Улыбка дьявола (джен)

Солнце стоит в зените и беспощадно поливает золотыми лучами желтые африканские пески. Горячий ветер колыхает мутную, беловатого цвета воду, поднимает порой с дюн раскаленные песчинки, и они пыльной завесой поднимаются высоко-высоко, загораживая обзор. На небе ни облачка, жара стоит жуткая.

Величественна и дика необузданная красота пустыни! Около реки еще есть тень, у воды растут пальмы, трава, где можно передохнуть после тяжелого дня. А чем дальше от реки, тем меньше и меньше растительности, а затем и вовсе оазис переходит в голые пески. И боже упаси путнику потерять из виду течение Бахр-эль-Абьяд(1), тогда он обречен...

Корабль резко качнуло. Неритянка вздрогнула и приоткрыла глаза. На грубой циновке, разостланной на ящиках с табаком, лежать было неудобно. Любое движение корабля приводило к тому, что она ударялась либо о борт, либо о низкий темный потолок.

С палубы доносились перекрикивания между матросами. Из главной каюты — тихие переговоры между рабочими. Она прикрыла глаза и свернулась калачиком, уткнувшись носом в черные колени.

Хотелось пить, но она и не думала даже высовывать нос из своего угла. Наученная горьким опытом, девушка терпеливо ждала, когда капитан занесет еду, когда он уйдет, когда стихнут наверху разговоры, и лишь тогда с опаской спускалась, хватала кусок хлеба, кусок вяленого мяса и снова пряталась на ящики. Перекусив, так же быстро хватала воду и жадно пила, стараясь ни одну каплю не уронить на шершавый пол. Ела столько, чтобы оставаться в живых, но никогда не доедала до конца. Кто знает этих странных людей с кожей цвета реки Бахр-эль-Абьяд? Вдруг они хотят лишь откормить ее, чтобы продать выгодно или съесть.

Сегодня капитан задерживался. Девушка покрепче обхватила колени. Тут, на корабле, было все-таки еще ничего. Раньше было хуже. На ее темной спине до сих пор оставались шрамы от кошки(2), которой ударял ее за неповиновение один из ее хозяев-арабов; на щеке виднелся пока еще порез — жена визиря ударила ее в ярости кинжалом, решив, что рабыня украла ветку винограда, на руках еще были следы тяжелых кандалов, в которых ее продавали на Невольничьем Берегу. Нет, положительно, на корабле было лучше. Тут ее не трогали.

Она заучила какие-то слова вроде «кай-кай» или «масса»(3), на морском жаргоне она могла изъясняться, но молчала, лишь запоминая, запоминая, запоминая... Капитан даже не знал ее имени. За время пребывания на корабле она не проронила ни слова. Она давно смирилась с тем, что той, другой жизни на берегу родной реки уже не будет. Будут страдания, постоянные смены однообразных мест и вечные игры судьбы.

А далеко во Франции Судьба играла с другим человеком...

Примечания к части:

(1) — Белый Нил;

(2) — плетка с девятью хвостами, в основном использовалась англичанами, но имелась и у арабов. Если, конечно, они умудрялись ее достать.

(3) — здесь и далее будет использоваться морской жаргон негров, на котором они, в основном, и изъяснялись. «Кай-кай» — есть,«масса» — искаженное от английского master, т.е. хозяин, господин.

Рассвет только зарождался. Небо на востоке начало зеленеть. Город еще спал, не тревожась о подкрадывающемся утре. Весенние задорные звезды еще висели над домами. На улицах медленно светлело, но Сена под мостами была еще аспидно-черная, будто бы кто-то плеснул в нее чернила.

Особняк где-то на углу крайней улицы города молчал. Только в библиотеке громко тикали часы. Их было слышно даже в коридоре. Где-то за окном свистела птица. Тихо покачивалась яблоня, благоухая распустившимися цветами. Сидящий в кресле светловолосый мужчина держал в руках книгу и отвлеченно смотрел куда-то сквозь нее.

На улице была весна, а на душе звенела январская стужа, заметая колючим горьким снегом сердце. Мужчина встал, положил книгу раскрытой на столик, отошел к окну и захлопнул его. Он пригладил волосы и прошелся по мягкому ковру, заглушавшему шаги. Давно уже так отвратительно и плохо, так муторно и противно ему не было, пожалуй, еще со времен начала революции.

— Доброе утро, Виктор, — окликнули его.

— Франсуа, у вас дурная привычка не стучаться, — тихо заметил Виктор вошедшему.

— Да полно вам, гремит апрель, а вы мрачны, как туча.

Виктор оглянулся на кузена. Франсуа в ответ странно весело улыбнулся. Он был без парика, в расстегнутом черном камзоле, белоснежные манжеты и шейный платок только подчеркивали бледность после болезни. В руках он держал срезанную им веточку жасмина.

— Отдадите Катти? — он протянул веточку Виктору. — Я обещал ей принести еще вчера, но под вечер снова разболелась голова... Нет, право, вы как на похоронах!..

Виктор поднес к носу ветку жасмина, которую Франсуа принес в дом и в ответ только вздохнул. Его жизнерадостность кузена поражала и иногда безумно раздражала. Особенно почему-то сегодня, когда ему самому хотелось приставить дуло пистолета к виску. Франсуа радовался всему, чему мог. Виктор же сейчас радоваться не хотел.

«Сказать сейчас?.. — думал он, наблюдая, как Франсуа разглядывает одну из картин на стенах. — Нет, нельзя...». Виктора разрывало на части. Он никогда не любил Франсуа, но хотел, безумно хотел предупредить его об опасности, ему грозящей. И не мог, потому что долг предписывал ему молчать. Молчать и не говорить, что в части Франсуа ждут с нетерпением, но не оттого, что скучают, а оттого, что обвиняют в измене.

Он знал — Франсуа ни в чем не виновен. Кузен был не из тех, кто ради сомнительных денег отдаст информацию. Кроме того, Франсуа был безмерно предан Франции, любил свою вторую Родину и служил ей с удовольствием. Нет, он не был способен на низость. Проблемой было то, что он оставался республиканцем и не скрывал этого. Гонения на них при Наполеоне начались после покушения на императора, в котором обвиняли бывших соратников Робеспьера, Демулена, Дантона и многих других. Вот, видимо, пришел и черед Франсуа. И без того он из-за своих убеждений завис в чине капитана...

Виктор не смог переубедить Мортье, что кузен не только не предавал Империю, но и не участвовал в покушении. Он не мог выдавить из себя слова: «Франц, ради Бога, не иди в часть, притворись, что вновь болен, скройся! Что угодно, только не туда!..». Не мог. Не поворачивался язык, хотя мысли рвались, просились и бились в голове.

— Ладно... — Франсуа вздохнул, переведя взгляд на него. — Я тогда пойду. Время уже позднее, я опаздываю. Удачного дня, Виктор!

Кузен ушел, прикрыв дверь. На улице послышалось цоканье кованых копыт по мостовой. Виктор вновь взял книгу и сел в кресло. Но читать снова не смог и опять отложил ее. Страшной мыслью ударило в голову, что если вину Франсуа он не опровергнет, это никто не сделает. А тогда... тогда капитана артиллерийской роты отдадут военному трибуналу, а там уж точно расстрел...

Жить с Франсуа Виктор не мог, он раздражал его своими выходками, порой граничившими с безумием, своими мыслями, видом, оптимизмом. Но жить без Франсуа Виктор тоже не мог. Он никогда бы не признался в этом, но он действительно начинал скучать, если не видел этого раздражающего его идиота.

Каждый раз, когда Франсуа отправляли куда-то с ротой, Виктор мысленно со злобой и отчаянием желал ему смерти. Но стоило вдруг ему узнать, что кузен ранен, что он лежит почти что на смертном одре, как вмиг все менялось. Виктор мог ночами сидеть и дежурить рядом, молясь горячо и искренне, что Франсуа останется живым. Так было, так есть и, видимо, так будет до тех пор, пока Фортуна не отвернется от капитана и не ударит его своим черным крылом ангел смерти.

Часы с натугой заскрипели и пробили семь утра. Франсуа уже полчаса как ушел. Виктор отложил книгу, прошелся вновь нервно по комнате и подошел к окну. Птицы сидели в цветах яблони и пересвистывались. "Совсем весна..." — отрешенно подумалось.

Он вернулся к столу. Там, рядом с открытой книгой, тоже лежали цветы. Виктор взял веточку в руки, покрутил немного, и отчего-то захотелось броситься на улицу, вслед за кузеном, крепко стиснуть его и зашептать сквозь выступавшие от благодарности и стыда слезы: «Прости, за все прости!».

Вдруг вспомнилась сцена там, еще в Париже, во время революции. Он на коленях перед Франсуа, а тот стоит перед ним с ружьем со спокойным непоколебимым лицом. Не выстрелил. Несмотря на приказ, он не выстрелил... Франсуа не предал...

Виктор со злобой швырнул книгу, схватил со стула сюртук и бросился скорее к Генштабу, кляня себя за малодушие и медлительность.

* * *

Слушание затянулось на несколько часов. Франсуа стоял бледный, спокойный, только изредка взгляд его загорался гневом. Он держал себя в руках и молчал, обводя взглядом аудиторию. В углу у двери, в тени от колонны, стоял его друг, Фридрих Юнгханс. Кавалерист не смотрел на него, он стоял, опустив подбородок на грудь. «Вы уже хороните меня, Фридрих?..», — подумал капитан, грустно вздохнув. От усталости и нервов вновь началась лихорадка, пальцы неприятно холодели, бил мелкий озноб. Голова кружилась. Он уже второй день ничего не ел, а о том, что арестованному нужно дать ужин, пьяница-ключник забыл.

