Одиннадцатый Обряд (гет)

(Тёмная сторона)

Аманта сидела в плетёном кресле, поджав под себя ноги и укрывшись по пояс шерстяным пледом. Можно было бы применить согревающие чары, но ей нравилось кутаться в кусающуюся ткань пледа, грея ладони о кружку горячего кофе. К кофе её приучила Греция. Только греки, в основном, пьют его холодным, а здесь, в Англии, без горячего не обойтись. Особенно ночью.

Луна уже выплыла из-за макушек окружающих дом высоких деревьев Нью Фореста и теперь рисовала молочные блики на дощатом полу веранды. Вокруг жила тишина, и в ней чудным образом различались шелест колышущейся осенней листвы, журчание ручья ниже к югу, копошащиеся в гнёздах птицы, мерный скрип покачивающегося на ветру навесного моста над оврагом — казалось, чем больше слушала Аманта эту тишину, тем больше звуков в ней находила.

За эти полтора года, что они провели в лесу Хэмпшира, она старалась затемно выбираться на веранду с чашкой кофе, как только выдавалась такая возможность. Происходило это, однако, нечасто — обычно она либо засыпала, измождённая, ещё до заката, либо работа затягивала её в свои сети на многие и многие часы.

Но сегодня она была здесь. Сегодня — особенный день. Сегодня она разгадала шифр Николаса Фламеля.

* * *

Они прибыли в Британию через месяц после обнаружения следа. За это время они изучили вдоль и поперёк абсолютно каждую книгу, найденную в тайнике Акрополя, имевшую отношение к их вопросу. Агоно вгрызлись в тексты, словно два оборотня, выпотрошив их все, пропустив через свои пытливые умы, и выдали свод кратких результатов. Лорд в очередной раз отметил про себя впечатляющие скорость и качество их работы; возможно, если бы в их головах не было столько ненужного мусора, он доверял бы им гораздо больше своих дел. Но приходилось работать с тем, что есть. По крайней мере, ни один из них ни секунды не колебался с тем, чтобы сменить жаркую Грецию на дождливую Англию.

Ещё несколько месяцев методичного обыска всех мест по списку, составленному Агоно, и под одним из древнейших каменных дольменов южной Англии обнаружился, наконец, очередной тайник, где на постаменте, защищённые всевозможными сильнейшими заклятиями от сырости, времени, грязи, лежали Рукописи о бессмертии, написанные легендарным алхимиком, Николасом Фламелем.

Позже Лорд мысленно пел хвалебную оду собственному чутью, потому что и в этот раз не стал торопиться с избавлением от гениальной парочки. Только через пару часов они осознали, что тексты зашифрованы. Всё, кроме небольшой тетради для наблюдений, не содержащей, в общем, ничего ценного — лишь хронологические рамки исследований и открытий алхимика, какие-то философские измышления да немного общих фактов о рукописях. Лорд лично перечитал тетрадь — разумеется, ключ к шифру указан не был.

Ему было совершенно ясно, что он не знает иных волшебников, у которых был бы хоть какой-то шанс расшифровать записи, кроме Деймона и Аманты Агоно, но даже у них на это могут уйти годы. Впрочем, ждать, когда требуется, Лорд умел.

Он разместил их неподалёку от места, где они нашли своё сокровище. Обширные леса Нью-Фореста в графстве Хэмпшир на юге Англии предоставляли отличную возможность укрыться от любопытных глаз, и очень скоро в самой чаще леса обнаружился пустой заброшенный домик. Магия помогла сотворить из почти разрушенного строения пригодное для житья место, и супруги поселились там с большой охотой — вдали от целого мира, связью с которым оставался для них сам Лорд.

Война, между тем, уже давно нашёптывала в его голове свои кровавые, могущественные речи. Он потихоньку вербовал сторонников, собирая их, мало-помалу, в тайных убежищах, созданных им по всей Европе. Когда скрывать от Агоно свои намерения стало в тягость (они очень скоро начали задавать слишком много вопросов о его будущих планах), он решил открыть им часть правды.

Такие разговоры случались у них порой по вечерам, когда Лорд оставался дольше обычного, помогая им опустошать запасы домашнего имбирного эля, который Деймон закупал у одного старого волшебника в Хайде — маленькой деревеньке к западу от их дома. Вообще-то Лорд не хотел, чтобы они высовывались, показываясь на глаза кому-либо, но в данном случае сделал исключение — полуслепой старик варил и продавал эль, не выезжая из деревни и не спрашивая имён у своих покупателей, едва ли через него можно будет что-то выяснить.

