Открыв дверь в спальню своего племянника канонисса и вправду увидела, что теперь Альберт не бился в лихорадке и не дрожал от озноба и испытала великое успокоение — словно до того слова доктора Сюпервиля не возымели на неё должного действия. С волнением, каким-то безотчётным страхом и опасениями вошла канонисса в комнату Альберта.
Но издалека лицо его показалось тётушке Венцеславе таким же мертвенно бледным, как и во время приступов того невыразимого холода, что терзал её любимого племянника.
«Господи, да жив ли ты?!.» — невольно пронеслось в мыслях пожилой женщины.
Но она всё же нашла в себе силы подойти к постели графа, не сводя взгляда с его лица и сесть прямо на одеяло.
— Да, да, ты жив — теперь я вижу и чувствую это… — проговорила она вслух незаметно для самой себя и дрожащей рукой провела по лбу и виску Альберта. — Прости же всех нас, прошу тебя. Мы не понимали твоих чувств — всей их силы и глубины… — тут Венцеславе показалось, что на губах Альберта мелькнула едва заметная тень улыбки. — Господи… неужели я и вправду вижу это? Ты делаешь попытки отвечать мне! Мы делали столько бесплодных попыток — до тех пор, пока не появилась Консуэло… Ты будешь жить — теперь я знаю это точно! Твоя улыбка — это несомненное доказательство для меня, и — я не сомневаюсь — для всех нас! И я расскажу об этом всем! Я более не смею волновать тебя и тревожить твой сон, что, несомненно, исцелит твои тело и душу.
С этими тихими восклицаниями, то и дело оглядываясь на дорого племянника, канонисса Венцеслава покинула его комнату, так же тихо, затворив за собой дверь.