Почти все свидетельствовало против него. Какие-то письма с похожим почерком на немецком, какие-то шифровки, якобы найденные у него... Франсуа знал, это все подкинуто, пока он болел. Кому и зачем это нужно — вот что было важнее...

Комната вдруг качнулась, и Франсуа, чтобы не упасть, пришлось приложить немало усилий. «Если останусь жив, снова слягу», — мрачно решил он.

— Итак, это, пожалуй, все. Вполне очевидно, что... — медленно начал было председатель, как в комнату влетел невысокий человек.

Темно-каштановые волосы с проседью разметались, он даже не снял треуголки. Стоявший за председателем маршал Мортье аж поперхнулся, настолько внезапно было его появление.

— Господа, не стыдно ли вам создавать такое плохо склепанное ложное обвинение?! — воскликнул он, продолжая бегать по комнате и размахивать руками.

— Казимир, ради всех святых, не носитесь, — тихо попросил какой-то генерал.

— Не собираюсь я сидеть в стороне молча, когда одного из лучших моих капитанов обвиняют в том, что он якобы изменил Франции, — голос говорившего принял язвительно-слащавый тон. — Вот уж большей дурости еще не слышал!

— Леблан, да боже мой!..

Леблан гневно сверкнул глазами, и генерал замолчал. Франсуа не удержался от едва заметной улыбки, тенью скользнувшей по его лицу. Леблан всегда помогал ему, постоянно что-то советовал и вечно пытался поднять в звании. Он был приятным человеком, хоть порой совершенно безрассудным. Только Леблан мог вот так влететь в комнату и смутить своей дерзостью даже маршалат, что говорить про генералов.

— Я попрошу дать мне слово, — наконец выдавил Леблан, так глядя на председателя, что тот смог только кивнуть с выпученными глазами.

Генерал держался уверенно и все обвинения в адрес капитана отметал с удивительной быстротой. Он легко отверг письма, указав на расставленные точки над «i» и на особенность письма. Франсуа всегда писал быстро и уверенно, оттого точки, а порой даже надстрочные знаки терялись. Здесь же почерк был аккуратный, с выведенной каждой завитушкой. За письмами были отвергнуты и шифровки.

— Франсуа, может, иногда и творит несусветную чушь, но уж он умный человек и явно не стал бы такое хранить в кабинете, — Леблан помахал бумагами. — Глупое и плохо склепанное обвинение!.. А кроме того, я могу спокойно назвать вам, господа, имя настоящего шпиона... Но впрочем, все здесь, в папке.

Председатель схватил папку и тут же начал изучать документы. Леблан, улучив возможность отойти, подошел к капитану и принес ему стул. Франсуа с благодарностью взглянул на генерала и одними лишь губами прошептал: «Спасибо».

— Вы — не тот человек, который способен на предательство, — Леблан серьезно посмотрел на него. — Мне ли не знать... После слушания отдохните... А еще лучше, куда-нибудь уезжайте. Я посмотрю вечером, куда можно вас направить и сообщу вам утром. Не думаю, что вас задержат тут на еще одну ночь, уж слишком весомые у меня доказательства.

Доказательства были действительно весомые. Переписка, словесный портрет, перехваченные когда-то давно и забытые приказы. Все это отмело жалкие улики против Франсуа. Уже через час капитана отпустили, правда, допросив на тему некого Карла Хайдриха. Франсуа о таком и не знал, потому толком информацию дать не мог.

— Откуда у вас это все, мой генерал?.. — тихо поинтересовался он, когда они с Лебланом шли по коридору. — Это ведь документы, которые так легко не достать...

— А, да это ж ваш кузен мне сегодня утром принес, — удивился Леблан. — Он разве не сказал вам?.. Влетел ко мне, как угорелый, так сбивчиво объяснял, что я не понял даже сразу ничего спросонья. Вы же знаете, Франсуа, я любитель поспать, и в девять утра у меня еще ночь.

Франсуа дальше не слушал. Виктор! Виктор принес документы, которые его оправдали! Значит, он заранее знал... И ради него поднял, наверняка, на уши пол Генштаба!.. Капитан поспешил откланяться, отказался от сопровождения и поспешил к дому кузена.

Виктор встретил его взволнованный и даже не скрывал этого. Оба замерли сначала в дверях.

— Виктор... Оправдали... — Франсуа улыбнулся ему и вдруг стиснул в объятьях благодарности.

Виктор, закусив губу, так же крепко обнял его. Что бы он там не говорил, а он без Франсуа все же не сможет...

— Пошли, с ног валишься, — он запустил Франсуа в коридор. — Ужин уже на столе.

Франсуа в ответ смог только улыбнуться устало. Но этого хватило, чтобы на душе улеглась пурга и воцарилось спокойствие. Они всегда были на вы, и лишь в особые моменты, когда случалось что-то действительно поразительное, переходили на ты. И это был тот самый особый случай.

В столовой было довольно темно. Виктор хотел было попросить зажечь еще свечей, но Франсуа махнул рукой.

— Мимо рта не пронесем, — тихо произнес он.

«Шато» в полумраке казалось черным. Франсуа признавал лишь это вино. Это Виктор знал прекрасно. Знал он и то, что Франсуа почти не пил, но сегодня, как решил сам Виктор, ему обязательно надо было выпить. Да им обоим...

— Леблан предлагает уехать мне куда-нибудь, — словно между делом заметил Франсуа, когда оба уже закончили ужин и сидели с бокалами напротив друг друга. — Я думаю принять его предложение.

— И надолго уезжаешь?.. — поинтересовался Виктор, разглядывая кузена.

— Черт его знает... Хочу отдохнуть от Франции... Не могу тут больше находиться... Леблан прав. Мне надо развеяться.

— А еще поспать, — заметил ему Виктор.

Франсуа только рассмеялся устало и помрачнел, чуть наклонив голову и не глядя на него. Виктор еще перед ужином распорядился приготовить гостевую спальню, зная, что домой Франсуа вряд ли сегодня отправится.

Он проводил кузена до спальни. На фоне белой подушки Франсуа был, казалось, еще бледнее. «Дурак», — мысленно выругал то ли себя, то ли его Виктор. А затем вслух уже добавил:

— Доброй ночи.

— Виктор!.. Постой... — окликнул его вдруг Франсуа. — Я... не задувай свечу, ради Бога.

— Детство решил вспомнить? — не удержался от усмешки Виктор, но, взглянув на Франсуа, тут же снял улыбку, присел рядом с ним и положил руку на лоб. — Неужто до сих пор боишься темноты?

Франсуа подавил нервный смешок и тяжело вздохнул. Он ничего не мог поделать с этим страхом. Капитан думал, он избавился от него, но сегодня вдруг он вернулся, словно и не исчезал. Это был страх даже скорее не темноты, а ночных кошмаров, так часто снившихся ему в детстве и после нервных потрясений.

Виктор все же задул свечу и вернулся назад.

— Я посижу с тобой, — вздохнул он. — Спи.

Франсуа на это только с благодарностью сжал ему руку, и Виктор вдруг отчетливо понял: он бы все отдал, чтобы стать с Франсуа друзьями, а не врагами.

Ночь выдалась для Франсуа тяжелой. Он вздрагивал, просыпался в холодном поту, чувствуя, как старый детский страх впускает ледяные когти ему в душу, и снова через несколько минут забывался тяжелым сном. Виктор все это время сидел рядом, и каждый раз клал руку кузену на лоб, когда тот просыпался. «То ли есть жар, то ли мне кажется...» — думал он, вглядываясь в тревожное лицо спящего.

Иногда Виктор выходил. За водой ли, мокрым полотенцем ли, а порой за кофе себе, поскольку он решил чуть ли не в первый раз исполнить свое обещание, — это было не важно. Франсуа тяжело переносил эти его уходы и с нетерпением ждал возвращения.

«Жалкий трус, — наконец выругал он себя, сжав зубы. — Боишься темноты, как пятилетний ребенок! Пора уже взрослеть... Но, Боже мой, отчего же кажется, будто бы я не один в комнате?.. Жуткое ощущение... Словно кто-то стоит за шторой... Нервы. Пора лечить нервы. Иначе скоро я начну видеть призраков!..».

Но вскоре Франсуа убедился, что он в комнате действительно не один. Сквозь дремоту он услышал тихие торопливые шаги, под ресницы пробился отблеск свечи. Послышался тихий шорох перелистываемых бумаг и снова шаги, уже в его сторону. Свет упал на лицо, кто-то пристально всматривался в его черты, словно запоминал.

«Неужто Виктор?..» — Франсуа раскрыл глаз и почувствовал, что волосы на затылке у него зашевелились, а сердце замерло в груди. Посреди комнаты стоял мужчина в черном плаще и цилиндре. Лицо скрывала причудливая венецианская маска, проходящая на птичий клюв. Он держал в одной руке огарок свечи, в другой папку с документами.

— Кто вы?.. — сдавленным шепотом спросил Франсуа.

Человек не ответил, поднес к губам палец в белоснежной перчатке, приказывая молчать, и дунул на свечу. Пламя, шипя, погасло, и комната погрузилась во тьму. Хлопнуло окно, впустив ночной холодный воздух. Незваный гость ушел.

Франсуа впервые в жизни испугался так сильно. Что это было — видение, ночной кошмар, реальность? Он не знал, и оттого было страшно. Если это лишь следствие расстроенных нервов, то все не так плохо. А если это реальность, если этот человек шпион?.. Тогда дело плохо. Что за папку он взял со стола Виктора? Зачем?!

