Глухие Буераки: Корни и Побеги (гет)

Рождение Дарьи стало для Глухих Буераков событием, по значимости сравнимым разве что с победой над засухой или изобретением «Слезы Василиска». Новорождённая девочка была не просто ребёнком Гоши и Груши. Она была общей дочерью, общим символом, живым воплощением обновления и надежды для всей деревни. Её первый крик не просто возвестил о появлении на свет нового человека — он пробудил саму жизнь, замершую было в долгой зимней спячке.

И деревня решила праздновать.

Стихийное веселье, начавшееся во дворе у Володи в день родов, плавно перетекло в грандиозный, многодневный пир, который в народе тут же окрестили «обмыванием ножек». Это был ритуал древний, как сама земля, и подошли к нему со всей широтой русской души. Столы, наскоро сколоченные ещё для Праздника Урожая, снова были вынесены на центральную площадь. Погреба и закрома были вскрыты. Из дома Володи рекой полились его лучшие «эликсиры», потому что, как авторитетно заявил Петрович, «такое событие простым первачом отмечать — грех!».

В центре всего этого радостного хаоса находились, разумеется, новоиспечённые родители. Их дом превратился в место паломничества. С утра до вечера к ним тянулись гости с подарками и поздравлениями. Дарили не деньги и не бесполезные безделушки. Дарили то, что было действительно нужно и шло от самого сердца. Баба Клава принесла огромный овечий тулупчик, в котором младенец тонул, как в пушистом облаке, и который мог бы согреть его даже в лютую стужу на Северном полюсе. Степан молча положил на стол крошечные, идеально выделанные меховые унты, которые он, видимо, шил всю зиму. Петрович торжественно вручил Гоше пожизненный «сертификат» на бесплатный ремонт любой детской коляски, самоката или трёхколёсного велосипеда. Даже Фома из Кривых Коленей, узнав новость, примчался на своём УАЗике и, смущаясь, преподнёс молодой семье живую козу — «чтобы у дитя молочко всегда было свежее, парное».

Гоша и Груша, уставшие, но бесконечно счастливые, принимали эти дары с благодарностью, которая шла из самой глубины души. Они, сироты, выросшие без настоящей семьи, вдруг обрели её — большую, шумную, немного сумасшедшую, но невероятно заботливую.

Главной героиней, конечно же, была маленькая Даша. Она, казалось, совершенно не обращала внимания на царившую вокруг суету. Большую часть времени кроха спала в своей колыбельке у тёплой печи, лишь изредка просыпаясь, чтобы громким, требовательным криком заявить о своих правах на еду и внимание. Каждый житель деревни считал своим долгом заглянуть в избу, постоять у колыбельки, поцокать языком и вынести свой вердикт.

— Ух, серьёзная какая! Вся в мать! Профессором будет! — говорила жена Петровича.

— Да нет, глянь на кулачки-то! Крепкие! В отца пошла, воином будет! — возражал дед Митрич.

Эти простые, незамысловатые разговоры, полные тепла и любви, были для Гоши и Груши лучшей музыкой. Их дочь ещё не сделала и шагу, а у неё уже была целая деревня нянек, готовых носить её на руках.

Самым трогательным и неожиданным стало поведение Беллатрисы. Её первоначальный план по воспитанию величайшей тёмной волшебницы дал сбой при первом же контакте с реальностью. Когда ей, как самопровозглашённой «тёмной крёстной», позволили взять Дашу на руки, Беллатриса замерла. Она держала крошечное, тёплое тельце с такой осторожностью, будто это был самый хрупкий и драгоценный артефакт в мире. Безумный огонь в её глазах на мгновение угас, сменившись выражением растерянного, почти испуганного умиления.

— Она… она такая маленькая, — прошептала Беллатриса, и в её голосе не было привычных трагических ноток. — И пахнет… мёдом.

Она забыла и про колыбельные на шумерском, и про черепа кротов. Вместо этого она начала напевать какую-то простую, незамысловатую мелодию, которую, возможно, слышала в далёком детстве, ещё до того, как её мир раскололся на тьму и безумие. В ней проснулось нечто глубоко спрятанное, почти забытое — простой, чистый материнский инстинкт.

