогла снова? Смогла бы?»

— Это не нормально.

— Действительно! — пылко согласилась Грейнджер, и я вздрогнула всем телом уверенная, что она подслушала мои мысли. — Почему это вы живёте все по отдельности? Мои соседки просто невыносимы! Вечно разговоры, разговоры, разговоры. Никакой возможности спокойно почитать. А в гостиной ещё хуже, там вообще вечный хаос.

— Это ещё что, вот в приюте у меня была взрослая соседка, так она тоже вечно кого-то приводила, отправляя меня погулять. А если уж она думала, что я спала… Даже говорить об этом не хочу. Гм-м... Кстати говоря, в гостиной у нас тоже распорядок: первые два часа после ужина все занимаются уроками. Кто не хочет — уходит и не мешает другим.

— Безобразие! Несправедливость! — возмущалась Грейнджер, отчаянно жестикулируя рукой. И от её негодования мне становилось чуточку легче. Пусть сокурсники те ещё мутные личности, пусть остальные похожи на фанатичных сектантов, пусть всё пропитано сплетнями и интригами, зато условия жизни самые-самые. Наверное, в этом и был весь Слизерин.

— Ты пойдёшь на вечеринку? — поинтересовалась я, чтобы заполнить неловкую паузу.

— Наверное, нет. У меня лицо красное и, честно говоря, нет желая веселиться.

— Это если тереть глаза. А если умыться и подождать, пока всё высохнет, то и вид будет нормальный, — неуверенно посоветовала я. «Ведь сегодня же важный день. День мести! С другой стороны, мести кому? Сама Грейнджер не сделала нам ровным счётом ничего. Нам. Сделала — не сделала. С каких пор меня стали волновать подобные мелочи?» — я раздражённо потёрла переносицу.

— Мне пора уже, а то ребята будут искать, — устало поднялась я. — Ты идешь?

— Я тут ещё посижу. В нашей гостиной слишком шумно.

Так больше ничего и не сказав, не попрощавшись и не дав надежды на ещё одну встречу, я просто ушла, понуро опустив голову. Всё то время, пока мои шаги гулким эхом разносились по просторным арочным коридорам, залитыми алым светом заходящего солнца, я рассуждала о вопросах искренности, дружбы, помощи и сострадания. Я думала о том, почему Лонгботтом, упавший с метлы, не вызвал у меня никакого сочувствия, но зато Блейза, который на гербологии оцарапал руку, я утащила в больничное крыло. Почему замкнутая Миллисента, у которой на лицо были проблемы с общением, не вызывала у меня желания помочь. Но зато я добрых два часа просидела с плачущей Грейнджер. Меня вдруг взволновали вопросы, почему я чувствую именно так, как чувствую. Почему не иначе? А если стану поступать иначе, может, всё будет по-другому? Почему вокруг мне видятся только зависть и желание использовать, хотя вот же есть вполне искренняя Грейнджер. Майк как-то сказал, что «если вокруг воняет, нужно принюхаться. Возможно, это от тебя». В восемь лет я не слишком поняла его, но сейчас мне будто открылась новая дверь. Нелегко признать перед самим собой, что как человек ты не очень. Хотя бы потому, что сам прекрасно знаешь мотивы своих поступков. Всех прочих можно обвинить в непонимании. А себя нет.

Полностью погружённая в себя, я остановилась в самом центре коридора, приложив руку к заболевшей груди и подставив лицо немилосердному октябрьскому ветру. Убеждала, что глаза слезятся именно из-за него, и одновременно с этим злясь на себя саму. «Почему Грейнджер может позволить себе заплакать, а я нет? Кто запретил мне это? Почему я себе этого не разрешаю? Почему мне так страшно и стыдно?» Ноги в узких чёрных ботиночках будто бы намертво вросли в пол, однако я испытывала огромное желание убежать куда-нибудь. К кому-нибудь. Кто всё решит, кто всё объяснит. Кто, чёрт возьми, просто обнимет или хотя бы выслушает.

