Глухие Буераки: Корни и Побеги (гет)

Зима, казалось, не собиралась сдавать свои права. Февраль сменился колючим, ветреным мартом, который то засыпал деревню мокрым снегом, то сковывал оттаявшие за день лужи ночным ледком. Но в самом воздухе, в том, как по-особенному ярко светило солнце, в едва уловимом запахе влажной земли, уже чувствовалось робкое, но настойчивое дыхание приближающейся весны. Природа, как и все жители Глухих Буераков, замерла в ожидании.

Дни для Груши тянулись медленно, как густой мёд. Зелье Ядвиги творило чудеса. Магическая буря внутри неё утихла, сменившись ровным, мощным течением силы. Она чувствовала себя хорошо, насколько это было возможно в её положении. Слабость ушла, вернулся аппетит и здоровый румянец. Она много гуляла, опираясь на руку Гоши, дышала морозным, чистым воздухом и с улыбкой наблюдала, как её муж с деловитым видом будущего отца заканчивает последние приготовления: утепляет стены в детской, мастерит крошечные деревянные игрушки, неуклюжие, но полные любви.

Их дом превратился в средоточие тишины и покоя. В углу, у тёплой печи, стояла наготове колыбелька, застеленная мягкой овчиной. На полках аккуратными стопками лежали пинетки, чепчики и распашонки — плоды её зимнего рукоделия и щедрых даров бабы Клавы. Всё было готово. Всё ждало.

Срок, который высчитали общими усилиями Снейп (по магическим циклам), Володя (по лунному календарю) и баба Клава (по каким-то своим, известным лишь ей одной приметам), приходился на конец марта, как раз к весеннему равноденствию. И природа, словно подчиняясь этому древнему ритму, решила сделать свой подарок.

Это началось в ночь, когда после долгой череды пасмурных дней на небе, наконец, показалась полная, яркая луна. Она залила заснеженную деревню своим холодным, серебристым светом, превратив обыденный пейзаж в волшебную, сказочную декорацию.

Груша проснулась от странного, тянущего ощущения внизу живота. Сначала оно было слабым, почти незаметным, похожим на лёгкий спазм. Она не придала ему значения, перевернулась на другой бок и попыталась снова уснуть. Но через полчаса ощущение повторилось, на этот раз чуть сильнее, настойчивее. А потом ещё раз. Это не было похоже на болезнь или магический сбой. Это было что-то иное. Ритмичное, целенаправленное, словно внутри неё проснулась какая-то могучая, древняя сила, которая начала свою неспешную, но неотвратимую работу.

Она осторожно, чтобы не разбудить спавшего рядом Гошу, села на кровати. Сердце забилось чаще — не от страха, а от внезапного, ошеломляющего осознания. Началось.

Она не стала его будить. Ещё было слишком рано. Она тихо встала, накинула тёплую шаль и подошла к окну. Деревня спала, укрытая серебристым лунным светом. Всё было тихо, спокойно. И только она одна в целом мире была сейчас посвящена в великую тайну, в священный ритуал, который вот-вот должен был свершиться. Она прислушивалась к своему телу, к этим нарастающим волнам, и вместо паники чувствовала удивительное, глубокое спокойствие. Её тело знало, что делать. Природа брала своё.

К утру, когда первые лучи солнца окрасили снег в нежно-розовый цвет, схватки стали регулярными и сильными. Скрывать своё состояние было уже невозможно. Гоша проснулся от её тихого, сдавленного стона. Он мгновенно сел, его сон как рукой сняло.

— Гермиона? Что такое? — спросил он, и в его голосе прозвучала паника, которую он так старался скрывать все эти месяцы.

— Всё в порядке, Гоша, — ответила она, пытаясь улыбнуться сквозь очередную волну боли. — Просто… кажется, наш ребёнок решил, что пора познакомиться с этим миром.

Слово «пора» подействовало на Гошу как удар грома. Весь его план, вся его выстроенная в голове система действий, рухнула в один миг. Он вскочил с кровати, начал метаться по комнате, не зная, за что хвататься.

— Так… что делать? Воды! Нужно вскипятить воды! И полотенца! Чистые полотенца! Баба Клава говорила… — он спотыкался о мебель, ронял вещи, его движения были хаотичными и абсолютно бессмысленными.

— Гоша, милый, успокойся, — сказала Груша, с трудом сдерживая смех сквозь боль. — У нас ещё есть время. Иди… иди за бабой Клавой. И позови остальных.

