Улыбка дьявола (джен)

Тяжёлый день приготовил Франсуа много сюрпризов, и они ещё не кончились. Когда он оправился от потрясения и вышел из кабинета на поиски Нео, он с удивлением обнаружил, что уже темнело. Он все никак не мог привыкнуть, что в южных широтах ночь наступает внезапно, словно кто-то нарывает все пространство вокруг плотным одеялом.

Нео нигде не было, и Франсуа решил, что девушка убежала в его палатку. Когда он откинул ткань, закрывавшую вход, он застал столь поразительную картину, что разом забыл про свои поиски: посреди палатки стояла Интизар, и в полумраке блестел в её нежной маленькой руке острый кинжал; Виктор, поражённый, испуганный и ничего не понимающий, полулежал на полу; Нео застыла в углу, как изваяние, заломив пальцы.

— Что тут происходит? — тихо поинтересовался Франсуа, тоже замерев.

Интизар обернулась на него. Взгляд танцовщицы был гневным и диким, и только сейчас он заметил, что паранджи на ней не было. Лицо её было красивым даже в гневе, все линии — мягкие, аккуратные, нежные, будто нарисованные акварелью. Заметив Франсуа, она мгновенно смягчилась и опустила кинжал, улыбнувшись и обнажив ровные зубы.

— Этот человек оскорбил меня, — она указала на Виктора, который замотал головой, не в силах что-либо говорить.

— А что вы делаете в нашей палатке?..

— Аллах! — Интизар схватилась за голову и выскочила прочь, чуть не сбив его с ног.

Франсуа даже возмутился. Сегодня его будто нарочно игнорировали. Нео весь вечер бегала от него, кузен даже не пожелал ему доброго утра, разве что Грач вдруг разоткровенничался, да и то всего на несколько минут. Вот теперь Интизар, ничего не объясняя, убежала, оставив за собой полную неразбериху, поскольку Виктор долго не мог прийти в себя, чтобы объяснить случившееся, а Нео упрямо молчала, будто забыла все слова.

— Я читал, — наконец начал рассказ кузен, все ещё иногда передергивая плечами, — а тут влетела она... Видимо, не заметив меня, сняла паранджу. Я от удивления ничего не успел сказать, а она обернулась, заметила меня и бросилась на меня с кинжалом, черт знает откуда вытащенным. И ещё утверждает, что я её оскорбил. Франц, ей Богу, если бы вы не зашли, она бы пригвоздила меня этим кинжалом к земле...

Франсуа пообещал Виктору спросить, что это было. Нео была найдена, можно было не переживать, что девушка потерялась, и он вышел из палатки. Интизар сидела на земле неподалёку, обхватив колени руками. Паранджу она уже успела надеть, и когда Франсуа подошёл, он вновь увидел лишь её необыкновенные чёрные глаза, блестевшие в темноте.

— Я должна извиниться за свой позор, — произнесла она виноватым полушёпотом. — Все палатки одинаковые, я перепутала свою и вашу и решила, что он специально ждал меня. Какая я глупая!

— Они в самом деле в чем-то похожи... Я могу проводить вас до вашей.

Интизар обворожительно улыбнулась ему взглядом и кивнула. Франсуа ни на секунду не поверил, что она перепутала палатки. Их палатка была поставлена по-особому, и спутать её с другими было нельзя. Это было сделано специально, чтобы Нео не терялась. Уж раз диковатая и далекая от цивилизации негритянка понимала, что их палатку можно вычислить по другим креплениям, то Интизар тем более знала. Капитан ещё во время танца заметил, что она посматривает на него, и наверняка танцовщица решила таким своеобразным образом открыть лицо перед ним, не нарушив запрета. Он бы просто зашёл и увидел её, она бы разыграла похожую комедию и все. Да вот только жертвой стал не он, а Виктор, и комедия чуть не обернулась трагедией.

У палатки Франсуа вдруг вспомнил, что Грач просил его передать ей гребень.

— Это так же и стилет, — пояснил он, отдавая его Интизар. — Показать, как им пользоваться?