— Франсуа?.. — Виктор, вернувшийся в комнату, напугался не меньше своего кузена. Маска испуга, которая застыла на лице Франсуа, могла устрашить кого угодно.

— Виктор, ради всех святых, посмотри: со стола не пропала красная папка?.. — выдавил Франсуа.

Виктор осмотрел стол и удивленно обернулся на кузена.

— Все на месте, — он присел на свое место. — Что такое?

— Ничего, — выдохнул Франсуа, закрыв глаз и поежившись. — Значит, дурной сон...

Утром Франсуа выглядел гораздо лучше, чем вечером. Ушли темные круги из-под глаз, на бледном лице появился румянец, — который, правда, Виктор сначала принял за лихорадочный, — вернулся блеск во взгляде. Франсуа отдохнул, к нему вернулись силы, и кузена он поприветствовал доброй искренней улыбкой.

— Мне лучше, — ответил он на немой вопрос в глазах. — Гораздо лучше.

— Зато ночью с тебя можно было писать портрет вроде того, что висит в гостиной у отца, где изображен Танатос(1), — Виктор покачал головой.

За завтраком растерянно молчали. Они редко когда вообще завтракали вместе, а если такое случалось, то они обычно обменивались язвительными комментариями друг о дружке. Язвить не хотелось, а о чем говорить не знал ни Франсуа, ни Виктор.

— Франсуа, разрешите нескромный вопрос? — поинтересовался наконец Виктор и, когда кузен кивнул, неуверенно поинтересовался: — Вы зажигали свечу ночью?.. Когда вы как раз спросили меня про папку...

— Нет, — Франсуа покачал головой, помешивая ложечкой крепкий кофе.

— Странно, когда я зашел, пахло горелым... Франсуа?!

Франсуа уронил чашку, залив белоснежную скатерть, и сам сделался белее своей рубашки.

— И в комнате было холодно?.. — едва слышным шепотом выдавил он, глядя на Виктора с таким выражением, что тот невольно усомнился в его рассудке.

— Да. Я думал, вы открывали окно... Я слышал, как оно хлопнуло. Франсуа, да что такое?!

— Виктор, мне приснился крайне странный сон... который стал реальностью. Послушайте, это прозвучит абсурдно, сумасшедше, но вчера ночью я видел в комнате незнакомца, который держал в руках красную папку со стола...

Виктор, сведя светлые брови к переносице, слушал его и не перебивал. В глазах его невозможно было прочитать, что он думал, и Франсуа уж было решил, что зря вообще рассказал об этом происшествии кузену, как тот вдруг произнес:

— Сон это был или нет, но папка выбрана удачно... Франсуа, это ж ваше личное дело. Не то, что лежит у вас на столе в части, а то, что хранится в Генштабе... Это полное личное дело со всеми записями вроде: «выехал в Пруссию такого-то числа» и «имеет знакомство с королевской семьей Австрии». Понимаете?

Франсуа прицокнул языком. Про то, что личные дела генералов в Генштабе есть, он знал. Но вот что там делает его, обычного капитана, дело, он решительно не мог представить.

— Вас давно держат на мушке, — пояснил Виктор. — Не просто ж так вас обвинили в шпионаже... Это все те письма, которые вы отвозили в Пруссию по просьбе Леблана, да «Голубой Макс»(2) и, наконец, происхождение...

— Могли об этом раньше сказать? — наконец холодно поинтересовался Франсуа через несколько минут. — Виктор, я бы хоть...

— Франц, прости... — тихо перервал его Виктор. — Я должен был сказать... Но не смог.

Франсуа махнул устало рукой. Злость куда-то улетучилась. Виктор так редко извинялся, а еще реже признавал свою вину. Но прежде чем Франсуа успел ему что-либо сказать, в столовую вбежала перепуганная служанка, а следом вошел мужчина в черном фраке.

— Месье, я говорю этому господину, что вы завтракаете, а он мне: «Я к другому Тео, который артиллерист», — затараторила девушка. — Я ему говорю, что и этот месье Тео завтракает, а он просто идет напролом...

— Тихо, — Виктор наморщился. Шумная служанка действовала на нервы. — Что вам нужно, месье?

— Капитана Франсуа-Мерсан Тео в штатском платье я попрошу проследовать за мной в Черный кабинет(3).

Франсуа тяжело вздохнул. Видимо, нашли еще что-то, если в штатском платье вызывают в Генеральный штаб, да еще и в Черный кабинет. И, видимо, не видать ему отдыха и спокойной жизни, если ни жизни вообще. Обычно после таких вызовов не возвращались.

Ехали быстро и явно не в Париж. В карете были задёрнуты шторы, и Франсуа не мог примерно представить, когда же он окажется в руках офицеров разведки и что с ним будут делать. Оставалось только сосредотачиваться и призывать все свое красноречие, надеясь, что выкрутиться получится и в этот раз.

Карета остановилась, подпрыгнув на булыжной мостовой. «Вот и приехали...» — вздохнул мысленно Франсуа и толкнул дверцу. После полумрака экипажа он оказался в полумраке запутанных коридоров. Пахло свежим кофе и бумагой. Человек, привезший его сюда, провел капитана в кабинет в самом конце коридора.

— Вот и вы, — знакомый голос заставил Франсуа вздрогнуть.

В кабинете около окна стоял маршал Даву. Он был маршалом лишь год, но успел зарекомендовать себя как человека решительного, но осторожного и вдумчивого. С подчиненными он был строг и даже жесток. Франсуа нервно передернул плечами, встретившись с его холодным взглядом, но взор не отвел. Даву чуть улыбнулся краешками рта, оставшись довольным этой смелостью.

— Присаживайтесь. Разговор у нас будет долгий... Не хотите кофе? Не бойтесь, яду или алмазной пыли я вам не подсыплю.

Франсуа сел, оглядываясь. Радовало, что маршал пообещал его не убивать с помощью кофе. Но как знать, он не обещал, что не будет его убивать в целом. Уж тем более на столе в рассеянном свете блестел холодным блеском пистолет.

— Пока кофе делается, — Даву присел напротив него, прожигая его взглядом, — ответьте мне на несколько вопросов... С делами разведки вы, пожалуй, не связывались?

— Напротив, — возразил Франсуа, — имел честь перевозить кое-какие документы.

— Хорошо, что не стали скрывать этот факт, — маршал рассмеялся. — Поскольку в этих стенах ваши переезды туда-сюда не тайна. Вчера вас, пожалуй, заставили понервничать. Приношу свои извинения, погорячились. Но ваш кузен навел тут полнейший беспорядок. Влетел в архивы, развалил целый шкаф...

— К чему вы клоните?

— А к тому, что ваша выдержка меня приятно поразила, — Даву подался вперед, облокотившись на стол. — А ваша аккуратность и вдумчивость с работой Виктора не сравнится. Сразу к делу? Хорошо. Не хотите ли переквалифицироваться в разведчики?

— Я? — Франсуа изогнул бровь. — Разрешите и мне несколько вопросов? Почему я? Меня почти нигде не знают, а уж вы, простите, и подавно.

— Не знаю? — маршал расхохотался, запрокинув голову назад. — Зря вы так... За вас говорят ваши поступки и ваше личное дело... — он взял листы со стола и прочитал, чеканя каждое слово: — Франсуа-Мерсан Тео. Родился в Потсдаме. Мать — Анна-Мерсан Тео, в девичестве Рихтер. Отец — Александр (фон) Тео... Так, это неважно... Блестяще владеет шпагой, недурно стреляет. Отсутствует правый глаз, видимого шрама нет. Обычного роста, движения резкие. Одинаково хорошо держится в мундире и во фраке... Свободно говорит на французском и немецком, на английском чуть хуже... В общении находчив, разговор не продумывает, импровизирует. Отличается смелостью. С его помощью был выслежен агент Австрии фон Бетц. Показал себя умелым командиром в 1799... Пожалуй, хватит?

Франсуа сидел ни жив, ни мертв. Знали все, что можно и даже то, что нельзя. Даву, довольный произведенным эффектом, сидел, разглядывая его и постукивая пальцами по столешнице.

— Второй вопрос... Что вы делаете в разведке?.. — вдруг ошеломил его капитан.

— А вы мне нравитесь, — Даву улыбнулся. — Задаете верные вопросы. В разведке я ничего не делаю, это не моя стезя. Пусть в бумагах копается Бертье. Но именно я надоумил Черный кабинет обратить на вас внимание. Кроме того, вы можете лично мне помочь в одном деле... Дипломатия, уж коли в нее ввязались, требует марать руки, и у меня возникла небольшая проблема с письмом, отправленным по ошибке не туда.

Франсуа едва удержался от ответа, что он-то в дипломатию еще не ввязывался и вообще не хочет даже пытаться. Но промолчал.

— После выполнения этого дела, я отправлю вас в Африку, — продолжал маршал, — там для вас тоже работа найдется... Побудете некоторое время не артиллеристом. А затем, если заходите, вернетесь в свою колею, клянусь вам. Зато вы отвлечете внимание от вашего нашумевшего дела и поможете Франции. Соглашайтесь, Франсуа. Только учитывайте: вы потом просто так от разведки не отделаетесь, и вас то и дело будут сюда дергать.

— Согласен, — Франсуа кивнул головой.

В самом деле, почему бы и не попробовать?.. Можно будет на некоторое время избавиться от неприятного осадка на душе... Даву прав, его дело навело шуму во всем Фонтенбло, нужно было отвлечь свет от своей фигуры...

