Сны Николая Закусина (джен)

События во снах происходили так стремительно, что Николай теперь каждый вечер сидел в сторожке. Степан уже наловчился и таскал с собой запас чернил, чтобы не случилось, как в прошлый раз, когда они внезапно закончились и Петрович чуть не по потолку бегал от расстройства. Пришлось Степану срочно искать карандаш, а потом переписывать весь протокол.

Петрович был хмур и даже помянул что-то о провокациях. На вопросы сердито буркнул: «Политикой интересоваться надо!» Потом, правда, кратко обронил, что на границе был пойман вооружённый отряд эстонцев и латышей. Они несли какую-то дешёвую пропаганду о том, что СССР нужно уничтожить, и пока их по этому вопросу плотно допрашивали.

— В этом они похожи с тем миром, — хмуро отметил Николай. — Многие эстонцы в нацисты пошли…

И принялся рассказывать свои сны дальше.

Вернулся в лагерь Гребенча через месяц, 12 апреля. Принёс ворох новостей из других команд. Рассказал, кого в рабочих командах убили, кто сам умер, кого перевели в лазарет Фалькенау. А кто и вовсе сбежал и не найден до сих пор.

— Сдаётся мне, помогают беглецам местные. Я поспрашивал аккуратно в командах, но молчат. Боятся все. Охрана-то вроде по-другому запела, перестали прижимать нашего брата, но люди никому не доверяют…

— Это в других командах перестали, — угрюмо ответил Семён Кучер. — А у нас как творился произвол, так и…

Лёшка Голиков месяц назад вернулся из Фалькенау и тоже рассказывал последние радиосводки, которые удалось тайком подслушать врачам в лазарете. Красная Армия больше не отступала. Она гнала фашистскую падаль со своей земли. На Волховском фронте по-прежнему туго, но блокада Ленинграда прорвана. На Кавказе и Кубани наши бьют фашистов безжалостно и упорно движутся вперёд. А смоленские партизаны больше трёхсот танков уничтожили! Италию бомбят союзные войска…

А 22 мая снова Гребенчу забрали. Тут уже шепотки пошли другие: а не предатель ли сам Гребенча? Что ж его кидают так из команды в команду каждый месяц? Что он такое передаёт в комендатуру шталага? Николай им не верил: плечом к плечу прошли вместе плен, Алексей ему, как брат, как и Фима Попов.

Вербовка в БСВ между тем шла неровно: пленные за два с половиной года из людей превратились в забитых рабов, лишний раз вздохнуть боялись. Что уж говорить: и выглядели, как живые скелеты! Хоть строение человека изучай. А новости тем временем разлетались по лагерю с скоростью лесного пожара.

Вечером двадцать третьего августа в барак ворвался младший лейтенант Серёга Лапоткин и радостно закричал:

— Победа в Курске, товарищи! Товарищи! Красная армия гонит немцев назад!

— Врёшь!

— Быть не может!

— Откуда знаешь?!

С нар повскакивали пленные, все обнимали его, жали руку. Поздравляли друг друга, будто Новый год пришёл и Дед Мороз из мешка подарки достал. И не успел Лапоткин назвать свой источник информации, как в барак ворвались охранники с автоматами и выволокли его на плац. Начальник лагеря ещё поорал что-то насчёт порядка после отбоя и хлопнул дверью. В тишине ночи шептали:

— Тихо. Не слышно выстрелов-то.

— Ну. Может, в карцер бросили…

Утром комендант лагеря на построении двоих вызвал. Велел в Даловице с носилками и лопатами отправляться. Тогда-то все и увидели на краю плаца тело, накрытое рогожей. Тело Серёжи Лапоткина… Вот так, напоказ выложили, демонстративно.

А через неделю, тридцатого августа в знак протеста доходяга Вася Пересунько решил бастовать. Его, беднягу, и так ветром сносило. Еле ногами перебирал. А он прямо на построении и заявил:

— Требую справедливого суда над убийцами нашего товарища Лапоткина! Он ничего не сделал! Пока не накажете убийц, работать не стану!

Комендант лагеря послушал через переводчика, брезгливо так сплюнул. И рукой махнул охране. Автоматчики двинулись вперёд, а толпа пленных навстречу:

— Всех не перестреляете, сволочи нацистские!

И снова захлопали выстрелы…

Хоронить Василия сразу эсэсовцы не дали. Только на следующий день тело разрешили забрать и предать земле в Даловице.

Что во сне, что наяву Николай кипел от бессильной злости. Он понял, что значит «чешутся кулаки». Такого с ним не было никогда, даже когда он дрался в детстве на Малой Кушве с «казёнными»-детдомовцами. Дрался до крови, жестоко. Но здесь, в плену, было иначе.

Он прекрасно знал, что нельзя вмешиваться, когда эсэсовцы бьют или убивают пленного. Знал. И ему не поможешь, и тебя самого пристрелят. И кто тогда поможет другим?.. И всё же знал, что каждый раз, когда он не вмешивается, когда видит, как бьют и убивают беззащитного невинного человека, в нём и самом человека остается всё меньше и меньше. Что-то внутри уродуется навсегда и умирает.

Там, в плену, все они держались друг за друга, как братья. Только так и выживали в этих скотских условиях. Только это и спасало…