О мифах и магии (гет)

Рассказывать об этом своему психиатру Гермиона не собиралась. У неё давно вошло в привычку хранить секреты от него подальше, делясь лишь крохами — снами, нечаянными мыслями, вдруг пришедшими на ум именами или словами, — а хлеб своих заблуждений оставлять исключительно для себя. О чём доктор не узнает, то ему и не навредит.

Определённо, он не узнает об этом. О том, как она стоит здесь, на тротуаре, съёжившись под зонтом, и смотрит. Она не смогла бы — не стала бы — сообщать о том, что хочет увидеть. О том, чего ждёт. Потому что в действительности ей и самой невдомёк.

Она понимала только одно: это место, эта соединяющая два дома блокированной застройки в нереспектабельном районе Лондона стена — совсем не то, чем кажется.

Ничего не изменилось со времени её последнего визита — а побывала она тут уже четырежды, — если не считать появления мужской вязаной шапки на ближнем к калитке столбике забора. Влажную шерсть усеяли дождевые капельки. Гермиона хотела забрать её, сунуть в сумочку, но знала, что мать непременно найдёт и воспримет эту шапку как очередное доказательство дочериной неадекватности.

Доказательств поднабралось предостаточно за шесть лет с того дня, когда Гермиона «проснулась» — как она сама это назвала. Она тогда открыла глаза дома, в тихом районе спокойнейшей южной окраины Лондона, в своей детской, и удивилась, что у неё такие чистые руки, что мышцы не ноют, а наоборот, не пойми с чего, онемели, что кровь сгустилась, смешанная с пылью. Пальцы казались толстыми и едва шевелились. На самом деле состояние напоминало не пробуждение, а погружение в дрёму.

Шесть лет. За шесть лет ни успехов в школе, так ожидаемых родителями, ни стабильной работы из-за привычки витать в облаках. Шесть лет походов к психиатру; шесть лет надзора матери, делавшей пометки, пока, как ей думалось, дочь не смотрит, и кусавшей губы. Она растерянно смеялась, когда Гермиона — вовсе не склонная выставлять себя на посмешище — принесла из кладовки и положила на пол в центре гостиной метлу, на которую и уставилась, точно в ожидании, что она взлетит. Дальше — хуже. Однажды миссис Грейнджер застала дочь перед камином: та, швырнув в пламя горсть бабушкиного праха и крикнув слово «нора», сунула ногу прямо в огонь, чем повергла мать в шок и удостоилась поездки в переполненное отделение неотложной помощи. Этот случай напугал даже отца, слишком долго цеплявшегося за стереотип, будто бы одарённые люди всегда со странностями. Тем вечером он вернулся с работы домой белый лицом, сжимая в кулаке мобильный телефон и лихорадочно обдумывая, что же им теперь делать с Гермионой.

Она и сама не знала, что ей делать.

Разумеется, ей нисколько не на пользу стоять здесь в ожидании чего-то невероятного: чуда, могущего произойти между пронумерованными не по порядку домами. Какого-то доказательства, что она не сошла с ума.

Сошла с ума.

Гермиона дала себе двадцать минут. Она научилась довольно хорошо чувствовать время, поскольку часто забывала дома свой мобильник. Забыла и сегодня. Ей любезно предоставлялось полчаса, прежде чем кто-нибудь из жильцов вызовет полицию. Но, может, здешние обитатели утратили бдительность после того, как полицейские обыскали и Гермиону, и её сумочку, где не оказалось никаких наркотиков?

Ещё минуту…

Не злоумышленник, а просто чокнутая, которой стоит обратиться к врачу. Чокнутая, ловящая тени снов по закоулкам Ислингтона.

Тридцать секунд…

— Вам помочь? — спросил кто-то.

Рядом возникла старушка с псом на поводке. Довольно встревоженная. На голове у неё был прозрачный капюшон дождевика, забрызганный дождём; пёс — такса — задрал короткую лапу на столб ограды.

— Я просто жду приятеля, — сказала Гермиона. Она даже не ожидала от себя такого беспечного тона. — Он запаздывает.

— А, ну ладно, — ответила старушка, отходя добавив: — Будьте осторожны. Скоро стемнеет.

— Спасибо, — поблагодарила Гермиона и вздохнула, когда старушка скрылась за дверью дома номер тринадцать.

Дождь всё шёл. Проехало пять автомобилей. Залаяла собака. Кто-то оттаскивал мусорный контейнер от обочины.

— Тоже, значит?

Гермиона вздрогнула. Слышала ли она этот голос прежде?

Принадлежал он мужчине — худощавому, угрюмому, в доверху застёгнутом чёрном пальто, темноволосому и темноглазому, с крупным крючковатым носом. Мужчина, казалось, как и она, высматривал зазор между домами. В руке он держал чёрный зонт, похожий на зонт Гермионы, и вёл себя так, словно был с ней знаком.

И она расслабилась, словно знала его.

— Да, — ответила она. — Но понятия не имею почему.

— Вот и я не знаю, — сказал он.

Некоторое время они стояли в компанейской тишине, глядя в никуда.

— Снейп, — представился мужчина.

— Гермиона, — отозвалась она.

И оба подумали, что имена прозвучали тоже знакомо.

Дом показался ему необычайно пустым. И внутри неприятно пахло, точно где-то издохло какое-то существо, хотя он недавно делал перестановку, сорвал полки, заменил всё, что мог позволить себе заменить, и в отчаянной надежде избавиться от сквозняков попытался утеплить пищевой пленкой окна при помощи фена. Живи он в другом доме, вскрыл бы и полы; однако он знал, что под тонким ковром в кабинете и старым деревянным настилом в гостиной — только камень. Никаких трупов, ничего, питающего его кошмары об искажённых, белых, безносых лицах, о трепещущих раздвоенных змеиных языках.

О ней.

Некому было встречать его, когда он отпер и что есть мочи толкнул бедром переднюю дверь — она всегда заедала в сырую погоду. Пустота и безжизненность обычно не вызывали сильных эмоций, но сегодня он отчего-то неприятно удивился.

Он почувствовал себя странно одиноким, ещё садясь в поезд. Перепугал занявшую место напротив женщину, средних лет, невысокую, с розовым кончиком носа, которым она быстро уткнулась в «Дейли Мейл». Она усердно делала вид, будто не поглядывает на попутчика между абзацами, следя, как бы он не сдвинулся с места или не достал из кармана выкидной нож, чтобы отнять у неё ожерелье, стоившее не дороже пяти фунтов. Он улыбнулся ей один раз, но тем лишь вогнал в краску и вынудил скрыться за газетой. Они сошли на одной станции, Коукворт Северный, но женщина вдруг попятилась и устремилась в кафе, опасаясь, вероятно, что он проследит за ней до дома.

И опять-таки подобное положение вещей обыкновенно его не волновало, а сейчас вышло наоборот.

Идти от станции домой было холодно и сыро; подозрительно тихие улицы укрывались в накатывающей от реки туманной дымке, и он едва видел мостовую под ногами. Мысленно он перенёсся на несколько часов назад, обратно в Лондон, к новой знакомой — большеглазой, с облаком тёмно-русых волос, прикрывающей пальцами зубы. Он старался не смотреть на неё в упор, потому не заметил, были ли зубы кривыми или просто слишком крупными. Она однако же всё равно застеснялась, когда улыбнулась, хотя он в жизни бы не догадался, чем мог вызвать её улыбку.

Она спросила, откуда он, удивив его. Ему показалось — нет, он даже знал, — что у них с нею одинаковый выговор.

— Из Линкольншира, — ответил он.

— Понятно, — сказала она. — И надолго вы приехали?

— Нет, — он покачал головой, — но я ещё вернусь.

Они сообщили друг другу только имена. Не обменялись ни телефонными номерами, ни адресами. Казалось, нервозность Гермионы усиливалась, чем дольше они стояли, избегая встречаться взглядами и смотря лишь на дома блокированной застройки, точно в ожидании светового шоу. Прошло, наверное, несколько минут, но чувствовалось, что гораздо меньше. В голове тикали собственные часы — подсознательным напоминанием о том, как мало времени у него осталось. Он не знал, к чему ведёт этот обратный отсчёт.

— Даёте слово? — спросила она, наконец обернувшись и посмотрев ему в глаза.

Сердце вдруг остановилось. Буквально. Ухнуло вниз, утонуло в брюшной полости. Он прижался рукой к грудной клетке, вдавил ладонь, как будто мог ею осязать замершее сердце.

Гермиона не отводила взгляд.

— Да. — Сердце, дёрнувшись, ожило. — Даю слово.

* * *

Прошло два месяца, прежде чем Гермиона снова увидела его. Унылая сырая осень давно сменилась ещё более сырой зимой. Серое небо проливалось дождём, узкие улочки устилал туман. Город кишел одетыми в чёрные плащи добытчиками рождественских подарков: люди торопливо шагали по тротуарам, заходя в магазины, поспешно залезали в автобусы, спускались по лестницам и эскалаторам в метро. Много раз ей казалось, что она узнала его в толпе, но это всегда был не он.

До сих пор.

Она зашла в одно из этих сетевых заведений, в паб на Чаринг-Кросс Роуд: рассчитанное на массового потребителя убранство, втиснутое в оболочку семнадцатого столетия. Чёрные потолочные балки и глянец ламинированного меню на столах; дешёвое пиво хлещет из кранов. Липнущие к подошвам узорчатые ковры и доносящийся из дальней части помещения запах туалета. Гермиона никогда прежде здесь не бывала, но по причине, неведомой ей самой, отважилась зайти. Родители всегда сторонились таких мест. Если они выбирались всей семьёй по какому-либо поводу, то могли подолгу брести чёрт-те куда, пока не найдут «настоящий гастропаб», а мать твердила:

— Ты же знаешь, мы не доверяем ресторанам с картинками в меню.

На паб вроде этого отец с матерью во второй раз и не взглянули бы, даже стой Гермиона в его витрине голышом.

Впрочем, сейчас Гермиона была не просто одета, а ещё и укутана в шерстяное пальто с измятым искусственным цветком на лацкане.

И цедила джин с тоником.

И не вздрогнула, когда со стаканом виски в руке напротив сел Снейп.

— Вот уж действительно странно, — сказала ему она.

— Да, — признал он, протягивая руку; Гермиона стиснула её слишком поспешно, словно не могла позволить себе прикосновение, достаточно продолжительное для нормального рукопожатия.

— И как там в Линкольншире? — поинтересовалась она.

— Ненастно, — ответил он. — Дождь.

— Тогда всё, как в Лондоне.

— Никаких отличий.

Снейп сделал глоток и поморщился. Гермиона улыбнулась, чуть не забыв прикрыть ладонью губы.

— Как вы нашли меня? — не могла не спросить она.

— Я вас не искал, — возразил Снейп. — А вы?

— Я вас тоже.

Его брови удивлённо приподнялись и опять вернулись к привычной нахмуренности.

— Значит, те же, там же, — подытожил он. Откинувшись на скрипнувшем стуле, он закинул ногу на ногу, устроив лодыжку на колене. Гермиона заметила, что на нём ботинки, хоть и кожаные, но поношенные. И чёрные, как и всё его облачение. Чёрная дыра, принявшая человекоподобную форму, негатив. — Что привело вас на Чаринг-Кросс?

Гермиона привстала, нависая над столиком и опираясь о столешницу рёбрами сжатых ладоней. Оставленные предыдущими посетителями крошки впились в складки на кулаках.

— Вот же оно, правда? — зашептала она. — То самое притяжение.

Снейп промолчал. Лишь смотрел чёрными блестящими глазами.

— Вы тоже очутились здесь, — припечатала она. — Вам меня не обмануть.

Он спустил ногу обратно. Стул под ним затрещал, накренился, когда он стремительно подался вперёд, ударяя коленом по обтянутому чулком бедру Гермионы, прежде чем нашлось безопасное место сбоку от столика. Он поджал губы; кончик неожиданно розового языка показался и тут же скрылся за зубами.

«И ведь не красавец, — подумала Гермиона. — Почему же я чувствую, что не могу не смотреть на него?»

— Да, — в конце концов признал он шёпотом.

Она вздрогнула. Впервые — почему, чёрт подери, это случилось только теперь, если вспомнить обстоятельства их знакомства? — к ней пришло понимание, что она ничегошеньки не знает о своём визави. Вдруг он опасен?

А он, похоже, и впрямь опасен. В его взгляде, в неспокойной позе была чуждость. Он — кто-то потусторонний, не от мира сего.

Интересно, может, и в Гермионе люди видели что-нибудь подобное? Иногда ей хотелось, чтобы так оно и было, хотя бы для оправдания того, отчего у неё чрезвычайно мало друзей.

— Что происходит? — спросила она, отодвигая стул.

— Не знаю.

— Когда вы прибыли?

— Час назад.

— Вы доехали сюда на метро?

— Да. Я планировал отправиться в Ислингтон, но вместо этого оказался здесь.

— И я тоже, — прошептала она. Волосы на затылке поднялись дыбом. Бармен слонялся возле столика и, кажется, следил за ними обоими. Это и выводило Гермиону из себя, и, отчасти, приятно щекотало нервы. — Стена.

— Тайный проход. — Снейп, похоже, сбитый с толку, насупился.

— Да! — воскликнула она. — И почему все думают, что мы свихнулись?

— Мы закрываемся на обед, — провозгласил бармен.

Гермиона предпочла не обратить внимания.

— Это как бы обычная стена, но она необычная, да? — вслух размышляла она.

— Как-то так, — согласился Снейп.

Гермиона сдвинула брови, стукнула кулаками по столешнице, потом взяла свой стакан и решительно направилась к стойке бара.

Бармен даже не пытался изобразить занятость. Просто стоял и ждал ухода посетителей. Он нахмурился, когда Гермиона пододвинула ему пустой стакан, но и пальцем не шевельнул.

— У меня вопрос, — сказала она, и бармен выжидательно приподнял брови. — К вам сюда заходят… необычные люди?

Он закатил глаза:

— Нельзя ли поточнее?

— Не случалось ли такого, — Гермиона напряжённо думала и подбирала слова, — чтобы кто-нибудь пытался пройти сквозь стену?

Если бы бармен чем-то занимался, то непременно прекратил бы. Он сделался ещё более неподвижным и затвердел лицом; только на короткой шее выступила вена.

— Одни психи кругом, — пробормотал он и добавил громче: — Закрываемся мы. — Он всё же схватил принесённый стакан и швырнул его в ящик с бутылками. Звон стекла заставил Гермиону отпрянуть. — Счастливого Рождества.

Бармен запирал дверь, а выставленные вон Гермиона и Снейп топтались на тротуаре. Они украдкой обменялись взглядами, однако вместо смущённых улыбок — это надо же выбрать заведение с таким отвратительным обслуживанием! — на лицах проступило замешательство.

— Ладно, — сказала Гермиона, ожидая, пока Снейп плотнее запахнёт пальто на своей худощавой фигуре. — И что дальше?

Он еле-еле повёл головой в её сторону. Только чёрная точка зрачка, мазок света на глазном яблоке свидетельствовали, что он смотрит на Гермиону, вглядывается, запечатлевает в памяти, отчего нестерпимо захотелось спрятать лицо в ладонях.

— Когда родители ждут вас домой? — спросил он.

И тогда она наконец улыбнулась. Безудержно. Потому что на самом деле это была очень плохая идея.

Когда Гермиона в последний раз приглашала к себе парня — хотя, наверное, если тебе двадцать пять лет, то уже можно называть парней мужчинами, — всё закончилось именно что плохо.

Оценить собственный выбор трезво она смогла лишь позднее, иначе не позволила бы себе подобного безрассудства: подсовывать малознакомому человеку записку со своим телефонным номером, который он при желании узнал бы и сам, и зазывать в гости.

— Приходите. С удовольствием увижусь с вами где-нибудь вне этих стен, — сказала она тогда.

Он был рыжеволосым. Все они были рыжеволосыми. Её к ним влекло с тех пор, как с ней случилось… то, что случилось. В Лондоне, вероятно, осталось не так много рыжеволосых холостых мужчин подходящего возраста, с кем она не встречалась бы. И одним из них оказался медбрат из её психиатрической лечебницы.

Он улыбался широко, открыто. Россыпь веснушек на щеках и переносице сливалась в сплошное пятно бронзового цвета. Иногда он отпрашивался покурить, а сам утаскивал из ящика стола на сестринском посту книгу в твёрдой обложке и читал, смешавшись с остальными курильщиками, дымившими во дворе. Из окна палаты были видны только их спины.

Он всегда старался подсунуть дополнительную порцию желе Гермионе на ланч.

Однажды, когда рядом не было лишних ушей, он прошептал ей, придвинувшись и улыбаясь:

— До сих пор не пойму, зачем тебя здесь держат.

Она посчитала это явным признаком его, так сказать, заинтересованности.

— То есть меня скоро отпустят домой?

В груди затеплилась надежда. Ладонь Гермионы почти осязала мягкость кошачьего меха, а кончики пальцев — гладкость клавиатуры лэптопа.

— Ничего обещать не могу, — ответил медбрат с той же улыбкой.

Через три дня Гермиону выписали. Он проводил её, поднося сумку, до машины. Родители поблагодарили его, пожали ему руку, а он помахал вслед выворачивающей с переполненной парковки машине и продолжал махать, пока отец Гермионы выскакивал и бежал к автомату с квитанциями, пунцовый от смущения, что забыл заплатить.

Ещё четыре дня спустя медбрат стоял у дверей дома Грейнджеров, когда родители Гермионы были на работе.

— У меня выходной, — объяснил он ей, и уши его покраснели.

Она улыбнулась и пригласила его войти.

Продлилась связь недолго. Пусть Гермиона из осторожности выпроваживала его за сорок пять минут до возвращения родителей домой и, дотошная во всём, выбрасывала презервативы и упаковки от них в общий мусорный контейнер в каком-нибудь людном месте, но ведь тайное однажды обязательно проявится. Она боялась не только разоблачения, того, что отец и мать прочтут её мысли, но и быть застигнутой врасплох и в результате лишиться даже тех крох свободы, которые у неё пока имелись. Плюс ко всему — в перерывах между невыразительными соитиями под покровом выглаженных простыней — разговоры сделались дольше, содержательней; и с каждым таким разговором Гермионе становилось всё ясней, что её любовник теперь понял, почему она оказалась в лечебнице. Его вопрос, не собирается ли она снова лечь в больницу («Мы с тобой могли бы там видеться чаще», — сказал он, по обыкновению улыбаясь), поставил на их встречах точку, потому как Гермиона проговорилась родителям.

— Я кое с кем встречаюсь, — сообщила она в один из дней за обедом.

— С кем это? — спросил отец, даже не заметив, что из уголка рта у него торчит кусочек курицы.

— Не слишком ли рано? — подхватила мать.

— С медбратом. — Гермиона потупилась. — И я начинаю думать так же.

Родители обменялись недобрыми взглядами, прекрасно поняв, какого медбрата она имела в виду.

Больше Гермиона его не видела. Захваченная чувством вины, зато и временно отпущенная иным чувством, которое приходилось прятать глубоко внутри, — болезненным чувством неправильности, она звонила в лечебницу. Однако там сначала ответили, что он ушёл в отпуск, а через несколько недель — что уволился. Потом Гермиона с тяжёлым сердцем ожидала визита полицейских и обрадовалась, когда никто не явился задавать щекотливые вопросы. Она даже пыталась найти его через Гугл, но и компьютер ничего не знал о его судьбе.

О Снейпе она тоже сделала запрос — сразу после той встречи на площади Гриммо, — и не преуспела: одна деревня в Саффолке и шестьсот однофамильцев.

* * *

Родителей дома не было. Гермиона почувствовала облегчение и одновременно раздражение от этого облегчения. Всему виной не то помрачение рассудка, не то влияние зимней полутьмы, когда не помнишь, поднималось сегодня солнце или нет.

Двадцать минут, потраченных на дорогу пешком от одной станции подземки к другой под предлогом, что так можно срезать путь, понадобились Гермионе, чтобы решить, приглашать ли Снейпа к себе или это всё-таки плохая идея. Она меняла своё решение по крайней мере четырежды и смирилась только тогда, когда на Дистрикт лайн он сел рядом, поднял взгляд на прикреплённые над окнами рекламные объявления и расслабленно сложил вместе бледные ладони. Как будто сидеть по соседству — в вагоне с уймой свободных мест — вполне естественно.

Они почти не говорили, идя к дому Гермионы. Она шла, кутаясь в пальто, и бумажный мак царапал шею под поднятым воротником. Снейп шагал рядом, засунув руки в карманы. Подходя к передней двери по подъездной дорожке, Гермиона задавалась вопросом, видят ли их соседи; смотрела, вдруг где-то за окном колыхнётся занавеска. Но в примыкающих домах не горел свет — так рано днём ещё никто не вернулся.

Она не замешкалась с ключами и отперла замки недрогнувшей рукой, чему была горда. Гордости поубавилось, когда она, забыв отодвинуть засов, сильно стукнулась коленкой о закрытую дверь и выругалась.

— Вы в порядке? — спросил Снейп.

Гермиона не ответила, с приглушёнными проклятиями отодвигая задвижку.

Оба вошли в дом.

— Обувь, боюсь, придётся снять, — сказала Гермиона. — Мама недавно постелила новый ковёр.

Она наклонилась развязать шнурки. Пояс у неё на пальто был слишком туго затянут, отчего кровь ударила в голову. Цветные пятна расползлись по чёрному пальто Снейпа. Он бесшумно притворил за собой дверь, и Гермиона почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Чаю? — спросила она, балансируя на одной ноге и снимая со второй ботинок. И боясь увидеть, как рука Снейпа потянется запереть задвижку, а глаза загорятся маниакальным блеском.

Но он держал руки в карманах, и выражение его лица оставалось нечитаемым.

— Пожалуй, — ответил он.

Гермиона ретировалась в кухню.

Мысли её закипали вместе с чайником, бурлили, пузырясь и лопаясь.

Клянча еду, вошла Косолапка. Следом явился Снейп, с изумлением разглядывая похожий на ёршик для бутылок хвост, который стоял торчком и лишь на самом кончике изгибался подобно вопросительному знаку.

Снейп ещё не успел произнести ни слова, а Гермиона уже встала на защиту питомицы:

— У неё такая приплюснутая мордочка, потому что она персидской породы.

— Разве я сказал что-то обидное? — спросил Снейп.

Он выдвинул себе стул и ожидал разрешения присесть. Гермиона махнула рукой; как раз отключился электрочайник. Снейп сел, а она, чересчур резко распахнув дверцу буфета, едва не уронила кружку.

— Она очень умная, пускай на первый взгляд и не скажешь. Из-за этого её долго никто не хотел забирать, и она пробыла в приюте полгода, хотя самочки рыжего цвета довольно редки.

— Ну надо же, — без выражения сказал Снейп.

Гермиона ощетинилась, не желая служить мишенью для насмешки. Но гнев немедленно утих, стоило почувствовать лёгкое покусывание за голень: Косолапка напоминала, что её мисочка у холодильника до сих пор пуста.

— Отстань, — бросила Гермиона, и кошка, дребезжа бубенцом на ошейнике, удалилась. — Вообразите, постоянно таскает мышей, — пожаловалась она Снейпу, хоть того явно не интересовала тема домашних животных. — И засовывает их между страниц утренних газет, представляете? Жутковато на самом деле. Молока?

Снейп кивнул:

— Пожалуй.

Гермиона наконец замолчала, присела напротив него за стол. Она забыла подать сахар, но раз Снейп его и так не просит, не решилась подняться и достать сахарницу.

— Простите, — извинилась она.

— За что? — спросил он, уставившись на пар, взвивающийся над кружкой.

— За то, что волнуюсь. — Если верить кухонным часам, она уже десять минут наедине с этим человеком, а он ещё не попытался её убить. Очко в её пользу. Или наоборот. По половине очка за безрассудство и здравомыслие. — Чем вы занимаетесь? — светским тоном осведомилась она, но не смогла донести до рта кружку — боялась расплескать чай.

— Научными изысканиями.

— Ну надо же! — Гермиона, поставив кружку обратно на стол, подула на обожжённые пальцы.

— Вижу, вас это удивляет, — заметил Снейп, и она покраснела. Это уже превращалось в дурную привычку! — А вы чем?

— Да так, всякой всячиной. После школы никак не могу определиться, — ответила она. Что в действительности означало: «Я ничего не добилась с тех пор, как завалила экзамены на аттестат о полном среднем образовании». Провал, который до сих пор не могла себе простить. И, к слову, родители — тоже, хоть и отказывались признаваться в этом. — Некоторое время я работала в книжном магазине на Чаринг-Кросс Роуд, но в прошлом году меня уволили. — «Меня уволили, когда мои родители и работодатель решили, будто я зачастила в отдел фэнтези, что вредило и мне, и книжным корешкам, которые я якобы перегибала». — Итак, — снова заговорила она, и голос дрогнул, — вас когда-нибудь принудительно помещали в психбольницу?

Снейп поперхнулся. Гермиона уже предвкушала, что он выплюнет: «Что, простите?!», но ничего такого не случилось. Он деликатно откашлялся, прикрывшись рукавом, и спросил:

— А вас?

— Было дело. Я… Из-за несчастного случая… Назовём это так.

Он сжал губы в линию и откинулся на спинку стула, коротко скрипнувшего под его небольшим весом.

— Боюсь, со мной не случалось ничего… такого. Ничего подобного.

— Понятно, — сказала Гермиона, почувствовав разочарование с примесью личной обиды.

— Скорее всего, причиной тому отсутствие у меня родственников, чем что-либо другое, — добавил он.

Гермиона вздрогнула. Она и прежде не думала о нём, как о человеке, у которого есть семья, близкие. Осознание, что она оказалась в этом права, наполнило её печалью. Хотя, возможно, стоило насторожиться.

— Ваши родители наверняка сильно беспокоятся за вас, — заметил Снейп.

— Да, — подтвердила Гермиона, раздумывая, была ли в его тоне горечь или только послышалась. Она нервно пошевелилась, и ранее ушибленное о дверь колено задело тонкую ножку стола. — Итак, поговорим о том самом.

— Поговорим, — согласился Снейп, поставив кружку и сложив руки на столе. Худощавое лицо было спокойным, но исполненным ожидания.

— Что оно такое?

— Не знаю, существует ли оно вообще, — ответил он. — Нет никакой уверенности.

— Более вероятно, что вы преследовали меня, — предположила Гермиона.

Его губы дёрнулись.

— Или вы — меня.

— Вряд ли, — сказала она, сильно прикусила изнутри щёку и не заметила, насупился ли он. — По статистике женщины чаще оказываются жертвами, нежели злоумышленниками.

— Из нас двоих не меня принудительно госпитализировали, — парировал Снейп, на что Гермиона ухмыльнулась.

— Я не представляла опасности для окружающих! — воскликнула она. И засмеялась.

Напрягшийся было Снейп заметно расслабился. Понял, что мог задеть её чувства, и испугался? Хотя будь на его месте кто-то другой, она бы обиделась. Почему же с ним не так?

— Прошу извинить меня, — сказал он. — Для меня это ново.

— Что именно?

— Не знаю, — ответил он и в конце концов улыбнулся.

«Не красавец», — напомнила себе Гермиона, однако один взгляд на изогнутую линию его рта заставил ладони вспотеть, а сердце — пуститься вскачь.

Она всё-таки пригубила свой чай, но он оказался слишком крепким и несладким, и пришлось отставить кружку.

— Когда у вас это началось? — спросила она и вытерла ладони о юбку.

— Не уверен, будто понимаю, что такое «это».

— Вы знаете, о чём я.

Снейп вздохнул. Его пальцы, непристойно длинные, обхватили ручку кружки. Полустёршаяся эмблема Гермиониной школы виднелась из-под костяшек.

— Отправного пункта как такового не было. Но я всегда чувствовал себя… чужим.

— Чужим? — переспросила Гермиона, и Снейп скованно пожал плечами. — У меня это началось более шести лет назад, — призналась она. — Мне было восемнадцать. — Казалось, он вздрогнул, услышав её слова. Но почему? Думал, она моложе? Или старше? Какая ему разница? — И потом всё… пошло кувырком.

Пальцы Снейпа побелели от напряжения.

— Мне такая роскошь предоставлена не была.

— То есть?

— Я совершенно не… не вписывался.

— В точку! — выдохнула Гермиона, и в груди разлилось облегчение.

— Однако не знаю, не связано ли это с моими… взглядами, — продолжал Снейп. — Кстати, подходящее ли это определение? Или мне просто не повезло оттого, что я неважно схожусь с людьми.

— Я никогда не пользовалась популярностью, — подхватила Гермиона. — Даже до лечебницы. — Выражение её лица ожесточилось. — Хроническая педантичность не сближала меня с одноклассниками.

— Как и меня, — сказал Снейп и одарил ещё одной мимолётной и пугающей улыбкой.

Издёргавшись, Гермиона едва не забыла, зачем они пришли к ней домой.

— Я на секундочку, — извинилась она и резко поднялась на ноги. Лёгкое головокружение вызвало испуг: вдруг Снейп исхитрился подсыпать ей в чай какую-то гадость.

Она сумела подняться наверх по лестнице, не потеряв сознания и не уловив ни намёка, что гость пошёл следом. Затаив дыхание, потянула она из-под кровати выдвижной ящик, внимательно осмотрела содержимое; уши покалывало от страха услышать шаги, отличные от кошачьих.

Тишина. Только озябшие пальцы ветвей скребли по оконному стеклу.

И вдруг снизу раздалось:

— Гермиона!

— Одну минуту!

Ежедневник лежал, прикрытый почти новым учебным набором и скреплённый завязанной особым узлом лентой.

Бегом скатившись с лестницы, Гермиона устремилась в кухню. Но застыла в дверях, тяжело дыша, с зажатым подмышкой блокнотом.

— Мама! — произнесла она.

Та не улыбалась. Она стояла в центре кухни, крепко обхватив сумочку. Гладкие светлые волосы — до смешного непохожие на непокорные кудри дочери — собраны в высокий безупречный пучок. Лицо обеспокоенное.

Снейп стоял рядом со стулом. Кружку он поставил на стол — смертный грех в доме Грейнджеров. Мать это тоже заметила, многозначительно посмотрев на мокрое кольцо, оставленное кружкой на полированной деревянной поверхности.

— Мне пора, — обратился к Гермионе Снейп.

— Рада была познакомиться, — сухо сказала миссис Грейнджер.

Со скользкой, томительно-приятной тяжестью в животе Гермиона неожиданно осознала, что Снейп и её мать почти ровесники. И ведь даже не задумывалась об этом прежде: ни когда впервые встретилась с ним, ни когда он сидел напротив за столиком в пабе. До чего глупо заметить его возраст только теперь! Снейп, конечно, не дряхлый старик. И ещё не пожилой. Но средних лет. Ему самое меньшее сорок. На встревоженном лице матери так и читалось: «Слишком стар для тебя!».

— Мы не встречаемся! — брякнула Гермиона.

— Да, — подтвердил Снейп. — У нас просто общие интересы.

— Нет! — взволнованно воскликнула Гермиона, понимая, что мать точно не обрадуется, услышав такое. Потому как в последние шесть лет, насколько миссис Грейнджер знала, дочь интересовало по-настоящему только одно, и этот интерес не стоило поощрять.

Снейп почти незаметно покинул кухню. Открылась передняя дверь. В дом ворвался сквозняк, заставив Гермиону обхватить себя от холода за плечи, и тут выяснилось, что она так и не сняла пальто. Цветок по-прежнему раздражал нежную кожу шеи.

Дверь уже закрывалась за вышедшим на крыльцо Снейпом. Гермиона даже не успела попрощаться. С лица матери не сходило обеспокоенное выражение.

— Подождите! — внезапно прокричала Гермиона и мигом оказалась на пороге. — Вот. — Она сунула блокнот в чёрной кожаной обложке — ежедневник на 1998 год — Снейпу в руки. — Возьмите.

— Что происходит, Гермиона? — вопрошала мать, стоя в дверях кухни; Косолапка тёрлась о её ноги.

— Тут записаны некоторые мои соображения. Посмотрите, пожалуйста, и сообщите, что вы об этом думаете, — сказала Гермиона, заглядывая в глаза Снейпу.

Тот большим пальцем поддел обложку, но раскрыть блокнот мешала лента.

— Хорошо.

— До свидания.

— До свидания, — ответил он, сделал шаг назад, и Гермиона затворила дверь — медленно, с огромным усилием, словно это была дверь между мирами.

Вот только пришлось остаться не с той стороны, в неправильном мире.

Подошла мать, задвинула засов и обернулась, уперев руки в бёдра.

— В кабинет, — приказала она. — Немедленно.

И предательница Косолапка согласно мяукнула с кухонного стола, блеснув глазами.

Что-то не так было с этой кошкой.

Снейп, оглядываясь в прошлое, снова задумался, отчего какая-то кошка не покидает его мыслей, причём не только потому, что о ней без умолку болтала девчонка. Но она ошибочно приняла его немногословность за незаинтересованность. Не то чтобы он обычно с энтузиазмом обсуждал чью-нибудь домашнюю живность, однако в данном случае он как раз заинтересовался. Или, скорее, растерялся: сбивала с толку собственная уверенность, что эта кошка должна была быть котом.

Он уже собирался уточнить, когда их прервали.

Пусть девчонка пребывала во власти наваждений — хотелось бы верить, в отличие от самого Снейпа, — но она же не дура, чтобы не знать пол своего питомца. Значит, ей виднее; и переживать из-за подобного пустяка смешно. Какая разница?

«А такая, что это разные звери», — подумал Снейп минимум трижды, прежде чем смог отогнать абсурдную мысль.

Кот был нарисован в ежедневнике. Снейп успел разглядеть только это изображение да ещё написанные ручкой и обведённые карандашом имя и фамилию: Гермиона Грейнджер. А потом в вагоне сделалось слишком людно, чтобы читать, и пришлось засунуть ежедневник во внутренний карман пальто. Остаток пути до Чаринг-Кросс Снейп провёл притиснутым к туристу с огромным рюкзаком и едва мог дышать, не говоря уже о возможности пролистывать блокнот и изучать почерк его владелицы в поисках зацепок.

Он снова зашёл в паб — надеясь, что и она появится тут, но зная, что этого не случится. Сейчас посетителей было много; из двойных кухонных дверей выезжал бесконечный поезд тарелок с непрезентабельной едой.

Снейп заказал стакан газировки у сердитой женщины за стойкой. Свободное место нашлось за столиком у туалетов.

Поставив стакан на противоположный край столика — из опасения, что брызги попадут на страницы, — он принялся развязывать на блокноте узел, слишком сильно затянутый им в вагоне. Пришлось задействовать ногти; их длины еле хватило. Наконец он раскрыл блокнот перед собой. Обычный ежедневник из дешёвой бумаги; на первой странице — перечёркнутая дата первого января. Корешок не скрипел, края листов выглядели потрёпанными.

Почерк у Гермионы Грейнджер был мелкий и аккуратный. Она даже название придумала — «Магия или безумие?». Словно это не дневник, спрятанный где-то у себя в комнате подальше от глаз обеспокоенных родителей, а научная работа. С научностью однако не вязались рисунки: на форзаце — нарисованный мягким карандашом кот со слишком крупным туловищем и ещё более, чем в реальности, плоской мордой; сказочные существа — единорог или грифон — дальше на страницах, между записями, словно Гермиона хотела дать себе время на размышления или пыталась проиллюстрировать то, что пришло ей на ум.

— Можно взять стул? — спросил кто-то рядом, и Снейп вздрогнул.

Резко захлопнув дневник, он поднял взгляд и, вероятно, выглядел при этом угрожающе, поскольку стоявший у стола человек побледнел и быстро удалился с прихваченным стулом.

Снейп снова раскрыл дневник на первой странице и приступил к чтению.

«Я абсолютно уверена, что, столкнувшись со странным направлением мыслей, логично их записывать. А мои мысли определённо приняли странное направление.

Симптомы таковы: во-первых, неспособность сосредоточиться, бессонница или беспокойный сон, потеря аппетита. Мама и папа, как и преподаватели, связывают это со стрессом из-за подготовки к экзаменам. Что очень странно, поскольку я ещё никогда в жизни не думала об экзаменах настолько мало.

Являются ли симптомами сновидения? Например, кошмары? Такие, после которых просыпаешься озябшей, опустошённой, будто из тебя выкачали всю радость, оставив лишь вопли в голове? Что-то не так. Не хочу волновать родителей. Подожду неделю, и если ничего не изменится, запишусь на приём к доктору. Подозреваю — и боюсь, — это может быть депрессия. Вовремя, ничего не скажешь».

Следующая запись, судя по дате, сделана двумя неделями позднее.

«Мама с папой беспокоятся. Подозреваю, что и преподаватели тоже не в восторге… Доктор Альберт обвинил меня, что я забросила учёбу во время каникул и отвлекаю его электронными письмами — об отправке половины из них я не помню — с вопросами, не имеющими отношения к моему экзамену по математике. В среду мама ведёт меня к психологу, и я жду этого с приличествующей долей энтузиазма».

Ниже — приписка неровным почерком, торопливо:

«Психолог оказалась шарлатанкой. На ней были бусы из бумажных шариков, она пила травяной чай. Спросила меня, слышала ли я о Яне Стивенсоне. Согласно нескольким найденным мной источникам этот Стивенсон — психиатр, изучающий наличие у детей информации об их прошлых жизнях. Я сказала маме. Мы больше не придём».

Простонала пружиной дверь: кто-то вышел из туалета. Порыв холодного воздуха шевельнул низ брючин и коснулся голой кожи Снейпа, проникая через дырки в его вязаных носках. Он посмотрел на стену и заметил на ней указатели: стрелка, направляющая к туалетам, и другая — к внутреннему двору, будто увещевающая курить снаружи, даже в такой морозный вечер, как сегодня.

На миг показалось, что надпись «Внутренний двор» замерцала.

Отодвигаясь, стул накренился из-за складки на дурацком ковре. Снейп чуть не столкнулся с кем-то, выходившим из женского туалета; потом повернул не туда и попал к подсобке. Он пошёл обратно, уже жалея, что начал всё это, но не понимая почему, и в конце коридора повернул налево. Ещё одна дверь, а за ней… То самое место. Именно там, где должно быть. Маленький внутренний двор, мощённый камнем. Урны, лишённый зонтика столик патио, к ободу которого прислонены сложенные стулья.

Снейп сунул руки в карманы и встал, пристально глядя на стену перед собой.

Как глупо.

Чего он ожидал? Что кирпичи перестроятся и откроют проход неизвестно куда? А ещё считает себя учёным. Или кем-то в этом роде.

Чем больше он думал, тем поганей делалось настроение. То, что он оказался здесь, — слабость; идти на поводу у таких глупостей — угодить в кроличью нору жалости к себе и падать всё глубже, пока не окажешься в кресле перед психиатром. Или в лечебнице, как Гермиона Грейнджер.

Но, взяв один из приставленных к столу стульев и разложив его у стены, Снейп почувствовал облегчение. Эмпирическая проверка, убедил себя он.

Хоть весу в нём было немного, однако и стул под ним оказался утлым — скрипел и шатался, едва не разваливаясь. Тем не менее край стены высился ещё на несколько дюймов, и пришлось, опершись локтями, подтянуться на руках. Сердце часто стучало, во рту пересохло, воздух вытолкнуло из сжавшихся лёгких, и всё же на стену влезть удалось.

Ничего.

Ничего, кроме закоулка, похожего на любой другой закоулок. Погрузочные эстакады, ведущие к подсобным помещениям сетевых магазинов, тёмных, в это час уже закрытых на ночь.

Снейпу показалось, что он поправился стоунов на пять за несколько секунд, пока висел на стене. Он стал спускаться обратно, отклонился к урнам и промахнулся мимо стула. Неправильно рассчитав, он спрыгнул и натолкнулся на стол; урны и стулья с грохотом попадали.

Чёрт!

Повезло, что никто не вышел. Снейп, хромая, побрёл обратно. Его столик остался незанятым, и он сразу сел, не став подходить к стойке.

Злясь, он раскрыл дневник с чрезмерной резкостью — послышался треск отрываемых от корешка листов — и перевернул очередную страницу, готовый опровергнуть что угодно.

Но следующая страница была изрисована угольным карандашом. Жирные, полностью скрывшие разлиновку штрихи пересекались и спутывались в изображении повисшей чёрной капли.

Повеяло холодом. Снейп захлопнул блокнот, выдохнул, удивляясь, что изо рта не идёт пар. Злоба сразу исчезла; её вдруг вытеснили боль в бедре, ломота в костях и мучительный звук — как наивысшая точка крика, возросшая на пару октав и выведенная в единственную утончившуюся ноту.

Снейп поднялся, заковылял к стойке, где заказал горячего шоколада, потом вернулся на место. Его била дрожь и, казалось, ему никогда уже не согреться.

Через несколько минут подали шоколад со взбитыми сливками и посыпкой. Всю эту сахарно-сливочную ерунду Снейп снял ложечкой на блюдце и стал пить обжигающий, с привкусом мела шоколад, как лекарство. Сразу сделалось легче, и он опять раскрыл дневник. Встревоживший его рисунок он опасливо прикрыл перчатками и прерывисто вздохнул, удивляясь, куда подевалась былая отвага.

Следующая страница содержала странный перечень. Слова были написаны прописью и каким-то другим почерком:

«Ложная болотная мята

Спорыш

Златоглазки

Пиявки

Рог двурога

Шкурка бумсланга

Волос

Что это значит?»

Раздались радостные возгласы. Оказывается, в пабе включили телевизор с трансляцией футбольного матча, а Снейп и не заметил.

К нему нетвёрдой походкой приблизилась женщина не первой молодости, пьяная вдрызг, с танцующей между пальцами сигаретой.

— Всё в порядке, дорогой? — спросила она, наклоняясь и покачиваясь. — Что-то случилось?

— Нет, — ответил Снейп, торопливо пряча дневник, однако она успела заметить блокнот:

— Книжку пишешь?

— Нет, — повторил он.

Он отодвинул полупустую чашку с шоколадом от себя на край столика, словно это могло защитить его от женщины. Не защитило. Она пошарила рукой в поисках стула, который стоял здесь раньше, потом поняла, что стула нет. Спотыкаясь и хватаясь за столешницу, она подобралась к Снейпу и уселась ему на колени.

— Ты грустный, — постановила она.

Снейп не пошевелился, боясь непредсказуемой реакции собственного тела.

— Уверяю, всё хорошо, — процедил он.

Подушечкой большого пальца женщина прочертила линию под его губами:

— Такая кислая мина.

— Боюсь, это врождённое.

Она рассмеялась, демонстрируя удивительно белые зубы, затем поднесла сигарету к губам и затянулась.

— Ты кажешься одиноким, — сказала она. Отдающий серой дым сочился у неё изо рта, как из драконьей пасти.

— Я справляюсь.

— Жаль.

Без предупреждения женщина схватила его кисть и положила себе на колени вверх ладонью. Снейп хотел высвободить руку, встать, но женщина была тяжелее и, кажется, даже не заметила его усилий.

Она принялась водить пальцем по линиям на ладони:

— Хочешь, погадаю тебе?

— Нет, — ответил Снейп.

Он откинулся на спинку стула и наконец вырвал ладонь, но женщина поймала его за рукав, короткими пальцами вцепившись в пуговицы на нём.

— Почему? — протянула она, расширив густо подведённые глаза водянистого цвета. — Не веришь в магию?

Мгновенье спустя она, вскрикнув, оказалась на полу, и несколько мужчин у стойки вскочили на ноги с яростными лицами.

Без единого слова Снейп вышел из паба, молясь, чтобы никто не увязался следом.

Кретин, обозвал он себя. Идиот.

Всё без толку. Почему он надеялся на обратное, приезжая в Лондон? Чего ждал? Отплаты за годы беспокойства, тоски и ощущения чего-то недостающего, ускользающего? За то, чтобы простая будничность жизни отодвинулась, точно завеса, скрывающая нечто, о чём и помыслить нельзя, — зеркало истины, которое показало бы его настоящим, тем, кем он является на самом деле, под слоями непримечательности, разочарования, угрюмости и бессилия?

Не веришь в магию?

— Закурить не найдётся? — спросил бродяга у входа в подземку.

— Совершенно точно нет, — в ответ на оба вопроса пробормотал себе под нос Снейп, оставляя Чаринг-Кросс Роуд за спиной.

Чокнутая. Девчонка — сумасшедшая. Она сама так сказала. Попыталась отвести обвинение, выдвинув собственное, а в действительности мания — у неё. Вот она и следила за ним, преследовала, старалась вывести из себя. А может, кто-то всё подстроил, чтобы напугать его.

Она знает, нашёптывал разум.

— Она бредит!

Находившаяся рядом женщина отпрянула и перешла на другую сторону вагона.

Спустя удар сердца появилась вывеска «Кингс-Кросс Сент-Панкрас». Снейп не мог вспомнить, когда пересел на эту линию.

Чего ты испугался? Боишься узнать правду? Боишься, что есть что-то такое за гранью твоего понимания? Что-то, о чём ты забыл?

— Ничего такого нет.

Билет домой был зажат в руке, сминался под пальцами. Поезд уже подали, и ничего не мешало занять своё место прямо сейчас. Уехать в северном направлении и никогда не возвращаться. Начать жить нормальной жизнью, игнорируя странные выверты сознания. Притвориться, что никакой Гермионы Грейнджер не существует.

Снейп чуть не угодил под тележку, которую катили мать с детьми, и ещё одно непонятное ощущение вернулось, отозвалось мурашками по коже.

Он поднял взгляд.

На перроне стояла она.

С сумкой в руках между девятой и десятой платформами стояла она — Гермиона. И она улыбалась.

Снейпа больше не удивляло то, что она умудрилась найти его. Но вот то, что она ему обрадовалась…

— Вероятно, ваш разговор с матерью прошёл лучше, чем я думал.

— Не сказала бы, — ответила Гермиона. Она прижала к себе свою сумку; улыбка увяла. — Но он и не мог, правда? Не на эту тему.

— Пожалуй, нет, — смягчился он.

Они замерли на расстоянии неловкости друг от друга — между ними свободно проходили пассажиры, слишком поздно замечая и делая виноватые лица, — на полпути от одной части диалога к другой. Заставить себя подойти ближе Снейп не мог. Ему подумалось, что это покажется признанием.

— Кроме того, — продолжила Гермиона, — мне невыносимо снова и снова слышать, что я ошибаюсь. — Она заправила за ухо непокорный локон и выпятила подбородок. — Никак к этому не привыкну. И больше не стану терпеть.

Снейп сунул руки в карманы и вжал голову в плечи, прячась под воротником.

— Куда же вы в таком случае направляетесь? — спросил он, желая, чтобы разговор наконец закончился.

Гермиона сдвинула брови.

— С вами, — ответила она, не озвучив, но явно подразумевая «конечно же». — Возражения есть?

«Миллионы», — подумал Снейп, а вслух выдал:

— Почему?

Их разделило очередное спешащее мимо семейство; Гермиона, досадуя, взялась за рукав Снейпа и притянула ближе. Он, уставший от бесцеремонности чужаков, высвободился, когда её пальцы задержались на обшлаге. Этот разговор — который, начнём с главного, вообще не должен был состояться, и потому его хотелось избежать особенно — вёл к чему-то, чего Снейп не ожидал. Зато, судя по выражению лица Гермионы, складывался в соответствии с её задумкой.

— Я больше не могу действовать так. — Её рука безвольно повисла. — Это слишком…

— Сомневаюсь, что вы по-настоящему действуете.

— Вот и я о чём! — резко бросила она. Ей передалось раздражение Снейпа. — Я напрасно трачу свою жизнь. Теряю время, не помня себя из-за лекарств, прописанных мне потому, что все говорят, будто я ошибаюсь. Но вот появляетесь вы и… — Она опять вцепилась в его многострадальный рукав. — И значит, я не ошибаюсь. Я уже не ребёнок, и, чёрт подери, думаю, что пора мне вести себя соответственно.

О, как она гордилась своим выступлением! Уж он-то видел. Наверное, годами готовила эти слова, проговаривая про себя в ожидании подходящего момента. Наверное, представляла, как скажет их родителям, а не ему. Впрочем, если подумать, она, видимо, так и сделала, прежде чем явиться сюда и найти его. Это объясняло, почему у неё горели щёки. Снейп представлял, как она, отказавшись подчиниться требованию матери пойти в кабинет, вышагивает по кухне, наверняка сильно жестикулирует, защищаясь, прося, чтобы её хоть раз услышали, желая, чтобы её поняли.

— Мне эта идея хорошей не кажется, — произнёс он.

Гермиона воинственно сверкнула глазами:

— Отчего же?

— Это не здорово, — объяснил Снейп. — То, что мы делаем.

— Разве это вредит кому-нибудь?

Он прикусил язык, сквозь зубы втянул слюну с медным привкусом.

— Пока нет.

Теперь её глаза расширились.

— Умоляю, пусть это не будет угрозой, — прошептала она.

— Что? Нет! — краснея, возразил Снейп. — Разумеется, не угроза. Я не чудовище.

Гермиона как будто успокоилась, но её пальцы продолжали нервно крутить пуговицу на его рукаве.

— У меня есть немного денег, которые я откладывала на университет. Не пригодились, как вы понимаете. Могу оплачивать своё питание. И буду помогать по дому… Нам просто нужно место, чтобы проводить исследования, правильно? И тогда мы выясним, что происходит. Я в самом деле чувствую, что должна… То есть я думаю, нам лучше поехать вместе. На север.

— Гермиона, послушайте…

Громкоговоритель исторг объявление: поезд Снейпа отправлялся. Пронзительные гудки сигнализировали, что сейчас окончательно закроются двери.

— Поедемте? — Она взглянула снизу-вверх.

Ох, эти глаза.

Проклятье, а не глаза!

— Вы мне доверяете? — спросил Снейп

Не стоило спрашивать. Гермиона снова широко распахнула свои чёртовы глаза. И ведь знала, безошибочно знала, что просить о том, о чём она просит, — не правильно, как и хотеть того, чего она хочет. Правильные девочки не сидят в пабах со странными типами, не тащат тех к себе домой и уж точно не переселяются к странным типам для каких-то исследований.

— В достаточной мере, — ответила она, сминая его рукав.

— Тогда поехали, — сдался он, и они, схватившись за руки, бросились бежать.

* * *

Снейп не представлял, как можно спать под грохот и пыхтенье поезда, неумолчное бормотание пассажиров по соседству, регулярные объявления по громкоговорителю и шуршание тысяч и тысяч упаковочных пакетов, которые то засовывали на багажные полки, то доставали оттуда. А Гермиона всё-таки спала. Он сидел рядом, приникнув к дальнему от неё подлокотнику, чтобы не касаться её ног своими, и читал дневник.

Хорошо, что она уснула. Иначе наблюдала бы за Снейпом и заметила, как он краснеет из-за заметок, не предназначенных для посторонних глаз. Ему казалось, Гермиона слишком молода даже для того, чтобы читать о подобных непотребствах, не говоря уже о том, чтобы о них писать. Но она, питая слабость к рыжим, почему-то считала необходимым фиксировать свой опыт в мельчайших невыносимых подробностях.

На второй такой заметке Снейп не выдержал и спрятал дневник в карман пальто. Потом купил у неприветливого продавца с тележкой чай и газету и остаток поездки старался игнорировать попутчицу.

— Коукворт, — пробормотала она, когда он растолкал её на конечной станции. — Так вот где вы живёте.

— И что, это проблема?

Он приготовился услышать в ответ «да», ведь на её месте ответил бы именно так — уж слишком её вечнозелёный столичный пригород отличался от его холодного промышленного городишки, — но она, зевнув, сказала только:

— Никогда бы не догадалась.

Снейп хотел поднести её сумку, но Гермиона отказалась. Она была одета не по погоде северных центральных графств. «Прямо как в Йоркшире», — выйдя из здания вокзала, заметила она, хотя и с меньшим ядом, чем ожидалось от всякого, кто впервые видел высокую дымовую трубу, проткнувшую небо за рекой. Отвергла и предложенный Снейпом шарф, предпочтя дрожать всю дорогу до Тупика Прядильщика. По пути они молчали. Когда пришли, и Снейп, распахнув дверь, включил свет над крыльцом, отчего немедленно взорвалась лампочка, Гермиона тоже не произнесла ни слова.

— Добро пожаловать, — пробурчал Снейп. В ответ она не то беззвучно хмыкнула, не то вздрогнула. — Будьте как дома.

Войдя, она разулась вопреки его протесту и без приглашения прошла в гостиную, всё ещё одетая в пальто и с висящей на плече сумкой.

— Туалет под лестницей, — проинформировал он, не зная, что говорить дальше. Быть любезным он не умел и к тому же не знал никого, кто захотел бы жить у него. — К сожалению, во второй спальне кровати нет, но диван не слишком неудобный. — Тут он залился краской, точно допустил бестактность, и добавил: — Хотя кровать можете занять вы. А я буду спать внизу.

— О, благодарю вас, нет, — отказалась Гермиона, обнаружив дверь в кабинет и заглядывая внутрь. Она нащупала выключатель и ахнула, когда в свете жужжащей лампочки показались заставленные книгами полки.

— Это — кабинет, — без надобности объяснил Снейп.

— Он замечательный!

Снейп снова покраснел, как и Гермиона, у которой вдруг громко заурчало в животе.

— Вы голодны, — констатировал Снейп. Он застыл, осознав, что у него в буфете, наверное, только макароны да консервированные бобы. — Хм…

— Голодна, — признала она, и, расстегнув сумку, принялась перебирать одежду. — Что-нибудь индийское будет в самый раз. На углу я видела закусочную. Возражения есть?

Он не ответил, и она отвлеклась от сумки на него. Свет, падая сбоку, золотил её спутанные кудри.

— Не нравится индийская кухня? — Гермиона подняла брови.

— Да нет, приемлемо, — выдавил он хрипло.

— Чудесно, — сказала она, выудила из сумки кошелёк и сунула его в карман. — Я угощаю.

Уже выйдя в коридор, она внезапно вскрикнула, потом ворвалась обратно в кабинет и двадцать секунд изучала содержимое полок, прежде чем выбрать самую толстую книгу из имевшихся и зажать её подмышкой.

— Скоро вернусь, — пообещала с улыбкой Гермиона.

Каким-то образом за нею входная дверь плотно закрылась сама, впустив напоследок порыв холодного воздуха, сырой и пронизывающий.

А Снейп в который раз задался вопросом, понимает ли он, во что ввязался.

* * *

С возрастом Гермиона научилась подавлять собственное разочарование. Ребёнком она проявляла огорчительную склонность не прятать чувства. Тем легче было противникам Гермионы — безмозглым хулиганам в начальной школе и поднабравшимся ума конкурентам в старшей школе — лишать её уверенности и заставлять думать, будто целеустремленность, амбиции и жажда знаний не то, чем следует гордиться. Хорошо ещё, она «проснулась», когда ни ей, безнадёжно стискивающей лоскуты разорванного полотна реальности, ни родителям уже не приходилось встречаться с её одноклассниками.

Вообще родителям Гермионы её новоприобретённая способность скрывать чувства казалась губительной.

— Ты же прежде рассказывала мне всё. А теперь боишься? Почему? — сокрушалась мать за несколько минут до того, как Гермиона, прихватив сумку, ушла.

Она не сообщила, куда направляется. То есть сообщила, но неправду: сказала, что переночует у бывшего приятеля, рыжего безобидного библиотекаря, и, возможно, вернётся на следующий день, если будет готова продолжить беседу без криков. Матери это не понравилось, но она молчала, пока Гермиона с видом взрослого и уверенного человека собирала вещи и выходила через переднюю дверь, не прощаясь.

Однако сейчас, за тысячу миль от дома, она почувствовала, что уверенность покидает её. Она с трудом сдержала дрожь в голосе, делая заказ у прилавка, и никак не могла сосредоточиться на книге Снейпа, оказавшейся устаревшим несколько десятилетий назад учебником по химии.

Гермиона пыталась читать, но постоянно отвлекалась: то на редкого в этот поздний час прохожего, прошагавшего мимо окна в нескольких дюймах от её лица, то на кота, который сидел на обочине и, помахивая хвостом, наблюдал, как под фонарём на противоположной стороне улицы прошли старушка со своим терьером. Сердце заныло при мысли о брошенной Косолапке, хотя, конечно, отец с мамой не дадут кошке умереть с голоду.