В кабинет зашел мужчина лет тридцати с гладко причесанными волосами. Он был одет в темно-синий сюртук, сверху был накинут плащ. Он прошел мимо и, не обратив внимание на Франсуа, по-хозяйски присел на подоконник. Франсуа взглянул на него и в горле пересохло. Он узнал ночного гостя.

— Кто этот человек? — тихо поинтересовался он у Даву.

— Этот? — маршал небрежным кивком головы указал на мужчину. — Это Грач. Одна из местных пташек. Разведка.

Грач усмехнулся, глядя на Франсуа. Он действительно напоминал своим видом птицу, а темная одежда усиливала это сходство.

— Простите его ночное вторжение, — продолжал Даву. — Это он по моему приказу. Нужно было убедиться, что вы действительно невиновны... К счастью, на документах стола печать, и вы можете быть спокойны. Грач, посвятите месье Тео в предстоящую диверсию.

Франсуа грустно вздохнул. «Я не умру своей смертью...» — решил он, подперев голову кулаком и приготовившись слушать.

Примечания к части:

(1) — греческий Бог Смерти;

(2) — прусский орден "Pour la mеrite ", то есть "За заслуги";

(3) — что-то вроде нашей Тайной канцелярии, учрежден еще при Ришелье;

Грач, поудобнее расположившись на подоконнике, оглядел еще раз Франсуа и говорить не торопился. Офицер, казалось, не боялся присутствия маршала, Даву ни капли не смущал его. Он рассмотрел капитана и кивнул своим мыслям. Франсуа в свою очередь тоже внимательно рассмотрел его.

Грач своим складом фигуры действительно напоминал птицу, в честь которой взял себе такой псевдоним. Худой, с несколько узкими плечами и длинными пальцами, он был словно воплощением грача, и Франсуа не удивился бы, если бы он обращался в эту птицу в полнолуние. К счастью, оборотнем Грач не был. Черные волосы он гладко зачесывал назад на манер итальянцев, но бледная кожа выдавала его, как уроженца Бретани или Нормандии. В том, что он был французом, нельзя было и сомневаться. Вся его внешность говорила, даже кричала об этом. Лицо у него было словно отчеканенное, нарисованное одними закругленными линиями. Правильные, чуть ли не циркулем очерченные скулы оканчивались острой, как бритва и ровной нижней челюстью. Светло-серые глаза смотрели из-под черных бровей с усмешкой и превосходством. Он знал себе цену и не скрывал этого.

Говорил Грач почти не открывая рта, не выходя из своего фарфорово-рисованного совершенства, отчего Франсуа вдруг вспомнил кукол, которыми играли его кузины в детстве. Офицер почувствовал пристальное внимание капитана и улыбнулся, обнажив белые зубы. Через секунду он опять был в своем фарфоре, а Франсуа — в холодном поту. Улыбка Грача напомнила ему акулью пасть. Судя по взгляду Грача, он остался доволен произведенным эффектом.

— Может, уже скажете что-нибудь? — недовольно поинтересовался Франсуа, уязвленный этой выходкой со стороны генштабиста.

— Одну минуту, — возразил Грач. — Сейчас еще должен подойти один человек... А вы пока попейте кофе, черт знает, когда вы его в следующий раз попробуете.

— Я думал, что дело касается только меня.

— Эти ваши мысли — бурлеск чистой воды, — Грач снова чуть улыбнулся, но уже не показывая зубов. — Это дело касается всей Франции.

Франсуа не ответил на этот выпад. «Если он будет постоянно меня задевать, мы не сработаемся», — мрачно решил капитан. Грач показался ему рутинером, которых он терпеть не мог. Сам Франсуа редко следовал предписаниям, хоть и знал наизусть устав. Он руководствовался чувствами и мыслями, а не пустыми строками из свода правил. Тех, кто слепо подчинялся начальству, не размышляя, Франсуа презирал и, если мог, пытался исправить.

Дверь в кабинет отворилась и внутрь вошел невысокий человек в мундире кавалерийского капитана. Увидев Франсуа, он выплеснул руками.

— Как?! И вы тут?!

— Юнгханс?! — Франсуа даже привстал, не веря своим глазам. — Да неужто и вы, Фридрих?..

Грач тихо рассмеялся, хлопнув в ладоши, совсем как ребенок.

— Sie wissen, was es von uns erforderlich ist? — Фридрих невольно перешел на немецкий. — Franz, sie wollen, dass wir...(1)

— Ich werde Sie bitten, auf franz?sisch zu sagen, Herr Dawu versteht Sie nicht, (2) — перебил его Грач. Франсуа машинально отметил, что немецкий у него был почти чистым, только картавая «р» портила впечатление.

Юнгханс смутился и замолчал. Грач указал ему на стул, и Фридрих послушно сел. Франсуа едва удержался от усмешки. Юнгханс часто перечил генералам, а тут так беспрекословно подчинился... Нет, Грач поразительный и интересный человек...

— Итак, начнем, пожалуй, с письма? — генштабист взглянул на Даву. Маршал кивнул. — Остальное расскажу по выполнению. Может, вам после этого и не захочется продолжать нам помогать... Письмо, о котором я говорю, находится в доме прусского военного атташе. Не подумайте, что вы пойдете против Родины, нет. Просто сам атташе нечист на руку и, видимо, является не только герцогом в прямом смысле, но и в переносном.(3)Тут вам, Франсуа, пригодятся ваши знания немецкого. Слушайте, наблюдайте и запоминайте. А самое главное — выясните, где письмо. Брать его совсем необязательно, если не сможете вытащить его незаметно, оставьте это мне.

— А Юнгханс?.. — Франсуа растерянно взглянул на Фридриха. Про него и речи не заходило пока.

— А я, мой дорогой Франсуа, буду вашей женой, — нервно рассмеялся в ответ кавалерист.

— Чего?! — Франсуа вскочил со стула.

Фридрих развел руками и указал на Грача. Он бы и сам был рад не переодеваться в женское платье.

— Помилуйте, он же совершенно не похож на женщину! — Франсуа поражено перевел взгляд на офицера. — Да и сабельный шрам на щеке куда прикажете деть?

— Под вуаль, — Грач усмехнулся.

Юнгханс обреченно вздохнул. Уже через полчаса, обсудив детали, его затянули в корсет и нарядили в нелепое платье светло-розового цвета. Франсуа, увидев друга в этом костюме, беззвучно сполз на пол, сотрясаясь от хохота.

— Не дай боже меня увидят мои курсанты... — выдохнул Фридрих, взглянув на себя в зеркало. — Это же будет конец моей карьеры... Франсуа, имейте совесть! Прекратите корчиться на полу и помогите своей новоиспеченной жене зацепить эти чертовы локоны и вуаль!

Франсуа, утирая слезы, встал и помог прицепить бутафорские волосы. Лицо Фридрих закрыл вуалью, взглянул на себя в зеркало, махнул врученным ему зонтом и тяжело выдохнул. На женщину он все-таки стал похож.

— Вы проводите Франсуа до дверей, зайдете, покрутитесь там немного, помелькаете на заднем плане и уедете, якобы вас очень ждут еще в одном месте. На этом ваша миссия не заканчивается. Будете ждать его за поворотом в карете и разыграете ревнивую супругу.

Франсуа тем временем нарядился во врученный ему костюм и оглядел себя.

— Ладно, хоть не женщина, — произнес он и тут же получил зонтиком по голове.

— Еще один намек, и я вас на дуэль вызову! — зло выдохнул Фридрих.

Франсуа в ответ по-дурацки рассмеялся.

Вечером они выехали к дому прусского атташе. Юнгханс в женском обличье постукивал по полу кареты зонтиком и мрачно молчал. Франсуа с усмешкой наблюдал за ним.

— Будете такой букой, моя дорогая, распугаете всех гостей, — он легонько толкнул Фридриха в плечо.

— Будете таким остряком, проживете очень короткую жизнь, — в тон ответил ему Юнгханс. — И боже упаси вас с кем-то заигрывать, я очень ревнива...

Грач, сидящий на козлах, тихо посмеивался и щелкал кнутом, подгоняя лошадей. В успехе он был уверен.

В доме герцога было шумно и много народу. Франсуа даже растерялся вначале. К счастью, он быстро сориентировался, представился графом де Фружине и проявил осведомленность в вопросах, волновавших хозяина дома.

— Не хотите ли вместе с вашей очаровательной женой составить мне компанию? — герцог указал на еще не накрытый стол. — Приятно, знаете ли, встретить кого-то смыслящего.

— Думаю, я с удовольствием составлю вам компанию, а моей жене нужно еще успеть к обеду у одной знакомой, — вздохнул наигранно Франсуа.

— Милый мой, не задерживайтесь надолго! — тихонько произнес Фридрих. Учитывая, что голос его совсем не был похож на женский, это было разумное решение.

Франсуа еле удержался от дурацкой усмешки и согласился сидеть рядом с герцогом на обеде. За этим обедом он узнал довольно много, прислушиваясь к переговорам между герцогом и каким-то мужчиной за столом. Но где письмо, он так и не услышал, говорившие были осторожны и прямыми фразами не бросались. Франсуа уж было отчаялся, но тут его плеча коснулась чья-то рука.

— Сударь, я покажу вам кое-что, — послышался женский шепот.

Франсуа обернулся. Перед ним была очень миловидная девушка, бывшая то ли племянницей хозяина дома, то ли дальней родственницей. Она поманила его веером за собой.

— Сейчас, когда зазвучит вальс, пригласите меня. А я вас проведу потом в кабинет и покажу, где то, что вы ищете...