Вечером, когда гости расходились, и в доме воцарялась тишина, наступало их время. Время Гоши и Груши. Они сидели рядом с колыбелькой, боясь пошевелиться, и просто смотрели на свою дочь. Это была их собственная, молчаливая магия. Они изучали каждую чёрточку её лица, каждую складочку на крошечных ручках, каждый вздох.

— У неё твои глаза, — шёпотом говорила Груша. — Такие же… зелёные. Как весенний лес.

— Нет, — так же шёпотом отвечал Гоша. — У неё твои ресницы. Длинные и густые. И она так же смешно морщит нос во сне, как ты.

Они могли говорить об этом часами. В этом маленьком человечке они видели отражение друг друга, продолжение своей любви. Все их прошлые жизни — жизнь героя и жизнь лучшей ученицы — казались сейчас лишь долгой, запутанной прелюдией к этому простому, тихому моменту.

Однажды ночью Гоша проснулся от плача дочери. Груша, уставшая за день, спала крепко. Он тихонько встал, подошёл к колыбельке и осторожно взял дочку на руки. Она сразу утихла, прижавшись к его тёплой груди. Он начал ходить с ней по комнате, покачивая и что-то тихонько напевая — какую-то простую мелодию без слов, которая сама рождалась в его сердце.

Лунный свет падал в окно, освещая его фигуру — высокого, сильного мужчину, бережно баюкающего на руках крошечного младенца. Он смотрел в окно на спящую, заснеженную деревню, на далёкие, холодные звёзды, и чувствовал себя абсолютно и безоговорочно на своём месте. Он больше не был Мальчиком-Который-Выжил. Он был отцом. И эта роль, эта ответственность, была куда важнее и значимее всех его прошлых титулов. Он защитит её. Не от тёмных лордов, а от сквозняков, от злых снов, от всех бед этого мира. Это была его новая, главная миссия.

А в соседней избе в это самое время шёл другой, не менее важный процесс.

Пир, посвящённый рождению Даши, стал для Володи не просто поводом для всеобщего веселья, а ценнейшим источником данных. Он с холодным вниманием учёного наблюдал за всем, что происходило. Он фиксировал реакции, анализировал поведение, делал выводы.

Он видел, как изменился Поттер. Ушла его юношеская угловатость, вечная тревога во взгляде. Появились спокойствие и уверенность, которые даёт только осознание своей нужности.

Он видел, как светилась изнутри Грейнджер. Вся её книжная, теоретическая магия, казалось, обрела, наконец, плоть и кровь, воплотившись в этом маленьком существе.

Он видел, как преобразилась даже Беллатриса. Её безумие, всегда направленное на разрушение, вдруг нашло новый, созидательный вектор.

И Володя видел, как вся деревня, весь этот маленький, замкнутый социум, сплотился вокруг новорождённой, как вокруг нового центра вселенной.

Его выводы были неумолимы.

«Анализ референтной группы “Поттер-Грейнджер” показал:

1. Репродуктивный цикл оказывает стабилизирующее и позитивное воздействие на психологическое состояние и социальную интеграцию индивидов.

2. Наличие потомства создаёт мощную, долгосрочную мотивацию для развития и защиты занимаемой территории.

3. Появление нового члена социума укрепляет внутренние связи и повышает общую жизнеспособность группы».

Вывод был очевиден и вытекал из его главной философии — философии эффективности. Продолжение рода было не просто биологической функцией. Это был стратегически верный шаг.

Володя закрыл блокнот, поставив жирную точку после третьего пункта. Теоретическая база была подведена. Данные «референтной группы» свидетельствовали об успехе. Но Волдеморт никогда не полагался только на теорию. Прежде чем запустить свой собственный проект, ему требовалось лично убедиться в простоте и воспроизводимости технических процессов ухода за «объектом».

Он погасил магический светильник и посмотрел в окно на дом Поттера.

— Требуется финальная верификация эксплуатационных протоколов, — пробормотал он в темноту. — Завтра приступим к полевым испытаниям.