Живот подвело, и Гермиона начала терять терпение, когда над дверью тренькнул колокольчик. Раздался приятный женский голос, дружески поприветствовавший скучающих за прилавком мужчин:

— Добрый вечер. Как вы?

Заложив пальцем страницу, где не прочла ни слова, Гермиона подняла взгляд от книги. Мужчины, очарованные, улыбались. Женщина с тёмно-рыжими волосами, едва тронутыми сединой и собранными на затылке в аккуратный хвост, стояла к ней спиной. Лица Гермиона не видела, но и без того у неё в голове словно бы вспыхнули огни и завыли сирены. Сигнализация сработала: вот оно. Язык прилип к нёбу.

Мужчины между тем приняли у новой посетительницы заказ и расспросили её о муже и детях. Та отвечала с притворным раздражением:

— Что им сделается? Голодны, как и всегда.

В ожидании заказа женщина достала газету и села, скрестив стройные ноги, через три стула от Гермионы. Лица так и не было видно — оно скрылось за большим снимком очередного уличённого в бесчестии политика на первой странице «Гардиан».

Гермиона поёрзала на стуле, отложила книгу и прочистила горло. Из-за отогнувшегося верхнего края газетного листа показались поразительно зелёные глаза и изящно вылепленный нос, усеянный веснушками.

— Извините, — решилась Гермиона, и женщина приподняла брови, — мы прежде не встречались?

Растянув губы, та изобразила любезность.

— Думаю, нет.

И она снова вскинула газету, но Гермиона не отступила:

— Мой вопрос может показаться странным, но у вас есть способности к магии?

— Что, простите? Вы имеете в виду какие-нибудь салонные фокусы? — удивилась женщина. — Боюсь, что нет. — Она перестала улыбаться и нахмурилась. — Всё ли с вами хорошо, дорогая? Может, помощь нужна?

Пунцовея, Гермиона, перетащила книгу Снейпа на колени и сказала:

— Я в порядке.

Книга опять раскрылась, газета опять расправилась, и на том разговору ожидаемо пришёл конец.

Снейп замер на нижней ступеньке лестницы. Голые ноги под полами халата холодил промозглый воздух.

В гостиной кто-то шаркал и вздыхал, шелестели страницы.

Память подсказала: Гермиона.

Он взбежал обратно по лестнице, не ответив на оклик из гостиной, и вновь спустился через несколько минут, но уже в джемпере и брюках.

Гермиона была ещё в постели, устроенной на диване. Она сидела, завёрнутая в одеяла и, кажется, одетая в пижаму. На коленях у неё и рядом на диване лежали книги. Наверняка она взяла их в кабинете. Они настолько завладели её вниманием, что на Снейпа, вошедшего на нетвёрдых ногах — и мечтающего о бодрящей чашке чая, — она и не посмотрела, только сказала, не поднимая головы:

— Я тут подумала, нам следует составить несколько наиболее правдоподобных гипотез, потом выбрать метод их проверки… — Она осеклась, наконец взглянула на него и улыбнулась, не став прятать передние зубы. — Простите. Сначала чай.

— Сначала чай, — повторил Снейп и отправился ставить чайник.

В кухне заиндевело окно. Изнутри. Он поскрёб стекло ногтями и отметил, что нужно их подстричь.

— Можно ждать белого Рождества — здесь, на севере, — раздалось за спиной, и Снейп вздрогнул. Он не ожидал, что Гермиона пойдёт следом.

— Можно, — согласился он и достал из буфета две кружки.

Он старался помалкивать и хотел, чтобы она тоже молчала. Пусть бы не говорила ничего о встроенной кухонной мебели, которую давно пора заменить, потому как сделана она ещё в середине прошлого века и в любой момент готова развалиться, о столешнице из формайки, о фисташкового цвета холодильнике с морозилкой, с треском бы провалившем любое испытание на энергоэффективность. Когда вскипел чайник, холодильник как раз шумно включился и несомненно обратил на себя внимание гостьи. К тому же он стоял неровно, покосившись на одну сторону из-за сломанной лет сорок назад ножки. Снейп был уверен, что Гермиона, посмотрев на холодильник, скажет: «К вашему сведению, вы разрушаете озоновый слой» или «У вас, видимо, нет денег».

Но она ничего такого не сказала. Просто приняла из его рук дымящуюся кружку. И даже не пожаловалась на отсутствие в чае молока, а наоборот — упрекнула себя:

— Надо было мне вчера забежать в магазин по пути сюда.

— Нет, это я виноват, — возразил Снейп.

Обвиняя себя, он обыкновенно оказывался прав.

В тесной кухне негде было присесть, и они с Гермионой вернулись в гостиную.

В гостиной Снейп пододвинул стул к дивану, где ночевала Гермиона. Однако пришлось ещё приносить то одно, то другое, потому что сперва она отправила его за своим дневником, а после — спросила, есть ли у него дорожные атласы.

И вот, усевшись друг напротив друга, они взяли каждый по кружке с остывающим чаем в одну руку, а другой могли свободно дотянуться до сваленных на диване книг, весьма разнообразных по содержанию.

— Не понимаю, — покачал головой Снейп, листая вышедший в прошлом году атлас «Великобритания от А до Я».

— Не уверена, что сама понимаю, — ответила Гермиона, затем пожевала нижнюю губу. — Я о чём-то думала вчера. Прямо перед тем, как уснуть. Но проснулась — и забыла. Обычно у меня дневник поблизости… — Замолчав, она кивком указала на ежедневник под его кружкой.

— Вот, возьмите, — сказал он, вытащив дневник из-под кружки.

— Не сейчас. Подождите. Придёт время, и заберу.

Мелкими глотками в уютной тишине они пили чай, пока не опустели кружки и даже чаинок не осталось. В комнате было холодно, но ни один не встал подбавить в калорифере жара. Снейп размышлял, не разжечь ли камин, но потом вспомнил, когда в последний раз прочищал дымоход. Слишком живо, тревожно представилось — и это при его-то небогатом воображении, — как Гермиону, спящую на диване в ворохе перин и одеял, точно принцесса на горошине, поглощает пламя; как огонь захватывает корзину с растопкой, переходит на кипы листов в кабинете, ползёт по коврам, лижет засаленную мебель. Хотя нет, эти стены настолько сырые — о чём гостья из вежливости тоже промолчала, — что пожар погас бы, не успев разгореться.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила она, и Снейп дёрнулся от неожиданности.

— Ничему, — ответил он и перелистнул атлас на карту Северного Уэльса.

Ещё минута прошла в молчании, а потом Гермиона провозгласила:

— Я считаю, мы должны дать этому название.

— Этому? — переспросил Снейп.

— Вы знаете, о чём я говорю. — Она отбросила одну книгу и тут же схватила другую. — Я тут подумала… Нам нужно сформировать базис, что-то, что мы примем как факт, пусть даже на первый взгляд абсурдный. Может, нам стоит согласиться, чисто гипотетически, что это явление… назовём его магией… что оно существует. И мы должны считаться с этим. И ещё мы, вероятно, по какой-то причине забыли о нём. Значит, перед нами в первую очередь два вопроса: почему мы забыли и как нам это вернуть.

— А мы хотим это вернуть? — машинально поинтересовался он. Ни до чего подобного он пока не дошёл. Магия? Выходит, вот о чём девчонка думает. Мистические силы? Сумасшедшая. Вконец спятила. И он сам притащил эту ненормальную в свой дом…

— Не прикидывайтесь шокированным! — возмутилась она, прочитав выражение лица Снейпа, будто один из его унылых томов. — Вы увязли так же глубоко, как я.

— Что?

— И почему, собственно, нам не захотеть вернуть это? — кипятилась Гермиона. — Вообразите, каково управлять действительностью таким способом, помогать людям… — Она умолкла, взгляд её расфокусировался, а Снейп внезапно почувствовал покалывание в пальцах правой руки. Ощущение, схожее с тем, наверное, о котором рассказывают солдаты с ампутированным конечностями. Ему показалось, он слышит повисшее в воздухе окончание недоговоренного предложения: «Вообразите, каково обладать такой силой». — Впрочем, это только догадка, — сдалась она, выйдя из задумчивости. Мы не знаем, что происходит, совершенно не знаем. Просто предполагаем, что есть нечто, чего мы лишились. И мы по какой-то причине осведомлены о потере, а другие люди — нет. — Она коротко рассмеялась. — Возможно, мы — маги.

— Гермиона… — предостерегающим тоном начал Снейп.

— Ай, бросьте! Человеческие существа тысячелетиями стремятся к чему-то метафизическому.

— Но не религия же это.

— Нет. Это что-то… другое. Называть его магией, соглашусь, несерьёзно, но как иначе?

— Сила? — предложил Снейп.

— Не подходит. Слишком многозначительное понятие.

— Зачем вообще давать этому название? Почему именно магия? — Ему не нравилось, как губы складываются в слово «магия». Детское слово, пустое, напоминающее о синтетических плащ-накидках и размахивании палочками над цилиндрами.

— Потому, — сказала Гермиона, мрачнея, — что дав этому название, я чувствую себя не настолько свихнувшейся, как всем кажется. — Книгу она закрыла так резко, что воздушный выхлоп шевельнул кончики её кудрей. — Кроме того, мне кажется, вы испытываете похожие чувства. Потому давайте называть это магией, согласны?

— Да, — с нескрываемо сердитым видом ответил Снейп. — Ладно.

И снова закололо пальцы. Странный зуд на самых кончиках.

* * *

Утренние рутинные процедуры они проделали по очереди, не спеша, перемежая чаепитием душ и завтрак (в морозильной камере нашёлся хлеб). В какой-то момент оба оказались наверху, в нежилой спальне.

— Это и есть вторая спальня? — удивилась тогда Гермиона, впервые говоря что-то о доме. — Ого. Ваша, значит, ещё больше?

Не дождавшись ответа, она с горящими щеками рухнула на стул перед компьютером.

Разумеется, Снейп не ответил. Её вовсе не касалось, что когда-то это была комната родителей, а в настоящее время вряд ли кто-нибудь смог бы спать в таком месте.

Он ввёл пароль. Гермиона опустила кисти на клавиатуру и принялась задумчиво покусывать губу, потом вздрогнула, словно вернувшись в реальность, и спросила с надеждой:

— У вас есть Интернет?

— Есть.

Курсор подлетел к иконке на экране. Гермиона дважды кликнула по ней и ждала подключения, нетерпеливо барабаня пальцами по нижнему бортику клавиатуры.

— Извините, — сказал Снейп. — Давно пора купить новый лэптоп.

— Вспомнила! — воскликнула она, пропустив мимо ушей его реплику, и впечатала в строку поисковика название паба на Чаринг-Кросс Роуд, где они встретились. — Что-то должно объединять это заведение и площадь Гриммо, — пояснила она. — Я просматривала перед отъездом. Площадь Гриммо… — Сайт медленно, с трудом, но оживал. — Где мы были? Между одиннадцатым и тринадцатым номерами, так? Я думала, там чередующаяся нумерация, и чётные номера — на другой стороне улицы. Но нет! Номера двенадцать нет.

— Между ними могли снести стены, — предположил Снейп, еле поспевая за полётом её мысли.

— Одиннадцатый и тринадцатый дома одного размера, — возразила Гермиона. — И другие дома по улице… Их поделили поквартирно и присвоили буквенные индексы, а не соединили.

— Предположим. Но это может оказаться всего-навсего ошибкой в нумерации.

— Может, — кивнула она, буравя взглядом подвисшую страницу паба. — Но я тут подумала… — Нервные клики по ссылке на контактную информацию дали результат; Гермиона торжествующе улыбнулась и ткнула пальцем в экран. Снейп наклонился, согнувшись под неудобным углом, чтобы не прикоснуться к ней. Она сдвинула палец ниже, под надпись: «Скрещенные ключи, Лондон». — Ни номера дома, ни названия улицы. Только почтовый индекс.

— Но паб находится на Чаринг-Кросс, — сказал Снейп, чувствуя, словно падает с большой высоты.

В этой импровизированной битве умов он явно проигрывал.

— Он немного отстоит от дороги. Может, его построили до того, как появилась улица? — Гермиона опять кликнула на результаты поиска, тщательно просмотрела список телефонов, однако не нашла ничего нового. — Но должно же его месторасположение как-то называться. «Некий переулок», например, или «Такая-то аллея». — Она разогнула спину и помассировала переносицу. — Если учесть, что именно там и на площади Гриммо мы встретились, предварительно не сговариваясь, это должно что-то означать, вам не кажется?

— Итак… одного места не существует, а у другого — нет нормального адреса. О да, это что-то означает.

Гермиона даже застонала, разочарованная его сомнениями.

— Означает, — заверила она. — Наверняка означает, профессор.

Подумав, что ослышался, Снейп не сразу спросил:

— Как вы меня назвали?

— В смысле?

— Вы, по-моему, назвали меня сейчас профессором.

— Правда? — Она невозмутимо нажала на другую ссылку. — Вы же занимаетесь наукой, сами говорили…

— Но я никакой не профессор, — сказал он, хотя что-то затеплилось внутри при мысли.

— Извините. И как в таком случае я должна вас называть?

— Северус, — ответил он. — Просто Северус.

— На древнеримский манер, — рассеянно заметила она и поелозила мышкой, стуча под столом ногой. Столько энергии, энтузиазма — и как, чёрт подери, угнаться за ней? — Хорошо, Северус, — произнесла она его имя, приноравливаясь. — Вы захватили атлас? У меня возникла идея.

Она обернулась с улыбкой, которую Снейпу уже не раз доводилось видеть. И он, к своему удивлению, понял, что ему довольно интересно узнать, какая такая идея возникла у Гермионы Грейнджер.

Именно Гермиона решила, что у каждого должна быть отдельная карта. Зато Снейп предложил разойтись по разным комнатам.

— Так мы избежим влияния друг на друга, — сказал он.

И Гермиона, сомневаясь, соглашаться или нет, недовольно ответила:

— Возможно.

Нежелание расставаться походило на детский страх. Словно стоит лишь выйти за порог, как исчезнут и комната, и хозяин дома.

Она направилась к выходу, взяв свой экземпляр «Великобритании от А до Я», выпущенный шестью годами раньше, чем тот, который листал Снейп. Тот сдержанно улыбнулся и, угадав её мысли, заверил:

— Никуда я до вашего возвращения не денусь.

Гостиную выстудило. Дома через улицу оказались слишком высокими и заслоняли свет не осилившего подъём солнца. Гермиона вновь включила ночник, соорудила вокруг себя кокон из одеял и оперлась на подлокотник дивана. Кусая нижнюю губу, она открыла первую страницу атласа.

Но чем пристальнее она вглядывалась в значки и цифры, тем быстрее таяла уверенность. И должно бы всё сработать, но сработает ли?

Когда Гермиона впервые пришла на площадь Гриммо, то не была в трансе или не в себе. Пусть она не знала, почему тогда оказалась на той ветке подземки и выбрала определённое направление, но знала, куда идёт. И позже, запершись в цитадели собственной спальни, она изучила карту и сумела воспроизвести свой маршрут. Она спросила Снейпа, и он тоже признался, что понимал, где находится, хотя и не планировал там находиться. Он мог внезапно сорваться в Лондон, но поездки были слишком долгими, чтобы утратить связь с реальностью. Он тоже всё помнил, и на врученной карте столицы его палец уверенно указывал на Чаринг-Кросс Роуд, как и ожидала Гермиона.

Теперь же, оставшись одна в гостиной, она с каждой перевёрнутой страницей теряла воодушевление. «Глупость, — думала она и ужасно на себя злилась. — Психичка ненормальная». Сердце пропустило удар, а лицо залило жаром стыда: мать не выносила подобных слов, и вообще список того, что не стоит произносить в семье Грейнджеров из-за состояния душевного здоровья Гермионы, был довольно длинным.

— Свихнутая на всю голову, — прошептала она, болезненно наслаждаясь оскорблением себя самой.

Снейп назвал их затею нездоровой. Но он не смотрел на Гермиону, как на безумную, когда она, взяв два атласа, предложила эксперимент. Наоборот, черты его лица затвердели, тёмные глаза выражали сосредоточенность, и он сам выглядел… увлечённым.

Он был весь на взводе. Но не потому, что сердился или собирался обидеть. Он словно понял её.

Понял, как давно уже никто не понимал. Она чувствовала общность с ним. И ведь его даже не было в комнате, но это не имело значения.

Поддавшись порыву, Гермиона на следующей странице нарисовала фломастером кружок, а её большой палец прочертил путь на восток. Гостиную обдало сквозняком; по неухоженным изгородям за окном хлестнул ветер, и его ледяная струя, казалось, подталкивала руку Гермионы через Корнуолл, Девон, Сомерсет. Ветер нёс обещание снега, остро ощутимое даже внутри, среди земных запахов старого дома.

Ещё один кружок.

Пахло палёным деревом и мускусом.

И ещё один — лишь на дюйм ниже второго.

Когда Гермиона закончила, было темно. У неё урчало в животе. Экран телефона показывал три часа и четыре пропущенных вызова от родителей. Наскоро набрав сообщение «Всё хорошо. Нужно время», она откинула одеяла, потянулась и поднесла атлас к свету. Страницы пестрели маленькими синими кружочками. Гермиона соединила их кончиком ногтя. Она помнила, как рисовала их — быстрое движение запястья, кисловатый запах пасты фломастера, скрип стержня по бумаге, — но спроси её Снейп, почему она отметила именно эти точки, объяснить бы не сумела.

— Гермиона! — позвал он с верхнего этажа. — Вы закончили?

— Да, — хрипло откликнулась она, прочистила горло и облизала губы. — Сейчас поднимусь. — Палец, зависший над северной границей Шотландии, ни с того ни с сего заныл. Гермиона надавила на страницу так, что оставила вмятину. Потом с воодушевлением спросила: — Хотите чаю?

В ответном вздохе Снейпа сквозила безнадёга:

— Пожалуй.

* * *

Всё было готово. Кто-нибудь другой, глядя на оставленные синим фломастером значки и нарисованные чёрной ручкой звёздочки, решил бы, что карта испорчена. Гермионе карта казалась шедевром.

Они начали от самого юга, с окраины Корнуолла. Взглянув на свою первую отметину, Гермиона забеспокоилась и сказала:

— У меня ничего.

То же самое — с глухой деревушкой на холмах Девона.

Гермиона двинулась дальше, поглядывая на лицо неотрывно следившего за её рукой Снейпа, и увидела, как он сглотнул. Он сверился с собственной картой: жёлтая точка была нарисована всего в нескольких миллиметрах от места, отмеченного Гермионой.

— Почти совпало, — сказал он.

— Достаточно близко, — кивнула она с выпрыгивающим из груди сердцем.

Страница за страницей, дороги, участки зелени и желтизны. У Гермионы дрожали ладони. Точек, которые не совпали, было предостаточно. Но тех, которые совпали…

— Впечатляет, — сказал Снейп, когда она чиркнула очередную звёздочку поверх своего синего кружка в Уилтшире.

— Я же говорила, это что-то да означает, — заявила Гермиона, еле сдерживая самодовольство, хотя её и распирало от гордости.

Спустя минуту она нарисовала ещё одну звёздочку в лесу Дина и следующую — чуть южнее; затем отметила несколько точек в центре Лондона: на Чаринг-Кросс Роуд и неподалёку от Вестминстера. И в Ислингтоне — из-за площади Гриммо, разумеется. В ответ на попытку оставить отметину в Лидсе Снейп только покачал головой. А когда Гермиона изобразила звёздочку в Коукворте, фыркнул.

— Ох, ну не знаю! — оправдывалась она. — Глупо не отметить.

— Что же, — Снейп перевернул страницу, — могу вас уверить, здесь ничего волшебного нет.

Выше Йорка Гермиона выбрала лишь две точки; обе — на севере Шотландии.

Снейп тоже.

— Итак, значит, сходится, — постановила она, скрестила ноги и накарябала на карте две последние звёздочки. — Эмпирическое доказательство, что мы не сумасшедшие.

— Или сошли с ума и вы, и я, — возразил Снейп, но по его лицу скользнула тень улыбки.

— Ага, конечно, — ответила на это Гермиона.

Мыслям в её голове было тесно. Пальцы впились в атлас с такой силой, что, наверное, остались следы от ногтей. Она внезапно не могла подобрать слов и посмотрела на Снейпа, ловя его взгляд. Поёжилась, сглотнула, заранее испугавшись того, чего ещё не услышала. На миг ей показалось, он так и промолчит, сожмёт губы и не выпустит признание наружу.

Так и не скажет ей, что она оказалась права.

Он ничего не говорил в течение нескольких секунд. Вместо этого его длинные пальцы скользнули к Уэст-Кантри на карте, раскрытой поверх бедра Гермионы.

— Ну так как, мисс Грейнджер… — начал Снейп, впечатав палец в звёздочку; измученной жгучим желанием похвалы Гермионе показалось, будто значок пропалил атлас и оставил ей отметину на коже, — кто купит билеты, вы или я?

Миссис Джонс давно не удивлялась необычным клиентам, которые останавливались в её маленьком отеле с полупансионом возле леса Дина. Не в её привычках было осуждать кого-нибудь, между прочим, хотя она повидала немало престранных типов, заслуживающих порицания. Она не стала бы поднимать шум и не отказалась бы сдать лучший номер с двуспальной кроватью милой паре геев. Вот её супруг точно возражал бы, если начистоту; но поскольку он умер, то в любом случае не имело значение, возражает он или нет.

Обычно она понимала, что свело ту или иную пару из тех, кто приезжал летом на выходные и оказывался слишком изнежен для кемпинга вдоль дороги: схожесть во вкусах или манерах.

Проституция тоже не доставляла миссис Джонс неприятностей. Ничего такого в её заведении не происходило, а если и происходило, то предпочтительней было не замечать этого. К тому же она всегда считала, что связанные крючком салфеточки не слишком настраивают на запретные свидания.

Потому эти двое, поинтересовавшиеся наличием свободных мест по телефону лишь за двадцать минут до своего появления и разувшиеся при входе, чтобы не запачкать ковры, почти не обескуражили миссис Джонс.

Прибывшие были необычной парой: мужчина — лет на двадцать старше спутницы, а та — слишком скромно одета и со слишком длинными волосами для девицы сомнительного поведения. Расспрашивая, какую посетители желают комнату и предпочтут ли полный английский или континентальный завтрак, миссис Джонс поглядывала на них и не ожидала, что они станут совещаться шёпотом, словно скрывая государственную тайну.

— Ну вы тогда решайте пока, — сказала миссис Джонс и отправилась обратно в кухню, кликнув за собой своего бишона фризе.

Унылая серия «Жителей Ист-Энда» беззвучно вспыхивала на экране в гостиной, и миссис Джонс, не сумев изобразить занятость, когда заняться-то и нечем, задержалась в дверях. Она ломала голову, за каким нечистым пожаловали эти гости. Было слышно, что они тихонько переговариваются. Неужели завтрак — такая уж важная тема для обсуждения?

Ведь ничего дурного не случится, правда? Только не перед Рождеством.

Тренькнул звонок. Миссис Джонс вернулась на боевой пост. Она чуть-чуть запыхалась, чтобы клиенты не подумали, будто она подслушивала (и рада бы, да уши уже не те). Девушка держала в руке две сложенные купюры и гостевую карточку.

— Мы бы хотели номер с отдельными кроватями, — сообщила девушка. И уточнила, потому что миссис Джонс, видимо, нахмурилась: — Он свободен?

Миссис Джонс только глазами хлопала. В её старых венах оказалось больше крови, чем она думала, и теперь эта кровь прилила к лицу.

— Конечно, моя милая, разумеется, — ответила она и, выбрав один из прицепленных к кольцу ключей, вручила его. — Вверх по лестнице, первая дверь направо. В номере ванная и все удобства. Надеюсь, вам понравится.

Гости несколько мгновений колебались. Девушка сжимала ключ в ладони.

— Завтрак на карточке? — спросила миссис Джонс, хотя было достаточно посмотреть.

Она не двинулась с места, ожидая какой-то наводки. Хоть чего-то… В самом деле, пусть бы сказали ей что-нибудь, неважно что. Почему бы им из любезности не развлечь её? Хватило бы и намёка на сплетенку.

Но девушка, явно смущённая, ответила лишь:

— Да.

— Позвольте… — начала миссис Джонс грубым от сгустившейся мокроты голосом. Прочистив горло, она начала снова, но теперь подвела улыбка — нужно было поправить протезы. — Позвольте узнать, что привело вас в наши края в это время года? Для прогулок холодновато.

— Нам нравится холод, — ответил мужчина.

Миссис Джонс тогда впервые услышала его голос — вселяющий тревогу, глубокий, звучный. Чересчур молодую девушку выбрал себе этот человек. Они точно не родственники, по крайней мере не кровные. Всё любопытнее и любопытнее.

— Приехали навестить родных на праздники? — Миссис Джонс не желала отставать, хотя даже её пёс Генри проявил больше благоразумия: вцепился в полу её юбки и тащил хозяйку в кухню, вероятно, понадеявшись, что там-то уж она вспомнит о его пустой миске.

— Нет, — произнёс мужчина, а девушка подняла руку с ключом и сказала:

— Большое спасибо. Увидимся утром.

— Доброй ночи, — пожелала миссис Джонс; на лице её застыла перекошенная улыбка. — Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится.

Она бочком отступила в кухню, не до конца прикрыв двери. Там на неё большими глазами укоризненно посмотрел Генри, стоявший над своей миской. Над их головами прошаркали вверх по лестнице шаги.

— Странно, — сказала псу миссис Джонс. — Очень странно.

Генри в ответ моргнул и мордой подтолкнул вперёд миску. Наверху хлопнула дверь и несколько раз щёлкнул запираемый замок.

* * *

Делить с кем-то комнату Северусу Снейпу не доводилось с тех пор, как… Ну, в общем, и не вспомнить, с каких пор. А уж с женщиной… Боже, с женщиной он был так давно, что у него, наверное, невинность восстановилась.

Нет, теперь, разумеется, ситуация иная. Совершенно. Он старался быть джентльменом — насколько возможно и во всех смыслах — и честно предлагал снять для себя отдельную комнату. Но Гермиона только смерила его скептическим взглядом, изогнула бровь и прошептала:

— Вы можете себе это позволить?

Он промолчал, а ей другого ответа и не требовалось.

— Мы оба — взрослые люди, — сказала она тогда с ухмылкой, от которой вполне могла бы воздержаться. — Если вы останетесь в своей кровати, обещаю, что и я останусь в своей.

Так и вышло, что он отправил сумку с пожитками под односпальную кровать здесь, в невзрачной гостинице на границе с Уэльсом, запертый в номере с девчонкой на двадцать лет его моложе. С девчонкой, которая не замолкала. И с головной болью.

Гермиона раскладывала вещи, точно собралась зимовать в этой комнате, и обернулась к нему:

— Я тут подумала…

Ну конечно, она же всё время только тем и занималась.

— … что нам стоит завтра утром отправиться в город, — продолжила она. — Там можно осмотреться. Информация для туристов, библиотеки…

Она говорила и говорила. Не прекратила, даже когда Снейп включил телевизор, словно не заметила или ждала, что он раскается в такой вопиющей грубости. Но спустя тридцать секунд и три шага телевизор был переведён на беззвучный режим, а она упёрла руки в бёдра. Впрочем, для разозлённого человека она слишком слабо вцепилась в карманы.

— Что-то не так? — спросила она, но Снейп вместо ответа медленно моргнул. Она закатила глаза, однако не отстала: — Что?

— Всё как-то слишком… — Он поискал кнопку регулирования громкости на пульте, но кроме значка записи, остальные стёрлись. — У меня сейчас мозги через уши вылезут. Мне нужно отдохнуть.

— Вам, профессор?

Уж лучше бы она перестала его так называть. Это звание жалило, казалось издевательством, когда он попадал впросак: то сумку зажало дверями поезда при выезде из Коукворта, то Снейп пытался расплатиться за проезд в автобусе пятидесятифунтовой банкнотой. Очевидно, рядом с Гермионой он делался неуклюжим. Одетый в чёрное балаганный клоун, из-за естественной угрюмости кажущийся ещё более смешным.

— Почему бы вам не почитать? — предложил он. — Я убавлю звук.

Она не возразила. Несколько секунд просто стояла. Её руки постепенно сползали с бёдер, и точно так же сходил на нет притворный гнев. Когда Снейп, чтобы лучше видеть выпуск вечерних новостей, искривил шею, Гермиона наконец отошла от экрана и вернулась к своей кровати, плюхнулась на неё, заставив пружины взвизгнуть, и повернулась спиной. По скрипу книжного корешка Снейп понял, что она начала читать.

Как он выключал телевизор да ещё и лампу, Снейп не помнил. Казалось, он лишь на минуту прикрыл глаза. А когда открыл, освещение изменилось: через тонкие занавески номера сочились разбавленные облачностью тусклые косые лучи. Пластмассовый будильник у кровати яркими до боли цифрами показывал семь тридцать две утра. Снизу доносился лязг посуды и шипение — готовился заказанный полный английский завтрак. Но разбудило Снейпа не это.

Всхлип. Рядом, на соседней кровати. Там, где всё ещё к Снейпу спиной, лишь угадываясь под одеялом, лежала Гермиона, а её толстая коса змеилась по подушке.

Снейп замер, затаил дыхание, глядя на округлость девичьего плеча и изгиб шеи, выпуклость щеки, и ждал, чтобы Гермиона пошевелилась.

Новый всхлип. Дёрнулось плечо. Раздалось невнятное, приглушённое «Нет».

— Гермиона, — шёпотом позвал Снейп.

— Нет, — тихо повторила она, и её плечо опять вздрогнуло.

Бесшумно, осторожно Снейп выскользнул из постели. Когда он успел укрыться? Или это Гермиона укрыла его?

Он присел у её кровати. И сперва увидел только общие черты: разметавшиеся волосы, высокие скулы, длинную шею, обвитые тяжёлым одеялом торс и ноги. Со временем глаза его привыкли и смогли разглядеть мелочи: щель приоткрытого рта, выпирающие из-под губы крупные передние зубы, подрагивающие веки и морщинку между густыми нахмуренными бровями.

Её губы шевельнулись, округлились в слово.

— Рон, — выдохнула она и натянула одеяло на шею.

— Что? — спросил Снейп.

— Рон, — снова произнесла и вдруг распахнула глаза она, потом отшатнулась, и то же сделал он, отчего стукнулся затылком. — Что вы делаете?!

Снейп, морщась, потёр череп:

— Вы разговаривали во сне.

Он поднялся на ноги. Колени не выдержали бы, останься он на полусогнутых дольше. Боль отступила, когда он ещё раз бережно помассировал голову. Волосы на ощупь были липкими. Пора принять душ.

— Нет, не разговаривала, — возразила Гермиона, села на постели и, сонно моргая, посмотрела на будильник. — И что я сказала?

Снейп помрачнел.

— Так что? — настаивала она.

— Вы сказали «Рон».

— Рон. — Гермиона расширила глаза.

— Ещё вы стонали, — сообщил Снейп, и боль слабо застучала в стенки черепа. — И сказали «Нет».

— Это уже что-то, — проговорила она, и в её руках возник дневник, точно появившийся из ниоткуда. Она застрочила, умножая исписанные листки. — Что-нибудь ещё было?

— Нет, — покачал головой Снейп. Он почти решился сесть на край её кровати, но передумал и пошёл к своей, опустился напротив Гермионы на скрипнувший непокорными пружинами матрас. — Вам приснился сон?

— Видимо, да, — ответила она, наскоро дописав и захлопывая блокнот. — Но вспомнить не смогу.

— Кто такой Рон?

— Не имею ни малейшего понятия. — Она выдохнула и необъяснимо злобно зыркнула на Снейпа из-под выбившейся пряди. — А вам снилось что-нибудь?

— Я даже не помню, как отправился спать, — признался он и, наклонившись, чтобы надеть носки, едва сдержал стон.

Когда Гермиона ничего не сказала, он взглянул на неё и заметил, как она покраснела. Боже… Значит, это она укладывала его.

— Завтрак ждёт, — сообщил Снейп на случай, если она не обратила внимания на грохот кастрюль и сковородок, долетавший с первого этажа, и натянул второй носок, но Гермиона осталась недвижимой. — Что случилось?

— Я… — Она провела ладонью по щеке и сосредоточенно уставилась на стену, будто там могло остаться пятнышко его крови после удара затылком. — Мне… грустно.

Она снова посмотрела на него. Её глаза блестели от слёз.

— Завтрак, — напомнил Снейп, вымучивая кривую улыбку. Встав, он протянул Гермионе руку, каковую она проигнорировала. И не пошла за ним, когда он направился к двери, когда отпер замок, когда помедлил на пороге. — Запах вполне себе…

— Спущусь через минуту, — сказала она и зарылась так глубоко под одеяло, что сделалась почти незаметной. — Начинайте без меня.

— Ладно, — кивнул он и закрыл за собой дверь, чтобы не слышать, как Гермиона заплакала.

Северус Снейп пребывал в дурном настроении. Впрочем, Гермиона точно знала почему.

Она как раз спустилась по ступеням, когда услышала звук передвигаемой по столу тарелки, глубокий голос Снейпа, тихо поблагодарившего миссис Джонс, и куда более громкий, чрезвычайно пронзительный голос хозяйки.

Та сперва издала нервный смешок, а потом спросила:

— Скоро ли подойдёт ваша подруга? У вас немного пугающий вид, если вы сам по себе, верно?

И пауза — словно хозяйка ждала ответа.

Гермиона, кусая губу, остановилась за полузакрытыми дверями, не зная, стоит ли вмешаться.

— Вы только поймите меня правильно, — продолжала миссис Джонс, а затем раздался хлопок, с каким открывается закатанная банка — или, возможно, Снейп врезал хозяйке, выбив ей зубные протезы; хотя то была, скорее всего, банка с джемом, — и нож заскрежетал по тарелке. — Просто… вы похожи… чуть-чуть… на серийного убийцу. Кажется. А её присутствие вас немного смягчает.

Мой выход, подумала Гермиона, широко улыбнулась и распахнула двери. Она надеялась, по ней не заметно, что она плакала. Снейп ни в коем случае не простил бы ей, подай они миссис Джонс повод для еженедельных сплетен в супермаркете.

— Доброе утро! — жизнерадостно провозгласила Гермиона. — Извините, замешкалась в душе.

— Доброе, — ответила хозяйка, густо покраснев, точно Гермиона застала её флиртующей со Снейпом, а не оскорбляющей его. — Присаживайтесь. Ваш завтрак подам через секундочку. Угощайтесь тостами. — И она исчезла в кухне.

— Как настроение? Лучше? — без интереса спросил Снейп, когда Гермиона опустилась напротив на плетёный стул.

— А у вас — убить кого-нибудь? — пропищала она.

Нахмурившись, он мазал тост маслом.

— Я тут подумала, — сообщила она, — нам лучше сегодня отдохнуть. По крайней мере, пусть голова проветрится. Вдруг это последний погожий день, который нам выпал? Есть предложение отправиться в лес.

— Не понимаю даже, что мы ищем, — сказал Снейп, избегая смотреть на неё и набрасывая грибы на тост обратной стороной вилки.

— Разве непонятно? — Она была абсолютно уверена, что невыносима лишь самую малость, и тем наслаждалась. — Других людей. Таких, как мы, я думаю.

— Полагаете, они существуют?

— Почему нет? Мы не можем быть такие одни.

— Люди, — произнёс Снейп. — Где же их ещё искать, как не посреди леса.

— Ну не знаю. А вдруг? — Она откусила кусочек тоста, прожевала, проглотила. — Понимаю, это глупо.

Снейп распрямил пальцы, выставил руку раскрытой ладонью вверх, словно говоря: «Разве этого мало?».

— Хорошо, пусть не другие люди, — согласилась Гермиона. — Но что-то, по крайней мере, что поможет… вспомнить.

Встретив её пристальный взгляд, он ответил на него сердитым.

— Вы тоже сделали пометки на карте, — сказала она. — Без вас мы бы тут не оказались.

— Не напоминайте, — отмахнулся Снейп и сделал большой глоток дымящегося чая.

* * *

В шерстяной шапке Снейп выглядел чуть менее грозным. Разумеется, сообщать ему об этом Гермиона не собиралась, дабы на нее не выплеснулось раздражение, которое несомненно копилось под вязаным отворотом.

Она и Снейп стояли на границе ведущей на ферму дороги и тропы. Он держал страницу, вырванную из атласа, а под ней — развёрнутую подробную карту. Отмеченная Гермионой точка была приблизительно в двух милях, а до точки Снейпа оставалось ещё минимум четверть мили.

Погода не обманула ожиданий: ясно, но обжигающе холодно. Дыхание выходило облачками пара.

Взяв с собой компас, Гермиона умудрилась позабыть перчатки. Да уж, не увидала за деревьями леса. Озябшими руками она вручила компас Снейпу.

— Девочки-проводники? — спросил он, выравнивая на ладони компас.

— Да, — нехотя призналась Гермиона и удивилась собственному смущению. — Приз герцога Эдинбургского. Хотя после бронзовой награды* я бросила.

— Всё-то вы планируете заранее.

Гермиона предпочла счесть это за похвалу.

— Ладно, — сказала она, отведя в сторону ежевичную лозу и указывая вперёд. — Идёмте.

Памятуя события утра и учитывая отвратительное настроение Снейпа, Гермиона решила было, что большую часть дня они проведут в молчании. Потому она удивилась и поданной, чтобы помочь перелезть через изгородь, руке, и вопросу:

— У вас на войне кто-то погиб?

Взгляд Снейпа при этом скользнул по лацкану её пальто. Мгновеньем позже она поняла, посмотрев вниз, что речь идёт о маке.

— Нет, — ответила она. — То есть вообще-то двоюродный дед, но я никогда с ним не встречалась. Но это и так понятно.

— День памяти давно прошёл.

— Знаю, — огрызнулась Гермиона и с удивлением почувствовала наворачивающиеся слёзы. А ведь казалось, она избавилась от странной грусти вместе с воспоминаниями о своём сне. — Просто… Я чувствую, что снимать цветок — неправильно.

Снейп сжал губы, затем повёл компасом, уточняя направление:

— Нам скоро поворачивать налево.

Поворота налево не было. Снейп раздосадовано заворчал; они вернулись, переориентировались и направились по тропе вперёд. Чаща обступила их.

О лесе Дина, куда Гермиона приезжала давным-давно с родителями, она помнила немного: деревья, куманика, крапива, борщевик. Городскому жителю большего и не вспомнить. Но даже теперь, зимой, с обнаженными ветвями, хлёсткими прутьями, мягкой вязкой почвой, лес казался до странности — до дрожи — знакомым.

— Нам налево дальше, за поворотом, — сказала Гермиона.

У неё окоченели руки и щёки горели от холода. Она сунула пальцы глубже в карманы шерстяного пальто.

Снейп быстро достал карту, сверился с компасом и сдержанно кивнул.

Несколько минут они шли молча, а потом Гермиона разразилась вопросом:

— Вы видели «Вечное сияние чистого разума»?

— Видел что? — пробурчал сбитый с толку Снейп.

— Фильм. Вышел несколько месяцев назад.

— Я не хожу в кино.

— Я тоже. Но, насколько я знаю, завязка такова, что два главных персонажа состоят в отношениях и после разрыва решают стереть воспоминания друг о друге.

— Звучит ужасно, — отозвался Снейп, по-прежнему хмуря брови.

— Да, — признала Гермиона, — немного. Но нам сгодится любое предположение.

— Вы считаете, именно это с нами случилось? Нам стёрли память?

— Не знаю. — Она коротко и мрачно рассмеялась. — Откуда мне вообще знать? Я так устала не знать.

— Провалов в памяти у меня нет, — сказал Снейп. — Не стану утверждать, что помню каждую мелочь, но никто не помнит всего, правильно? Однако в общих чертах всё сходится, к сожалению. А ведь есть такое, о чём хотелось бы забыть.

Гермиона прищурилась. На её неприкрытое любопытство Снейп ожидаемо не отреагировал.

— Даже не знаю, что за ужас должен приключиться, — заявила она, — чтобы я захотела об этом забыть.

Снейп облизал губы и промолчал.

Он и Гермиона шагали вслед за облачками собственного остывающего дыхания. Под ногами похрустывали подмёрзший перегной и хворостинки. Весной всё вокруг затопят пролески, лиловые вспышки в подлеске. Они уже отцвели, и пришло время жёлтых венчиков да усыпанной белыми цветочками яснотки, когда Гермиона в последний раз была здесь, на пикнике с родителями. Тогда они много смеялись, долго гуляли, читали при свете костра, рассматривали на чистом ночном небе планеты в телескоп, который отец с мамой несли от самой машины.

— Прошлые жизни? — выпалил Снейп так быстро, будто стеснялся своего же предположения.

— Вы случайно не общались с моим бывшим психологом? — рассмеялась Гермиона.

— Да, я видел — у вас в дневнике. А если она права?

— Чепуха!

— Согласен, — кивнул он. — Впрочем, как и магия.

Снова молчание, растянувшееся на несколько шагов. Гермиона спрятала подбородок в шарф.

— У меня тоже нет, — подхватила она ранее сказанное Снейпом, что и пояснила: — Нет пропавших воспоминаний. Я помню обо всём, о чём должна. Знаю всё, что произошло в моей жизни… И непохоже, чтобы мои воспоминания не совпадали с родительскими. Несовпадение в другом. Это какое-то… ощущение. Порой мне кажется, всё устроено не так, как должно. Или чувства… — Её голос сорвался, она прочистила горло. — Кто вообще такой Рон?

Молчание Снейпа её рассердило, точно он знал ответ, но ничего не говорил нарочно. Повисшая между ними тишина угнетала. Тропа сузилась, и приходилось идти друг за другом, переступая длинные колючие ветки, избегая луж и участков топкой грязи. Гермиона мёрзла и раздражалась, наверное, как Снейп; а ещё сильнее её злило то, что им было, о чём поговорить, но она не знала, откуда начать.

Вдруг Снейп остановился. Гермиона едва не налетела на него.

— Что?.. — начала она, но Снейп, подняв длинный палец в перчатке, знаком приказал замолчать, а затем указал на кустарник слева от них.

Гермиона проследила за его рукой и увидела…

Боже мой!

Олень.

Вернее, лань. Красивая, с пятнистой спинкой, самка. Видно, пришла угоститься уцелевшей зеленью.

Снейп не казался любителем дикой природы, но зачем-то — куда его понесло?! — пошёл следом за животным, пробираясь с величайшей осторожностью и маша позади себя рукой, чтобы Гермиона оставалась на месте.

Через минуту лань пропала. Снейп — тоже.

* * *

Словно переплетённые улиточьи тропки, серебристо-слюдяной шлейф стелился под ноги, не касаясь поверхности земли. Тёмные стволы деревьев, цепкие их ветви.

Он шёл бесшумно, не тревожа хрупкий сухолом и мутную воду лужиц. Лань тоже вышагивала тихо. Она серебрилась и, казалось, медлила, маня за собой.

Сорняки и папоротники, колючая ежевика, низко торчащие сучья царапали, дёргали за одежду, когда он проходил мимо. Идти тихо он уже не мог и больше не старался, впав в какое-то неистовство. Одержимый, бредущий, не разбирая пути.

Лань мерещилась впереди за каждым поворотом — но только на краткий миг, молниеносный проблеск, мгновенное мерцание призрачно серебрящегося хвоста.

Выбравшись на поляну, он с трудом перевёл дух. Запоздало вспомнил о Гермионе и понял, что ему всё равно. Он потерял из виду лань. Внезапно его охватило странное ощущение бестелесности, и одновременно он будто бы был ланью. А потом навалилась усталость, как от многочасового перехода, и опустошённость придавила к земле.

Перед ним лежало озерцо — зеркально-спокойное. Он ползком подобрался к краю, заглянул, ожидая увидеть в отражении удлинённую серебристую морду с большими, немигающими молочными очами. Или под толщей воды в тусклом свете что-то с рубиновой искрой и отливающее белым металлом.

Но увидел изжелта-бледное лицо с приоткрытым ртом, из которого тяжело вырывалось и превращалось в туман дыхание.

Человеческое лицо.

В отчаянии он стукнул кулаком по воде. Отражение исчезло. С деревьев вспорхнули спугнутые проклятием птицы, а сам он отступил и рухнул на пень, пряча лицо в грязных ладонях.

— Профессор!

Он нехотя поднял взгляд на Гермиону. Выплюнул:

— Что?

— Вы забыли меня, — сказала она невозмутимо, словно не замечая, как он изгваздался. — Я нашла свою точку. Тут ничего нет. Обыкновенная поляна.

Гермиона умолкла, но долго не выдержала:

— Вы что-то видели? Что-то произошло? — Голос высокий, резкий.

— Нет, — солгал Снейп, глядя на неё исподлобья.

— Только зря потратили время, — удручённо вздохнула Гермиона и протянула ему раскрытую ладонь. — Идёмте. Пора обратно. — Её рука, не принятая им, устало повисла. — Не стану донимать вас расспросами, если не хотите говорить.

Из-за этого обещания она почти уже нравилась Снейпу. Но недолго — ровно до тех пор, пока с любопытной ухмылочкой не прибавила:

— По крайней мере, не раньше, чем вы будете готовы.

--------

*Приз герцога Эдинбургского — учреждённая в 1956 году премия для молодых людей (в возрасте от четырнадцати до двадцати четырёх лет) за участие в специальной программе, одним из направлений которой являются экспедиции и походы. В рамках программы участники борются за бронзовую, серебряную и золотую награды. Получению награды определенного достоинства предшествует соответствующий период участия в программе. Например, три — шесть месяцев для бронзовой награды.

Они не разговаривали.

Если какая-то часть Гермионы и верила, будто Снейп расскажет хоть что-то, то была часть глупая. Сколь ни мало она его знала, стоило бы понять: он не из тех, кто изливает свои чувства. Чтобы до неё это дошло наверняка, он сам оба раза, когда Гермиона робко интересовалась, не желает ли он уже поговорить, отвечал всё более ядовитым «Нет!».

И только хуже делалось от уверенности, что молчит Снейп неспроста. Когда Гермиона нашла его, грязного, в лесу возле какой-то лужи, он держался за голову. А до этого — без всякой причины погнался за оленем.

— Знаете, их нечасто встретишь, оленей. Для защиты растительности популяцию сокращают, и они пугливы. Нам повезло, — зная неприязненное отношение Снейпа к ненужным ему сведениям, сказала она, чтобы добиться хотя бы раздражения, но не добилась никакой реакции.

Снейп рта не раскрыл, когда они отправились в лес после ланча. На этот раз — для контрольного сравнения, как объяснила Гермиона, на самом деле просто не желавшая встречаться с миссис Джонс, — они пошли в другом направлении, подальше от меток на карте.

И к следующему утру он, кажется, не произнёс ни единого слова.

После завтрака они дождались автобуса. Гермиона заплатила за билет Снейпа, потому как у того опять не нашлось мелких купюр, словно он не умел обращаться с деньгами, и попыталась не задумываться, что вернуть ей деньги он не обещал. Социально неприспособленный человек, напомнила она себе, глядя на Снейпа, который плюхнулся на сиденье в конце пустого салона, но затем в мыслях всё же обозвала его придурком.

Когда Гермиона села рядом, он вздохнул.

— Мрачная Лощина, — заговорила она, точно Снейп не играл в молчанку, и развернула подробную карту. — Если какому месту и быть магическим, то именно с таким названием…

— Ставлю пять фунтов, магия только в том, что почтовое отделение там работает по субботам до обеда.

Гермиона ошарашенно уставилась на него:

— Вы только что пошутили?

— Нет, — ответил он и отвернулся к окну.

По пути Гермиону укачало: холмистая дорога в выбоинах сделала своё грязное дело с плотным английским завтраком в желудке.

Снейп уснул, и на нужной остановке она вынуждена была пихать его в плечо и заполошно кричать водителю, собравшемуся закрыть двери и ехать дальше, чтобы подождал.

— Последний автобус в три, — раздражённо, как будто Гермиона уже опоздала, и он вынужден её ждать, сказал водитель, а затем тронулся, закрывая шипящие двери на ходу.

Снейп, щурясь, смотрел на древний паб из известняка.

— Я намерен провести этот день сам. Увидимся в два пятьдесят пять, — заявил он и ушёл.

Гермиона осталась на остановке одна.

* * *

Спал он прошлой ночью плохо. Мысли никак не желали принимать нужное неврологическое направление; дыхание то и дело сбивалось.

Как назло, Гермиона уснула, похоже, едва коснувшись растрёпанной головой подушки, и даже во сне не шевелилась под одеялами, поэтому приходилось напряжённо вслушиваться, дабы удостовериться, что она всё ещё дышит.

Он не знал, почему беспокоится. Беспокоится о смерти. В частности — о смерти Гермионы. Он так давно не поддерживал ни с кем отношений серьёзнее, чем обмен кивками в магазине. Гермиона не принадлежала ему, посему и потерять её он не мог. В самом-то деле она — всего лишь странная соседка по комнате, якшающаяся с ним исключительно по причине их общего душевного разлада. Её родители правильно делают, следя за ней. Будь она его дочерью — и смешно, и страшно делалось от одной мысли, — он бы тоже волновался, сбеги она с кем-то вроде него.

Под его пристальным взглядом она вдруг проснулась. Судорожно вдохнула, напуганная, потом прошептала:

— Что?

В её распахнутых большущих карих глазах мелькнула прозелень — так показалось в темноте.

— Простите, — буркнул он и отвернулся, принуждая себя ко сну, но уснул только через час после того, как она задышала размеренно.

— Кого-то ищете? — наклонилась к Снейпу барменша со всклокоченными седеющими волосами, которые вились вокруг головы, ниспадали на плечи и липли к влажным пивным бутылкам.

От неожиданности он вздрогнул, бросил взгляд на дверь и пригубил свой напиток, почти позабыв, как зашёл в паб и куда девалась Гермиона. Наверняка подалась в библиотеку. А он тем временем засел в баре и пил, должно быть, уже третью кружку, хотя ещё не пробило и полдень.

В животе забурлило.

— Нет, — ответил Снейп.

Он сгорбился над стойкой и отставил на неё полупустой бокал. В пабе находились ещё три посетителя — скорее всего, любители выпить. Выглядели они вполне обычно, хотя он почему-то ожидал обратного. Интересно, колпаки им, что ли, надо было напялить?

Когда бы можно было с уверенным видом поправить галстук и толкнуть через стойку визитку, потребовать от барменши сдержанных, но содержательных ответов под угрозой отправить ту в городской участок — как в американском детективе восьмидесятых, под который позапрошлой ночью задремала Гермиона… Вместо этого пришлось звать барменшу, не сразу его расслышавшую, ждать, пока она сгрузит ящик с бокалами на полку и повернётся, скроив скучающую мину, к нему.

— Что это за место? — спросил Снейп, внутренне содрогаясь. — Мрачная Лощина, — уточнил он. — Странное название.

— О, легендарное место! — ответила барменша, и её лицо посветлело, а в тёмных глазах вспыхнули медные искорки. — Самое большое обиталище привидений во всей Британии вообще-то. И у нас тут разрешено пристрелить любого валлийца, который осмелиться показаться на улице после заката.

— Потому я тут и сплю! — с уэльским акцентом невнятно откликнулся кто-то от очага, и выпивохи загоготали.

— Обиталище привидений, — повторил Снейп, и сердце застучало чаще. — Как это понимать?

Неужели барменша закатила глаза?!

— Населено привидениями, — сказала она. — Призраки. Упыри. Прочая нечисть.

— Призраки, — снова повторил он. — И вы в такую чепуху верите?

Барменша покраснела и поджала губы:

— Вы спросили — я ответила.

— Как попасть на экскурсию?

Она желчно рассмеялась, но всё же попыталась сделать вид, будто закашлялась.

— Идите к военному мемориалу. Начало в пол-одиннадцатого. И сегодня, вы, наверное, будете там единственным. — Она посмотрела на свои наручные часы, потом на его бокал. — Не хотите ещё стаканчик? Чего-нибудь позабористей, чтобы расслабиться?

— Благодарю, я вполне расслаблен, — отказался Снейп, и барменша опять закатила глаза.

— Как хотите, — сказала она. — Тогда допивайте уже быстрее. Мойра не из тех, кто ждёт отстающих.

Но Мойра оказалась как раз из тех, кто ждёт до последнего. Снейп опознал её по бейджу, без которого она выглядела бы обыкновенной пожилой женщиной, сидящей, несмотря на холод, у памятника и читающей потрёпанный дамский роман.

Он удивился, не увидев Гермионы, наполовину уверенный, что найдёт её тут с раскрытым блокнотом в руках. Она бомбардировала бы Мойру вопросами, словно будущий звёздный репортёр, торящий себе путь к карьерным высотам.

Снейп откашлялся. Мойра перевернула страницу и прочла минимум три абзаца, прежде чем взглянуть на него. Он ожидал, что она улыбнётся, хотя сам на любезности разменивался редко. Она не стала. Её губы шевельнулись, лишь когда она спросила внезапно резким, хрипловатым голосом с акцентом, выдававшем уроженку Глазго:

— Вы — на экскурсию?

— Да, — ответил Снейп, жалея, что не удосужился придумать какое-никакое оправдание, и теперь выглядит глупо. — Сколько она стоит? — спросил он, так ничего и не придумав.

— Сколько не жалко пожертвовать. — Лицо Мойры оставалось бесстрастным. Лишь на миг промелькнуло на нём разочарование — когда она укладывала книгу в сумку. — Все средства пойдут на капитальный ремонт музея Мрачной Лощины.

— Музея привидений?

Мойра не уловила иронии в интонации Снейпа и потому пояснила:

— Краеведческого. — Она взглянула на свои наручные часы, затем вновь — на него. — Вряд ли появится кто-то ещё. Начнём?

Они пошли по главной улице и начали с мясной лавки. Викторианский торговец мясом до сих пор появляется тут ночами, и порой жильцы сверху слышат грохот и лязг крюков. Мойра сказала так, заводя Снейпа в лавку, где велела, чтобы на её счёт записали полфунта говяжьего фарша.

— Дальше нам, — сообщила она, на секунду перестав слизывать с пальцев остатки дегустационного сыра, — в магазин на углу.

Стало ясно, что маршрут экскурсии удивительно совпадает с тем, каким Мойра совершает еженедельные покупки. Когда они выходили из пекарни, Снейп уже нёс два пластиковых пакета с продуктами. Мойра повесила на плечо почти пустую холщовую торбу и указала на противоположную сторону улицы с рядом фахверковых домов, первые этажи которых занимали старинные магазинчики.

— Простите, — не выдержал замёрзший и уставший Снейп. Ему надоела болтовня. Мойра вздрогнула, словно не ожидала, что говорить может кто-то ещё, кроме неё. — Не могли бы вы сказать, откуда взялось название деревни? — Он старался не сорваться на рык.

— Название? — Мойра моргнула и подтолкнула очки выше по переносице. — Мрачная Лощина?

— Да, — теряя терпение, подтвердил он.

Не отвечала она мучительно долго, но в конце концов сказала:

— Видите ли, это старая история. Фольклор.

Оглянувшись на мемориал, она нахмурилась, потом заметила скамью в нескольких шагах позади. Вернувшись, опустилась на скамью и махнула Снейпу. Он посчитал этот жест приглашением присесть, хоть Мойра и заняла большую часть сидения, опёршись рукой так, что между его худыми бёдрами и её обширными осталось всего ничего свободного пространства. Пакеты стояли прямо на земле.

— Понятно же, что связывают с мраком, — продолжила она.

Снейп промолчал, но слово отчего-то заставило его содрогнуться.

— Смерть, — выдохнула Мойра.

Вот так так.

— Мрачная Лощина. — Холодок прокатился по языку. — Лощина Смерти.

— Название менялось несколько раз. Первоначального, правда, я не знаю, хоть убейте. Я не из местных, вы, верно, заметили. Но по крайней мере несколько последних столетий мы известны под этим названием. То есть Лощина Смерти. Так было до недавних пор, а потом посчитали, что оно отпугивает туристов.

— Откуда же оно взялось такое? Почему?

