Лисий город (джен)

Она мчалась в контору так, словно не было утомительного дня, выматывающих слез, словно ничего не было. Стало вдруг ясно, что нужно было делать с самого начала. О себе забыть, о желаниях, усталости и сосредоточиться на том, что ей велели делать: работать и молчать. Это ведь так просто.

Работать у Алисы получалось, а вот молчать — нет.

Ей вернули рюкзак, вышвырнув его из окна машины, но не вернули телефон, где были записаны все нужные номера. Но Алиса не была бы собой, если бы не переписала все в специальный блокнот. Это была давняя причуда — копировать важную информацию на дополнительные носители, но оказывалась полезной довольно часто.

В столе, в кабинете лежал блокнот, где был записан номер Эдуарда и все остальные номера тоже. Но Эдуарда — сейчас в первую очередь. А потом… потом она найдет, чем заняться. Лишь бы только зашить теперь эту дыру в сердце.

Руки тряслись, когда она отпирала контору, когда закрывалась, когда листала блокнот. Нужный номер оказался на самой последней странице. Синел дурацкой гелиевой пастой, а последнюю «д» венчала закорючка вместо петли внизу.

Трубку взяли сразу. Узнав спокойный, равнодушный голос Эдуарда, Алиса поняла, что сказать хоть слово неимоверно сложно.

— Слушаю.

— Это… Чернова. Я… они заставили меня подписать… Не знаю, почему… не знаю.

Тишина на том конце трубки наступила мгновенно, но продлилась недолго.

— Вы читали, что подписали?

— Нет. Было темно. В машине… я запомнила номер.

— Алиса, перестаньте заикаться и расскажите все — и кратко, — попросил он, так и не поменяв тон. Словно речь шла о недоваренных макаронах.

Но Эдуард говорил правильно, она и сама это понимала, просто сердце стучало так сильно и больно, что хотелось плакать.

— Да… Они поймали меня после работы, затащили в машину. Там был Бреннинг и еще двое. Он сказал, что они едут на вечеринку, и у меня есть… время подумать, хочу я с ними ехать или нет. Он сказал… что убьет меня, если я не подпишу бумаги. И дал бумаги. И поехал. Сказал…

— Что он сказал, совершенно неважно. Номер машины вы запомнили?

— Запомнила, — облегченно кивнула Алиса и назвала номер. — Он сказал, что машина в угоне. И… и уехал к северному тракту… но там есть, где свернуть и попасть ну… в город, в центр. И у них мой телефон.

— Телефон? — заинтересовался он. — Какая модель?

Она назвала ее неуверенно — телефон был старый и ни в какое сравнение не шел с современными.

— У вас там что-то включено? Блютуз, ик-порт, интернет?

— Ну… вроде все, кроме порта. Там мое имя введено — в блютузе…

— Я все понял.

И повесил трубку.

Алиса смотрела на трубку, из которой доносились короткие гудки, и не знала, что делать. Куда себя теперь девать, чтобы ничего не чувствовать. Если из-за нее Горюна убьют — вряд ли она себе это когда-то простит. И сегодняшний вечер тоже не простит, потому что нельзя это прощать.

Всю жизнь она считала себя… нормальной, обычной, правильно воспитанной. Правильной себе казалась, за некоторым исключением, а теперь все рухнуло, словно песочные замки после небольшой волны.

Она все-таки повесила трубку и, держась за стены, вернулась к себе в кабинет. К себе ли? Его дал ей Горюн, как и квартиру, как и деньги, которые она тратила до сих пор. А она в ответ — что? Нож в спину?

Захотелось завыть, но Алиса только расплакалась — от злости и бессилия.

Что теперь будет? Зачем, ну зачем она отпустила Наташу, послушалась собственного эгоизма и усталости? Как теперь ей в глаза смотреть, и Игорю, который с утра просил быть человеком? А себе?

Пальцы бездумно нащупали кнопку включения компьютера. Экран загорелся синим, и Алиса вспомнила про Лену. Лучше было бы дозвониться до ее отца, но его заграничного номера она не знала.

— Лена? Это Алиска. Мне очень нужно… нужен совет. Ты же знаешь про Горюна?

Голос у Лены был заспанный, но, к ее чести, в разговор она включилась сразу.

