Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

Если бы Беллатрикс спросили, как сложились первые несколько лет ее брака, она бы честно ответила: вообще не сложились.

Но ее никто не спрашивал. Или спрашивали, но как maman:

— Белль, mon trésor, как твои дела? Видела недавно твоего супруга — ах, какое слово, а ведь еще недавно я провожала вас двоих в Хогвартс — в Министерстве: он прелесть, просто прелесть, хотя и очень серьезен для своих лет… — пока вопрос не скрывался под ворохом словесных кружев.

Могли спросить, как Виола Паркинсон:

— Моя дорогая, последняя статья «Ежедневного Пророка» о так называемых «Пожирателях Смерти» была просто возмутительна — вы, наверное, очень поддерживаете супруга сейчас? — ах, эти школьные подножки с двойным светским тулупом.

Ивэн и Цисси правда ничего не спрашивали — как чувствовали. Хотя, может быть, действительно чувствовали — эти две белокурые бестии всегда оказывались проницательнее, чем от них ждешь.

Милорд не спрашивал — он требовал хоть в двух словах, но доклада: как о неформальной, но от этого не менее важной части работы. Беллатрикс каждый раз чуть не краснела — с акциями устрашения и эмоциональным давлением на нужных лиц она уже тогда справлялась намного лучше, чем… со всем этим.

Как с самого начала неладно было скроено — так наперекос и оказалось сшито. Но крепко, этого не отнять.

* * *

Андромеда была в шаге от всего.

Хогвартс вернул сестру окончательно повзрослевшей — совсем серьезной, не по годам ловкой в тактичных действиях и обтекаемых формулировках, спокойной в целеустремленности. Когда Беллатрикс спросила насчет либерального кружка, Меда лишь повела плечом: «Хогвартс окончен, сейчас у меня curriculum другой».

Ее curriculum vitae — жизненный путь — и впрямь приближался к высшей для дочери чистокровного семейства точке. Белла уже прикидывала, как будет общаться с сестрой в ее новой роли — одной из первых леди негласной «группы поддержки» или даже, чем Мордред не шутит, конфидента будущего главы разведки.

О да, как оказалось, у Меды было для этого главное умение — вышивать так гладко, чтобы все кончики нитей были надежно упрятаны под канвой. Она, казалось, «переболела» идеями либерального кружка в Хогвартсе — лицо ее сохраняло выражение доброжелательной заинтересованности, когда отец зачитывал за завтраком что-то из газеты о Вальпургиевых рыцарях, когда Родольфус хлестко проходился по грязнокровкам и магглолюбцам, когда сама Беллатрикс начинала с обычной горячностью рассказывать о радикальных консервативных идеях…

И все-таки Белле едва минуло двадцать, а Меде еще не было и того.

В тот день боевая группа Артура Эйвери на несколько минут просчиталась в тайминге — авроры застали самый конец акции, уйти успели все, но Ивэн умудрился «поймать» головой Петрификус уже на развороте для трансгрессии — в совокупности получилась почти контузия, уложившая кузена в постель недели на две.

Беллатрикс рассказала сестре об этом — и получила неожиданно резкий ответ:

— Я бы и рада найти слова сочувствия, но кому сочувствовать — человеку, который сам подставился и получил то, чего и добивался: пострадал за свои… высокие идеи?

Андромеда в последнее время после встреч с Родольфусом уходила глубоко в свои мысли и взвивалась на любую попытку выдернуть ее оттуда — все, и Беллатрикс тоже, списывали это на волнение перед пока не прозвучавшим при родителях и официально, но явственно приближающимся предложением.

— Когда Родольфус будет ранен, так же скажешь? — отрезала Беллатрикс: ярость пыхнула и побежала по мыслям, как Инсендио по старой библиотеке. Она уже месяц не могла нормально спать из-за ломоты в теле после беспощадных тренировочных дуэлей с Долоховым, а сейчас еще и с ума сходила от беспокойства за Ивэна. Да, Ивэн и Меда всегда друг друга с трудом переносили, но это же не повод говорить… так!