— Тут была чумная деревня, — ответила Мойра, и её безучастное лицо наконец исказилось подобием печали. — В этой местности таких было много. Изолированные, понимаете? — Она поправила очки на переносице и шмыгнула носом. — Смертный приговор для жителей. Тогда не знали, что вызывает болезнь. Вот и появилась легенда, будто чуму приносит сама Смерть. Через лес она приходит в нашу маленькую лощину, окружённую деревьями, и стучит в каждую дверь, и одаряет поцелуем каждого встречного, а потом находит себе опустевший дом и обустраивается в нём. — Она коснулась губ тыльной стороной ладони. — Фольклор. До того, как узнали об инфекциях, передающихся через кровь.

Снейп согласно хмыкнул.

— Вот оттуда и пошло название, — закончила Мойра.

Она отряхнула колени и поднялась. Снейп пожалел, что не остался на ногах: пришлось нагибаться и подбирать пакеты, ручки которых больно врезались в ладони. Хорошо хоть, свою сумку Мойра, кашлянув, водрузила себе на плечо.

— Продолжим? — предложила она.

И они продолжили.

Новые покупки вкупе с новыми историями. И вот уже в ушах Снейпа звенело от всевозможных местных сказаний о сверхъестественном. Он предпочёл бы переносить это испытание не в одиночку. Желательно — с Гермионой, которая посмеивалась бы, встречаясь с ним взглядом.

Мойра не умолкала так долго, что Снейп перестал ориентироваться на местности. Они забрели на задворки какой-то улицы, но памятник всё ещё был виден.

— Прошу прощения, — сказал Снейп, задержавшись у покосившихся ворот чёрно-белого коттеджа и приглядываясь к табличке на решётке.

Мойра остановилась и вернулась по собственным следам.

— А дом Бэгшот, — он указал на табличку, — входит в экскурсию?

— И кому названия интересней привидений? — проворчала Мойра.

— Что-то знакомое.

— Это из-за тех фильмов о властелине колец? Как Бэг Энд?

— Нет, — ответил Снейп, и впрямь не понимая, о чём она говорит.

— Дом как дом, — отмахнулась Мойра, торопясь дальше и делая нерешительный шаг в нужном ей направлении.

— Здесь жил кто-нибудь выдающийся?

— Нет. Я бы знала, если бы жил.

— Может, тут случалось что-то необычное? — упорствовал Снейп.

— Да нет. — Она стиснула ручку своей сумки и впечатала носок ботинка в грязь. Несмотря на уверения, что дом Бэгшот не был особенным, она продолжила: — Ничего необычного, правда. Собственник всегда сдавал его дуракам, вот они и не задерживались.

Снейп выжидательно молчал, и Мойра вздохнула.

— Последние, кажется… нет, предпоследние съемщики… те ещё недоумки — заводить такое. На чердаке её нашли потом. Обжилась как у себя дома. Не представляю, как она туда попала, если не благодаря им, но они всё твердили, что не имеют к этому отношения. Видно, боялись лишиться уплаченных вперёд денег.

— О чём, простите, вы толкуете? — не понял Снейп и моргнул.

Она фыркнула и узловатым пальцем указала на крышу дома.

— На чердаке. — Рука её подрагивала. — Футов двадцать, наверное, не меньше. Огромная такая змея, гигантская.

Внезапно холодная капля упала на кончик носа Снейпа. В панике он стёр след, думая, что это остывшая кровь. Или яд… Трепещущий раздвоенный язык касается шеи…

Нет. Просто вода. Начался дождь.

— Вам плохо? — спросила Мойра. Она шагнула вперёд — и Снейп отшатнулся. Пакет лязгнул об ограду стеклянными банками с соусом пассата. — Хотите присесть? Это из-за змей, да? Многие их боятся. Но вы сами спросили…

— Всё в порядке.

Снейп схватился за решётку ограды и поднял взгляд на дом, боясь заметить за окнами движение. Но занавески были опущены, окна — темны, внутри — пусто.

Он глубоко вдохнул через нос. Выдохнул ртом.

— Возвращаемся? — предложила Мойра. — Или хотите продолжить?

Продолжать он совершенно определённо не хотел.

Они отправились обратно к памятнику.

Снейп вернул Мойре её пакеты — руки его до сих пор дрожали, — а она достала из сумки пластмассовое ведёрко. За её спиной из-за угла вдруг появилась Гермиона, остановилась, улыбнулась, помахала рукой.

— Для музея, — сказала Мойра, потрясая ведёрком с тарахтящими в нём монетками.

— Ну как? — одними губами спросила Гермиона, стоя за плечом Мойры.

С неба упали новые капли, и Снейп вздрогнул, потом просунул двадцатифунтовую банкноту в подставленную прорезь.

* * *

— А ведь что-то снова произошло. — Гермиона направила Снейпа в кабинку у очага в пабе, втиснулась следом и села, вытянув ноги к огню. — Не делайте вид, будто ничего не было. Мне казалось, вы не такой. Чем вы вообще занимались?

Снейп заказал вторую чашку горячего шоколада и стал пить его залпом. Не помогло.

Его потряхивало. Гермиона прижалась спиной к его боку — не то нарочно, не то она просто не почувствовала прикосновения через ткань пальто. Наконец она повернулась так, что они оказались плечом к плечу. Близко. Неоспоримо близко. Но, похоже, её это не беспокоило.

— А где были вы, — хрипло произнёс Снейп. Без вопросительной интонации — ему, по правде говоря, было неинтересно.

— В библиотеке, — ответила Гермиона, заталкивая свой потяжелевший рюкзак под стол. Разумеется, в библиотеке. — Всего взяла двенадцать книг. Может понадобиться ваша помощь, если хотим успеть вовремя.

Снейп не сразу сообразил, куда она боится не успеть. Потом понял: все эти дни она, наверное, живёт по внутренним часам, и каждая истекающая минута приближает момент, когда придётся вернуться обратно к родителям, оставив его, Снейпа, дальше влачить жалкое существование. И он — выбитый из колеи, с мозгами набекрень, рядом с нею такой незрелый, совершенно неумелый — не знал, что будет делать, когда Гермиона сядет в поезд до Лондона. Глупо не задуматься об этом уже сейчас, но ему не хотелось.

Она ведь даже не нравилась ему.

О чём Гермиона немедленно ему и напомнила, сказав:

— Вы точно что-то видели. В крайнем случае, почувствовали.

— У вас нет читательского билета, — нанёс контрудар Снейп.

Отчаянно покраснев, она прошептала:

— Я им книги вышлю обратно, когда закончу. Их всё равно несколько лет никто не спрашивал. — Однако надолго отвлечь её не вышло: — Мы здесь, чтобы помочь друг другу, — настаивала она. — Я была откровенная с вами. Будьте откровенны со мной — вам самому это нужно.

Снейп отпил из чашки, не чувствуя обожжённым языком вкуса шоколада.

— Ну же, что случилось? Вы так выглядели, когда я вас нашла, будто призрака увидели.

Кожу, начиная от плеча, через горло и до нижней части подбородка, обожгла волна боли. Он потёр шею ладонями.

— Экскурсия и посвящалась призракам.

— Я так и подумала. Библиотекарь всё время болтал, что тут обитают призраки. И что, ваш гид что-то сказала?

— Призраков это не касалось, — ответил он, стискивая шею. Холод ладоней утишал боль. — Я… У меня фобия. — Голос сделался едва слышным. — Змеи.

— Ясно. — Гермиона, к счастью, не рассмеялась.

— И тут мне говорят, — продолжал через силу Снейп, — как на чердаке одного из здешних домов однажды нашли огромную змею.

— Просто нашли? — переспросила она, настроенная явно скептически. — Наверняка чей-то питомец.

— Вероятно, — согласился он. — А тот олень вчера… Я словно бы… словно знал, что увижу его там. Словно это как-то связано со мной.

Он поднял взгляд на Гермиону и с облегчением увидел, что выражение её лица вовсе не было насмешливым. Наоборот, она склонила голову набок и нахмурилась:

— Тот дом, случайно, не в Церковном переулке?

Снейп пожал плечами.

— Мне вдруг показалось… Знакомое название. Только, по-моему, я его не отмечала на карте.

— Значит, совпадение, — заключил он и сжал ручку чашки.

— Я вот что думаю, — принялась рассуждать Гермиона. — Долгое время я была уверена, будто есть кое-что, о чём я забыла. То есть я до сих пор уверена, что забыла о чём-то. Но теперь мне кажется, проблема не только в этом.

— А мне теперь кажется, это не мы, — сказал Снейп, убеждённый, что понял её. — Это все остальные.

— И все эти совпадения, — подхватила она, — возможно, то есть теоретически, сигнализируют о неправильности мира, который пытается себя исправить. Понимаю, звучит безумно, но…

— Уверены, что неправильный именно мир? — задал он вопрос и, оглядев пустой паб и стойку, с удовлетворением отметил, что он и Гермиона остались одни.

— Вам он разве не кажется неправильным? — удивилась она. — Не существует то, о чём мы думаем, что оно есть, а на чьём-то чердаке вдруг находят жуткую змею… — Она передёрнула плечами от отвращения. — И нам почему-то верится, что произойдёт нечто невероятное, чего мы ждём…

— Совпадения. — Снейп презрительно усмехнулся. — Подумаешь, точки на карте или встреченный в лесу олень, пусть даже редкий…

Кивнув, Гермиона принялась рыться в рюкзаке, пока не извлекла из-под библиотечных книг свой дневник.

— Видимо, змея что-то значит, — постановила она, лизнула палец и перелистнула блокнот на чистую страницу. — Олень — тоже. — Она участливо уставилась распахнутыми, влажными глазами на Снейпа, точно хотела, чтобы он отпустил себя и зарыдал. — Скажите мне, Северус, — она, вероятно, пыталась подражать проникновенной интонации её докторов, — что вы чувствуете по этому поводу?

Он заёрзал — брюки скрипнули по виниловой обивке кабинки — и стукнулся бедром о колено Гермионы.

Пульсирующая боль в шее. Страх.

Стиснув зубы, выдержал чужой взгляд. Ответил сдавленно:

— Пустоту. Потерю.

Гермиона закусила верхнюю губу и не глядя чиркнула что-то в дневнике.

— Потерю магии? — предположила она.

— Нет, кого-то.

Вздрогнув, она шепнула:

— Кого?

— Не знаю, — покачал головой Снейп. — Кто такой Рон?

Глаза Гермионы наполнились слезами. Он не смог — хотя и старался — не почувствовать удовольствия от того, что своим вопросом заставил её замолчать. Затем взглянул на часы.

— Нам пора, — сказал он, кивнув на дверь. Гермиона на него и не взглянула, занятая содержимым рюкзака, и потому он специально не предложил ей помощи, когда выбрался из кабинки. Отчего-то он разозлился на девчонку. Опять. — Автобус через пять минут.

Обратный билет Снейп потерял. Гермиона купила ему новый и даже не возмутилась, а уселась рядом и позволила упереться лбом в окно и глядеть на пролетающие мимо улицы Мрачной Лощины, на магазины, исчезнувшие из вида, стоило автобусу покинуть центр, на лепившиеся к окраине коттеджи.

Вот и последний дом. Не дом, а тлеющие развалины. И Снейп вдруг вжался в окно, оставляя отпечатки, желая просочиться сквозь стекло — туда, на лужайку перед домом. Сердце бешено застучало, горло стиснула паника. Он почти произнёс что-то, почти показал Гермионе, почти потребовал остановить автобус, чтобы сойти и посмотреть.

Чтобы удостовериться.

Чтобы исправить.

Мгновеньем позже всё исчезло. Свет фар скользнул по руинам, и в густеющих сумерках они уменьшились, превращаясь в обыкновенный дом: окна сияли тёплой желтизной, с водосточных желобов подмигивали рождественские гирлянды. Действительно и потрясающе целый.

Снейп отлично разогрел пюре в микроволновке. Гермиона подумала, он мог бы привыкнуть питаться замороженными полуфабрикатами, но, озвучив эту свою мысль, услышала в ответ:

— Дороговато.

Он поставил тарелку с ломтем хлеба и куском сыра на одеяло и пребывал, кажется, в лучшем, чем прежде, настроении. Лучшем, потому что вызвался подогреть обед, когда они с Гермионой вернулись в гостиницу, и разговаривал, а не цедил слова с убийственным видом.

Кровати они составили на середине комнаты и устроились, как на пикнике: Гермиона сидела, скрестив ноги, на своей половине, а Снейп неловко примостился на своей. Он без возражений позволил сдвинуть вместе матрасы — только на желтоватой коже скул вспыхнули розовые пятна. Гермиона притворилась, что не замечает его смущения.

— Итак, мисс Грейнджер, — уничтожив остатки дурного расположения духа кусочком хлеба с маслом и целым литром воды, сказал Снейп, — сдаётся, теперь ваша очередь.

— Моя очередь? — Хлебной корочкой она переложила немного картофельного пюре ему на тарелку.

— Вы заявили, что были откровенны со мной. Но за последние два дня, если не ошибаюсь, вы ничего мне не рассказали.

— Так ведь ничего не происходит, — ответила Гермиона, и уши у неё запылали.

— Вы говорите…

— Вы и сами знаете. — Она подавила улыбку. — Вы просто пытаетесь спросить меня о личном и не знаете как. Общение не ваш конёк, да?

— Всё это непривычно для меня.

Печально, подумала Гермиона, надеясь, что ничем не выдаёт сочувствия. Она сунула корочку за щёку, прожевала, проглотила и лишь потом спросила:

— Что вы хотите знать?

Снейп задумчиво постучал по ободку тарелки зубцами вилки.

— Какие предметы вы выбрали для экзаменов на аттестат о среднем образовании? — задал он вопрос.

— Химию, биологию, математику, историю и английский, — немедленно перечислила Гермиона.

— Целых пять?

— Я была амбициозна, — объяснила она. — В утешение могу сказать, что провалила всё, кроме математики, но по ней получила «удовлетворительно», значит, тоже в общем-то провалила.

— Почему? — удивился Снейп, который выглядел и впрямь сбитым с толку.

Гермиона пожала плечами и принялась пальцем собирать с тарелки остатки пюре. Она чувствовала, что не наелась.

— Именно тогда это и началось. Я не могла сосредоточиться. С историей вышла полная катастрофа: я ошиблась где только можно и в ответ на половину вопросов попросту мямлила.

— У вас остались ваши экзаменационные работы? — сосредоточенно нахмурившись, спросил Снейп.

— Нет, — покачала головой она. — Мне их не отдали. С моим счастьем их, наверное, повесили на стену в экзаменационном кабинете или ещё где-нибудь — для смеха. Почему вы спросили? — Она прикусила ноготь на большом пальце. — Думаете, они бы пригодились?

— Вы помните хоть что-то из написанного вами?

— Ничегошеньки. Помню только, как уставилась на исписанные чепухой листки. Меня тогда ещё отправили к школьной медсестре, потому что я вся взмокла и могла в любой момент грохнуться в обморок. — Гермиона отодвинула тарелку и прикрыла рот тыльной стороной ладони, пряча икоту. — Ваша очередь.

— Разве я мало за последние два дня выставлял себя дураком?

— Ничего и не выставляли, — махнула рукой она, затем обняла себя за голень и подалась вперёд. — Давайте дурость за дурость. Расскажите о каком-нибудь дурацком своём поступке. Так будет честно.

Снейп не улыбнулся, не рассмеялся, не застонал, не стал отказываться. Он просто посмотрел на неё, не моргая, тёмными, блестящими, но слишком безжизненными для слёз глазами.

Гермиона внезапно смутилась и почувствовала себя странно. От волнения она схватила себя за пальцы ноги. Напомнила себе, что он не красавец и к тому же ворчливый гад.

— Может, ходили во сне, — допытывалась она, чтобы как-то сгладить неловкость момента. — Или ещё что-то необычное. Скорее всего, это действительно важно, и хорошо бы иметь такое в виду.

Некоторое время Снейп раздумывал. Он отодвинулся к изголовью кровати, опёрся на него и, казалось, ни в какую не заговорил бы. Но наконец решился:

— Я прыгнул с крыши.

Гермиона едва не свалилась спиной вперёд на пол. Щёки обдало жаром, и она воскликнула:

— Я не подразумевала самоу…

— Нет, — оборвал он на полуслове. Рука вцепилась в угол подушки так, что побелели костяшки пальцев. — Несчастный случай.

— Это случилось в вашем доме?

— Да. Я без всякой причины влез на крышу. Подумал, что могу…

— Летать, — закончила за него на выдохе Гермиона.

Снейп кивнул. Их взгляды снова встретились, и ей неожиданно стало дурно.

— А метлы у вас случайно нет? — спросила она, опуская глаза.

Он не поднял Гермиону на смех, и на том спасибо. Однако ответил отрицательно.

— Так-так, — сказала она. Ей не хотелось отвлекаться и доставать дневник, который лежал в рюкзаке у стены. — Ещё что-то?

— Не думаю. Ваша очередь.

— Вы же читали мой дневник.

— Первые несколько страниц, — ответил Снейп. Поспешно, между прочим, ответил. И, кажется, опять покраснел. — Ваша очередь, — повторил он.

Гермиона, насупившись, провела пальцем по шраму у себя на левой руке.

— Я купила родителям на годовщину авиабилеты в Австралию.

Он хмыкнул.

— И что в этом такого?

— Билеты были в одну сторону, — призналась она, и тогда Снейп в конце концов рассмеялся. Скорее, весело, чем оскорбительно, точно смеялся не над ней, а над ситуацией, хотя Гермиона в глубине души подозревала иное.

— И как они отреагировали?

— Подарок им очень понравился, — сказала она и выдавила привычную самоуничижительную улыбку. — Однако за две недели до вылета они поняли, что обратных билетов я не подарила. Я всё-таки уговорила их полететь, но им пришлось заплатить в два раза больше, чем в своё время мне, и это тоже их не обрадовало.

Ладони вспотели от воспоминания о письмах с фотографиями, приходивших на электронную почту: загорелые и улыбающиеся родители на фоне моста через Сиднейскую гавань, карабкающийся на перепуганного отца коала, мама — снова с широкой улыбкой и бронзовокожая — развела руки, показывая на термитник в Квинсленде… И мать, и отец — такие счастливые, какими Гермиона не видела их уже много лет, потому что избавились наконец от спятившей дочери.

Вероятно, у неё слишком заметно задрожали губы — она увидела, как Снейп с беспокойством смотрит на неё. Или с завистью. Никак не удавалось прочесть его эмоции.

— Чем займёмся завтра? — спросила Гермиона. — Я собиралась снова отправиться в деревню и…

— Мне здесь больше делать нечего, — прервал он её. — Уверен, можно отправляться дальше.

— Да, но…

— А сейчас — читать, — снова перебил Снейп и встал.

Он взялся за край кровати и принялся оттаскивать её обратно на место, пока ножки не встали в старые выемки на полу. Потом подтолкнул её ещё на пару дюймов в сторону окна, переместил тарелку на прикроватный столик и плюхнулся на протестующе заскрипевший матрас. Он раскрыл выданную Гермионой книгу и заявил бесстрастным тоном, соответствующим бесстрастному же выражению лица:

— Позже обсудим, куда мы поедем отсюда. Вероятно, — добавил он без выражения, вперив пустой взгляд в форзац, — вам стоит задуматься над тем, чтобы вернуться домой. Ваша семья без вас наверняка соскучилась.

Гермиона растерялась и несколько долгих секунд не знала, как, чёрт подери, на это ответить. И она вовсе не собиралась признавать вслух, что не уверена, будто по ней скучают.

— Северус, что случилось с вашими родителями? — неожиданно спросила она и услышала только шелест переворачиваемых страниц. На её разворошенной кровати покрывала сбились вокруг коленей. — Поговорим завтра, — решила она, покраснев от осознания, что сказала что-то не то.

— Завтра, — повторил Снейп, ничего не прибавив, и оба они уткнулись в свои книги.

* * *

Снова лес. Ночь. Так же холодно, как в тот день, когда они со Снейпом наткнулись на оленя. Но она была не на улице. Она лежала в кровати — скрипучей, шаткой и на таких высоких ножках, что можно, протянув руку, дотронуться до полога. Она и дотронулась, и пальцы коснулись брезента.

— Гермиона?

Голова её тоже коснулась брезента.

— Рон?

— Привет.

Она не видела его, но знала, что он там: на матрасе чувствовалась вмятина от руки Рона. Когда он встал, нижняя койка скрипнула. Запахло плесенью и кошками.

— Что происходит?

— Ты спала?

— Я и теперь сплю.

Она потянулась к Рону дрожащей рукой, но одёрнула её, боясь, что пальцы пройдут сквозь него. Происходит ли это на самом деле? Её здесь нет. Она одновременно здесь и не здесь. Разве она не должна сейчас находиться в гостинице вместе со Снейпом, миссис Джонс и её вечно тявкающим псом, который сопел этажом ниже?

— Рон, — повторила она, приноравливаясь к имени. Голова болела, точно внутри черепа никак не мог завестись мотор, и механизмы прокручивались вхолостую. — Кто ты?

— Что с тобой? — встревоженно спросил он.

Лоб раскалывался от боли.

— Погоди, — сказал Рон. — Инсендио.

Светильник рядом с кроватью ожил, но осветил мало что: брезентовый тент, верхнюю койку, стойки кровати. Всё за переделами круга света тонуло в утренних сумерках и казалось выцветшим, переставшим существовать.

Она знала, где находится, но не понимала, откуда знает это. Её личный уголок нереальности, вне которого ничего и никого не разглядеть. Никого, кроме…

Вскрик вырвался против воли. У Рона были ярко-рыжие волосы, блестящие даже в тусклом свете; на носу и щеках — веснушки. Он спрятал что-то в карман и, приблизившись, сложил свои крупные кисти по обеим сторонам от её укрытых коленей.

— Ты нас бросил.

На лице Рона промелькнуло сперва суровое выражение, потом — сожаление.

— Ага, знаю, — натянуто сказал он. — Но мы это пережили.

— Ты нас бросил.

— Гермиона?

Она легла на спину, уставилась вверх, но, почувствовав, что Рон забрался в постель рядом, отодвинулась. Он устроился на боку, опёрся на локоть и старался не касаться её.

— Ты умеешь колдовать, — выдохнула она и вздрогнула, потому что ладонь Рона легла ей на лоб, проверяя, нет ли жара.

— Ты себя хорошо чувствуешь?

Разумеется, нет, не хорошо. Она чувствовала себя больной: кружилась голова, словно кровать превратилась в бешено вращающуюся карусель, с которой вот-вот вылетишь. Пришлось вцепиться в штанину Рона.

— Нужно условиться о месте встречи, — горячо заговорила она. — Вдруг мы снова разделимся.

— Я больше не…

— Так надо, Рон, — упорствовала она.

— Ладно, ладно, — зашептал он. Его рука — такая тёплая, что хотелось расплакаться — спустилась к её уху. — Нора. Встретимся в Норе, хорошо?

— Нора. Нора в Девоне.

— Э-э-э, ну да, Нора в Девоне. — Он перестал успокаивающе гладить её по волосам. Кровать ходуном ходила, и она крепко схватилась за края. А Рон качки не замечал. — Тебе приснился кошмар? — спросил он. — Не бойся, я больше не брошу тебя.

— В том-то и беда. Тебя нет.

Кровать взбрыкнула в последний раз, и Рона не стало. Не стало палатки, не стало светильника.

Серенький утренний свет втекал в окно, и Гермиона сидела на полу номера. Над ней возвышался Снейп в распахнутом халате и с нечитаемым выражением лица.

— Вам опять снился сон, — констатировал он. — Что вы видели?

— Его, — ответила Гермиона. Она попыталась встать, но запуталась в одеяле, крепко обвившем лодыжки. — Мне пора.

— Куда вы собрались? — спросил он, пока она швыряла в рюкзак сумочку, блокнот и телефон.

— В Нору. Я хочу найти его и привезти сюда. Северус… — Голос её сорвался, а Снейп, задрожав, растёкся в поле зрения большим тёмным маслянистым пятном. — Я хочу найти Рона.

Поездка была мучительно долгой. Гермиона, хоть и не любившая летать и всякий раз уговаривавшая родителей ехать автомобилем даже на лыжный курорт во Францию, не могла смириться, что из одной точки в другую, между которыми на карте лишь пара дюймов, нужно добираться двумя поездами и тремя автобусами, потратив несколько невозвратимых часов своей жизни. Быстрее, наверное, самой изобрести телепортацию.

Но это не имело значения. Не тогда, когда за плечами рюкзак, погода стоит прекрасная, а до места, где на карте отмечена Нора, всего четыре мили пешком.

Гермиона еле дождалась нужной остановки. Последние несколько миль в автобусе от страха и волнения у неё пересохло во рту. Она впервые пожалела, что не взяла прописанные ей лекарства: они помогли бы успокоиться и держать эмоции в узде.

А ведь это только сон: двухъярусная кровать, и он — рядом, тёплая ладонь на лбу. Гнев, печаль и облегчение — вот, чувства, вызванные его присутствием. И до сих пор Гермиона ощущала влажность его руки, слышала звук его дыхания и то, как её имя рождается у него на губах, невнятное в начале и конце, потому что он знал её достаточно близко и понимал, насколько безразлично ей на самом деле, как имя это звучит, пока он произносит его с чувством.

Гермиону так и распирало выложить каждому встречному, куда она направляется и зачем. Водитель автобуса оглядел её с ног до головы — не похотливо, но, видимо, желая убедиться, что она молода, здорова и не тащит за собой тележку из супермаркета, — и спросил:

— Что вас сюда занесло?

— Собираюсь кое с кем увидеться, — ответила она и, не сумев удержать в себе радостное предвкушение, добавила: — С Роном!

— А, приятель, значит, — сказал водитель. Разочарованно — как хотелось бы думать польстившей себе Гермионе.

— Да, — подтвердила она, вдруг осознав, что это более чем правда.

— Два пятьдесят за проезд. — Водитель протянул за мелочью ладонь.

Когда Гермиона высаживалась, он даже пожелал ей удачи, будто знал, что удача ей очень нужна.

На холмах были выгоны, и пасущиеся овцы то возникали в проломах каменных изгородей, то брели по узкой дороге. Они пугались Гермионы, стоило ей выйти из-за поворота или неожиданно показаться над забором. Встревоженное блеянье и топот копыт отчего-то успокаивали, заставляли расслабиться. Казалось, убегающие животные забирают с собой её демонов, уводят страх, рассеивают опасения в том, что она снова погналась за обманчивым сном.

— Рон, — вслух произносила она, смакуя имя, вслушиваясь в его звучание, меняя интонацию, проверяя, с какой теплотой она сможет его сказать.

С прошлой ночи образ Рона глубоко отпечатался в памяти: медные веснушки, огонь волос — то, что Гермиона, начиная со своего восемнадцатилетия, искала в каждом парне, с которым встречалась. Только Рон оказался ещё более привлекательным. От одного его имени — а не только от непривычки к быстрой ходьбе — сердце с каждым шагом билось чаще.

Он — кто-то важный, это совершенно точно. Кто-то, кого Гермиона ненавидела и оплакивала. Кто-то, кого ей так болезненно недоставало.

После пробуждения эмоции из сна поблекли, но произведённое Роном впечатление не утратило яркости, как и его облик. Мысли о нём сводили с ума, а сам он делался всё объёмнее, живее, будто хорошо прописанный книжный персонаж. Его слова не давали подсказок, но он был там, с Гермионой, и это куда громче говорило о его истинных намерениях.

И, будто книжный персонаж, он мог оказаться выдумкой.

Нет, подумала Гермиона — отчаянно, с рвущимся на части сердцем. Рон должен быть настоящим! Она не знала, что ей делать, если его не существует. Если ничего из этого не существует.

Шесть лет ушло только на то, чтобы вспомнить имя. И его носителя она теперь отпускать не собиралась.

Утро перетекло в начало полудня. Чем ближе подходила Гермиона к месту, отмеченному на карте, тем делалась спокойней. Сердцебиение замедлилось, наверное, до предела, когда показался сад с рядами обнажённых яблонь за каменной оградой. На память пришло что-то странное, небывалое. Вот Гермиона лежит под сенью зеленых ветвей и читает. Она ещё ребёнок, и рядом с нею — друзья, заставляющие её смеяться, хоть их лиц не различить. Она отмахивается от мяча и приглашения сыграть. Под предводительством Косолапки она охотится на садовых вредителей. Родители её друзей машут на прощанье, а впереди ожидают приключения — забавная мизансцена в духе Энид Блайтон, слишком радужная, чтобы оказаться настоящим воспоминанием.

— Рон, — с удовольствием повторила она, входя в садовые ворота Норы.

* * *

— Боже, вот и вы! — вбегая с удивительной прытью в прихожую и поправляя на носу очки, вскричала миссис Джонс; за нею семенил её пёс.

— Вы не знаете, она… Моя подруга вернулась? — спросил Снейп.

Разуваясь нога об ногу, он боялся упасть.

— Нет, не вернулась, — ответила миссис Джонс, полезла в карман и достала оттуда карточку. — К вам приходили и оставили для вас. — Держа карточку между большим и указательным пальцами, она вручила её Снейпу.

Тот взял карточку и, взглянув, изогнул бровь.

— Это карточка вашей гостиницы, — сказал он.

— На обороте, переверните.

Снейп послушался.

— Номер телефона, — сухо заметил он.

— Вежливый юноша, — докладывала миссис Джонс. — Очень красивый. Примерно одних лет с вашей подругой. Чёрный. Сейчас можно так говорить — чёрный?

— Чего он хотел? — спросил Снейп, проигнорировав вопрос.

— Сказал, поговорить с вами.

— Он что-то продаёт?

— Ничего, что я бы увидела, — пожала плечами она и замолчала. Потом, поведя носом, принюхалась, как идущая по следу охотничья собака. — Вы пили?

— Выходил проветриться, — сказал он, надеясь, что говорит внятно.

Обслуживающий персонал паба Мрачной Лощины сегодня был куда дружелюбнее и гораздо щедрее на эль. Барменша даже разбудила Снейпа, умудрившегося заснуть у стены на остановке, иначе он пропустил бы последний обратный автобус.

Иных плодов день не принёс.

— Хорошо провели время? — осведомилась миссис Джонс и снова не получила ответа.

— Он не назвался? — Снейп крепко сжал карточку в пальцах.

— Знаете, не помню, — косо улыбнулась она сомкнутыми губами. Пёс у ног требовательно заскулил. — Старость не радость, — пожаловалась она Снейпу и жестом успокоила собаку. — Сейчас я просто ходячая открывалка для собачьих консервов.

Она удалилась в кухню, а пёс, цокая когтями по полу, обогнал её на полпути.

Снейп посмотрел на карточку со следами, оставленными его пальцами на картоне, снял трубку с телефонного аппарата в прихожей и медленно набрал номер.

* * *

— Повидались с ним? — Водитель, с отработанным безразличием взявший и погасивший билет, был тот же.

— Да, — ответила Гермиона.

— А недолго вы.

Гермиона устроилась в конце салона, на любимом месте Снейпа. Она едва чувствовала под собой сиденье. Ног она тоже не чувствовала — ни боли от мозолей, ни ноющих мышц, — хоть и прошагала пешком восемь миль.

Водитель закрыл двери, и автобус поехал, а она, как Снейп, склонила голову к запотевшему стеклу и слышала лишь глухой звук собственного дыхания.

Что она ожидала найти? Название — Нора — рождало разные предположения. Это могло быть жилищем хоббита с круглой зеленой дверью, за которой — бунгало с низким сводом. Или, если допустить странную мысль, что-то похожее на старую пивоварню, в какие родители, выбираясь за город, водили Гермиону: тесное и несуразное сооружение, постепенно, когда переставало хватать свободного пространства, прираставшее пристройками вверх и вширь.

Ожидала она и того, что в этом самом автобусе — если, конечно, она решит возвращаться, а не переедет навсегда в Нору, чтобы жить с людьми, знающими её, понимающими, которые хотят быть с нею — Рон сидел бы сейчас рядом, и его голос воскрешал бы воспоминания, восполнял потери. Потом Гермиона привела бы его в гостиничный номер, где заставила бы рассказать ей и Снейпу обо всём. И тогда она бы сбросила тяжкую ношу, и шелуха неправильности слетела бы с мира, и осталось бы только самое чистое, самое правильное, самое доброе.

Не сбылось…

Потому что Рона не было.

Рона нигде не было.

И не было никакой Норы — ни неказистой, ни наоборот. За воротами Гермиона увидела коровник, старый каменный хлев, используемый под склад, и недавно построенное Гнездо Горностая — дом двух негостеприимных сельхозрабочих. Оба владели английским в объёме, достаточном для объяснения, что, во-первых, никакого Рона тут отродясь не живало, и, во-вторых, что ей лучше свалить на хрен с их земли.

Да и чёртов водитель автобуса, казалось — пусть даже только казалось, — ожидал увидеть свою пассажирку с резиновым мужиком под мышкой.

«Господи, что же скажет Снейп?» — несчастно думала Гермиона, пересаживаясь из автобуса в автобус, а из него — на поезд, и безуспешно гнала неотвязную мысль.

Он, как и родители, сдаст её врачам.

Он отречётся от неё.

Он назовёт её сумасшедшей в прямом смысле.

В Бристоле она от досады пнула урну. Урна, прикрученная к тротуару, устояла, зато стопа у Гермионы остаток обратного пути ныла, но ей было всё равно. Плевать, даже если бы ногу переехали.

Когда она добралась до гостиницы, стемнело. Над крыльцом горели лампы, а в доме — нет. Отпирая парадную дверь, Гермиона гремела ключами так, что в ушах звенело, но в прихожую никто не вышел.

Она оставила обувь у двери, поднялась по лестнице, ставя ушибленную ступню на ребро, чтобы пропитавшая носок кровь не запачкала ковёр.

Из-под двери номера пробивалась полоска света.

Сглотнув пересохшим ртом, Гермиона нерешительно коснулась дверной ручки.

Но Снейп опередил её.

— Мне показалось, я услышал ваши шаги на лестнице, — резко распахнув дверь, сказал он. Однако не поинтересовался, одна ли Гермиона. Вообще ничего не спросил. — Тут кое-кто желает вас видеть.

Он отступил из проёма и сделал приглашающий жест, но она не сдвинулась с места, заглядывая в номер. На полу были разбросаны украденные из библиотеки книги: одни — раскрыты на случайных страницах, другие — кантами или корешками прислонены к мебели. У окна, неясно освещённый тусклым светом ночника, стоял молодой человек.

— Гермиона, — произнёс он и степенно кивнул.

— Нет! — воскликнула Гермиона и бросилась бежать, не дав Дину Томасу прибавить ни слова, чтобы её остановить.

Впервые написав Гермионе за несколько дней до её двадцатидвухлетия, Дин не представился. Неделю она не замечала ожидавшее её личное сообщение, полученное, когда она пряталась от мира в своей комнате, а отец громко пел внизу, занятый именинным тортом с заказанными виновницей торжества двойным шоколадом и шоколадными завитушками. Гермиона и не подозревала, что функция личных сообщений вообще имеется у сайта, который выглядел, будто кто-то соединил полузабытые строки кодов в стиле веб-дизайна середины девяностых. Но наконец она обратила внимание на помигивающий жёлтый текст среди прочего помигивающего текста: значит, кто-то на её форуме «О мифах и магии Британских островов» посчитал её достаточно вменяемой, чтобы пообщаться.

Сообщение содержало единственное слово: «Привет».

Ник пользователя — ВестХэмФан. Некто, с кем Гермиона переругивалась в нескольких ветках по поводу основополагающего канона легенд Артурианы. Она ещё подумала тогда, что он какой-то дурачок, и все его познания о британских мифах, вероятно, были почерпнуты из высокобюджетных голливудских фильмов. Об этом она ему писать не стала, не опускаясь до жестокости, несмотря даже на предоставляемую Сетью анонимность.

Потому, озадаченная, написала ему: «Привет».

Пару дней спустя пришло новое сообщение: «Привет, просто подумал, вдруг ты хочешь поболтать. Меня зовут Дин :)».

Смайлик, отметила Гермиона. Понятно.

Целую неделю она размышляла, как ответить.

В следующие три месяца малосодержательные сообщения постепенно сделались теплее, ближе: у Дина было три сестры, он оставил школу в том же году, что и Гермиона, а живёт — всего в двух милях от её дома. В конце концов однажды он спросил: «Нам пора увидеться, не думаешь?».

Отваживалась Гермиона дней четырнадцать, пока не написала нерешительное «да» — строчными буквами.

Так они и встретились: в кафетерии ближайшего к дому Грейнджеров супермаркета «Сансбери» во время ежесубботнего визита за покупками. Сказав, что проверит спецпредложение на конфеты без сахара, Гермиона улизнула от матери в отделе сыров, и, усевшись за пластиковый столик кафетерия, почувствовала странное возбуждение. Она скрестила лодыжки, зажала кисти рук между коленями и принялась ждать. Кончики пальцев похолодели, ладони вспотели, а мозг, прошитый нервными импульсами, рождал панические мысли. Вдруг этот Дин извращенец, думала она против воли. Или убийца. Или…

— Гермиона?

Услышав своё имя, она вздрогнула. Оказалось, она не заметила его, хотя он подошёл к столику и махал ей.

— Дин, — выдавила она, радуясь, что его имя такое односложное: голос наверняка сломался бы на чём-то более длинном.

Встав, Гермиона улыбнулась и протянула руку для рукопожатия, раздумывая, обнять ли Дина, и решив в итоге не обнимать.

Он пожал её ладонь уверенно. И лицо его показалось дружелюбным. Удивительно точно он описал себя, но, даже стоя напротив, не переставал казаться ходячим ожившим подмигивающим смайликом.

Беседа сначала перемежалась неловкими паузами — точно как их сетевое общение. Гермиона догадывалась, что странно будет встретить кого-то из Интернета вживую. Но Дин и сам оказался таким же: странным. Очень вежливый, чего она совсем не ожидала после его сообщений на ветках общего форума, и чуть-чуть зажатый, словно что-то утаивающий.

— Ну так что, — наконец сказал он, когда Гермиона допила чай и заметила мать, с измождённым видом разгружавшую тележку у дальней кассы. Дину пришлось негромко и смущённо рассмеяться, привлекая внимание снова к себе. — Ты вроде как сечёшь в этом во всём, ага?

— Во всём чём? — не поняла Гермиона.

— Мифы всякие там и история.

Она недоумённо покосилась на него:

— А ты сам…

— Ага. — Он снова рассмеялся. — Просто я не по этой части.

— Не по какой части? Не из тех, кто встречается в реале?

— Не из тех, кто общается на форумах, — объяснил он. — Не знаю даже, почему всем этим интересуюсь. Просто интересуюсь.

— Я тоже, — призналась Гермиона и ощутила невесомое и неясное тепло в груди.

Через несколько минут им пришлось наспех попрощаться. С одной стороны, ей стало легче от того, что уже пора уходить; с другой — малая и чрезвычайно странная часть её противилась, потому что считала, будто Дин забыл о чём-то рассказать.

Смущаясь, Гермиона согласилась дать свой номер совершенно ошарашенному её согласием Дину.

В доме Грейнджеров Дин стал завсегдатаем недели две спустя. Родителям Гермионы, которые не знали об обстоятельствах этого знакомства, он понравился. Отец ненавязчиво намекал на походы вдвоём в кино или пообедать вместо того, чтобы она и Дин постоянно сидели наверху в её комнате с нарочно незапертой дверью — доказательством, что они просто друзья. И чем настойчивей Гермиона заверяла родителей в отсутствии взаимного влечения — которого и в самом деле не было, хотя Дин, по её очень глубокому убеждению, хорошо выглядел — и несовпадении романтических интересов, тем чаще улыбалась мать и фыркала:

— Конечно, ничего нет — он же не рыжий.

Проводя вместе много времени, они однако же говорили мало. У них не было ничего общего, кроме единственной точки соприкосновения. Дин всей душой болел за футбол — вероятно, восемьдесят процентов его гардероба составляли вещи бордового цвета Вест Хэма* — и не любил кошек. Когда Гермиона настаивала, что Косолапка не просто кошка, он весьма учтиво соглашался признать ту самой любимой из кошек, если бы любил этих животных.

За пару месяцев частых встреч Гермиона не единожды задумывалась, отчего так происходит и в итоге не выдержала:

— Дин, зачем ты приходишь?

— Мне уйти? — растерянно спросил он, застигнутый врасплох.

— Нет, — поспешила ответить она. — Я имею в виду… я не твоя девушка. И мы ничего, надо сказать, не делаем действительно вместе. Не понимаю…

— Да, но просто… — Он, сидя по-турецки на её кровати обутым, вдруг посерьёзнел. — Гермиона, ты знаешь, почему я тут.

— Потому что это кажется правильным, — тихо признала она.

— Ага. Не потому, что я волочусь за тобой. Только без обид. Ничего такого…

— Ясно, да, — быстро вставила Гермиона, заливаясь румянцем. — Ты мне тоже не нравишься в этом смысле.

— Вот и хорошо, — сказал Дин. — Значит, ты понимаешь, о чём я.

Она скручивала нижний край футболки, ненавидя себя за признание.

— Да, думаю, что понимаю.

На том они и порешили, после чего общение начало давать плоды. Она и Дин вместе читали, обменивались заметками. Именно он нашёл в себе храбрость озвучить догадку, нелепое предположение, которое Гермиона с тех пор хранила, точно знак принадлежности к тайному обществу: магия существует, просто её невозможно увидеть.

Сперва это вызвало злую насмешку, но после бессонной ночи Гермиона пришла к тому же выводу. Дин оказался совершенно прав.

Тем горшую боль причинило его предательство.

И вот он снова, годы спустя, здесь. В её номере, у леса Дина. Со Снейпом. С тем, кому теперь, когда Дин рядом, можно было повесить на шею табличку «Я — твоя замена», и для понимания этого хватило краткого мига, пока Гермиона не убежала.

При нормальных обстоятельствах она бы не убежала. Но день выдался не нормальным. Господи, а она-то надеялась столько всего успеть по возвращении в гостиницу: поспать, поесть, порыдать до полного изнеможения, возможно, даже упросить Снейпа обнять её — если он будет к такому расположен, в чём она сомневалась. Однако несомненно Гермиона не ожидала визита Дина, явившегося напомнить, что она действительно и безвозвратно распрощалась с разумом. Привет, словно бы говорило само его присутствие, я здесь, чтобы ты уверилась в своём сумасшествии; и жениха своего ты выдумала, но я пекусь о твоей безопасности, ведь ты явно не в себе, поэтому твои родители, которых пришлось вызвать, приедут через час… в общем, добро пожаловать в психушку… опять.

Гермиона с силой сжала кулаки. Чёртов предатель Дин!

Снейп нашёл её на скамье в саду на заднем дворе, хотя неизвестно, можно ли постояльцам бывать тут, откуда открывался чудный в лазурном сиянии вид на миссис Джонс. Та развалилась на диване в гостиной, освещённая телевизором, но область между полами её распахнувшегося халата милосердно оставалась затемнённой.

— Не уверен, что вам можно находиться тут, — сказал Снейп, почти невидимый, когда б не облачко пара от его дыхания, голубое в свете телеэкрана миссис Джонс. Наверное, он тоже посмотрел на старуху, потом решительно отвернулся. — Вам совершенно точно находиться тут нельзя.

— Могли бы и спросить меня, прежде чем впускать его.

— Нет, не мог, потому что вы отключили свой телефон. И если соизволите вернуться со мной в номер, то сможете объяснить…

— Нечего объяснять, профессор! — выпалила Гермиона. Снейп отшатнулся, и она о своей резкости пожалела, но недостаточно, чтобы извиняться. — Что он сказал вам? Как он нас нашёл?

— Значит, вы с ним всё же знакомы, — с облегчением произнёс он.

— Что он сказал вам?

— Сказал, вы с ним друзья.

— Были друзьями.

— Он сказал, что друзья, — повторил Снейп. — И что вы перестали общаться с ним после того, как попали…

Он замолчал. Оба они оцепенели, заметив, что миссис Джонс поднялась с дивана. Она встала за раздвижной стеклянной дверью и посмотрела прямо на них, затаивших дыхание, будто она могла услышать, как они дышат, и задала бы им взбучку, застукав в саду.

Но вот миссис Джонс хлопнула глазами, отступила на шаг, почесала бедро и развернулась, собираясь выйти из гостиной. Когда она скрылась в коридоре, Гермиона и Снейп облегчённо выдохнули.

— Он сказал, — продолжил Снейп шёпотом, — что вы перестали общаться с ним после того, как попали в больницу.

— А он не сказал, почему я туда попала? — прошипела Гермиона.

— По его словам… — он осёкся. В дальнем коридоре погасла лампа, и во тьму погрузился весь дом, кроме их номера, из окна которого лился жёлтый свет. — По его словам, вы собирались навредить себе.

— Это то, что он сказал моим родителям.

— А вы не собирались?

Ответа не последовало.

— Вы замёрзли, пойдёмте в дом, — предложил Снейп.

Гермионе почудилось, что он протянул ей руку. Было слишком темно, и она не знала этого наверняка, но решила отказаться в любом случае.

— Не пойду, пока там он.

— Одно неверное движение — и он отправится восвояси, — пообещал Снейп.

Она всё равно не хотела возвращаться.

Снейп ждал — молча и не шевелясь. Казалось, его и нет на лужайке.

— Я устала, — сказала Гермиона.

— Значит, он скоро уйдёт независимо от его поведения.

Зайдя в номер, она ощетинилась: Дин сидел на её кровати. Он опирался подбородком о сцепленные в замок руки. На Гермиону посмотрел снизу вверх и бочком переместился в кресло у стены.

Гермиона осталась на ногах.

— Ты следил за мной? — потребовала она ответа.

— Нет, — сказал Дин.

— Тогда как ты нашёл меня?

Дин промолчал.

Она замерла, вдруг почувствовав, как плечо сжали длинные пальцы. У неё захватило дух от трепета, вызванного попыткой Снейпа выразить солидарность. Если, конечно, это не было попыткой сдержать Гермиону.

— Дин, зачем ты здесь? — спросила она.

— Я за тобой не следил, — упёрся он.

Он ничего не объяснил. Гермиона втянула воздух сквозь зубы и ждала, а Дин лишь сучил ногами по ковру, ёрзал в кресле и не отрывал взгляд от его потёртой обивки.

— Видел тебя на вокзале, — наконец признался он.

— И сел в поезд вместе с нами.

— Нет. Оказался в очереди за тобой. Услышал, как ты купила билеты. — Он поскрёб голову, ероша короткие чёрные волосы. — Пришлось обзвонить все местные работающие гостиницы, чтобы разыскать тебя. Не один день ушёл.

— Ах, прости, пожалуйста, что доставила неудобства, — съязвила она.

— Твои родители тебя ищут, — сказал Дин, словно не замечая её озлобленности. Он порывисто встал, схватил свой рюкзак и вытащил из переднего кармана экземпляр «Дейли Стар». Он поднял газету, расправил, ровняя пальцами, страницу. С разворота на Гермиону глянуло её собственное лицо. — И полиция тоже.

Рука Снейпа на её плече напряглась.

— Я писала маме сообщения, — сдерживая дрожь в голосе, сказала Гермиона.

— И когда перестала? — укорил Дин. — Твоя мама сказала, что от тебя два дня не было вестей, а эти два дня давно прошли.

— Значит, ты собираешься сопроводить меня домой?

Он сложил газету, перегнув страницу с портретом в ширину, и спрятал обратно в рюкзак, потом долго и сосредоточенно возился с молнией, и Гермиона не выдержала:

— Дин?

Снейп, наконец отпустив её плечо, принялся собирать разбросанные книги.

— Я всё понял, — заговорил вновь Дин. — Понял, что не пускает нас к ним. Или туда. Или к этому, неважно чему. Мы не такие, какими должны быть.

— И какими мы должны быть? — Ей внезапно сделалось не по себе, а к щекам прилил жар.

Дин часто задышал; лицо его приобрело оттенок его же винно-красной вестхэмовской толстовки, а глаза сделались пустыми.

— Мёртвыми, — ответил он.

Гермиона бросила взгляд на Снейпа, но тот, поглощённый сбором книг, вероятно, не услышал Дина.

— Мёртвыми? — переспросила она тонко, высоко.

— То есть это не так, как оно звучит, — продолжал Дин. — Это место — неправильное, Гермиона. Не мы неправильные, а мир, где мы находимся. Чтобы он стал правильным, мы должны умереть.

— Он и вам такое говорил? — обратилась Гермиона к Снейпу, и он ответил выразительным взглядом.

Вот почему он не выгнал Дина, догадалась она.

— Дин, а твоя семья знает, где ты?

— Ты меня вообще слушала? — бросил он с горечью.

— Извини, всё правильно. — Гермиона старалась говорить медленно, осторожно. — Ладно, ты помнишь, что сказал, когда… — она не осмелилась закончить: «донёс на меня». — Помнишь, почему рассказал моим родителям, чем мы занимаемся? Ты сказал, что поступил так, чтобы я не смогла снова навредить себе.

— И в чём связь? — спросил Дин.

— Я…

— Неужели ты не понимаешь?.. — перебил он, стискивая кулаки и всё больше багровея.

Гермиона силилась понять, но, по правде, не знала, хочет ли понимать.

— Мёртвыми, значит, — поспешила сказать она, уже не злясь, и безвольно опустилась на кровать рядом с креслом. Она схватилась за подлокотник, словно этим могла остановить затяжное падение Дина в бездну безумия, остановить его самого от распада. — Значит, ты думаешь, что нам уготовано особое посмертие?

— Не знаю! — прохрипел Дин. — Да!

— Значит, чтобы проверить и понять, придётся умереть.

— Гермиона, — остерёг её Снейп.

— Говорю же, что не знаю, — вздохнул Дин.

Гермиона взяла его пятерню, распяленную на колене, в свою ладонь и легонько сжала:

— Тебе об этом кто-то сказал?

— Нет. Я сам догадался.

— Как?

— Много думал. — Он опять сжал кулаки, и Гермионе пришлось отпустить его пальцы, чтобы он не сломал её собственные. — И читал. И всё такое. Просто… это же очевидно, нет?

Она моргнула:

— Нет, не очевидно.

— Но ведь… — Дин, потерянный, провёл ладонью по волосам. — Просто так оно имеет смысл. Мы ведь застряли в этом чёртовом мире, где одни магглы…

— Как вы сказали? — вмешался Снейп.

— Что? — Дин его не понял.

— Что это за слово вы сейчас сказали?

— Магглы, — повторил Дин. — А что? — Он заметил обеспокоенные выражения лиц Гермионы и Снейпа. — Что не так-то?

— Что означает «магглы»? — допытывалась Гермиона.

— Не знаю. Просто… — Он ошеломлённо заморгал, заметив её ладонь на своём колене, и отпрянул: — Что ты делаешь?!

Гермиона с виноватым видом убрала руку.

— Я испугалась, что…

— Я о другом. Зачем ты хочешь, чтобы я в себе сомневался? Ты, которая… Из всех людей ты…

— А ещё что, Дин? — Она наклонилась к нему. — О чём ещё ты думал?

Он наконец встретился с ней взглядами. У него покраснели глаза, а вокруг них залегли лиловые тени. Откинувшись на спинку кресла, он продолжительно вздохнул.

— Устал я, — пробормотал он.

— Может… — начала Гермиона, но Дин перебил:

— От всего этого. От того, что никто меня не понимает. От попыток жить здесь. Не получается. — Он поперхнулся приглушённым всхлипом. — Я не могу.

Снейп и Гермиона обеспокоенно посмотрели друг на друга.

— Оставайся-ка ты здесь на ночь, — повернулась она к Дину и краем глаза заметила, как Снейп одобрительно кивнул. — Уже поздно. А утром поговорим.

Она подтолкнула его к кровати Снейпа. Раздеться Дин не согласился, но удалось стянуть с него толстовку — он остался в футболке с длинными рукавами и джинсах — и уговорить укрыться покрывалом. Когда его глаза закрылись и дыхание выровнялось, Гермиона и Снейп вышли в коридор и тихо притворили дверь.

Шёпотом Снейп спросил:

— У вас есть его домашний номер?

— На мобильном записан, — ответила Гермиона и вздохнула. — Кто будет звонить его матери, вы или я? — Выражения его лица она в темноте не видела, но молчание было красноречивей. — Хорошо, — сдалась она, опёрлась на перила и крепко взялась за них. — Пожелайте мне удачи.

* * *

В три часа ночи за Дином приехала сестра. Встретили её Гермиона и Снейп на подъездной дорожке. Оба измученные, с помятыми лицами: спали на кровати Гермионы по очереди, урывками. В номере они намеренно не говорили друг другу ни слова — в большей степени чтобы не разбудить Дина, но отчасти и потому, что избегали взаимных признаний. Некоторые беседы, решили они по обоюдному молчаливому согласию, гуманнее вести при свете дня.

Первым делом Анита Томас извинилась.

— Мне очень жаль, — сказала она, движением бедра захлопывая дверцу машины. — Чёртов идиотина. Пропал несколько дней назад. Мама так волновалась.

— Спасибо, что приехали за ним, — тихо поблагодарила Гермиона.

Сердце стучало с перебоями. Предыдущие несколько часов она почти не спала, не сумев отключить мозги, и, поддавшись паранойе, слышала то звук крадущихся шагов Дина по паркету, то скрип открываемого окна, то стон подоконника под весом тела…

— Это я не доглядела, — сокрушалась Анита с виноватой улыбкой. — Я же медсестра в психиатрической лечебнице. Пока на стажировке, правда… — Звякнув ключами, она поискала что-то в безлунных небесах, и при свете датчика движения белки её глаз показались флуоресцирующими. — Ну и где это несчастье?

— Спит, — ответила Гермиона. — Я… Он, боюсь, вам не обрадуется.

Улыбка Аниты увяла:

— Значит, он снова за своё.

— Снова? Я…

Гермиону мягко прервал Снейп:

— Нам показалось, ваш брат проявляет некоторую… склонность к суициду.

Несколько секунд Анита переводила взгляд с него на Гермиону и обратно, а та переминалась с ноги на ногу в ритме, заданном миганием светодиода.

— Только не снова, — выдохнула Анита.

— То есть раньше такое случалось? — спросила у неё Гермиона и с тревогой посмотрела на Снейпа.

— Пять месяцев назад. Мы надеялись, ему лучше. Вот чёрт!

— Он не говорил, — сказала Гермиона.

— Да, он об этом помалкивает. — Анита махнула рукой. — Ладно, чего тянуть, — она жестом указала на тёмный дом.

Гермиона вздрогнула, поражённая догадкой, что эта женщина — моложе неё, а выглядит ужасно уставшей. Неужели и её, Гермионы, отец с матерью кажутся другим людям такими же? И такое же измученное уныние искажает лица родителей, когда кто-нибудь осмеливается спросить их о сумасшедшей бедняжке-дочери?

Анита нажала кнопку на брелоке. Мигнули фары.

— Ведите, — сказала она. — И да возблагодарим Бога за автомобильный детский замок.

* * *

Хотя Гермиона и Снейп так и не легли спать, но завтрак пропустили. Тревога немного утихла, и они начали собирать вещи. Сосредоточенные, погружённые каждый в свои мысли, двигались они по комнате.

Снейп тщательно расправил простыни, чтобы на матрасе не осталось ни следа Дина. Однако Гермиона всё равно не могла перестать ходить на цыпочках, словно тот так и не уехал.

Потом они занялись ключами от номера: отцепляли их от брелоков. И только тогда Гермиона призналась:

— Я его не нашла.

Снейп, сидя у окна, безуспешно пытался разъять кольцо для ключей. Он молчал.

Она сочла необходимым уточнить:

— Не нашла Рона. Его там не было. Его не существует.

— И что же тогда там было? — спросил Снейп без выражения, просто озвучивая вопрос.

— Ферма, — ответила она. — Гнездо Горностая. И пара нелюбезных выходцев из Восточной Европы.

Снейп издал неопределённый звук, а Гермиона опустилась на край его кровати.

— Такие дела, — сказала она. — Вот кем мы станем, если продолжим.

Бедный Дин!

— Пожалуй, — медленно заговорил Снейп и, терзая брелок, высунул кончик языка между губами, — вы правы.

— И родители меня ищут.

— Совершенно верно, мисс Грейнджер.

— Мне стоит вернуться домой.

— Стоит.

Гермиона заломила руки и уставилась на исчерченные линиями рёбра ладоней.

— Могли бы попытаться быть более убедительным.

Он с тихим торжествующим возгласом отцепил от связки и положил на прикроватный столик ключ.