— Конечно, это ужас какой-то! Я собиралась тебе позвонить, но решила не тревожить, ты же занята, наверное. А что случилось?

— Меня заста… я дала показания против него, ну, они угрожали мне, и я… не знаю, почему я так сделала. Лена… они его убьют. Скажи мне, куда позвонить, может быть, заявление написать на них?

— Ну дела-а-а…

Разговор, от которого Алиса ничего особенного не ждала, продолжался довольно долго. И закончился тем, что Лена пообещала связаться с отцом, а Алиса сумела взять себя в руки.

Потом все еще трясущимися руками она попыталась поковыряться в чайнике, но тот, увы, после удара о стену не работал. Осознав это, когда ее слегка ударило током, Алиса достала из ящика старый, допотопный кипятильник — Горюн как-то сказал, что пользовался им, когда был в ссоре с Людмилой Павловной. Предположить, что кто-то может взять и просто не дать Горюну кипяток из чайника, было сложно, но зачем ему врать? Глупо.

Тут же за этой историей вспомнился и сам Горюн, но Алиса поспешила выгнать из головы мысли о нем — уж слишком невыносимо это было. А плакать снова, когда она только успокоилась, не было сил. И смысла тоже.

Вода вскипела быстро, и Алиса сделала себе крепкий кофе — Лена пообещала связаться с ней, как только, так сразу. И она, конечно, надеялась, что это произойдет сегодня. Да как можно спать, когда… руки затряслись пуще прежнего.

Облечь в слова свои эмоции Алисе вряд ли удалось бы, но стоило хоть немного зациклить внимание на воспоминаниях о том, как она подписывала эти проклятые показания, или на Горюне, внутри становилось противно. И если когда-то раньше можно было перенести эти чувства на кого-то другого, то теперь уже не получалось. Она заслужила, потому что предала. Еще больше заслужила, если честно. И, скорее всего, получит, как только у Эдуарда дойдут до нее руки — ее уволят с волчьим билетом. Да ну и пусть бы — лишь бы что-то получилось, лишь бы Горюна оправдали.

За всеми этими мыслями Алиса совершенно упустила то, что он мог быть виновен. И даже больше — она уже никак не могла этого допускать. Сознание творило страшные вещи, и Алиса аж шикнула на себя, испугавшись хоть малейшей возможности себя оправдать. Какая разница — виновен или нет, если дело в ее поступке? Никакой же, совершенно никакой.

В коридоре что-то зашуршало. Мелко, тихо, но в общей тишине слишком отчетливо, чтобы списать на фон или уличный шум. Шорох, снова шорох, а потом с подоконника оглушительно упал цветок. Алиса так быстро поняла это, потому что сама пару раз его опрокидывала и хорошо запомнила, с каким звуком падал горшок.

Бесшумно поставив кружку на стол, Алиса приоткрыла двери и выглянула в темный коридор. Было пусто, только открытое окно немного покачивалось благодаря разгулявшемуся ветру.

Она прошла чуть дальше — до лестницы, и наконец-то сконцентрировалась для удара — кто бы там ни был, про магию она больше не забудет. Внизу, в холле, тоже никого не было, и Алиса, набравшись смелости, спустилась, обошла все по кругу, заглянула в подвал — в кои-то веки пустой. Но все походило на то, что шум наделал ветер.

Пожав плечами, Алиса погасила свет и на лестнице снова услышала звук — писк на этот раз, словно бы щенячий.

— Эй?

Без страха и с большим усердием она облазила все углы, и под лестницей — там, где обычно стояли швабры и ведра, увидела, наконец, своих нарушителей. Трое лисят и мама-лисица, с яростью рыси на нее шипевшей.

— Ну вы даете, — ошарашено сообщила им Алиса. — Лисий дом какой-то, а не ЦКМ. И что мне с вами…

И тут наверху зазвонил телефон внутренней линии — тот, с которого она звонила Эдуарду и Лене. Не помня себя, она кинулась наверх, не обратив даже внимания на все-таки цапнувшую ее лису.

Звонила Лена.