«Остальные» — это был их негласный медицинский штаб, утверждённый на многочисленных деревенских консилиумах: Снейп, как главный фармацевт, и Ядвига, которую предусмотрительно, под предлогом сбора редких зимних кореньев, пригласили пожить в деревне за неделю до предполагаемого срока. Она поселилась в пустующей избе на краю деревни и ждала своего часа.

Гоша, получив, наконец, чёткую инструкцию, вылетел из дома, как ошпаренный. Он бежал по хрустящему утреннему снегу, и его сердце колотилось в такт его шагам. Паника, страх, восторг, чувство абсолютной беспомощности и одновременно — вселенской ответственности смешались в его душе в один бурлящий, пьянящий коктейль. Он станет отцом. Прямо сейчас. Эта мысль была такой огромной, такой невероятной, что не умещалась в сознании.

Новость о том, что Груша рожает, облетела деревню мгновенно. И деревня, как единый, слаженный организм, пришла в движение.

Началась великая суета, священный переполох, который сопровождает рождение новой жизни испокон веков.

Баба Клава, услышав новость, преобразилась. Из обычной деревенской старухи она превратилась в грозного фельдмаршала, главнокомандующего операцией. Она зычным голосом отдавала приказы, и никто не смел её ослушаться.

— Так, мужики! А ну, кыш отсюда! — пробасила она, выгоняя из избы Гоши сбежавшихся на шум Петровича и Степана. — Не мужское это дело! Только под ногами мешаться будете! Гоша, тебе отдельное задание! Топи баню! Да так, чтоб пар костей не ломил! Вода нужна будет, много! А вы, — она повернулась к остальным мужикам, столпившимся во дворе, — ждите. И молитесь, ироды!

Мужчин как ветром сдуло. Они ретировались на безопасное расстояние — к избе Володи, где стихийно образовался «мужской штаб ожидания». Там они нервно курили, переговаривались вполголоса и то и дело бросали тревожные взгляды в сторону дома, который превратился в закрытый, таинственный мир, куда им вход был воспрещён.

Тем временем в избе Гоши разворачивалась основная деятельность. Командование приняла на себя баба Клава. Её ассистентами, вопреки всем законам логики и здравого смысла, стали Ядвига и Северус Снейп.

— Так, ведьма, — без обиняков обратилась старуха к Ядвиге, которая уже раскладывала на чистом полотенце свои склянки и пучки трав. — Ты у нас по части природной. Давай свои отвары, что силу дают да боль отводят. Только без мухоморов, я тебя знаю!

— Не волнуйся, старая, — с ироничной усмешкой ответила Ядвига. — Сегодня только белая магия. Отвар из листьев малины — для лёгких родов, настойка на одолень-траве — для спокойствия духа.

Затем баба Клава повернулась к Снейпу, который стоял в углу с видом человека, приговорённого к самой мучительной из казней.

— А ты, чернокнижник, у нас по науке. Если что не так пойдёт, чтоб под рукой у тебя были твои склянки. Обезболить, кровь остановить, в чувство привести. Понял?

— Я не акушер, — процедил Снейп сквозь зубы, и его лицо было бледнее мела. — Мои познания в этой… специфической области ограничиваются теорией.

— Вот и отлично! — отрезала баба Кlava. — Теоретик нам и нужен! Будешь за приборами следить! — Она ткнула пальцем в его волшебную палочку. — Чтоб всё по науке было! А руками мы и сами справимся!

Так сформировалась самая невероятная акушерская бригада в истории. Деревенская повитуха, лесная ведьма и профессор зельеварения. Их методы были диаметрально противоположными, но цель была одна.

Ядвига зажгла в углу пучок сушёного вереска, и по комнате поплыл успокаивающий, смолистый аромат. Она тихонько что-то напевала на своём древнем, лесном языке, и эта мелодия, казалось, гармонизировала пространство, снимая напряжение.

Снейп, подчиняясь приказу, с мрачным видом достал из своей сумки несколько флаконов с зельями — укрепляющим, кровоостанавливающим и обезболивающим — и расставил их на столе в идеальном порядке. Он то и дело направлял на Грушу свою палочку, и над ней появлялись какие-то полупрозрачные, мерцающие диаграммы, которые, видимо, показывали её состояние.

— Пульс учащённый, магический фон нестабилен, но в пределах нормы, — монотонно докладывал он, как бортовой компьютер космического корабля.