— А так, — продолжила Гермиона, — мне кажется, вы хотите, чтобы это стало исключительно моим решением.

— Мне совершенно точно следовало бы быть более убедительным, — согласился Снейп.

— И что вас останавливает?

— Как, говорите, называлось то место? Которое оказалось не Норой.

— Гнездо Горностая, — глотая слёзы, повторила Гермиона.

— В Мрачной Лощине… — Снейп, поднявшись, перегнулся через Гермиону и взял со своей кровати книгу, потом снова сел. — Помните, тот дом — со змеёй на чердаке? Дом Бэгшот — так он назывался.

— И что? — отмахнулась Гермиона, не в настроении играть в игры, особенно потому, что теперь вела не она.

Снейп протянул ей библиотечную книгу «Магия, история мифов», большим пальцем подчёркивая фамилию автора.

— Бэгшот, — прочитала Гермиона, вглядевшись.

— Батильда Бэгшот, — уточнил Снейп. — Вероятно, это был её дом. Она могла жить в Мрачной Лощине.

— Совпадение.

— Мне не хочется это признавать, но, похоже, совпадений впечатляюще много.

Схватив с кровати подушку, Гермиона крепко обняла её.

— Гермиона, — приглушённо, вкрадчивым голосом заговорил Снейп, будто на цыпочках хотел пробраться к ней в голову, охватить все сомнения и унести прочь. А Гермиона боялась моргнуть, потому что не хотела под закрытыми веками снова увидеть, как Дин смотрит на неё налитыми кровью глазами. — Горностай, — он повертел кольцо для ключей в пальцах, — никого вам не напоминает?

— Горностай? Не знаю. — Синтетическая ткань сминалась в судорожной хватке. — Кажется, он похож на ласку.

Последнее слово повисло между ними. Снейп нарочно молчал.

— Ласка… Уизли*! — на выдохе исторгла Гермиона. Руки ослабели и отпустили подушку. — Рон Уизли.

— Вы всё ещё хотите вернуться домой?

Гермиона не ответила, смаргивая накатившие слёзы.

Снейп взял со стола атлас и раскрыл, зашелестел страницами. Сквозь слёзную муть показалось, что он улыбается.

— Итак, мисс Грейнджер, скажите-ка мне, куда же мы отправимся дальше?

*Шекспир У. «Король Лир», акт 3, сцена 4, (пер. Щепкиной-Куперник Т.Л.).

*Футбольный клуб «Вест Хэм Юнайтед».

*Weasel (англ.) — ласка.

В поезд до Уилтшира Гермиона села не целиком. Северус Снейп мог бы поклясться, что часть её осталась в гостинице: чувства, сожаления и мысли о Дине.

Но не только эта потеря беспокоила её. Она определённо волновалась из-за опубликованного в «Дейли Стар» снимка — возможно, разозлившись оттого ещё, что на фотографии она запечатлена широко улыбающейся, и крупные передние зубы сразу притягивали взгляд, — и напечатанной там же родительской мольбы вернуться домой.

Потому Гермиона надела вязаную шапку Снейпа, заправив под неё косу, и очки с толстой оправой, наличие которых стало для него неожиданностью. Таким образом она скрыла свои наиболее броские и восхитительные приметы: занявшие на фото большую часть волосы и выразительные яркие глаза.

Конечно, теперь никто не узнал бы её, покидающую лес Дина и отбывающую на восток.

Да и оставшуюся часть Гермионы — той Гермионы, что можно увлечь разговором или пригласить на короткий променад, — было не разглядеть за поглотившей её внимание книгой Батильды Бэгшот.

Время от времени Снейп спрашивал, нашла ли Гермиона что-либо значимое, но та в ответ качала головой. Контролёру пришлось дважды потребовать у неё предъявить билет. Похоже, она даже не заметила ненавидимый ею портрет на первой странице «Дейли Мейл» и в «Телеграф», экземпляры которых то и дело разворачивали редкие попутчики, садившиеся напротив. Снейп её внимания к этому не привлекал, нарочно уставившись в грязное вагонное окно и утешаясь, что его имя не появилось рядом с её. Пока. Он не был готов объясняться.

— Стоило позвонить заранее, — сказала Гермиона, когда они сошли с поезда, и ткнула пальцем в одну из двух отмеченных на вокзальной карте гостиниц с полупансионом. — Вдруг там не окажется свободных мест?

— Честно говоря, сейчас мне уже всё равно, — ответил Снейп, чувствуя, что тротуар уплывает из-под ног. И почему было не поспать по дороге в поезде? Но потом Гермиона поправила на носу очки, смахнула с лица выбившуюся вьющуюся прядь, и он вспомнил почему. — Даже угол дома выглядит уютным.

Она состроила рожицу:

— Нужно что-нибудь найти.

Но найти что-нибудь не вышло. В рождественские каникулы обе гостиницы оказались переполнены; в первой их направили во вторую, а во второй — наоборот.

— Мы согласны на всё! — взмолилась Гермиона. — Подойдёт и пещера!

Хозяйка гостиницы в задумчивости покусывала большой палец.

— Ох, я и забыла. Есть придорожный отель. Его недавно открыли. На большой кольцевой развязке.

Наконец, слава небесам, протащившись через весь городок пешком — поскольку Снейп отказался платить за такси, — удалось получить номер. В нём была только двуспальная кровать, но служащий за стойкой заверил, что её можно разделить на две односпальные, хоть и не взялся сделать это. Однако клиенты оказались непривередливыми: в комнате оба рухнули на соответствующие стороны кровати и немедленно уснули.

Только когда упорный солнечный луч прорвал обложную облачность, вторгся в номер и принудил зарыться в подушку, отчего дужка очков едва не очутилась в ухе, Гермиона проснулась.

Жуя губами, она села, как в тумане, растерянная и непонимающая, где находится. Потом услышала глубокий вздох с другой стороны кровати. Там спал Снейп, примостившись на самом краю, спиной к Гермионе. Его худое тело поверх покрывала напоминало островерхую горную гряду: сплошные кости под покровом одежды.

Гермиона сорвала очки и, щурясь, вгляделась в цифры прикроватных часов: четыре минуты первого.

— Северус, — тихо позвала она, почему-то смущаясь, и наклонилась подтянуть носки и обуться. — Нам пора. Закрытие в половине четвёртого.

Снейп во сне заворчал, шевельнулся и затих.

— Снейп!

Солнце снова скрылось за тучей, небо потемнело. Всего-то полдень, а словно подступили сумерки. Из окна открывалась чудная панорама дорожной развязки и окрестностей: по магистрали стелился туман, и огни проезжающих машин едва пробивались сквозь дымку.

— Мне холодно, — пробормотал Снейп, обхватывая бока. Он съёжился. Поджатые колени свешивались с кровати так, что он почти падал.

— Вы же спите поверх одеял, — сказала Гермиона. — Может, пойдём уже? Ну пожалуйста, прошу.

— Ладно, — согласился Снейп. И добавил — непонятно, в шутку или всерьёз: — Но платите вы.

Она заправила косу под присвоенную шапку.

— Другого я и не ожидала.

* * *

— Кое-кто из друзей моих родителей владеет такими домами, — сообщила Гермиона, изучая экскурсионную брошюру и водя пальцем по плану усадьбы. — Коллеги или старые университетские приятели. У них, правда, дома немного поменьше, но… Господи, ну и холодина тут, да?

С той минуты, как Гермиона купила билеты, Снейп не произнёс ни слова, лишь издав протестующий возглас, когда она прикрепила к его нагрудному карману наклейку Национально фонда*. От брошюры он тоже отказался и, похоже, вознамерился осмотреть окрестности и интерьер усадьбы Уловка*, засунув руки в карманы и скроив сердитую физиономию.

Поначалу Гермиона бодрилась, но вскоре и её настроение упало до угрюмости. Недосып мешал сконцентрироваться. Всего несколько часов назад она запихнула старого друга на заднее сидение машины его сестры, и воспоминания об этом тоже не способствовали собранности. А Снейп, ещё утром воодушевлявший, замкнулся. Он неосознанно кромсал на мелкие клочки автобусный билет — придётся опять покупать ему новый, — тревожась тем сильнее, чем ближе они подходили к усадьбе.

Сейчас, когда они отошли от киоска и миновали высокую ограду, дом предстал полностью. Снейп вдруг притормозил, и Гермиона лишь через несколько шагов заметила, что он отстал.

— Северус, что?..

Он застыл; руки вновь в карманах, а взгляд тёмных глаз устремлён на фасад дома.

Гермиона приблизилась, но Снейп её будто и не видел. Будто забыл, что она находится рядом. Он даже не заметил напугавшего её белого павлина, который неуклюже приземлился в нескольких шагах от них и исчез под оградой.

— Что случилось? — спросила Гермиона. — Вы бывали здесь прежде?

Снейп с усилием оторвал взгляд, моргнул, нахмурился. В итоге он посмотрел на неё тяжело и процедил:

— Не знаю.

— Вам может показаться, что бывали, — сказала она, оглядываясь через плечо.

Дом выглядел странным. Подобная недвижимость в этих краях влетает в копеечку — ах, если бы выражение было буквальным, — но Гермиона не принадлежала к числу тех, кого восхищают дорогущие загородные дворцы. Удивляла архитектура с многочисленными ромбовидными окнами и узкими остроконечными, точно клыки, фронтонами.

Солнце, вероятно, скрылось насовсем. Всё вокруг окрасилось в грифельно-серый цвет. Приходилось стараться, чтобы не стучать зубами.

— А вы бывали? — спросил Снейп, снова впиваясь взглядом в дом.

— Не думаю, — ответила Гермиона и отступила на шаг. — Пойдёмте. Экскурсия начинается через десять минут. — Она взялась за его рукав, потянула и добавила, словно потерпела бы отказ: — Прошу вас.

* * *

Дурное настроение распространялось, как зараза. Это — единственное объяснение, почему экскурсанты в группе, к которой присоединились он и Гермиона, все были угрюмыми и молчаливыми. Даже экскурсовод — мужчина с лицом яйцеобразным, красным и предрасположенным к веселью — нелюбезно, с кратчайшими пояснениями торопливо проходил комнату за комнатой и отказывался отвечать на вопросы.

Снейп покосился на Гермиону, когда она в третий раз подняла руку и, опять не добившись внимания экскурсовода, со вздохом опустила.

— Творится что-то странное, — прошептал Снейп, когда они с Гермионой чуть отстали от группы и шли друг за другом по узкому коридору, где громко и тревожно скрипел пол.

— Холодно, — снова пожаловалась Гермиона, поднимая воротник. У неё покраснели руки и потрескались костяшки пальцев.

— Думаю, я бывал здесь раньше.

— Вспомнили? — тоже шёпотом спросила она. — Когда вы здесь были?

— Не знаю. Просто всё выглядит знакомым.

Некоторое время Гермиона задумчиво молчала.

— Кажется, я понимаю, о чём вы, — сказала она.

Снейп нагнал группу в гостиной. Только через три минуты, в течение которых силился воспринять стремительный поток извергаемых гидом сухих фактов, он заметил, что Гермионы нет рядом. В гостиной, кроме него, находились пятеро экскурсантов да сурово застывший под вычурной хрустальной люстрой экскурсовод. Электрический свет не горел, и лица всех семерых освещались лишь мерцающими в бра свечами и отражались в хрустале, оконных стёклах, зеркале над камином.

— Гермиона! — шёпотом позвал Снейп, оглядываясь в темноту за спиной. У рта заклубился пар, повис в стылом воздухе драконьим выдохом. Прошла секунда, сердце забилось часто-часто, ладони вспотели и похолодели одновременно, кончики пальцев заледенели. — Гермиона! — снова позвал он — уже громче.

Он ожидал, что экскурсовод возмутится, но тот молчал. Молчали и в группе. Все стояли, дрожа, и смотрели, как смешивается с мраком дыхание.

Экскурсовод начал было что-то говорить, но осёкся и издал звук, пугающе похожий на сдавленный всхлип.

«В больнице я подружилась с одной девушкой, — рассказывала Снейпу Гермиона в поезде, везущем их к лесу Дина. Словно сто лет назад это было. — Она пыталась себя убить. Совсем юная, младше меня, наверное. Я попросила её объяснить, каково это — ощущать себя настолько подавленной, чтобы прибегать к таким мерам. И ещё спросила, правдивы ли распространённые поверья о чёрных тучах, чёрных псах и тому подобной чёрной ерунде».

Гермиона тогда улыбнулась и распахнула дневник на странице с изображением большого, тёмного, парящего и похожего на привидение пятна, яростно заштрихованного, так что под ним не видно было разлиновки. Снейп не хотел видеть рисунок ещё раз и отгородился, поставив локоть на столик.

«Она ответила, — продолжала Гермиона, — что это точно не животное. Это сущность. Похожая на человека. На злодея. Она нападает на тебя, хватает и держит так крепко, что невозможно вздохнуть. И начинаешь паниковать, потому что не можешь дышать и хочешь освободиться — освободиться любым способом. И пока она тебя держит, ты чувствуешь, как твоё сердце будто перестало биться и как все внутренности перетёрлись в затхлую слизь. И ты можешь вспомнить только худшие моменты в жизни и думаешь только о том, что ты никогда не была счастлива и никогда не будешь. Эта сущность — как прихвостень смерти. — Она опять улыбнулась. — В общем преподлейшая мерзость».

Снейп не знал, почему вспомнил тот разговор теперь, когда мерк свет, опускался холод, а Гермиона, кажется, растворилась в пространстве. Теперь, когда вокруг всё смолкло в ожидании чего-то неведомого и страшного.

И другой разговор припомнился ему, другой образ. Тогда Гермиона сидела по-турецки на одной из сдвинутых кроватей в номере гостиницы миссис Джонс и улыбалась ему, как делает часто. Вероятно, она всю жизнь копила эти улыбки, чтобы сейчас демонстрировать ему, доводя до безумия. Людей, смотревших на него с такой же теплотой, он мог бы пересчитать по пальцам на руке, и ещё бы остались незагнутые пальцы. И вот она... То есть она — была, а теперь её нет, и так холодно сделалось…

— Аварийное отключение отопления, — вдруг громко сказал Снейп, сам себе удивляясь. Ногтем он подцепил уголок наклейки Национального фонда — доказательства, что Гермиона, раз приклеила стикер к его пальто, существовала в самом деле. И что её ладонь лежала у него на груди. — Неисправность электросети. Боюсь, вам надлежит для вашей безопасности проследовать к ближайшему выходу. И без паники, если можно.

— А вы? — Экскурсовод оправился от внезапного испуга; его лицо ожесточилось, а круглые щёки в бликах свечей налились краснотой.

— Служба ремонта, — неубедительно солгал Снейп, но остальным либо было наплевать, либо они и сами мечтали уйти.

Вскоре вся группа, за исключением его, вышла прочь, и он мог наконец искать Гермиону.

Звук его шагов гулко отдавался в похожей на пещеру комнате. Вокруг ненакрытого стола — двадцать пустых стульев. В трепетном свете мягко сияли полированные поверхности мебели и каминной полки. На мгновенье в центре стола мелькнуло отражение зелёной вспышки и чьих-то глаз, сначала наполненных страхом, потом — стекленеющих. Всё внутри сжалось, сердце упало.

— Гер-ми-о-на! — крикнул он надсадно, по частям.

В ответ донёсся грохот, потом шарканье, начало фразы: «Северус, я…». Он обернулся и увидел Гермиону у дверного проёма, через который прошли экскурсанты. Руки её висели плетьми, выражение лица скрывали тени, а в стёклах очков отражались язычки свечей.

— Где вы были? — спросил Снейп.

Совсем похолодало. Казалось, дыхание смерзалось на губах, а на щетине, которую он несколько дней не сбривал, — оседало инеем. Внутренности скрутило в узел. В комнате сделалось темнее, будто одна за одной гасли свечи.

— Гермиона! — хотел сказать Снейп, но не смог.

Она бы его и так не услышала. Истошно закричав, она рухнула на пол, сотрясаемая судорогами.

* * *

Гермиона очнулась, полулёжа в кресле, в закрытой чайной комнате. Напротив на столике стояла чашка с быстро остывающим чаем. Чаем бесполезным; требовалось горячее какао, но эту просьбу Снейпа проигнорировали. Он стащил плитку шоколада со стойки смотрителя и теперь при каждом удобном моменте, когда за ним не следили, ломал в фольге плитку и подкладывал кусочки в чашку. Гермиона вяло переводила взгляд с чашки и блюдца на экскурсовода, а тот проверял свой телефон, наверняка прикидывая, сколько требуется подождать, чтобы посетительница пришла в себя, и когда можно будет уйти домой.

— Что произошло? — спросила Гермиона, глядя то на чашку, то на потолок. Потом уставилась на свои руки, как будто в первый раз видела.

— Не желаете поехать в больницу? — предложил экскурсовод так громко, что она вздрогнула.

— Нет. — Она поднесла дрожащую руку ко лбу и судорожно выдохнула. — Я в порядке.

— У неё случаются приступы, — опять соврал Снейп. — Этот был слабым. Ей уже легче.

Гермиона озадаченно покосилась на него.

— Мы закрываемся через пять минут, — сказал экскурсовод, в очередной раз проверил телефон и, вероятно, добавил про себя: «Уже через четыре».

— Мы поторопимся. — Она просунула палец в ушко хрупкой фарфоровой ручки. — Что произошло?

— Не хотите всё-таки к врачу? — очень тихо, чтобы экскурсовод не услышал и не посчитал своё предложение принятым, спросил Снейп.

— Нет. — Поднести чашку ко рту, не расплескав чай, Гермиона сумела со второй попытки. Сделав глоток, поморщилась: — Сладкий.

Снейп под столом показал ей шоколадку. Он с удовлетворением заметил, как руки Гермионы постепенно перестают дрожать.

Она через силу допила чай, и их со Снейпом бесцеремонно выставили. Экскурсовод предложил подвезти их: хотел, видимо, удостовериться, что они точно уберутся.

Вылезая из машины, Гермиона слабо помахала рукой, а Снейп ограничился очень сдержанной благодарностью и приклеил измятый стикер Национального фонда к обратной стороне подголовника пассажирского кресла.

По пути к автобусной остановке он за переброшенную через его плечи руку поддерживал Гермиону, хоть та и отказывалась сперва, чем только затрудняла путешествие. Оставалось надеяться, что автобус не придётся долго ждать, и скоро они вернутся в безликий номер придорожного отеля, где Снейп завернёт Гермиону во все, какие найдутся, одеяла и устроит для неё настоящий шоколадный пир. Почему-то, сам не зная почему, он был уверен: это поможет. Он уже скормил ей остатки плитки, но эффект от шоколада начал ослабевать: если в чайной у Гермионы прошла дрожь, то теперь её рука каждые несколько секунд смещалась Снейпу на шею, едва не удушая, а пальцы конвульсивно сжимались и деревенели в предельном напряжении. Они шли слишком медленно, словно увязая в грязи. Тело плохо повиновалось; оно разжижилось и выстыло. Не согревала даже близость Гермионы, повисшей сбоку. Холод был изнутри, под кожей, и одновременно следовал за ними. Со всех сторон — сзади, сверху, слева и справа, и спереди — подкрадывалась тьма. Тьма поджидала их на пустой автобусной остановке.

Через десять минут прибыл автобус. И даже в нём таилась тьма: свет не горел, и не было никого, кроме мрачного водителя, безмолвно принявшего деньги Гермионы за новый билет для Снейпа и выдавшего сдачу.

Ехали всего несколько минут, но они показались часами из-за кривизны загородных дорог и того, что в центре городка автобус то тормозил, то трогался, вызывая тошноту. Сойдя, ни Гермиона, ни Снейп водителю спасибо не сказали, да и друг с другом не обменялись ни словом до самого номера.

Половина постели была расстелена, но Снейп всё равно отвернул одеяло и затем укрыл Гермиону по самую шею. Оказалось, заботиться о другом человеческом существе для него на удивление привычно: нечто совершенно обыденное.

Холод не отстал от них даже в номере. Снейп направился к обогревателю, когда услышал своё имя. Он остановился, повернулся, отчего-то чувствуя себя застигнутым врасплох.

— Я вскипячу чайник, — отозвался он.

— Не надо. Посидите, пожалуйста, со мной.

— Может, врача? — опять спросил он, досадуя на себя, что не послушал экскурсовода. Вдруг приступ не связан с… этими всеми изысканиями? Вдруг ей нужна помощь? Вдруг?..

— Нет, — упрямо повторила Гермиона. Упрямо, но слабее, чем намеревалась. Похожая на мумию, она лежала на спине, обмотанная подоткнутыми одеялами. Поёрзав, ослабила путы и попыталась сесть. — Не надо…

Она не договорила, потому что Снейп тотчас оказался рядом и толкнул её обратно.

— Хватит, — запротестовала она. — У вас руки ледяные. Лезьте-ка под одеяла.

Снейп стоял, опустив руки. С ладоней испарялось слабое тепло её плеч.

— Зачем?

— Мне нужен кто-то рядом, — объяснила Гермиона.

Подумав недолго, но основательно, он подчинился. Глухо стукнули об пол ботинки. Носки он решил оставить — снять их показалось непристойным.

Между собой и Гермионой Снейп сохранил некоторое расстояние. Всё-таки, несмотря на то, что она сама попросила, ложиться рядом было неправильно по разным и неповторимым причинам. В миллионный раз он задумался о её реакции. Что бы она сказала, если бы узнала? Наверное, ничего, просто сбежала бы. Снейп осторожно повернулся, чтобы видеть её. Его колено и изгиб её бедра разделяли минимум полдюйма.

— И куда вы подевались? — наконец задал он вопрос.

— Ходила в подвал, — ответила Гермиона и задрожала.

Слишком близко, но он постарался не сдвинуться с места.

— Я и не знал, что там есть подвал.

— Экскурсантов туда не водят, — созналась она. — Пришлось идти самой.

— Какая находчивость, — сухо заметил Снейп и заслужил слабую улыбку. Приступы дрожи однако не прекратились, и от них кровать потрясывало. — И вы его узнали?

— Сначала я подумала, что узнала. Вроде бы кто-то рассказывал мне о нём, но само место оказалось незнакомым. Это просто склад: кучи коробок со старыми брошюрами и костюмами.

— Вообще ничего подходящего?

Гермиона содрогнулась и, кажется, пододвинулась к Снейпу.

— Ничего, пока…

— Пока не нашли меня, — догадался Снейп.

— Да. В столовой.

— В гостиной.

— Неважно. Там стол стоял, и я решила…

Её снова била дрожь и на этот раз сильнее. Задвинув подальше все мысли о неправильности, Снейп приобнял её за плечи. Не только чтобы успокоить её; он не был уверен, что сам не дрожит.

— О чём вы думали тогда? — шёпотом спросил он.

Гермиона помедлила с ответом. Потом выдавила:

— О боли. Об агонии.

— Вы видели что-нибудь?

— Ничего. Я закрыла глаза.

— Вы раньше бывали в том доме?

— Могла. Не помню. Не помню, чтобы я вообще в этой части страны когда-нибудь бывала. Я… — и она оборвала фразу. — Не представляю, что ещё сказать. Больше я ничего не знаю. — Вздох. — И хватит об этом.

— Но…

— Я хочу наконец почувствовать себя лучше. А чувствую… — и тут Гермиона выругалась, чего на памяти Снейпа прежде не делала, — чувствую, что никогда больше не согреюсь.

Она трижды прерывисто вдохнула и выдохнула. Грудь вздымалась, опадала. Каждое движение её грудной клетки передавалось телу Снейпа. Он слышал, как она дышит. Ощущал выдохи — единственное тепло, туман в выстуженном воздухе номера — на своей шее. На своём подбородке. На своих губах.

Так неожиданно — ощутить на своих губах её губы.

И так необдуманно. Несколько дней назад Снейп и не помыслил бы, что уделит этой женщине хоть час, не говоря о том, чтобы делить с ней номер и тем более — постель. А сейчас Гермиона лежала рядом, дрожала всё сильнее.

Оба — в неудобных позах, чтобы быть ближе друг к другу, чтобы Снейп мог обнять её, обнажить её предплечья и дотронуться до них, коснуться нежной кожи на сгибе локтя, соединить ладони на её спине. Он знал, что получается у него просто кошмарно, что у него совсем мало опыта, что…

Он разжал руки и откатился на край кровати.

— Боже мой, Гермиона, — выдохнул он. — Простите, я…

— Пожалуй, давно хотела сделать это, — сказала зардевшаяся Гермиона. — Извините, — добавила она, поморщившись: ей привиделся испуг на его лице. Или не привиделся. — Мне очень жаль.

— Нет, просто… — Договаривать Снейп не стал и скручивал край своей манжеты. — Вам лучше?

Она вдохнула и выдохнула несколько раз. Дыхание было ровным.

— Думаю, да.

— А я думаю, нам нужен горячий шоколад, — постановил Снейп и резво поднялся с кровати. Расправив покрывало, он положил в карман бумажник и сказал: — Я схожу в ближайший магазин и куплю всё необходимое. Вы пока… — он включил телевизор и бросил Гермионе пульт, — наслаждайтесь пустыми увеселениями. Когда я вернусь, мы выпьем и притворимся, что ничего не произошло.

— Но…

— Скоро вернусь, — буркнул Снейп и еле сдержался, чтобы не выбежать из комнаты.

Бодро шагая по улице, он осознал, что лучше стало не только Гермионе. Ходьба согрела его, лицо до сих пор горело, а губы — непривычно покалывало. Внутренние органы вернулись на положенные места и больше не вызывали чувства тяжести или тошноты. Хандра, накатившая в усадьбе и увязавшаяся следом, развеялась, и сопутствующие ей тоскливые мысли убрались в дальние уголки сознания. Он не гнал их специально, но так случилось. Случилось.

Однако шоколад — всё равно средство более действенное.

— Эй, а платить кто будет?! — услышал он и, вздрогнув, обнаружил себя на полпути к двери магазина с банкой растворимого шоколада «Кэдбери» в руке. Окликал его мальчишка из-за прилавка.

Снейп недовольно извинился и бросил на прилавок больше денег, чем требовалось.

Он не знал, почему торопится обратно. И почему походка стала вдруг лёгкой и пружинистой. Он почти — почти! — напевал, поднимаясь по лестнице в отеле. Даже активированный ключ-картой зелёный огонёк на двери веселил.

Кровать Гермионы была пустой, но в ванной горел свет и работала вытяжка. Снейп включил чайник, убавил мощность обогревателя и развалился поверх покрывала, прикидывая, раздвигать ли теперь кровати и, если раздвигать, то кто это сделает.

И только опять включив телевизор, насторожился: из ванной не доносился звук шагов.

Снейп сел. Его обдало жаром.

Войдя, он не заметил, что на прикроватном столике в беспорядке оставлены книги. Те самые книги, которые Гермиона постоянно таскала с собой и сегодня тоже, собираясь в усадьбу, сложила себе в сумку. С комода исчез её рюкзак, а с прикроватного столика — дневник. Покрывало с её стороны было застелено по-больничному тщательно, словно она никогда не лежала на этой кровати.

В ванной — ни её зубной щётки, ни пара на зеркале, и душевая занавеска отдёрнута и суха. Его вывернутая на изнанку шапка брошена на туалетный столик.

— Гермиона! — позвал Снейп.

И в коридор он выкрикивал её имя, пока ему не велели заткнуться. И, распахнув окно, высунулся кое-как наружу, чтобы проверить, вдруг она снова без обуви выбежала в сад поразмышлять о чём-нибудь, но не смог представить, зачем для этого брать с собой свои вещи.

Он не увидел её, но всё равно позвал, и внезапно имя эхом повторил телевизор.

Снейп застыл. Волосы на затылке поднялись дыбом.

Новостной канал повторял те же сюжеты, которые были в эфире, когда он уходил за шоколадом.

Бездумно опустившись на край кровати, он увидел Гермиону. Пышноволосая, загорелая, с крупными передними зубами, обнажёнными в широкой улыбке, она на телеэкране щурилась с портрета. Ниже — огромными буквами на синем фоне: «Разыскивается».

— … длительное психическое расстройство, — вещал диктор. — С большей долей вероятности её может сопровождать этот человек, — на экране появилось лицо Снейпа, плотоядное и отталкивающее, увеличенное с фото на его временном водительском удостоверении, десять лет как просроченном, — Северус Снейп. Снейпа ранее арестовывали по обвинению в…

Выключив телевизор, он скорчился на краю кровати. Он клял себя. В тишине дыхание превращалось в свистящее шипение.

Слова, вспыхнувшие на экране, выжженные, стояли перед глазами. Их барабанный грохот не смолкал в ушах.

В последний раз Гермиону Грейнджер видели с Северусом Снейпом.

С Северусом Снейпом, злодеем.

С Северусом Снейпом, преступником.

С Северусом Снейпом, убийцей.

*Национальный фонд объектов исторического интереса либо природной красоты — британская негосударственная некоммерческая организация, созданная для охраны и поддержания надлежащего состояния указанных объектов.

*Faithless House (англ.) — Вероломный Дом. По-русски звучало бы странно, поэтому перевод названия вольный.

По возвращении домой Гермиону, как ни странно, не заточили в комнате, под дверь которой подсовывали бы хлебные корки и откуда выпускали бы под присмотром в туалет да иногда погладить Косолапку. Мобильный у неё тоже не отобрали, что было смешней всего, и не заперли окна.

— Тебе двадцать пять лет, — сказала оправившейся от первого потрясения Гермионе мать.

Дальнейших объяснений она не предоставила. Впрочем, у Гермионы имелись собственные предположения относительно мотивов, неозвученных родителями: во-первых, её считали достаточно взрослой, чтобы контролировать свои поступки, во-вторых, — достаточно взрослой, чтобы воздерживаться от глупостей.

Но она, даже избежав домашнего ареста, всё равно редко покидала комнату и мало общалась. Родителям она лаконично — и почти не оправдываясь — заявила:

— Я — совершеннолетняя. Я с вами связывалась. Я действовала по собственной воле. Со мной ничего плохого не случилось!

Не обошлось без полиции: офицер, который, казалось, только и ждал вызова, явился, сел на край кровати и уставился на Гермиону с таким скепсисом, словно в жизни не принимал неверных решений.

Когда прозвучало имя Снейпа, она дёрнулась, растерялась и оттого не расслышала, что сказал офицер.

— Простите? — пробормотала она.

— Вы хотите выдвинуть обвинение? — повторил он. — Снейп причинил вам вред?

— Нет, — солгала Гермиона, чувствуя, будто её выпотрошили. — Ничего такого.

Едва офицер ушёл, она распахнула на столе свой дневник и крепко зажала в пальцах любимую шариковую ручку. Продавив сразу несколько листов — и не только потому, что в ручке заканчивалась паста, — она написала заглавными буквами: «ПРЕДАТЕЛЬ».

Слово получилось огромным, занявшим целую страницу. А во всю следующую она выцарапала: «ОБМАНЩИК».

Гермиона ему так доверяла. Так много ему рассказала. Она считала его другом. Отмахивалась от всех маленьких странностей вроде отсутствия семьи, друзей или что работает он неизвестно кем, если вообще у него есть хоть какая-нибудь работа. Да, он не причинил ей боли, не покалечил, не сделал ничего противозаконного. Он, вероятно, отсидел свой срок и теперь вправе распоряжаться собственной свободой. Он и распорядился: возник в её жизни, укрепил её веру, позволил ей думать, что наконец — после стольких лет! — она встретила того, кто понимает, кому не безразлично, кого…

Того, кого заключили в тюрьму за убийство.

Страницу со словом «ПРЕДАТЕЛЬ» Гермиона сожгла в камине. В её рождественском носке, подвешенном над каминной полкой, уже что-то лежало.

Тогда, в номере, она не до конца поверила услышанному. Лицо ведущей теленовостей выглядело неестественно бело-голубым и лишённым эмоций, словно всё сказанное — ничего не значит. Словно это реплики в устах бездарного актёра, бубнящего текст, пока на экране изображение несчастной девушки сменяется портретом ужасного похитителя.

Ужасного похитителя, которого Гермиона поцеловала.

Страница со словом «ЛЖЕЦ» превратилась в пепел.

Правда, доведенная до степени клише: сжигая страницы с неприятным содержанием, чувствуешь себя лучше. Однако ненадолго. Лучше стало бы, если бы Гермиона прекратила вспоминать тот вечер, если бы не думала, что она сделала, что поощрила. Оплакивая никогда не существовавшего парня и с трудом оправляясь от визита в усадьбу, она всего лишь нуждалась в утешении. И рядом оказался Снейп. Несколько дней она наблюдала за ним. Наблюдала с возрастающим против воли интересом.

«Конечно, он вызывал интерес, — ярилась про себя Гермиона. — Он же ненормальный!»

Пожалуй, она была единственной, не желавшей говорить о нём. Между тем вдруг обнаружилось, что она пользуется популярностью. Родители, отправляясь на корпоративные и коктейльные вечеринки, куда Гермиону вообще-то не приглашали, и на менее официальные сборища в пабы с просмотром регби, постоянно брали её с собой. Она надевала колпаки с помпонами, а выпитого ею разведённого вина хватило бы, чтобы наполнить ванну. Алкоголь плохо сочетался с прописанными лекарствами; впрочем, Гермиона их не принимала. Куда хуже, что от спиртного у собеседников — розоволицых, разгорячённых — развязывались языки.

— Ах, как интересно! — сказал на первой после её возвращения вечеринке в честь Рождества доктор Дженкинс, коллега родителей. В руке он держал бокал с пятой, наверное, порцией выпивки. Его бархатный жилет натянулся на пуговицах. Гермиона всегда избегала смотреть на его рот: для дантиста у него были подозрительно плохие зубы. — Тайный побег…

— Не было никакого побега, — отрезала Гермиона. — Мне достаточно лет, чтобы самой контролировать свои перемещения.

Дженкинс промокнул вспотевший лоб бумажной салфеткой.

— Я помню, как ты доставала мне досюда, — он рывком опустил ладонь до уровня коленей.

— По-моему, мы познакомились, когда я уже была подростком.

— Пусть так, — не стал спорить доктор Дженкинс, заинтересовавшись отблесками хрустальной люстры на лепнине. — И что же это было тогда? Я понимаю, высокий и загадочный, но ведь не красавец. Еще и убий…

— Замолчите, — перебила Гермиона.

Лицо Дженкинса вытянулось.

— Что, простите? — промямлил он.

Тут подоспела мать Гермионы и за руку быстро её увела. В иных обстоятельствах старшую Грейнджер только позабавила бы пошедшая пятнами физиономия Дженкинса, а тем вечером — пришлось раньше времени уйти домой. Но оно того стоило.

В остальном же — неизбежная безнадёжность. Накануне Рождества сделалось совсем худо, потому что Гермиона по глупости позволила себе вообразить, каково было бы остаться со Снейпом. Может, в очередном городишке они пошли бы вместе в церковь на полночную службу. Тепло одетые, сидящие плечом к плечу, они, когда пробьют колокола, вслух повторили бы гимны из потрёпанной тетрадки. Магия чувствовалась бы в самом воздухе наступившего Рождества, в ночном морозце, в стуке шагов по дороге домой в темноте. Они бы уже сдружились, не узнай Гермиона ни о чём. Может, он бы поцеловал её в ответ. Может, он бы сам ей обо всём рассказал, объяснил, исправил…

А может, он бы убил и её.

Получается, ей лучше находиться здесь, с тётей, дядей и тремя кузинами, младшая из которых отнюдь не горела желанием ночевать с нею комнате.

— Так ты теперь типа замужем? — спросила Табита, уютно устроившись в кровати, пока Гермиона пыталась — в итоге безуспешно — сделать то же на полу, на материном коврике для йоги.

— Нет, — ответила Гермиона.

— Но ты же сбежала из дома.

— Я не сбегала. Я предупредила родителей, что кое-куда съезжу. Мне двадцать пять лет. Когда человеку двадцать пять, ему так поступать можно.

— Но не тогда, когда человек — псих.

— Спокойной ночи, Табита.

Странные сны приснились той ночью. О холоде и радости: красноносые из-за мороза лица, снежки, стеклянные банки со сластями в магазинчике, пропахшем корнуэльской сливочной помадкой и корицей. Рон рядом, подумала она, и даже во сне стало мучительно стыдно за одну только мысль о поцелуе с кем-то другим. Тем более с ним…

Гермиона проснулась, потому что замёрзла. На краю коврика сидела Косолапка и смотрела на неё. Больше в комнате не было никого.

Оказалось, она опоздала к завтраку.

— Выспалась, малютка Тим*? — спросил отец, когда она пришла в кухню.

Он мыл посуду, надев её фартук с изображением валлийского дракона. Драконий хвост завязывался сзади на шее.

Гермиона непонимающе моргнула:

— Извини, что?

— Ты хромаешь, — объяснил отец свою неудачную попытку пошутить.

Посмотрев вниз, Гермиона увидела кровь, выступившую на пурпурном носке — там, где большой палец.

— Ой, — сказала она. — Наверное, во сне ударилась о кровать.

— Так сильно?

— Да это я недавно пыталась свалить урну.

Глупый и жалкий поступок. Она гнала воспоминания о днях, проведённых со Снейпом, с Дином. А теперь даже разбитый палец не позволял забыть, что она дошла до предела, как бы этого ни отрицала. Что она так и не получила желаемого. Что бросила книгу Батильды Бэгшот и, сдавшись, ежедневно испытывала то огромное облегчение, то громадное разочарование.

— Давай-ка быстренько вымой ногу, — велел отец. — Не очень-то хочется возиться с кровью на коврах. — Он состроил рожицу, стараясь рассмешить. — Не в Рождество.

Ну хоть подарки без неё не открывали. Гермионе их досталось куда меньше, чем кузинам. Она и не ждала многого. Могла вообще ничего не получить — ей живо представилось, как тётка с квохчущим смехом провозглашает, что кое-кто этом году очень плохо вёл себя, — но перед ней уже лежал скромный, по сравнению с горами кузин, холмик: несколько небольших свёртков, в двух из которых наверняка были традиционные ежегодные шоколадные наборы «Молочного лотка», и продолговатая кривобокая коробка, адресованная ей и обёрнутая коричневой бумагой. Почерк на обёртке показался странно знакомым.

Подарки открывали по очереди. На продолговатую коробку посматривали с любопытством все. Гермиона оставила её под конец и сейчас аккуратно разворачивала.

— От кого это? — спросила мать.

Под обёрткой коробка была глянцево-белой, и Гермиона испугалась, что внутри — бельё. Но на крышке лежала свёрнутая полоска бумаги: записка. Всего несколько слов, написанных зелёным цветом: «Заметил, что в Вашей ручке кончается паста. Счастливого рождества. СС».

У Гермионы запылали щёки.

— Когда это пришло?

— Со вчерашней почтой, по-моему, — ответила мать.

Судя по отметке на обёртке, посылка была отправлена первым классом двадцать третьего числа или двадцать второго. После того, как Гермиона убежала от него.

Зачем?

Дрожащими руками она отлепила скотч и подняла крышку, боясь даже подумать, что в коробке — какие-нибудь отрезанные части тела.

Страх сковал её; руки и те перестали трястись.

У неё вырвался нервный смешок.

Ни частей тела, ни иной явной или скрытой демонстрации гнева. В коробке обнаружились короткое, с тонким латунным наконечником тёмно-синее гусиное перо и пузырёк синих же чернил.

— Чудный подарок, — вежливо заметил отец. — От кого?

— От школьного приятеля, — ответила Гермиона, пряча записку в ворохе обёрточной бумаги.

— Не знала, что ты до сих пор поддерживаешь связь с кем-то из школы, — сказала мать. Она протянула руку и провела пальцами вдоль стержня пера. — Красивое. Хотя и непрактичное. Ты собираешься им пользоваться?

— Не знаю.

Очень кстати завизжала Табита — ей подарили новый мобильный телефон, — и Гермиона больше не была в центре внимания. Она поддела наконечником пера ноготь на большом пальце руки, ощущая холод впивающегося в мягкую плоть металла, потом торопливо сунула подарок в середину несолидной кучки из пяти пар носков и двух одинаковых коробок конфет.

* * *

До открытия Национального Архива оставалось четыре дня. И все эти четыре дня длилась мука безрезультатных звонков и пустых обещаний.

В полиции, куда Гермиона позвонила в День подарков*, ей отказались сообщать любые сведения о Снейпе, хотя она и подвергалась опасности с его стороны и вызвала ну очень серьёзное беспокойство властей. Повысив голос, она смогла только получить обещание, что назначенный по её делу детектив перезвонит ей в январе. Не увенчались успехом и попытки связаться по телефону и электронной почте со службой новостей, показавшей ролик о них со Снейпом: теперь всех интересовало цунами в Таиланде. Ничего не добившаяся и устыдившаяся своего рвения, Гермиона сложила руки и ждала, когда же, наконец, наступит двадцать девятое число.

В восемь пятьдесят девять утра двадцать девятого декабря Гермиона стояла перед дверями Национального Архива. Пальто уже переброшено через руку, телефон уже лежит в кармане, и уже с минуты на минуту внутри здания загорится свет.

Она была первым посетителем.

Служащие выглядели, как с похмелья. Шаги Гермионы, поднимающейся на второй этаж, звучали до неприличия громко. На неё, пока она шла к столу справок, пристально, сузив глаза, смотрела девушка-консультант. Девушка о чём-то размышляла так сосредоточенно, что забыла поздороваться.

«Вспоминает, где меня видела, — подумала Гермиона. — Лучше некуда».

— Мне нужны материалы судебных дел, — теребя край читательского билета, сказала она вместо приветствия.

Девушка открыла рот для ответа, потом передумала.

— Какого суда? — в итоге спросила она.

Точно Гермиона не знала:

— Наверное, Линкольнского суда Короны. Если только в Коукворте нет собственного.

Девушка, по-прежнему пребывая в заторможенном состоянии, застучала по клавишам компьютера. Пальцы ударяли медленно, нарочито, словно Гермиона раздражала её.

— Есть, — сказала девушка.

— Тогда давайте попробуем его.

— Год какой?

— Не знаю. — Гермиона уже задумывалась над этим, и тогда её мысли двигались по кругу. Она не могла выбрать вопрос, ответ на который занимал её больше всего: когда, кого или почему. — Вероятно, после семидесятого или даже семьдесят пятого. Как-то так.

Девушка нахмурилась, затем спросила:

— А имя?

Читательский билет прилип к ладони. Гермиона замялась и прошептала:

— Северус Снейп.

— Как? — переспросила девушка.

— Северус Снейп!

Эхо подхватило свистящие звуки. Гермиона покраснела. Тут девушка её узнала, вытаращила глаза, раскрыла рот.

— А-а-а, — протянула она и быстро отвела взгляд. Она вытащила читательский билет из-под ладони Гермионы и мгновенье спустя добавила: — Через полчаса.

— Что — через полчаса? — просипела Гермиона.

— Обвинительный акт.

— Он что, один?

— А вы надеялись, что их будет больше?

Гермиона надеялась, что не будет ни одного.

— Нет, — сказала она.

Читательский билет заскользил по столу обратно к владелице.

Следующие тридцать минут ожидания, пока материалы окажутся в ячейке, выдались беспокойными. Время тянулось мучительно долго. Гермиона переступала с ноги на ногу, теребила край блузки, раздираемая противоречивыми чувствами и мыслями. Пришлось дважды вымыть руки из навязчивого опасения, что липкие ладони испортят бумагу. Ещё Гермиона боялась не выдержать, получив документы, и порвать их на мелкие клочки, поэтому вцепилась в ткань брюк. Когда её номер высветился на табло, во рту у неё пересохло, сердце устроило бешеную гонку, а ноги стали ватными.

Вернувшись на место с папкой в руках и положив её на стол, Гермиона дважды глубоко выдохнула, чтобы успокоиться.

Папка была неутешительно тонкой.

«Ничего не изменится, — внушала себе Гермиона, водя кончиками пальцев по сгибу и краям папки. — Ничего не изменит того, что случилось. Только одно изменится: я узнаю, что случилось».

И она раскрыла папку.

Можно было и не садиться. Под обложкой лежал единственный пожелтевший лист с неожиданно кратким текстом. Однако вот и оно — имя: Северус Снейп. Всего лишь набор букв, напечатанных на машинке. Дата рождения: девятое января 1960 года. Дело рассматривал Коуквортский суд Короны шестого октября 1977 года. Гермиона не ошиблась в возрасте — Снейпу было сорок четыре, почти уже сорок пять. Слишком стар для меня, подумала она с горькой усмешкой.

Взгляд запнулся о самое важное слово, и сердце упало, безвольные ладони похолодели и прилипли к столешнице.

В свои семнадцать — обвинялся в убийстве.

Никаких иных подробностей. Никаких ответов: ни кого, ни почему, ни что случилось, ни сколько он провёл в тюрьме. Даже имени жертвы не было. Зато крупно, жирным шрифтом напечатали слово «убийство», точно оно само по себе недостаточно весомое. Гермиона невольно таращилась на него. Казалось, она может провалиться внутрь листа, выпасть в зале суда и увидеть на месте подсудимого Снейпа. Семнадцатилетнего Снейпа. Воображение рисовало его почти таким же, каким она видела его несколько дней назад, только совсем худым, нескладным, с более длинными и давно немытыми волосами. Лицо юное, но угрюмое и ещё менее, чем сейчас, способное вызывать симпатию. Вероятно, с немного нечистой кожей. А глаза… Какими было бы их выражение? Озлобленным или несчастным? Испуганным или виноватым?

Знал ли он уже тогда, что что-то не так? Что чего-то не хватает?

Гермиона стыдилась провала на экзаменах, а Снейпа посадили за убийство. И она ещё считала, будто они похожи: похожее воспитание, похожие нужды, похожие цели.

Понимание того, как же она ошибалась, было невыносимым.

Почему он не испытывает к ней ненависти? Наоборот, подарок на Рождество прислал, возобновив общение. Без объяснений, без извинений. Перо теперь лежало в запертом ящике, чтобы не добралась Косолапка, втиснутое между школьными рефератами и драгоценностями, подаренными перед смертью бабушкой.

Гермиона продолжала сверлить взглядом слово «убийство».

А она-то почему не испытывает ненависти к этому человеку?

С глубоким вздохом она перевернула лист, готовясь увидеть пустую страницу. Сердце пропустило удар, когда она увидела, что это не так. С обратной стороны тоже был текст. Шрифт — бледнее, чем на первой странице; возможно, напечатан позже, через время.

«Прошение об апелляции удовлетворено восьмого августа 1979 года.

Освобождён под залог».

И больше ничего, никакого продолжения или сведений об исходе апелляции. Вероятно, всё прошло хорошо, подумалось Гермионе, если Снейп оказался на свободе, ходил, дышал, говорил. Всё должно было пройти хорошо.

Папку девушке она возвращала с улыбкой и благодарностью. Но вредная привычка мыслить рационально твердила ей, что принять желаемое за действительное очень легко. Даже тому, кто не разбирается в законах — а Гермиона почти не разбиралась, — известно, сколько в них тонкостей и формальностей. Ловким движением можно сделать из невиновного виновного, а виновного — освободить.

И кем из них был Снейп?

Человеком, приславшим ей на Рождество писчее перо.

Убийцей.

Другом.

Гермиона уже уходила, но девушка-консультант внезапно окликнула её:

— Есть ещё кое-что. — Она смотрела в монитор во все глаза, а руки зависли над клавиатурой. — Ещё один Снейп в базе. Самих материалов по нему нет, только имя в компьютере по данным магистратского суда. Я подумала, вдруг вас это заинтересует.

Машинально поблагодарив девушку, Гермиона отправилась домой на метро. Голова шла кругом, а тело казалось чужим.

— Как дела в библиотеке? — спросила дома мать. Она полулежала на диване в гостиной, и коробка для ёлочных украшений то и дело съезжала с её колен. Из коробки по полу тянулась мишура, в которую Косолапка запустила передние лапы.

— Хорошо, — отозвалась Гермиона и исчезла у себя наверху. Несколькими минутами позднее она спустилась: в шапке и варежках, шея обмотана шарфом, на плече — тяжёлый рюкзак.

Взглянув на неё, мать уронила в коробку стеклянную звезду. У звезды откололся луч.

— Ты куда? — выдохнула мать, но в тоне её сквозило предупреждение.

— Я буду осторожна, — пообещала Гермиона, продела под вторую лямку рюкзака руку и, наклонившись, поцеловала мать в щёку. — И звонить буду каждый день. Честное слово.

Пока мать, растерявшись, подыскивала внятные возражения, она ушла.

* * *

Дом в Тупике Прядильщика пропах горелым консервированным томатным супом. После великого рождественского пира — миска супа, две кружки чая и сладкий пирожок, подаренный подслеповатым соседом, который не смотрит новости, — посуда до сих пор кисла в раковине, потому что перегоревшая лампочка ограничивала время пребывание в кухне часами дневного света.

Рождество не из лучших.

Он просматривал оставленные Гермионой книги, пытался читать, но только бездумно переворачивал страницы, не в силах запомнить ни одного напечатанного слова. О чём он думал? Преимущественно о Гермионе, если быть до конца честным. О том, как она лежала, беспомощная, на полу в усадьбе и билась в судорогах. О том, как она умела целиком погрузиться в чтение. О том, как она подначивала его и как улыбалась. Чего бы он не отдал за то, чтобы снова поймать её взгляд! Чего бы не отдал, чтобы снова услышать, как она называет его профессором своим самым невыносимым тоном!

Вместо этого его назвали иначе: на входной двери кто-то написал аэрозольной краской «извращенец». Словно Гермионе не двадцать пять, а пять лет, и она не способна принимать самостоятельные решения. На стекле окна гостиной выцарапали ещё и «убийца» — на случай, если он вдруг забыл. Он не мог отделаться от мысли, что дверь вот-вот распахнётся, и его выволокут на улицу, швырнут на мостовую лицом вниз, кроша зубы о бетонный бордюр и…

В дверь постучали.

Полчетвёртого дня двадцать девятого декабря. За полторы недели до его сорокапятилетия. «В новостях, — думал он по пути к двери, — сообщая, что найден мой труп, возраст округлят. Мне всегда будет сорок пять».

Он не слишком торопился. К чему спешить, когда за дверью — если судить по настойчивому и громкому стуку — поджидает тот, кто явился с ним разделаться? Шагах в пяти от двери он остановился, глубоко вдохнул и вдруг через зазор в нащельнике услышал, как его позвали тихим знакомым голосом.

Он оцепенел и смог отреагировать лишь через несколько секунд, да и то казалось, будто конечности опутала натянутая резиновая лента, грозящая забросить его обратно в глубь дома.

Дверь распахнулась, хотя он не помнил, как отпер задвижку.

На крыльце стояла она. Без очков. Широкая улыбка не скрывала зубы. Распущенные пышные волосы еле сдерживала вишнёвого цвета шерстяная шапка.

— Гермиона, — произнёс Снейп.

Да, это была она. Гермиона.

Гермиона стояла на крыльце. Она что-то говорила: губы шевелились, выпуская на волю слова.

— Профессор, — сказала она с искренней улыбкой.

Надпись на двери не осталась незамеченной, но комментария не удостоилась. Вместо этого Гермиона спросила:

— Ещё ведь не поздно пожелать вам счастливого Рождества?

* Малютка Тим — персонаж повести Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе: святочный рассказ с привидениями».

* День подарков — 26 декабря.

Гермиона храбро прошествовала в тёмную кухню готовить чай, а Снейп отправился в ближайший магазин за молоком. Вернувшись, он обнаружил, что она никуда не ушла, о чём не преминул бы пошутить при любых иных обстоятельствах.

Посерьёзневшая, она сидела у огня. Щеки её раскраснелись, и красным был джемпер с витым узором; стопы в носках — новых, ярко-голубых — она подтянула под колени, умостившись в его любимом кресле. Впервые за несколько недель тепло очага не просто расходилось, а обволакивало. Снейп с кружкой чая в руке опустился на диван напротив гостьи и ждал, что она скажет.

— Кто это сделал? — нарушила долгую тяжёлую тишину Гермиона. Она шевельнулась, и джинсы скрипнули по обивке кресла. — Краска на двери.

— Местные меня ненавидят, — ответил Снейп. — Сюжет в новостях просто позволил им показать насколько. Это вы ещё не видели гравировку на фасадном окне.

Гермиона крутанулась на сидении, но уселась обратно, поняв, что не увидит окно за задёрнутыми занавесками.

— Что вы им сделали? — спросила она и вцепилась себе в колени, когда Снейп поднял брови. — То есть… я ходила в читальный зал, — добавила она. — В Национальный Архив. Почитать о вас.

— Да? — проронил Снейп. Он отхлебнул из кружки и уставился на пламя в самом его разгаре.

— Об обвинении против вас, — пояснила Гермиона.

Она замолчала. Подумала, наверное, что он это как-то прокомментирует.

Он не стал.

— Не пойму, при чём тут извращенец, — сказала она, к счастью, не меняясь в лице на последнем слове. — В обвинительном заключении сказано, что вы кого-то убили.

— Совершенно верно, — сухо признал Снейп.

— Там так было написано.

— Там написано, что меня обвинили в убийстве, — уточнил он.

— Да.

— Есть разница.

— Знаю.

Она скользнула пальцами по изящным щиколоткам. Ботинки лежали у кресла, сброшенные в последний момент, точно их владелица готовилась сбежать. Какими словами он смог завоевать её доверие?

— Разве вы не видели, что я подавал апелляцию?

— Видела. Но там не было решения.

Снейп хмыкнул, и Гермиона наградила его хмурым взглядом.

— Что такого смешного? — обиделась она.

— Расскажу — и поймёте, — ответил он.

— Вот и расскажите.

— Ладно, — согласился Снейп. Он отставил свою кружку. Гермиона смотрела на него во все глаза, открыто и беззащитно. И он вдруг понял — совершенно отчётливо, — что выложит перед ней всю душу без остатка, пусть только попросит. Вот бы раскрыть душу, вывернуть, распялить, позволить заглянуть в середину и обследовать каждый уголок, позволить узнать себя настолько близко, чтобы можно было ничего не рассказывать! — Расскажу.

* * *

Тобиас Снейп — человек не хороший. Это не было чьим-то там мнением, это был факт.

Об этом знала его жена, знали соседи, знали учителя его сына. Как не знать, если миссис Снейп круглый год заворачивалась в шарфы и носила кофты с длинными рукавами? А мальчика часто видели то в парке, играющим в одиночестве, то прячущимся в пыльных углах городской библиотеки, то у магазинов, возле которых он околачивался далеко за полночь. Не от избалованности. Наоборот. И там, где прочих детей ожидали радушные объятья социальных служб, слишком худого, слишком неопрятного, слишком вспыльчивого ребёнка игнорировали, тешась надеждами, что однажды он либо восстанет против отца и покажет тому, каково удары получать, либо наконец наберётся мужества, чтобы уйти и никогда не возвращаться.

Вряд ли Северус Снейп был единственным в Коукворте нуждающимся ребёнком. Да и инициативы пытавшихся не остаться безучастными учителей отвергал если не сам мальчик, то его мать. Стоило сладкоголосым доброжелателям с самыми благими намерениями появиться в Тупике Прядильщика, она давала им от ворот поворот, пока муж не вернулся домой. И они в конце концов сдались. Они устали переживать за того, кто сдаёт работы настолько образцовые и готовится к экзаменам настолько прилежно — и всё для того, чтобы попасть в наилучшую школу, которую не сможет себе позволить. В самом деле, думали они, у ученика, показывающего такой высокий уровень рассуждений и тщание к деталям, дома не может быть настолько плохо, как кажется.

Большинство одноклассников Северуса разделяли эту мысль. К тому же с детской непосредственностью они не скрывали своей неприязни. Случалось, он удивлял их короткой остротой — чуть мрачноватой, чуть выше понимания большинства из них, — вызывая такой смех, что учитель с трудом восстанавливал порядок. Но за рамки тех случаев редкие всплески уважения не распространялись, и когда веселье стихало, Северуса снова ожидало одиночество.

Пока не появилась она.

Конечно, он и раньше видел её. Красивая девочка — хотя тогда он и был слишком юн, чтобы оценить это — с тёмно-рыжими рассыпанными по плечам волосами, выбивающимися из хвостиков, в которые она тщилась их собирать. Такие волосы сложно не заметить. В дни, когда Северус пропускал начальную школу из-за побоев, он порой смотрел, как хорошо одетые ребята шагают в свою, и среди них — она.