Интизар умела и прекрасно знала, как обращаться с этим гребнем, ведь точно такой же украшал её причёску. Но она согласилась, наблюдая, как Франсуа осторожно открывает стилет, как складывает его обратно и возвращает на место застежку-цветок. Взгляд ее блестел в темноте, и кто знает, чем бы это кончилось, если бы объяснения не прервал невесть откуда взявшийся Грач.

— Мементо, завтра поедем к оазису, хочу и там посмотреть улики, — объявил он, даже не обратив внимание на возмущенную таким поведением Интизар. — Отправимся сразу после завтрака.

— Почему же вы не хотите взять Мирабель? — в голосе танцовщицы прозвучало недовольство.

— Потому что Мирабель не хочет со мной ехать, — отрезал генштабист сурово. — Вы, между прочим, нужны мне в городе, и как можно скорее.

Интизар обиженно вскинула голову и исчезла в палатке. Франсуа вздохнул, потерев лоб. Что-то подсказывало ему, что эта арабка принесёт им много хлопот.

На завтрак Интизар не явилась, обидевшись на Грача, но к её отсутствию отнеслись спокойно. Грач не чувствовал за собой вины, сидел с самым беспечным видом и пил кофе. Лишь Мирабель поинтересовался, куда делась танцовщица, но через некоторое время как будто забыл о ней, занявшись беседой с Виктором. Шерли до Интизар не было никакого дела, он с ней был почти не знаком. Один только Франсуа сидел, как в воду опущенный, и не притронулся ни к филяфили, ни к пресным белым лепешкам, ни к кофе. Ему сделалось жаль Интизар, хоть Грач был прав, и упрекнуть его в бестактности было нельзя.

Кроме того, Мирабель отчего-то взъелся на него: он то и дело бросал на него косые взгляды, в глубине которых светилась скрытая злость. За время, проведённое в Африке, Франсуа привык к этому странному генштабисту, он уже не пугался, когда видел его фиолетовые глаза и светлые ресницы, не вздрагивал, когда замечал его, глядящего поздним вечером на звезды сквозь подзорную трубу, и не удивлялся, когда Мирабель в обед прятался от солнца*. Но злобу по отношению к себе Франсуа заметил впервые — он всегда относился к капитану по-дружески. Даже Грач, и тот был сейчас образцом приветливости по сравнению с его коллегой.

— Жалеете, что ввязались во все это, Мементо? — вдруг обратился к нему Мирабель с ядовитой усмешкой, расценив его молчание за столом именно так.

— С чего вы взяли? Вовсе нет, я просто думаю, — Франсуа встряхнул головой, гоня мысли прочь.

— Многие жалеют через несколько месяцев, потом привыкают, — ответил ему генштабист. — Шерли — яркий тому пример.

— Есть такое, — Исаак застенчиво улыбнулся, помешивая ложечкой кофе. — До сих пор иногда жалею... Слишком много приходится хранить в тайне. Боюсь случайно проговориться... — затем, зардевшись словно юноша под тяжёлым взглядом Грача, признался смущенно: — Знаете, я один раз даже хотел сбежать от них в Бельгию...

Грач удивлённо уставился на него, а затем постучал пальцем по виску с таким видом, что от смеха удержаться было нельзя.

— Ну вот что бы вы там делали? — он остался серьезным, и только во взгляде мелькнули огоньки веселья. — Что бы вы там переводили?

— Разводил бы розы вместо переводов, — Шварцман пожал плечами. — Я их очень люблю. Хочу даже привезти отсюда каркаде. Вдруг приживется в моем садике...

— Боже мой! — Грач даже глаза закатил. — Какие, к черту, розы?! Ну на что они вам? Зимой жевать вместо табака? Уж лучше б овец или коз разводили, имели бы сыр и шерсть.

— Ну или так, — покорно согласился переводчик. — В общем, жил бы, как живут все обычные люди.

— Шерли, Шерли, вы сама наивность, — вздохнул Грач, едва заметно улыбнувшись краешками губ.