— Как продвигается работа? — спросил он, расположившись, как обычно, в кресле у камина в большом зале. С супругами Агоно Лорд по-прежнему надевал маску, но не в его привычке было позволять своим помощникам сильно расслабляться, поэтому с потрясающим мастерством он устраивал всё так, что при его визитах им с трудом удавалось чувствовать себя хозяевами в своём доме. Это он уговорил их выделить самое большое помещение под этот зал — убедив, что говорить о делах так будет приятней, чем на кухне или в гостиной. Это действительно было так, но кроме того — большая, тёмная, полупустая комната создавала нужную атмосферу серьёзности разговора. Сами Агоно не пользовались этой комнатой, видимо, никогда, кроме тех случаев, когда он приходил. С самого первого дня Лорд занял именно кресло, предоставляя своим собеседникам занимать диван напротив — от этого всегда казалось, что Лорд на особом положении, что его уединения ничто не должно нарушать и что вопросы здесь задаёт он.

— Предыдущая идея не сработала. Теперь я вывел список вариантов, исходя из самых знаковых алхимических дат и чисел, — ответил Деймон, подойдя к столику, до которого сидя можно было дотянуться только с кресла Лорда, и плеснул себе ещё эля. — Пока ни один не подошёл, к сожалению.

— Уже десять месяцев прошло, — задумчиво произнёс Лорд, разглядывая причудливые жёлто-розоватые блики от каминного огня, которые в густой жидкости создавали грани его бокала . — Аманта, у тебя тоже нет новостей?

Женщина отрицательно покачала головой, вскользь улыбнувшись мужу, севшему рядом с ней на диван и положившему руку ей на колено.

— Я и сама бы рада сказать, что есть, но, что поделаешь, пока — ничего. У меня есть кое-какие идеи, но вопрос требует более кропотливого подхода, и на такой ранней стадии лучше ничего не объяснять.

— Сколько потребуется времени на разработку твоей идеи?

— Не меньше трёх-четырёх месяцев, а там по ситуации.

— Нам нужно спешить. Вы же знаете, как много зависит от нашей работы.

Пару секунд слышался только треск огня.

— Откровенно говоря, Волдеморт, я хотел спросить — что именно зависит от нашей работы? — вдруг сказал Деймон, посмотрев на Лорда. — То есть, изначальные цели я знаю, но складывается впечатление, что что-то в корне изменилось.

— Что именно ты хочешь сказать, Деймон? — Лорд приподнял брови; лицо его оставалось бесстрастным.

Аманта раздражённо вздохнула, встала с дивана и направилась куда-то в темноту к окнам.

— Да брось, мы с Деймоном, конечно, с головой увязли в шифре, но всё же элементарные выводы сделать способны, — громко сказала она оттуда, не поворачиваясь. — Ты не ведёшь расшифровку, но очень на неё надеешься. Неделями пропадаешь и, по всей видимости, часто — за пределами Британии.

— Ну и, кроме того, — сказала она уже тише, подходя к нему со спины, чего Лорд очень не любил, — ты довольно сильно изменился за эти месяцы. Не похоже, что тобой всё ещё движет исследовательский интерес.

Как смеешь ты, жалкая девчонка, говорить со мной в таком тоне?

Как смеешь говорить, повернувшись спиной ко мне?

Таких, как вы двое, я могу сотнями выложить, бездыханных, друг на друга, и пройти по вам, как по тропе, на вершину своего триумфа.

— Аманта, прошу тебя, присядь — невежливо вести разговор, не видя собеседника, — бесконечно мягко сказал Лорд.

Она подчинилась.

— Я веду к тому, что мы с Деймоном должны знать, в чём теперь участвуем.

— Что ж. Это справедливо, и ваши догадки, разумеется, верны, — отозвался, наконец, Лорд. — В одном ты неправа, Аманта — мной никогда не двигал только исследовательский интерес, и я такого никогда не говорил. Я исследователь — и это правда. Но эти тексты мне нужны, чтобы спасти наше общество от того хаоса, в который оно погрузилось. Мной движет желание всё изменить, Аманта.

— О какого рода изменениях ты говоришь? — Деймон хмурился.

— О революции, — произнёс Лорд. — Я говорю о революции.

Какое-то время они изумлённо обдумывали услышанное.

— Ты не можешь всерьёз иметь это в виду, Волдеморт, это уже не шутки и не эксперимент, — выдохнула Аманта.