Но какие у неё глаза, он ещё не успел заметить. И вот однажды, в парке, обнаружил, что эти глаза уставились на него сквозь глянцевую листву рододендрона.

— Ты почему в кустах? — полюбопытствовала обладательница глаз. Голос у неё был высоким, весёлым.

Северус опешил и повалился обратно на сплетение корней. Потом выплюнул:

— А тебе какое дело?

— Там же неудобно. Ты что, спал там?

Когда ответа не последовало, ветки зашуршали, и показались бледные девчачьи ноги с поцарапанными коленками, красивое платье в цветочек, насыщенно-рыжие волосы, контрастирующие с яркими розовыми бутонами в вышине.

— Что это с тобой? — спросила девочка, округлив глаза.

Северус посмотрел вниз: на краю растянутого воротника темнело пятно запекшейся крови. Уже и не вспомнить, за что его так…

— Кровь из носа шла. Всё нормально.

— Точно? — усомнилась девочка.

— Да, — сказал Северус.

Он упал на спину и принялся сквозь листву созерцать небо. В разрывах серой пелены облаков вдруг проглянула лазурь.

— Ты… — девочка запнулась и, наверное, набираясь смелости, прочистила горло. — Давай играть? Пойдём на качели?

— А… — Северус был поражён. Он сел, чтобы рассмотреть её лицо ближе. Кажется, она предлагала это искренне, и он растерялся. — Ладно.

Девочка пришла в парк со своей сестрой, Петуньей. И той не понравилось, что Северус к ним присоединился.

— Ты ещё кто? — вместо приветствия сказала она.

Сестра с укором перебила её:

— Не груби, Туни, — и вскочила на качели между Северусом и Петуньей.

Девочка раскачивалась так, будто умела летать. Всё выше и выше. Казалось, она вот-вот сделает полный круг через перекладину. Петунья подняла крик, требуя остановиться, и лишь тогда девочка нехотя послушалась, спрыгнула с качелей и, пролетев по дуге, сверзилась на траву, а потом рассмеялась.

В тот день солнце почему-то село рано. Уличные фонари зажглись прежде, чем у Северуса заурчало в животе и захотелось вечернего чая.

— Я — Лили, — представилась девочка перед уходом, надевая жакет. — Я тебя как зовут?

Петунья буквально потащила её к воротам, но она вывернулась из хватки сестры.

— Северус, — ответил он.

— Се-ве-рус, — повторила Лили. — А дома как называют? Сев?

— Да, — соврал он.

Она улыбнулась. Петунья вцепилась ей в запястье и тянула её. Утаскиваемая прочь, Лили успела помахать рукой:

— Пока, Сев!

Северус не ожидал увидеть её на следующий день. Он был уверен, что использовал своё везение на год вперёд. Но ошибся. Она пришла, улыбнулась, помахала приветственно рукой. Смеясь, она забиралась с ним на деревья, бродила по лужайкам, гонялась за бабочками, которых они потом отпускали.

Как и всё хорошее, это не могло длиться долго. Стоит кончиться лету, кончится и их дружба, правда? Однажды им, так мало имеющим общего, станет не о чем говорить, правда?

Оказалось, он опять ошибся: Лили чудесным образом умела всякую мелочь превратить в тему для разговора. Ей нравилось выполнять школьные задания даже больше, чем Северусу, и они обсуждали, что, по мнению учителей, ждёт их в будущем.

— Мне сказали, я стану учительницей, — пожаловалась Лили как-то в полдень, когда они сидели на старом дубе. Северус определённо наслаждался происходящим, поскольку Петунью отправили к зубному, и она за ними не шпионила, чтобы потом ябедничать мамочке. — Учительницей! — Лили обрывала листья с ветки; лицо раскраснелось от несвойственного ей гнева. Вот одна из причин, по которой она нравилась Северусу: она редко гневалась, в отличие от его отца. — Принято считать, что все девочки станут учительницами. Или медсёстрами. Или мамами. А все мальчики — врачами, юристами или членами парламента.

— Чушь, — фыркнул Северус и швырнул прутик в высокую луговую траву.

— Точно, — согласилась Лили.

— Если бы ты ходила в мою школу, тебе бы сказали, что ты будешь работать на фабрике.

— Да? Это они тебе говорят? — удивилась она.

Северус не ответил. Он сильно прикусил язык, а после всё-таки задал вопрос, мучавший его с тех пор, как он сквозь листву рододендрона разглядел её лучистые глаза:

— Куда ты пойдёшь в следующем году?

— В следующем году? — Лили очистила другой прутик от листьев и замахала им, точно рассерженный дирижёр или фокусник. Они с Северусом оба увлекались фокусами. Обычно она рассказывала о представлениях, виденных по телевизору или в ратуше, а он, сдвинув брови, пытался разгадать и объяснить суть магического трюка. — Мама с папой говорят, в гимназию, — ответила она и добавила: — Но меня пока не приняли. — Она покатала прутик между пальцами. — А ты?

— В Вортфилд, — тихо проговорил Северус. Даже удивительно, что Лили его услышала.

— В частную школу? — изумилась она; пальцы выпустили прутик. — Но… как?

— Кто-то заплатит за меня, — пожал плечами он. Против его ожиданий Лили не была настолько уж шокирована. Он постоянно представлял, как расскажет ей — с той минуты, когда ему самому, вызванному в кабинет директора, в присутствии исполненного гордости учителя сообщили эту новость, а он только и думал: «Что я скажу Лили?». — Стипендия или что-то такое. — С преувеличенным интересом он рассматривал узловатую ветвь. — Фонд поддержки одарённых детей или вроде того, не знаю.

От гнева Лили не осталось и следа. Она просияла.

— Сев! — воскликнула она. — Это же замечательно! Ты будешь жить там, и тебе не придётся больше терпеть его и…

— Но там не будет тебя.

— Что? — Лили распахнула глаза. Ярчайше-зелёные, поразительные глаза, в которые можно смотреть целую вечность. — Обо мне не волнуйся.

— Ты же мой друг, — сказал Северус.

Единственный друг.

— Со мной всё будет хорошо, — заверила она. — И я не перестану дружить с тобой только потому, что ты живёшь на другом конце города. Давай, — она обвила ветвь рукой, роняя прутик в траву, и свесила ногу, — пойдём на качели.

Они больше об этом не говорили — ни зимой, ни на протяжении весны, ни с наступлением лета, когда Северус считал дни до отъезда в свой новый дом при школе. Узнав, где будет жить, он понял, что, в сущности, они с Лили будут ходить в одну школу, но девочки и мальчики учатся раздельно, и потому вряд ли им удастся где-то встретиться. Ужасно неправильно расстаться с ней, оказаться врозь. Не обидно, не жаль, а именно неправильно — вот самое подходящее слово, и Северус хотел сказать об этом Лили.

Неправильно. Жизнь вообще — штука неправильная. А Вортфилд — самое правильное из того, что когда-либо с ним случалось. Северус не только вырвался из-под власти отца, но и завёл полезные знакомства. Богатые мальчики, его соседи по общежитию, перестали задевать новичка, обнаружив, насколько ловко он избегает малейшего намёка на стычку да к тому же демонстрирует остроту ума и языка, измышляя оскорбления, которыми потом изводили недотёп. Он же не вмешивался, словно сам не был отверженным всего год назад.

Поездка к родителям на каникулах всё равно что ссылка. Он мечтал увидеться с Лили, однако мать не хотела отпускать его из дома. Зачастую она отчаянно нуждалась в нём — в том, чтобы на него обращалась часть отцовской ярости, вся сила которой в иных случаях доставалась ей одной.

— Уйди от него, — говорил Северус раз в году, перед Рождеством, когда у него не оставалось больше сил. В Тупике Прядильщика загорались гирлянды в бесплодной попытке рассеять царящую мрачность. Россыпи белых огоньков через оконное стекло странно освещали гостиную и бледное материнское лицо. Северус взрослел, черты его удлинялись, голос приобретал глубину, наполнялся новообретённой властностью, и требование с каждым годом делалось более настойчивым. — Уйди насовсем.

Он помнил прикосновение ладони к своей щеке и как вздрогнул в тот момент, но мать не отняла руки. Её пальцы нежно обрамили его ухо, погладили по шее. Она отрицательно покачала головой, не объяснив почему. Как всегда.

И единожды в год он мог выбраться на встречу с Лили. У него в распоряжении был один вечер. У отца на работе закатывали рождественскую пирушку, и родители уходили, чтобы напиваться до потери сознания, а Северус оставался дома рыскать по ящикам в поисках горстки чайной заварки. Уже в первые каникулы он быстро понял, что искать нечего, и сбежал.

Когда тем вечером он увидел Лили, сердце воспарило от счастья. Она тоже очень обрадовалась.

— Сев! — вскричала она тогда. Волосы её блестели, а ещё сильнее блестели глаза. Она была одета по-праздничному, а вокруг шеи обернула гирлянду и дождик, отчего казалось, будто на неё напало рождественское дерево. Она бросилась к Северусу и, обняв за плечи, втащила из-под снегопада в дом. — Какой ты стал… — она не договорила.

Сам-то Северус знал, что выглядит почти так же, как и до отъезда, может, лишь чуть-чуть вытянулся. Заведующий пансионом, вероятно, ожидал, что в Вортфилде Снейп физически окрепнет, но обильная еда и свежий воздух не помогали, и он оставался тщедушным мальчишкой нездорового вида, а на лице заведующего всё явственней проступало разочарование. Как будто Снейп — растение, способное при правильном поливе и освещении пойти в буйный рост.

— У меня для тебя подарок, — сияя, сказала Лили.

Она принялась искать подарок под ёлкой, частично скрытая горой других. Северусу и раньше нравилось наблюдать за ней, а теперь, когда она перебирала и рассматривала свёртки, он ею любовался, впервые осознав, насколько она красива.

— А я… — не сразу вышло у него, он осёкся, но в конце концов выдавил: — У меня ничего нет для тебя.

Она его, похоже, не услышала.

— Вот, — она сунула ему в руки коробку и велела: — Открывай!

Северус подчинился.

Это была колода карт, новая, блестящая. И ещё…

— Палочка.

— Волшебная палочка! — поправила Лили. — Палочка фокусника. Покажешь мальчикам в школе. И книга есть вот тоже, фокусы всякие… — Она сдвинула упаковочную бумагу и показала книгу: на обложке у мужчины в чёрно-белом костюме струился из пальцев дым. Лили широко улыбалась. — Расскажешь мне, как получается. У меня как следует не вышел трюк с подменой карт.

Северус перевёл взгляд с книги на выкрашенную в чёрный цвет палочку в своей руке.

— Э-э… спасибо, — сказал он, пытаясь изобразить воодушевление. Наверное, улыбка у него получилась пугающей, потому что восторга у Лили поубавилось. — Спасибо большое.

Он отвёз в школу и книгу, и палочку, и карты. Но лишь карты доставал из чемодана: играли в снип-снап-снорум и девятикарточный дон. Колода истрёпывалась и засаливалась в грязных пальцах.

С течением времени чемодан скрывал всё больше подарков от Лили, а Северус словно вёл двойную жизнь. Никто в школе не звал его по имени. Короткий резкий выклик «Снейп!» и хриплый смех, только смеялись уже не над ним. Его приятели преимущественно не подозревали о юноше из самого серого района Коукворта, появлявшемся то в парке, то в более благополучном пригороде, где обитала семья Эвансов. Его не спрашивали о родителях или о жизни за пределами Вортфилда. И когда он возвращался в школу после мучительных недель, проведённых съёженным и избитым в тесной спальне дома в Тупике Прядильщика, под наглухо застёгнутой отутюженной формой никто не видел синяков на руках и груди, а на спине — порезов от разбитой пивной бутылки.

По крайней мере, пять лет никто ничего не замечал. Северус уверился, что никто и не заметит, ведь она продолжалась так долго, эта тайная жизнь. Но особенно неудавшиеся пасхальные каникулы — ему тогда было семнадцать — завершились нетипично тёплой погодой. В спортивном расписании, вступившем в силу по приезду учеников, появился футбол, что означало короткую спортивную форму.

— Снейп, что, блин, с тобой случилось, парень? — обалдело спросил Джонатан, Пижонистый Придурок Номер Один. Впрочем, иногда, когда он не пытался содрать у Снейпа домашку, он ему даже нравился. Джонатан застукал его в раздевалке, где тот лихорадочно искал свои гетры и мечтал залезть в шкафчик, чтобы не выходить на поле в шортах. — Ты же сине-чёрный! Иисусе, кажется, местами ещё и зелёный.

— В аварию попал, — ответил Снейп, оттягивая рукава футболки, чтобы сильнее прикрыть руки.

— Мой двоюродный брат тоже однажды попал в аварию, — вмешался Рэдди, Пижонистый Придурок Номер Два. Рэдди нравилось ловить для занятий по биологии насекомых и отрывать им живьём лапки. Зато он был крепко сбит и виртуозно умел проносить в школу вино и сигареты. — Он выглядел гораздо лучше.

— А я попал в серьёзную, — оправдывался Снейп.

— Ноги-то при чём?

Подошли Юро, Райтман и Бэррет — его приятели. Они обступили его и принялись оглядывать с ног до головы, ища повреждения.

— Он всегда такой приезжает.

Это сказал Бэррет. Тихий, спокойный малыш-Бэррет. Грозный, как божья коровка, и более проницательный, чем от него можно ожидать.

— После каникул, — продолжал Бэррет. — Всегда в синяках. Он старается их спрятать. Но я видел.

Остальные покосились на него, однако вскоре опять уставились на Снейпа.

— Кто? — потребовал ответа Рэдди и сжал кулаки. Снейп почувствовал к нему некоторую приязнь за то, что он сердится. — Кто это сделал с тобой?

— Я думаю, — снова влез Бэррет, — это, наверное, его отец.

— Это так, Снейп? — спросил Джонатан. Его красивое лицо ничего не выражало, а глаза смотрели жёстко и холодно. — Это твой отец сотворил такое с тобой?

Снейп не ответил. Молчание стало утвердительным ответом, которого они ждали.

Их команда разбила противника со счётом двенадцать — ноль. Той ночью они праздновали победу. Той ночью они начали планировать возмездие.

* * *

Гермиона округлила глаза. В мерцающем свете камина они казались чёрными. Остальные её черты скрывали вечерние тени. Заметив, что она надела ботинки, Снейп почувствовал себя уязвлённым.

— Отец бил вас, — констатировала она. — Поэтому вы решили его убить.

Он катнул пустую кружку между ладоней.

— Не то чтобы он не заслуживал, — вновь заговорила Гермиона. — То есть я вас понимаю, — поспешно добавила она, — но поддержать не могу. Северус, вы в самом деле намеревались?..

— Убить его? — спросил он прежде, чем она успела закончить предложение сама. — Нет.

— А остальные? Они собирались?

Он наклонился и подбросил в огонь поленце.

— Скажите же, — настаивала она.

Снейп молча ворошил угли. Не отвечал он долго. На языке горчило чайное послевкусие.

— Они взяли у меня ключ, — наконец сказал он. — Я сделал его для Джонатана.

— Вы… дали им ключ от своего дома.

— Поймите же, Гермиона, когда мы говорили об этом, они только хотели его напугать. Тут нечем гордиться, но мне было семнадцать лет, и то, о чём они говорили, не шло по жестокости ни в какое сравнение с тем, что отец делал со мной. Проучить его казалось справедливым. — Снейп с силой ткнул кочергой в ворох золы. — Но в жизни справедливости нет.

— И что произошло? — спросила она. У неё пальцы запутались в шнурках и покраснели.

— Это было в августе, — медленно начал Снейп. — Лето перед моим выпускным годом. Я знал, что они придут этой ночью. Но сам не должен был к ним присоединяться… Родители их никогда не видели, а меня бы точно узнали, если бы я… принял участие. Я должен был быть начеку, но у меня не вышло: около полуночи я уснул. Проснулся потому, что мама кричала. — В комнате сделалось вдруг очень тихо, словно из неё выкачали воздух и все звуки. — А потом она замолчала, — закончил он.

— Боже, — выдохнула Гермиона. — Её…

— Крикетной битой. Они бросили школьную крикетную биту там же.

Гермиона слушала с открытым ртом, а Снейп продолжал:

— По голове, — он прикоснулся пальцем к виску. — Обоих.

— Пожалуйста, скажите, что вызвали скорую и полицию!

— Разумеется, вызвал, — ухмыльнулся Снейп.

— И?

— К приезду врачей они уже умерли. Парни, конечно, убежали. Полиция обнаружила меня над телами моих мёртвых родителей. Я был в крови и с битой в руках.

— Но вы же объяснили им…

— Естественно, — кивнул он. — Я рассказал им обо всём, правду до последней крупицы. Отца прежде арестовывали за хулиганство в пьяном виде, и однажды соседи, не зная, с кем связываются, пожаловались на него в полицию. Но это были пустяки по сравнению с тем, как выглядела спальня родителей в ту ночь.

Вздрогнув и кутаясь в свитер, он вернулся на диван.

— Но…

— Гермиона, — вздохнул Снейп, — я же говорил, в какой школе учился. И с кем. Это были сыновья очень влиятельных людей: политиков, банкиров, тех, кто устанавливает правила для таких, как я… — он дотронулся до шеи, — которые ниже.

— А как же правосудие?..

— Один из них был внуком судьи. Мне не оставили шанса. Не с назначенным мне адвокатом.

— И осудили вас, — тихо сказала Гермиона.

— Одного из них вызвали в суд, — сообщил Снейп с горьким смешком. — Вызвала сторона защиты, чтобы дать мне характеристику. Это они так старались смягчить мой приговор — положительной характеристикой. Напрасно, разумеется. Несовершеннолетние за убийство получают приговор по усмотрению Её Величества*.

— Что это значит?

— Способ сделать так, чтобы приговор к пожизненному заключению звучал более безобидно, — объяснил он. — Я отсидел два года, а потом сам подал апелляцию. На основании ненадлежащей защиты. Вероятно, Рэдди проговорился кому-то из своей родни, потому что неожиданно у меня появился очень хороший защитник. Но и он смог только переквалифицировать преступление на менее тяжкое и вытащить меня из тюрьмы с учётом уже отбытого срока.

— И на что он его переквалифицировал?

— Воспрепятствование осуществлению правосудия. Но ведь убийство — сильнее западает в память, правда? Единственное утешение, что мне оставили дом, и я не оказался на улице. Но жить здесь… — Он злобно пнул полено необутой ногой. — Пятна крови наверху так никто и не оттёр.

— Мне очень жаль, — прошептала Гермиона. Она опять разулась и задвинула ботинки под кресло.

— И мне, — кивнул Снейп. — Мне тоже.

* * *

Снейп занялся очагом, где огонь почти погас. Гермиона вернулась в тёмную кухню — чтобы подумать и заодно попытаться соорудить подобие ужина. Она нашла жестянку предположительно с томатным супом в нижнем отделении буфета и коробок спичек в выдвижном ящике, а из горы посуды в раковине извлекла заварочный чайник. Через десять минут подоспел скромный ужин. Единственной ясной мыслью была та, что надо бы составить список покупок; остальные не желали формулироваться и обращались эмоциями, а не словами.

Вернувшись в гостиную, Гермиона застала Снейпа по-прежнему у камина, с застывшим взглядом.

— Суп! — объявила она и поставила миску на приставной столик. Вдруг из подсознания на язык соскользнул вопрос, словно чтобы снизить давление распирающего её любопытства: — А что случилось с ней? С Лили.

— Мы больше не общались, — ответил Снейп. — Даже когда я вышел. Она решила, что я изменился.

— А вы изменились?

— Вероятно. — Кивнув, он взял свою миску и поднёс к губам, но не отпил, а сказал: — Это не лучшее место — тюрьма.

Гермиона скривила рот в ухмылке.

— А я вот подумала, что вас изменила школа.

— Школа тоже.

Гермиона заняла облюбованное кресло. На валявшейся подушке она устроила свою миску, которую потом подняла и тоже поднесла к губам, потому что забыла подать ложки.

— Значит, больше никогда? — спросила она. — Даже по праздникам? Вообще ни разу до самых её похорон?

— Похорон? — Снейп был поражён настолько, что застыл, не донеся миску до рта.

— Ну да, — сказала Гермиона, отхлебнув суп. Она обожгла язык и потому не сразу продолжила. — Похорон, прощальной церемонии или чего-то подобного. Вы не пошли? Я думала, вы хотели отдать дань памяти или…

— Гермиона, я… — Снейп проглотил окончание фразы, взволнованный и растерявшийся, но затем, отставив суп, пригвоздил её взглядом, от которого у неё внутри всё похолодело. — Какого дьявола вам взбрело в голову, будто Лили Эванс мертва?

*В данном случае приговор означал тюремное заключение на неопределённый срок — до особого указания.

— Какого дьявола вам взбрело в голову, будто Лили Эванс мертва? — потребовал ответа Снейп.

— Я… — Гермиона не договорила и нахмурилась, ощутив внезапную пульсацию в висках. — Я не знаю. Разве не вы мне это сказали?

— Нет.

— Нет, сказали! — упёрлась она. — Возможно, раньше. Может…

Снейп тоже не сдавался:

— Гермиона, Лили не умерла.

— Не умерла? — слабо выдавила она. Горло сжалось, точно втянутое в себя. «Лили не умерла», — стучалось и, будто в пустоте, отдавалось эхом внутри черепной коробки. — Но её же убили.

— Нет, — покачал головой Снейп. С настороженным видом он отхлебнул из миски. — С чего вы взяли?

— Потому что её кто-то убил.

— Она жива.

— Откуда вы знаете? — Конечно, Гермиона понимала, что огорчает его, говоря ему такое о подруге детства. Да ещё и после истории с его родителями. — Откуда вы знаете? — повторила она, стараясь, чтобы вопрос не звучал как обвинение. — Вы же не обмениваетесь открытками на Рождество, верно? Она могла умереть, а вы…

— Встречал её в магазинах, — сказал Снейп. Он кривился и бросал на неё сердитые взгляды. — Иногда.

— В магазинах, значит.

— Или в городе. Она гуляет со своими детьми. Как раз несколько недель назад видел её.

— Вы говорили с ней?

— Нет, — отрезал Снейп. Потом добавил: — Разве что пару раз. Прежде чем вежливей стало не замечать её существования.

— Дети, — задумчиво пробормотала Гермиона.

— Трое, кажется, — сказал Снейп. Возможно, с горечью. — Или четверо. Она, кажется, их любит.

— А сын у неё есть?

— Есть один. По-моему, самый младший ребёнок. А что?

— Не знаю, — вздохнула Гермиона.

Снейп пристально посмотрел на неё. Похожее выражение лица Гермиона замечала у своих докторов: готовность влезть ей в мозг и разобраться в его причудливой работе.

Помогите мне, мысленно взмолилась Гермиона.

— Это как-то связано с Роном? — спросил Снейп.

Она зло отмахнулась от его предположения:

— Почему вы так решили?

— Потому, что обычно загадочный ход ваших мыслей приводит вас именно к нему.

— Нормальный у меня ход мыслей! — возмутилась Гермиона и отпрянула в кресле. — Разве это я…

— Не сейчас, мисс Грейнджер, — перебил Снейп и потребовал: — Отвечайте, что вы там навоображали.

— Я думала, Лили убили, — ответила она и почувствовала необъяснимую тоску. — Я думала, кто-то убил её и её мужа. Маленький ребёнок остался сиротой.

— Маленький ребёнок, — повторил он без выражения.

— Давным-давно, — со вздохом закончила Гермиона.

— Вы решили, её убил я.

— Нет.

Пламя с треском выплюнуло искры. Ни один не вздрогнул.

— Вы говорили, Лили была непохожей на других, — осторожно начала Гермиона. Она до сих не пор не могла решить, как относиться к рассказу Снейпа. Неделю назад тот виделся ей душегубом с окровавленными руками и уймой трупов на совести. Да и теперь, несмотря на все уверения, приходилось постоянно напоминать себе, что человек, сидящий напротив, не виновен. Человек, к которому она успела привязаться; человек, находившийся у её постели и… — Думаете, она — такая, как мы? — Она попыталась собраться с мыслями. — Как вы, я и Дин?

— Дин болен, — сказал Снейп.

— Ну не Дин, — не стала спорить она, чувствуя себя предательницей.

— Не знаю. — Он сплёл бледные, позолоченные светом камина пальцы под подбородком. Отставленные миски стояли позабытыми.

— Значит, вы учились фокусам…

— Некоторым карточным. Глупое махание волшебной палочкой, ничего выдающегося. Просто детские игры.

— Вы с Лили когда-нибудь говорили о… о наших проблемах?

Довольно долго Снейп хранил молчание. Губы сжаты, выражение лица отсутствующее. Затем ответил:

— Нет.

— А могли бы?

— Гермиона, — он вздохнул, потёр ладонями лицо, прижал пальцы к уголкам глаз и стал натягивать кожу, отчего то казался молодым, то походил на скелет, то снова выглядел на свой возраст, — она счастливо живёт с мужем и детьми, и думать обо мне забыла.

Гермионе немедленно вспомнилась надпись на входной двери.

— Вряд ли в Коукворте вас легко забудут, — сказала она.

Её слова Снейп истолковал превратно и помрачнел.

— Суп остыл, — пробурчал он, схватил миски и быстро вышел. Будь у него возможность, он бы громко хлопнул дверью.

Вернулся он спустя добрые десять минут и обнаружил упакованный в красную бумагу свёрток на диване — там, где сидел. Гермиона терпеливо ждала его в кресле, скрестив ноги по-турецки.

— Простите, что я сбежала, — сказала она, когда Снейп со вздохом поставил миски снова на столик. — Мне стоило сначала поговорить с вами. Это сэкономило бы нам уйму времени и избавило от сердечных волнений. То есть избавило бы от волнений меня.

Он посмотрел на Гермиону, затем на свёрток, перевёл взгляд на миски, опять на неё. Наконец он шлёпнулся на диван, развалился, опёршись затылком на спинку, и закинул ногу на ногу.

— На вашем месте, — произнёс он в потолок, — я бы тоже сбежал.

— Но это не делает мой поступок правильным.

— Делает. Вы должны беречь себя. У вас есть семья. Им не всё равно, они волновались за вас. — Снейп прочистил горло. Было что-то ещё — то, чего он не договорил, спрятанное за словами. — И когда выяснилось, что я…

— Вы этого не совершали! — перебила Гермиона.

— Факты репортёрам не нужны, — с кривой усмешкой сказал он.

— Факты есть факты. Жаль, вы не позвонили мне. Или послали бы письмо.

— А вы бы мне поверили?

Гермиона в этом сомневалась. Она бы и звонки от Снейпа заблокировала, но вдруг поняла, что не знает его номера. К тому же, раз тот не позвонил в первые сутки, то, вероятно, не стал бы и позднее. Она допускала, что он может написать ей, но не ожидала посылки с поздравительной почтой, до которой первой добралась мать.

— Вы потому прислали перо? — спросила Гермиона. — Чтобы я вернулась?

— Считаете меня манипулятором?

— Думаю, вы на много способны, — спокойно ответила она.

— Это был всего лишь подарок.

— Необычный подарок.

— Мне показалось, эта вещица вам подходит.

Несколько секунд Гермиона смотрела на него, взглядом прослеживая линию от основания бледной шеи до задранного подбородка, скользя по впадинам на щеках, изгибу крючковатого носа, белому лбу и бахроме волос. Как раз когда она выискивала в его глазах неуловимую подсказку, он резко опустил голову, отчего нестерпимо захотелось в смущении потупиться. Однако она не поддалась и решительно уставилась на его лицо, приобретшее озадаченное выражение. К счастью, они оба ни словом не обмолвились о поцелуе. Кивком она указала на свёрток, оставленный на диване.

— Счастливого Рождества, — сказала она.

Снейп сморщил лоб:

— Это мне?

— Кому же ещё?

Он не ответил, взял свёрток в руки и поддел длинным пальцем сперва один загиб, потом другой, аккуратно отворачивая бумагу и разглаживая идеально прямые углы.

— Надеюсь, вам нравится мериносовая шерсть, — быстро проговорила Гермиона. Жар камина сделался нестерпимым и грозил сжечь её щёки.

С гортанным звуком Снейп развернул подарок.

— Я сама её связала… — Она запнулась. — То есть когда начинала, то вязала её не для вас — я с вами тогда не разговаривала. Просто подразумевала, что вяжу для кого-то… — Её так и подмывало спрятать лицо в ладонях, но она вымучила отважную улыбку.

— Это шапка, — сказал Снейп, ощупывая нижний край и растягивая трикотаж. — Чёрная.

Гермиона покраснела сильнее:

— Наверное, я всё-таки думала о вас.

Он водил и водил пальцами по рядам, брал шапку в руки, растягивал и отпускал так, что казалось, не выдержат петли.

— Просто ваша немного колючая, — сказала она.

Снейп по-прежнему молчал. Шерсть облепила руки, край резинки скручивался под пальцами, а сам он смотрел на Гермиону сияющими глазами, чем окончательно её смутил.

— Спасибо, — шёпотом поблагодарил он.

Улыбка соскользнула с её губ прочь. Гермиона откашлялась и сказала:

— Пожалуйста.

* * *

Гермиона думала, что температура в гостиной не может упасть ниже. Напрасно она так думала, потому как следующим утром проснулась с похолодевшими пальцами и замороженным носом. Лёгкое першение в горле обещало скорую простуду. Снейп, опять обнаружив с внутренней стороны окна наледь, посочувствовал, но на свой лад:

— Клянусь, в моей спальне нисколько не теплее.

Оба после этих слов почему-то покраснели.

Они вернулись к своим прежним привычкам. За едой, купленной навынос или приготовленной из того, что завалялось в буфетных ящиках и морозильной камере, — беседовали. В полуденные часы у камина, обложившись стопками книг, — молчали. Устраивались вдвоём на диване, кутаясь в одеяла, и делились находками. Ценную информацию записывали в дневник. Гермиона притворилась, будто не заметила на полях в нём мелким почерком надпись «Лили Эванс?», сделанную под весёлой и более заметной «Новый симптом: вязать убийце вещи?», оставленной Снейпом, наверное, только ради смеха.

Странное у них выходило сотрудничество.

Гермиона не привыкла иметь друзей. Прежде — до всего этого — у неё было несколько, да и с теми оказалось нелегко сойтись. Сначала она знакомилась с кем-то, кого возмущало то же, что её. Например, заурядность некоторых учителей, не соответствующая высокой стоимости обучения. Знакомство перерастало в общность интересов, выходящих за рамки пикетов против несправедливой экзаменационной политики и использования в школьной столовой яиц от кур, которых содержат в клеточной батарее*. Зато потерять друзей было гораздо проще, чем завести: малейшее разногласие или намёк на чудинку — и непрочная нить рвалась в пользу девочек, более нормальных и менее всезнающих, нежели Гермиона Грейнджер. Возможно, в школе, где учатся не одни лишь девочки, она бы справилась чуточку лучше.

А после… Что же, никто не задерживался рядом, кроме родителей. Даже Дин, сколько бы общего ни было у них… таких.

— Что? — услышала Гермиона. Она и не заметила, куда уставилась, пока Снейп удивлённо не взглянул на неё в ответ.

— Ничего, — сказала она.

Чтобы не начать по привычке грызть кончик ручки, она взяла перо и пощекотала себя под подбородком. Подарок оказался и впрямь кстати. Как это естественно — собираться с мыслями, пока обмакиваешь перо. Пусть с ним выходило не так опрятно, чернила сохли дольше, а на страницах дневника множились кляксы и оставленные пальцами пятна, но Гермионе было всё равно. Зато написанное становилось более честным, более настоящим.

— Вы себя хорошо чувствуете? — спросил Снейп.

— Нормально, — ответила она и кашлянула. В горле першило. — Северус, — обратилась она к нему чуть погодя, и он ждал, что она скажет. Ожидание сменилось раздражением, когда он догадался, что услышит. — Скоро у вас день рождения.

Ему исполнится сорок пять, если верить данным его дела. Гораздо старше Гермионы.

— Совершенно верно, — подтвердил он.

— Планируете что-нибудь устроить?

— Нет.

— А могли бы? — спросила она и немедленно предвосхитила его отказ: — Можно на днях, перед нашим следующим отъездом. Давайте завтра вечером? В канун нового года, а? Сходим куда-нибудь поужинать.

Снейп уже не выглядел раздражённым. Выражение лица смягчилось, брови опустились.

— Вы хотите выйти на ужин со мной? — Он был обескуражен.

Во рту у Гермионы сделалось сухо — она поняла это, пощупав языком нёбо.

— Я угощаю, — сказала она.

— Но почему?

— Это же ваш день рождения. — Она пожала плечами.

— Вы хоть представляете, что будет, если вас увидят со мной?

Гермиона фыркнула.

— И что? Пострадает моя репутация? Северус, какой сейчас век?

— Я только…

— Пострадает ваша? — перебила Гермиона. — Все эти… сплетники из Коукворта!.. — Слово «сплетники» казалось не вполне точным, недостаточным определением. — Что они скажут, когда с вами будет девушка из новостей, живая и не похищенная, а наоборот — весьма довольная вашим обществом?

Снейп хмыкнул.

— Мечтать не вредно, — сказал он.

— Мне с вами хорошо, — призналась она. Отложив дневник и перо, она вцепилась себе в колени и подалась вперёд для пущей убедительности. — С кем ещё я могу поговорить вот так? Ни с кем. А вы — противный бирюк, но вы мне, похоже, нравитесь, и мы наверняка заслужили попытку хоть немного, чуть-чуть насладиться жизнью, которую ведём. Итак, решайте.

Он пробурчал что-то похожее на «ладно».

— Отлично, — постановила Гермиона.

Она выбрала из стопки труд Батильды Бэгшот и приступила к семнадцатой главе, надеясь скрыть за книгой пылающие щёки.

* * *

Гермиона нервно ворочалась и не могла уснуть. У неё не получалось согреться в выстывшей гостиной, куда проникал непобедимый холод. Но дело было не в нём и не в переутомлении. Всему виной — предстоящий выход в свет, чтобы совершать нормальные взрослые поступки в нормальном взрослом мире. Со Снейпом. Накануне нового года.

И впрямь мысли пошли загадочным путём, причём на этот раз мимо Рона.

По-взрослому она повела себя прямо с утра: позвонила матери. Игнорируя мольбы вернуться домой, Гермиона сообщила, что она в безопасности, довольна и собирается развлекаться, как все нормальные люди. Мать сперва, кажется, даже немного приободрилась, но потом вздохнула и сказала:

— Просто позвони, когда потребуется тебя забрать. В любое время, хоть среди ночи.

— Пока, мам, — бросила Гермиона и дала отбой.

Она не была готова к выходу, не сумев подобрать наряд. Снейп тоже не сильно преуспел: подходящие вещи заметно износились и полиняли. Вдобавок к неподобающему виду оба чувствовали себя неуютно перед стойкой метрдотеля в местном индийском ресторане, ожидая, когда их усадят; потом — ещё неуютней, оказавшись друг напротив друга за столиком в укромном уголке за кадкой с огромным папоротником.

Встряхнув салфетку, Гермиона расстелила её на коленях, а волосы откинула за плечи.

— Не забудьте, угощаю я, — напомнила она. — Возьмите поппадумы* и закуски, не стесняйтесь.

Снейп ни сжато, ни многословно не ответил и листал меню, имитируя улыбку.

Выбирая еду, они перебрасывались вежливыми фразами: что лучше заказать, что стоит купить в магазине домой, когда ожидается снег. Обрывки разговоров, которые были бы неинтересны с другим собеседником. Однако по какой-то причине не со Снейпом. Он нервничал. Вероятно, не привык ужинать в ресторанах, и, учитывая его историю, Гермиона подозревала, что он ни разу не делал этого в заведениях Коукворта. Но скучным он точно не был.

— Нашли сегодня что-нибудь? — спросила она, когда официант унёс меню. Она склонилась над бокалом с «Коброй»* и прошептала: — Что вы сейчас перечитываете?

— Корнуоллские народные сказки, — отставив свою пинту и всосав с большого пальца каплю мангового чатни, отозвался Снейп. — Том третий.

— Есть что-нибудь интересное?

— А, великаны, русалки, пикси — как и ожидалось, — вздохнул он. — Ничего подходящего.

Гермиона задумалась и через несколько секунд сказала:

— Там ведь не было одной сказки, которая называется «Три брата», да?

— Ничего подобного не припоминаю. А что?

— Она есть в книге Бэгшот. То есть не сама история, а упоминание. Но она кажется какой-то… будто я её знаю.

— Видимо, распространённое название, — предположил Снейп, больше озабоченный тем, что его лепёшка развалилась на тысячу промасленных кусочков.

— Угу, — хмыкнула Гермиона. — Только тут такое дело… Я искала в Интернете и ничего не нашла. Нет истории с таким названием, насколько я поняла.

— Странно, — пробормотал он, по-прежнему не проявляя должной заинтересованности.

Что-то отвлекало его и от разговора, и от неё самой. Занятых мест стало больше, в ресторане сделалось шумнее, и гул голосов долетал до их столика, заслонённого растением-переростком.

— Я оставила сообщение у себя на форумной доске объявлений. В последнее время никто не заходит, так что я не очень надеюсь на ответ. Однако попытаться стоило.

— Отлично, — машинально проронил Снейп. Он отправил в рот закуску, тщательно её пережевал и будничным тоном спросил: — Любопытно, как скоро меня выволокут из-за стола на улицу и превратят в отбивную?

— Никто нас не видит, хотя, кстати, это противоречит цели нашего сегодняшнего выхода, — сердясь, ответила Гермиона. — Вечер вам понравится больше, если вы прекратите дёргаться.

— Я бы вообще жил припеваючи, если бы вандалы оставили в покое мой дом.

— Ничего, скоро нас здесь не будет. Давайте отправимся в следующий понедельник. Шотландия, мы едем! — Она подняла бокал, чтобы чокнуться, но Снейп этого не заметил, выглядывая в зал из-за листьев папоротника. — Северус, — процедила она.

Он резко повернулся к ней, извинился неискренне, затем с видом постоянно недоедающего человека сказал:

— Надеюсь, наша еда уже готова.

Три бокала «Кобры» сгладили шероховатости в беседе. Заказанное Гермионой карри «Мадрас» оказалось неожиданно острым. У неё наверняка блестело от пота лицо, но ей было наплевать.

— Итак, — слишком громко произнесла она, дождавшись ухода убравшего тарелки официанта, — пришла пора держать ответ, профессор. Скажите, — она наставила на него указательный палец, — чем вы зарабатываете на жизнь.

Снейп нахмурился. Надежды, что алкоголь развеселит его, не оправдались.

— Я знаю, что научная деятельность не приносит серьёзного дохода, — продолжала Гермиона, — но я ожидала большего конфорка… простите, комфорта, чем у вас теперь, как-то так.

Он некоторое время молча вглядывался в глубину своего бокала с пивом, наблюдая круговерть пузырьков, и в конце концов что-то буркнул.

— Что-что, простите? — переспросила она.

— Я пишу научные работы, — проговорил он в бокал.

— В смысле? — удивилась Гермиона. — Вы имеете в виду пособия или…

— Нет, — перебил Снейп. — Работы для испорченных хлыщей, которые не тянут учёбу. Я пишу за них. — На лице появилась ухмылка, но с оттенком стыдливости. — Не правда ли, иронично, если вспомнить причину, по которой я не попал в университет?

— Диссертации, — с тоской сказала она.

— В том числе.

Гермиона вдруг почувствовала резь в глазах — вероятно, слишком пристально смотрела на Снейпа.

— Вы помогаете лодырям и невеждам не вылететь из университета.

— Я этим не горжусь, — проворчал он, в который раз оглядывая зал.

— Просто я думала… — Язык у неё буквально заплетался, и пришлось подбирать подходящие слова. — Мне казалось, это против ваших правил.

Снейп словно бы взрыкнул.

— И как результат? — спросила Гермиона. — Какие у вас оценки?

— Обычно я стараюсь, чтобы было похоже, будто это они написали. То есть всё зависит от студента, но преимущественно оценки довольно высокие. Иногда — очень.

— Сколько степеней вы могли бы добавить к своему имени!

— В самом деле, — согласился Снейп.

— И по каким предметам?

— По естественнонаучным. В первую очередь по химии.

— Представляю, что они потом натворят на практике!

— Это меня не касается, — отрезал он. Голос у него был хриплым, а плечи — приподняты, точно он боролся с икотой.

— Как вы выучили её?

Даже на замутнённый пивом взгляд, Снейп сделался теперь куда понятнее: некоторая его противоречивость, молчаливое противодействие несправедливости, негласные обязательства. То, что он готов слоняться по всей стране, не имея стабильного дохода.

— В школе она была моим самым успешным предметом, — ответил Снейп. — Я и в тюрьме учил её, и потом, после освобождения.

— И вам позволяли?

— Позволяли.

— Тогда в тюрьме лучше, чем в лечебнице, — сказала Гермиона, неожиданно разозлившись. — Там мне сказали, что книги затруднят выздоровление.

— Может, они не так уж неправы.

Трезвость возвращалась стремительно, и так же нарастал гнев. Гермиона не заметила, как стиснула кулаки, однако заметила, что нога Снейпа — будто бы нечаянно — придвинулась под столом вплотную к её голени да там и осталась.

— Что же, — продолжил Снейп, пока Гермиона вскипала, — дайте знать, если хотите вернуться во времени и поменяться со мной местами.

Фраза прозвучала не настолько язвительно, как могла бы. Гермиона подняла взгляд со своих коленей на Снейпа и увидела, что тот улыбается ей в свойственной лишь ему манере.

Потом улыбка исчезла — он заметил выражение лица Гермионы. И ногу убрал.

— В чём дело? — спросил он.

— Послушайте, — осенило её, — а вдруг это оно и есть — некое воплощение путешествия во времени?

Снейп фыркнул.

— Не будьте таким!

— Ну извините, — сухо сказал он. — Гермиона, путешествия во времени? Вы серьёзно?

— А магия, профессор?

Теперь злился уже он:

— Один из этих терминов интерпретируется более широко!

— Не думаю. Не в том смысле, в каком его определяем мы с вами, — возразила она и в задумчивости сцепила под подбородком пальцы. — Чем тогда это может быть? Кто-то изменил наше прошлое? Переместил на не предназначенный нам путь?

— Идея, как из романа.

— Весьма вероятная.

— Вовсе нет.

— Было бы гораздо больше пользы, если бы вы поощряли теоретизирование, а не говорили со мной свысока, — обиделась Гермиона, а потом принялась размышлять вслух: — Хотя, измени кто-то наше прошлое, как бы мы это помнили?.. — Она пронзила его обвиняющим взглядом. — Ах, простите, как бы я помнила?

— Вы пьяны, Гермиона, — сказал Снейп. — Утром вы и этого разговора не вспомните.

Гермиона же, напротив, не чувствовала опьянения. Вообще-то она чувствовала себя трезвой и собранной. Музыка — индийский ситар — играла негромко и отдавалась лёгким гудом на кончиках пальцев, в животе залегла сытая тяжесть, мозг внутри черепной коробки ощущался чрезвычайно материальным и предельно настоящим.

— В другой жизни — ведьма, — пробормотала она.

Снейп опять ухмыльнулся.

Не красавец, напомнила себе она и сказала:

— Пойдёмте.

Как по волшебству появился официант.

— Рассчитайте нас, пожалуйста, — попросила Гермиона, резво поднимаясь из-за стола.

— Пора домой, — сказал Снейп странным голосом, и было непонятно, разочарован он или доволен.

— Нет, — отозвалась она и подхватила сумочку. — Пора отправиться в более людное заведение.

Она не дала ему возможности возразить, сразу проследовав за официантом к стойке. Снейпу пришлось пробираться по заполнившемуся залу одному у всех на виду. Некоторые посетители и впрямь обернулись ему вслед. Но, если подумать, они бы обернулись и так, а не по причине подпорченной репутации Снейпа в Коукворте. Он был импозантной фигурой: своеобразный и мрачный, необычный в этой цветистой атмосфере. Однако кое-кто из местных его бесспорно узнал: несколько лиц вытянулись и побледнели от шока.

— Всё было чудесно, спасибо, — сказала Гермиона официанту, хотя тот ничего и не спрашивал. Его взгляд перебегал с неё на Снейпа и обратно.

Она широко улыбнулась и внезапно осознала, что уже несколько недель не хочет прятать улыбку под ладонью.

* * *

Как так получилось, Снейп до конца не понял.

Он придерживал ресторанную дверь для Гермионы, на них все таращились, а она отказалась выходить первой. Просто стояла — трезвее, чем ожидалось после трёх пинт пива, — и смотрела на него, изогнув бровь. А потом протянула ему руку.

— Вы серьёзно? — вырвалось у него. Гермиона внешне и в суждениях лишь казалась трезвой, а на самом деле была определённо пьяна.

Она взяла его ладонь, переплетя свои маленькие пальцы с его длинными, встала на цыпочки и перед всеми — наверняка на них двоих пялился целый город — легко поцеловала его в губы, прежде чем потянуть за собой на улицу, звякнув напоследок дверным колокольчиком.

Когда они выбрались наружу настоящими триумфаторами, Гермиона не отпустила его ладонь. Снейп искал подходящие слова и не находил.

— Вы не обязаны это делать, если не хотите, — сказала она.

Он не отнял руку.

— Отлично! — провозгласила Гермиона. Улыбка у неё была немного неуверенной, а пальцы вспотели в его ладони, и он отёр их о своё пальто, заставив её рассмеяться. — Куда же пойти, чтобы тебя заметили? — спросила она. Свет фонарей золотил её лицо.

Выбор пал на паб в центре города. Если индийский ресторан был шумным, то на главной улице творилось безумие: сновали люди, заходя в пивные и клубы или оттуда выходя; на лужайке собралась компания подростков, за которой тайно наблюдала группа настороженных полицейских. В «Розе Тюдоров» нашлись свободные места — как раз на двоих. Бармен узнал Снейпа.

— Тебе чего надо? — неприветливо осведомился у него бармен, но потом, увидев Гермиону, выкатил глаза из орбит. Она в который раз улыбнулась Снейпу, и тот понял, что, пьяная или трезвая, она никогда прежде не выглядела настолько уверенной в себе. А ещё — что она готова атаковать неприятеля.

— Во-первых, уважительного отношения, — сказала она и швырнула на стойку бара банковскую карточку, красиво блеснувшую в полёте. — А во-вторых, мой друг желает виски, а я — джин с тоником.

— Уверены? — спросил бармен, и его маленькие глазки, от сомнения наполовину выпученные из-под век, забегали.

— Абсолютно, — ответила Гермиона.

Когда напитки были поданы, образовавшаяся в толпе брешь явила взгляду незанятую кабинку с завлекательно-липким угловым диванчиком. Гермиона с напитками в руках шла первой, а Снейп с пустыми руками — следом. Они успели раньше другой пары, торопившейся к тому же столику.

— Минуточку! — возмутилась женщина, но вдруг замолчала.

Снейп тоже словно онемел. Гермиона и спутник женщины стояли рядом, глядя на них.

— Мы случайно прежде не встречались? — наконец нарушила молчание Гермиона.

Женщина проигнорировала вопрос.

— Северус, — отрывисто произнесла она, слегка качнув красиво вылепленным подбородком в кивке.

Снейп, державший руки в карманах, почувствовал, что крепко сжимает в ладони ключи под взглядом знакомых глаз. Бутылочно-зелёных глаз, приметных даже в листве рододендрона.

И волосы, пусть и потемневшие с годами, до сих пор имели тот же оттенок, который Снейп когда-то научился различать на сколько угодно большом расстоянии.

— Здравствуй, Лили, — ответил он, и его внутренности превратились в смолу.

Мужчина — Снейп узнал в нём мужа Лили, — что-то неразборчиво пробормотал, переступив с ноги на ногу.

— Видела тебя в новостях, — сказала Лили. Она взглянула на Гермиону, на чьём лице быстро сменилось столько выражений, что Снейп не смог бы распознать ни одно из них в отдельности. Лили протянула было руку, чтобы представиться, но передумала. — Значит, это неправда.

— Как и всё, что обо мне болтали, — ответил он.

Микрофон разразился пронзительным скрежетом; на сцене готовились к вечернему выступлению музыканты. Стукнули барабанные палочки, и Лили, словно очнувшись, подступила к мужу.

— Мы пойдём, — сказала она, потянув того за руку.

— Совсем необязательно, — возразил Снейп. — Можем потесниться, если хотите.

Лили не хотела — это было очевидно. Она перевела взгляд с него на супруга, затем на Гермиону, замершую рядом.

Снейп тоже посмотрел на Гермиону. По её решительно выпяченному подбородку он догадался, что она не отступит — не сегодня. Не после изгаженной двери. Не после того, как их за ужином запихнули в угол. Не после бармена, по её утверждению, заслуживающего быть засунутым головой в унитаз.

— Гермиона, познакомьтесь, — сдался Снейп и еле приподнял руку, — это Лили. Лили, это Гермиона.

— Мы уже встречались, — заявила Гермиона. — В индийской закусочной.

Лили бросила на неё непонимающий взгляд.

— Там, где еду продают навынос. Несколько недель назад, — объяснила Гермиона немного обиженным тоном. — Я ещё спросила, как у вас с магией. Вы, кстати, тогда соврали.

— Нам в самом деле пора, — сказал муж Лили. Снейп его немедленно возненавидел. В первую очередь из-за голоса. И не в последнюю — из-за внешней привлекательности. Арийского типа блондин с невиданно белыми зубами, тот был чересчур красив.

Снейп встречал его раньше: вместе с Лили и их детьми в магазинах, а иногда — в парке, через который можно срезать путь, если идешь в город. Они ни разу не обмолвились ни словом, и вряд ли этот человек вообще его узнал. Снейп полагал себя вычеркнутым из жизни Лили — тем, кого не обсуждают, о ком не вспоминают и не волнуются.

Манерой говорить он походил на школьных приятелей Снейпа — то же стандартное английское произношение, вышедшее из моды лет двадцать назад. Наверняка он владеет породистыми лошадьми. Снейп возненавидел его ещё сильнее.

— У вас не возникало такого чувства, что вы не из этого мира? — обратилась Гермиона к Лили, тем самым выдернув Снейпа из круговорота ядовитых мыслей. — Может, что-то казалось не совсем правильным? Или что вы живёте не той жизнью, и она идёт не тем путём, каким должна?

Экстатическая речь религиозного фанатика о ниспосланном ему откровении. Лили могла бы отмахнуться от странных вопросов, рассмеяться и уйти под ручку с мужем. Вместо этого она испугалась и, смешиваясь с толпой, не переставала оглядываться.

Снейп остолбенел. Он не знал, что сказать.

— Вы видели, она — одна из нас? — воинственно спросила Гермиона, ставя стаканы на столик. — Я так и подумала, когда впервые её увидела. Тогда я не знала, что она — та самая, ваша Лили. А теперь всё ясно.

Сев, она подвинулась. До конца не пришедший в себя Снейп рухнул рядом.

— Простите, — сказала она, — я была излишне резкой. Но понимаете… она бы всё равно не осталась, как бы мы себя ни повели, а я хотела спросить. Должна была спросить.

— Всё нормально, — выдавил он.

— А вот и нет. — Её скользкие от конденсата пальцы нащупали его ладонь. — Надеюсь, она ещё появится. Может, вы опять подружитесь, и она поможет нам. — Гермиона отпила из стакана Снейпа, словно напитки нельзя было различить визуально, и поморщилась. — Это ваш, — сказала она, пододвигая ему стакан.

Снейп залпом выпил. Виски оказался сильно разбавленным, и захотелось заказать вторую порцию.

Он вздохнул. Чувствуя себя не то в чужом теле, не то, наоборот, в своём, но подчинённом чужой воле, он обнял за плечи Гермиону — не Лили — и притянул к себе, отчего её лохматый затылок лёг ему на ключицу.

— Ну что же, — сказал он, пытаясь не замечать легкое дыхание, точнее — удовлетворённый выдох, который словно принадлежал им обоим, — могло быть и хуже.

* * *

Они возвращались домой под грохот фейерверков. Красные искры, розовые звёзды, золотые огненные колёса разлетались в дымной темноте.

Найдя в себе достаточно смелости, Снейп, когда начался дождь, взял Гермиону за руку, и она по-прежнему не противилась — очередное маленькое чудо в ночь маленьких чудес.

Он надел, низко натянув на уши, подаренную шапку. Сначала он предложил её Гермионе, но та отказалась, заверив, что её волосы отталкивают воду, как овечья шерсть.

О Лили они больше не говорили.

Были ли они пьяны? Так сразу и не скажешь. Оба ощущали себя бесплотными, невесомыми, парящими вдоль грязноватых улиц Коукворта обратно в Тупик Прядильщика. Соединённые руки казались призрачно-лёгкими. Трезвым Снейп бы точно дрожал. Или, как прежде избегая тесного контакта, вообще удрал бы от этой слишком молодой особы. Гермиона была уверена — и боялась, — что он одумается и поймёт: она вовсе не рыжеволосая женщина с ярко-зелёными, поразительно знакомыми глазами.

Они дошли до входной двери — фонарь над крыльцом не горел, а в темноте надпись «Извращенец» было не разглядеть, — отперли её и отпустили друг друга, чтобы разуться в прихожей.

— Ну, — сказал Снейп на полпути вверх по лестнице, так и не сняв пальто, — спокойной ночи. Смотрите, не замерзайте.

— Доброй ночи, — ответила Гермиона. Она стояла, не шевелясь, у подножья лестницы. И вдруг позвала: — Северус!

Ставший сгустком теней, почти неразличимый, он остановился за три ступени до верха и оглянулся.

— Вы ведь не будете возражать, — начала она, чувствуя, как сердце своим биением сотрясает стены, и, пока дом не рухнул, закончила: — если эту ночь я проведу с вами?

Сделалось очень тихо, даже гром фейерверков больше не доносился снаружи. А ещё — темно, и тьма грозила поглотить их обоих.

Потом скрипнула и застонала лестница, раздался шелест ткани.

Снейп шагнул на одну ступеньку вниз.

*Клеточная батарея — металлический многоярусный каркас, состоящий из клеток для домашней птицы, разделенных задними и боковыми стенками.

*Поппадумы — жареные тонкие чечевичные лепёшки.

*«Кобра» — бренд пива, популярный в азиатских ресторанах Великобритании. Был основан выходцем из Индии.

Гермионе часто снилось, что у неё выпадают зубы: она подносит сложенные лодочкой ладони к губам и выплёвывает все — от резцов до моляров. Подобные сны вообще не редкость. Тётя рассказывала, что видела такой же сон перед тем, как узнала о своей беременности — вероятность которой в случае Гермионы была, слава богу, невелика, — а мама говорила, что накануне экзаменов по стоматологии ей только и снились выпавшие зубы. Обе вспоминали об этих снах неохотно и явно не пожелали бы увидеть их вновь — из-за атмосферы беспокойства и даже страха. Гермиона же во сне наоборот радовалась, глядя на горстку своих зубов, и думала, что теперь может купить себе новые.

Но нынешней ночью ей приснились не выпавшие зубы.

Сон был другой, похожий и непохожий одновременно. Настолько реальный, что и проснувшись, Гермиона всё ещё слышала запах горелого дерева, чувствовала панику и то, как пронизывает её боль, устремляясь от головы к сердцу. Снились каменные стены и безликие люди. Разочарованные и полные ненависти, в ушах звенели крики — злые и непонятные слова. И чей-то остервенелый вопль: «Дантисимус!».

И опять Гермиона подставила ко рту ладонь, закономерно ожидая увидеть на ней свои верхние резцы.

Но они не выпали. Напротив, начали расти. Их концы миновали линию нижней губы, задели полукружье подбородка. Зубы удлинялись, вытягивались и уже достигли груди.

Гермиона попыталась позвать на помощь, но вышло лишь сдавленное мяуканье, потому что она не могла ни закрыть, ни открыть рот. Глаза наполнились бессильными слезами. Что же делать? Спилить зубы? Вырвать их клещами? Броситься к родителям и умолять их немедленно заняться её челюстью?

Хотелось прикрыть зубы, но ладони оказались слишком малы, а все вокруг — те, безликие, — издевались и хохотали.