— Не даром у нас есть пословица: хороший генштабист — живой генштабист, — добавил Мирабель, посмеиваясь. — Так что не бегите в Бельгию, иначе через полгода посмотреть на ваше хозяйство загляну я...

Шерли вздохнул с грустной улыбкой и развёл руками. Грач сердито зыркнул на Мирабель, умудрившегося всего одной фразой разрушить ту непринужденную атмосферу, которую с таким трудом удалось установить.

— Если вы не будете завтракать, Мементо, собирайтесь, нам пора выезжать, — бросил он Франсуа с несколько недовольным видом.

Выехали ещё до жары, но она настигла их в середине пути, вынудив перевести лошадей в шаг. Франсуа вслух недоумевал, отчего они не взяли верблюдов, которые были повыносливее любой, пускай даже самой хорошей лошади. Грач задумчиво молчал, совсем не слушал его, глядя то под копыта своей кобылы, то на раскачивающуюся сбоку седла изогнутую саблю в красных ножнах, и Франсуа через некоторое время махнул рукой, тоже замолчав. Зной не располагал к беседе.

Повезло, что ехать было недалеко, не то палящее солнце измотало бы их обоих. Пейзаж неожиданно поменялся с жарких песков на самые настоящие джунгли, и все остальные удивительные вещи, случившиеся с Франсуа, тут же померкли по сравнению с яркой изумрудно-зелёной листвой посреди пустыни.

— Сердце этого засушливого континента не желтое, — усмехнулся Грач, спрыгнув с лошади и распустив подпругу. — Если проехать ещё дальше, то снова станет виден Белый Нил. От нашего лагеря он ближе, его даже можно различить, если подняться на холм. Рабочие набирают свои фляжки на его мелководье... А здесь протекают грунтовые воды. Видите, как изменилась почва?

— Признаюсь, под ноги не смотрел.

— А если бы смотрели, то ещё за шесть километров заметили, что мы подъезжаем к плодородным местам. Бросайте лошадей, они отсюда не уйдут: видите, вон там ручей. Нам надо в глубь.

Пока Франсуа рассёдлывал свою лошадь и искал место для седла, Грач набрал воды во фляги и вынул саблю из ножен. Сначала было непонятно, зачем она ему, но вскоре деревья стали плотнее, джунгли обступили их со всех сторон, и воцарился полумрак с прохладой. Лианы с яркими красивыми цветами и колючие заросли мешали идти, Грач то и дело взмахивал саблей, и тонкое лезвие легко очищало путь.

— Может, лианы можно отодвигать руками? — Франсуа было жаль всей этой красоты, которую генштабист столь безжалостно срезал.

— Останутся ожоги, — Грач остриём указал на липкий беловатый сок, покрывавший лианы. — Чем красивее и ярче тварь, тем она ядовитей. Это касается растений, ящериц, лягушек, всякой прочей живности, водящейся в этих дебрях, а также людей.

Франсуа ничего не ответил на это замечание. Грач тоже не стал продолжать тему, сосредоточенно срубая мешающие проходу заросли. Молчание затянулось, но никто не хотел его прервать. «Как вы чертовски правы, — подавленно размышлял капитан, более не оглядываясь по сторонам. — Как часто все именно так: чем красивее и совершеннее человек снаружи, тем хуже его душа... И как вы все же ошибаетесь, отправляя всех под одну гребенку!.. Идеал в нашем несовершенстве, и у каждого есть порок...». Грач вдруг резко остановился, Франсуа налетел на него, не успев затормозить, и мысль оборвалась. Сначала он решил, что они пришли, но затем взглянул на генштабиста и понял, что ошибся, — лицо Грача было растерянно-смущенным, недоумевающим и слегка испуганным, что было ему совершенно не свойственно. Он словно совершил досадный промах и пытался понять, где же ошибся.

— Что случилось?

Грач помедлил с ответом. В его глазах явственно отразилась борьба честолюбия и желания сказать правду.

— Кажется, Франсуа, я пропустил нужный поворот, — тихо признался он с волнением в голосе.

— Нужно вернуться назад по тому же пути. К счастью, его видно, — Франсуа рукой указал за спину.