— Родольфус? — медленно произнесла Андромеда, и Беллатрикс зло рассмеялась:

— А ты думала, он просто «поддерживает идею» болтовней в гостиных и чеками на круглую сумму? Мерлин, Меда, если правда так — то ты наивнее Цисси!.. — она прикусила язык, замирая от ужаса, но было поздно.

Она знала, что Родольфус собирается рассказать Андромеде всё и тянет с предложением именно поэтому: прикидывает, какое «всё» из настоящего «всё» будет достаточно безопасно и как потом быть с раскрытой информацией, если Меда — ведь и такое могло случиться — откажется всегда нести на себе тень этой ноши.

— Меда…

— Всё хорошо, Белла, — Андромеда осталась бесстрастной, только стиснула подол платья так, что костяшки побелели. — Меня, конечно, не радует такая перспектива — но что я могу с этим поделать?

Ни ноты ужаса или гнева — «Я свой покой сложу к его ногам, всегда за ним последую повсюду»… нет, кажется, Шекспир писал «всё добро»….

Беллатрикс еще неделю втайне наблюдала за сестрой, но та вела себя как ни в чем не бывало — разве что была чуть печальна, что объяснимо: сама Белла трансгрессировала бы к без пяти минут жениху сразу после «откровения» и устроила бы такой скандал, чтобы море возле Лестрейндж-Холла вскипело.

А через месяц Андромеда ушла в гости к кому-то из школьных подруг — так она сказала — и не вернулась.

* * *

— Ситуация, конечно, не делает чести никому.

Беллатрикс проглотила нервный смех и обхватила себя за плечи: держать себя в руках, хоть кто-то в этом доме должен держать себя в руках. Maman, которая совсем недавно пересказывала реакцию Вальбурги на распределение Сириуса на Гриффиндор как пикантный анекдот «для своих», теперь начинала каждое утро с фестральей дозы успокоительных зелий, из кабинета отца эльфы левитировали пустые бутылки почти елочными стеклянными гирляндами, а на Цисси не было лица — Люциус не отвечал на ее письма, Абраксас ни разу не посетил дом Блэков с тех пор.

«Если ты в чем и виновата, моя прекрасная кузина», — раз за разом повторял Ивэн, и его голос, переплавляясь в слова родного языка, терял водевильную картавость, звучал серьезно и утешительно, — «то в том, что слишком любила свою сестру, чтобы думать о ней плохое. А если мой друг, этот ценитель ядовитых цветов и сомнительного искусства, посмеет сказать что-то тебе — отправляй его ко мне»

— Особенно тебе.

— Ты не поверишь, но да — мне тоже. И дело не в том, что кумушки вот-вот начнут чесать языками: что со мной не так, что мне предпочли какого-то грязнокровку. И даже не в том, что она может кому-то рассказать о том, что выяснила — «по верхам» много насобирать не могла, с точки зрения приличного общества она труп, а если всё-таки осмелится… думаю, она сама понимает, чем рискует. Но у Лорда, если подноготная получит широкую огласку, будут более чем серьезные вопросы ко мне.

«И к тебе» — повисло в воздухе. Родольфус посмотрел, как ее трясет, и почему-то вместо того, чтобы наложить Согревающее, стащил ее руки с плеч и перехватил ладони в свои.

— Но есть и альтернативный сценарий развития событий. Я не распространялся о своих планах, широко известно может быть только о моих визитах в ваш дом. И было бы очень логично, если бы я строил планы на старшую дочь, однокурсницу и… для знающих людей головоломка складывается идеально, всё остальное по сравнению с этим кажется нелепой выдумкой.

Беллатрикс сделала шаг назад, чтобы выдрать руки и влепить пощечину — что-то между всколыхнувшейся памятью о школьных драках и реакцией на такое «предложение», неожиданное и циничное, но действительно логичное до скрежета зубовного — и не смогла освободить запястья.