Грянул вальс, и Франсуа, галантно поклонившись, протянул ей руку. Она, в совершенстве сыграв смущение, приняла приглашение, и они заскользили по гладкому паркету, смешавшись с остальными танцующими парами.

— Письмо в бюро, — шепнула девушка, когда они приблизились к дверям. — Сейчас музыка переменится, и можно будет незаметно выскользнуть...

— Как вас зовут?

— Луиза...

— Так вот, мадмуазель Луиза, отчего вы мне помогаете? — изумился Франсуа.

— Из-за вашего друга, — горько произнесла девушка. — Из-за Грача.

— Вы влюблены в него?

Она не ответила, но по ее вздоху Франсуа понял, что прав, и замолчал. Вальс сменился какой-то другой мелодией, которую капитан не расслышал хорошенько. Луиза увлекла его в коридор. Девушка быстро провела его в кабинет и указала на бюро.

— Верхний ящик, сударь, — шепнула она. — Но ключи только у дяди.

— Этим займется Грач, — улыбнулся Франсуа. — А теперь пойдёмте назад, пока нас не потеряли.

Весь обед Луиза не отходила от него, порой давая ему верные советы. Девушка верно рассудила, что капитан впервые на званом приеме и мало что понимает. Она помогала ему, чем могла, и даже смутила Франсуа своим вниманием.

— Не забывайте, что я женат...

— На ком? — девушка тихо рассмеялась. — Уж простите, но этим маскарадом вы обманули всех, кроме меня... Благо ваша «жена» не направилась в женский круг, а дамы не обратили на нее внимания.

Франсуа вздохнул. Луиза, услышав его вздох, рассмеялась, прикрывшись веером, и утешила его словами, что при желании графиня де Фружине могла сойти за старушку. Франсуа от этих слов не удержался и расхохотался.

— Я эти ваши слова ей обязательно передам!

Миссия была выполнена, и можно было возвращаться. Герцог был немало огорчен отъездом Франсуа, он даже пошел провожать его до дверей. Луиза пошла с ним, видимо, в надежде увидеть Грача.

— Спасибо вам, — шепнул Франсуа, искренне целуя ее руку. — Если бы не вы, я бы ушел с пустыми руками.

Луиза ответила рассеянным кивком и, почувствовав взгляд дяди, поспешила удалиться. Герцог, попрощавшись, сам закрыл дверь. Франсуа со вздохом спустился по ступеням вниз и встретился там с Юнгхансом. Точнее, Фридрих налетел на него, как разъяренная фурия, и принялся довольно ощутимо колотить его зонтиком, крича при этом, что он изменник и лгун, и что он, то есть она, не простит ему такой подлой измены. Франсуа ошалело уворачивался от зонта и пытался оправдываться.

— Садись уже в карету, подлец! — Фридрих толкнул его зонтиком к дверце. — И чтобы глаза мои тебя не видели дома!..

Франсуа в карете нервно расхохотался, прижавшись лбом к холодной стенке.

— Вы переусердствовали, Юнгханс. Вы не только набили мне синяков, но даже погнули зонт! — заметил он другу. — Перепугали меня до смерти.

— Уж если ревновать, то сильно, — фыркнул в ответ Фридрих. — Нашли письмо?

— Нашел, но не достал. Оно в бюро, а отмычек у меня нет.

— Значит, эпопея продолжается, — заключил Юнгханс, зевнув.

— А мне сказали, что вы, жена моя, для меня стары....

Ответом послужил очередной удар зонтом.

(1) — (нем.) Вы знаете, что они хотят от нас? Франц, они хотят..

(2) — (нем.) Я попрошу Вас говорить по-французски, господин Даву не понимает вас.

(3) — «герцог» это жаргонное название двойных агентов.

Карета остановилась, и Грач, спрыгнув с козел, открыл дверь. На улице стемнело, старый седой фонарщик уже ходил и зажигал фонари, а уличные музыканты собирали свои инструменты и договаривались, кто платит сегодня в дешевом кабаке за суп. Фонтенбло погружался в дремоту.

— Итак, — Грач пропустил Франсуа и Фридриха перед собой в кабинет, — мы знаем, где письмо. Осталось его достать. Этим займусь уже я. Юнгханс, можете снимать свой маскарад, он вам больше не нужен.

Фридрих, проворчав себе под нос что-то маловразумительное, ушел переодеваться и умываться. Франсуа остался стоять, разглядывая Грача.

— Как я могу к вам обращаться? — наконец спросил он у генштабиста.

— Грач, — отозвался он, перебирая бумаги.

— Это ваша фамилия?

— Нет, мой псевдоним.

— А кроме этого? — Франсуа нахмурился. У него язык не поворачивался обращаться к человеку таким неопределенным «Грач».

Грач поднял на него серьезный взгляд холодных колючих глаз, и Франсуа показалось на секунду, что в их глубине скользнула и пропала грусть.

— У разведчика нет имени, — сухо произнес офицер.

Франсуа больше ничего не спрашивал, а Грач не начинал разговор сам, продолжая перебирать документы. В таком мрачном молчании прошло пять минут. Вернулся Юнгханс, явно довольный тем, что вернулся в свой любимый мундир, который ему шел куда больше, нежели женское платье.

Грач кивком головы указал на стулья, дождался, пока Франсуа и Фридрих сядут, устроился напротив и, положив локти на стол, скрестив пальцы и поднеся их к губам, медленно начал:

— Маршал Даву дал мне задание... Вы, месье Тео, уже дали свое согласие на поездку, что насчет вас, Юнгханс? Прошу дать ответ мне сейчас, и если вы ехать не хотите, я не стану посвящать вас во все тонкости.

Фридрих такого вопроса явно не ожидал и растерялся. Грач своим пронзительным недружелюбным взглядом только еще больше смутил его. Кавалерист напряженно размышлял, разглядывая носки своих сапог.

— Я не думаю, что поеду, — произнес он наконец. — От меня мало толку в таких делах.

Грач удовлетворенно кивнул головой. Он явно не хотел, чтобы Фридрих сопровождал их.

— Тогда я попрошу вас покинуть кабинет. Если хотите дождаться вашего друга, то сделайте это на улице.

Юнгханс кивнул и вышел, прикрыв дверь. Грач проводил его внимательным взглядом, и Франсуа это совершенно не понравилось. Почему генштабист был так настроен против Фридриха, он не понял. Конечно, Юнгханс обладал взрывным характером, был порой несдержан, но это не повод так относиться к нему. В сущности, кавалерист был хорошим человеком, которого потрепала жизнь.

— Продолжим с вами, — голос Грача выдернул Франсуа из размышлений. — Даву сказал вам, что хочет отправить вас в Африку. Вы дали свое согласие... Еще не передумали?

— Еще нет, — невольно в тон ответил Франсуа.

— Что ж, теперь передумать вы не имеете права, — в голосе Грача прозвучала то ли скрытая угроза, то ли предупреждение. — Завтра вас вызовут к генералу Леблану, не пугайтесь. Это пришел приказ о вашем отправлении. Через три дня в порт Гавра ненадолго зайдет небольшой корабль «Святая Анна». Он идет к берегам Невольничьего Берега. Там вас встретят.

— Но зачем я нужен в Африке?

— Об этом впереди, — Грач нахмурился. Он не любил, когда его перебивали. — Для начала выслушайте инструкции. Вас встретят и проводят до нашей части. Там вы сможете денек отдохнуть. Затем приступите к заданию. От вас требуется помощь другому нашему... агенту Мирабель.

— Это женщина?! — Франсуа даже возмутился. Если Генштаб вербует женщин, то...

— Вовсе нет, и упаси вас Бог сказать такое при нем, — Грач усмехнулся, в глазах его зажглось веселье. — Иначе он из вас вермишель сделает. Или фарш, если вариант вермишели вас не устроит. Вам нужно помочь ему вычислить шпиона.

Франсуа тяжело вздохнул. И там шпионы. «Я похож на сыщика? — подумал он недовольно. — Очень маловероятно, что похож. Один раз выследил какого-то австрийца, да и то случайно, так что ж теперь, каждого шпиона на меня вешать?».

— А заодно выполните его поручения, ему не хватает рабочих рук. Одного нашего агента поймали на границе, а еще нескольких нашли мертвыми, — продолжал Грач. — Кто их убил — неизвестно. Неизвестно так же, хотели ли убить именно их, поскольку найдены были еще двое рабочих, погибших тоже при невыясненных обстоятельствах.

— Чем убили? — скорее из вежливости, нежели из интереса спросил Франсуа.

Грач усмехнулся, подался вперед и, внимательно глядя на него, произнес:

— В том-то и дело, что непонятно чем. Никаких внешних или внутренних повреждений. Никаких царапин, пятен, игл и других признаков участия в убийстве местных аборигенов. Ни-че-го.

Франсуа невольно передернул плечами. Такой расклад дела ему не понравился, но отступать уже было некуда. «Развеетесь, — передразнил он мысленно Даву. — Отдохнете!.. Конечно!.. В гробу-то точно отдохну!..».

Грач выдал ему какие-то бумаги и отпустил, попрощавшись. Франсуа уловил в его голосе теплоту, которую не заметил в обращении к тому же Фридриху. Грач отчего-то ему симпатизировал, а Фридриха чуть ли не ненавидел.

Юнгханс ждал Франсуа у дверей, держа под уздцы свою верную беленькую Джое. Выглядел кавалерист пришибленно, устало и грустно. Всю дорогу он молчал, глядя на мостовую, почти не держал повод и лошадь его шла, качая головой в такт шагам. Франсуа несколько раз что-то спросил, на что Юнгханс отвечал рассеянной улыбкой и парой-тройкой слов, порой совсем невпопад.