Но он ошибся: через несколько метров джунгли снова приняли свой первоначальный вид и словно издевались над ними. Край мерцающих теней, казавшийся вначале таким удивительным и прекрасным, стал суровым и жестоким, и ощущение полнейшей безнадежности положения усиливали сгущающиеся сумерки. Наконец Грач устало рухнул на какой-то камень, бросив прочь саблю, развязал нервным движением гутру, оставил ее висеть комком на плечах и голове и принялся массировать виски. Весь его вид говорил об усталости, головной боли и полнейшей растерянности, к которой перемешивался ужас осознания их положения.

— Черт бы побрал эту мою глупую идею! — со злостью и отчаянием прошипел он, впервые избегая смотреть на Франсуа.

— Вы о том, что мы поехали сюда? — Франсуа уселся напротив, поджав одну ногу к себе, а вторую вытянув.

— Я о том, что потащил вас сюда, Мементо... Лучше бы я ехал один, — генштабист сокрушенно покачал головой. — Обо мне бы никто скорбеть не стал...

— А Луиза?

Лицо Грача вспыхнуло острой мукой, и Франсуа тут же пожалел, что напомнил ему про неё. Генштабисту и так было плохо от осознания своей глупости, а он ударил по самому больному месту. То ли от усталости, то ли от отчаяния, а может оттого, что Франсуа не осуждал его, Грач не прятал сейчас свои эмоции, и было непривычно видеть всегда ледяное непроницаемое лицо подвижным. «Отчего вы стесняетесь своих чувств, Грач? — думал удивлённо Франсуа, не смея ничего сказать вслух. — Ведь это величайшая радость жизни — любить и быть любимым...».

Грач тем временем успокоился, подпер голову кулаком, поджал губы и разглядывал висящий перед ними цветок лианы. Холодная фарфоровая маска снова вернулась к нему, и он, пожалуй, даже стыдился своей минутной слабости.

— Нужно немного отдохнуть и продолжить поиски выхода, — произнес он наконец. — Если все время идти, куда-нибудь да выйдем. Надо определить стороны света, и тогда... Вы хотите что-то сказать, Мементо?

— Хотел вас утешить. Я почти так же потерялся в Альпах с целой ротой. К счастью, пурга улеглась, и мы кое-как нашли выход.

Грач едва слышно фыркнул, отмахнувшись от него. Франсуа, видя это, рассказал ещё и о том, как потерялся в лесу Фонтенбло вместе с племянницей, а заодно вспомнилось, как в Альпах его и Юнгханса чуть не застрелили собственные курсанты. Грач слушал его молча, лишь по его задумчивому взгляду было видно, что он не игнорирует его.

— Я столько вспоминаю, а вы совсем ничего, — наконец заметил ему Франсуа.

— Мои воспоминания, Мементо, в основном окрашены в желто-зеленый цвет горечи. Вы хотите услышать грустную исповедь? — генштабист с печалью покачал головой. — Не ворошите мою душу... Я не хочу беспорядочно вспоминать своё прошлое. Хотите что-то конкретное знать — спросите, пока сидим тут. Но оставляю за собой право не ответить, если вопрос будет слишком личным.

— Если вы так не хотите говорить о своём прошлом, я не буду о нем спрашивать, — Франсуа пожал плечами. — Но есть несколько вещей, которые я не понимаю...

— Ближе к делу, Мементо.

— Допустим, зачем вы устроили этот цирк с переодеванием Юнгханса в женское платье? Ни фигура, ни его голос на женский не похожи...

— Считайте это моей своеобразной шуткой и местью, — Грач ухмыльнулся, обнажив зубы. — С Фридрихом у меня личные счёты. О них вам знать необязательно, поскольку я никак не могу доказать все свои гипотезы. Я надеялся, что этот цирк, как вы верно подметили, поможет мне разгадать одну небольшую загадку, но все пошло не по тому сценарию... Основной причиной была Луиза. Иначе она бы не узнала вас.

— А то, что нас могли раскрыть?

