По ту сторону дневника (джен)

Ночь была долгой. Выручай-комната стала для них одновременно и крепостью, и камерой пыток. Они сидели в тишине, прислушиваясь к каждому шороху за стеной, ожидая вестей. Отряд Дамблдора, получив сигнал, устроил в замке такой переполох, что даже Амбридж с ее Инспекционной дружиной не могли навести порядок. Коридоры наполнились дымом, летучими мышами-кровососами, а лестницы внезапно теряли ступеньки. Невилл, Полумна и остальные блестяще выполняли свою задачу, обеспечивая им прикрытие.

Гарри мерил шагами комнату, его руки были сжаты в кулаки. Несмотря на то, что они поступили правильно, чувство вины грызло его. Он отправил Орден в бой, а сам остался в стороне. Гермиона пыталась его успокоить, раскладывая логические доводы, почему их присутствие в Министерстве было бы катастрофой. Рон молчал, на этот раз его молчание было не угрюмым, а сосредоточенным. Он понимал серьезность момента.

Джинни сидела в кресле, внешне спокойная, но внутри у нее все сжалось в ледяной комок. Она сделала свою ставку. Она изменила ключевое событие, и теперь последствия были непредсказуемы. В каноне эта ночь закончилась смертью Сириуса. Смогла ли она предотвратить это? Ее предупреждение… было ли его достаточно?

Рассвет они встретили в больничном крыле. Не потому, что были ранены, а потому что это было единственное место, куда доставляли раненых с «той стороны». Мадам Помфри, получив срочный вызов от Дамблдора, металась по палатам, готовя зелья и бинты.

И они начали прибывать. Члены Ордена, измотанные, в порванных мантиях, с порезами и ссадинами, но… живые. Тонкс, чьи волосы были тусклого мышиного цвета от усталости. Кингсли Бруствер с перевязанной рукой. Аластор Грюм, чей магический глаз бешено вращался, сканируя помещение. И Римус Люпин, бледный, но с огнем в глазах.

Они искали глазами Гарри, и во их взглядах читалось нечто новое: не жалость к мальчику-жертве, а уважение к союзнику.

— Твой Патронус успел вовремя, Гарри, — хрипло сказал Кингсли. — Мы получили предупреждение за несколько минут до того, как вошли в Зал Пророчеств. Мы были готовы.

— Что там произошло? — спросил Гарри, его голос дрожал. — Где Сириус?

В этот момент дверь больничного крыла снова распахнулась. Вошел Сириус. Он хромал, его левая рука висела на перевязи, на щеке был длинный багровый порез, но он был жив. И он улыбался. Широкой, хищной, счастливой улыбкой.

— Мы задали им жару, крестник! — воскликнул он, и все напряжение в комнате мгновенно спало.

Гарри бросился к нему, они крепко обнялись. Джинни почувствовала, как слезы облегчения подступают к глазам, и быстро смахнула их. Получилось. Он был жив. Сириус Блэк был жив.

Как они позже узнали из обрывков разговоров, битва была жестокой. Орден, предупрежденный о засаде, вошел в Отдел Тайн не как спасательная команда, а как боевая группа. Они не стали разделяться. Они двигались единым фронтом. Пожиратели Смерти, ожидавшие встретить кучку перепуганных подростков, столкнулись с организованным и яростным сопротивлением. Пророчество было разбито во время битвы, но это уже не имело значения.

Кульминацией стало появление самого Волдеморта, привлеченного неудачей своих слуг. И почти сразу же за ним прибыл Дамблдор. Их дуэль, как и в каноне, была ужасающей и разрушительной. И, что самое важное, ее свидетелями стали министр Фадж и несколько авроров, прибывших на шум.

Возвращение Темного Лорда было официально подтверждено. Министерство больше не могло прятать голову в песок. Война началась в открытую.

Но цена за жизнь Сириуса была. Во время дуэли с Беллатрисой Лестрейндж, он не упал в Арку Смерти. Вместо этого, заклинание Беллатрисы отбросило его на стеллаж с пророчествами. Стеллаж рухнул, и одна из полок придавила ему ногу, сломав ее в нескольких местах. Это спасло его от смертельного падения, но сделало легкой мишенью. Беллатриса уже занесла палочку для смертельного удара, но в этот момент вмешался Дамблдор, отшвырнув ее от Сириуса.

Сириус был жив, но тяжело ранен. И он больше не мог скрываться. Его поймали авроры. Но в этот раз все было иначе. Свидетельство Дамблдора, показания Люпина и даже самого Гарри, подкрепленные тем фактом, что Блэк сражался на их стороне против Пожирателей Смерти, заставили Министерство пересмотреть его дело. Питер Петтигрю был официально объявлен в розыск, а с Сириуса Блэка сняли все обвинения.