— Франц, мне нужно кое-что вам сказать, — произнес он, когда они доехали до дома Виктора, и пришла пора прощаться.

— Что именно? — Франсуа спрыгнул на землю и хлопнул Дьявола по морде за то, что жеребец потянулся к карману сюртука.

— Одну важную вещь... Я был на вашем процессе, — голос Фридриха дрогнул.

Франсуа удивленно поднял брови. Что в этом было важного, он не уловил. Фридриха он, конечно же, заметил, и слова Юнгханса его не удивили.

— Франц, вы не понимаете, — догадался Фридрих, увидев недоумение друга. — Господи, да как вам сказать?!..

— Как есть, — пожал плечами Франсуа.

— Если я скажу прямо, вы меня возненавидите, — едва слышно ответил ему Юнгханс. — Дело в том, что во всем этом...

Из дома выбежала светловолосая девочка в синем платье. Она со смехом бросилась к Франсуа, и он подхватил ее на руки, тоже рассмеявшись.

— Дядя, мы вас давно ждем, — девочка обняла его за шею. — Отец уже собрался сам ехать на службу за вами.

— Катти, иди и скажи, что я скоро приду, — Франсуа улыбнулся.

— Да ну вас обоих, идите вместе, — махнул рукой Юнгханс, разворачивая Джое.

— Так вы ж хотели мне что-то сказать!..

Но Фридрих уже ехал на легкой рыси вниз по улице. Франсуа проводил его задумчивым взглядом, и почему-то ему показалось, что Юнгханс мучился от угрызений совести за только ему известное событие. Догонять друга было бессмысленно, и Франсуа, оставив Дьявола слуге, вошел в дом. С Юнгхансом он решил поговорить утром.

Виктор, увидев Франсуа, облегченно выдохнул. Но когда он услышал, во что кузен ввязался, он схватился за голову и выругал его, как ребенка.

— Ну вот во что вы опять влезли! — Виктор постучал по столу. — Делать вам больше нечего, как шею себе ломать! Решили, что если вас несправедливо обвинили в шпионаже, то надо сделать это обвинение справедливым?

— Так со стороны Франции же буду шпионом, а не Пруссии.

— Прости господи, вы думаете, это их остановит?! — кого «их», Виктор не уточнил. — Не лезьте вы в Генштаб, это осиное гнездо, из которого вы не выкарабкаетесь!

Франсуа слушал кузена молча, почти не возражая, чем еще больше разозлил его. Виктор давно так не злился на него. В целом, ругался он за дело, но когда он напомнил кузену, что у него слишком запоминающаяся внешность, Франсуа не выдержал и довольно резко отозвался, что в любой внешности можно наши легко запоминающиеся черты.

Виктор поперхнулся словами, которые хотел произнести. Франсуа слишком недвусмысленно намекнул ему на его собственный недостаток в виде редкого теперь для Франции сочетания цвета глаз и волос.

Оба стояли молча друг напротив друга, совсем как в детстве. Тогда они напоминали двух воробьев, теперь же со стороны они казались ястребом и коршуном, и если стычка воробьев не приносила воробьям особого ущерба кроме выдранных перьев, то драка между коршуном и ястребом не сулила ничего хорошего ни тому, ни другому.

— Вы когда-нибудь повзрослеете? — назревающую ссору прервал появившийся в дверях в сопровождении Катти старик. — Ладно Франц, я уже привык к его чудачествам, но вы, Виктор!.. Что в этот раз не поделили?

— Ничего, отец, — ответил Виктор нервно и отошел от кузена. — Пустяк...

Франсуа только вздохнул с улыбкой. Злость прошла, осталось только неприятное послевкусие. Он хорошо относился к дяде, хоть Рене Тео часто бывал к нему несправедлив. Нельзя сказать, что он любил его, как любил тетю Манон, которую даже звал с теплотой мамой, но был к дяде, как минимум, привязан.

— Дело пустое, — поддержал он кузена. — Меня отправляют в Африку, а Виктор пытается меня отговорить.

— Что ж, приказ есть приказ, Виктор, — Рене Тео покачал головой. — Если приказывают, значит, так нужно.

Виктор ничего не ответил, решив не посвящать отца во все подробности. Улучив момент он зло процедил Франсуа:

— Я тебя вытаскивать не буду, если нарвешься.

Франсуа пожал плечами. «Не маленький уже, чтобы меня вытаскивать, — мысленно ответил он. — Не лезь не в свое дело, Виктор». Вслух он не стал ничего говорить. Не хотелось портить настроение дяде, а кроме того к нему подбежали Катти и Александр с Антуаном. Племянники так умоляли его рассказать им что-нибудь, что Франсуа не удержался и согласился, уселся рядом с ними на ковер и, чуть подумав, начал свой рассказ.

Виктор бросил на него взгляд, что-то недовольно проворчал и, взяв книгу с полки, ушел в соседнюю комнату. Рене Тео посмотрел в сторону незакрытой двери, в которую вышел сын, затем взглянул на племянника и покачал головой.

— Никогда не повзрослеете.

Утром, как и обещал Грач, Франсуа вызвали к Леблану. Капитан мельком успел увидеть Юнгханса, но подойти к нему не успел. Фридрих заметил его, улыбнулся виновато и показал огромную папку с документами, и Франсуа решил, что лучше его не отвлекать.

Леблан встретил его с недоуменным видом.

— Вас, Тео, отправляют в Африку, — растерянно произнес генерал. — Признаюсь, я хотел направить вас в Азию или в Пруссию, но имел глупость сообщить это Даву. Он нашел вам другое место...

Франсуа чуть улыбнулся уголками губ. «Ах вот почему Даву обратил на меня внимание... Леблан, у вас длинный язык, если бы вы не рассказывали про ваши планы, маршал и не догадался бы, что я хочу уехать и что мне неважно куда».

— Пожалуй, это потому, что сегодня утром арестовали прусского атташе, и отношения с Пруссией у нас резко ухудшились, — по-своему истолковав выражение лица Франсуа, добавил Леблан. — Увы, вы немец, и боюсь, Даву просто не доверяет вам.

— Азия, Пруссия или Африка — мне все равно, — произнес спокойно Франсуа. — Лишь бы не здесь, в Фонтенбло.

— Хорошо, — Леблан облегченно выдохнул. — А! Вас просил заглянуть какой-то человек, по форме генштабист... У него аксельбант золотой, вроде бы сейчас такие у этих господ. Не очень приятная личность, прямо скажем.

Франсуа кивнул, отдал честь и, щелкнув каблуками, вышел. С Грачом он столкнулся прямо в коридоре, у самого кабинета. Он определенно ждал его.

— Мне нужно кое-что вам отдать, — произнес он, поманив за собой. — Пройдемся пешком. Я решил, что нет смысла брать экипаж.

До Генштаба в этот раз добрались гораздо быстрее, и Франсуа с неудовольствием отметил про себя, что в первый раз его нарочно повозили по городу. В кабинете у Грача был идеальный порядок. Все на столе было аккуратно разложено, чтобы в любой момент можно было сесть за работу. И тем удивительнее было видеть в углу этого идеального кабинета разломанное бюро прусского атташе.

— Отмычки не помогли, — заметив удивленный взгляд Франсуа, пояснил Грач. — Пришлось ломать топором.

— Как же вы его вытащили? — изумился окончательно Франсуа.

— У меня есть связи в доме, — пожал плечами Грач.

Франсуа кивнул и уже было забыл, но вдруг ему вспомнилась племянница атташе, юная красивая Луиза, и холодная грусть в ее глазах, и он возмутился:

— Не стыдно вам играть с девушкой, столь искренне любящей вас?!

Грач, перебиравший документы, замер и чуть побледнел. Взгляд его резко зажегся странным, неприятным, опасным огнем. Бумаги задрожали в пальцах. Губы, и до этого казавшиеся тонкой линией, сжались еще сильнее.

— Это нужно для Франции, — чеканя каждое слово, произнес он. — Благодаря Луизе я знаю этот дом, как свои пять пальцев.

— Но девушка!..

— Я попрошу не мешать мне и не лезть в дела, в которых вы не смыслите, — оборвал его Грач, и Франсуа вздрогнул: до того неестественным и жестким стал его голос, — на войне все средства хороши, а уж тем более на войне за кулисами. Цель оправдывает средства.

Франсуа промолчал, не став более вмешиваться, только обозвал Грача бесчувственным и бессердечным подлецом, утвердившись во мнении, что он рутинер.

Грач молча продолжал перебирать бумаги, успокаиваясь. Франсуа задел больную для него тему. Генштабиста даже мелко потряхивало от гнева. Через некоторое время он отложил все документы кроме одного и пододвинул его к Франсуа, скрипнув бумагой по гладкой столешнице.

— Тут касается вас, — хмыкнул он. — Нашли в бюро. Вас и там, в Пруссии, держат на мушке, но как потенциального нашего агента. Будьте осторожны, вас сейчас будут пытаться либо переманить, либо устранить. Один раз уже попытались... Не забывайте, шпиона мы пока еще не поймали.

Впрочем, шпион больше не тревожил Франсуа, то ли боясь быть раскрытым, то ли прознав, что его действительно завербовал Черный кабинет. Он явно не был дураком и стал крайне осторожен, даже Грач затруднялся предположить, кто этот человек. В следующий раз грозный призрак прошлого возникнет перед Франсуа лишь в начале 1812 года, через семь лет после описанных событий.