В следующий момент я нашла себя стоящей перед массивной чёрной дверью профессора Снейпа. Пожалуй, он был единственным взрослым, проявлявшим ко мне интерес и заботу. Человеком, кто хвалил и беспокоился. И пусть он делал это только в силу своих обязанностей, но делал. Больше не было никого. Однако, я так и не постучала. Стояла, водила по двери тонкой рукой, неистово желая, чтобы он вышел сам. А постучать не решалась. «Как я всё объясню? Скажу, что мне плохо? Скажу, что хочу, чтобы меня любили? Бред».

Повернувшись, я медленно и устало зашагала обратно, вдоль каменной стены. Наверное, точно так же Грейнджер не пожаловалась МакГонагалл. Потому что стыдно, потому что не можешь найти слов. И ужасно странно, что я хотела в целом того же, что и Грейнджер. «Быть может, не такие уж мы и разные? Почему, чёрт возьми, с этой гриффиндоркой у меня больше общего, чем со всеми слизеринцами вместе взятыми? И хотят ли они того же, чего и мы?»

— Я тебя заждался! — воскликнул Блейз, когда я вся бледная вошла в гостиную.

— Ты меня ждал? — с яркой надеждой и таким же неверием спросила я.

— Я тебя обыскался! — схватил он меня за руку, утаскивая в сторону подземных галерей.

— Нам сюда нельзя, — с трудом осознавая происходящее, повторила я правило, звучавшее в гостиной десятки раз.

— Сегодня же собрание.

— У них каждый день собрание.

— Да не собрание, а собрание, — сказал он так, будто объяснял прописную истину. А мне не хотелось знать ни о каких собраниях. Я просто хотела уткнуться в чьё-то плечо и высказаться. — Не собрание старост. Я что, забыл тебе сказать?

— М-м?

— Тридцать первое октября, — остановился он, так и не убрав тёплую руку с моего запястья.

— Хэллоуин.

— Да какой, к Мордреду, Хэллоуин! День памяти. Сегодня же пал Тёмный лорд. У многих погибли члены семьи. Те, что были Пожирателями. Другие в Азкабане, что равнозначно. День памяти, день траура, — нахмурив брови, быстро нашёптывал он.

— И ты думаешь, мне стоит в этот день попадаться им на глаза? — вздохнула я. — Я ведь не принадлежу ни к какому роду. И у меня никто не погиб. По крайней мере, я об этом не знаю.

— Дело не в этом, — снова зашагал вперёд Блейз, минуя одну за другой закрытые двери. — У многих никто не погиб, но собираются все. В знак уважения. В знак солидарности с идеалами Тёмного лорда. В знак уважения к чистокровным традициям.

— А ты сам солидарен с этими идеалами?

— Ради Мерлина, давай не сейчас и не здесь. Я просто не хочу, чтобы потом меня в гостиной разорвали или сбросили с башни. Что? — спросил он на мои приподнявшиеся брови. — Думаешь, такого не было никогда-никогда? Так же радикально ты настроен или нет, а придти должен. Это хотя бы значит, что не оспариваешь.

Решив, что в таком раздраенном состоянии рассуждать об идеалах Тёмного лорда — это слишком сложно, вялым взглядом я обвела галерею, которая представляла из себя длинный узкий коридор с множеством дверей. На первый взгляд то были обычные двери. Если бы за ними не скрывались необычные для школы помещения. Так, просто по рассказам старших курсов, где-то здесь было самое настоящее казино, где проигрывались и приобретались большие деньги, мётлы, украшения, домовики, а в тяжёлых случаях — целые дома. Правда, открыто оно было только для старших курсов. Остальные набивали руку в гостиной. Где-то здесь была «комната отдыха», заваленная мягкими подушками, гладкими коврами и гобеленами, покрывавшими стены. Там в воздухе всегда клубился разноцветный дым. Можно просто сказать, самое безобидное, что здесь происходило, так это выкуривание сигар. Я узнала только одну дверь. Ту, за которой совсем ещё недавно варилось оборотное зелье.

Комната, которая являлась пунктом нашего назначения, была достаточно большой, и при одном взгляде на неё было ясно: тут творилось что-то запрещённое. Длинный стол, на котором стояли только серебряные кубки с красной жидкостью, люди с надвинутыми на головы капюшонами неторопливо ходили туда-сюда в неярком свете канделябров, выполненных в виде черепов и змей. Главное висело на стене, противоположной входу. Это было самое настоящее знамя: чёрная метка на зелёном фоне. Но и это было ещё терпимо.