— Алиска, отец орал на меня так, словно это я накосячила, но слушай. Запиши телефоны и имена, — дальше на Алису обрушилось море цифр, которые она едва успела начеркать на бесхозно валявшейся на столике газете. — Отец сказал, что желающих сделать гадость Бреннингу много, и среди них есть искатели. Так что звони и договаривайся. Но только, умоляю тебя, не вляпайся еще во что-нибудь! И будь с ними осторожней, ладно, а еще лучше — поручи это кому-то другому.

— Не… не вляпаюсь! Ленка! Я… я не знаю даже, что тебе буду должна!

— Платье купишь мне? Позавчера такое видела, ты бы сама себе захотела, ой, ну ладно. Ты звони, ага? Хочу узнать, чем все закончилось.

— Обязательно! Спасибо… спасибо огромное!

Но в трубке уже звучали короткие гудки, и, недолго думая, Алиса сбегала за блокнотом и снова набрала номер Эдуарда. Трубку он не брал долго, но, терпеливо дождавшись ответа, Алиса без приветствия вывалила на него всю полученную информацию.

— Откуда вы это взяли?

— Ну… если честно, профессор Земин… не надо его имени упоминать. Он сказал, что эти люди — враги Бреннинга. И я подумала, что, если я напишу какое-нибудь заявление о том, что меня… ну, силой заставили подписать показания… Можно выиграть время.

— Прекрасно. Прекрасно, Алиса, диктуйте мне номера, — и перед тем, как повесить трубку, добавил: — И пишите заявление. О краже телефона, о ваших показаниях, о нападении и угрозах. Если у вас остались синяки, будет еще лучше.

Синяков у нее не осталось, если не считать едва видных желтых пятен на подбородке, они, наверное, не подходили. Но Алиса даже готова была сама себе их оставить, лишь бы это помогло.

Дело дальше пошло лучше. Скачав образец заявления, Алиса принялась в красках расписывать все, что могла вспомнить. С этим проблем у нее никогда не было, и в итоге, когда раннее летнее солнце едва подобралось к горизонту, было написано уже три листа. Еще два валялись скомканными на полу. Рука уже ныла, но вместе с легкой болью пришло и небольшое утешение — выход был, и нужно было только ждать. Сама Алиса звонить по номерам, данным ей Леной, боялась — кто она такая, чтобы с ней разговаривать и решать такие вопросы. А Эдуард, просто даже судя по его поведению, был не последним человеком там, около власти, с ним говорить будут. Наверное.

* * *

К восьми утра в контору пришла Наташа с огромной коробкой конфет и виноватым видом, а Алиса, успевшая сбегать до дома и привести себя в порядок, даже не смогла посмотреть той в глаза. Только кинулась просить прощения — как будто оно могло ей помочь.

— Я все-таки сломала чайник, — беспомощно улыбнулась Алиса, кипятя воду в большой, двухлитровой банке, неведомо как оказавшейся в их конторе. — И… знаешь, кажется, у нас тут завелись лисы. Я тут… отчеты писала ночью и услышала шум. Выхожу, а там целое семейство. В кладовке вон, можешь посмотреть. Хорошенькие, но мать злющая.

Про лис, положа руку на сердце, она вспомнила только сейчас, и то только углядев на Наташиной блузке брошь в виде лисьего уха. Их нужно было по-хорошему чем-то покормить, но чем — для них обеих оказалось загадкой, но в итоге сговорились на цыпленке, побоявшись покупать промышленный корм.

Лисица шипела и рычала, не подпуская к лисятам, но после того, как они оставили на тарелке разрезанную курицу и ушли, утащила мясо к себе в логово. Выгонять лисью семью они не решились — да и как было подойти ближе?

Алису же не покидало ощущение, что они занимаются какой-то ерундой. Все происходило, словно за мутным стеклом и не с ней. А за руки ее дергал кто-то сверху, и что говорить — тоже подсказывали. Она даже заикаться перестала, когда окончательно поддалась этому чувству. Но Наташа ничего не замечала — она старалась загладить свою вину и радовалась, что Алиса улыбается и спокойно разговаривает. Если бы только она знала, что произошло этой ночью, вряд ли бы вообще к ней подошла.

Но Алиса и не собиралась ей рассказывать. Не нужно это. Лишнее.