Внезапно шум стих. Отступив на шаг, она подняла заплаканные глаза и принялась заслоняться руками во избежание новых насмешек, но опять безуспешно. Между тем расплывчатая темнота впереди воплотилась в знакомую чёрную фигуру. Гермиона трижды моргнула и смогла наконец увидеть Снейпа. Тот смотрел на неё сверху-вниз, холодно, с неприязнью, прослеживая взглядом громадное расстояние между кончиком её носа и концами резцов.

Ледяным тоном, обратившим её сердце в сосульку, он процедил:

— Не вижу разницы.

И тут Гермиона проснулась.

Снейп лежал рядом. Дыхание его было размеренным, глубоким, медленным, а глаза — закрытыми. Он спал.

Гермиона помнила, как засыпала, уткнувшись лбом в его прохладное плечо; но в какой-то момент он отвернулся к стене своей комнатушки, освободив таким образом более половины кровати, где теперь можно было вытянуться и раскинуться.

Чёртов стервец, зло подумала она, борясь с искушением спихнуть его с кровати. Пусть бы приложился как следует о стену и пол!

Глупо было, понимала она, выходить из себя из-за обычного сна, но он показался таким реальным. И Снейп говорил с таким нарочитым расчётом уязвить, придраться, ранить в самое слабое место, растоптать и без того хрупкое самолюбие.

Он пошевелился, и Гермиона испугалась, что он сейчас проснётся. Однако этого не случилось; он только придвинулся бедром вплотную к её ноге.

— Не говорил он ничего такого, — напомнила себе Гермиона. — Он никогда не стремился обидеть меня.

И всё же в спальне по-прежнему витал запах дыма. И старый кирпичный дом был сырым, будто средневековый замок. И Гермиона могла поклясться, что слышала совиное уханье, прежде чем наконец — когда небо за немытым окном посерело — снова уснуть рядом со Снейпом.

* * *

Поздним утром Гермиона проснулась, оделась и вышла, пока Снейп ещё спал. Уже на полпути к магазину она вспомнила, что сегодня первое января, и значит, везде будет закрыто.

Вялая от холода и разочарования, она набрела на парк, где уселась прямо на оледенелую землю под больным рододендроном. Мимо вразвалочку прохаживались люди: в вечерних коротких платьицах и на высоченных каблуках — утомлённые затянувшимся празднованием, в зимних пальто — исполненные степенности плодотворного новогоднего утра.

Гермиона смотрела на них, а думала о своём, и все мысли концентрировались на Снейпе.

Её до сих пор колотила дрожь, её мучала слабость — проклятая простуда теперь точно схватила за горло и скребла его изнутри длинными острыми когтями, — и голову словно набили ватой. Не только из-за похмелья или болезни.

Она переспала со Снейпом.

Она бы солгала, утверждая, что прежде ни о чём таком не думала. Ещё до того поцелуя, к которому она принудила Снейпа в уилтширской гостинице, она представляла, каково это — иметь близость с кем-то, кто тебя знает и понимает, а не жалеет в отличие от череды рыжих бойфрендов или любовников на одну ночь.

Снейп не был искусным. Перед тем, как увести Гермиону наверх, он так и сказал. И немедленно его бледное лицо вспыхнуло — вероятно, из страха, что он её неправильно понял. И, по-прежнему застёгнутый на все пуговицы своего чёрного шерстяного пальто, он привёл её в меньшую из спален, потому что понял правильно. И дыхание его было громким.

Но что он подумает теперь — при свете дня? Как поведёт себя, когда Гермиона вернётся в Тупик Прядильщика? Запрётся в доме и прогонит её, через поцарапанное окно велев убираться восвояси и никогда не возвращаться?

Сегодня она была уверена, что оба они вчера перебрали. Но зачинщицей-то выступила именно она. Внутри росло скользкое чувство — чувство неправильности. Неправильно, во-первых, что они были нетрезвыми, а во-вторых, — что она, получается, Снейпа использовала.

Она питала глупую надежды, будто пакет из бакалеи и плотный завтрак несколько сгладят неловкость, и их отношения вернуться на предыдущую ступень. Но магазины не работали; да и рестораны в ближайшее время вряд ли распахнут двери перед подвыпившими новогодними гуляками.

В дверь дома в Тупике Прядильщика Гермиона постучала, когда окончательно замёрзла.

— Магазины закрыты, — сказала она прежде, чем Снейп успел её о чём-нибудь спросить.

На его лице — ни беспокойства, ни раздражения. Вообще никаких эмоций. Значит, всё гораздо хуже, чем она воображала.

И всё же он заварил чай и воздержался от разговоров о предыдущей ночи.

Они позавтракали сухими хлопьями, а потом день протекал, как и прочие, проведённые за чтением и выдвижением теорий. Гермиона посасывала найденные на дне рюкзака лечебные пастилки, и если забывала, кашляя, прикрываться рукавом, Снейп даже не ворчал.

В какой-то момент она поняла, что не просто рисует в дневнике, но изображает карикатурную себя, а Снейп заглядывает ей через плечо, дыша в ухо и, кажется, не замечая вызванного его близостью напряжения.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Это — другая Гермиона, — сказала она в ответ. Другая Гермиона получилась такой же пышноволосой, но передние зубы из-под верхней губы у неё, как в реальности, не выпирали. — Предположим, она существует. Или существовала. Хочу перечислить, что мы знает обо мне… то есть о ней: мысли, чувства, историю и так далее. То, что я помню. Бессмысленное, кусочками вставленное в мою собственную жизнь.

— Не самая плохая идея, — своеобразно похвалил Снейп.

Польщённая, Гермиона покраснела и вернулась к рисунку.

Единорога на странице, датированной двадцатым мая, нарисовал Дин. И грифона — на третьем июня — тоже. У самой Гермионы так красиво не выходило, но она удовлетворилась возможностью излить свои разочарования синими чернилами: у другой Гермионы глаза были темнее, и осведомлённость изогнула кверху уголки губ.

Рядом с изображением появился список:

«Другая Гермиона Грейнджер:

— каким-то образом является носителем магии, т.е. владеет магией или инструментом, который мы бы назвали магией, и способна делать то, чего не могу я;

— влюблена в парня по имени Рон, по всей видимости, что объясняет влечение к рыжеволосым;

— возможно, знакома с Северусом Снейпом;

— не сумасшедшая».

На предпоследнем пункте Гермиона на миг запнулась. Она едва не написала, что боится Северуса Снейпа, но передумала.

— Вы что-то вспомнили? — спросил он, прочтя своё имя.

— Мне приснился сон, и там были вы, — ответила она. — Не знаю, случилось ли это на самом деле. Не знаю, указывает ли оно на то, что мы… не можем… вспомнить. — Она слишком сильно нажала на перо, и над буквой «С» в фамилии Снейпа расцвёл чернильный цветок. — Означает ли сон, что мы были знакомы?

— Я снов не вижу, — сказал Снейп.

Гермиона рисовала уже его. К его чертам она отнеслась гораздо мягче, чем к своим.

«Другой Северус Снейп», — вывела она и размашисто подчеркнула. Потом подняла на него взгляд, понятия не имея, что писать, кроме слова «профессор», да и то вызывало некоторое беспокойство. Весьма вероятно — и ничто не указывало на обратное, — он и был профессором. И не просто профессором, подозревала она, а её преподавателем, о чём не хотелось думать теперь, после того, как… В общем, не хотелось и всё.

Снейп смотрел на страницу и хмурился.

— Не знаю, — покачал он головой.

«Лили Эванс», — написала Гермиона под его именем, и он издал какой-то гортанный звук, но не возразил.

— Неприязнь к змеям, — предложил Снейп. Гермиона включила это следующим пунктом, а потом ещё лань и усадьбу «Уловка».

Помолчав несколько минут, он сказал со вздохом:

— Порой мне кажется, что реальность гораздо добрее ко мне, чем другой мир.

— Почему? — удивилась Гермиона. Перо зависло над листом — она не знала, что добавить.

— Вряд ли магия могла бы что-то исправить.

Кончик пера уткнулся в бумагу, и чернила, брызнув, запятнали поля.

— Вы со мной не согласны, — констатировал Снейп.

— Я вас не понимаю.

— Если другой Северус Снейп, — в его срывающемся голосе послышалась злость, — был рождён от того же отца, сомневаюсь, что его детство прошло лучше моего.

— Может, вы нашли бы себе других друзей, — предположила Гермиона, борясь с накатившим разочарованием. Разве не Снейп ухватился за саму идею магии, когда смог побороть собственное недоверие? А когда она подыскивала, каким словом обозначить эту нездешнюю способность, разве не он без колебаний предложил называть её силой? — И не оказались бы в тюрьме. И сделали бы успешную карьеру, подходящую.

Больше ничего о другом себе Снейп не сообщил, хотя наверняка мог бы.

Под заголовком «Что с нами случилось?» Гермиона кратко записала несколько теорий, и все из них казались глупыми: избирательная потеря памяти, заговор, перемещение во времени, клоны. Клоны Снейпа особенно рассмешили. Замыкало список коллективное умопомешательство. Затем она принялась перечислять предметы: деньги, поскольку Снейп, всю жизнь проживший в Великобритании, поразительно неумело обращался с национальной валютой; волшебные палочки, запавшие в душу после рассказа о рождественском подарке от Лили; питомцы. Косолапка. Снейп как-то упомянул её: он-де думал, что Косолапка не только должна была быть мужского пола, но и к настоящему времени преставиться в преклонных летах. Когда Гермиона разъярилась от одной мысли о кончине любимицы, он пошёл на попятную. Возможно, у другой неё был похожий кот по имени Косолап. Она записала Косолапку, считая всё же это предположение дурацким. Неуклюжее создание с круглой мордочкой, вечно недооценивающее расстояние между кухонным столом и рабочей столешницей, попросту не могло владеть чем-то, даже отдалённо напоминающим магию или, если честно, разум. Однако могло ли владеть, являясь лишь проекцией из жизни другой Гермионы, а не частью жизни Гермионы настоящей?

И какая именно Гермиона — настоящая?

Снейп снова уставился в книгу. Гермиона тоже потянулась за толстым томиком Батильды Бэгшот, но в последний миг передумала, перелистнула страницу дневника и нарисовала пару глаз. Зелёного цвета у неё не было, но она довольно точно сумела изобразить их миндалевидную форму. Узнаваемые получились глаза, хотя их обладательницу Гермиона видела всего дважды. Узнаваемые и удивительно знакомые.

«Другая Лили Эванс», — написала она над рисунком, а под ним — убедившись, что Снейп не смотрит, — добавила: «Убита».

* * *

Гермиона не ожидала, что вечером Снейп снова позовёт её в свою спальню. Целый день они по молчаливому согласию обходили тему чувств, и неупоминание секса присутствовало в каждом разговоре. Но вот угас огонь, старые часы на полке хрипло отбили полночь, и Снейп, отбросив книгу и оставив кружку, спросил, готова ли Гермиона отправиться наверх.

От удивления она смогла только охнуть в ответ.

Снейп, кажется, испугался.

— Если не хочешь, ты вовсе не обязана, — сказал он. — В самом деле…

— Нет, — поспешно возразила она. — Нет, я хочу.

Позднее, когда они снова задышали ровно и надеялись уснуть без сновидений, Гермиона пробормотала:

— Похоже на очень хорошую книгу.

Она почувствовала, как с шорохом сползает с плеч одеяло. Это Снейп повернулся и приподнялся на локте, чтобы посмотреть на неё.

— О чём ты? — спросил он.

Он ёрзал, нервно комкал простыни — привычка, которой она не замечала, когда они были просто соседями по номеру. Скрывал ли он своё беспокойство прежде, или оно происходит от того, что теперь она делит с ним постель?

— То, что я помню. Сны и ощущения. Нереальные и в то же время… наоборот. Не всегда приятные. Но всегда — с толикой сожаления, что однажды история закончится.

Он промолчал, опустился на подушку, вжался в неё затылком, а макушкой — в спинку кровати.

— А с тобой так бывает? — спросила Гермиона. — Я знаю, у тебя есть… олень. И в усадьбе с нами обоими что-то случилось. Что в другом Снейпе ты сравнил бы с книгой, от которой не хочется отрываться?

— Ты смешиваешь понятия, — проворчал он.

— Вовсе нет. Просто ты не хочешь отвечать.

Чтобы подвинуть его бедро ближе к себе, она потянулась к нему неуверенной рукой, а пальцами ноги коснулась его голени — их близость по-прежнему чувствовалась настолько хрупкой, что могла разбиться от единственного необдуманного слова или неверного движения, — потом рука расслабилась, и подушечки пальцев мягко огладили выступающие рёбра.

Снейп не противился. Но его ответ обманул ожидания Гермионы:

— Лили Эванс. — Его голос был бесстрастным и тихим, а тело под её ладонью — неподвижным, точно у него остановилось сердце и прекратился ток крови. — В моей жизни она — всё самое верное.

* * *

Гермиона вела себя странно. Снейп подозревал, что она частенько ведёт себя странно, и дело, скорее всего, не в простуде. Лгунья из неё никудышная, и кашель с насморком нельзя считать причиной, по которой она перестала смотреть ему в глаза после второй проведённой вместе ночи. Неужели всё было так плохо? Разве она возражала? Сама ведь предложила, слава богу. Их близость и теперь ещё казалась чем-то сомнительным: не успев смириться с вынужденной дружбой, они оказались в его скрипучей узкой кровать. Гермиона оставалась весёлой, несмотря на простуду и то, что второго января проснулась одна, так как спать с ней, громко сопящей, рядом было невозможно. Но в тот же день, вернувшись из магазина с бутылью молока, она начала вести себя непонятно. Непонятно и неправильно.

— Лучше бы я сходил, — сказал Снейп, когда Гермиона рывком распахнула холодильник и, сунув пластиковую бутылку на пустую боковую полку, захлопнула дверцу. — Что случилось?

— Ничего, — буркнула она.

Избегая его взгляда, она поспешила в коридор и быстро поднялась по ступеням. Над кухонным потолком скрипнули просевшие половицы, когда она плюхнулась на кровать.

Снейп задержался, чтобы выровнять на подломленной ножке холодильник, раздумывая, считать ли донесшиеся сверху звуки приглашением, но надсадный кашель Гермионы направил его вместо спальни в гостиную — на диван, с одной из книг, украденных в библиотеке Мрачной Лощины.

— Я билеты на поезд купила, — сообщила Гермиона, спустившись через несколько часов. Снейп как раз начал готовить обед из консервированных бобов и тостов. — На полдевятого утра завтра.

Она громко сопела. Не то злилась, не то у неё просто был заложен нос.

— Спасибо, — отозвался он и почувствовал смутное раздражение, выкладывая половину содержимого банки на кусок белого хлеба.

— На поезде мы проделаем большую часть пути. Остальное — автобусом и на такси.

— Угу. — Он протянул ей тарелку.

Гермиона приняла её, не сдвинувшись с места, подняла обеими руками, словно в знак признательности, затем спросила:

— А когда ты сделал татуировку?

Снейп вздрогнул и, чтобы не смотреть на неё, стал накладывать себе еду.

— Если я скажу, что в тюрьме, ты поверишь?

— Только если ты сидел с очень талантливым татуировщиком, — ответила Гермиона.

Она поставила тарелку и неожиданно схватила его за руку, пробежалась тонкими пальцами, огибая костяшку, по большому пальцу, по чувствительному изгибу, по запястью, а потом — выше, задирая рукав, пока он не застопорился на локте.

Изображение поблекло, но не исчезло. И даже иногда побаливало, хотя Снейп знал, что ему это только чудится. Гермиона водила ногтями по внутренней стороне предплечья, очерчивая стилизованные крылья и загнутый клюв, нажимая на бусину глаза.

— Ворона? — спросила она.

— Ворон, — поправил Снейп и судорожно вдохнул, когда она, держа его за локоть одной рукой, кончиками пальцев другой проследила сухожилия.

От неё остро пахло эфирными маслами — мятным и чайного дерева, — и голос звучал не так гнусаво, как ранее днём, а шмыганье носом уже не было постоянным.

— В школе набил? — предположила она и наконец встретилась с ним взглядом. Больше не слезились её глаза — ясные, яркие, очистившиеся от того странного выражения.

— Мы с приятелями увлекались По.

— Угрюмый мерзавец, — улыбнулась Гермиона.

— Пожалуй.

— А мне вот нравятся врановые, — призналась она, крутя и дёргая одну из его пуговиц. — Существа, о которых превратно судят по внешности.

— Вроде моих школьных приятелей, — язвительно сказал Снейп.

Гермиона нахмурилась.

— И ты не захотел свести её? — спросила она. Она принялась раскатывать рукав; по понятной причине её движение навело на мысль о презервативах. Закончив, с хлопком сунула руки в карманы. Снейп внезапно понял, что ему не хватает тепла её ладоней. Ночью, наверху — больше нигде, лишь там, в его кровати, при тусклом, сочащемся сквозь тонкую занавеску, свете уличных фонарей — она наощупь выискивала шрамы на его теле. Перламутровые рубцы бугрились под кончиками её пальцев. Она словно чествовала его — касаясь губами его спины, плеч, неровной отметины, оставшейся на шее после случая, когда несколько местных молокососов забавлялись с пневматическим пистолетом. Словно Снейп был солдатом, вернувшимся с войны. Словно эти следы его бурного детства заслуживали уважения. Ночью её взгляд наполнялся печальным пониманием, но сейчас, прикованный к ткани рукава поверх изображения ворона, пылал яростью. — Ты мог бы удалить её теперь. Лазером.

— У меня на это нет денег, — ответил Снейп и быстро застегнул манжету.

— Да, конечно, — пристыженно потупилась Гермиона. Она отступила, подхватила со столешницы тарелку. — Прости.

— И ты, — извинился он, не зная зачем.

Они ели тосты с бобами стоя там же, в кухне, опёршись о шкафы друг напротив друга, в странной, плотной, компанейской тишине. Он наблюдал за Гермионой, а она — наоборот, смотрела мимо, в стену, и хмурилась, наверняка думая о чём-то далёком от этой неопрятной кухни, далёком от него самого. Покончив с обедом, они вернулись в гостиную, но расселись порознь, без всякой демонстрации любви и привязанности, то и дело отвлекаясь от книг, погружённые каждый в собственные мысли и в созерцание язычков пламени.

Снейп считал, что ненавидит этот дом. Всегда ненавидел. Причин для любви просто не было, учитывая историю его жизни. Он даже как-то хотел продать его, но понял, что не потянет ремонт, а за цену дома в нынешнем его состоянии он мог бы позволить себе только самую захудалую халупу. Но у него и так была развалюха, и он решил обойтись.

Теперь же его не покидало ощущение, что ему не слишком хочется уезжать из этих стен.

Завернувшись в одеяло, Гермиона отправилась наверх прежде него.

— Спокойной ночи, — пожелала она.

— Приятного сна, — откликнулся Снейп, но она уже вышла из комнаты.

Когда он двадцатью минутами позже поднялся и присоединился, дрожа под одеялом, к ней, она не стала препятствовать.

Неужели это происходит наяву, подумал он, проваливаясь в сон рядом с Гермионой.

Ночью она либо не сопела, либо он привык.

Проснулся он от возгласа: «Я проспала!» и увидел Гермиону с безумными глазами. Он подскочил на кровати. Стрелки будильника были хорошо видны и показывали семь пятьдесят пять утра.

— Обувайся и пойдём! — Она бросила Снейпу его сумку и накинула на плечо свою.

Гермионе приходилось бежать рядом с ним, идущим быстро, потому что её шаг был короче. Они едва успели на поезд, нашли пару свободных мест и Снейп, тяжело дыша, бросил сумку на сиденье, а запыхавшаяся Гермиона рухнула в кресло у окна. В руках у неё оказался атлас. Она улыбнулась, довольно блестя глазами:

— Получилось.

— Да уж, — согласился он и устроился рядом, до сих пор сонно моргая.

Пассажир в кресле напротив встряхнул газету и прочистил горло, явно намекая, что им стоит вести себя тише.

— У тебя в сумке каша, — прошептала Гермиона.

И в сумке действительно оказалась каша. То есть запакованная в пластиковый пакет миска с кашей. Снейп выставил миску на стол и подавил зевок. Гермиона смотрела на пейзаж, теряющий чёткие очертания за окном ускоряющегося поезда. Она сидела, выпрямив спину, и совершенно не выглядела уставшей.

А потом Снейп нащупал кое-что. Кое-что, чего в сумке прежде не было. Кое-что, лежавшее между его свитером и брюками, засунутое туда, пока он спал.

Узкая коробка, оклеенная потёртым бархатом.

— Гермиона… — начал он, но она не услышала, увлечённо листая страницы атласа с жёлтыми линиями дорог, синими озёрами, зелёными лесами.

Снейп достал коробку и приподнял крышку, прекрасно зная, что увидит внутри: белый резиновый наконечник, лаковое покрытие, облупившееся, хотя этой вещью никогда не пользовались, и углубление, где раньше лежала колода карт.

Он сунул коробку обратно в сумку.

Тем временем Гермиона мысленно блуждала по Северо-Шотландскому нагорью, пальцем прослеживая линию железной дороги, спешащей к двум одинаковым пометкам на карте.

В Ньюкасле на земле лежал снег. У Гермионы затекли ноги ещё перед Йорком. Пока позволял недолгий световой день, за окном виднелась местность, потрёпанная непогодой, разметавшей сучья и ветви вдоль железнодорожного полотна. Наверное, здесь прошла буря. Гермиона почти не замечала пейзаж за окном, погружённая в себя. Она думала о своём исследовании. И, если начистоту, о Снейпе. Стоило ли переводить отношения с ним в горизонтальную плоскость? Стоило ли переживать, раз уж так случилось? В том доме теплее спать, когда делишь с кем-нибудь постель.

Снейп читал. Гермиона прижалась бедром к его бедру. Он не отодвинулся, но и внимания на неё, кажется, не обратил. Тогда она склонила голову к нему на плечо и закрыла глаза, чувствуя, как его грудная клетка то поднимается, то на выдохе опадает.

В Эдинбурге он разбудил её для пересадки на другой поезд. В вокзальном кафетерии они купили несладкий чай и устроились на ледяной металлической скамейке, наблюдая за спешащими на деловые встречи или за покупками людьми. Многие были одеты забавно: дутые пуховые пальто и куртки поверх деловых костюмов.

— Не разберу ни слова из того, что все они говорят, — сонным голосом сказала Гермиона, поднеся стаканчик ко рту. Губы обдало паром.

Снейп рассмеялся… Впрочем, нет, не рассмеялся. Она уже знала, что он вообще редко смеётся, а искренне, по-настоящему — и подавно. Но он издал звук, похожий на «хех».

— Ты что, первый раз в Шотландии?

— Нет. Приезжала на лыжах кататься, — ответила Гермиона. — Когда мне было восемь.

— Значит, у тебя нет способности к диалектам, — сказал Снейп, и это прозвучало словно бы разочарованно.

— У меня просто не было возможности научиться. К тому же я считала, эдинбургский акцент понять легко, разве нет?

— Так и есть. Не забывай, что мы — на вокзале. Тут очень даже многолюдно, и из Эдинбурга — далеко не все.

— Не привыкла я быть такой… бестолковой, — пробурчала Гермиона.

Последнее слово, казалось, застряло в горле, и её охватило смутное, досадное беспокойство. Этакий кризис доверия. Вокруг были люди, которых она не понимала. Вдруг она ошибается? Вдруг выбранные координаты не верны? Если она не понимает наречие родного языка здесь, в столице, то может ли быть, чтобы местность где-то в глуши играла — хотя бы теоретически — настолько важную роль в отсутствующей части её жизни?

Снейп неловко приобнял Гермиону и приклонил её голову к себе на плечо, опираться на которое было куда удобнее, когда он в пальто. Она хотела расслабиться, но не сумела, и он её отпустил.

— Не изводи себя, пока не доберёмся до места, — посоветовал он, опустошив свой стаканчик. — Радуйся, что мы не в Глазго едем.

Она застонала и забрала у него стаканчик. Потом заметила, что поблизости нет урны, и несколько секунд сидела с глупым видом.

— А ты их понимаешь? — спросила она.

— Конечно.

— Как?

— Школа-интернат. У нас были дети отовсюду.

— А-а, — протянула Гермиона. По громкой связи объявили прибытие их поезда. Она встала, подцепила рюкзак, держа в каждой руке по пустому картонному стаканчику. И вдруг замерла. — Действительно.

* * *

Стемнело, а они всё ехали и ехали. Гермиона не верила, что человеку под силу столько времени провести в поезде. Колени её упирались в выдвижной столик, никак не желавший складываться. Снейп, демонстрируя невиданное доселе самопожертвование, предложил поменяться с ней местами, но она отказалась, упрямо шлёпнув о чёртов столик чёртовой книгой с намерением её закончить.

И она смогла. Наконец-то смогла. Финал был неожиданным: всё оканчивалось семнадцатым веком, и Бэгшот перескакивала сразу на будущее магии в Британии, будто нехотя осознавая существование викканства и язычества. Книга попросту обрывалась: Гермиона перевернула страницу, надеясь увидеть ещё хотя бы с полтысячи слов, но наткнулась лишь на перечень ссылок и единственную благодарность издателю — маленькой независимой типографии в Кардиффе, которая, как выяснилось, больше не работала.

— Нашла что-нибудь стоящее? — спросил Снейп.

Он наблюдал за нею, дочитывающей последние страницы. А она пыталась игнорировать то, как он изучает её лицо и смену выражений на нём — слишком пристально, слишком внимательно к мелочам.

— Не знаю, — ответила Гермиона. Она откинулась на спинку кресла и всмотрелась в тёмное окно, за которым ничего не было видно, кроме четырёхугольных белых пятен — там, где свет из вагона падал на снег. — Надо подумать над этим.

— Тогда думай.

Она подчинилась. Её взгляд был прикован к отсветам за стеклом, а мысли — к пожелтевшим по краям страницам пыльной библиотечной книги. Однако размышления никуда её не привели. Мозг напоминал изношенный механизм, который долго работал вхолостую и теперь каждый миг мог со стуком рассыпаться на шестерёнки, винтики и ржавые пружинки.

— Не слишком усердствуй, — услышала она вдруг и вымученно улыбнулась.

Пальцы Снейпа скользнули по её руке. Невесомое прикосновение… И вот его ладонь снова у него на коленях.

Когда они высадились на обшарпанный деревенский перрон, было жутко холодно. Снег лежал толстым слоем, из насыпи то тут, то там торчали обломки веток, а крыши забросало потемневшей листвой.

— Ненастье, — сказал старик, сошедший с поезда вслед за ними. Он нетвёрдо держался на ногах и потому опирался на трость. — То ли ещё будет. Готовьтесь к худшему да укутайте получше ваши драгоценные особы.

— Э-э… спасибо, — запоздало поблагодарила его Гермиона, но тот уже заковылял прочь.

Она переглянулась со Снейпом.

— Я тут ни при чём, — сказал он. — Со мной никто никогда не заговаривает, кроме случаев крайней необходимости.

Гермиона взяла его под руку со словами:

— Зато в Лондоне за разговоры в метро вздуть могут.

Снейп изобразил на лице подобие улыбки. А может, скривился.

— Добро пожаловать в Шотландию.

— Да уж, — ухмыльнулась Гермиона. — Чувствую себя как дома.

* * *

Труднее всего оказалось ответить хозяину «Края света», нужен ли им двухместный номер. Целых три минуты она и Снейп обменивались взглядами, кивками, репликами вполголоса, прежде чем решиться. Да, нужен. Если это возможно. И ничего страшного, если невозможно.

Когда они в конце концов поднялись с багажом наверх, и старая скрипучая дверь почти отрезала их от звуков тихого провинциального паба, Гермиону охватило смущение. Словно новобрачную. Это было глупо и даже смешно. Она нисколько не походила на юную супругу-девственницу. И из Снейпа тот ещё влюблённый муж.

А вот не стоило столько читать — сейчас бы не путала сказочки Бэгшот с реальной жизнью!

Присев на край двуспальной кровати, Гермиона машинально наблюдала за тем, как Снейп включил обогреватель на полную мощность — в номере было холодно, и всё же теплее, чем в коуквортском доме, — расстегнул пальто, снял и бросил его на спинку стула с мягкой обивкой. Он и верхнюю пуговку рубашки расстегнул. Гермиона раньше едва ли замечала, во что он одет, а теперь удивилась. Зачем он одевался именно так — не допуская небрежности, пусть вещи были неновыми и не самого хорошего качества? Делал ли он это для неё? Вряд ли. Возможно, он просто привык. Привык когда-то, когда… Когда — что?

— Выйдем сегодня? — спросила Гермиона, по-прежнему одетая и чувствуя, что стесняется даже разуться.

— Уже поздно, — ответил Снейп, расстёгивая манжету.

— Знаю. Но можно хотя бы осмотреться. Вдруг в темноте мы как раз что-то из окрестностей и узнаем?

— Маловероятно.

— Ну пойдём, — попросила она, но передумала и сменила тактику: — Всё равно придётся искать карту местности. В атласе под нашими метками ничего не значится. И в Сети я ничего не обнаружила — ни какого-то другого населённого пункта, ни…

— Ладно, — сдался Снейп, застёгивая пуговки. Он вздохнул, с сожалением посмотрел на кровать и накинул пальто.

Гермиона победно улыбнулась, выгнув бровь:

— Шапку не забудь.

Внизу они заказали подогретого вина и улизнули сперва в сад, а затем — на улицу, по которой пошли рука в руке, мелкими глотками отпивая из дымящихся бокалов.

Вопреки пророчеству старика, погода не испортилась. Гермиона радовалась, что Снейп — наконец-то! — охотно позволял находиться рядом, поскольку даже многослойная одежда не спасала её от мороза, и вот-вот могло потечь из носа. Только горячее вино в одной руке и ладонь Снейпа в другой удерживали её от того, чтобы немедленно вскарабкаться вверх по лестнице в номер, заползти в кровать и не вылезать оттуда до весны. Или от того, чтобы сесть в первый попавшийся поезд до Лондона.

— Ты очень тёплый, — сообщила Гермиона. Они шли мимо закрытых антикварных лавочек и благотворительных магазинов подержанных вещей, иногда останавливаясь перед витринами и всматриваясь, насколько позволяло причудливое уличное освещение, внутрь. — Ты всегда такой тёплый?

В животе у неё заурчало, и она вспомнила, что ещё не обедала. На голодный желудок вино быстро ударило в голову. Вероятно, поэтому у неё слегка заплетались ноги и горело лицо. А ещё она издавала неконтролируемые смешки — например, когда Снейп споткнулся о выброшенную бутылку от газировки и когда отшатнулся от сорвавшейся с дерева летучей мыши.

— Я этого точно не ощущаю, — ответил он. Их пустые бокалы он поставил на скамейку автобусной остановки. — Наоборот, холодная кровь.

Они дошли до края деревни. Фонари закончились. Укрытые снегом автомобили застыли по обеим сторонам обледеневшей, идущей в гору дороги.

— Хладнокровный и с каменным сердцем, — серьёзным тоном сказала Гермиона, опять хихикнула и получила вздох в ответ. — А Лили тоже так считала? — неожиданно спросила она.

Снейп остановился.

— Гермиона… — начал он чарующе низким голосом. Но это было предупреждение.

— То есть я знаю, ты ей небезразличен. Вы так долго дружили. Но она ведь… вышла замуж за другого. Она выглядит счастливой и… — Гермиона едва не сказала «живой», но спохватилась вовремя. — Она выглядит счастливой и уверенной в своём жизненном выборе. Разве ты не желаешь ей счастья?

За холмом вдалеке ухнула сова. Снейп молчал.

— Я знаю, что желаешь, — вкрадчиво сказала Гермиона, и он стиснул её ладонь до боли.

Они стали подниматься на холм, не говоря больше ни слова. В тишине лишь снег поскрипывал под ногами. В отличие от исхоженной и изъезженной главной улицы, тут после окончания снегопада, похоже, не побывал ещё никто, даже звери.

— Ничего там наверху нет, — нарушил тишину Снейп. Потом добавил с возрастающим раздражением: — Просто старое здание.

— Ты не можешь знать наверняка, — возразила Гермиона, напряжённо вглядываясь вперёд. Она направила на здание луч фонарика на мобильном, и фасад осветился рассеянным голубым светом. Что это за дом — и дом ли это вообще, — оставалось только догадываться: ежевика скрыла всё, кроме заколоченных окон, а по тем змеились лозы плюща. Полузанесённая снегом груда камней сбоку когда-то, видимо, была дымовой трубой. Шагнув за угол, Гермиона зацепилась за шип штаниной и высвободила её. — Как думаешь, где вход?

— Не надо, — предостерёг Снейп.

— Почему?

Длинным, побелевшим от холода пальцем он указал на табличку, которую Гермиона тоже заметила, но проигнорировала: «Аварийное строение. Опасно для жизни».

— Подумаешь, напугали, — отмахнулась она.

— Ты пьяна, — сказал Снейп каким-то странным голосом, точно у него дыхание перехватило. — К тому же темно. Давай вернёмся в паб.

— Я не устала! — возмутилась Гермиона, но позволила ему снова взять себя за руку и увести, осторожно поддерживая на скользком спуске.

На полпути к подножию холма она вдруг затормозила, буксуя за Снейпом.

— Смотри! — воскликнула она, осветив уцелевший забор, за которым торчал указатель с табличкой. — Там тропа.

Там и в самом деле была тропа, отмеченная покосившимся деревянным, источенным непогодой и ветрами столбиком. Луч фонарика выхватил полустёртую надпись «Замок» на табличке.

— Помнишь, что на нашей карте? — загорелась Гермиона. — Как раз в том направлении. Там, где другая пометка, правильно?

— Замок? — усомнился Снейп.

— Почему нет?

— Не знаю.

— Пойдём. — Она нетвёрдо шагнула к указателю, но Снейп не пустил и потянул её, оскальзывающуюся, вниз по дороге.

— Завтра, — сказал он.

— Обещаешь? — спросила Гермиона, самой себе напоминая капризного ребёнка, но нисколько этого не стыдясь.

— Да, — безрадостно ответил Снейп.

Телефон выпал и утонул в снегу. Не дав Снейпу сделать следующий шаг, она развернула его за руку к себе и неуверенно подступила вплотную. Ладонями в перчатках она обхватила его лицо, пальцами забираясь под край шапки. В темноте разглядеть нельзя было почти ничего, но Гермиона чувствовала его щёки через ткань перчаток — щетина цеплялась за шерсть, кололась. Снейп внезапно поймал её запястья, и она подумала, что он сейчас оттолкнёт её руки. Он же, напротив, их придержал, едва сжимая, и его ладони источали тепло, растекавшееся по всему её телу.

— Спасибо, — прошептала Гермиона, глядя в чёрные впадины, где угадывались его глаза, и большими пальцами водя по лицу — от крыльев крючковатого носа к уголкам рта.

— За что? — Его дыхание пахло сладко, с нотками мускатного ореха, корицы и гвоздики.

— За то, что ты здесь, — ответила она, думая лишь о расстоянии, разделявшем их губы. — За то, что мне не приходится делать это одной.

Смерти Гермиона избежала в последний миг. Именно это она почувствовала, проснувшись рано утром, нагая, в горячке и мокрая от пота.

Через занавешенное окно проникал серо-стальной неприветливый свет.

Снейп обнаружился рядом — она нащупала его, протянув руку, схватив за волосы и отпустив, когда он застонал. Он тоже пылал жаром.

Она смахнула с себя одеяло и глубоко вздохнула. Воздух обжёг горло. Кашлянула раз, другой, а потом скрутивший её приступ сухого кашля наконец поднял из мёртвых Снейпа.

У того влажные волосы прилипли к одной стороне лица, а на другой — открылся глаз.

— Воды? — предложил Снейп спросонья, когда Гермиона в изнеможении от кашля повалилась на подушку.

— Думала, всё уже прошло.

— Затишье перед бурей, — вздохнул Снейп.

Откинув одеяло, он встал. На его бледную кожу, точно подсвеченную изнутри, обычно притягивающую взгляд и интригующе обнажённую, сейчас было больно смотреть: она казалась до рези в глазах, до мигрени яркой.

Снейп тихо прошёл в ванную и вернулся оттуда с кружкой тёплой воды. Гермиона приняла кружку молча, но с благодарностью, а он притронулся к её лбу тыльной стороной ладони, как встревоженная мать… которая, выглядит не такой уж и встревоженной.

— Это всё мой дом, — сказал он. — Он доконал тебя. Я искренне прошу прощения.

Гермиона снова зашлась кашлем. Потом отпила воды; глотать было больно.

— Оставайся-ка в постели, — посоветовал Снейп.

— Нет! — прохрипела она. — Я хочу пойти туда… В замок.

— На улице холодно. И скоро начнётся дождь. Нам нужно держать тебя в тепле.

— Всё со мной будет нормально, — возразила Гермиона.

Она с усилием села, и одеяло сползло до талии, но Снейп немедленно оказался рядом и прижал её плечи к кровати.

— Дай угадаю, — проговорил он, нависая. Его глаза казались бездонными провалами в темноту, а лицо было слишком близко и потому расплывалось, словно написанное текучей акварелью. К тому же у Гермионы слегка кружилась голова после попытки подняться. — Никогда не пропускала школу, да?

Пытаясь навести резкость, она нахмурилась.

— До определённого времени, — ответила она и снова неудержимо закашлялась. — Мне надо позвонить маме и сообщить, что у меня всё хорошо.

— Сначала поспи, — Снейп сжал губы в линию. Её руки он отпустил, но прежде осторожно и учтиво поцеловал в щёку. Совсем рядом с уголком губ. — И не вздумай вставать, — непререкаемо приказал он, надевая брюки. — Замечу, что ты шатаешься по Хогсмиду, тебе несдобровать.

— По Хогсмиду? — слабым голосом переспросила она.

— По Торчмиду.

Он посмотрел на Гермиону как на умалишённую и, наклонившись, поцеловал в губы — требовательно, собственнически, похоже, совсем не боясь заразиться.

— Не вставай, — повторил он, взявшись за дверную ручку.

Однако Гермиона уже решила, что не подчинится.

Дверь распахнулась. Окно вдохнуло и выдохнуло порыв студёного воздуха. Потом — щелчок, звук удаляющихся шагов и тишина. Снейп ушёл.

* * *

При дневном свете Торчмид выглядел чуть оживлённее. Но некоторые магазины и дома были закрыты, со ставнями на окнах, чтобы защититься от бури.

— Грянет ещё одна, — заявил хозяин пивной, подавая завтрак Снейпу, который только теперь сообразил, что надо бы заказать еду и для Гермионы в номер. — Готовьтесь. Уж грянет — мало не покажется.

Кондитерская работала, однако тратить небольшие карманные деньги на то, чего ему и не требуется, и не хочется, Снейп не рискнул. Гермионе сейчас тоже не до сластей.

В магазине подержанных вещей свет горел тускло, под стать самому заведению, да и освещать там было в общем-то нечего. Мрачная женщина за кассой даже не поздоровалась, а только зыркнула, когда Снейп вошёл.

Вещей в клетку — красную, зелёную, зеленовато-жёлтую, — оказалось непривычно много, причём большинство не стоило и выставлять. Полки для книг ломились под безделушками и керамическими фигурками котов. Из ниш в старых кирпичных стенах поблёскивали золотой эмалью сервизы. У прилавка с кассой свисала с крючков бижутерия. Снейп подошёл и принялся перебирать ожерелья, и лишь тогда женщина оторвалась от книги и уставилась на него налитыми кровью глазами.

— Сколько стоит? — спросил он.

— Там ценник есть, — ответила женщина и тотчас снова уткнулась в книгу.

Украшения только так назывались, потому что были безобразными. Но Снейп не думал об этом. А думал он о подарках от Лили. О волшебной палочке, которую Гермиона отважилась подложить в его сумку, о кульках с конфетами, о завёрнутых в блестящую подарочную упаковку книгах, засунутых им под кровать, чтобы не нашли родители. Застарелое чувство вины ожило и кольнуло: он ничего не дарил взамен. Не мог. По правде говоря, он и не привык думать о других.

Потом появилась она.

И вот она здесь.

То есть не здесь, а там — в его постели. Голая.

Чёрный камень на кожаном шнурке выглядел наименее отвратительно и стоил девяносто девять пенсов. Так почему бы не потратить фунт, который жжёт карман?

— Сдачи не надо, — бросил Снейп мрачной женщине, хотя она и без того присвоила его пенни.

* * *

Общества Гермионы не хватало. Наедине с собой снова и снова задаваться нелепыми вопросами и повторять ответы оказалось неудобно — пасовал ставший чувствительным рассудок.

Снейп шёл по тропе, ведущей от холма к роще. Под ногами хлюпала грязь. Возле разрушенного приступка дорогу совсем развезло, и он увяз, едва не лишился ботинка. С каждым шагом падало настроение. Потерянный, Снейп уже плёлся, опустив взгляд. И всё же…

Позади остались растворённые в дождевых брызгах и ветре поля под паром. Дальнейший путь лежал среди деревьев, но Снейп не сразу осознал, что это не роща, а лес. Густой, дремучий, тёмный, какой и не увидишь в Англии. Здесь деревья росли не жидкими длинными рядами, а вплотную. Они рвались ввысь от тесноты, и редкий луч мог бы пробиться через сплетение ветвей. Чем дальше, тем беспросветней. Колючие лозы хватали за пальто. Шелестели в листве шаги — кто-то шёл следом в сумраке: лисы, птицы, длинноногие пауки. И вдруг — застывшая настороженной ланью тишина…

Прежде, чем снова выйти на свет, Снейп промок до нитки, перемазался весь и запыхался. Но ему больше не было дела до этого — настроение тоже прояснилось. Странное чувство охватило его: невозможность остановиться, словно тащат на верёвке, зацепив пониже пупка крюком.

На опушке света стало так много, что он ослеплял. Поэтому Снейп заметил шишковатый корень старой ивы, лишь когда споткнулся об него, и почти вывалился на простор сырого поля, поросшего сорняками. Чертыхнувшись, он огляделся. Впереди на склоне холма серели каменные руины. Казалось, в них таится угроза и…

— Северус! — окликнул из-за спины голос. Приснившийся шёпот, шорох древесный.

Он не обернулся. Стоял и впитывал этот звук, обволакивающий сознание. Вдруг запахло весной, солнце брызнуло лучами на развевающиеся знамёна, в ушах запела пронзительная радость.

И тогда он оглянулся на голос. Всмотрелся в зернистую темноту леса.

Никого и ничего, кроме затягивающей, как зыбун, чащи.

Снова пошёл дождь.

Зябко поёжившись, Снейп поднял воротник и двинулся дальше.

* * *

— Сдаётся, вам бы стоило вернуться в кровать, — сказал бармен Гермионе.

Она как раз уселась за один из пустых столиков, а таких было много. Каждый миллиметр соприкосновения со стулом вызывал у её тела решительный протест.

Сначала она намеревалась ринуться на улицу и незаметно последовать за Снейпом. Когда же они окажутся слишком далеко от деревни, чтобы возвращаться в гостиницу, — нагнать его.

Но теперь стало ясно: ничего не выйдет. Она и до дверей бара не смогла дойти.

— Я в порядке, — выдавила Гермиона. Слишком обессиленная, она даже не обрадовалась, что поняла бармена, несмотря на акцент. Поняла — и то ладно. — Лимонада нальёте?

— Сейчас десять утра, — сказал бармен.

Она просипела:

— Знаю.

Он подошёл через несколько минут со стаканом лимонада в руке и суровым выражением на лице, будто являл собой воплощение здорового образа жизни, несовместимого с сахаросодержащими продуктами. Это напомнило Гермионе о матери, которой она так и не позвонила.

— Здесь… Где-нибудь здесь… Здесь есть где-нибудь Интернет? — Из-за ломкости голоса пришлось предпринять не одну попытку.

— Дальше по улице. В библиотеке, — ответил бармен. — Там компьютер, кажись.

— А там открыто?

Бармен пожал плечами и исчез в подсобке.

На то, чтобы найти библиотеку, ушло удивительно мало времени. Гермиона набрела прямо на неё, не пришлось даже спрашивать, куда идти.

Библиотека была закрыта, и до открытия оставалось полчаса, поэтому Гермиона опёрлась о дверь, кутаясь в свитер и напрасно ища в себе силы вернуться в бар за оставленным там пальто. Через несколько минут появилась женщина — библиотекарь, — которая настолько удивилась посетительнице, что уронила ключи.

— Боже мой! — воскликнула она, будто ей не приходилось встречать незнакомцев. — Утро доброе.

— Доброе, — кое-как поздоровалась Гермиона, самой себе напоминая простывшего мальчишку в период полового созревания. — У вас есть компьютер с доступом к Интернету?

— Раз на раз не приходится, — со вздохом ответила женщина. — Может, сегодня и повезёт. — Ключ с громким скрежетом отпер замок. Открыв дверь, женщина устало оглянулась на Гермиону: — Вы зайдёте или как?

Казалось, женщина делает ей одолжение, и это было неприятно. Но Гермиона всё же прошаркала в плохо освещённую библиотеку с единственным читальным залом, где в углу стоял старенький компьютер.

— Пароль «Привет», — сообщила библиотекарь и выдавила на ладонь дезинфектор из стоящей на стойке регистрации бутылки. — Как понадобиться помощь, обращайтесь.

Несколько минут Гермиона искала на мониторе курсор. Стоило ей ввести предложенный пароль, как библиотекарь снова заговорила:

— Что вы делаете?

— Простите?

— Здесь, — пояснила та. — За моим компьютером.

— Ну…

— У нас бывает мало приезжих с юга, а молодёжи — и подавно. Да после такого-то урагана…

— Да, слышала… — Гермиона закашлялась. — Извините. Слышала, буря была сильной.

— До ужаса, — сказала библиотекарь. Гермиона потрогала клавиши, с трудом вспоминая, зачем вообще сюда пришла, а тут ещё разговоры эти… — Никогда за всю жизнь не слыхивала, чтобы так завывал ветер. Позже на неделе разразится снова.

— Угу.

Экран то расплывался, то снова делался чётким, и в глазах невыносимо пекло.

— Есть успехи? — спросила библиотекарь.

На экране появилось окошко поисковой системы.

— Да, — ответила Гермиона.

Наконец словоохотливая библиотекарь раскрыла книгу и оставила Гермиону собираться с мыслями. Губа закушена, пальцы, повисев над клавиатурой мгновенье-другое, сами впечатывают адрес. Бледно-зелёный и празднично-красный — сочетание цветов вырви глаз. Хотя мир перевернулся с ног на голову, сайт «О мифах и магии Британских островов» нисколько не изменился.

Гермионе пришло личное сообщение.

Тема: «Три брата». Отправитель: ВестХэмФан.

«Привет, — говорилось в сообщении. — Наверное, могу тебе помочь».

* * *

Каждая ступенька чувствовалась знакомой. Он уже ходил по ним прежде. Ходил столько раз, что его следы впечатались в камни.

— Видишь, — сказала бы сейчас Гермиона прерывающимся голосом — и не только потому, что у неё в последнее время трудности с дыханием, — Чем бы оно ни было, мы… всё делаем верно. Оно хочет, чтобы его нашли.

До сих пор неизвестно, что, чёрт подери, оно такое, сколько названий ему ни давай: магия, сумасшествие, сон без права на пробуждение. Но окажись Гермиона рядом, её можно было бы обнять за плечи. И сделать дрожащий вдох в унисон. И притянуть её ближе. Пусть даже не Гермиона, а кто-то другой — тот, кто поймёт. Или что-то другое, лишь бы не оставаться здесь одному, ломая голову, почему вот эта башня — высокая, серая, лишившаяся крыши — так знакомо кренится вправо.

«Не существует», — сказала однажды Гермиона, не найдя Нору. Она была так подавлена, почти уничтожена. Но её удалось переубедить, и она поверила, что просто не всё учла, что что-то пропустила. Ведь откуда-то взялась эта фамилия — Уизли; не выдумали же они её. Но верил ли сам Снейп? Играть словами, чтобы получить нужный вывод, совсем нетрудно. Трудно признать теперь, что метки на карте — их с Гермионой разделённое заблуждение — привели к этому замку, провели по лестнице к зияющему входу туда, где бывать доводилось не одну тысячу раз.

Вместо крыши — небо. Птицы, гнездившиеся в бойницах, проёмах и проломах, перепархивали с места на место, всполошенные собравшимися тучами, тяжёлыми и чёрными. В любой другой день Снейп пожалел бы, что не захватил зонт. Но не сегодня. Да разверзнуться небеса! А он — остаётся.

Можно остаться, можно. Питаться лесными ягодами, пить воду из озера. В таких условиях он к февралю умрёт, но всё лучше, чем загнуться в Тупике Прядильщика, где твоё тело найдут только спустя три недели после смерти, когда соседи пожалуются в полицию на дурной запах.

Над головой голубь, воркуя, зашуршал мёртвой веткой плюща. Каменная стена оставила на пальцах крошево, но огромный замок ещё не сдался. Из холла уцелевшие через одну ступени, бывшие когда-то широкой лестницей, поднимали прямо в небеса и обрывались на высоте пятнадцати футов над землёй. Арки изгибались и клонились в поисках опоры. Зелёный травяной ковёр раскинулся в обширном помещении, защищённый с четырёх сторон стенами.

Прошлым вечером Снейп думал, будто замок — претендующая на останки несокрушимой крепости горка, поросшая травой, или несколько стоящих вертикально камней. Он не ожидал увидеть то, что видел сейчас. И никакой тебе будки с кассой. Не было даже таблички с описанием того, чем это сооружение являлось прежде.

Он вновь услышал голос. Не позади теперь, а снизу. Из-под ног, из-под камней. Шорох собственного имени. Пошёл вперёд медленно, ровно, чуть скользя по мху и грязи. Крупная капля дождя упала на щёку, стекла и осталась на губах; он слизнул её и почувствовал привкус меди, привкус пламени. На мгновенье закрыв глаза, он подумал, что опрокидывается навзничь, а открыв — застал не то отблеск, не то исчезающую тень. Жемчужную бело-серую дымку.

Облако тумана заклубилось, сгустилось и расстелилось, проплывая мимо, словно гонимое порывом ветра. Опавшие листья последовали за облаком. И то же сделал Снейп: обратно через холл, в обход лестницы, переступив трупик кроля, неизвестно откуда взявшиеся толстые ветки, камни и щебень. Наверное, сюда никто не забредал, потому что совсем не было мусора. Но даже утопай всё вокруг в банках от энергетиков и колы, Снейп не заметил бы, видя лишь облако. Оно мягко сияло. Оно манило — за поворот, ещё на ступеньку вверх. Оно дразнило.

Привалившись спиной к углублению в стене, Снейп слушал, как неровно и тяжело дышит. Он пришёл в себя и в первый миг не понял, что случилось. Повторилась история с оленем? Только в этот раз он преследует нечто бестелесное. Блуждает по руинам, идёт куда-то и не может остановиться. И так, казалось, было и будет всегда. Он был и будет здесь всегда и никогда не покинет это место.

— Северус…

Он высоко взобрался. На подобный подъём у него попросту не могло хватить дыхания, к тому же он был уверен, что настолько длинной лестницы в замке нет. Поля, лес и озеро остались далеко внизу, и Снейп увидел бы это, если бы выглянул из бойницы. Но он не выглянул. Он всё ещё поднимался, пытался схватить переливчатый туман, приобретший красноватый оттенок и вившийся у самых кончиков пальцев.

Ступени закончились. Он остановился, загнанно дыша. Сизое небо висело над разрушенными стенами башни. У одной из них, на самом краю, замерла фигура. Перламутрово-прозрачная тень. Девочка-воспоминание. Обесцвеченная временем, только волосы по-прежнему тёмно-рыжие.

— Сев, — произнесла фигура.

Или подумала.

Или это подумал он сам. Разум воспринял слово, не зная даже, откуда оно исходит. Вспышка в мозгу — и нервные импульсы пришли в действие. Это происходит наяву или снится. Или он бредит. Или сейчас просочится между камнями перекрытия. Или всё сразу.

— Мы дома.

Девочка протянула ему руку. Призрачно серебрилось разделявшее их расстояние, после которого — провал, бездонная яма.

Снейп протянул руку в ответ и шагнул к краю.

Снова стемнело. Неизвестно, сколько солнце пробыло на небе. Наверное, недолго. Наверное, и Снейп ещё не вернулся.

Гермиона всё сидела в библиотеке, время от времени заходя в Сеть.

— Извините, — гася свет без предупреждения, сказала библиотекарь, — но мне пора домой. Нужно подвязать яблони, не то унесёт.

— Ой, — смутилась Гермиона и с трудом отстранилась от компьютера. — Ладно тогда.

Она прошлась туда-обратно перед входом, пока библиотекарь, замешкавшись, словно хотела попрощаться и передумала, запирала дверь снаружи.

Было холодно. Дождь прекратился, но затянувшие небо тучи обещали снег. Дул пронизывающий ветер.

— А, добро пожаловать обратно, — сонно поприветствовал Гермиону бармен, когда она вернулась в паб, оставляя за собой мокрые следы на ковре с популярной в восьмидесятых расцветкой. — Кухня до сих пор работает. Поздний ланч не желаете?

Она оказалась единственным посетителем. Не исключено, что бармен просто заигрывал с ней. Возможно, так принято в Шотландии или вообще везде за пределами Лондона, но в последние дни ей доставалось больше внимания и долгих заинтересованных взглядов от мужчин. Причём даже от тех, которые лет на тридцать старше. Возможно, ей это только казалось, потому что она забывала стесняться своих крупных передних зубов. Или же всё дело в том, что она теперь встречается со Снейпом. Впрочем, «встречается» — не слишком подходящее слово.

Какими бы ни были мотивы бармена, как бы ни саднило горло, а живот голодно забурчал.

— Разве только сэндвич с сыром, — сдалась Гермиона.

— Сделаем.

От бездумного разглядывания телефона, который то извещал об отсутствии сигнала, то показывал слабый сигнал, её отвлёк стук тарелки по стойке и скрежет стула рядом — бармен принёс заказ и, вздыхая, умащивался на сидении.

— А приятель ваш где? — спросил он.

Гермионе самой бы следовало поинтересоваться, не вернулся ли Снейп. В голове у неё всё путалось, и не получалось вспомнить, чем она целый день занималась. Пялилась на экран компьютера и собирала жалкие крохи информации? Она ждала звонка от Дина, хоть и понимала, что ждёт напрасно: он не дозвонится, если она не взберётся на холм — тот, с хижиной на вершине.

— Он не появлялся? — Гермиона подцепила верхний ломтик сэндвича. — Он в замок пошёл.

Тишина вместо ответа — тревожный знак. Боковым зрением Гермиона заметила — ей почудилось, — как бармен вздрогнул.

— Что? — спросила она.

— Не лучшая погода для этого.

— Бывает и хуже, — возразила она. Секунду или две она наблюдала за барменом: неподвижное румяное лицо, взгляд маленьких глаз прикован к рукам, сложенным на стойке. — Вас беспокоит что-то другое.

Тот обнажил неровные зубы в гримасе:

— Сам-то я в привидения не верю.

— Значит, в замке водятся привидения?

— Нет! — воскликнул он. — Просто… всякое говорят, знаете…

— И что же там? Что там было раньше? В замке.

— Монастырь. Так мне, по крайности, рассказывали. Может, сначала была крепость какая-нибудь. А потом однажды поселились монахи. Да ненадолго. Померли от чумы.

— Откуда вы знаете?

Он пожал плечами.

— Просто знаю. Так, по мелочи.

— То есть они тогда умерли.

— Все до единого. — Он стиснул кулаки. Несомненно, ему было не по себе. — Теснота, зараза всякая летает. Та ещё обстановочка.

— Что случилось потом? — За разговором Гермиона забыла о сэндвиче после пары укусов. Хлебный мякиш и чатни прилипли к нёбу, а в желудке снова забурчало.

— Не знаю, — ответил бармен. — Наверное, порушилось там всё, развалилось. Никто туда, считай, и не ходит. Да и нету там ничего вроде. И никто не ездит к нам, чтобы посмотреть развалины.

— Неужели никто? — по понятной причине удивилась Гермиона.

— На моей памяти — никто.

Она вертела в руках вторую половину сэндвича, постукивая уголками корочки по тарелке.

Вдруг экран мобильного вспыхнул, и аппарат громко зазвонил, напугав обоих.

