Старый друг (джен)

Однако что-то не даёт Гарри покоя. Нет, это не совсем тревога. Он понимает, что должен был бы чувствовать мучительное смятение, но почему-то ничего такого нет. Какое-то невыразимое чувство, заставляющее думать о похоронах и мучительной боли утраты. Оно не причиняет страданий, но терзает изнутри, когда он вспоминает долгие часы, проведённые у Чёрного озера, когда он сидел на берегу, с тоской глядя в неподвижную гладь и ощущая, как туманится взгляд и перехватывает горло от неописуемого одиночества и невосполнимой утраты.

Он думает о практических вещах и о том, что уже всё предусмотрел: мелочи вроде завещания и предпочтения относительно мероприятия, на котором уже не будет присутствовать. Он испытывает слабое беспокойство по поводу всего этого, словно понимает, что должен тревожиться, но не может найти в себе силы для этого.

— Ты в порядке? — снова спрашивает Джинни. — Ты говорил, что устал. Пойдём наверх?

— Джинни, — говорит он, и его тон останавливает её прежде, чем она успевает подняться из-за стола. — Мы же забронировали двойной участок, да? На кладбище.

— Да, — отвечает она, и даже в таком коротком слове слышится дрожь. — А что? Зачем ты об этом вспомнил? Передумал, что ли?

Он улыбается и качает головой:

— Не знаю, просто вдруг подумалось что-то. Хотел убедиться, что не забыл всё уладить.

— Ну и зануда же ты, — говорит она ему. По взмаху палочки посуда после ужина сама собой отправляется в раковину и начинает мыться. — Всё уже устроено, не о чем беспокоиться. Пойдём, уложим тебе в постель.

Они поднимаются наверх. Гарри чистит зубы и переодевается в синюю пижаму. Спальня окутана мягким тёплым жёлтым светом от прикроватной лампы. Он задергивает шторы, оставляя небольшой просвет, как и каждый вечер, потому что им нравится просыпаться с первыми рассветными лучами.

Джинни рассказывает ему о своём обеде с Лили, пока сама готовится ко сну. Сейчас она немного прихрамывает — последствия старой травмы, полученной во время одного квиддичного матча и усугублённая возрастом, но это ей почти не мешает бегать по комнате, весело болтая без умолку.

Гарри ясно представляет себе этот обед, который устроили себе его жена и дочь. Он почти отчётливо видит уютное кафе недалеко от больницы. Он видит перед собой россыпь веснушек на лице Лили, таких же, как у матери. Какая же она добрая, заботливая и по-настоящему хорошая.

Мысли перетекают к Джеймсу — к таким же же веснушкам, рассыпанным по лицу, и тем же карим глазам, полным храбрости, озорства и верности. Потом к Алу, такому похожему на него самого, но с мимикой Джинни и более коренастым телосложением Уизли, с его тихой рассудительностью и черным юмором.

И, конечно, Тед — яркий Тед, так сильно напоминающий Ремуса, но в то же время — куда более радостный, мягкий, умный и изобретательный. Все они были его счастьем.

Все до одного.

В последний раз вся семья собиралась вместе всего несколько дней назад — в прошедшие выходные, на день рождения Розы. Теперь уже ни у кого не было дома достаточно большого, чтобы хватило места для такой толпы, особенно если именинница хотела пригласить друзей, а праздник был большим, так что, конечно, она их пригласила. Арендованный зал был наполнен воздушными шарами; самые маленькие дети гонялись за ними по всему танцполу, скользили на коленях и забирались под столы.

Семья Поттеров и Люпинов собрались в одном углу, поднимали бокалы, громко смеялись, играли в карты и танцевали, а маленькая дочь Джека стояла на ногах Гарри, пока он держал её за руки и вёл в вальсе. Он смеялся вместе с шуринами, шутливо сравнивал их карточки из шоколадных лягушек, спорил с Роном о квиддиче, вспоминал их великое восстание против Долорес Амбридж. Он даже танцевал с Джинни под старые мелодии с юности, половину из которых они уже почти забыли.

Какой прекрасный был день! Если бы он мог, он жил бы в нём вечно.

— Было так чудесно видеть их всех вместе в субботу, — рассеянно говорит Гарри, когда они вместе залезают под одеяло. — Всех сразу.

— Да, правда, — соглашается Джинни. — Скоро твой день рождения. Надо будет опять всех собрать.

Он уклончиво что-то мычит в ответ, потому что, несмотря на то, насколько активно сегодня работало его воображение, этого он почему-то представить не может.

— Было бы здорово, — говорит он наконец. — Я вас всех люблю, ты же это знаешь?

— Конечно, знаю. Я тоже тебя люблю. Мы все тебя любим.

— Спасибо.

— За что?

— За всё. За ту удивительную жизнь, которую ты мне подарила.

Она наклоняется и целует его.

— Это мне стоит благодарить тебя, — отвечает она мягко. — Ты уверен, что всё в порядке? У тебя сегодня какое-то странное настроение.

— Ничуть, нет, у меня сегодня очень хорошее настроение.

— Ну, раз так… Спокойной ночи, любимый.

— Спокойной ночи.

Взгляните на него теперь, дорогой читатель, когда он спокойно спит, видя во сне всю свою семью и друзей, залитых золотистым солнцем. Взгляните на то, как его рука лежит на талии жены и как они смотрят друг на друга. Взгляните, как ровно поднимается и опускается его грудь и как постепенно это движение замедляется.

Он, может, просыпается посреди ночи, тихонько приоткрывая глаза. Лунный свет проникает сквозь оставленную, как всегда, щель в занавеске, и падает на лицо жены. Здесь нет ни звуков, ни дыма, ни ярких вспышек. За окном лишь уютное одеяло тьмы, раскинувшееся по небу, и оберегающий их серебристый свет луны.

