Молодые хозяева замка Исполинов (гет)

Закрыв дверь в спальню сына, пожилой граф тотчас же обернулся к постели и был поражён до той степени, что застыл на месте, оцепенев на несколько мгновений.

"Господи, как же ты бледен... Твоя кожа кажется почти белой, и ты недвижим, словно статуя... Если бы мне не сказали, что ты жив — то я был бы убеждён в том, что ты уже покинул этот мир... — при этой мысли глаза графа Христиана невольно наполнились слезами. — Я не вижу, как вздымается и опускается твоя грудь. Коли бы даже почти неуловимо... — клянусь всем святым — я бы смог различить... Так значит, доктор Сюпервиль был прав в своих худших прогнозах, и ты уже... — быть может, не ранее, но прямо при мне — в эту самую секунду... Господи, неужели же мне суждено принять твою смерть?!. Но почему, почему именно мне выпал этот долг?!. — ведь эта девушка — Консуэло — достойнее всех нас, чтобы держать твою руку в твой последний час, и одновременно — всеми силами пытаясь избавить тебя от страха и боли, она не пережила бы твоей кончины. Впрочем, как и все мы... но мы... Или... это честь?.. Да, да, это честь, великая честь, коей сподобил меня Творец под самый конец и моей жизни — проводить праведную душу собственного сына в открытые небесные врата — стать ближе в первый и в последний раз — а это значит, что моё сердце не столь безнадёжно и достойно быть рядом с тобой тогда, когда начинается твой небесный путь. Именно потому, что я — твой отец... Но я... я не вынесу этой потери. Я первым уйду вслед за тобой. Нас похоронят вдвоём. В одном склепе. Прости же меня за всё, мой дорогой и любимый сын!.. — когда в голове отца Альберта проносились все последние фразы — слёзы едва не сменились рыданиями, и он, убеждённый в том, что Альберт больше никогда не услышит его, не заговорит с ним, и оттого, объятый невыносимыми чувствами, кои вновь не могло вместить его сердце — на несколько мгновений закрыл глаза, — Создатель, но почему, почему меня посещают подобные мысли?!. Ведь мне всего лишь стоит подойти ближе к моему сыну, чтобы твёрдо увериться в том, что он жив! Или же я в отчаянии всего лишь жестоко обманываю себя — чтобы страдать потом ещё сильнее?.. О, Господи, как же слабы все мы перед твоей несокрушимой волей и как хрупки — словно маленькие прозрачные хрустальные шахматные фигурки на доске в полной пустоте!.."

Чтобы сделать два шага к постели сына, Христиану Рудольштадту пришлось собрать всё своё мужество — ибо трепет его усилился и разумом пожилого графа всё прочнее овладевали самые тяжёлые, самые мрачные мысли.

И вот, наконец, отец Альберта, ощущая полное физическое бессилие, медленно опустился на стул рядом с кроватью сына.

"И даже сейчас я не слышу твоего дыхания. Но я чувствую тепло жизни, исходящее от тебя — а это значит то, что ты жив, — при этой мысли Христиан и сам вздохнул с великим облегчением и на несколько секунд закрыл лицо руками. — Господи... я думал, что ты и вправду умер... Да, это твоё состояние и в действительности не похоже на те летаргические состояния, в которые ты впадал так часто. Сейчас же оно похоже на смерть... Господи, я не могу прогнать от себя эти мысли... Тогда тело твоё сковывала та же неподвижность, но на твоих щеках неизменно присутствовало подобие румянца — его можно было если не увидеть, то угадать..., — Христиан наклонился к лицу Альберта так, что почти мог коснуться губами его виска. Он провёл рукой по чёрным шелковистым волосам сына, что обрамляли бледное, бескровное лицо молодого графа. — Господи..., — щемящее чувство овладело сердцем Христиана Рудольштадта, и он невольно сделал судорожный, тёплый, глубокий вздох, — никогда ещё я не был так близок к тебе. Сейчас я ощущаю эту близость в первый раз, но не испытываю ни капли смущения. Однако, быть может, это всего лишь оттого, что ты не можешь произнести ни слова, а в противном случае я, быть может, не решился бы заговорить с тобой. Я мало беседовал с тобой — мы всё больше спорили — и это отдаляло нас друг от друга. Между нами никогда не было разговоров по душам. Я ощущаю близость наших сердец — хотя ты не говоришь, не можешь говорить со мной. Быть может, твоё сердце сейчас отвечает мне, быть может, ты очень, очень хотел бы что-то сказать мне, но не можешь, не чувствуешь сил — так знай — я верю в то, что ты воспринимаешь моё присутствие. Я чувствую, что общаюсь с тобой. Наши души находятся в диалоге. Слава Всевышнему — я ощущаю и твоё дыхание. Но как же оно слабо, что, кажется, вот-вот остановится... Создатель, молю тебя, не допусти этого, позволь моему сыну преодолеть это ужасное состояние на грани жизни и смерти! Мучаешься ли ты сейчас?.. Я не знаю, что испытываешь ты, больно ли тебе, где находится твоя душа... здесь ли она сейчас?.. Прошу тебя, выживи, только выживи... Я буду делать всё, что в моих силах, ухаживать за тобой, я стану трудиться наравне со слугами, помогая тебе как можно скорее вернуться к земной... нет, к той жизни, тем бесконечным путешествиям между небесами, что увлекали тебя с такой роковой, неотвратимой силой... Консуэло навсегда останется здесь — таким образом исполнится твоя воля, твоё сердечное желание, что стало смыслом и сутью жизни, частью твоего существа. Я готов дать согласие на ваш брак. Ты будешь счастлив. Счастлив до конца своих дней... Пусть же Господь услышит наши и её молитвы и молитвы Консуэло. Мы будем возносить их ежеутренне, вседневно, ежевечерне и еженощно. Но что... что, если мы не застанем твоего пробуждения и возрождения, уйдя в иной мир раньше, чем увидим твой взгляд, раньше, чем ты возьмёшь мою руку в свою, ответив на прикосновение к твоему плечу в момент утешения в скорбях твоего потраченного разума и в знак близости наших душ?!. Нет, нет, я не стану думать об этом!.. Но как же ты красив... ты похож на свою мать... Моя бедная Ванда. Я любил и уважал её, и видел, как она мучается в браке со мной. Твоя мать умерла от того же, чем сейчас мучаешься и ты. Мы потеряли пятерых сыновей, прежде чем ты пережил рубеж четырёх лет... Тогда мы тоже едва не лишились тебя — жестокая лихорадка, жар продолжался более двух дней — ты не мог ни есть, ни пить. Губы твои пересохли и мы смачивали в воде платок и подносили ко рту — чтобы ты не умер от обезвоживания... Ты угасал на наших глазах. В последние сутки мы совершенно потеряли надежду и уже сами были на грани того же состояния. Я не понимаю, как пережил это, как мне хватило сил не слечь... Но благословение доктору Сюпервилю, который спас тебя... И я обещаю тебе, что и теперь вымолю у Господа, чтобы Он не забрал тебя раньше времени — раньше тех дней, когда все мы — конечно же, кроме твоей святой возлюбленной — Консуэло — покинем земной мир."

И граф Христиан порывисто встал со стула, и, оборачиваясь, словно ожидая, что его сын всё-таки ответит ему на печальные, полные сокрушения слова, но лицо и поза Альберта оставались недвижными — ни мука, ни блаженство не отражались в его чертах.

— Надежда не умрёт в моём сердце... Не умрёт до тех пор, пока ты будешь жить..., — и с этими словами измученный отчаянием отец затворил за собой дверь спальни Альберта Рудольштадта.