— Здесь плохой сигнал. — Гермиона, с усилием встала, схватила телефон и поспешила к выходу. — Извините, мне нужно ответить.

— Так ведь не держу, — сказал бармен и отодвинул её тарелку подальше от себя, будто запах сэндвича вызывал у него тошноту.

* * *

Ладонь Северуса поймала пустоту. Рыжая искра исчезла под пальцами.

— Лили! — Имя, произнесённое вслух, стало облачком тумана.

Шаг вперёд. В животе что-то обрывается, ноги подгибаются от слабости, соскальзывают, а руки — тянутся, хватаясь за воздух. И воздуха не хватает. Вдох не получается, потому что воздуха нет. Есть холод. Северус старается открыть глаза, но они уже открыты — до черноты распахнуты, до дна глубоких тёмных впадин.

Он моргнул.

Было тихо. Всеобъемлющая, как сырой холод, тишина нарушалась лишь мертвенным звуком часто падающих капель.

* * *

— Их две, — сказал Дин.

На секунду остановившись и шмыгнув носом, Гермиона пнула лежащий на обочине кусок льда. В жёлтом свете из витрины кондитерского магазина её изломанная тень дотянулась до каменного коттеджа на противоположной стороне улицы.

— Две чего? — не поняла Гермиона, наступила на ледышку и раздавила её носком ботинка.

— Истории. — Голос Дина, далёкий, нечёткий и прерывистый из-за плохого сигнала, казался неживым, словно у робота. На вопросы о том, как у него дела, самочувствие и знает ли его сестра об этом звонке, Дин так и не ответил. — О трёх братьях.

— Одинаковые?

— Почти. С теми же персонажами. По крайней мере, оба раза там есть три брата и Смерть.

Гермиона запрокинула лицо к небу, моргая. Брызнул мелкий дождь, и колкие холодные капли жалили щёки. Она отступила под навес, но дождь последовал за ней.

— Ты их прочёл где-то? — спросила она, ныряя в кондитерскую. Дверь звякнула, и продавец — скучающая над журналом девица — коротко взглянула на Гермиону. Та старалась не высовываться из-за частокола мятных карамелек и в качестве оправдания кивнула на телефон с извиняющейся улыбкой, а потом отвернулась к витрине, чтобы не кашлять на открытую банку с лимонными дольками и вообще поменьше шуметь.

— Нет. — Из-за плохой связи даже короткое слово прозвучало стаккато.

— Значит, ты их услышал от кого-то, да? — допытывалась Гермиона срывающимся голосом. — От кого?

Молчание в ответ всё длилось и длилось. Стало слышно, как скрипнули пружины и Дин пошевелился.

— Гермиона, — наконец ответил он, — это ты. Мне рассказала ты.

* * *

Сгустившись, туман вдруг сделался проницаемым.

Северус оказался в родительской спальне. Комната словно выступала из дымки, из тьмы отчаяния. Багрянец разлился, расплескался по полу лужами, пропитал узорчатый ковёр, забрызгал стены. Застывшее безмолвие — на белом лице матери с распахнутыми пустыми глазами, смотрящими прямо на отца. Прежде она не смела на него так смотреть. Больше она никогда на него так не посмотрит.

* * *

— Я… не помню такого, — с запинкой произнесла Гермиона.

— Мне рассказала ты, — упорствовал Дин.

— Мы закрываемся, — сообщила девица.

Гермиона вздрогнула и шепнула в трубку:

— Погоди.

Подойдя к прилавку, она с виноватым видом выбрала две шоколадные лягушки в полиэтиленовой обёртке. Из трубки донеслось её имя, разодранное на гласные.

— Это всё? — спросила продавец и получила в ответ кивок вместе с пятифунтовой купюрой. Последней.

— Я опять с тобой, — сказала Гермиона, когда за ней захлопнулась дверь кондитерской и табличка «Открыто» обернулась на «Закрыто». Голос упал до сиплого шёпота, похожего на шипение. — Что значит, я рассказала?

— Я… — ошеломлённо начал Дин. — Ты что, забыла?

Утвердительный ответ напрашивался сам собой. Но Дин и так продолжил:

— Ты простудилась. Я пришёл тебя проведать. Это ты помнишь?

Она вспомнила. В самом деле, незадолго до того, как очутилась в лечебнице, она заболела. Наверное, впервые настолько тяжело. Несколько дней она лежала пластом; лихорадило, кости ломило, мышцы сводило, едва заканчивалось действие лекарств, которыми её поила мать.

— Помню.

— Ну вот. И, значит, я как раз собрался уходить, чтобы дать тебе поспать, а ты вдруг спрашиваешь, не хочу ли я услышать сказку на ночь.

Гермиона фыркнула.

— Я не шучу, — заверил Дин.

— Я бредила.

— Это не остановило тебя. Ты рассказала мне про трёх братьев. Дважды. И истории были не такими уж весёлыми.

— А какими? — еле слышно выдавила Гермиона.

— Ну, первая…. Там три брата пришли к реке и построили переправу. И тут показалась Смерть. Смерть была зла, потому что не смогла заполучить их души. И она дарит братьям подарки…

— Помню, — изумлённо перебила она. — Меч, камень и плащ.

— Ага, — подтвердил Дин. — Но двое из братьев всё равно умирают из-за тех подарков.

— А вот такого я не помню, — сказала Гермиона.

Думая об этом теперь, она силилась вспомнить, как лежала в постели, потела, тряслась в лихорадке, и как хриплым голосом рассказывала Дину страшные истории — и не могла. Откуда вообще взялась сказка? Родилась у неё в голове, переместившись затем в голову Дина? Будто заразная болезнь.

Гермиону бросило в жар. Вдруг всё из-за сказки — эта одержимость смертью, уверенность Дина, что смерть и есть выход, единственная возможность возвращения к себе истинному, какую бы форму эта истинность ни принимала?

— Это оно? То, что ты искала?

Отогнав призрак вины, Гермиона зажмурилась и представила себе книгу, снова почувствовала её тяжесть в рюкзаке и то, как больно переплётная крышка врезался в спину по пути от станции до деревни. Она вспомнила, почти увидела нужный абзац, а в нём — ссылку на историю о трёх братьях.

— Нет, — ответила Гермиона.

— Уверена?

— Эта история никак не соотносится с нужным контекстом, — объяснила она. — А вторая какая?

Ей не хотелось спрашивать. Она почему-то была уверена, что не желает знать ответ.

И снова повисла странная тишина. Как будто соединение оборвалось: серые тучные облака и ледяной дождь уничтожили сигнал. Гермиона испугалась, что она так и останется в неведении. Здесь. Навсегда. Внезапный шквал пронёсся, разметая листья, задувая под навес над её головой.

— О конце, — ответил Дин дрогнувшим голосом, словно и сам ощутил порыв промораживающего насквозь ветра. — Ты тогда сказала, Гермиона, — продолжал он, но всё тише, всё неуверенней, — что эта сказка о конце света.

* * *

Северус вдохнул металлический запах крови, а спальня родителей закружилась, вылиняла до белизны, через миг окрасившейся в яркую летнюю лазурь.

Лазурный мир вверх тормашками.

Кровь прилила к голове, ставшей оттого тяжёлой. Всё виделось искажённым: чьи-то ноги, незнакомые перевёрнутые лица. Во рту горчило, точно Северус наелся мыла.

— Грязнокровки паршивые…

Он упал откуда-то и ударился так, что дух вышибло. На него, задыхающегося, раздавленного, вновь навалилась темнота.

Хотелось позвать Лили, но ничего не выходило. Из последних сил он прошептал другое имя:

— Гермиона…

Ни Лили, ни замка, ни света больше не было. Только камень, тьма и проникший в неё неизбежный холод. Холод с цепкими длинными пальцами. Пробирающий до костей.

* * *

— Покамест не вернулся, — сообщил бармен, едва Гермиона вошла через главный вход в «Край света». После разговора с Дином она бы оценила иронию, но была сейчас не в том состоянии. — А вам звонили.

— Что? — удивилась Гермиона. — Кто?

Бармен старался на неё не смотреть, давя на кнопки телевизионного пульта и не находя ничего, кроме белого шума, куда бы ни переключил.

— Мама ваша вас искала, — ответил он, и когда Гермиона вздохнула, спросил: — Неприятности?

— Ничего такого, о чём вам стоило бы волноваться, — шмыгнув носом, прогнусила она, но бармена этим не успокоила. Как много мать успела рассказать ему?

Конечно, Гермиона затянула со звонком: ждала, когда снова сможет нормально говорить, копила силы и терпение, чтобы справиться с докучливыми вопросами и настоятельными просьбами вернуться домой. Вчера она безуспешно попыталась отправить сообщение из поезда. А последний разговор был еще до того. Гермиона тогда сообщила название деревни, куда они собирались отправиться.

— Шотландия! — вскричала мать. — В январе! С этим!.. Почему ты ничего рассказываешь мне? Что он натворил? — Заверения, что Снейп не представляет угрозы, не подействовали. Наоборот, мать пообещала сама всё выяснить, если Гермиона станет скрытничать. — И чтобы звонила мне постоянно! Не хочу посылать за тобой полицию.

В общем, мама в своём репертуаре.

— Ничего, стало быть, такого, а? Мне она показалась чуток психованной.

Не ответив, Гермиона поднялась в свой номер, довольная тем уже, что бармен не пошёл следом. Она почти не чувствовала ног, замёрзших и стиснутых ботинками. Пальто намокло. В ушах то и дело голосом Дина звенело издалека: «Это ты».

Она порылась в рюкзаке и выложила — на всякий случай — на комод две банкноты в двадцать фунтов, запаковала свои немногочисленные вещи обратно, полупустую сумку Снейпа сунула в переднее отделение рюкзака, ключ от незапертой двери оставила на прикроватном столике. На улицу ей удалось выскользнуть незамеченной, пока бармен громко сокрушался отсутствию нормального телесигнала.

Дождь зарядил сильнее. Ледяной воздух на вдохе жёг горло. Гермиона подняла воротник, пряча лицо от хлёстких порывов ветра. Она опять ощутила лёгкое головокружение, дрожь в коленях и стала думать о ногах. Левой-правой, надо идти, правой-левой, вперёд и вверх, мимо неосвещённых магазинов, подняться на холм…

При каждом шаге она невольно ощупывала конфеты-лягушки, спрятанные в карман.

Хижина выглядела особенно зловеще: заброшенная, сливающаяся с ненастной полумглой, оплетённая шипастыми лозами. Гермиона смотрела на неё, вцепившись в перила мостка и переводя дух, и в животе закручивалось непонятное предчувствие. Слова Дина повторялись в ушах, в голове, трепетно потусторонние и всплывающие из глубин узнавания: жили-были три брата, которые повелевали Смертью.

— Это другие три брата, — сказала она Дину сегодня.

— Другие? — удивился он.

— Теми же самыми они быть не могут. Не в данном случае. Ведь двое из них уже мертвы.

— А, верно. Ладно, это же твоя история.

В кронах деревьев дождь шелестел громче. Стало совсем темно. Гермиона кое-как освещала себе дорогу мобильным телефоном, хотя у него кончался заряд.

Лес был густым, тропа — сырой и заваленной ветками. Если не терять рассудок и оставаться настороже, то всё получится, уговаривала себя Гермиона. Она оглядывалась: вдруг Снейп сбился с пути и теперь, съёжившись от холода, пережидает ненастную ночь где-то тут, среди деревьев. Прежде слишком рассеянная, чтобы паниковать, сейчас она не паниковать не могла, болезненно воображая его ужасную участь. «Померли от чумы. Все до единого», — сказал бармен, и Гермиона представила себе замок, полный гниющих тел, костяков. И Снейп — среди них. Снейп — один из них.

Голос Дина лился из трубки плавно и, несмотря на помехи, отчётливо. Он словно читал вслух:

«В мире магии правили три брата. В их стране было неспокойно: войны за власть и земли. И Смерть не знала отдыха, собирая души».

— В мире магии, — повторила тогда Гермиона.

— Магии, — подтвердил Дин.

Встревоженные голуби сорвались с ветвей у неё над головой. Вдалеке раздалось лисье тявканье. Гермиона захлебнулась кашлем, споткнулась о корневище и схватилась за дерево.

«Однажды в битве случилось затишье. Безмолвие после удара ножом. Трое братьев нашли тело друга, но Смерть запаздывала. Она кружила по полю брани, собирая души в свою переполненную суму.

— Нельзя, чтобы Смерть забрала его, — сказал один из братьев двум другим. — Не его. И так полегло немало.

— Ничего не поделаешь, — ответил на это самый младший брат. — У нас нет выбора.

— У нас есть выбор, — возразил самый старший. — Мы можем повелевать Смертью».

Лес поредел. Чирикнул, разряжаясь, телефон. Мёртво стих ветер, будто дыхание затаил.

— Снейп! — прохрипела Гермиона.

Впереди на фоне красноватой мглы темнело что-то. Острые края, каменные глыбы. Замок.

«Но Смерть не хотела подчиняться. Когда она явилась за положенной ей душой, братья, измученные потерей и уставшие от бремени собственной магии, вступились за своего друга».

— Снейп! — окликала она. — Северус!

В ответ — лишь свист возобновившегося ветра да уханье совы.

По мере приближения к замку Гермиона замедляла шаг, идя с опаской. Неясное тягостное чувство засело в груди: нечто, похожее на разочарование. Неужели они искали это? Развалины. Тень былого величия. Прах.

Как будто приходишь домой, а дома-то и нет.

— Северус!

Она и сама себя не услышала: голос был слабым, а внезапный порыв бешеного ветра проглотил слово целиком. При следующей попытке голос сорвался на первом же слоге.

Направив свет на землю, Гермиона в жирно блеснувшей грязи среди пучков прошлогодней травы увидела отпечатки подошв. Она сглотнула и пошла по следу, глядя под ноги, чтобы не упасть.

«Начался торг. Братья предлагали, а Смерть слушала. Она была коварна и не собиралась отпускать принадлежащую ей душу без сделки. И в итоге она заполучит их всех. Ведь братья не знали, что сделка, которую они заключили, передаст в руки Смерти мир».

«Я в привидения не верю», — сказал бармен. Но в багровых отсветах, под завывание ветра Гермиона готова была поверить. Она представляла их: текучие, просачивающиеся сквозь стены, струящиеся из бойниц, влетающие в дверные проёмы тени, фигуры из сгустков тумана, зависшие над каменной кладкой.

— Снейп! — выкрикнула Гермиона, а вышло не громче шёпота.

Нога вдруг запнулась обо что-то мягкое. Какой-то завёрнутый в тёмную ткань тюк — телефон осветил его у подножья лестницы.

Гермиона подавилась вдохом, задышала часто, сбивчиво. Туман, начав, кажется, развеиваться, пополз вверх, оставляя её наедине с холодом ночи. И со Снейпом, безжизненно лежащим у её ног.

— Северус!

Ноги подкосились, и Гермиона повалилась на колени. Попыталась отыскать его лицо, потом — запястье, чтобы проверить пульс. Ей мешало его пальто; казалось, он спелёнат, укутан в чёрную шерстяную ткань. Сырую. Холодную на ощупь.

Света больше не было — телефон отключился. Только слабое призрачное сияние, исходившее от тяжёлых облаков, едва-едва рассеивало мрак.

Во рту сделалось сухо, в горло будто ножи изнутри втыкали, выступила испарина. Сколько не ищи пульс, это ничем не поможет — вот что страшно.

Молясь и богохульствуя шёпотом, Гермиона наконец добралась до стылой, липкой кожи. То оказался палец. Она прощупала ладонь, предплечье. Ни переломов, ни реакции.

— Северус! — прошипела она, в который раз повторяя его имя, и со злым отчаянием сдавила его костлявую руку.

Его сердце всё ещё билось.

Свыкнувшись с темнотой, Гермиона разглядела, где голова Снейпа, смогла найти его плечи и, обхватив их, перевернула его на спину. Лицо его было бледным, с голубоватым отливом, рот немного приоткрыт. Гермиона склонилась к нему на грудь, боясь придавить своим весом, и приблизила к его губам ухо, но ей помешал внезапный порыв ветра, вздыбивший её пальто и разметавший их волосы.

Она в сердцах выругалась, готовая разреветься, и сложила лодочкой ладони между губами Снейпа и своим ухом.

Снова затаила дыхание.

Выдохнула. Отпрянула. Села на корточки.

Жив. Дышит. Пульс медленный, ровный. Значит, просто без сознания. Кажется, не ранен, насколько можно судить: ни неестественно выгнутых конечностей, ни видимых ссадин или кровоподтёков, ни шишек на голове.

— Что с тобой? — прошептала Гермиона.

Под её прикосновением Снейп вдруг вздрогнул. И тогда она поняла, что произошло.

Нет, неправда, будто поняла. Она просто знала. Ей и самой довелось это прочувствовать: собственное отражение, глянувшее на неё из зеркала огромными, запавшими, затравленными глазами; мороз по коже; неясные образы, голоса, никогда прежде не слыханные и смутные, но такие настоящие, вламывающиеся в сознание; тянущая жилы, ищущая выход, парализующая боль...

Откуда-то Гермиона знала, чувствовала это через холод безвольной кисти Снейпа. И ещё на подходе видела окутавший развалины ледяной туман, который потом развеялся, оставив за собой распростёртое на камнях тело.

Какими бы глупыми самой себе ни казались её действия, но больше ничего на ум не пришло, и она полезла в карман за одной из шоколадных лягушек, вышелушила из обёртки и вставила, придерживая, чтобы Снейп не подавился, конфету ему между губ.

Оставалось ждать, когда лягушка растает, хотя Гермиона не имела ни малейшего понятия, как шоколад может помочь.

И она ждала. Будто мать, терпеливо нянчащая своё дитя. По её ощущениям, прошло несколько часов; у неё занемели пальцы, которые она прижимала к губам Снейпа, и потому она не определила бы, потеплело ли его лицо под действием шоколада, или что угодно показалось бы тёплым по сравнению с её окоченевшей кожей.

Ветер снова притих. Разошлись облака, позволяя полумесяцу бросить тусклый луч на лицо Снейпа. Вытащив у того изо рта конфету, Гермиона увидела, что половины нет.

Ноги уже совсем не держали, и лишь чудом, уклонившись в последний миг, удалось не рухнуть на Снейпа. Гермиона примостилась возле него, ловя остатки тепла, и просунула вторую половину лягушки ему в рот.

— Ну же, — тихо взмолилась Гермиона, — давай, просто доешь её. Тебе станет легче.

Снейп что-то просипел. Она прильнула к нему, оставляя на его коже от подбородка до горла липкий след, пока придерживала голову.

— Северус! — позвала она слишком громко, пытаясь перекричать взбесившийся ветер, который принялся завывать в древесных кронах и между валунов.

Голова Снейпа повернулась набок, облачко пара слетело с губ и истаяло в лунном свете, потом голова перекатилась обратно. Он открыл глаза, и луна исчезла, черня их ещё сильнее.

— Эр-мио… — невнятно начал он, но из-за вклинившегося между Гермионой и ним шквала не смог договорить.

Она отстранилась, привалилась к каменной глыбе и помогла Снейпу сделать то же. Он двигался дёргано, через силу.

— Что случилось?

— Я… — опять не смог закончить он, скорчившись на земле и дрожа. — Ещё есть?

Гермиона достала и развернула вторую шоколадную лягушку, переломила пополам и протянула одну половину Снейпу, а другую — спрятала про запас в карман.

— Вот, — сказала она. — Ты когда ел вообще?

Ответа не последовало. Вместо этого Снейп жадно откусил лягушачью голову и, покончив с конфетой, попросил пить. Гермиона мысленно обругала себя: не додумалась, дура такая, взять воды.

— Скоро опять польёт, — сказала она. — У меня с собой миска. Та, со вчерашнего дня.

— Вернись-ка лучше в паб, — посоветовал Снейп, но Гермиона ответила лишь:

— Заночуем здесь, наверное.

Если бы она в тот момент его видела, а он — имел силы, то не поскупился бы на скепсис.

— С ума сошла? Ты хоть осознаёшь… — еле выдавил он и, вновь содрогаясь, сполз по стене.

Гермиона расстегнула молнию на сумке, достала из неё тонкое шерстяное покрывало, позаимствованное на кресле из их номера, и укрыла им колени Снейпа.

— Я соберу дрова, — сказала она. — Разведём костёр. Но не расскажешь ли сначала, что произошло?

И опять никакого ответа. И опять выглянула луна, осветила Снейпа. Тот, белый лицом, упёр взгляд в землю.

— Идти можешь? — спросила Гермиона, и он всё так же молча попробовал распрямить ноги. Безуспешно. — Ладно, — сдалась она. Поднявшись, она и сама пошатывалась, мучимая ужасным головокружением; пришлось ухватиться за крошащийся камень, чтобы устоять, и глубоко вдохнуть. — Я буду неподалёку.

Веток и прутьев вокруг валялось предостаточно, но найти сухой хворост — та ещё задача. Гермиона вынуждена была зайти дальше, чем намеревалась, прочесать подлесок в самой чаще. В ушах звенело от усилия расслышать зов, на таком расстоянии неуловимый. Глаза устали вглядываться в темноту.

К замку Гермиону несли поочерёдно то собственные ноги, то ветер. Она здорово задержалась. И не нашла Снейпа там, где оставила.

— Северус! — вскричала она, крепко стискивая охапку дров и чувствуя, как пульсирует в голове боль.

— Сюда! — раздалось снизу.

Там, в помещении, которого Гермиона прежде не заметила, она его и нашла. Не то чтобы помещение, а так — частично сохранившиеся стены, над которыми нависал лестничный пролёт. Снейп дрожащими руками помог ей спуститься, после чего рухнул на пол. Над их головами ярился и свистал ветер.

— Чёртова буря, — проворчала Гермиона, сваливая хворост в угол.

— Возвращайся в паб, — повторил Снейп. — Одну ночь я переживу.

— Благодарю за заботу, — взвилась Гермиона, — сэр. — Это прозвучало бы внушительнее, когда бы голос не сорвался на полуслове. — Мне и тут хорошо.

— По-моему, ветер превращается в ураган.

Гермиона шёпотом выругалась над охапкой хвороста.

Впрочем, под лестницей вполне можно было укрыться и от порывов ветра, и от дождя. Разве только живописные развалины рухнут, не выдержав напора непогоды, и расплющат горе-туристов.

— Замок не одну сотню лет простоял, — заметил на это Снейп. Его голос вновь звучал приятно, глубоко, но сам он по-прежнему опирался на стену. — Уверен, он простоит ещё одну ненастную ночь.

— Но ты же сам говорил… Ох, ладно, забудь.

Они по очереди напились набравшейся в миску дождевой воды, причём Гермиона извинилась, что может заразить Снейпа, а тот заверил её, что ещё неизвестно, кто кого заразит. Когда поздний час усмирил ветер и успокоил Торчмид, не единожды заданные вопросы получили наконец свои ответы.

— Почему ты не вернёшься? — Снейп едва не потушил огонь неудачно подброшенной веткой, и Гермиона пристроила её поверх других в костре.

— Меня мама вызванивает, — ответила она так тихо, что пришлось повторять.

— Я думал, ты держишь с ней связь.

— Держу. Держала. Несколько дней назад. Рассказала ей о наших планах. Но после того как мы с тобой… — она замолчала и кашлянула себе в плечо, — ну… ты понял… — в который раз покраснела, уверенная, что и при свете костра её смущение заметно, — я…

— Не решилась предстать перед ней?

— Вовсе нет, — возразила Гермиона. — Просто я заболела и… закрутилась. А моя мать… Она любит меня, но такая… Она любит всё контролировать.

— Кто бы мог подумать, — сухо отозвался он.

— Она пригрозила послать за мной полицию. Когда мы говорили с ней в последний раз, она сказала, что выяснит, почему тебя арестовывали, и, зная её, я уверена, что она уже это сделала. Это только вопрос времени, прежде чем кто-нибудь заявится в паб и потащит меня домой. Потому что она уверена, что ты собираешься меня убить.

— И дабы избежать этой участи, ты решила провести ночь в разрушенном замке.

— У тебя есть идея получше? — ощетинилась она, но сразу смягчилась: — Прости. — Зарывшись в волосы пальцами, она провела, сколько смогла, ими сквозь пряди, потом бросила несколько выпавших волосков в огонь. Волоски задрожали и стали пеплом. — Ладно, твоя очередь. — Вздох. — Рассказывай, что с тобой случилось.

У сырой стены Снейп кутался в клетчатое покрывало, наброшенное на плечи и обёрнутое вокруг шеи. Он сидел, раскинув в позе куклы выпрямленные ноги. На осунувшемся лице танцевали отблески пламени.

— Мне уже лучше, — предусмотрительно сообщил он и в качестве доказательства поднял ногу, согнув в колене. Но нога немедленно съехала обратно.

— Ты не отвечаешь на вопрос.

— Ну да.

Снейп повертел в руках пустую миску, поставил и со скрежетом отодвинул её, затем начал выцарапывать на покрытом грязью камне рисунок: разделённый линией круг внутри треугольника.

— Итак, — упорствовала Гермиона.

— Что значит «грязнокровка»? — спросил он. Его губы искривила ухмылка.

Вздрогнув, Гермиона не сразу ответила:

— Не знаю.

— Похоже на оскорбление.

— Да, похоже.

Снейп беспокойно заёрзал и прикрыл глаза.

— Худшие моменты моей жизни, — выдавил он. — Вот то, что я видел. И тьму вокруг.

«И думаешь только о том, что никогда не была и не будешь счастлива», — припомнилось Гермионе.

— И ещё кое-что, чего никогда не происходило, — во избежание новых вопросов поспешно добавил Снейп, выводя пальцем по грязи другой узор: две параллельные линии, закруглённые, чтобы соединиться и слиться в одну, точно куриная вилочковая косточка. — А с тобой что было? — поинтересовался он нарочито рассеянным тоном. — Тогда, в Уловке.

— Я уже рассказывала.

— Всего ничего рассказала, — возразил Снейп. Он бросил рисовать, протянул испачканную руку к раскрытой сумке Гермионы и вытащил оттуда дневник, на чистом листе которого набросал треугольник с кругом и линией, потом — просто круг, снова и снова, в столбик, как ряд пуговиц. — Ты чувствовала то, что ещё не доводилось чувствовать: мрак, удушье, боль.

В ответ она еле заметно кивнула и, шмыгнув носом, демонстративно уставилась на пламя.

— А вину? — уточнил он, и Гермиона быстро повернулась к нему, ловя его взгляд. — Нет?

Она помотала головой.

— Ты, наверное, просто никогда ничего плохого не делала, — горько произнёс он.

— Просто ничего такого тогда не пришло на память, — в тон ему ответила она.

Снейп вздохнул, захлопнул и положил в сумку дневник, потом сунул руку в карман:

— У меня для тебя кое-что есть.

Нахмурившись, Гермиона ждала, пока он извлечёт это кое-что, оказавшееся чёрным камнем на кожаном шнурке. Камень блеснул, словно изнутри озарённый пламенем, а она со странной завороженностью смотрела на ожерелье в протянутой руке Снейпа, на то, как чёрный шнурок свисает с его длинных пальцев.

— Подарок, — сказал Снейп.

— Спасибо, — озадаченно отозвалась она, принимая ожерелье.

Оно было тёплым на ощупь, не сырым, не покрытым влагой ночного холодного воздуха, вовсе не красивым и неподходящего цвета. Но сам камень очаровывал не то формой, не то выгравированными тонкими линиями, едва заметными в огненных отблесках. И ещё он казался очень знакомым, своим, принадлежащим по праву.

— Не поможешь? — Гермиона вернула ожерелье, убирая на плечо волосы, крепко их удерживая и поворачиваясь спиной к Снейпу. Прикосновение его холодных пальцев было бодрящим: он обвёл шею, поместил камень между ключиц, легко дотронулся до границы роста волос, защёлкивая застёжку.

— Это так неправильно, — зашептал он Гермионе на ухо, — видеть то, чего нет. Наваждения. Выдуманные слова.

— Со мной происходит то же, — шёпотом подтвердила она.

— Ничего этого не существует, Гермиона. — Ладонь Снейпа осталась на плече, нащупывая под воротником пальто кожаный шнурок. — Это лишь у нас в головах.

— То, что оно у нас в головах, — проговорила она, прижимая и крепко удерживая его ладонь у себя на плече: кожа к коже — холодной, подобной алебастру или мрамору, позлащённой отсветами костра, — не означает, что этого не существует.

* * *

— Гермиона, проснись!

И незачем так орать. Она всё равно спала вполглаза эти несколько часов, ныряя и выныривая из дрёмы, не бывшей крепче, чем закрыть-глаза-дышать-медленно-забыть-об-убийственном-холоде.

Открыв глаза, Гермиона, во-первых, увидела, что костёр погас, а во-вторых, — почему он погас: кострище утонуло под четырёхдюймовым слоем воды.

По крайней мере, уже рассвело. Наступило ветреное, пасмурное, отнюдь не доброе, но утро. И явило Снейпа во всей красе: осунувшегося, с посеревшей кожей и тёмными кругами под глазами.

— Это было глупо, — ворчала Гермиона, тря веки основаниями ладоней, — устраивать костёр в яме.

— Так-то оно так, но либо костёр, либо мы, — ответил Снейп. — А я вовсе не лелеял мечту спать в луже. Помоги встать.

Он протянул руки, и его получилось поднять на ноги на удивление легко. Справившись, Гермиона не отпустила его, а наоборот прильнула в надежде, что от него исходит хоть немного тепла. Надежда была напрасной.

— Прости, — смутился он, когда Гермиона, дрожа, отодвинулась.

— Пожалуй, стоило вернуться в паб. — На это Снейп хмыкнул, а она сжала его ладонь. — Пойдём добывать новые дрова.

— Послушай… — начал было он, но она уже карабкалась на следующий этаж, не желая ни слушать, ни говорить. Пока.

А дальше что — вот насущный вопрос.

Зачем она это затеяла, она и сама не знала, но ей было безразлично. И если бы Снейп вздумал спрашивать, ответила бы, что для выживания, хотя и осознавала, насколько глупо прозвучал бы такой ответ. Для выживания следовало пройти милю в известном направлении, добраться до деревни, вернуться в номер. Выживание подразумевало обратный путь домой, к родителям. Выживание требовало отбросить даже тень мысли, допускающей, будто что-то не так.

Зато ни о чём подобном позволительно не думать, когда предстоит столько хлопот. Например, нужно позавтракать захваченными батончиками мюсли. И скормить последний кусочек шоколада Снейпу, чтобы окончательно победить его недомогание. А то он только говорит, что в порядке, на самом же деле — врёт как дышит. Он относительно твёрдо шёл лишь неспешным шагом. На Гермиону, кажется, это — чем бы оно ни было — так не подействовало. Никакая вина, о которой спрашивал Снейп, её не угнетала. Наверное, в одном дне его детства больше чёрного отчаяния, чем можно себе представить.

Камни сделались скользкими, и Гермиона помогла Снейпу спуститься. В окрестностях замка царил хаос: в массиве леса, словно шрамы, зияли пустоты на месте поваленных деревьев; по полю разбросало обломки ветвей; какой-то пластиковый мусор, принесённый неведомо откуда, валялся тут и там и выглядел совершенно невообразимо на фоне пейзажа, где нога человека, казалось, не ступала пару сотен лет.

Гермиона оглянулась, затаив дыхание и предвкушая то, что в конце концов увидит при свете дня: долгожданная веха, кульминация их поисков, последняя точка на карте.

Теперь ясно, что это — всего лишь руины. Мокрые, мрачные, рухнувшие от ожидания стены; прокисший, тлетворный дух.

Ночью, когда они силились уснуть, Снейп спросил, знакомо ли ей что-нибудь.

— Не знаю, — ответила тогда Гермиона, про себя понимая, что нет, не знакомо.

Снейп нашёл палку и, опираясь на неё, шёл рядом с Гермионой. Он смотрел под ноги, чтобы не оступиться, но всё же сумел заметить на её лице обеспокоенное выражение.

— Что случилось? — поинтересовался он, повёл бровью и добавил: — Тебя что-то тревожит.

— Всё меня тревожит.

Они продолжили путь.

Хвороста было много, и, как ни странно, не такого уж и сырого. Гермиона соорудила из покрывала суму и нагружала её, пока Снейп придирчиво выбирал всякий сучок, медля, хмыкая, чем пугал и бесил. Конечно, она сдерживала себя, не понимая ко всему прочему, из-за чего ярится и откуда взялось внезапное желание вернуться в замок и броситься вниз с развалин самой высокой башни.

— С этим местом что-то нечисто, — пробормотал Снейп, разворашивая кучу ветвей, а Гермиона вздохнула в знак согласия.

— Мне кажется, оно не такое, каким должно быть, — сказала она и вдруг остановилась.

Из грязи и сумрака возникла кривобокая развалюха, у которой отсутствовала половина крыши. Не то конюшня, не то сарай, каких немало, но эта лачуга выглядела подозрительно знакомой.

— Смотри-ка, крыша, — выдохнул Снейп, но Гермиона уже прошагала дальше, глядя мимо строения — на поваленную огромную иву, выкорчеванную недавней бурей.

— За деревом явно ухаживали, — непонимающе проговорила Гермиона, хмурясь. — Ветви подрезаны. Значит, кто-то живёт здесь.

Он лишь пожал плечами:

— Из всех возможных свидетельств человеческого присутствия мы имеем только это.

— Значит, кто-то подравнивал крону. Давай, дерево, вроде погибло. Может, ветки будут…

Тут оба замерли. Вывороченные корни не просто взрыли землю. Под деревом в ней чернела глубокая нора.

— И как тебе это нравится? — На Гермиону нашло озорное настроение, запуская по телу дрожь; под воротником кулон налился теплом. — Подземный ход.

На лице Снейпа мелькнули тени удивления и обиды.

— Нет, — произнёс он.

— «Нет» — не подземный ход? Или ты туда не полезешь?

— Нет, — с нажимом повторил он.

Гермиона выпустила из рук хворост и бросила свой рюкзак Снейпу. Тот не поймал, и рюкзак упал.

— Тогда до скорого, — сказала она и нырнула в черноту.

* * *

Пришлось ползти на четвереньках; земля влажно чавкала под ладонями и коленями. Из-за спины Гермионы раздавалось ворчание Снейпа, но он полз, пусть и неохотно.

— Это нелепо, — говорил он, и земляной тоннель глушил его звучный голос. — Ход наверняка завален. Он тесный. И, вероятно, ведёт к озеру.

— Я говорила с Дином, — начала Гермиона, а закончила долгим выдохом. Её прошиб пот, хотя в тоннеле вовсе не было тепло. Тяжёлый кулон ритмично ударялся о грудь. В повисшей тишине слышалось, как руки и колени Снейпа попеременно вдавливаются в грязь.

— Продолжай.

Гермиона поползла дальше. Перед глазами заплясали мушки, всё закачалось, а в горле саднило сильнее, чем накануне утром.

— Он уже слышал эту историю, — сказала она. — Ту, которую я искала. О трёх братьях.

— Правда?

— Ему рассказала я.

Опять повисла тишина — теперь полная, потому что они остановились. Гермиона опустилась на корточки и смахнула влажную прядь со лба.

— Что? — не понял Снейп.

— Я тогда была больна, — хрипло выдала Гермиона. — Несколько лет назад. Это я рассказала ему ту историю.

— Он врёт.

— Не знаю.

Они помолчали. Потом Снейп недоверчиво спросил:

— Думаешь, он правду говорит?

— В половине случаев я не знаю, откуда берётся то, что взбредает мне в голову. Я могла в бреду наговорить что угодно, а потом и не вспомнить — это не так уж невероятно.

Она вздрогнула, почувствовав, как уха коснулось нечто, очень похожее на паука, и поползла дальше. Снейп — за ней.

— Вероятно, скоро конец, — сказал он, и отчего-то его слова заставили Гермиону поёжиться. — Ну и о чём там было? Что за три брата?

— Дело в том, что их две, — отвечала Гермиона. — Две разные истории. В обоих случаях сказки или что-то в таком роде, хотя первая — более сказочная.

— И она о том… — поторопил её Снейп.

Пол тоннеля начал подниматься, а потолок сделался ниже. Вот тогда-то темнота и стала ощутимой, и чем больше Гермиона жалела, что без раздумий полезла в подземный ход, тем сильнее. Кто так делает, хотелось ей спросить, но она не посмела, поскольку Снейп несомненно заставил бы её повернуть обратно.

— Трое братьев, — стала рассказывать она — пришли к реке и…

— И построили переправу, — удивлённо закончил за неё Снейп. — Эту я знаю.

— Откуда?

— Понятия не имею, — ответил он. — По-моему, все её знают.

— Я так… не думаю.

— Значит, только мы.

— И Дин, — добавила Гермиона. — И Бэгшот.

— А вторая история? — не вытерпел Снейп.

— Ну… — начала она и замолчала, чтобы перевести дух, затем размяла ноющие пальцы и чуть-чуть развернулась, не зная, впрочем, увидит ли Снейпа в кромешной тьме. Не увидела. — Значит, первая — вроде как изначальная история о трёх мифических предметах: мече, плаще и камне.

Снейп невнятно согласился.

— Во второй истории опять фигурируют братья, хотя в первой двое из них погибли из-за предметов, которые им дала Смерть. И это, думается мне, вроде основы первой сказки. Тут братья пытаются использовать предметы и свою предполагаемую власть над Смертью, чтобы вернуть к жизни друга, но выходит наоборот.

— Почему? — нервно выдохнул Снейп.

Нельзя было понять, далеко ли он позади: может, в миллиметре от Гермионы, может, на расстоянии нескольких лиг. У неё закружилась голова и заболели от напряжения глаза.

— Смерть обманула их, — ответила Гермиона. — Их друг воскрес, но Смерть получила абсолютный контроль и… — Тёмной волной накатила тишина, в которой с низкого — всего в нескольких дюймах над их головами — свода падали капли, и Гермиона надеялась, что это вода. — Смерть забрала обратно подаренные ею силы: силу жизни, силу… там не использовалось слово «магия», но, кажется, именно магия и подразумевалась, и… И дальше там так: «Смерть подняла завесу», — не то сказала, не то подумала она. И почему именно это? — «И стёрла их. Всех до одного, как будто их и не было».

— Кого — их? — спросил Снейп с неожиданной злобой.

— Не… не знаю.

— Магов? — резко бросил он.

— Нас, — ответила Гермиона; голос её дрожал.

— Замечательная теория, мисс Грейнджер, — пророкотал Снейп, заполняя голосом всё свободное пространство, и земля начала осыпаться, — но мы-то существуем.

Часто моргая, Гермиона отвернулась от него, невидимого. В горле стоял ком.

— Это ещё не всё, — сказала она, выталкивая из себя слова. — Мрачная Лощина. Замок. У этих мест есть кое-что общее.

— Помимо нашей одержимости?

— Да, — едва слышно подтвердила Гермиона. Пальцы взрыли землю. — И там, и там свирепствовала чума.

Звук дыхания Снейпа смешался с неритмичным стуком капель и чем-то ещё на заднем плане, похожим на белый шум, как в телевизоре. Но она не доверяла своему слуху: слишком сильно звенело в ушах.

— Вперёд, — сказал Снейп.

Гермиона развернулась, тряся головой, чтобы избавиться от звона, но к нему присоединился ещё один звук: равномерно ударял по груди кулон, и удары — громкие, неестественно громкие — отдавались прямо в сердце, а оттуда били в голову, стучали в ноющем лбу.

Тоннель шёл в гору, и они до сих пор поднимались, хотя уже должны были добраться до поверхности земли. Наконец Гермиона увидела впереди свет. Тусклый, сероватый, но всё же свет.

Она хотела сообщить об этом, но не успела, потому что ударилась головой о древесный корень и чертыхнулась. Вместе с болью промелькнуло перед мысленным взором непонятное видение: две светящиеся жёлтые точки. Глубоко в черепе белый шум нарастал, пока не перерос в постоянное пульсирующее шипение.

— Гермиона! — позвал сзади Снейп.

Кулон на шее тяжелел с каждым мгновеньем. Гермиона не почувствовала, как застыла, парализованная. Почудилось, что она не здесь, в лазе, а где-то над ним, что она прячется и, затаив дыхание, наблюдает. Всё тело ныло, и каждый волосок встал дыбом.

— Гермиона! — опять окликнул Снейп. Его ладони подтолкнули её бёдра. — Не вздумай, чёрт подери, останавливаться сейчас! Вперёд!

Она двинулась на свет машинально, не чувствуя рук и ног. Потом её вынесло через сломанную створку в заставленное коробками помещение; пыльно-блеклый свет сочился через окна, заколоченные и заросшие колючим кустарником. Снейп выбрался следом, и Гермиона помогла ему встать.

Оба замерли.

— Я знаю, где мы, — сказала Гермиона.

Разворачиваясь, она поскользнулась на чём-то и схватилась за пустой ящик. Древесина под пальцами крошилась в труху.

Гермиона вздохнула. В глазах внезапно защипало. Шипение стихло, но на смену тревожному звуку пришла сама тревога. Предощущение чего-то страшного.

Она взглянула на Снейпа, ожидая увидеть на его лице скуку или усталость, грязные следы, и почти услышала, как он требует немедленно уйти отсюда, пока гнилой пол не провалился под ними. Но увидела, что его и без того бледное лицо совершенно побелело, а в распахнутых чёрных глазах плещется ужас.

Это не она говорит. Не её голос произносит два слова — известные ей, слышанные прежде, вырвавшиеся вместе с дрожащим выдохом:

— Визжащая хижина.

Прежде

Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс (и окрестности)

Второе мая 1998 года

Утром после победы Гермиона Грейнджер беспрестанно думала о камне. Нет, она не хотела его для себя. Вообще ни для кого. Но Гарри просто бросил его в лесу, якобы затоптав. И якобы портрет Дамблдора пообещал, что там никто камень не найдёт. А Гермиона знала: это неправильно.

После рассказа Гарри о том, что он увидел в Думосбросе, её первая мысль, когда они поднимались в кабинет Дамблдора… то есть Снейпа… то есть теперь ничей кабинет, была такой: камень где-то там. Он ждёт, чтобы его нашли. Как и человек, в чьи воспоминания они сейчас вторглись, — тот, кто у неё на глазах умер в Визжащей хижине.

Гарри что-то ещё говорил, улыбаясь, но она уже не слушала. Одурманенная и пустая, голова до сих пор кружилась, и видения прошедшей ночи никак не меркли в памяти.

Рон просто смотрел на Гарри и молчал. Выходит, эмоциональная глубина у него не как у чайной ложки. Ночь заполнила его до краёв, подавила.

— Нельзя! — вырвалось у Гермионы; тонкий голос её дрожал.

Портреты пустовали: все почившие директора и директрисы, поаплодировав Гарри, точно какому-нибудь престидижитатору, исчезли, чтобы присоединиться внизу к столпотворению. Ладонь Рона — Рона, чей мёртвый брат оставался в Большом Зале, пока вокруг люди топтались, ели, вели себя как ни в чём не бывало — лежала на плече Гермионы, словно это ей требовались сочувствие и поддержка.

Смахнув его руку, она накинулась на Гарри:

— Ты хочешь сейчас идти спать?! — Говорить с ним в таком тоне после всего случившегося — несправедливо. Но до вежливости ли ей было? — Камень по-прежнему где-то там, Гарри… валяется где-то в лесу, и это опасно, что он вот так валяется, что бы там ни считал Дамблдор. И Снейп!.. Он же до сих пор в Визжащей хижине… — На глаза навернулись слёзы, а голос в любой миг грозил сорваться. — Больше никто не знает, что он там. Мы должны пойти и забрать его, вернуть сюда.

Всю прошлую ночь Гермиона противостояла истерии. И унынию. И отчаянию. С наступлением утра пришла радость, но радость эту уже не получилось почувствовать, хотя она и прорывалась изнутри, едва не оставляя кровоточащие раны.

Гермионе Грейнджер было совсем не хорошо.

Что она пообещала Гарри после того, как высокий негромкий, но пробирающий до костей голос Волдеморта заполнил каждый дюйм в Визжащей хижине? Что всё будет хорошо?

Ложь.

Хорошо не будет больше никогда.

Она видела, как пал Волдеморт. Сама помогла вынести из Большого Зала его труп. Почему-то он казался гораздо страшнее по смерти, чем при жизни, — с красными, полуприкрытыми, будто у спящего кота, глазами. Пока Флитвик и МакГонагалл решали, безопасно ли сжигать тело, Гермиона обошла его по широкой дуге и почувствовала у двери громадное облегчение, когда на щиколотке не сомкнулись бледные пальцы.

В Большом Зале и вообще вокруг было множество тел. Но одного Гермиона не нашла. Может, его тоже перенесли — в вестибюль вместе с трупами Беллатрикс Лестрейндж, Яксли, Грейбека. И он… Ни имени, ничего. Кто он такой, что сделал, был ли тут по своей воле или под действием Империо, или ему и его семье угрожали смертью, если он откажется участвовать? Сначала, помнится, прямо перед ней разлетелся наруч доспехов и мимо просвистела перчатка, едва не ударив по лицу. В следующее мгновенье, видя перед собой лишь огромные глаза и оттопыренные уши, она направила свою палочку и прошептала:

— Ступефай!

Пожиратель смерти отлетел спиной вперёд на три шага, ещё на шаг и наконец на траекторию зелёного луча, выпущенного Беллатрикс Лестрейндж.

Беллатрикс, вращая безумными глазами, разочарованно закричала, но продолжила бой, не заметив Гермиону. Оставалось затаить дыхание и ждать, когда Беллатрикс уберётся. Но Гермиона смотрела не на неё, а на фигуру в чёрном плаще, распростёртую на полу. Неподвижную. Неживую.

Невилл не дал рассмотреть, кто это был, и оттащил, громко шепнув в самое ухо:

— Идём!

Кажется, не часы прошли, а годы. Так много изменилось. И одновременно — так мало.

Гарри согласился с тем, что в лесу камень могут найти, но продолжал стоять с Роном у подножия лестницы в холле. Оба — измученные, оба ждут инструкций.

— Сначала за камнем, — приказала Гермиона, как отчеканила. Этот жёсткий, непререкаемый тон принадлежал кому-то другому. — Потом за Снейпом.

Новый день бил под дых, выжигал глаза. На скоротечный миг единственным желанием стало просто уснуть, соскользнуть в небытие и забыть обо всём. Флакон бы зелья сна без сновидений, подумалось ей, и ещё один, и ещё…

Лес будто сам надвигался навстречу, бросался под ноги, которых Гермиона почти не чуяла. Солнце скрылось за ветвями. Гарри безропотно вёл за собой вперёд.

— Вроде где-то здесь, — сказал он, закрывающимися глазами уставившись на лесную подстилку. Кроссовка ворошила листву и пинала камешки. — Где-то.

— А если призвать его? — предложил Рон.

Гарри взмахнул своей волшебной палочкой с пером феникса в сердцевине и негромко произнёс:

— Акцио камень.

Плоский серый голыш прилетел к нему в ладонь.

— Воскрешающий камень, — по-суфлёрски шепнул Рон.

Гарри попробовал снова. Безрезультатно.

— Вам незачем оставаться тут, — сказал он Рону, совершенно измученному и расстроенному. Гермиона в это время стояла поодаль в оцепенении.

— Да ничего, — отозвался Рон, явно подразумевая, что предпочёл бы не возвращаться.

— Гарри, Старшую палочку попробуй, — посоветовала Гермиона.

— Когда-нибудь ты отстрелишь себе всё хозяйство, — ухмыльнулся Муди, мёртвый Муди в её голове, когда Гарри сунул за пояс свою волшебную палочку, а Старшую — поднял.

— Акцио Воскрешающий камень.

Секунда-другая — и вот уже маленький чёрный камень появился, поблёскивая в пятнах света, откуда-то с запада, паря, стремясь к призвавшему.

Не Гарри потянулся за ним. Камень схватила и крепко сжала в кулаке Гермиона.

— Вот поэтому, — назидательно сказала она, — и не стоит бросать такие штуки в лесу.

И они пошли прочь, поплелись в направлении Визжащей хижины.

Всё напоминало о долгих месяцах, проведённых в таких же лесах с теми же спутниками, только теперь было теплее. Гермионе не приходилось видеть эти деревья при свете дня. А после прошлой ночи они больше не должны казаться зловещими. Просто деревья. Но мысли её были далеко, и полог леса был по-прежнему густым над ними троими, идущими молча. Рядом ощущалось чужое присутствие: преследовали какие-то невидимые бесплотные фигуры, тени скользили среди кустов.

Она так стискивала камень, что у неё занемели пальцы. Вдруг захотелось обрамить его, как когда-то он был вставлен в кольцо; но, наверное, лучше сделать медальон, ожерелье — чтобы носить ближе к сердцу.

Словно Хроноворот.

Воскрешающий камень, конечно, не Хроноворот, но тоже нечто необычное на ощупь.

Гладкий, хоть и с трещиной посредине, тёплый, гудящий, живой.

Гермиона вспомнила, что чувствовала похожее предвкушение, когда сидела напротив Дамблдора в его кабинете. Первый день её третьего курса. Тогда, оставив её наедине с директором и грудой документов, МакГонагалл отправилась гонять Пивза, который, судя по шуму, громил женский туалет. Едва за ней закрылась дверь кабинета, Гермиона распрямила спину, вцепилась в свою мантию и ждала, зная, что в отсутствие её декана Дамблдор скажет ей гораздо больше.

— Не стану вас пугать, — ожидаемо начал Дамблдор. Она показалась себе в этом кресле донельзя маленькой и доверчивой, ужасно наивной, а он потряс, точно погремушкой, песочными часами, и тонкое стекло поймало отблеск пламени свечей. — Профессор МакГонагалл, вероятно, уже опередила меня. В отличие от других средств Хроноворот слишком мал, а вы слишком умны, чтобы вызвать нежелательные последствия. — Гермиона польщённо покраснела. — Себя саму вы узнаете сразу и сразу разберётесь, что происходит. Однако ваши друзья могут оказаться менее понятливыми, как и Министерство.

— Знаю, — кивнула она. — Я им не скажу и постараюсь, чтобы наши пути не пересеклись.

— Верю, что именно так вы и поступите. — На Хроноворот в своей руке Дамблдор посмотрел поверх съехавших на кончик длинного носа очков-полумесяцев и чуть нахмурился.

— Профессор, — обратилась к нему Гермиона.

Он перевёл взгляд на неё. Мягкие губы сложились в ожидающую улыбку.

— Вы сказали, в отличие от других средств, — сказала Гермиона. — Значит ли это, что в наших силах повернуть время вспять? То есть другой способ. Больше, чем на несколько часов.

— О да, — ответил Дамблдор. — Во всяком случае, так было раньше. Определённые ограничения, как и теперь, тоже были, а определённые способы, — он покрутил стеклянный корпус в худых пальцах, — вы найдёте строго запрещёнными.

— Каким ещё образом это возможно? — Она алкала знаний — больше слов, больше знаний! — и руки нетерпеливо теребили край мантии.

— Требуется могущественная магия, полагаю, — ответил Дамблдор рассеянно, точно и сам не понимая, какая такая могущественная магия.

— То, что действительно способно изменить мироздание, — догадалась Гермиона, — или его направление? Навсегда?

— Трудная и извилистая стезя для столь юной особы, — вместо ответа сказал Дамблдор.

— Зато захватывающая! — вырвалось у неё. Она не могла оторваться от поблёскивающего в старческих пальцах Хроноворота, который директор старался ненароком не повернуть, от цепочки, обвившей бледные морщинистые суставы. — Но ведь прошлое невозможно изменить, правда? Иначе случившееся никогда не случилось бы так, чтобы заставить его изменить… — стремительно развивала свою мысль Гермиона, в волнении всё быстрее барабаня пальцами по коленке. — Разве что параллельные вселенные существуют на самом деле, и тогда мы только создадим больше развилок…

— Пожалуй, — мягко перебил Дамблдор, — нам лучше этого не знать.

— Наверное, — сдалась Гермиона. Но потом, не сумев сдержаться, добавила: — Наверное… где-то в другом мире живёт маггла Гермиона Грейнджер.

— И Альбус Дамблдор, торгующий носками. — Голос казался задумчивым. — Но в том-то и сложность такого мира. Магия — как любовь: отчаянно желает, чтобы её отыскали.

— Значит, даже если та Гермиона не получит своего письма из Хогвартса, то всё равно почувствует, что ей чего-то не хватает, — сказала она и поёжилась от собственного предположения.

— Несомненно, — согласился Дамблдор. — Ах, — воскликнул он, — как бы меня ни вдохновляло ваше, мисс Грейнджер, общество, у нас ещё будет время для постулирования и выдвижения теорий. Теперь же, насколько я помню, у вас три урока — все на девять утра — и завтрак. — С тихим стуком на стол лёг Хроноворот, а цепочка — вокруг, неровными петлями, так и просясь обвить Гермионе пальцы. — Вам лучше поторопиться.

Но времени для постулирования и выдвижения теорий у них не нашлось: в следующие четыре года до смерти старого мага забот было много, а возможностей побеседовать — мало. В конце третьего курса, возвращая Хроноворот, Гермиона думала, как могла бы использовать его ещё раз: устроиться с директором в его кабинете, где под нежный перезвон блестящих приспособлений Фоукс чистит в углу пёрышки, и наконец закончить тот разговор.

Разумеется, она была права относительно временной коллизии. Знала, что права. Но понимала, что и Дамблдор, прекрасно осведомлённый о событиях той ночи, когда они спасли Сириуса Блэка, тоже прав. Всё так и должно было произойти: она и Гарри, трижды повернув часики, исполнили своё предназначение. Сириус тогда никак не мог лишиться души. Клювокрыл никак не мог лишиться головы под топором Макнейра.

Как тут не думать об ином варианте развития событий? Особенно потом, два года спустя… Если бы они просто отогнали дементоров, а Сириус отправился обратно в Азкабан, то оказался за решёткой, но выжил бы. Пришлось последовать совету Дамблдора и задвинуть эти мысли подальше, но лишь затем, чтобы снова и снова бесконечными ночами в палатке возвращаться к ним, пытаясь отвлечься от храпа Гарри.

Похожие сомнения мучали её и теперь. И они же вопили, когда она отправила родителей собирать вещи для переезда в Австралию, когда она говорила по телефону со своей кузиной Порцией, магглой, и та рассказывала о парне, с которым встречается, о победе её хоккейной команды, об ужасной погоде — и ничего сверх того: ни настоящих забот, ни страха. Прелесть неведенья. Обычная жизнь, далёкая от лежащих здесь мертвецов.

Камень перекатывался на ладони — вперёд-назад, вперёд и вперёд. И вперёд.

Вдох, горький и резкий, смёрзся на губах, хотя и ночь была тёплой, и утро, чья ярая яркость казалась обманом, пустотой, дырой в пространстве, способной засосать в ничто, уже давно наступило.

Движение света — и Гермиона побледнела.

Рядом шли призраки. Один находился между ней и Роном, другой следовал по пятам за Гарри. Но ребята не обращали на них внимания, если вообще видели. Однако вот они — призраки. Серые, тусклые, бесшумно движущиеся.

В первом она узнала Фреда.

— Гермиона, — сказал он и почесал ухо, единственный раз в жизни — в смерти — смутившись, — передай Джорджу, я ему пять галеонов должен. Пусть возьмёт из моей половины магазина. Неудачное пари вышло. И передай Кэти Белл…

Но его голос растворился в гуле других голосов, и всё новые привидения выступали из тени леса, сопровождали по пути в хижину. Никак невозможно было ни выпустить камень, ни перестать катать его по ладони. Сейчас рядом хромал Муди, подбрасывая в воздух свой искусственный глаз, который вращал серой радужкой, крутился и истаивал по краям.

— Постоянная бдительность, Грейнджер! — пророкотал Муди. — Бдительности много не бывает. И раз уж ты здесь, значит, не понимаешь, что…

Появился Люпин. Он не улыбался.

— Я знаю, Гарри присмотрит за Тедди, — сказал он. — Но ты сама пригляди за Гарри, хорошо?

Их становилось больше и больше. Бесконечная череда серых фигур, бредущих чащей.

Колин Криви с дымящейся фотокамерой в руке: «Сообщите моему отцу? Наверное, магглорожденным нужно, чтобы…».

Тут был даже Крэбб. Он неуклюже ступал, уперев в землю взгляд, и бормотал еле слышно что-то вроде: «Я не хотел…».