— Ну раскрыли бы, трагедии бы не было, — генштабист махнул рукой. — Я это тоже учёл. Арестовали бы герцога на день раньше, просто с большим шумом.

— Когда вы пробрались ко мне в спальню, отчего вы зажгли свечу? Вы же понимали, что я от этого проснусь? — этот вопрос Франсуа волновал больше всего, потому что Грач не был похож на человека, поступающего необдуманно.

— Не только понимал, но и был уверен, — Грач согласно кивнул головой. — Я этого и хотел. Думаю, вы заметили, что я люблю театр. Я даже одно время был актером, пока не нагрешил и не попал за это в армию, где мне понравилось больше... Хотел проверить вашу выдержку. Вы меня порадовали и окончательно утвердили в мысли, что я не ошибся в выборе.

— Так вы или Даву решили приобщить меня к этому делу? — совсем запутался капитан.

— Изначально я, поскольку именно мне было поручено ваше дело, — Грач закинул ногу на ногу, разминая плечи. — Я заметил, что у вас почти безупречная биография и...

— Так трибунал это тоже ваше небольшое представление?!

— Нет, что вы, — Грач покачал головой. — Вовсе нет, изначально я принял вас за шпиона, поскольку, уж простите, не верю я в такие биографии сразу. Уж больно она была похожа на легенду. А затем принесся ваш кузен, устроил у нас переполох, и я понял, что совершаю страшную ошибку. Пришлось потратить все своё красноречие, чтобы переубедить Даву, которого я же и убедил в вашей виновности.

— У меня сложилось впечатление, что вы его вообще не боитесь, — растерянно обронил Франсуа.

— А чего его бояться? Он мне не начальство, а с Бертье в таких отвратительных отношениях, что ему не станут верить, если он решит на меня пожаловаться... Кроме того, я знал его еще лейтенантом, мы старые друзья. Даву помог мне деньгами для этой поездки, а я ему помогаю исправлять оплошности его самого, подчинённых, а иногда и ошибки императора...

— Почему сразу нельзя было плыть в Александрию? Думаю, капитан Сен-Жан согласился бы доставить меня туда, а у вас бы не было проблем...

— Мирабель был в Триполи. Считайте это моей ошибкой, я ведь тоже не механизм часов.

— Кстати о Мирабель...

— Что Мирабель?

— Что он делает в Генштабе? В смысле в Черном кабинете? С его внешностью...

— Да черт его знает, что он у нас делает, — оборвал несколько раздраженно Грач. — Понятия не имею, почему Бертье перевёл этого балбеса к нам. Ему бы под начальство Лепажа в жандармерию. Самое место. Вы правильно заметили, его внешность бросается в глаза, а кроме того, Мирабель не пропускает ни одной женской юбки. Думаете отчего он на вас с утра взъелся? А оттого, что вы, дорогой Мементо, привлекли Интизар. До этого все её внимание было его.

— Так вот в чем дело...

— Если выберемся отсюда, следите в оба, — предостерег генштабист. — Мирабель у нас устраняет провалившихся окончательно агентов, может и вас случайно... убрать.

— А в Африку его зачем отправили? — продолжал недоумевать Франсуа.

— Сам задаюсь этим вопросом... Ему лучше работать во Франции, где он не так бросается в глаза. Да ну его к черту, Франсуа, — Грач не хотел продолжать эту тему. — Никакой охоты говорить о нем у меня нет. Мне противно говорить о нем. Он не считает человеческую жизнь за ценность... Не люблю таких людей. Хотя, на самом деле, находясь на своём месте, наш Ангел Смерти полезен, не то мне самому приходилось бы пачкать руки, что я, как вы поняли, ненавижу. Здесь Мирабель не в своей тарелке, и даже знание арабского ему не очень помогает... Но не будем осуждать его. Нельзя забывать, что когда игра заканчивается, ферзь и пешка падают в одну коробку.

— Вопрос, пожалуй, глупый, — тут Франсуа даже смутился, — но все же... Я знаю вас по псевдониму, но я не генштабист. А как вы знаете друг друга?..