— Все мы знаем, что даже в лучшем семействе найдется паршивая овца, не поддающаяся влиянию хорошего общества и перевоспитанию — и очень жаль, что… взбрык копыт омрачил счастливое событие.

В драках и дуэлях Белла нередко выходила победительницей, но в шахматах ей Родольфусу всегда было нечего противопоставить. Сейчас он не расставил комбинацию даже, просто построил прямую последовательность посылок и следствий. Как в шашках: раз-два-три — и в дамках. Острота ума и четкость решений тоже была силой — а чужую силу Беллатрикс всегда уважала.

— С нашей стороны знали я, Ивэн, Цисси и родители, возможно, тетя Вальбурга, если maman ей похвасталась заранее — но ведь и с твоей стороны тоже кто-то знал?

— Знали те, кому надо. И все, кто знал, промолчат.

* * *

Просыпаясь в Лестрейндж-Холле, Беллатрикс в первый миг не могла сообразить, где находится: почему солнце светит с непривычной стороны, откуда взялся этот ужасный балдахин с золотым шитьем и когда кровать стала такой огромной. Привыкла через полгода — но еще несколько лет чувствовала себя неловко и неуютно, словно задержалась в гостях.

Родольфус злился на нее за случившееся — Беллатрикс поняла это еще во время первого разговора о помолвке. Хотя злиться ему стоило только на себя — в какие слова он собирался завернуть правду, чтобы итог был другим? Или, может, он собирался держать Меду под Империусом — так Белла первая бы спустила с него за это шкуру… Она носила этот аргумент, как кинжал за пазухой, ожидая малейшего повода, чтобы пустить его в дело — но Родольфус повода не давал: вел себя отстраненно-вежливо, когда забывал о своей обиде — даже по-старому дружески, всегда заранее предупреждал о необходимости выйти или поехать куда-нибудь совместно, обеспечил доступ к сейфу с ежемесячным отчетом лишь по общей сумме расходов. Отвел Беллатрикс комнаты, в которых некогда жила Сорха Лестрейндж — Беллатрикс так раздражало их убранство, что она бы демонстративно перебралась с вещами в одну из гостевых спален, если бы что-то не подсказывало: это не издевательство, это своеобразный знак уважения.

Кто знал и промолчал, ей стало понятно почти сразу — из семейства Эйвери по отношению к ней нормально вели себя только те, кто участвовал в делах Организации: Артур, Альфред и Этельрик. Арчибальд и Мэри-Энн, раз посетив «молодую пару» с формальным визитом, больше в доме не появились. Жена Артура, Шифра, попыталась было «сблизиться» и «проявить понимание» — но когда Беллатрикс четко дала понять, как относится к такой фамильярности, стала смотреть на нее, как на ядовитое животное, которое племянник завел по глупости или жалости. Эйдан обходил ее по стенке, неприятно внимательно при этом разглядывая, будто на ней было что-то написано — он был, впрочем, просто трусом и недотепой, как показали первые же совместные тренировки в Ставке, так что придавать этому значение не стоило.

Похоже, что знал еще Антонин — но его симпатии, кажется, были на стороне Беллатрикс: на Родольфуса старый вояка уже тогда начал ворчать — мол, такой молодой и уже настолько борзый, а младшему после смерти тетки вообще сорвало резьбу, надо было Бертольду иногда откладывать свою «intelligentnost’» и брать в руки ремень.

Рабастан столкнулся с ней в коридоре в первое же утро после свадьбы и на замечание, что воспитанные люди, вообще-то, говорят «с добрым утром», ответил уничтожающим взглядом:

— Ага, когда утро доброе. Я Руди сказал — и тебе скажу: я знал, что однажды жениться ему придется, и против Андромеды ничего против не имел, но жить в одном доме с политической фанатичкой, которая, к тому же, по характеру мантикора бешеная — не подписывался.

Беллатрикс выслушала пламенную тираду с каменным лицом, а потом скрестила руки на груди:

— Всё сказал? Молодец. Вот только этот дом — теперь и мой дом. Твой брат — глава семьи, я — жена главы семьи, а ты — сопляк, который еще Хогвартс не окончил. А теперь руки в ноги и вымелся отсюда — здесь мои комнаты.