Пока Франсуа внимательно изучал письмо, написанное тем же четким каллиграфическим почерком, что и все документы, найденные в его столе и подведшие его под трибунал, Грач не терял времени. Он вытащил небольшой саквояж, открыл его и принялся доставать из него различные инструменты. Тут были и отмычки, и алмаз для резки стекла, и много других вещей, о назначении которых знал лишь их хозяин.

Франсуа мельком глянул на стол поверх листа, удивленно взглянул на Грача и продолжил читать.

— Вам придется научиться пользоваться всем этим арсеналом, — Грач ухмыльнулся, постукивая пальцами по столу. — С отмычками я познакомлю вас чуть позже, ничего премудрого в их использовании нет, нужно лишь найти подходящий угол нажима... Куда интересней вот эта вещица...

В руках его блеснул тонкий острый кинжал с резной ручкой, на самом ее конце виднелся зеленый камушек. Франсуа невольно содрогнулся — улыбка Грача была до жути похожа на острое лезвие.

— Исключительная вещь, — Грач достал кольцо в виде змеи, почти такое же, как и у него на пальце. — И незаменимая в нашем деле. Не смотрите, что он такой тонкий, сломать его сложно. Персидская работа, хотя идея подсмотрена у испанцев. Вставляйте в кольцо осторожнее, я при первом знакомстве с этим кинжалом перерезал себе все пальцы.

Франсуа аккуратно вставил кинжал в отверстие, и он легко свернулся в кольцо. Зеленый камушек сделался макушкой змеи. Только сейчас, разглядывая это поразительное изобретение, капитан заметил гравировку. «Memento», — удивленно прочитал он. На кольце Грача гравировка гласила «Avem».

— Грач? — Франсуа указал на надпись.

— Птица, — поправил его Грач, обнажив белые зубы в улыбке.

Франсуа вновь сделалось жутко. Грач не улыбался, а скорее скалился. Глаза его оставались серьезными и холодными, как сталь. Капитан до сих пор ни разу не увидел у него искренней улыбки.

— Поскольку вам придется писать мне, советую найти себе псевдоним, — произнес генштабист. — Что насчет Мементо? Очень похоже на «Момент». А ведь именно момент вас спас. Если бы ваш кузен его прошляпил, встали б к стенке.

— Что ж, буду Мементо, — согласился Франсуа.

— Разговор наш окончен... Инструменты я вам одолжу, благо у меня есть запасной комплект. Не теряйте их, вещи, все-таки, дорогие. Есть какие-то вопросы?

— Отмычки, — напомнил ему Франсуа, указав на них.

Грач, кивнув, встал, обошел стол, присел перед ящиком с замком и принялся объяснять, как бесшумно взломать его.

Франсуа слушал внимательно, чуть хмурясь. Грач объяснял сухо, не уходя от темы. «Вышколил же вас Генштаб, — рассеянно подумал капитан. — В вас нет ничего от живого человека. Вы — механизм часов, безупречно отлаженный и никогда не дающий сбоя... Ах Грач, как мне вас жаль, как мне жаль всех ваших коллег! Из вас сделали здесь марионетку, ограничивающуюся «так точно» и «никак нет»; сделали официанта, подносящего блюдо-работу генералу; сделали слугу, который не имеет собственной жизни, а имеет лишь Родину, ради которой существует...».

Замок щелкнул тихонько, и Грач открыл ящик.

— Немного практики, и научитесь делать это быстро, — он зевнул устало. — Ах да… Запомните одну вещь: если времени нет и нужды быть тихим также, просто ломайте замок, не мучайтесь.

Франсуа кивнул. Грач захлопнул ящик, бережно сложил все инструменты в саквояж и вручил его капитану. Ничто не изменилось в его спокойном лице. Франсуа хотел еще спросить об остальных инструментах, но, встретившись с сухим взглядом генштабиста, смолчал.

Дома, сидя у камина, Франсуа еще раз пересматривал содержимое саквояжа и вдруг нашел небольшую записную книжку. Вся она была исписана удивительно красивым, четким, следующим стандарту прописей почерком, очевидно, принадлежащим Грачу.

«Фомка — сбить замок, отжать дверь; Выглядит как ломик, который легко просунуть в щель;

Коловорот — просверлить дырку в стекле; Алмазное сверло, осторожно;

Щипцы, «шведки» — переломить механизм замка;

Свертыши — для взлома сложных замков...»

Франсуа изумленно поднял брови. Неужто Грач сам не помнит, что к чему?.. И только через несколько минут он понял: Грач написал это для него, чтобы он не дай боже не перепутал ничего. Капитан невольно улыбнулся. «А все-таки, вы живой!» — подумал он не без радости.

* * *

«Святая Анна» покачивалась на волнах в порту Гавра. Франсуа поднялся на палубу и огляделся: корабль был небольшим и по своему типу напоминал шхуну. Прохлада от воды приятно освежала после душного города. Был жаркий день, и все плавилось в зное булыжных мостовых. Весна окончательно вступила в свои права.

— Капитан Филипп Сен-Жан, — представился ему загорелый мужчина, чуть коснувшись своей треуголки. — Вы, надо понимать, господин Тео? Право, из-за вас мне придется делать большой крюк.

— Прошу извинить, — Франсуа чуть поклонился. — Я не хотел заставлять вас отклоняться от курса.

— А, пустое, — Сен-Жан рассмеялся звучным смехом. — «Святой Анне» это не сложно. Располагайтесь, юнга вас проводит. Постойте, вас двое?..

Франсуа удивленно обернулся. У него за спиной с беспечным видом стоял Виктор. От неожиданности Франсуа отшатнулся и во все глаза уставился на кузена, размышляя, не припекло ли ему голову.

— Надо же кому-то за вами следить, — фыркнул Виктор, поведя бровью. — А то вы натворите дел. Ну, что ты стоишь столбом? — это уже относилось к юнге.

Мальчишка, кивнув, побежал провожать их в каюту. Капитан Сен-Жан проводил их удивленным взглядом, пробурчал что-то себе под нос и ушел на мостик. Вскоре послышалась его команда отчаливать. Косые паруса «Святой Анны» поймали ветер, и корабль, управляемый умелыми руками, стал выходить из порта.

За заботами быстро пролетело время. Небо сделалось темно-синим, и только далеко на горизонте еще догорал закат, окрашивая корму алым. Сумерки сгущались над водой, и у самого корабля она казалась черной, а на западе напоминала раскаленное железо. От борта «Святой Анны» разбегались с тихим шуршанием белые барашки и укатывались куда-то вдаль. Над головой быстро летели рваные облака, а звезд отчего-то совсем не было видно.

Франсуа поднялся на палубу и вдохнул свежий морской воздух. Горизонт вдали казался безграничным и необъятным, а море — чистым, таинственным и непостижимым. Оно всегда завораживало его, и если бы Франсуа не пошел в артиллерию, то он стал бы моряком. Он в детстве даже пытался убежать юнгой на каком-то испанском корабле, но дядя вовремя спохватился и поймал племянника, когда корабль уже собирался отходить от берегов Франции. Мальчик тогда оскорбился, потом обида забылась, и теперь осталось лишь воспоминание и соленый привкус забытой мечты.

Прохладный сырой ветер пах солью, йодом, водорослями и чем-то еще неуловимым. Это был густой, сладкий, бальзамический, напоминающий цветочный аромат, приятный, но совершенно лишний на корабле и никак не вяжущийся с тяжелыми парусами, грубыми канатами и просмоленными досками палубы. «Как странно, — подумал Франсуа, оперевшись на борт и задумчиво глядя, как тонет в море солнце и летают на грифельном небе чайки, — как только попал сюда этот запах?.. Цветы?.. Моряки — люди не сентиментальные, зачем им цветы…».

— Франсуа, вы ужинать будете? — окликнул его Виктор.

— Сейчас приду, — задумчиво ответил ему кузен, продолжая смотреть на тлеющее зарево, а затем обернулся и вдруг попросил: — Подойдите сюда. Чувствуете этот запах?

— Да, — Виктор тоже облокотился на борт и принюхался. — Пахнет, кажется, лилиями.

— Что они тут делают?

— Откуда ж мне знать, — Виктор усмехнулся, потянувшись.

— А, так это капитан принес, — бросил юнга, пробегавший мимо. — Для девушки… Думал, ее это развеселит.

— Тебя не учили не лезть в чужие разговоры? — Виктор резко схватил его за руку.

Мальчишка, испугавшись, замотал головой. Он от испуга побледнел и даже уменьшился в размерах. Франсуа мягко коснулся плеча Виктора и покачал головой.

— Оставьте его, — он ласково улыбнулся, чуть сжав пальцы.

Франсуа хотел было спросить, что это за девушка и что она делает на корабле, ведь по морским обычаям женщина на борту — к беде, но юнга, стоило Виктору его отпустить, рванулся и исчез где-то в трюме. Франсуа пожал плечами, проводив его взглядом. Природное любопытство пришлось подавить вежливыми манерами.

Солнце окончательно опустилось, и вокруг вдруг враз сделалось так темно, будто бы разлили тушь. Пробили пять склянок*, и Виктор еще раз напомнил Франсуа об ужине.

— Ах да… В общую каюту нельзя входить с оружием, — предупредил Виктор, когда они подошли к низким дверям. — Оставьте свою шпагу вон там, в углу, а потом заберете.

В каюте было прохладно, но душно. Франсуа устроился в самом углу, в пол-уха слушая разговор рулевого и боцмана. Так поздно он обычно никогда не садился ужинать, и сейчас нарушились все его привычки. За размышлениями он не заметил Виктора, присевшего рядом с ним, и обратил внимание на кузена только тогда, когда тот под столом незаметно коснулся его руки.