— Точно так же. Я знаю того же Мирабель только как Мирабель, а он меня только как Грача...

— Пару раз я слышал, что вы назвали его Жозефом, — заметил Франсуа.

— Нас слышали рабочие. Сами понимаете, что если я бы назвал его Мирабель, они бы удивились. Кстати, вам на будущее: при рабочих зовите меня Бенжамином, — генштабист расправил манжеты рубашки и окончательно снял гутру.

— Это тоже ваши псевдонимы? — Франсуа скорее утверждал, чем спрашивал.

— Конечно же, — согласился Грач. — Я не знаю, как зовут Мирабель, а он не знает, как зовут меня. Все в Чёрном кабинете зовут друг друга только по вымышленному имени. Епископ, Грач, Мирабель, Кузнец... Бесконечно можно продолжать.

— Однако Шерли не скрывает своё имя, а вы знаете моё...

— Исааку нет смысла его скрывать, он же переводчик. Это мы, агенты, прозвали его «Шерли» за глаза. Видели, какие у него длинные ресницы? Любая девушка обзавидуется, — Грач усмехнулся, накручивая платок на руку. Затем, предугадав следующий вопрос, добавил: — А вам я дал псевдоним, надеясь, что не поеду в Африку. Тогда бы вам пришлось писать мне отчёты, соответственно, как-то их подписывать. Но потом я вспомнил, какой человек вы, и какой человек Мирабель. Боюсь, уже через неделю мне бы пришло письмо от него, что вы трагично погибли при невыясненных обстоятельствах, как и многие другие... Пришлось нестись сюда, очертя голову. Зато теперь Мирабель весь свой яд тратит на меня, а мне это даже лестно. Ладно, Мементо, заканчивайте допрос, пора идти. Я не хочу ночевать тут, на камнях.

— Последний вопрос, после которого я оставлю вас в покое, — взмолился Франсуа. Грач лениво кивнул головой, капитан немного подумал, а затем озвучил: — Какие у вас все же отношения с Луизой?

— Да прекратите вы напоминать мне Луизу, не то вы точно останетесь в этом лесу ждать второго пришествия! — вдруг взорвался генштабист, резко вскочив. Через несколько минут он тихо произнес с грустью во взгляде: — Простите мне эту резкость. Но ради всех святых, оставьте эту тему, Мементо... — а затем, когда прошло ещё некоторое время, сознался: — Раз уж столько вам рассказал... Сложно сказать, что между нами. Я не могу сказать, что люблю ее. Это будет слишком громкими словами. Но и не могу сказать, что у меня нет к ней никаких чувств, поскольку это будет ложью...

— Значит, вы все же ее любите, — заключил Франсуа, и камень с его души свалился.

— Я начинаю понимать, отчего вы так сблизились с Нео, — не удержался от остроты генштабист. — Для вас, как и для нее, существует только абсолютное да и только абсолютное нет... И даже не смотрите на меня так, я ни за что не стану с Луизой говорить на эту тему. Я для нее — гибель. Представьте, что будет, если я провалю задание и буду устранён? Что сделают тогда с моей семьёй, будь бы она у меня? Ничего хорошего. Поверьте, я самому себе кажусь последним подлецом, когда она, поникшая и растерянная сидит и смотрит на меня с мольбой и надеждой, а мне нужно в очередной раз держаться холодно... Оттого я и злюсь на себя и на вопросы на такую тему. Еще раз простите мне мою резкость, но оставим тему.

— Я сам виноват, что вы на меня сорвались, — Франсуа улыбнулся ему мягкой сокрушенной улыбкой. — Вы просили меня не ворошить душу, а я вместо этого... О Господи!

— Что такое? — встрепенулся Грач, и тут же пропала эта задумчивая печаль.

— Вон! У вас за спиной!

Он обернулся и сам чуть не вскрикнул от неожиданности — на них из темноты смотрела, поблёскивая темно-красными рубиновыми глазами, огромная голова каменной змеи.

Примечание к части

* — при неполном альбинизме (как и при полном) кожа быстро обгорает;