Сны Николая Закусина (джен)

Вечером Николай отмывался в заводской душевой после смены, когда вокруг неожиданно ощутимо похолодало. Он нащупал таз с водой, окатился, промыл глаза и замер. Круглая заводская баня, построенная в форме гайки с уютными душевыми-секторами, стала чужой и очень грязной. Исчезли голубенькие скамейки с тазиками из нержавейки и полотенца. Откуда-то появились ржавые крюки на чёрных от плесени стенах. На них были наброшены грязные тряпки, А чуть дальше толпились голые исхудавшие люди, плескавшие на себя из вёдер с водой.

— Ды якие ж мы падпольщики! — ругался всегда спокойный Фима Савич. — Ничога для сваих зрабиц не можам! Тольки у ямы кладзём…

— Нельзя так: с голыми руками на автоматы, — рассудительно говорил Антон Кривенко. — Нам поддержка нужна. Это эсэсовцы. Они на нашу сторону никогда не перейдут. Нужна другая поддержка…

После долгого молчания и плеска воды Яков Игнатов задумчиво произнёс:

— Я всё думал, откуда Лапоткин узнал про победу в Курске. Кто-то же ему сказал, правильно? Кто-то из тех, кто нам сочувствует…

— Немцы б таким делиться не стали, — угрюмо хохотнул Павел Иванов. — Значит, есть в лагере ещё одно Братство?

Вперёд выдвинулся Ваня Федотов, словно нехотя заговорил:

— Сегодня говорил с одним рабочим. Из местных. Там, на фабрике… Он говорит, что наш друг. Коммунист.

Пленные в бане затаили дыхание, ловя каждый звук. Плеск воды стих.

Ваня оглядел всех чёрными глазами. Продолжил отрывисто:

— Бежать нам из лагеря почти невозможно, ему туда ходу нет. Он предлагает с фабрики бежать. Туда он может провезти с собой кое-что. Даст карты местности. И даже машину.

— Убьют ведь нас, — вздохнул Борис Луньков. Все знали, что у него двое детей дома в Торжке осталось. — Перестреляют, как собак…

— А кто слышал, как фашисты с подпольщиками расправляются? — спросил Саша Шатиров.

— Расстреливают. Вешают, — печально перечислял Яша Кац. — Травят. Я слышал от одного, у них целые лагеря для этого. Людей вагон привезут и загоняют в камеру. А потом пускают газ…

— Зачем?

— Патроны экономят…

Воцарилось напряжённое молчание.

— А что лучше, — хрипло заговорил капитан Коцюбинский, — в бою умереть или здесь под фашистским сапогом, как червяк корчиться? Меня вот в плен без боя взяли, контуженого. Так что я бы рад поквитаться.

Из разных углов донеслись голоса:

— И я!

— И я!

Полковник Шаров задумчиво сказал:

— Поквитаться — это, конечно, хорошо. Из боя бы без потерь выйти… А так… победы мы, может, и не увидим в победный час... Победа — она, как свобода, в нас, товарищи. Бежать с фабрики — дело хорошее. Там сразу лес, а здесь дороги одни и деревни. Ваня, — он обратился к Федотову, — ты сам как думаешь, надёжный он человек? Не шпион?

— По виду надёжный, — Иван нахмурился. — Седой. По возрасту в отцы мне годится. Я у него про оружие спрашивал, он сказал, что винтовок с триста найдёт. И патроны к ним.

Кто присвистнул.

— Врёт! — уверенно заявил Кирилл Кондратенко. — Не провезёт он на фабрику столько! Да нисколько не провезёт! Вон как охрана обшаривает, что в штаны залезают!

— Он сказал, в схроне у него столько отыщется, — извинительно добавил Ваня. — Провезти не сможет… Они с другими коммунистами давно готовились. Им ударный кулак нужен. Мы…

Полковник Шаров почесал бритую макушку и приказал:

— Вот что, Ваня, разузнай у нашего друга, смогут ли его друзья нас укрыть, пока эсэсовцы с овчарками будут местность прочёсывать. Укрыть так, чтоб местные не сдали гестапо.

Иван кивнул.