Он был свободен. Но цена этой свободы — покалеченная нога, которая, даже с помощью магии, уже никогда не будет прежней. И внимание всего магического мира, прикованное к нему.

Через несколько дней, когда первая эйфория прошла и все раненые были подлатаны, Дамблдор вызвал Гарри в свой кабинет. Но в этот раз Гарри пошел не один. С ним пошли Гермиона и Джинни. И Сириус, опирающийся на трость. И Люпин. Они вошли в кабинет директора единым фронтом.

Дамблдор сидел за своим столом, выглядя на сто лет старше. Он смотрел на них поверх своих очков-половинок, и в его взгляде читалась усталость и… поражение. Он понял, что его эпоха единоличного контроля закончилась.

— Садитесь, — сказал он.

Они расселись в креслах, которые он наколдовал. Атмосфера была напряженной.

— Я был неправ, — начал Дамблдор, и это признание далось ему с видимым трудом. — Я пытался защитить тебя, Гарри, ограждая от информации. Но я лишь сделал тебя более уязвимым и подверг твоих друзей неоправданной опасности. Ваша предусмотрительность и храбрость спасли Орден от катастрофы. И спасли жизнь Сириусу. Я вам благодарен.

— Мы не хотим благодарности, профессор, — твердо сказал Гарри, и в его голосе звучали новые, стальные нотки. — Мы хотим правду. Всю. О пророчестве. О том, почему Волдеморт охотится за мной. Обо всем.

Дамблдор долго молчал, его взгляд переходил с одного лица на другое. Он видел перед собой не испуганных детей, а сплоченную команду. Команду, в которой был последний из Блэков, опытный боец-оборотень, самая умная ведьма своего поколения и… загадочная младшая Уизли, которая, казалось, была их теневым стратегом.

И он рассказал. Рассказал все о пророчестве Сивиллы Трелони. О том, что Гарри отмечен как равный Темному Лорду. О том, что «один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить, пока жив другой».

Слова падали в тишину кабинета, тяжелые, как камни. Гарри слушал, его лицо было непроницаемой маской. Он не впал в шок или отчаяние. За месяцы ментальных тренировок с Джинни он научился контролировать свои эмоции. Он принял эту новость не как смертный приговор, а как условие задачи, которую нужно было решить.

— И крестражи, — вдруг сказала Джинни, и все в комнате вздрогнули, обернувшись к ней.

Дамблдор замер, его глаза впились в нее.

— Что ты сказала, дитя мое?

— Крестражи, — повторила она ровным голосом. — Он не может умереть, пока его душа разделена на части и спрятана. Он ведь сам об этом проговорился на кладбище. «Я, который прошел дальше всех по пути бессмертия». Это не просто слова. Это технология. Темная магия, раскалывающая душу.

Ее легенда о «наследии Риддла» снова сработала, но на этот раз она использовала ее не для защиты, а для нападения. Она выложила на стол главный козырь.

В кабинете повисла мертвая тишина. Сириус и Люпин смотрели на нее с благоговейным ужасом. Гермиона — с пониманием, она уже догадывалась об этом из их совместных исследований. Гарри — с мрачной уверенностью, словно она лишь озвучила то, что он подсознательно и так знал.

Дамблдор закрыл глаза.

— Ты права, Джиневра, — прошептал он. — Как всегда, до ужаса права.

Он рассказал им о дневнике Тома Риддла, о кольце Мраксов, которое он уже нашел и уничтожил, заплатив за это почерневшей, умирающей рукой. Он рассказал им о своих догадках насчет остальных крестражей: медальона Слизерина, чаши Пуффендуй, диадемы Когтевран и змеи Нагайны.

— И есть еще один, — закончил он, и его взгляд остановился на Гарри. — Крестраж, который он не собирался создавать. В ту ночь, когда он убил твою мать, его душа была уже нестабильна. Когда ее жертвенная магия отразила его проклятие, осколок его души откололся и вселился в единственное живое существо в той комнате. В тебя, Гарри.

Вот она. Правда. Самая страшная ее часть. Гарри должен был умереть. Это был план Дамблдора. Взрастить его как свинью на убой.

Но Джинни была готова к этому.

— Нет, — твердо сказала она, прежде чем кто-либо успел отреагировать. — Это не так.

— Джинни, это… — начала было Гермиона, но Джинни остановила ее жестом.

Она встала и подошла к столу Дамблдора.