Не успев обсудить, что делать с лисьей семьей, Алиса вместе с мрачным Марком умчалась на вызов. Потом еще на один. И на следующий. На четвертом вызове — его по телефону Марку передала Наташа — они оба оказались настолько вымотаны, что не осталось сил даже на переживания, хоть и весь день Алиса ждала, когда с ней свяжется Эдуард. Ведь надо же ему забрать заявление? Да и она сама наверняка нужна. Почему же тогда совсем нет новостей?

Вопросы кончились, когда они подошли к горящей квартире — отката оказалось слишком много, и Марк — Алиса уловила это краем взгляда — сполз по стене.

— С вас, кажется, хватит на сегодня, — равнодушно сказала она и, бесцеремонно вытащив из его кармана телефон, вызвала водителя. — Езжайте в больницу или домой — куда вам кажется, что надо. Я доработаю.

В подъезде — хоть они и находились тремя этажами ниже от пожара — было слишком жарко и сухо, и ей дали специальную маску с баллоном. Это позволило не терять сознание, а усталость позволяла не бояться огня и обвала. Алиса вообще почти ничего не чувствовала, просто стояла, прислонившись к стене, а вокруг сновали туда-сюда пожарные.

Детей и взрослых из огня выносили уже мертвыми, а откат все не кончался. Алиса вдруг поняла, что научилась различать, когда ее тело поглощает магию, а когда нет. Это было сродни едва заметной, премерзкой щекотке где-то под сердцем. От нее не хотелось выворачиваться и кривляться, как от обычной щекотки, но определенный дискомфорт был.

Когда все закончилось, Алиса вышла под вечереющее небо, села на прогретый солнцем парапет и опустила лицо в руки. Предстояло еще дождаться водителя, который повез Марка, но это ничего страшного. Какая разница была, где сидеть — в конторе или здесь — на улице, честно говоря, непонятно где.

Но приехал за ней не привычный водитель.

Далеко за пожарной машиной остановилась черная легковушка, из которой вышел человек — не узнать его было невозможно — высокий, худой, аккуратный, и на лице одна и та же равнодушная маска. Эдуард Шпиль явно направлялся прямо к ней, такой безукоризненный, что провонявшая дымом и потом Алиса ощутила себя маленькой оборванкой.

— Алиса, — он подал ей руку и с неожиданной силой поставил на ноги. — Поздравляю, ваша информация оказалась очень кстати. Идемте, нас с вами ждут.

Она, разумеется, пошла — даже немного ожив.

— А что… а как… Горюн. Что с ним?

— Конкретизируйте вопрос.

— Ну... — Она села на заднее сиденье и с легким удивлением поняла, что и Эдуард обходит машину, чтобы сесть с ней рядом. Что это? Им предстоял разговор? — Не знаю. Я просто… не хотела давать показания. Правда не хотела!

— Но дали, — безжалостно дополнил он, и машина тронулась. — Я посчитал, что вы, взрослый и разумный человек, сможете понять, какие методы давления будут к вам применять, и готовы им противостоять. Боюсь, ваш отказ от охраны дал мне ложную уверенность в вашей способности держать язык за зубами. Но я забыл, что вам всего двадцать, и в таком возрасте люди обычно обладают минимальным жизненным опытом и способностью к анализу. Так что это моя вина.

Алиса открыла рот, но так и не смогла понять, оскорбить он ее хотел или тоже имел специфическую манеру общения. Но это было неважно — она только пожала плечами, не желая рассказывать про усталость и ссору с Наташей. Потому что это тоже не было важным.

— У вас есть что-нибудь… кофе, например. Я целый день ничего не ела. И ваш Марк, он, знаете... уехал. Ему плохо стало.

— Куда уехал?

— Куда захочет, его наш водитель повез. Может, в больницу… к Сан Санычу, может, домой.

Эдуард, кажется, живо заинтересовался этим случаем и, немного порывшись в карманах, протянул ей визитку.

— Когда будете писать отчет о сегодняшнем дне, перешлите его мне, пожалуйста. А теперь слушайте меня. Мы едем в резиденцию императора, и там вам будут задавать вопросы. Я очень хочу, Алиса, чтобы вы крайне аккуратно давали на них ответы. Вы умеете врать?

— А… ну… не знаю. По мелочи могу, наверное.

Эдуард откинулся на сиденье и закрыл глаза.