А баба Клава была главной силой. Она держала Грушу за руку, говорила ей простые, ободряющие слова, вытирала пот со лба, дышала вместе с ней во время самых сильных схваток. В ней была вековая мудрость всех матерей и бабушек, которые проходили через это до неё.

Но был ещё один, не менее важный участник этого действа, пусть и находился он снаружи. Беллатриса Лестрейндж восприняла новость о родах как сигнал к началу священной войны. Она видела в этом не просто физиологический процесс, а великую битву сил света (в лице ребёнка Поттера) и тьмы (в лице невидимых злых духов, которые, по её мнению, непременно должны были попытаться навредить младенцу).

Она облачилась в свои самые тёмные одежды, нарисовала на лице какие-то боевые руны сажей из печи и заняла боевой пост под окнами избы. Там она устроила свой собственный, одиночный ритуал. Она то ходила кругами, бормоча заклинания на древнеарамейском, то замирала в странных позах, раскинув руки, словно пытаясь создать невидимый защитный купол. А когда схватки у Груши становились особенно сильными, Беллатриса, чувствуя это своей безумной интуицией, издавала протяжный, дикий вой, который, по её мнению, должен был отгонять злых духов.

Вой этот разносился по всей деревне, наводя ужас на кур и заставляя мужиков, сидевших в «штабе ожидания», нервно вздрагивать.

— Это что ещё за звуки? — спросил Петрович, с тревогой глядя в окно.

— Это Белла, — со вздохом пояснил Володя, который наблюдал за всем этим фарсом с ледяным спокойствием. — У неё… поддерживающая терапия. Не обращайте внимания.

— А поможет? — с надеждой спросил Гоша, который не находил себе места и уже в сотый раз подходил к окну.

— Психологически — возможно, — философски заметил Тёмный Лорд. — По крайней мере, она занята делом и не пытается ассистировать при родах. Это уже большой плюс.

Время тянулось бесконечно. Солнце поднялось высоко, день был в самом разгаре. Из избы доносились то приглушённые голоса женщин, то стоны Груши, то команды бабы Клавы. Мужчины во дворе уже выкурили весь запас махорки. Гоша от напряжения и бессилия готов был лезть на стену. Он чувствовал себя абсолютно бесполезным. Все великие битвы, которые он пережил, казались детской игрой по сравнению с этим мучительным, невыносимым ожиданием. Там он мог действовать, сражаться. А здесь он мог только ждать.

В какой-то момент он не выдержал. Он подошёл к Володе, который с непроницаемым видом читал свою книгу.

— Я не могу так больше, — выдохнул молодой человек. — Я должен что-то делать!

Володя медленно поднял на него свои красные глаза.

— Твоя функция на данном этапе, Поттер, — ждать, — отрезал он. — Любое твоё вмешательство лишь создаст хаос. Твоя задача — не мешать специалистам работать. Сядь. И выпей воды. Дегидратация снижает когнитивные функции.

Его холодный, рациональный тон подействовал на Гошу как ушат ледяной воды. Он сел.

День клонился к вечеру. Солнце уже коснулось горизонта, окрасив снег в кроваво-красные тона. Напряжение достигло своего пика. Из избы вдруг донёсся особенно громкий, долгий крик Груши, а затем… наступила тишина.

Тишина, такая глубокая и внезапная, что у всех, кто был снаружи, замерло сердце. Гоша вскочил, готовый броситься к дому, не слушая никаких запретов.

И в этой звенящей, испуганной тишине раздался новый звук. Тонкий, пронзительный, требовательный. Крик. Крик новой жизни.

Дверь избы распахнулась. На пороге, уставшая, но сияющая, стояла баба Клава.

— Ну, чего застыли, истуканы? — пробасила она, и в её голосе звучал триумф. — Поздравляю тебя, папаша! Девка у тебя! Здоровая, голосистая! Настоящая богатырша!

Гоша застыл на месте, не в силах пошевелиться, не в силах поверить своему счастью. А за его спиной раздался дружный, облегчённый рёв. Мужики кричали «Ура!», обнимались, хлопали его по плечам. Петрович, прослезившись, схватил свою гармонь и заиграл какой-то разудалый марш. Даже Степан, всегда такой сдержанный, подошёл и крепко, по-мужски, пожал ему руку.

Но Гоша не видел и не слышал ничего этого. Он смотрел только на дверь, из которой сейчас должна была донестись весточка о самом главном человеке в его жизни.