С магией почти всех сокурсников происходило что-то совершенно аномальное. Её вдруг стало заметно больше. Если раньше магическая энергия просто закручивалась вокруг ядра, создавая вокруг человека цветное поле, то теперь тела были наполнены магией буквально до краёв! Для меня комната больше походила бы на чудное цветопредставление, если бы воздух не был так напряжён и тяжёл. В горле стало совсем сухо. А со мной всё было ровно так же, как и всегда. Бордовые нити и расколотое ядро.

Последовав примеру Блейза и тоже скрыв голову просторным капюшоном мантии, я уныло думала о том, что когда ехала в школу, вроде бы давала себе слово завязать с преступной деятельностью и не попадать в дурные компании.

«Однако, здравствуйте».

Система иерархии тоже нарушилась. Неразлучные Розье и Эйвери, которые, как и обычно, расположились где-то у изголовья стола, меня не удивили. А вот то, что МакНейр сейчас был дальше, даже не в середине, было странно. Мальсибера рядом с ними я просто отметила. А вот Тео, тоже стоявший рядом, засунув руки в карманы мантии, стал для меня сюрпризом.

— Что он там делает? — с тихим удивлением спросила я, когда Блейз увёл меня в один из углов.

— Его отец участвовал в нападении на Пруэттов. Я же говорил тебе.

— А Малфой почему где-то в середине? Хотя нет, ближе к началу.

— Потому что его отец сказал на суде, что был под заклятием подвластия. Он, конечно, сейчас уверяет, что это было мерой необходимости, и всеми силами отравляет жизнь маглорожденным и им сочувствующим. Но это не то, что сесть в Азкабан. С другой стороны, по линии матери Малфой потомок Блэков, а его тётя, Беллатрикс Блэк, как раз-таки и наколдовала то Адское пламя, которое сожгло почти всех авроров в Косом переулке. При этом, конечно, огонь захватил и некоторых Пожирателей, но всё же. К тому же Блэки — род, хоть и почти угасший, но всё ещё уважаемый, а их наследство ещё не разделено, и, кто будет их наследником, не ясно. Не спрашивай, подробностей этого дележа я не знаю. Зато все понимают, что пойти против Блэков — то же самое, что пойти войной на короля. Тут так или иначе все с ними хоть как-то связаны родственными узами. Но Малфой ближе всех.

— А МакНейра почему отделили от неразлучной троицы?

— Так его отец тоже оправдался, чтобы в Азкабан не сесть.

— Понятно, — кивнула я, решив для ясности как-нибудь поглядеть на родословные, а не только на гербы. — А Паркинсон почему по традиции не утюжит его мантию руками? И где профессор Снейп?

— А её отец с Пожирателями вообще никак не связан. Он, конечно, убеждает, что оказывал финансовую помощь. Но это не точно. А Снейпа тут нет. Он, конечно, очень нас защищает и помогает, и метка у него есть. Но от Азкабана его спас Дамблдор, так что…

— Да ну?

— Так и есть.

— Ты же говорил, что его очень уважают.

— Понимаешь, Снейп, как декан — это одно, а как Пожиратель смерти — совсем другое.

— Как маглы и магловские технологии?

— Да. О, пора к столу.

— Что мы там будем делать? — с тревогой заозиралась я, ища глазами жертвенный алтарь или что-то вроде того. Атмосфера в воздухе витала такая, будто все собирались провести обряд самосожжения.

— Будем слушать речь и пить за идеалы. Как думаешь, это вино? — но я не имела возможности ответить, потому что все как по единой команде подошли к столу. Место главы подчёркнуто пустовало. Мне показалось, что пить мы собирались самое обычное восстанавливающее зелье. И тут они громыхнули, как один человек.

«Тем, кто принял этот бой,

Чья жизнь была игрой без правил.

Тем, кто, в небо взяв разгон,

Судьбу свою на кон поставил.

Этот текст посвящается им,

Кто оставил на память другим

Свой полёт через тернии к звёздам.

Этот текст посвящается всем,

Тем, кто понял в свои двадцать семь —

Возвращаться уже слишком поздно.

Этим героям!

Этим изгоям!