И в этот миг она кажется снова молодой, будто лунный свет разгладил морщины на лице и вернул цвет её волосам. Гарри понимает, что она выглядит так, как в день их свадьбы и когда они начали создавать семью. Постепенно глаза привыкают к темноте, и возраст снова окутывает её, но с той же самой красотой, какой обладает древнее дерево. Во всех этих линиях и изгибах переплетена их история, и это самое великолепное, что он когда-либо видел.

Он испытывает такое искреннее счастье и прилив любви, что глаза начинают щипать от слёз. Он сразу понимает, что происходит; он ощущает ту неизбежную гибель, что чувствовал столько раз раньше, но на этот раз у него нет желания с этим бороться.

Моё присутствие тяжёлым покровом ложится на комнату. Завтра Джинни Поттер будет жалеть, что не целовала его дольше, что не обнимала крепче, что не сказала всё, что хотела. Но в её защиту: она думала, что ещё увидит его.

«Пойдём со мной, Гарри. Пора идти».

«Да, — думает он. — Пожалуй, и в самом деле пора».

«Твоё сердце устало».

«Да, — соглашается он, но всё же медлит. — Я не хочу причинять ей боль. С ней всё будет в порядке?»

«Она не задержится надолго, — обещаю я.

Её сердце тоже устанет после всего этого. Со мной, знаете ли, случается такой эффект домино.

Он больше не боится, как раньше, но думает о своих детях, внуках, правнуках, а потом неистово и о Джинни. После нашей такой долгой дружбы я понимаю, что ему всё ещё нужно немного утешения. Он знает, какую боль принесёт им его уход. Он чувствует их горе.

«Иди ко мне, Гарри. Пойдём вместе, ты и я. Ты устал, но любим, и именно так я предпочитаю встречать друзей. Пойдём вместе».

— Гарри, — шепчет Лили. Она берёт его за руку, и он впервые ощущает её тёплое прикосновение. — Пойдём со мной, мой дорогой.

Я чувствую, как соглашается его усталое сердце. Он смотрит на лицо Джинни. Шепчет, что любит её, и вспоминает её пылающий взгляд, и закрывает глаза, погружаясь в белую тьму.

Он чувствует связь со всем и со всеми. Он — прохладный воздух за окном и старые стены замка Хогвартс, и тлеющие угольки догорающего огня в камине внизу. Он — каждая сияющая звезда в бескрайности вечности, что возвышается над их крошечным уголком мира, и каждая скрипучая половица в доме, который они построили вместе. Он — свет, что танцует на поверхности озера и мерцает в медных котлах. Он — потёртые рукава старых свитеров Уизли, бережно хранящихся в доме, и прохладный металл драгоценного снитча, покоящегося в мешочке из ишачьей кожи. Он — каждый миг радости и отчаяния, и всё, что между ними, с чем они сталкивались и что пережили в жизни. Он — неразрывно связан со всеми, кого любил и кто когда-то любил его. Он ощущает покой.

Алый паровоз въезжает на станцию. Лили и Гарри, молодой с чёрными, как смоль, волосами, наблюдают, как поезд, содрогаясь, останавливается. Окна затуманены дымом, но Гарри различает за ними смутные тени, которые двигаются, пытаясь выглянуть наружу. Все они стремятся проводить его дальше. Лили всё ещё крепко держит его за руку.

— Ты сожалеешь о чем-нибудь? — спрашивает она.

— О многом, — признаётся он. — Но теперь это меня больше не тревожит.

Он думает обо всех солнечных часах, которые ему довелось прожить, обо всех маленьких верных решениях, что вплелись в ту по-настоящему счастливую жизнь. О Джинни и их поцелуях — от первого в грохоте всеобщего ликования до нежных, мягких, когда она стояла в белом платье, и до страстных, жгучих, сопровождаемых прерывистыми вздохами и шёпотом.

Он думает о детях — от пухлых запястий и плотных ножек, неуверенных первых шагов до звонкого смеха, бесконечных вопросов и тёплых объятиях в кроватях, на диванах, в гамаке, на траве в саду.

Он думает о друзьях и семье, о смехе и слезах, объятиях и ссорах, шумных застольях, о панических поездках в больницу, об объявлениях о беременности, похоронах и свадьбах, Рождестве, матчах по квиддичу и каждом отдельном моменте, переполняющем и ослепляющем миге, наполненном любовью.

Это была хорошая жизнь и хорошая смерть. В этом нет сомнений.

— Какой же ты замечательный, храбрый человек, — говорит она ему. — Мне даже не нужно спрашивать, правда?

— Не нужно, — отвечает он. — Я готов.

«Тогда нам пора идти, — говорю я им обоим. — Давайте сядем на поезд вместе».

Они понимают. Он открывает дверь вагона и помогает сначала подняться матери. Мой друг Гарри всегда был вежлив. Это у него врождённая доброта.

Он следует за ней, оборачивается, чтобы закрыть дверь за собой. Мельком смотрит на туманно-белую платформу позади, но не чувствует ни малейшего желания остаться. Он отворачивается, проходит через тамбур и смотрит вдоль коридора поезда. Толпа, пришедшая проводить его, аплодирует, улыбается, свистит, машет руками, выкрикивает приветствия и слова любви. Их много — кто-то ждал этого момента долгое время, кто-то — совсем недолго. И он тоже жаждал их увидеть. Для него оставили место.

Он улыбается и делает шаг вперёд.

Поезд грохочет, клубы дыма взлетают в воздух. Алый паровоз отправляется в путь.