— Говорите им правду и добавляйте немного лжи. В мелочах. Горюн иногда оставался после работы, но однажды вы оставили в кабинете заколку, вернулись через двадцать минут, и Горюн уже ушел. Только не переусердствуйте. Он никогда не колдовал — все предоставлял вам.

— Но он и так не колдовал.

— Хорошо. Про вашу прогулку не умалчивайте, просто скажите, что он объяснял вам специфику вашей работы, или… что?

— Когда я вот в таком состоянии… мне становилось легче, когда я с ним разговаривала.

— Да, скажите об этом. Вы поняли?

— Ну… я поняла.

— И ни слова не намекайте о том, что он странно себя вел. Не скрывайте, что он был резким и часто кого-то высмеивал — это его обычное поведение. Но ни слова о странностях, если они были.

— Ясно. Ни слова о странностях. А ничего, что я… ну, такая грязная в императорскую резиденцию еду?

— Никому нет дела до вашей одежды. А им нужна информация. Виктор, дайте Черновой кофе.

И потом замолчал, перестав обращать на Алису внимание.

Пока они ехали — куда-то за город, через сплошные блокпосты — она выпила две чашки крепчайшего кофе, но так и не смогла собрать себя в одну целую Алису. В голове метались обрывки разных мыслей, отголоски пережитых эмоций, застывшие где-то в памяти обгоревшие тела, и под конец всего — сползающий по стене Марк. Его почему-то стало жалко, хотя в обычном состоянии он не вызывал у Алисы ни единого чувства. Он разговаривал только по делу и двигался тоже, словно экономя энергию. Это было странно — Марк вовсе не выглядел стеснительным, но разбираться Алиса не собиралась.

За окном почти стемнело — так долго они ехали, мимо пролетали неподвижным массивом леса и поля, и — не единой деревушки.

— А я написала заявление и все подробно расписала, — вдруг сказала она, поворачиваясь к Эдуарду. — Только оно на работе.

— Сейчас это неважно.

Если бы рядом с ней сидел Горюн, а не Эдуард, он бы еще сказал какую-нибудь колкость. И Черновой обязательно обозвал бы. Неожиданно остро захотелось, чтобы так и было, и Алиса отвела взгляд, пряча неожиданные слезы. Впрочем, они скоро прошли, и она задремала, унесенная кучей перемешанных образов и мыслей.

* * *

Из сна ее вырвал мягкий толчок чужой руки.

— Мы приехали, Алиса. Вы помните, о чем мы договорились?

Она помнила. Вяло кивнула Эдуарду и вышла из машины — вслед за ним же. Будь Алиса в нормальном состоянии, обязательно стушевалась бы от роскоши двора, а после — и роскоши дома.

Здесь было хорошо и уютно — круглые фонари по всему саду, раскидистые деревья лапами-ветками подметали чистые тротуары. И ни одной камеры слежения, кроме тех, что на воротах — это почему-то немного поразило. А потом все закончилось.

Их встретил маленький человек с цепким взглядом, узким лицом и острой бородкой. Видно было, что человек часто улыбается и смеется, но им такой чести не досталось. Кто он — Алиса понятия не имела, она только надеялась, что после разговора ее показания в суде не будут иметь силы. И тогда получится, что она не совсем предательница. Тогда, может быть, ее простят. Просто будет, кому простить.

Ее провели в небольшую, уютно обставленную комнату, предложили чай, задали пару ничего не значащих вопросов, посочувствовали тяжелой работе… а потом — она не поняла как — перешли к делу, ненавязчиво и словно бы в шутку. Спохватилась она вовремя и ответила на вопросы так, как просил Эдуард. Потом ей снова предложили чай, и разговоры продолжились. Когда вопросы пошли по второму кругу, Алиса предложила переслать написанное ночью заявление, на что человек с бородкой только посмеялся.

— Вы не позволите в суде считать мои показания правдой? — в конце концов вырвалось у нее. — Я не хочу, чтобы Горюн умирал из-за моей неправды. Я не хотела ничего подписывать.

Наверное, она раз сто повторила эту фразу за день — про себя, Лене, Эдуарду, теперь вот этому человеку.

— Не позволим, — ответил он и задал еще два вопроса, пытаясь выпытать из Алисы внешность тех двоих, что сидели в машине рядом с Бреннингом.