Младший Лестрейндж посмотрел совсем ненавидяще, но из коридора послушно вымелся — Беллатрикс услышала, как он споткнулся на повороте и выругался, и невольно рассмеялась. «Забирай свои игрушки и не трогай мой котел», ей-Мерлин.

* * *

Лестрейндж-Холл был слишком просторным для троих — но недостаточно большим, чтобы ни разу за день не столкнуться.

Относительно Родольфуса это постепенно сыграло на руку — как-то странно, но все же. Сперва Беллатрикс заметила, что он больше не уходит, если она застала его за каким-то занятием или когда он хочет побыть один — в саду, в гостиной, в библиотеке. Потом опытным путем обнаружила, что ей можно то, что из боевиков раньше было разрешено только Антонину и Ивэну — заходить без особого приглашения и допуска во все помещения разведки, исключая только формирующийся архив, но включая кабинет Родольфуса: вот уж высшая степень доверия, смех и грех. И однажды промозглым осенним утром запоздало зафиксировала в уме, что они обсуждают прошедшую операцию в Глазго не в гостиной или в Ставке — а в одной постели, прикрытые лишь одеялом, допивая кофе с коньяком.

И правда — хорошее было решение, умное, дальновидное. Опирающееся на то, что так беспечно проигнорировали Сигнус и Друэлла — устремленность в одном направлении, единое плетение уклада жизни. В этом не было любви — но что-то в этом было.

* * *

Проблемы пришли оттуда, откуда их всегда было столько, что уже ничего нового уже и не ждали.

Когда Сириус сбежал из дома, Беллатрикс только пожала плечами — во всех высокородных семьях во все времена были юнцы, которым так называемые «друзья» и погоня за приключениями были дороже наследства и родительской любви: что там, вся младшая ветка Эйвери происходила от таких юнцов. Плохо, что единственным возможным главой семьи остался Регулус, школьник и совсем еще ребенок — но, если вдуматься, разве из Сириуса бы получился глава семьи?

Так вот, иногда Беллатрикс ловила себя на мысли, что она не против, чтобы Рабастан тоже куда-нибудь сбежал.

Пока паршивец возвращался домой только на каникулы, это было еще терпимо — но с тех пор, как он стал жить в Лестрейндж-Холле постоянно, редкий день проходил без какой-нибудь сцены. Рабастан «подставляться под клеймо», в отличие от брата, дядюшек и кузена, не собирался и мог, если Родольфус и Беллатрикс начинали по инерции обсуждать дома дела Ставки, демонстративно выйти из комнаты. Он все еще считал своим долгом при каждой встрече с Беллатрикс высказать самое горячее презрение — хоть относительно запаха ее духов или выреза платья, хоть из-за того, что она «так улыбается над книгой о пытках, что хочется позвать Джозефа» или боевыми тренировками «превратила задний двор в руины» (уж на что Беллатрикс происходящее скорее забавляло, в тот раз она вызвала сопляка на дуэль и хорошенько изваляла в пыли — вся следующая неделя прошла удивительно мирно). Не оставил детской привычки врываться в кабинет брата без стука — и, застав там Родольфуса и Беллатрикс в… пикантной ситуации, вытребовал переезд во флигель, чтобы «глаза его не видели этой их супружеской жизни».

— Я после школы уезжал на академический год — может, и ему нужно было куда-нибудь съездить? — страдальчески брался за голову Родольфус: он напряженно работал над расширением сети осведомителей, и атмосфера дома была ему как серпом по нервам. Беллатрикс в этом вопросе была солидарна с Антонином: по заднице розгами, причем давно.

