О мифах и магии (гет)

Поездка была мучительно долгой. Гермиона, хоть и не любившая летать и всякий раз уговаривавшая родителей ехать автомобилем даже на лыжный курорт во Францию, не могла смириться, что из одной точки в другую, между которыми на карте лишь пара дюймов, нужно добираться двумя поездами и тремя автобусами, потратив несколько невозвратимых часов своей жизни. Быстрее, наверное, самой изобрести телепортацию.

Но это не имело значения. Не тогда, когда за плечами рюкзак, погода стоит прекрасная, а до места, где на карте отмечена Нора, всего четыре мили пешком.

Гермиона еле дождалась нужной остановки. Последние несколько миль в автобусе от страха и волнения у неё пересохло во рту. Она впервые пожалела, что не взяла прописанные ей лекарства: они помогли бы успокоиться и держать эмоции в узде.

А ведь это только сон: двухъярусная кровать, и он — рядом, тёплая ладонь на лбу. Гнев, печаль и облегчение — вот, чувства, вызванные его присутствием. И до сих пор Гермиона ощущала влажность его руки, слышала звук его дыхания и то, как её имя рождается у него на губах, невнятное в начале и конце, потому что он знал её достаточно близко и понимал, насколько безразлично ей на самом деле, как имя это звучит, пока он произносит его с чувством.

Гермиону так и распирало выложить каждому встречному, куда она направляется и зачем. Водитель автобуса оглядел её с ног до головы — не похотливо, но, видимо, желая убедиться, что она молода, здорова и не тащит за собой тележку из супермаркета, — и спросил:

— Что вас сюда занесло?

— Собираюсь кое с кем увидеться, — ответила она и, не сумев удержать в себе радостное предвкушение, добавила: — С Роном!

— А, приятель, значит, — сказал водитель. Разочарованно — как хотелось бы думать польстившей себе Гермионе.

— Да, — подтвердила она, вдруг осознав, что это более чем правда.

— Два пятьдесят за проезд. — Водитель протянул за мелочью ладонь.

Когда Гермиона высаживалась, он даже пожелал ей удачи, будто знал, что удача ей очень нужна.

На холмах были выгоны, и пасущиеся овцы то возникали в проломах каменных изгородей, то брели по узкой дороге. Они пугались Гермионы, стоило ей выйти из-за поворота или неожиданно показаться над забором. Встревоженное блеянье и топот копыт отчего-то успокаивали, заставляли расслабиться. Казалось, убегающие животные забирают с собой её демонов, уводят страх, рассеивают опасения в том, что она снова погналась за обманчивым сном.

— Рон, — вслух произносила она, смакуя имя, вслушиваясь в его звучание, меняя интонацию, проверяя, с какой теплотой она сможет его сказать.

С прошлой ночи образ Рона глубоко отпечатался в памяти: медные веснушки, огонь волос — то, что Гермиона, начиная со своего восемнадцатилетия, искала в каждом парне, с которым встречалась. Только Рон оказался ещё более привлекательным. От одного его имени — а не только от непривычки к быстрой ходьбе — сердце с каждым шагом билось чаще.

Он — кто-то важный, это совершенно точно. Кто-то, кого Гермиона ненавидела и оплакивала. Кто-то, кого ей так болезненно недоставало.

После пробуждения эмоции из сна поблекли, но произведённое Роном впечатление не утратило яркости, как и его облик. Мысли о нём сводили с ума, а сам он делался всё объёмнее, живее, будто хорошо прописанный книжный персонаж. Его слова не давали подсказок, но он был там, с Гермионой, и это куда громче говорило о его истинных намерениях.

И, будто книжный персонаж, он мог оказаться выдумкой.

Нет, подумала Гермиона — отчаянно, с рвущимся на части сердцем. Рон должен быть настоящим! Она не знала, что ей делать, если его не существует. Если ничего из этого не существует.

Шесть лет ушло только на то, чтобы вспомнить имя. И его носителя она теперь отпускать не собиралась.

Утро перетекло в начало полудня. Чем ближе подходила Гермиона к месту, отмеченному на карте, тем делалась спокойней. Сердцебиение замедлилось, наверное, до предела, когда показался сад с рядами обнажённых яблонь за каменной оградой. На память пришло что-то странное, небывалое. Вот Гермиона лежит под сенью зеленых ветвей и читает. Она ещё ребёнок, и рядом с нею — друзья, заставляющие её смеяться, хоть их лиц не различить. Она отмахивается от мяча и приглашения сыграть. Под предводительством Косолапки она охотится на садовых вредителей. Родители её друзей машут на прощанье, а впереди ожидают приключения — забавная мизансцена в духе Энид Блайтон, слишком радужная, чтобы оказаться настоящим воспоминанием.

— Рон, — с удовольствием повторила она, входя в садовые ворота Норы.

* * *

— Боже, вот и вы! — вбегая с удивительной прытью в прихожую и поправляя на носу очки, вскричала миссис Джонс; за нею семенил её пёс.

— Вы не знаете, она… Моя подруга вернулась? — спросил Снейп.

Разуваясь нога об ногу, он боялся упасть.

— Нет, не вернулась, — ответила миссис Джонс, полезла в карман и достала оттуда карточку. — К вам приходили и оставили для вас. — Держа карточку между большим и указательным пальцами, она вручила её Снейпу.

Тот взял карточку и, взглянув, изогнул бровь.

— Это карточка вашей гостиницы, — сказал он.

— На обороте, переверните.

Снейп послушался.

— Номер телефона, — сухо заметил он.