Вечно живым,

Дерзким и молодым!

Слава героям, ломавшим схемы!

Слава изгоям внутри системы!

Слава всем им, кто пошёл до конца,

Кто погиб молодым, но остался жить в сердцах!»

— Это, пожалуй, было самое странное, что я слышала в жизни, — сделав усилие над собой, призналась я Блейзу, но только после того, как галерея фанатов Тёмного лорда осталась позади. — Почему двадцать семь?

— М-м, потому что многим погибшим было по двадцать семь лет, кажется.

— А…

— Сделай одолжение, не расспрашивай об этом сегодня, хорошо? Тео болезненно воспринимает эту тему, — попросил Блейз, и я примирительно подняла руки.

Большой зал поражал своим праздничным убранством. Казалось, именно сегодня Запретный лес решил раскинуть свои корни и пронзил стены древнего замка, покрыв их пожухлой листвой, ветвями и мхом. С подоконников всех окон и даже с потолка внимательно наблюдали за происходящим исполинские оранжевые тыквы, а звёздный потолок зачаровывал своей красотой. Взглянув на стол, можно было заподозрить, что попал на праздник каннибалов или любителей особой экзотики. Печенья в виде отрубленных пальцев, мармеладные дождевые черви, пирожные с могилками, леденцы, замаскированные под пауков или летучих мышей, маринованные груши-привидения, пирог-мумия. Над головами учеников то и дело пролетали летучие мыши, а перед столами на возвышении пели и танцевали живые на вид скелеты.

К сожалению, всё это оставило меня практически равнодушной. Мысли мои снова вернулись к переоценке собственной жизни, поступков и принципов. Сидя на скамейке, вновь и вновь я спорила сама с собой, приводя доводы, доказательства и опровержения. Грейнджер в зале не появилась. По залу ходил слух, что она так и продолжала плакать в женском туалете. Это привело меня к неожиданной мысли, что даже в полной, обеспеченной и счастливой на вид семье ты всё равно можешь быть не счастлив. И редкие жалобы сокурсников, их оговорки предстали теперь в совершенно неожиданном новом свете. Мой внутренний мир переворачивался с ног на голову.

Малфой, сидевший прямо передо мной, жаловался, традиционно, на Поттера. Но в весьма необычной форме. Бедный Малфой не спал всю ночь, придумывая обидные подколки, реплики и фразы по поводу погибших родителей Поттера, а тот выглядел довольным жизнью, а не скорбящим. После этого есть тыквенный пирог мне совсем расхотелось. Паркинсон, правда, заметила, что веселье Поттера в такой день подтверждало правоту профессора Снейпа по поводу жадности до славы. Одновременно с этим в моей душе родилась надежда, что, может, мои родители от меня вовсе не избавились. Может, они попросту умерли в бою, а меня каким-то образом вынесло к маглам. Мысль, хоть и мрачная, но приятная.

Чем дольше я сидела за столом, тем больше мной овладевало глухое раздражение. Я остро нуждалась в уединении, но Малфой проявлял ко мне какой-то нездоровый интерес. Ничего не говорил. Смотрел. Изучающе так. С подозрением. Естественно, я начала искать причину в себе. Но не находила её ни в чёрных гладких волосах, ни в подкрученных ресницах, ни в идеально сшитом платье, длинною чуть ниже коленей. Быть может, всё дело было в корсете. Ну, или в ноже, которым я по просьбе Блейза периодически размахивала в воздухе под музыкальный аккомпанемент... Друга?

В любом случае, действие это удовольствия не доставляло, но Блейз то просил оправдать его окровавленный костюм короткими сценками, то тянул к старшекурсникам с колдокамерой. Это добивало меня окончательно. Один раз я уже помахала нитями-лезвиями, спасибо. Вспомнив об аномалиях с магической энергией, развернулась в пол оборота, чтобы поглядеть происходило ли нечто подобное с кем-то ещё. С десяток райвенкловцев, совсем мало хаффлпаффцев, ни одного гриффиндорца. Передо мной явно предстала тайна, но разгадывать её сил не было совершенно. От всех своих раздумий и терзаний я чувствовала себя едва ли лучше выжатого лимона.