— Никаких шуток. Вы спрятались от всех в этом прелестном тихом месте и, возможно, забыли, как обстоят дела, но вокруг вас на самом деле всё по-прежнему. Хотя нет, всё гораздо хуже! Вам, как никому другому, отлично известно, что происходит — магическое сообщество в ступоре, развитие и продвижение получают только разрушительные веяния.

— Нам это всё понятно, но…

— Нет! Вдумайтесь в мои слова — если бы вы вдумались, не было бы никаких «но», — он наклонился вперёд, с жаром продолжая. — Старая власть выстраивает замки из галеонов, не подпуская к себе молодую кровь ни на дюйм! Посмотрите на них — они давно не пытаются вернуть доверие или исправить ошибки, они просто хотят удержаться у кормушки столько, сколько смогут. И этот срок зависит от нас. От вас, от меня. Дадим им сто лет — и они будут сидеть ещё сто лет, пока мир медленно тонет в пучине невежества, беспринципности, бесчестия. Никто не помнит, как важна магическая родословная, никто не чтит традиции, растущее поколение не стремится к совершенствованию, все ценности скоро перевернутся вверх дном… Мир на грани катастрофы, и вы это знаете не хуже меня. Просто признать отказываетесь.

И снова они были тронуты. А как иначе — это ведь когда-то были их собственные слова. Революционные идеи были им близки, они в них росли, и теперь каждое из слов Лорда достигло их ушей.

— То, что ты говоришь — правда. Но революция — это очень серьёзно, Волдеморт, — сказал Деймон. — Ты понимаешь, каким трудом она достанется? А, кроме того, тебе нужно что-то предложить миру взамен — нельзя оставить за собой руины.

— Мне есть, что предложить. В нашем обществе ещё достаточно талантливых и умных чародеев. Достаточно для того, чтобы полностью поменять состав правящих кругов. Например, мы с вами, в том числе. И раз уж разговор завёл нас так далеко, я должен спросить — могу ли я рассчитывать на вас?

— Это может привести к настоящей гражданской войне, — качая головой, проговорила Аманта.

— Война всё равно неизбежна. Но практически все встанут на нашу сторону! Подумай — власть давно потеряла свой авторитет. Её свержение дастся нам малой кровью. Только нужно как следует подготовиться.

— И ты хочешь как-то использовать рукописи? — спросил Деймон.

— Несомненно. Глупо было бы их не использовать. Я уверен, что в них сокрыт путь к огромной магической силе, а чем больший перевес её будет на нашей стороне, тем больших жертв в итоге удастся избежать. Но нужно торопиться — многие уже готовы идти за мной, и пока они горят этим огнём, медлить нельзя. Так вы со мной?

Деймон наклонился вперёд и скрыл лицо в ладонях, затем снова выпрямился, обернулся к Аманте, приподняв брови. Та задумчиво молчала.

— И ты обещаешь, что рукописи не будут обнародованы и не будут использованы для обретения бессмертия кем бы то ни было? — спросила она.

— Разумеется.

— И, кроме того, даёшь слово сделать всё, чтобы лишняя кровь не была пролита?

— Всё, что будет от меня зависеть.

— Хорошо, тогда мы с тобой.

Деймон кивнул в подтверждение слов жены.

* * *

Старенький блокнот, найденный вместе с зашифрованными текстами, Аманта, конечно, просмотрела уже много раз. Но теперь, когда многие месяцы безуспешных поисков разгадки нещадно подрывали веру в собственный успех, она снова взялась за его изучение. Её рассуждения были просты — этот блокнот, по сути, не содержал никакой ценности (ну, кроме, разве что, историко-биографической — всё-таки он был написан самим Фламелем), потому и не был зашифрован. Но он всё же занял своё место рядом с тщательно спрятанными рукописями. Зачем же Фламель положил его в тайник?

Думая так, Аманта читала книжицу неспешно, размышляя над словами её автора, пытаясь представить его тогда, давным-давно, ведущим своё исследование и ещё даже не знавшим, дойдёт ли он до конца.

Николас Фламель искал ответ именно на этот вопрос — как обрести бессмертие. Преодоление неизбежного рубежа, называемого смертью, казалось ему высшим олицетворением превосходства мага над природой, человека — над своей судьбой. Он уже достиг немалых высот и в алхимии, и в магических искусствах к моменту первой строки в этом блокноте, и впоследствии в его записях часто появлялись отсылки ко всевозможным его открытиям или описания обнаруженных им когда-то уникальных магических свойств.

Здесь были пометки о древних персидских магических свитках, с которых брала своё начало алхимия античности, были упоминания о четырёх первоэлементах Аристотеля — именно он первый сформировал учение о стихийных чарах, и этот труд впоследствии стал настольной книгой каждого уважающего себя мага-исследователя.