— Вежливый юноша, — докладывала миссис Джонс. — Очень красивый. Примерно одних лет с вашей подругой. Чёрный. Сейчас можно так говорить — чёрный?

— Чего он хотел? — спросил Снейп, проигнорировав вопрос.

— Сказал, поговорить с вами.

— Он что-то продаёт?

— Ничего, что я бы увидела, — пожала плечами она и замолчала. Потом, поведя носом, принюхалась, как идущая по следу охотничья собака. — Вы пили?

— Выходил проветриться, — сказал он, надеясь, что говорит внятно.

Обслуживающий персонал паба Мрачной Лощины сегодня был куда дружелюбнее и гораздо щедрее на эль. Барменша даже разбудила Снейпа, умудрившегося заснуть у стены на остановке, иначе он пропустил бы последний обратный автобус.

Иных плодов день не принёс.

— Хорошо провели время? — осведомилась миссис Джонс и снова не получила ответа.

— Он не назвался? — Снейп крепко сжал карточку в пальцах.

— Знаете, не помню, — косо улыбнулась она сомкнутыми губами. Пёс у ног требовательно заскулил. — Старость не радость, — пожаловалась она Снейпу и жестом успокоила собаку. — Сейчас я просто ходячая открывалка для собачьих консервов.

Она удалилась в кухню, а пёс, цокая когтями по полу, обогнал её на полпути.

Снейп посмотрел на карточку со следами, оставленными его пальцами на картоне, снял трубку с телефонного аппарата в прихожей и медленно набрал номер.

* * *

— Повидались с ним? — Водитель, с отработанным безразличием взявший и погасивший билет, был тот же.

— Да, — ответила Гермиона.

— А недолго вы.

Гермиона устроилась в конце салона, на любимом месте Снейпа. Она едва чувствовала под собой сиденье. Ног она тоже не чувствовала — ни боли от мозолей, ни ноющих мышц, — хоть и прошагала пешком восемь миль.

Водитель закрыл двери, и автобус поехал, а она, как Снейп, склонила голову к запотевшему стеклу и слышала лишь глухой звук собственного дыхания.

Что она ожидала найти? Название — Нора — рождало разные предположения. Это могло быть жилищем хоббита с круглой зеленой дверью, за которой — бунгало с низким сводом. Или, если допустить странную мысль, что-то похожее на старую пивоварню, в какие родители, выбираясь за город, водили Гермиону: тесное и несуразное сооружение, постепенно, когда переставало хватать свободного пространства, прираставшее пристройками вверх и вширь.

Ожидала она и того, что в этом самом автобусе — если, конечно, она решит возвращаться, а не переедет навсегда в Нору, чтобы жить с людьми, знающими её, понимающими, которые хотят быть с нею — Рон сидел бы сейчас рядом, и его голос воскрешал бы воспоминания, восполнял потери. Потом Гермиона привела бы его в гостиничный номер, где заставила бы рассказать ей и Снейпу обо всём. И тогда она бы сбросила тяжкую ношу, и шелуха неправильности слетела бы с мира, и осталось бы только самое чистое, самое правильное, самое доброе.

Не сбылось…

Потому что Рона не было.

Рона нигде не было.

И не было никакой Норы — ни неказистой, ни наоборот. За воротами Гермиона увидела коровник, старый каменный хлев, используемый под склад, и недавно построенное Гнездо Горностая — дом двух негостеприимных сельхозрабочих. Оба владели английским в объёме, достаточном для объяснения, что, во-первых, никакого Рона тут отродясь не живало, и, во-вторых, что ей лучше свалить на хрен с их земли.

Да и чёртов водитель автобуса, казалось — пусть даже только казалось, — ожидал увидеть свою пассажирку с резиновым мужиком под мышкой.

«Господи, что же скажет Снейп?» — несчастно думала Гермиона, пересаживаясь из автобуса в автобус, а из него — на поезд, и безуспешно гнала неотвязную мысль.

Он, как и родители, сдаст её врачам.

Он отречётся от неё.

Он назовёт её сумасшедшей в прямом смысле.

В Бристоле она от досады пнула урну. Урна, прикрученная к тротуару, устояла, зато стопа у Гермионы остаток обратного пути ныла, но ей было всё равно. Плевать, даже если бы ногу переехали.

Когда она добралась до гостиницы, стемнело. Над крыльцом горели лампы, а в доме — нет. Отпирая парадную дверь, Гермиона гремела ключами так, что в ушах звенело, но в прихожую никто не вышел.

Она оставила обувь у двери, поднялась по лестнице, ставя ушибленную ступню на ребро, чтобы пропитавшая носок кровь не запачкала ковёр.

Из-под двери номера пробивалась полоска света.

Сглотнув пересохшим ртом, Гермиона нерешительно коснулась дверной ручки.

Но Снейп опередил её.

— Мне показалось, я услышал ваши шаги на лестнице, — резко распахнув дверь, сказал он. Однако не поинтересовался, одна ли Гермиона. Вообще ничего не спросил. — Тут кое-кто желает вас видеть.

Он отступил из проёма и сделал приглашающий жест, но она не сдвинулась с места, заглядывая в номер. На полу были разбросаны украденные из библиотеки книги: одни — раскрыты на случайных страницах, другие — кантами или корешками прислонены к мебели. У окна, неясно освещённый тусклым светом ночника, стоял молодой человек.

— Гермиона, — произнёс он и степенно кивнул.

— Нет! — воскликнула Гермиона и бросилась бежать, не дав Дину Томасу прибавить ни слова, чтобы её остановить.