* * *

Дело было поздней весной, тягуче перетекающей в лето. Родольфус мотался по стране, иногда не бывая дома по несколько дней, часто являясь без предупреждения: просто скинуть или забрать вещи. У боевиков, напротив, установился временный «режим тишины», Беллатрикс почти всё время проводила в Лестрейндж-Холле, дивясь пустоте над морем за окном, тишине комнат и количеству свободного времени: дел-то было — ответить на письма, раздать указания эльфам да по просьбе Родольфуса «присмотреть за обалдуем, чтобы не ушел в студенческий загул».

«Обалдуй», впрочем, не собирался создавать брату и невестке проблемы — честно доучился семестр, просьбу Родольфуса отвезти Трэверсу тяжелый чемодан с не самыми разрешенными зельями, с которыми нельзя было трансгрессировать и лезть в камин, выполнил без пререканий (что само по себе было подозрительно) и следующие несколько дней проходил в такой глубокой задумчивости, что при встрече забывал вставить обычную шпильку.

Беллатрикс заподозрила что-то неладное, когда Рабастан при встрече стал улыбаться и здороваться — мог даже спросить, какую книгу она сейчас читает, не появлялся ли Родольфус и что слышно от Цисси. Можно было бы подумать, что в отсутствие брата ругаться стало скучно — да, можно было, пока стандартные вежливые фразы не превратились в заходы на долгие разговоры (неожиданно интересные, несмотря на разницу в возрасте — Беллатрикс обнаружила, что по многим темам юнец имеет альтернативное и не совсем уж бестолковое мнение, а глубина осведомленности в отдельных аспектах темной магии вызывала некоторые вопросы — в том числе всё тот же, о своевременном применении розог). Когда Рабастан сам вызвался сопровождать ее на тот прием, на котором Родольфус физически не мог присутствовать, а появиться без спутника было бы неуместно, стало окончательно ясно: задумал гадость.

Что именно было задумано, Беллатрикс могла только догадываться. Не донос в аврорат — точно, к Вальпургиевым рыцарям тут была анархическая неприязнь, а не идейная ненависть, когда и родного брата в Азкабан отправить не жаль. В супружеской жизни она не знала за собой грехов, кроме слишком многообещающих улыбок нескольким нужным Организации людям — слухи о ее связи с Лордом, которые тогда только начинали цвести в обществе, как плесень, не имели ничего общего с правдой. Однако даже такую малость можно докрутить до такого публичного или внутрисемейного скандала, что осадок останется навсегда. И на основе ничтожной плесени делают яды, чтобы добавить в десерт врага за последним обедом — обедом, который делят с врагом именно с такой искренней улыбкой, с удовольствием от общения напоследок.

Поэтому темным августовским вечером Беллатрикс сама пришла во флигель и в лоб спросила:

— Бокалы есть?

— Не знаю, — Рабастан, кажется, не знал, что прятать в первую очередь: тетрадки со странными чертежами или рассыпанные карты с голыми девицами. — Где-то были.

— Если были — будем пить из чашек, если есть — доставай, — отчеканила Беллатрикс и поставила одну за одной три бутылки вина прямо на пентаграмму и королеву пик. — Мне скучно одной.

И когда вино было допито, темнота из-за окна переползла в глубину комнаты, и в отблесках свечей все стало смутным и неопределенным, вкрадчиво поинтересовалась:

— Скажи, пожалуйста — когда Родольфус вернется, весь этот цирк начнется снова?

— М-м-м… Нет, — контроль над мимикой у собеседника уже «подплывал», и улыбка получилась хитрой и хищной. — Определенно, цирк окончен.

— И хорошо, — Беллатрикс перетекла по дивану поближе и понизила голос: не шепча на ухо, но вынуждая наклонить голову, чтобы разобрать слова. — У Родольфуса два самых близких человека — ты и я. Но вместо того, чтобы вместе его поддерживать, мы ищем малейший повод, чтобы сцепиться… Почему? Я-то знаю, Рабастан, но я хочу услышать это от тебя.

Один из самых дешевых трюков для допросов и «задушевных бесед» — Беллатрикс еще ничего не знала.