Будучи алхимиком, Фламель, прежде всего, обращал свой взор на трансфигурацию. Вернее, в те времена её ещё просто не существовало, потому что этот раздел магии был основан как раз на исследованиях алхимиков, которые учились преобразовывать одно вещество в другое.

Но в определённый момент француз полностью отдался проблеме бессмертия. Найденные им древние трактаты неизвестного арабского волшебника (Фламель почему-то везде называл его Жрецом) позволили ему уверовать в реальность победы над смертью. Много страниц отводилось в блокноте тому периоду, когда он постигал эти трактаты. Он углубился в изучение Древнего Востока, тамошних языков и наречий, старался отыскать ошибки и, по-видимому, понял что-то, смог найти там некое связующее звено. Он писал:

«Сегодня ночью недостающее, наконец, было найдено. Теперь, когда разгадка, ускользавшая от меня двадцать шесть лун, лежит передо мною на доске для вычислений, я не могу понять, как мог так долго думать над нею. Она — словно ясная ясность, словно самая суть, связавшая воедино все части. Без неё — удачи не добиться, как не добился Жрец».

Несмотря на множество упоминаний, в блокноте Фламель ни разу не выразился конкретно. Он хорошо понимал, что не должен отмечать здесь ничего существенного, ведь он не пользовался никаким шифром и делал эти записи просто для освобождения от мыслей и облегчения души — для исследователя, чей удел всё чаще — одиночество, это было в порядке вещей.

Прослеживая дальше путь Фламеля, Аманта нашла момент, где он писал о магическом артефакте, необходимом ему для завершения ритуала обретения бессмертия. Он снова погружался в изучение вопроса, много путешествовал, обнаружил сведения о могущественном кольце Адониса (или Одина, или Атона), дающем неуязвимость в бою, узнал легенду об Авраамовом жезле иудейском, несущем жизнь и обращающемся в змею, но ни один из этих артефактов не показался ему подходящим. Часто он пытался описать, что именно его не устраивает.

«Если кто хоть раз начинал дело такой же важности, как и я, тот поймёт, что ни в коей мере не имею я права соглашаться на приемлемое, но должен искать идеальное. Всё, что попадалось мне до этих пор, всегда имело какое-то несовершенство, но это мне понятно — ведь оно создано не для моих изысканий, а имеет своё особенное предназначение».

Позже он начал задумываться о создании нового артефакта, который бы обладал всеми необходимыми алхимику свойствами. Так зарождается мысль о философском камне. И Фламель воплотил свою мечту в реальность — судя по записям, ему удалось произвести магический артефакт, который был нужен для обретения бессмертия.

И это была последняя запись, укладывающаяся в логическое понятие дневника — с некоей последовательностью и хронологией событий. Всё, что следовало дальше, не имело ни начала, ни конца — сумбурные, несвязные пометки, упоминания о своих мыслях и чувствах, философские измышления.

Через некоторое время Аманта пришла к выводу, что Фламель, вероятно, испробовал на себе открытую им магию, и наступившие последствия заставили его отказаться от дальнейшего ведения дневника. Из-за заметной смены писательского слога она также решила, что между первой, последовательной частью, и второй, философской, прошло довольно много лет.

Между тем, настроения второй части были гораздо менее радужными и оптимистичными.

«Часто я стал обращаться к Игнам (от латинского «Игнорум» — незнающий, этим словом в средние века называли в Европе магглов) и к их жизни: так у них всё однобоко, но вместе с тем — глубоко. Глубже нашего. Они наверняка знают, что есть смерть и зачем она им нужна, и каждый представляет своё место в царстве мёртвых. Все их существование наполнено целью и смыслом, ведь смерть не несёт им конец, а несёт новое начало. Отчего нет такого у нас? От знаний ли сути магической? Чудеса, что для них не имеют границ, для нас — подчиняются, как и всё прочее, правилам и законам, не оставляя места для свободы».

«Для любого зреющего плода древесного неизбежно когда-нибудь упасть на землю, теряя свои оболочки и превращаясь в Ничто, как и для жизни человеческой неизбежно рано или поздно прийти к смерти. И никогда и никто не стал бы возражать, что было бы желанней оставить плод на ветвях навечно. Ведь самая суть жизни плода тогда растворилась бы. Всю свою жизнь он растёт и зреет, от мала до велика, взращивая семена внутри себя, наливаясь соками, питающими их, но лишь упав на землю и разрушившись, обретут эти семена своё предназначение — попадут в почвы и станут новым древом. Без этого конца не стоит плоду и начинать расти. То же самое с людьми. Когда всё время мира лежит перед ногами человека, он больше не знает, зачем оно ему нужно».