— Как прорываться-то будем? — спросил Дима Суворов. Глаза его заблестели от предвкушения. — У них же автоматы!

— С боем, — спокойно ответил Шаров. — Сделаем заточки. Придётся убрать охрану.

— Из чего ж мы их сделаем?

— Из чего угодно, — Николай слышал свой собственный голос и поражённо замер. — Охранники пили недавно, окошко разбили рядом с кухней. Я видел, не все осколки в траве убрали. Их в подвёрнутом рукаве пронести можно. Там же пробки до сих пор валяются. На рукоятки пойдут.

Подпольщики сразу воодушевились, идеи вспыхивали одна за другой:

— А я кусок ржавой лопаты возьму с фабрики…

— Я старую пилу видел там, у склада. Можно под прессом и…

— Топорик припрячу. Знаю, как вынести спокойно. Надо…

— Садовые ножницы, точно. Два ножа и будет…

— Да заточить можно об кирпич. Или камень какой. Из стены вынем да и всего делов.

— Ерунда ведь, а не ножи получатся, — засомневался Гриша Рачинский.

— Точно, — кивнул дядь Гриша. — Только нам большего и не надо. У нас ведь задача какая? Организованно и тихо убрать охрану. Достаточно будет одного удара в горло, чтобы перехватить автомат. А дальше мы будем уже вооружены. Верно? — он повернулся к полковнику Шарову.

Тот кивнул:

— Верно. Вот только кроме охранников надо будет убрать всех предателей. Всех, кто присяге изменил и фашистам зад лижет. Вы все видели, как они у комендатуры трутся. К концу недели надо составить список и выделить среди них вожаков. Кто займётся?

Из толпы потянулись руки.

Ваня Браилко вдруг спросил, как бы между прочим:

— А правда чи немци брешуть, чо мы для страны теперь предатели?

И все снова замолчали. Стыдно было, что не застрелились, когда в плен брали. И страшно: что там с пленными наши делают — только немецкие агитки и сообщали.

— Я так думаю, товарищи, — сказал Коля Кабанов. — Скоро, может, через полгода-год, наша армия будет здесь. Мы им всё покажем. Могилы наших ребят. Наши нары. Наши шрамы от плётки!.. Они увидят нас и поймут, что никакие мы не предатели. Они наши люди. Они нас поймут.

— Я пойду всё равно. У меня жена и сын в Бресте, — тихо сказал Паша Иванов.

Брест был оккупирован. Все это знали и молча поддержали.

— Товарищи... — с негодованием начал Лёша Голиков. — Пока мы не сдались, они нас не победили. Нас просто взяли в плен.

— Правильно, — заметил Йося Шевчук. — Так завтра на перекличке коменданту и скажи!

Раздался невесёлый смех.

— Товарищи! — укоряюще призвал Мазуренко. — Да в нас же, в нас свобода! Мы можем скрываться в лесах. Можем совершать партизанские набеги на эту нечисть.

Гриша Рачинский спросил хмуро:

— Где у них самое главное гадючье кублó?

— Полиция. Гестапо. Их устранить надо. От них нам самая главная угроза. Это ведь они нам «кротов» засылают.

— Верно. Здешний гарнизон СС нам не одолеть. Мы сами едва живые… Но когда раздобудем оружие, можно и полицейский участок захватить.

— А там, глядишь, и на Прагу пойдём! — засмеялся Дима Токаренко. — Там нашу Армию и встретим — победителями!

Но его никто не одёрнул: настроение у всех было приподнятое.

— Вообще-то, — заметил Федя Головашин, — после такого нас никто не сможет назвать предателями.

— Значит, решено, — кивнул Анатолий Мурадов и усмехнулся. — Собрание-то какое торжественное. Будто присягу отдаёшь. А ни знамени, ни партбилета нету...

Смех раздался одобрительный, весёлый. Так пленные офицеры давно не смеялись.

С того момента Николай и почувствовал себя снова лейтенантом Красной Армии, а не «Цвай-цвай-фюнф-цвай».

А двадцать восьмого октября забастовку объявил лейтенант Фёдор Козлов. Его расстреляли из автоматов. Похоронить дали только на второй день. Так и лежал он, бедняга, под дождём двое суток…