…Но могла бы догадаться: как смешно и как тривиально, Мерлин! Подлинное презрение — холодное чувство, а когда так горячо цепляются и постоянно сталкиваются лбами — это нечто совсем, совсем другое.

* * *

— Это конец.

— Обещанный конец цирка, я надеюсь, — Беллатрикс завернулась в покрывало поплотнее: рассвет едва брезжил за окнами, Родольфус должен был вернуться только завтра, и за пару часов самого сладкого утреннего сна она готова была убить. — Потому что у меня теперь есть веские аргументы на случай очередных… гастролей.

— Вот уж нет, — покрывало поползло в непонятном направлении, Беллатрикс распахнула глаза и схватилась за палочку. Рабастан смотрел так, будто обнаружил вместо красивой женщины в своей кровати тварь из пентаграммы: несколько удивленно, но с мрачным удовлетворением. — Тебе конец. Знаешь, я никогда не верил в то, что болтают о тебе и мистере Реддле, а теперь прямо задумался... Но тем и лучше. Когда Руди захочет с тобой развестись, ты даже возразить ничего не сможешь.

— Да? — Беллатрикс села на кровати и потянулась, выставляя напоказ предплечье с Меткой (и не только): готовность убивать перетекала в желание изощренно пытать. — А мне почему-то кажется, что всё будет наоборот. Со мной Родольфус не будет искать ссоры: у нас с ним важное общее дело, наша безопасность и репутация зависят друг от друга, и чтобы сохранить этот альянс, мы готовы простить друг другу многое — очень многое. А вот на твоем месте я молчала бы даже под Веритасерумом, если умеешь — молчала бы, хотя бы потому что, кхм, инициатива, говоря строго, исходила не от меня. Родольфус тебе тоже многое прощает, но если придется выбирать… что ты за последнее время принес в этот дом, кроме скандалов и проблем?

* * *

Вот Родольфус, наверное, был «рад», когда младший брат потащил его с порога в кабинет — после трехдневной напряженной работы и вынужденной поездки на маггловском транспорте, не дав даже умыться после долгой дороги.

Беллатрикс усмехнулась, провожая их взглядом — но потом, подумав, решила подняться в соседнюю с кабинетом гостиную: разговор она бы всё равно не услышала, и все же так было спокойнее. Она никогда не была ханжой, как бабушка Ирма: зелье она выпила, имя своей семьи и семьи мужа не опозорила — и в случившемся видела беды не больше, чем в слишком тесной дружбе maman и дедушки или своих чрезмерно откровенных разговорах с Ивэном. Посмеяться и забыть. Но если этому придурку — а именно придурком он тогда и будет — хватит глупости пойти ва-банк… дракл его знает, как Родольфус к этому отнесется на самом деле.

Не прошло и получаса — как дверь кабинета гулко ударилась о стену.

— …стоять, я не договорил!

— Да мне плевать — смысл я понял! Не думал, что тебе служба Лорду так глаза застит!

— С «думать» у тебя вообще плохо в последнее время: ты правда не понимаешь, даже будь это правдой, мне лучше было бы этого не знать или сделать вид… стоять, кому сказал — хочу видеть, что ты адекватен и не пойдешь делать глупости! Я тебя все равно найду, а не найду — так счет заблокирую!

— Да пошел ты… — прозвучало несколько адресов, по которым старшего брата, даже если он не глава семьи, посылать не комильфо. — И деньги свои можешь себе запихнуть знаешь, куда? Вместе с образованием — всё, что мне правда нужно, я уже знаю, а эту бодягу видел…

Когда хлопнула входная дверь, Родольфус появился на пороге гостиной — Беллатрикс даже не пыталась сделать вид, что чем-то занята, но он ничего не спросил: просто подошел к креслу и долгим взглядом посмотрел на ее юбку, будто прикидывал, не положить ли голову на колени.

— Что такое? — спросила Беллатрикс, ожидая услышать всё что угодно — и в ответ впервые прозвучали сакральные три слова, которые за годы супружеской жизни Родольфус произнесет наедине еще не раз:

— Меня окружают идиоты.