— Профессор, вы великий волшебник. Но вы мыслите как волшебник двадцатого века. Вы видите магию как набор заклинаний и ритуалов. Но есть и другая магия. Та, о которой мы читали. Родовая. Жертвенная. Вы говорите, что осколок души Волдеморта вселился в Гарри. А я говорю, что магия любви его матери, самая сильная защитная магия, не позволила бы этому случиться. Она бы сожгла этот осколок, как она сожгла профессора Квиррелла.

Она говорила уверенно, страстно, сплетая правду своих знаний из другого мира с той магической логикой, которую они открыли в книгах.

— Но она не сожгла. Значит, что-то ее нейтрализовало. Или… инкапсулировало. Заключило в кокон. Этот осколок души не стал частью Гарри. Он сидит в нем, как паразит в клетке, отделенный от его души магией Лили. И эта клетка — его шрам. Он не крестраж. Он — тюрьма для крестража. А тюрьму можно вскрыть, не убивая тюремщика.

Эта теория, рожденная в ее уме из сотен прочитанных фанфиков и отчаянного желания найти другой выход, прозвучала в тишине кабинета как откровение. Она была смелой, недоказуемой, но… логичной. Она давала надежду.

Дамблдор смотрел на нее, и на его лице отражалась сложнейшая гамма чувств. Он всю жизнь строил свой план, основанный на неизбежной жертве. А эта девочка, это дитя, отмеченное тьмой, только что предложила ему совершенно иную парадигму.

— Это… возможно? — прошептал Люпин, глядя на Дамблдора.

— Я не знаю, — честно ответил директор. — Теория… элегантна. Но проверить ее…

Разговор закончился далеко за полночь. Они ушли из кабинета Дамблдора, оставив его одного с его разрушенными планами и новой, хрупкой надеждой.

Но их собственный разговор был еще не окончен. Собравшись в комнате Сириуса на площади Гриммо, они наконец-то остались в своем узком кругу. Гарри, Гермиона, Джинни, Сириус и Люпин. Новая команда. Новый Орден.

И Джинни решила, что пора. Пора раскрыть им свою собственную правду. Не всю, конечно. Мир не был готов к истории о попаданке из другой вселенной. Но им нужна была правда, которая объясняла бы все.

— Я должна вам кое-что рассказать, — начала она, и все замолчали, повернувшись к ней. — О том, что на самом деле произошло со мной в Тайной Комнате.

Она глубоко вздохнула.

— Том Риддл не просто владел мной. Он не просто заставлял меня делать ужасные вещи. Он пытался переделать мое сознание по своему образу и подобию. Он был один, и ему нужен был сосуд, партнер, наследник. Он вливал в меня свои знания, свои воспоминания, свою логику. Когда Гарри уничтожил дневник, физическая связь прервалась. Но информационная… она осталась. Часть его знаний, его холодный расчет, его понимание темной магии — все это отпечаталось в моей душе.

Она посмотрела на их ошеломленные лица.

— Я — не та Джинни Уизли, которую вы знали. Та девочка умерла в Тайной Комнате. Я — это то, что осталось после. Сплав ее чувств и его знаний. Я притворялась все это время. Сначала — напуганной жертвой, потом — просто странной. Я боялась, что Дамблдор, узнав правду, закроет меня в Мунго или начнет ставить на мне опыты. Я не доверяла ему. Я доверяю только вам.

Это была ложь. Но это была идеальная ложь. Она объясняла все: ее внезапную зрелость, ее стратегическое мышление, ее глубокие познания в магии, ее ненависть к Дамблдору, ее преданность Гарри. Она не была героем. Она была продуктом действий злодея, который решил обернуть его же оружие против него.

Сириус первым нарушил молчание. Он подошел к ней, положил свою здоровую руку ей на плечо и посмотрел ей в глаза.

— Кем бы ты ни была, Джинни, — сказал он хрипло. — Ты спасла моего крестника. Ты спасла меня. Для меня ты — член этой семьи. И точка.

Люпин кивнул в знак согласия. Гермиона, со слезами на глазах, обняла ее.

— Мы должны были догадаться. Прости, что мы не видели…

— Никто не должен был, — прервала ее Джинни. — Я хорошая актриса.

Она посмотрела на Гарри. Он молчал, его лицо было непроницаемо. Он смотрел на нее долгим, пронзительным взглядом. А потом он просто кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Теперь я все понимаю.

Он не стал задавать вопросов. Он принял ее. Такую, какая она есть. Его стратега. Его защитника. Его друга.

В эту ночь на площади Гриммо, 12, родился их союз. Окончательный, бесповоротный, основанный на полной, пусть и слегка скорректированной, правде. Они больше не были пешками Дамблдора. Они стали самостоятельными игроками на великой шахматной доске. И они были готовы сделать свой следующий ход.