Лес поредел. Стену, отделявшую его от Хогсмида, проломило взрывом, и по улице раскидало камни. На вершине холма виднелась Визжащая хижина, не разрушенная, но с отодранными досками и отваливающейся распахнутой дверью.

Заметив рядом чей-то призрак, Гермиона его не узнала, пока не пригляделась внимательней. Оттопыренные уши, огромные и больше не безучастные глаза, чей обладатель уже не пытается убить её.

— Мне адски жаль. Даже не знаю, что я там делал. Но лучше поздно, чем никогда. Не плачьте, это была вина Беллатрикс…

Сердце стучало неистово, от подъёма на холм сбивалось дыхание, глаза слезились. Хотелось выбросить камень, но не хватало решимости. И призраки тянулись следом.

Гарри и Рон тихо переговаривались, позабыв о Гермионе. Однако и обратись они к ней, она бы не услышала их за какофонией сетований на судьбу, последних желаний, посмертных признаний…

Снейпа среди привидений не было. Он пока оставался внутри, там, в луже собственной крови.

Первым вошёл в хижину Рон, за ним — Гарри. Потом — Гермиона, закрывая за спиной дверь. Прочие остались снаружи, не желая или не умея пройти через дверь, но по-прежнему слышимые: гул голосов, стенающих, вопрошающих почему…

Рон и Гарри остановились, оба глядя на одно и то же место на полу. У Гермионы в горле пересохло, и невозможно было заставить себя сделать хоть шаг — иначе и самая слабая надежда развеется, иначе станет известно наверняка, что новый призрак сейчас скребётся снаружи в окно и пытается донести свою последнюю волю…

— А и в самом деле чертовски несправедливо, да? — проговорил Рон, и Гермиона взглянула на него с удивлением, осознав, что он озвучил её мысль. — После всего… То есть он был ужасным козлом, но, получается, не таким и плохим в конце концов.

Гарри ничего не сказал. Гермиона, стоявшая позади него, видела лишь поблескивающий из-за ящиков край лужи.

— Я вроде как надеялся… — Рон вдруг охрип и прочистил горло. А у Гермионы в горле колотилось сердце. — Из всех уж он-то мог бы постараться и всё устроить, ну вы поняли. Как думаете, мы можем что-то сделать? То есть я знаю, что уже слишком поздно. Просто что-нибудь… У тебя есть Дары. Вдруг…

— Он умер, Рон, — отозвался Гарри.

— Пожалуйста, Гермиона… — шептали снаружи голоса.

— Можем, — сказала она. Облизала губы. Тихий голос сделался ломким. — Гарри, сколько людей погибло за тебя прошлой ночью?

Они наконец обернули к ней какие-то искажённые, поплывшие лица. На лицах — недоумение, скорбь, усталость.

Гарри ответил:

— Не знаю.

— Ты и сам погиб, — продолжала она, — но смог вернуться.

— Ты чего, Гермиона? — нахмурился Рон.

— Зачем это нам? — спросила Гермиона, протягивая на ладони Воскрешающий камень. — Зачем это всем? Не впервые кто-то бьётся из-за магии, Гарри. С такими штуковинами мы способны уничтожать миры. — Она подбросила камень, и он на краткий миг не касался её кожи. Стоило камню вернуться на ладонь, вернулись и голоса. — Людей подобной силой наделять нельзя.

— Я же сказал, что от Даров избавлюсь… — начал было Гарри, но Гермиона перебила:

— Не в Дарах дело! — Измученная, на грани слёз, она подалась вперёд, но, увидев прядь чёрных волос на полу, отступила обратно к стене, тяжело дыша. За заколоченными окнами серые призраки то повисали, то скользили в лучах солнца. Мутные, перламутровые фантомы, слишком плотные, чтобы не быть настоящими. — Все эти люди, — выкашляла она.

Что-то в хижине менялось. Удушающе горячая, смертельно тихая тень заслонила солнце. Рон, собравшийся выхватить волшебную палочку, и Гарри отшагнули от тела Снейпа, глядя вниз так, словно что-то вдруг произошло, но ничего не сказали.

— И такое случится снова, — сказала Гермиона. — Новые Люпины, новые Фреды. Чьи-то матери и мужья, и жёны, и дети.

— Гермиона… — опять подал голос Рон.

— Это, Гарри, свойство истории — повторяться. Люди снова будут умирать. И всё из-за магии.

В который раз она подняла руку с лежащим на ладони камнем. Казалось, он потемнел ещё сильнее, вобрав в себя и уничтожив весь свет. Да, Хроноворот не способен вернуть человека к жизни. И Воскрешающий камень на самом деле тоже не способен. Что в тот день сказал Дамблдор? Другие средства? Могущественная магия? Куда уж могущественней, чем этот камень, эта мантия и эта палочка в руке Гарри Поттера.

Гермиона едва не рассмеялась, продолжая вспоминать слова Дамблдора и затаённое в его голосе заветное желание: «И Альбус Дамблдор, торгующий носками». Такой несущий успокоение образ, мирный такой. Такой правильный.

Камень, неуместный на ладони, налился жаром. Гарри выглядел глупо со слишком большой волшебной палочкой. У Рона исчезла половина бедра, скрытая свисающим из кармана краем мантии-невидимки. Они втроём — всего лишь дети, в чьих руках оказались самые могущественные предметы волшебного мира. Дети, сумевшие победить в сражении — одном из длинной череды — за силу, которой человеку обладать непозволительно. Уж очень свойственно человеку ошибаться.

Сколько времени потрачено впустую! На неверно заданные вопросы. На сражение не в той борьбе. Волдеморт — далеко не первый, положивший так много жизней на алтарь магии, и далеко не последний.

Сказку о трёх братьях Гермиона изучила тщательнейшим образом, из простых слов на странице знала об их слабости и страхах, злобе и отчаянии. Какое совпадение: вот они сами, близкие, точно рожденные от одних родителей, сейчас в этой комнате — со Старшей палочкой, Воскрешающим камнем и Мантией-невидимкой. Но Гермиона упустила суть — то, что подразумевал Дамблдор. Противостоять смерти во всеоружии — пустяк, тем более неважный, когда все уже мертвы. Война выиграна, но какой ценой и ради какого будущего? А главное — надолго ли?

Смысл Даров Смерти она поняла неправильно.

Никто никогда не должен был обладать ими.

Никто и никогда. С самого дня их сотворения.

— Гарри, — тихо попросила Гермиона, — можно мне твою мантию?

— Пожалуйста, — ответил Гарри и, за полу вытащив из кармана Рона мантию, бросил её Гермионе.

Поймав, Гермиона немедленно набросила её на себя и нацелила волшебную палочку на Гарри:

— Экспеллиармус!

Ей бы сперва подумать — как она сама не раз советовала Гарри и Рону, — хоть минуту, и она бы так не поступила. «Глупая, безмозглая, ни на что не способная…» — проворчал на задворках сознания кто-то голосом Распределяющей Шляпы.

Но в тот миг камень принадлежал ей. Мантия принадлежала ей. Волшебная палочка принадлежала ей.

И право приказывать Смерти принадлежало ей.

А Смерть в очередной раз доказала, что не потерпит над собой власти.

* * *

Перепутье

Январь 2005 года

Утром, очутившись со Снейпом в Визжащей хижине, Гермиона Грейнджер беспрестанно думала о камне. Она не сразу поняла, до чего сильно ей хочется сорвать с шеи кулон и перекатывать по ладони. Застёжка разомкнулась сама собой, и концы кожаного шнурка повисли в воздухе, а камень лёг в ладонь.

Снейп, отступая от люка, через который они пролезли, что-то говорил, а Гермиона не могла сдвинуться с места, словно парализованная.

Они были не одни.

— Северус! — хотела окликнуть она, но не издала ни звука.

Здесь ли он вообще? Она не осмеливалась повернуть голову, чтобы проверить это, и видела — не моргая, онемев, не шевелясь — лишь три сероватые тени. Три призрака, бывшие чудовищно, удивительно знакомыми.

Два парня стояли впереди, всего в шаге от неё, рассматривая что-то невидимое на полу, а позади них — она сама.

Сначала она себя не узнала — из-за одежды, причёски, из-за мелькнувших в провале рта передних зубов вполне нормального размера. Моложе лет на семь. И всё-таки она, Гермиона Грейнджер. Её собственные глубоко посаженные глаза, а в них — испуг, тот же самый испуг, который она ощущала по эту сторону комнаты.

Гермиона не слышала призраков, но знала, о чём они говорят. Слова читались по губам, обретая забытое звучание. Она знала.

— Экспеллиармус! — произнесла юная Гермиона, и волшебная палочка — разумеется, волшебная палочка, Гермиона так и знала, что это будет волшебная палочка — перелетела из рук одного из парней в руку её призрака.

Знала она и каково чувствовать шершавость дерева, прикасаться по всей длине, до самого кончика бузинной ветки. И ощущать под пальцами покалывание.

Призраки растаяли. Камень выпал из ладони и запрыгал по доскам. Мир отмер. Гермиона тоже ожила и немедленно упала, запнувшись о деревянный ящик, который от удара распахнулся и извергал на пол груду каких-то заплесневелых сумок из змеиной кожи за грудой.

Гермиона засмеялась. Не было иного способа, чтобы увидеть и понять, чтобы унять разгорающуюся в голове боль. Чтобы осознать, что Снейп — в нескольких шагах от неё, сидит у стены, поджав колени к груди и вцепившись в щиколотки, с бледным, искажённым страхом лицом, смотрит на неё, окружённую змеиной кожей, и ждёт, когда она перестанет смеяться.

У неё уже ныли рёбра, когда она смогла остановиться, а от жгучей головной боли, казалось, сейчас череп треснет.

Она чувствовала, что истекает светом. Свет изливался из тела, бежал по дощатому полу — дюйм за дюймом, шаг за шагом, миля за милей. Свет окатил развалины замка, собирая его по камню. И камни дымились, шипели, но подчинялись. И поле битвы, вновь запятнанное кровью, усеяли тела погибших. И Гермиона узнала имена всех выживших и павших, всех…

— Снейп! — позвала Гермиона.

Тот не ответил.

Обняв себя, она сделал глубокий вдох, потом выдох.

— Я вспомнила, — сказала она.

Снейп подтянул колени на дюйм ближе к себе, ещё крепче.

— К сожалению, я тоже, — откликнулся он. — Жаль, не правда ли, что мир магии — это то место, где я мёртв?

* * *

Опять сделалось темно. Всегда темно.

Но в «Крае света» свет горел, и на месте был бармен, совершенно им не удивившийся.

— Таки живые, как я погляжу, — сказал он, когда Снейп и Гермиона вошли плечом к плечу, дрожа от холода.

Снейп в ответ хмыкнул, а Гермиона проронила:

— Едва.

Бармен вернул им ключ от номера.

— Ваша мама снова звонила, — услышала Гермиона, уже поднимаясь по ступенькам.

— Я ей перезвоню, — через плечо бросила она и вместе со Снейпом в буквальном смысле побежала в номер.

Сразу включили чайник. Ветер снаружи крепчал, и оставалось молиться, чтобы электропровода выдержали — хотя бы пока не вскипит вода.

— Ты их не видел, — с уверенностью сказала Гермиона и вручила кружку с чаем Снейпу.

Кровать так и не застелили, и тот, забравшись в постель, укутал ноги.

— Кое-что я видел, Гермиона, — ответил он, ставя кружку у кровати. — Я видел Нагини. За секунду до того, как она разорвала мне горло.

— Ты помнишь, — выдохнула Гермиона.

— Да, я помню.

Слово это — «помню» — слишком простое, недостаточное. Память сохранила отдельные события, детали, но как охватить всё одновременно? Точно так же можно пытаться вспомнить книгу, прочитанную давным-давно, причём всю и сразу.

Голова болела и болела, а рука каждые несколько минут ощупывала карман, чтобы проверить, там ли камень.

— Это всё по-настоящему? — проговорила Гермиона. — Это должно быть по-настоящему.

— По-настоящему. — Ладонь Снейпа взметнулась и принялась массажировать шею. Там был белёсый шрам. Длинный, а вовсе не парные отметины отвратительных, отравленных клыков. — Никогда ещё не было ничего более настоящего, чем этот ужас.

Гермиона молчала, добавляя себе сахар в чай.

— Но ничего этого не случилось, — сказала она. — Мы здесь. Мы больше не в том мире.

— И что здесь за место тогда? — спросил Снейп. Его голос был горьким, мрачным. — Что-то вроде чистилища? Никогда не верил в жизнь после смерти, и тут вдруг…

— Думаю, это я виновата. — Гермиона примостилась на край кровати. От близости Снейпа у неё подвело живот. Медленно она пододвинулась ещё на несколько дюймов. — Думаю, это сделала я.

— И что же, ради всего святого, ты такого сделала?

Она провела пальцем по ручке кружки, с округлой стенки которой таращилось полустёртое изображение свиной головы.

— У меня были Дары Смерти, — донеслось до Снейпа, и он хмуро уставился в свою кружку. — Я была не совсем в себе, — продолжила Гермиона извиняющимся тоном, — увидела столько смертей, сама одного убила, и мы пришли в хижину забрать твоё тело…

Снейп громко сглотнул.

— Я тут подумала, мы всё усложняем, — она заговорила торопливо. — А всё довольно просто, нет? В основе всего один факт: в том мире магия есть, а в этом — нет. По крайней мере, её больше нет для нас. Либо здесь магии никогда не существовало, либо она исчезает прежде, чем доходит до нас. И это — она вытащила из кармана камень и поднесла его к свету, — склоняет меня ко второму варианту.

— Смерть сама и приносила чуму, — пробормотал вдруг Снейп, и Гермиона припомнила, как он рассказывал ей эту историю, услышанную на экскурсии в Мрачной Лощине, — через лес в деревню, когда приветствовала всякого жителя поцелуем…

— Я хотела мир без магии. Чтобы люди из-за неё не гибли. А обернулось всё… чем-то уродливым.

Повисла долгая тишина. Боясь нарушить её, они едва дышали.

— И вот магия исчезла, — выдавила в конце концов Гермиона. Она сделала глоток слишком горячего чаю, причмокнула обожжённым языком, вытерла уголок губ тыльной стороной ладони. — Все умерли, так и не родившись. А мы — забытые артефакты.

— Пожалуй, — согласился Снейп. — Пара звеньев в длинной цепи совпадений.

— И дементоры. Это ведь они, кто ещё? Они остались, — она скривилась. — Прихвостни смерти.

— Несомненно, — процедил Снейп.

— Но всё остальное… Дамблдор как-то сказал мне… — Гермиона замолчала, устраиваясь на поджатых под себя ногах и чуть-чуть не свалившись на кровать. — Он сказал, что магия хочет, чтобы её нашли. Всё вело меня сюда. Ты привёл меня сюда. Несмотря ни на что.

Найдись в её голове больше места для благопристойности, для мучительных раздумий, Гермиона бы чуть внимательнее отнеслась к тому, где устроилась и насколько приблизилась к Снейпу. И к тому, что они в этом номере только лишь вдвоём, наедине. И к тому, как раньше она скользила ладонями по его коже, прижималась губами к его губам, напросилась в его постель.

И к тому, что он был её преподавателем, а она — его ученицей.

— Профессор, — она заговорила шёпотом, — мне кажется, Дин отчасти прав. — Перед мысленным взором вырисовалась, оттеснив прочие, картинка: замок Хогвартс, и гигант-Хагрид укладывает безжизненное тело Гарри Поттера на землю. — Чтобы вернуться туда, к тому, каким мир должен быть… — камень катался по ладони, сунутой в карман; сгустились тени, шепотки скреблись в ушах, — кажется, я должна умереть.

* * *

— Две двойные порции, пожалуйста, — заказал Снейп, потому что так велела Гермиона, хотя самого его подташнивало не только от запаха, но и от мысли о еде. Но Гермиона ждала его в номере, прямо сейчас обнажённая, принимала душ, и, стоило подумать об этом, тошнота усилилась. Его ученица… — И виски.

— Тоже двойную порцию? — спросил бармен.

— Да.

Снейп ждал заказ, барабаня пальцами по стойке. Он смотрел на телеэкран, но ничего за своими мыслями не видел.

Гермиона Грейнджер. Девочка-Которая-Выжила.

Первая реакция на ее нерешительное заявление «Кажется, я должна умереть» оказалась той же, что и в случае с Дином Томасом, — беспокойство. Правда, теперь не с кем было обменяться взглядами и разделить опасения. И не кому было назвать его, Снейпа, сумасшедшим, раз он способен допустить, что Гермиона вообще-то права.

Дамблдор — боже, сколько лет он уже не помнил Дамблдора? — рассказал ему о судьбе Гарри Поттера и о том, что должно произойти, но некоторые тайны не раскрыл. Гермиона рассказала ему о событиях после его смерти. Событиях таких странных, что они походили на сон. Мальчишка пал от руки Волдеморта, потом вернулся в мир живых. Что всё это значит? Какой в этом смысл? Хотелось опровергнуть всё сказанное ею.

— Несомненно, если ты, Грейнджер, хочешь умереть, тебе понадобятся все три…

— Не имеет значения, обладаешь ли ты всеми тремя непосредственно, — перебила Гермиона. — Гарри выбросил Воскрешающий камень в лесу, а Старшая палочка была у Волдеморта. Но Гарри всё равно смог ожить.

— Ты же понимаешь, что это абсурд, — не сумел сдержаться Снейп.

Водя пальцем по грани мобильного телефона, пока выключенного, но заряжающегося, она прошептала:

— Не больший, чем такая жизнь.

Снейп подумал, что он эгоист. В том мире он умер, а здесь — существовал, если не сказать больше. Не странно ли вспоминать свою маггловскую жизнь теперь, когда можно сопоставить её с другой, пусть даже никогда и не прожитой?

Не задавая вопросов и не предлагая выбирать между этими жизнями, Гермиона, чувствовалось, всё же подталкивает его к какому-то решению.

— Это несправедливо, — со слезами сказала она. — Здесь — ты есть. А там… — она потёрла пальцем щёку. — Что с тобой будет, если я вернусь туда?

— Думаю, ничего.

— Не ничего, а ничто, — возразила она. — Сев… профессор, я не могу…

Не говоря уже о том, как ей вернуться…

Бармен подал виски. Снейп опустошил бокал и попросил повторить.

Когда он нёс поднос в номер, то слегка пошатывался. Однако прислушивался изо всех сил.

Не следовало оставлять Гермиону одну. Она же… не совсем в себе — так она, кажется, сказала?

Но беда не в том, что она свихнулась. Беда в том, что она права. Пожелай она поставить эксперимент, выдав каждому по листу бумаги, чтобы записать любую мелочь, какую они вспомнят о войне, они смогли бы сравнить, совпадают ли факты. Но эксперимент и не нужен. Оба они говорили на одном языке. Оба они — в одной лодке; да только лодка, похоже, тонет.

Обратно же, он знал, можно вернуться единственным путём. Этот мир исчезнет, прекратит существование, если повернуть вспять время и на перепутье выбрать верную дорогу. Гермиона должна пойти верной дорогой. Смертью повелевает по-настоящему тот, кто встретится с ней по своей воле, а не вынужден жертвовать собой ради спасения друзей.

Помнится, он сказал:

— Видимо, мне придётся постараться, чтобы тебе было легче выбрать.

Она посмотрела на него — сперва затуманенными глазами, потом смущённо.

— Мисс Грейнджер, — продолжал он, — Гермиона, ты не должна считаться со мной. В другой ситуации я бы, скорее всего, стал тебя отговаривать от чего-то подобного, но этот случай — особый. Я не встану у тебя на пути.

Поднос подрагивал в руке. Другой рукой Снейп постучал в дверь, но Гермиона не отозвалась. В горле вдруг пересохло, и он распахнул дверь. Гермиона сидела на кровати и бездумно глядела на мобильник. Мокрые волосы колечками лежали на её плечах.

— Дин умер, — сказала она.

Снейп уронил пустой бокал для виски. Телефон выскользнул из ладони Гермионы.

— Мне надо ехать, — сказала она.

У Снейпа на языке вертелся миллион вопросов о том, что случилось, как и почему, и что делать теперь, но он не сумел выдавить ни слова. Получилось только едва заметно кивнуть. И сделать шаг вправо, уйдя с её пути.

* * *

Утром, собирая перед отъездом вещи, он его и нашёл. В конверте, за билетом на поезд, лежал аккуратно сложенный прямоугольником листок из её блокнота с написанным второпях посланием: «Я подожду пока. Ещё немного. Гермиона».

Ниже — два крестика, означающие поцелуи, причём первый был зачёркнут, а второй, вероятно, нарисован потом. Под ними более твёрдой рукой она написала постскриптум.

P.S. Кстати, последним, что ты увидел перед смертью, была не Нагини. Я там была и всё видела.

Это были глаза Гарри.

Нет, не Гарри.

Глаза Лили

Что если она ошибается?

Не то мантра, не то нервный тик. В любую свободную минуту. Всякий раз перед зеркалом, чистя — дважды или, когда не забывала, трижды в день — слишком крупные зубы, она думала: «Что если я ошибаюсь?». Всякий раз за столом, пока посеревшие лицами родители переглядываются, но не задают вопросов.

И утром, надев чёрное платье и забравшись на сиденье родительского автомобиля. И робко здороваясь с собравшимися. И заглянув сестре Дина в глаза.

Каждый говорил: «Мне очень жаль». Эта фраза летала вокруг, словно суфлёрская подсказка не знающему текст роли актёру. Разумеется, им всем было жаль.

А ей — больше всех.

— Здравствуйте, Анита. — Посчитав объятия излишними, Гермиона просто протянула руку.

Анита печально пожала её ладонь:

— Привет, Гермиона.

Гермиона произнесла свою реплику, потому что именно это от неё ожидалось: «Мне очень жаль». Но соболезнование получилось чем-то иным. Анита помрачнела и ответила:

— Я знаю.

* * *

На смену буре пришёл туман. Он следовал за Снейпом от Шотландии до Коукворта, окутывая поезд и дыша на окна, за которыми проносились бледные пейзажи.

— Скорей бы весна, — пробормотал сидящий напротив пожилой мужчина и развернул газету.

Снейп согласно буркнул. Свой багаж он держал на коленях. Молния сумки разошлась. Сверху лежала оклеенная потёртым бархатом коробка; один из картонных бортов на сгибе порвался, зацепившись за застёжку.

Сняв крышку, Снейп поддел палочку, взял её в руку. Нелепая, ненастоящая. Он взмахнул ею, заработав встревоженный взгляд поверх газетной страницы, и приставил к сломанной молнии на сумке. Ничего не произошло.

— Тьфу, глупость, — процедил он и швырнул палочку обратно в коробку.

Злоба накатила ни с того ни с сего. Выругавшись, он слишком сильно надавил на крышку, и она разлезлась по углам.

Чёртова Гермиона Грейнджер!

Эта её записка… Бесцеремонный, наглый тон. Кичливая осведомлённость. Снейп никак не мог выбросить написанное из головы. «Нет, не Гарри. Глаза Лили». Будто он сам не помнит.

Он помнил, ещё как помнил. Прекраснейшие мгновения жизни стекли на пол серебряными слезами, и всё, что он знает о них теперь, — впечатления о воспоминаниях, а не они сами. В той жизни он был знаком с Лили, любил её. В этой ему достались споры, ссоры, непонимание, боль и гнев.

Однако же с ним осталось и другое: доброта, милосердие, любовь.

В записке было много пропущено, не досказано.

Это твой шанс, могла бы написать Гермиона. Я даю тебе время. Используй его.

* * *

Тело кремировали. Гермиона так и не поняла, стало от этого лучше или наоборот.

В часовне были ужасно неудобные стулья и холод. Словно тюремные охранники, родители сидели по обе стороны: отец обнимал Гермиону за плечи, мать держала её за руку.

Впереди на столе разложили вестхэмовский свитер, поставили урну с прахом и сделанную задолго до их с Гермионой знакомства фотографию Дина, где у него лицо в прыщах, но красивое и улыбающееся. Гермиона не смотрела туда, однако знала, что всё это там находится.

Бриллиантовые блики света не лежали на полу. С самого возвращения в Лондон она не видела солнца, постоянно скрывающегося за пеленой туч. Уж не в дементорах ли дело, подумала она сначала с ожесточением, потом — почти удовлетворённо. А затем покрепче сжала сумочку и решила, что дело в погоде.

Порой эта хмарь казалась красивой. Когда за окнами туман, так приятно кутаться в растянутый свитер, держать в ладонях кружку с какао, а подмышкой — книгу. Желательно ещё забраться в тёплую постель — вместе с тем, кто видит. С тем, кто понимает, знает, что у тебя в голове.

«Рон ждёт», — шептала другая Гермиона.

— Я тоже, — шептала в ответ она.

Они уходили с церемонии первыми.

— Никто не заслуживает такой смерти, — приглушённо говорили одни, а другие соглашались:

— Никто.

Голоса, голоса. Будто вновь по ладони перекатился камень. Серые призраки возникли рядом с живыми.

— Бедный Дин, — шелестели голоса.

* * *

Он написал Гермионе три письма. И отправил их в мусорную корзину.

Интересно, думал он, когда наступил февраль, предупредит ли Гермиона заранее, или мир лопнет внезапно, начав с него самого.

Иногда он забывался. Продолжал, точно каждый миг по-прежнему принадлежал ему, то, право на что утратил семь лет назад. Он ходил за покупками. Пил неразбавленный виски, чтобы хоть чем-то разбавить ужас наполненных кошмарами ночей. «Это больно?» — дрогнувшим от слёз голосом спросила его Гермиона тогда, перед отъездом в Лондон. Ответ не имел значения, она его и так знала. Бродил по парку. Сидел у пруда и просто глядел на уток, потому что ему нечем было их покормить. Иногда приходил с книгой или газетой. Или по крайней мере с оглядкой, чтобы убраться прежде, чем люди начнут его узнавать, ведь надпись на двери ещё не померкла. Но иногда он задерживался — ради ничтожного шанса увидеть, как по дорожке пройдёт она.

Однажды, когда солнце показывалось из-за облаков чаще обычного, а земля подсохла, он расстелил своё пальто перед кустом рододендрона и, держа на весу книгу, лёг на спину. Солнце пронизывало теплом его чёрную одежду, обжигало кожу на щеках, ветер легко ворошил страницы.

Голос он услышал прежде звука шагов. Звонкий голос, сердечный.

— Сев?

Он убрал книгу и посмотрел вверх. Ему улыбалась Лили Эванс.

* * *

Утром в Валентинов день Гермиона нашла дохлую крысу, брюхом кверху лежащую у входной двери. Косолапка, рыжая и мохнатая, лучилась самодовольством.

— Удивляюсь я тебе, — сказала ей Гермиона и пошла в кухню за совком и щёткой.

* * *

Мужа Лили дома не было. Она усадила Снейпа за кухонный стол и засуетилась: поставила чайник, достала блюдо и принялась раскладывать на нём печенье.

Снейп сидел, сложив на коленях руки. Ему казалось, он спит и видит сон.

— Она приходила ко мне, — сказала Лили.

У неё слегка изменилась манера говорить. Коуквортский акцент с резкими гласными смягчился. Такое роскошное произношение бывает у дикторов на радио.

— Кто? — спросил Снейп, едва не подпрыгнувший от звука звякнувшей тарелки, когда Лили поставила на стол содовое печенье.

— Твоя подруга, — ответила она. — Гермиона, кажется. Рассказала мне, что тогда случилось. Тогда, когда мы были школьниками… Сам знаешь.

— Ясно.

Он должен был бы рассердиться. Как-то воспротивиться столь бесцеремонному вторжению в его личную жизнь. Мысленно отчитать девчонку за то, что сунула нос, куда не следует.

Но иначе бы он не оказался здесь, в этой огромной кухне. С ней. С Лили.

— Вы встречаетесь? — спросила Лили.

— Что? — опешил Снейп. Он перевёл взгляд с печенья на лицо Лили, для сорокапятилетней женщины слишком молодое, с белой кожей, на котором веснушки горели в льющемся через добротные окна свете. Она почти так же выглядела в день своей смерти. — Нет. — Он не мог не вспомнить, как сказал: «Не вижу разницы», и побледнел. — Нет, мы не встречаемся.

* * *

В Хогвартсе Гермиона могла погибнуть бессчётное количество раз: на Уходе за волшебными существами, на квиддичных матчах, когда игроки вдруг налетали на трибуны, на Зельях рядом с Невиллом, то расплавляющим котлы, то разбрызгивающим на неё едкие вещества. А сколько раз из-за Волдеморта? И теперь она сама планирует свою смерть. Смех да и только.

— Знаете, давно пора, профессор Дамблдор, — повторяла про себя она, — если магия и впрямь хочет, чтобы её нашли.

Хорошо бы это был двухэтажный автобус, вовремя не замеченный на пешеходном переходе. Или авария на велодорожке в дождливый день. Не придётся решаться, а можно просто… соскользнуть.

Иногда смерти хотелось помочь. И тогда Гермиона стояла под зонтом на самом людном пятачке Оксфорд-стрит и ждала, не выскочит ли наперерез такси ребёнок, которого нужно будет спасти. Она подбирала листовки с объявлением о наборе добровольцев в самые неспокойные регионы Ближнего Востока. Случалось ей и заказывать еду навынос в неоднократно закрываемых из-за опасности для жизни и здоровья тошниловках.

— Нет, — говорила она и выбрасывала листовки. — Это просто смешно.

В рекрутинговое агентство всё равно бесполезно звонить, не имея аттестата о среднем образовании.

И ещё она не ожидала, что осуществить задуманное будет настолько трудно, когда она не с ним. Не со Снейпом, а с родителями. Те тревожились о ней — как обычно. Нет, даже сильнее после смерти Дина. В кухне они устроили Уголок Доверия (именно так, с прописных букв): поставили на столе коробку низкокалорийного печенья, положили фотографии и блокнот. Последний — чтобы Гермиона записывала всё, чем почувствует нужным с ними поделиться, если вдруг их в тот момент не будет дома.

К их удивлению Гермиона стала вести себя, что называется, нормально.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила однажды мать, вернувшись домой и застав дочь за чтением учебника по химии.

— Вполне, — ответила тогда Гермиона и перевернула страницу.

По почте пришли методички в заочный университет.

— Тебе это нужно? — поинтересовался отец, собираясь выбросить брошюры в мусорную корзину.

— Я их вообще-то специально заказала! — Гермиона выхватила посылку из рук отца.

И он с матерью ретировался в другую комнату, где они наверняка перешёптывались о дочери. Не то они вели себя правильно, гадали они, не то — как ни маловероятно — Северус Снейп благотворно на неё повлиял. Тот самый Северус Снейп, средних лет, в прошлом преступник.

Поэтому они, конечно, не видели лежащей между двух конвертов открытки. Не видели они и того, как Гермиона уставилась на неё, часто моргая, с искажённым мукой лицом.

На открытке были изображены достопримечательности Коукворта: часы, фонтан, обелиск павшим на войне с множеством имён. А на обороте — слово «Спасибо».

— За что? — прошептала Гермиона, но услышать её было тоже некому.

* * *

В другое утро, дождливое, Снейп снова был у неё. Отправив мужа на работу, а детей — блондинистых и вовсе даже не Поттеров — на учёбу, Лили, кажется, не знала, чем себя занять.

Он хотел рассказать ей. Принёс в сумке волшебную палочку. Представлял, как Лили раскроет потрёпанную коробку и скажет, что вспомнила — не только этот свой подарок, но и себя в другом мире, свои отточенные движения, уверенные взмахи палочкой. Молнию на сумке он так и не починил, и достаточно было сунуть внутрь руку, чтобы нащупать потёртый бархат.

— Мне кажется, я должна извиниться, — сказала Лили, выкладывая печенье на блюдо.

— За что? — спросил Снейп, обескураженный.

Она постоянно приводила его в замешательство, каждым словом. Он ведь не рассчитывал услышать её голос ещё хоть раз в жизни. В любой из жизней. Даже в этой нечастые встречи и редкие, короткие телефонные звонки — всё равно за гранью реальности.

Сумка стояла у ног. Потёртый бархат виднелся через оскаленную застёжку.

— За то, что винила тебя, — ответила Лили. — Уж я-то должна была понимать. И за то, что бросила тебя, когда твои родители…

— Не надо, — перебил Снейп. Чувствуя, как запылали щёки, он втянул воздух. — Извиняться не надо.

Она протянула руку к его ладони через стол.

— Нет, надо. И ещё…

Кожа у неё была нежная, тёплая. Живая. Ни за что не хотелось отпускать её руку. Ни за что и никогда. Так и держать бы её целую вечность.

Рука отодвинулась, тихо скрипнув по полированному дереву.

— Я счастлива замужем. У меня чудесные дети. — Лили крепко сжала кружку, покраснев и потупившись, потом подняла на Снейпа глаза. Те самые, которые резали его без ножа. — Пойми меня правильно, я очень рада, что мы снова друзья, но ты должен знать, что ничем другим это не обернётся.

— Понимаю, — ответил он.

Что-то переворачивалось в животе и наполняло удивительным жаром. Внутри словно всё истекало кровью.

Но то была не боль.

Облегчение.

— Вот и хорошо. — Лили сочувственно улыбнулась.

Снейп ногой толкнул коробку с волшебной палочкой глубже в сумку.

* * *

Во вторник Гермиона поняла, что больше не может.

Она как-то уже уговаривала мать, любившую побаловать себя коктейлем после работы, сходить вместе в «Скрещенные ключи» на водку с тоником, но обычно та отказывалась. А тут вдруг согласилась. Правда, неохотно:

— Не понимаю, что ты нашла в таком заведении.

Город был настораживающе тихим, станция метро — почти пустой.

Они миновали Вестминстер, и Гермиона невольно остановилась у телефонной будки, а мать не стала допытываться зачем.

В пабе Гермиона сказала, что идёт в туалет, а сама вышла во дворик, встала перед стеной и кулаком простучала по кирпичам контур двери. Не заметив ничего особенного, она отчего-то успокоилась. Прочная, значит, стена. Настоящая.

Гермиона вернулась в паб за вторым коктейлем.

— И что тебя сюда так тянет? — спросила мать, с отвращением отлепляя ногу от ковра.

— Ностальгия, — ответила Гермиона. — Я сюда с другом приходила.

* * *

Рон перестал сниться.

«Естественно ли это, — написала Гермиона в блокноте Уголка Доверия, исписав наконец свой дневник, — или я ужасный человек, раз оставила его?»

На следующий день в блокноте появилась запись рукой отца, синими чернилами: «Любые раны, если их не растравлять, лечит время».

Ниже — рукой матери: «Во всяком случае, они меньше болят».

* * *

В очередной вторник Гермиона снова оказалась на площади Гриммо. Ничего не появилось в пустом пространстве между домами, как она и ожидала.

Погода улучшилась, и Гермиона не надела пальто, а только джемпер с объёмным узором, барвинкового цвета, удобный, мягкий и тёплый.

На заборе висела та же самая шапка, но полинявшая и с вылезшими нитками. И её перевесили на три столбика правее.

— Тоже, значит? — раздался рядом звучный голос, и она узнала говорившего, не оглядываясь.

— Да.

Лица Снейпа она не видела, но чувствовала на себе бремя его взгляда, видящего её насквозь, пригвождающего к мостовой.

— Я тут подумала, — сказала Гермиона, — что могу подождать. Ещё немного.

Снейп прикоснулся к её руке.

— И не дольше? — уточнил он.

— Немного, — повторила Гермиона и, сплетя свои и его пальцы, крепко их сжала.

Гермиона Грейнджер и Северус Снейп так никогда и не поженились. И детей у них тоже не было. Не то чтобы они не хотели категорически. Скорее, мешала привычка. И необходимость хлопотать о разрешении на брак, организовать свадьбу в ратуше маленького городка и разбираться в конце концов с гормонами, подтачивающими хрупкую репродуктивную систему Гермионы.

Посовещавшись, они решили, что однажды попытаются завести ребёнка — или хотя бы не станут воздерживаться от попыток, — и старательно прятали разочарование, когда раз за разом их постигали неудачи, о которых они догадывались и сами, но не желали бы услышать из чужих уст.

Не вышло. Не для них это всё. Гермиона не была Лили, а Северус — обычным мужем-магглом. Детей, которые могли бы у них родиться здесь, не получится взять в тот мир, когда — если — придётся туда возвращаться. Возможно, думала Гермиона, её тело больше верит в возможность возращения, чем разум. Но вот горевать или быть за это благодарной, она не знала.

— Я их всё равно никогда не хотел, — отвернувшись к стене, сказал Северус в ночь тридцативосьмилетия Гермионы.

Он делал вид, что ему безразлично, но больше не умел хорошо прятать от неё эмоции. Свет уличного фонаря — наконец-то исправного — проникал в спальню сквозь занавески и серебрил седые пряди в чёрных волосах.

— А я бы хотела, но не сейчас, — ответила Гермиона. Глупо было говорить так, когда тебе почти сорок. — Когда-нибудь.

От Рона, подумала она, но вслух, конечно, не сказала. Они никогда не обсуждали это — саму идею, что у неё была бы другая жизнь. Должна была быть.

Другая жизнь, где Снейпа уже нет.

— Мне и тебя достаточно, — сказала она и, обычно скупая на проявления любви, поцеловала его в плечо.

— Угу, — буркнул он, всё-таки немного польщённый, потом перевернулся на спину и уснул.

Гермиона крепко сжала в ладони чёрный, всегда едва тёплый камень-кулон.

* * *

— Может, сегодня? — поддразнивал Снейп в минуты более радостные, например, собираясь по утрам на работу; на шее — галстук, накрахмаленная рубашка стоит колом.

— Возможно, профессор, — подыгрывала ему Гермиона и чмокала в острую скулу.

Он ненавидел сантименты и громкие признания, но находил способы выразить своё расположение: возвратившись домой, приносил то любимый Гермионой шоколад с солёной карамелью, то книгу, которая займёт своё место среди других на новых полках, повешенных в гостиной, то рекламный проспект окон с двойными стёклами.

— Главное, чтобы ты признавал мою правоту, — повторяла Гермиона. — Ты прекрасно знаешь, что только это я и хочу услышать.

Но вполне удовлетворялась, когда Снейп в ответ лишь силился не ухмыльнуться. Ведь если он и не говорил чего-то вслух, то уж точно, как показывает опыт, подразумевал.

С годами её уверенность в собственной правоте, кажется, начала приносить плоды. Гермиона забрасывала электронными письмами ящик Снейпа, пока тот не сдался и не подал заявление на получение полной университетской стипендии для бывших правонарушителей. Стипендию он получил. Гермиона уговорила его просить должности преподавателя в городской средней школе и колледже. В должностях ему, к слову, отказали — дескать, безопасность детей превыше всего и прочие отговорки, — но взамен предложили кое-что получше: заниматься научными изысканиями, не тратя при этом нервы на просвещение мелких лоботрясов.

Случалось и ему оказываться правым. То были недолгие мгновенья, когда Гермиона смотрела на него с завистью, когда её лицо каменело перед его самодовольной миной, пусть и не злой, но обязательно злорадной.

Именно с такой миной он, нависая над плечом Гермионы, и изучал на компьютерном экране данные о продаже третьей написанной ею книги. (Гермиона обычно возражала, что, всё это — плагиат, просто подать на неё в суд за неимением настоящего автора некому. А Снейп говорил, что, в книгах имеются творческие отличия, и у настоящего автора не могло быть великолепных иллюстраций позднего Дина Томаса.)

— Недурно, — протянул Снейп, подчеркнув таблицу ногтем, словно желая сковырнуть десятичные разделители из чисел в итоговой строке.

— Этого на жизнь не хватит, — вздохнула Гермиона.

— Не хватит, — согласился он. Его дыхание ерошило ей волосы. — Но безусловно позволит нам свести концы с концами, пока ты не передумаешь.

* * *

Как же быстро бежит время в мире магглов!

Гермиона помнила, что в школе — и Святого Антония, и в Хогвартсе — всякий миг тянулся и тянулся. Возможно, так лишь казалось, потому что она в узкое пространство восемнадцати лет втиснула две параллельные жизни. И ещё потому, что время не должно бежать настолько быстро. Слишком скоро ушли на покой родители и, продав лондонский дом, отправились прочёсывать пляжи Дорсета, за чем и провели остаток своих осмысленных лет. И Косолапки не стало слишком скоро: ей было всего-то двадцать два года, когда она в прямом смысле объелась до смерти. Не успевали закончиться одни выборы в правительство, а уже начиналась агитация к следующим, и просунутые через щель для почты листовки летели каскадом на деревянный пол, будто в Тупике Прядильщика проголосуют за кого-нибудь, кроме лейбористов.

Гермиона порой винила в этом камень — в том, что он торопит время, чтобы её здешняя жизнь завершилась быстрее. В панике она снимала с себя кулон, и он неделями хранился в деревянной шкатулке на прикроватном столике. А потом, запаниковав оттого уже, что их дом обворуют — хотя воров такое маленькое ветхое жилище вряд ли привлекло бы, — доставала шнурок и, обещая себе никогда больше его не снимать, защёлкивала на шее застёжку.

Пытался его носить и Снейп. Точнее, попытался однажды. Он пристегнул шнурок с камнем к жилету, словно карманные часы, но, вздрогнув, отцепил и отбросил.

— Нет, не получится, — сказа он Гермионе. — Он напоминает мне, что там ничего нет. Ничего — для меня.

И опять не сказал того, что всегда подразумевал: «А здесь — ты. Ты со мной».

Больше он камня не касался.

* * *

Разумеется, жить вот так — эгоистично. И даже жестоко. Оставаться в этом неправильном, перевёрнутом с ног на голову мире, с людьми, которые снуют как ни в чём не бывало, но живут лишь за тем, чтобы исчезнуть в нужный момент, раз — и нет.

Гермиона боялась. И Снейп, несмотря на все шутки, все насмешки, видел её страх.

— Что если я ошибаюсь? — спрашивала она, глотая слёзы.

— Узнаешь, когда окажешься права, — отвечал он.

И когда же, думала Гермиона. Череда дней рождения, праздников, похорон… Когда уже будет пора?

Особенно нелегко приходилось во время болезней. Не простая простуда, а что-то страшное, тяжёлое, продолжительное, поражающее кости, лёгкие, сердце, глаза. Когда трудно дышать и невыносимо жить. Особенно если болел Снейп.

— Дай мне уйти, — не единожды просил он, и всегда драматично, дрожа в их постели и пропитывая простыни потом.

— Не будь дураком, — отмахивалась Гермиона.

Но не в тот раз.

В конце концов этого не могло не произойти, ведь их годы множились, да и Снейп был гораздо старше. Но сколько ни гони от себя тревожные мысли, а реальность такова, что Гермиона едва разменяла пятый десяток, а у Снейпа уже сделались ломкими кости, и в лёгких появились хрипы. Его всё-таки одолел старый дом, собравшийся забрать ещё одну жизнь.

Много раз Гермиона предлагала переехать. Но Снейп не верил, что она всерьёз. Она и сама не верила. Дом стал частью каждого из них. А переезд — как и решение не воздерживаться от попыток завести ребёнка — означал бы признание в том, что стоит остаться.

Теперь — уже поздно. Занавес, покачиваясь, опустился. Они прожили вместе хорошую жизнь. Долгую. Даже не признаваясь вслух, они любили друг друга. И оба знали это без всяких признаний. Любовь была во взглядах и привязанности, во взаимной поддержке словом и делом, в том, что им удалось так долго прожить под одной крышей, деля одну постель.

Что же, кроме огромной печали и глубокого сожаления, могла почувствовать Гермиона, когда время Снейпа истекло? Наверное, облегчение, поскольку бремя решения больше не давило на плечи. И ещё благодарность — за то, что не зря ждала, за всё, что получила, оставшись и дав ему шанс.

Она держала в ладони постепенно слабеющую руку Снейпа. Никого больше не было. Но никто больше и не был нужен.

Вдруг Гермиона почувствовала — они не одни. Кто-то находился с ними рядом, подступал. Скорее, враждебный, чем благосклонный. И знакомый.

— Ты будешь меня помнить? — на исходе ночи спросила она Северуса. Его дыхание делалось всё тише, а пульс — всё глуше и медленнее. — Будешь меня помнить потом?

Чёрный, втянувший в себя весь свет камень, висел между ними, покачиваясь на шнурке.

В тот миг тело Снейпа напряглось, и оставленные двумя жизнями морщины исчёркали лицо. Он рвано дышал, в горле у него пересохло. Пришлось наклониться и подставить к самым его губам неоглохшее ухо, чтобы услышать:

— Всегда.

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Все счастливые жизни приходят к неизбежному завершению. Гермиона видела, как Северус Снейп соскользнул в объятья Смерти — теперь, во второй раз, уже стариком, готовым к этой встрече, готовым смириться и с жизнью, которую прожил, и с той, которую не дожил.

В конце концов наступит черёд Гермионы. В конце концов она поймёт, насколько устала от одиночества, от того, что ей не с кем разделить воспоминания. Дин, Снейп и даже Лили ушли. Не осталось никого, кто напоминал бы, кто не дал бы сойти с ума.

Однажды Смерть настигнет. Она появится в кухне дома в Тупике Прядильщика и протянет долгоперстую руку. И тогда Гермиона, ещё способная говорить, поднесёт кулон к губам, зажмёт ими шнурок, а зубами ощутит, как вибрирует камень.

— Я готова отправиться назад, — скажет она камню. В кухне будет тихо, лишь тиканье любимых часов Снейпа начнёт обратный отсчёт. — Я готова вернуться к жизни, которую покинула.

Целый день предчувствие не оставит её. Дом покажется зыбким видением: моргнёшь — и нет. Сердце начнёт сбоить, словно чихающий двигатель старого авто.

Но она будет спокойна. Настроена.

Без колебаний она скажет:

— Я готова умереть.

И мир, каким она его знала, сделается нечётким, будто тюлем занавешенным. Забрав Гермиону, Смерть быстро, бережно, невыразимо нежно перенесёт её на другую сторону.

* * *

Второе мая 1998 года

Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс

Затем

Гермиона дышала, её сердце билось. Тело было крепким, гибким, юным, гудящим от суеты электронов, нейтронов и протонов — короче, всего того, о чём она узнать не успела. И теперь, пожалуй, уже не узнает. Не в этой жизни. Не с волшебной палочкой в одной руке и Воскрешающим камнем в другой.

Не в Визжащей хижине.

— Нет! — выкрикнула Гермиона.

Раскалённая добела Старшая палочка выпала из пальцев. Сползла с головы и плеч Мантия-невидимка и растеклась по полу расплавленным серебром. Камень отправился обратно в карман.

Гермиона выругалась.

— Ты чего? — встревоженно спросил Рон.

— Погоди, стой!.. — Она подобрала брошенную палочку в панике. Мысли неслись вскачь, чтобы остаться чистыми и не смешаться с теми, которые побуждали, принуждали сделать то, чего нельзя допустить в этом мире… — Разоружи меня! — велела она Гарри. — Забери её у меня!

— Гермиона? — по-прежнему недоумевал Рон, Гарри же наставил на неё свою волшебную палочку и произнёс:

— Экспеллиармус.

Старшая палочка устремилась к нему. Он поймал её, сжал в кулаке, потом сунул в рукав и, хмурясь, взглянул на Гермиону. Рон смотрел на неё со смесью восхищения и отвращения.

— Гермиона? — повторил он, точно сомневаясь, что она настоящая.

Сомневаясь в том же самом, она изо всех сил ущипнула себя за запястье.

Шагнув вперёд, она собралась ответить и уже открыла рот, но подошва вдруг заскользила по полу. Гермиона посмотрела вниз, и мир у ног разверзнулся.

Снейп.

Кровь брызнула из-под носка ботинка. Гермиона на мгновенье замерла. Окаменела. И взорвалась. Сознание разлетелось на миллион осколков, а память вспыхнула искрами фейерверка. Вспомнила! Она вспомнила.

Вспомнила…

— Гермиона? — снова сказал Рон, и ей показалось, она больше не сможет вынести звучания собственного имени.

— Северус, — прошептала она и опустилась на колени в лужу крови.

Пульс не прощупывался. Кожа показалась более плотной и упругой, более гладкой, чем была в той, прежней жизни, когда они впервые встретились, обнялись, поцеловались. Так хотелось сделать это снова.

— Гермиона? Гермиона… — твердил, будто заклинание, Рон, но она его едва слышала. Куда громче скрипели под коленями доски. Одной рукой она гладила безжизненное лицо, расслабленное после смерти. Другая рука нашла длинные холодные пальцы и сжала, желая совершить невозможное.

Вернуть его.

— Он мёртв, — сказал Рон осторожно, вкрадчиво, но получилось всё равно оглушительно.

— Знаю, — ответила Гермиона.

— То есть… Ты так к нему переменилась после того, что о нём рассказал Гарри, ага? — спросил он, но Гарри его остановил:

— Не надо, Рон.

В темноте что-то незаметно отступало, кралось прочь.

Если бы об этом дне написали сказку — другую сказку, не о мальчике, пожертвовавшем своей жизнью ради целого мира, — она была бы о том, кто лежит на полу. О том, чьи чёрные волосы смешались с запекающейся кровью. О том, на чьём белом лице тёмные распахнутые глаза уже ничего не видят. Он не был бы сказочным героем. И финал получился бы не сказочным: явился как обычно Жнец и забрал причитающуюся ему душу, не имея права покуситься на живых, на прошлое и настоящее. Такая вот поучительная история Принца-полукровки.

Никаких обещаний. Никакого торга. Смерть не отправилась бы, исполняя чужую волю, за тридевять земель и не смогла бы уничтожить всех прежде, чем они на свет появятся.

Упущен ли шанс? Или можно призвать Снейпа обратно, сделать тот же выбор, с самого начала? Прожить ту свою жизнь заново, чтобы оказаться на площади Гриммо, на тротуаре напротив несуществующего дома в миг, когда рядом появится фигура в чёрном и скажет:

— Тоже, значит?

В миг, когда они встретятся на вокзале Кингс-Кросс между девятой и десятой платформами.

В миг, когда, стоя у подножья лестницы, Гермиона спросит:

— Вы ведь не будете возражать, если эту ночь я проведу с вами?

Вернуться, чтобы заглянуть в усталые глаза, неотрывно смотрящие на неё в тусклом свете. Вернуться, чтобы услышать шершавый шёпот:

— Всегда.

Она вдруг призналась вслух:

— Я хочу детей.

Ладонь Снейпа была совсем не такой: слишком безвольной, чересчур неживой. Почему он не отвечает на пожатие, хоть в шутку? Пусть бы даже сдавил до боли, чтобы захотелось высвободиться. Чтобы опомниться, где она и зачем.

— Ну… — начал Рон и, вероятно, покраснел, но Гермиона на него и не взглянула. — Лады.

— С тобой всё нормально? — спросил её Гарри, хотя в такой день, как никогда, это — глупейший из вопросов.

— И возможности, — продолжала Гермиона. — Я хочу шанс на другую жизнь.

— Послушай… — Рона душили слёзы, и голос оттого звучал сдавленно. — Перестань…

Но она не слушала. Всё сделалось неподвижным. Безмятежным. Она собралась воедино; голова сложилась обратно из осколков, как старинная японская керамическая чаша с золотыми прожилками*. Кончились слёзы. Холод хижины больше не сковывал. Собственное тело больше не тревожило.

Она — снова молода.

Она — снова ведьма.

Она была права.

— Нам пора, — сказала Гермиона.

Она выпустила ладонь Снейпа, и та упала в лужу крови. И тогда Гарри уложил руку Снейпа ему на грудь — интересно, там, под сюртуком и сорочкой, есть знакомый шрам? — а Рон взмахнул палочкой и бережно поднял тело в воздух заклинанием, которому много лет назад учился у Гермионы.

— Он мёртв, — она заставила себя произнести это.

— Ага, — подтвердил Рон.

Его пальцы — такие крупные — нашли её ладонь, переплелись с её пальцами — такими молодыми! — и сжали. Сдавили до боли, как она и хотела, словно напоминая: «Ты всё ещё здесь».

— Бедняга Снейп, — вздохнул Рон, и Гермиона, несмотря на готовность смириться с утратой, несмотря на данное себе обещание не омрачать мгновенье торжества скорбью, поняла, что не сможет не заплакать.

* * *

Выжившие покидали Большой зал. Их манили пуховые перины, пышные подушки и светонепроницаемые пологи. В коридоре домовая эльфийка, чьё имя вспомнить не вышло, поздоровалась с Гермионой и сообщила, что для них троих готовы кровати и в Гриффиндорской башне найдётся всё, чего душа пожелает.

Зал почти опустел. Было очень непривычно стоять здесь плечом к плечу с мальчишками, которых Гермиона, пожалуй, больше не знала. Слишком неловким это казалось, слишком несправедливым. Точно переставшие общаться друзья вдруг соизволили сойтись заново, но поняли, что дружбу не склеить. Малейший шаг в неверном направлении мог выдать в Гермионе самозванку, чего она боялась и потому ощущала себя не в своей тарелке.

— А если я испугаюсь? — однажды спросила она Снейпа.

— Будь смелой, — ответил он.

Внезапно она увидела Дина. Тот листал потрёпанный экземпляр «Ежедневного Пророка». Она замерла в дверном проёме, через который вслед за парящим телом Снейпа уже ввалился Рон. Позади стола в ряд лежали мертвецы, и тело медленно опустилось там же, а Гермиона всё стояла, не в силах пошевелиться. Дин улыбнулся Гарри — слабая, грустная улыбка брата по оружию, — зато Гермиону признал не сразу.

— Я пойду, — сказала она. — Мне надо прилечь.

— Ага, теперь ей надо… — начал Рон, но дослушивать она не стала.

Оставив мальчишек, она побежала вверх по ступенькам, и каждая клеточка в ней пела, полная жизни. Звук собственных шагов казался громче этой жизни, звонким эхом отскакивал от камней. Переменчивая тень была гуще и темнее. Дыхание — сильнее и резче, и вообще воздуха было вдоволь. Пальцы покалывало.

А из головы не шёл Снейп.

Его здесь нет, напомнила себе Гермиона. Здесь — не он.

Они говорили об этом. Снейп не знал, что она решила — она никогда не озвучивала своего решения, — но наверняка прикидывал, как она поступит после его смерти, чтобы сделать жизнь сносной.

Например, Гермиона могла бы написать себе письмо обо всём, что забудет. Если она попросит, Гарри, конечно, не откажет. Он приставит к её виску Старшую палочку и шепнёт стирающее память заклинание. Прожитая жизнь исчезнет; Гермионе снова будет восемнадцать, она снова станет просто девчонкой, пусть и много повидавшей, но способной довольствоваться единственной жизнью, которую знает, с мужем и детьми, о которых мечтала. А когда та жизнь подойдёт к концу, прочитает письмо и вспомнит.

Но думать об этом сейчас нельзя. Не сегодня. Не здесь, где она совсем одна, где на стенах вместо портретов — пустые холсты, и даже тьма притихла.

Постель на прежней кровати Гермионы была гостеприимно расстелена, а полог — откинут в привычном месте. Она стянула грязную рубашку, забралась под покрывало, откинулась на подушку, опустила полог. Карман на брюках выпирал, и она достала оттуда камень. Тот самый, о котором обещала молчать, который обещала сохранить и поутру зарыть глубоко-глубоко в землю.

Несмотря на усталость, тело так переполняла энергия, что перед глазами всё плыло. Или зрение мутилось из-за привидений, затаившихся в углах кровати, под простынями, в складках походившего на дымовую завесу полога. В уши вполз шёпот. Ожидание скользнуло карамелькой по языку.

Гермиона облизала губы. На ладони камень налился теплом и тяжестью, излучая жизнь. У неё этой жизни не было, но она её помнила.

А он помнил? Вспомнил бы он Гермиону, если бы оказался тут? Если бы мог видеть, слышать, дышать, жить?..

Она подвинула камень на линию жизни. Трижды перекатила. Сжала ладонь. Уронила руку в ложбинку между скрещенных ног. Крепко стиснула камень.

И, смаргивая пелену слёз, прошептала:

— Здравствуй.

— Здравствуй, — ответил Северус Снейп, улыбаясь искреннейшей и самой мимолётной из улыбок.

*Подразумевается кинцуги — искусство реставрации керамических изделий с помощью специального древесного лака, смешанного с золотым порошком.