Громкая музыка, всё это время бившая по ушам, наконец, смолкла, и я благодарно потёрла виски. Директор Дамблдор, покинув трон-кресло, весьма миролюбиво, в своей особенной манере, поздравил всех с праздником, призвав выпить сливочного пива. Я буквально почувствовала, как по нашему столу пролетел вихрь волнения и ожидания.

И поняла, в чём была причина всех сегодняшних терзаний. «Барьер. Да я же просто забыла выставить барьер. Тогда, все эти мысли о любви и дружбе ко мне вообще отношения не имели?»

Послышался первый крик с противоположного конца зала. Второй, третий. Что чувствует человек, когда его тело внезапно и сильно изменяется прямо на глазах? Ужас. Вот и весь зал для меня стал похож на океан ужаса. В попытке отгородиться от всего на свете, я прижала руки к ушам и нагнулась над столом. Но всё равно прекрасно слышала единый весёлый смех. И ощутила такое облегчение, будто с плеч валун сняли.

Видоизменялись гриффиндорцы по-разному. У кого-то просто отросли длинные серые уши, у других хвост. Хуже было тем, у кого руки, или ноги, или и то, и другое, заменились самыми настоящими копытами. Самыми страшными и одновременно смешными в этом цирке уродов стали те, у кого появилась ослиная морда. Они даже говорить не могли. От стен эхом отражалось отчаянное блеянье. Зал осветила вспышка колдокамеры. Ещё одна. И ещё.

Не до конца ещё поняв, в чём дело, гриффиндорцы встали на ноги и копыта единым фронтом.

Плотная толпа молодых мужчин в джинсах, рубахах и куртках перегородила автомагистраль, ведущую к металлургическому заводу.

Слизеринцы, готовые к атаке и защите в любую секунду, поднялись тоже. Чем безбожно выдавали себя.

Напротив них с иголочки одетые бобби в чёрной униформе.

Выкрики, обвинения, попытки освободить дорогу, чтобы пробраться к обидчикам.

Обе стороны не двигаются, напряжённо сохраняя дистанцию, внимательно присматриваясь перед схваткой к противнику.

Точно неизвестно, закончился ли бы праздник дуэлями и мордобоем или нет, поскольку в зал, как безумный пророк, ворвался профессор Квирелл, заявив, что в подземелья пробрался самый настоящий тролль. Личные разборки немедленно было решено отложить до лучших времён. С громким криками паники все стали пробиваться к выходу, сражаясь за право убраться восвояси первым, не стесняясь даже затоптать упавшего в обморок профессора, пройдясь по нему ногами.

Бастующие не желают сдавать позиций, бобби продолжают давить. Слышны громкие крики и ругань, всюду вспыхивают многочисленные потасовки.

С каждым мгновением крики становились всё громче, сливаясь в единый гомон. Вместо ароматного запаха свежей выпечки нос наполнили пыль и гарь. Обычно желтоватые стены замка стали темнеть, пока совсем не почернели. Свет сотен свечей играл на стенах и мне показалось, что по ним потекло что-то красное, вязкое, густое. Тео, пробегая мимо окна, оглянулся назад.

Напротив окна стоит растрёпанный мальчик с чумазой щёчкой.

Неосторожным движением кто-то пробегавший совсем рядом задел меня, и я уставилась в потолок. Серо-чёрный, весь покрытый трещинами, он уже начал крошиться. Пара пылинок упала на моё лицо, а кусок побольше собирался обвалился там, куда как раз бежал Тео. Я знала, что ещё немного, и он его раздавит. Разрывая глотку, из горла вырвался крик, одним движением я отшвырнула тех, кто мешал мне успеть. Поскользнувшись, кто-то ухватился за стол, золотой кубок упал на пол, расплескав вокруг оранжевую жидкость.

В окно одного из зданий летит бутылка зажигательной смеси.

Схватив опешившего Тео за руку, я побежала вперёд, намеренная на этот раз выбраться, но наткнулась на огромную оранжевую тыкву. Яркий свет вставленной в неё свечи больно резанул по глазам.

Яркий свет летящего предмета больно слепит глаза.

Всё вокруг заволокло густым золотистым туманом, похожим на крылья огромной птицы. Но плечом я чувствовала тепло чужого тела, и, обнадёжинная этим, бессильно повалилась на пол.