Когда он закончил, ей показалось, что подняться она не сможет, но так только казалось — стоило человеку открыть дверь, как она подскочила, словно до этого сидела на гвоздях. Их проводили до машины, и они поспешили вернуться в дымную столицу.

* * *

— Пожалуйста… вы скажете мне, когда что-нибудь станет ясно? — жалобно спросила Алиса Эдуарда, стоило им выехать за пределы резиденции. — И кто это был?

— Один из сотрудников внутренней безопасности, — равнодушно ответил он и предложил еще одну чашку кофе, от которого Алису уже тошнило. Как, впрочем, и от чая. — Скажу. Я уверен, все вскоре решится.

* * *

Все и решилось. Эдуард по просьбе Алисы довез ее до конторы, не сказал ни слова, что ночью она попросила ее высадить там, а не у дома. Но что было делать дома? Спать? Не хотелось после получаса дремы в машине, да и не могла она спать — сердце стучало так, словно это не кофе так действовал, а настоящая тахикардия. И ужасно подташнивало.

Только потом, усевшись непонятно зачем у двери закрытого кабинета Горюна, Алиса вспомнила, что ничего за сегодня не ела, кроме утренних конфет. А сейчас они казались проклятыми тридцатью серебряниками, и если бы их можно было действительно вытошнить, Алиса сделала бы это. Вот разве что вешаться она не станет, вряд ли Горюн обрадуется.

Внизу зашебуршалась проголодавшаяся лисья семья, и обрадованная, что нашлось дело, Алиса вышла в теплую ночь на улицу — в поисках магазина, где можно добыть мясо. Она шла по пустым тротуарам, мимо прибитых дымом плакучих ив и немного пожухлых акаций. Тополя терялись в вышине, а плющ не рос разве что зимой, так что ему одному дым не навредил, и среди буйных зеленых листьев проглядывали мелкие цветы, хорошо видные при свете карманного фонарика.

В какой-то момент Алиса осознала, что стоит в зарослях плюща и пялится на него. Пришлось помотать головой и в первом же открытом киоске с сигаретами купить газированную холодную воду. Она немного бодрила.

Нужный магазин нашелся спустя пару кварталов — круглосуточный супермаркет, в котором кассир даже не особо удивилась ни виду поздней покупательницы, ни запаху дыма, который она за собой принесла. Кассир лениво отсчитала сдачу, сунула в пакет огромную курицу и тут же потеряла к Алисе интерес.

Обратная дорога заняла еще больше времени, потому что, бродя по темным улицам, Алиса умудрилась заблудиться. Так что когда она отперла контору, лисята успели найти в холле все найденные бумаги, разорвать их на маленькие кусочки и разбросать. При виде человека они тут же спрятались за матерью, но от курицы не отказались.

Алиса снова села около кабинета Горюна и так, в мыслях, то и дело перемешивающихся с беспокойной дремой, встретила серое, бесцветное утро. Краски оно обретало медленно и как бы не по-настоящему. А словно в старом кино, где цвета словно выбелили, посыпали блеклой пылью. Она знала, что ей нужно спать, что странное чувство собственной нереальности — последствия двух бессонных ночей и голода, но спать не могла. Ждала, хотя не стоило бы, ведь что может решиться за ночь? Ночью все спят. Кроме глупой Алисы.

Когда внизу хлопнула дверь, она кое-как встала и пригладила волосы, но скрыть свое состояние от Наташи, понятное дело, не удалось.

— Господи! Ты что, с ума сошла? Алиска, ты ни вчера не спала, ни сегодня?.. — Потом она сбилась и разулыбалась так, как в первый раз в больнице — Сан Саныч. — Мне Шпиль позвонил, представляешь, Горюна выпустят! Говорят, что во всем разобрались! Наконец-то, я так боялась, что его обвинят в этом кошмаре! А ты чего — не рада?

— А? Я? Рада. — До Алисы дошло, и она скорее почувствовала, чем сделала усилие, что ее губы раздвигаются. — Рада! Я очень рада! Очень…

Что все было так просто, в голове не укладывалось, да и не могло там ничего улечься — в такой-то голове. Оставалось только улыбаться и благодарить Бога, что на руках у нее нет крови.