«Чем больше я живу, тем лучше вижу, что верования Игнов содержат великую мудрость. Не истину — от истины они так же далеки, как и я от своей смерти, а именно мудрость человеческую. Эта мудрость спасает их от ошибок, дарит забвение и утешение их душам, помогает отыскать свой путь во мраке мира. Если бы мне довелось родиться Игном, я бы тоже научился по-настоящему познавать её. Я и сейчас пытаюсь, но чувствую, что что-то в моей душе безвозвратно утеряно, и я могу только представлять, как могло бы верование заполнить меня до краёв, делая счастливым».

«Долгие десятилетия накопления знаний остались позади, и открыл я много из того, что мечтал открыть. Постиг то, что прежде казалось непостижимым. Но теперь я знаю — всё в мире устроено со смыслом, и в том числе — неведение человеческое. Человек, как и маг, не создан для бесконечного знания, потому что знание, словно камень, давит на душу его. Правду сказал царь Иерусалимский в священных письменах Игнов: во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

По мере чтения Аманта стала замечать, что Фламель всё больше отчаивался из-за своего бессмертия. Без ожидания логического конца душа его стала томиться в этом мире, и он всё больше приходил к уверенности, что смерть задумана самой судьбой, как следующий этап жизни. Всё чаще он обращался к религиозным и философским трактатам магглов, пытаясь найти в них отдушину. Некоторые их названия встречались в тексте не единожды.

— Деймон, тебе же довелось пройти некоторое маггловское религиозное воспитание? — спросила Аманта мужа как-то вечером, когда они вместе устроились на любимой веранде после долгих часов работы в кабинете.

— Да — в моём роду это принято включать в образование каждого наследника. А дальше уже некоторые по собственной воле продолжают обучение в этой сфере.

— Тогда скажи, о чём тебе говорит цитата «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»?

— О чём говорит… Вполне в духе остальных подобных текстов, наверное. Ничего конкретного, прости. А что?

— Пока ничего… А не помнишь, кто такой царь Иерусалимский?

— Помню, вроде бы. Царь Соломон был по преданиям мудрейшим из царей. Есть вероятность, что он и вправду существовал.

— Это были его слова — про мудрость. Где их можно было прочитать?

— На самом деле, некоторые изречения Соломона действительно были собраны вместе в одном из древних библейских писаний. Кажется, она называлась «Книга Екклезиаста, или Проповедника». Ты что-то нашла?

— Ещё не уверена, просто Фламель часто упоминает этого персонажа.

Через несколько недель Аманта получила от Волдеморта опубликованный текст писания. Она чувствовала, что поймала след, что стоит на пороге ответа. Перечитав книгу от первого до последнего слова, она, тем не менее, растерялась — это был просто сборник полезных изречений, иногда о простом и приземлённом, иногда — о высоком и философском. Занимательно, да, но ответ по-прежнему не был найден. Однако, представляя, что должен был чувствовать бессмертный Фламель, потерявший желание жить, она подумала, что он действительно мог увидеть в этой книге куда больше смысла, чем она сама.

И в один из вечеров, когда она в очередной раз просматривала текст в поисках чего-то, что могла упустить, Аманта вдруг нашла кое-что. Фразу, которую Фламель в своём душевном состоянии не мог не заметить, но которую ни разу почему-то не упоминал в своих записях. А ведь француз, оказывается, очень часто приводил цитаты из «Книги Екклезиаста», которая при этом была совсем небольшой. И пропустить такую важную фразу? Не может быть, чтобы это было случайным.

Именно в тот момент догадка парализовала всё её существо: ведь каждое изречение, а если называть правильно, стих, имело свой номер.

Наконец, всё встало на свои места. Достигнув бессмертия, Николас Фламель изменил своё мнение о нём и решил, что люди не должны владеть этим знанием. Но, не сумев всё же разрушить плоды своих многолетних трудов, он решил зашифровать их так, чтобы отгадать шифр смог лишь тот, кто поймёт и всю опасность содержащегося в них знания. Именно поэтому ключом к шифру он сделал слова, которые больше всего казались ему подходящими, которые он, возможно, стал считать единственной значимой в жизни истиной.

Все произошло из праха и в прах должно возвратиться. Книга Екклезиаста, глава 3, стих 20.

Глава 3, стих 20.

3 2 0.

Ключ к шифру Николаса Фламеля был найден.