— Предложат выпить — не отказывайтесь. Здесь на корабле это оскорбление. Обидите капитана, а потом можете получить на орехи от команды.

— Так что же, если я не пью?..

— Все равно не отказывайтесь, растяните бокал на вечер, можете делать вид, что пьете… Но не отказывайтесь.

Франсуа рассеянно кивнул, рассматривая кольцо на пальце. Виктор иногда поражал его своими переменами настроения. Он то был готов его убить, то язвил, то вдруг протягивал руку помощи… Пора было, конечно, привыкнуть, ведь они жили бок о бок уже почти тридцать лет, но Франсуа все равно каждый раз терялся от неожиданности.

Вино было разлито, и ужин начался с традиционного тоста за императора. Франсуа встал, но заметил вдруг, что никто другой такого желания не проявляет. Оказалось, на флоте было не принято говорить тост стоя.

— А то головой об потолок треснетесь, — пояснил матрос, показавшийся Франсуа очень похожим на кардинала Ришелье из-за усов и бородки.

Многие флотские обычая для Франсуа оказались диковинкой. Моряки засмеялись, глядя на него, совершенно смутившегося и растерянно смотревшего в свой бокал, а затем принялись обсуждать едва слышным шепотом, как отнесется артиллерийский капитан к другому морскому обычаю, с которым ему придется познакомиться при пересечении экватора.

— За жен и возлюбленных, — произнес помощник капитана, поднимая вверх свой бокал.

— Чтобы они никогда не встречались, — под дружно грохнувший хохот подхватил Сен-Жан.

Франсуа невольно улыбнулся. Шутки были типичными для флота, и он не удивлялся им. Ужин дальше протекал в уютной дружеской обстановке, и на душе было тепло. Франсуа сидел, чуть прикрыв глаз, слушал не всегда понятные ему разговоры и наслаждался этим легким, невесомым чувством внезапно налетевшего счастья. Он отдыхал умом и сердцем, пожалуй, впервые за месяц.

«Святая Анна» была хорошим кораблем, а Филипп Сен-Жан — великолепный капитаном, знающим свое дело и умеющим обращаться с командой. Франсуа за несколько дней подружился почти со всеми, а особенно с тем моряком, пояснившим ему, почему на флоте не встают при тосте.

Его звали Арман, и он оказался крайне образованным человеком. Франсуа подолгу разговаривал с ним и узнавал много нового и про морские обычаи, и про жизнь на корабле, и про далекие страны. Они устраивались на бочках, когда у Армана было свободное время, раскуривали горьковатый табак и говорили, пока Сен-Жан не напоминал, что пора бы заняться делом.

Странный ответ юнги и эта таинственная девушка, о которой он говорил, забылись, но всплыли через несколько дней. Однажды Арман поделился с ним своими переживаниями по поводу рабочих, которых они везли в Аргентину. Рабочие объявили голодовку, а капитан сам урезал им продовольствие. Рабочие оказались неграми, а еще точнее — рабами. Франсуа выслушал его, хмурясь. Еще с революции, с того далекого 1788 года, все в нем противилось против ущемления свободы и рабства. Он осуждал его и ненавидел, не мог принять и сейчас был ошарашен, узнав, что здесь, на корабле, есть рабы.

— У нас это в порядке вещей, — Арман выпустил колечко сизого дыма и стряхнул пепел с самокрутной сигары. — Мы часто перевозим людей в Аргентину, Бразилию и Латинскую Америку в целом.

— Это жестоко, — голос у Франсуа невольно дернулся. — Они такие же люди, как и мы…

— Ба, такие же! — рассмеялся капитан Сен-Жан, подошедший к ним и услышавший отрывок разговора. — Право, месье Тео, они мало чем отличаются от животных. Они боятся выстрелов, поклоняются огню и, в конце концов, не гнушаются каннибализмом.

— Это все лишь от незнания, — возразил Франсуа. — Покажите вы человеку спичку, который их никогда не видел, он воспримет это как магию. Но стоит объяснить, отчего спичка загорается, он сразу перестанет видеть в этом чудо. Научить их не стоит труда…

— Говорите абсолютнейшую чушь, — фыркнул ему Сен-Жан. — Вон, они до сих пор не усвоили наш язык и говорят на жуткой смеси морского жаргона и своего щелкающего наречия.

— Вы не учили их прицельно!

— Не учил! Учил, еще как учил! Есть тут у меня одна… кхм… девушка. Купил ее на Невольничьем Берегу у какого-то араба, пожалев. Думал, она ко мне привыкнет и со временем станет моей личной служанкой здесь, на корабле. А толку от нее никакого, она как зверушка. Даже не говорит, со своими тоже ни словом не обмолвилась, а у меня она уже шестой месяц. Что я только не делал: и разговаривал, и наглядно показывал, даже ругался — все без толку.

Франсуа только поджал губы. Капитан Сен-Жан, заметив это, поманил его за собой в свою каюту. Арман кивнул, оставшись сидеть на бочке, словно идол. В каюте капитана пахло дрянным табаком, к этому запаху примешивался тот самый сладковатый запах, оказавшийся действительно ароматом лилий. В углу валялись сваленные ненужные карты, на столике стояла грязная чашка, а рядом с ней приютился маленький макет «Святой Анны». Там же валялись в беспорядке кисет, трубки и старая табакерка с компасом.

Франсуа огляделся, привыкнув к полумраку, и только тогда заметил в углу девушку, лежавшую на грубой циновке. Она лежала, свернувшись калачиком, подложив руки под голову, и то ли спала, то ли просто лежала с закрытыми глазами.

Сердце Франсуа невольно сжалось, когда он подошел поближе и рассмотрел ее получше. Она была совершенно худой, как щепка, черные волосы спутались, на руках и ногах виднелись синяки, набитые о борт. Она могла вызвать лишь сострадание.

— Вот она, моя покупка с неприятностями — вздохнул капитан, облокотившись на столик. — Был бы рад от нее избавиться, да никуда ее не берут, думают — больная.

Франсуа осторожно подошел к девушке, присел и коснулся ее плеча. Она широко распахнула глаза и в ужасе уставилась на него. Это был такой первобытный ужас, от которого Франсуа самому сделалось страшно. А девушка испытала такой страх, какой еще не переносила. Она, поверившая насмешкам других рабов, считала теперь, что обречена на съедение. В памяти ее затерялось то, что прошлые ее хозяева не собирались ее съедать.

Всю свою жизнь она жила в пустыне, а тут вдруг судьба швырнула ее в холодное влажное море, и она носилась по волнам в кошмарном ожидании конца. Намерение этого белого бога, так она звала мысленно капитана Сен-Жана, подтвердились с самого начала, когда он пытался ее откормить. Она думала, что перехитрила его, не съедая даже половины своего пайка. Но, видимо, белый бог устал ждать, поэтому привел еще одного бога, с волосами цвета закатного солнца…

Девушка видела его в узенькое окошко капитанской каюты, в которую белый бог перевел ее несколько дней назад, заметив синяки и решив, что ее обижает команда. Бог солнца, так назвала она Франсуа, напугал ее черной повязкой. Такую она видела на картинке у белого бога в книге, а он шутливо указал на рисунок и сказал: «Вот смотри, отдам ему, он тебя съест, кай-кай тебя».

И вот этот бог солнца тут, значит, ее сейчас съедят. Девушка мелко задрожала, сжавшись еще сильнее.

— Бедное создание, — вздохнул Сен-Жан, прицокнув языком. — Бедное, но глупое.

Франсуа не ответил. Он смотрел неотрывно ей в глаза и не смел отвести взгляд. Он почти физически ощущал ее ужас, видел его в самой ее душе, но ничем не мог помочь.

Весь остаток вечера Франсуа провел в мрачном молчании. Виктор наблюдал за ним из-под полуприкрытых глаз и тоже молчал. Волны с тихим плеском шуршали о борт «Святой Анны». Корабль покачивало, и эта качка усыпляла. Уснуть же не получалось из-за колышущегося света свечи. Кузен никак не тушил ее, да и спать не собирался.

— Может быть, все же уже ляжете? — сонно скорее попросил, чем спросил Виктор.

— Покойной ночи, — Франсуа задул свечу, но сам еще долго не мог уснуть.

В памяти то и дело всплывал образ чернокожей девушки и царапал душу. В том, что творится жуткая несправедливость, Франсуа был уверен, и совсем не в его привычках было оставлять такое без изменений.

Примечание к части

* — пол-одиннадцатого ночи;

Фонтенбло и окрестности заливало дождем. Он задорно стучал по пыльным крышам, звенел в стеклах и отмывал город от зимней грязи. Но под вечер из-за него начала болеть голова. Луиза потушила свечу. Комната, не отличавшаяся богатым убранством, погрузилась во тьму. После ареста дяди Луиза предпочла не жить в его доме и попросила подругу приютить ее. Когда все уляжется, можно будет снова вернуться в тот дом. Благо, отец обещал скоро вернуться…

Она скинула легкий халат, поправила сбившуюся на плечо ночную рубашку и легла, устало проведя по лбу рукой и отбросив с него прядь светлых волос. В теплой постели было гораздо лучше, чем в кресле около камина. Определенно лучше. Можно расслабиться и вытянуться или укутаться в одеяло.

Дождь монотонно стучал по стеклу. Девушка начала уже было засыпать. Вдруг сквозь однообразную дробь дождевых капель до ее слуха дорвалось тихое постукивание, выбивавшееся из ритма. Вначале она решила, что это все же дождь усилился, но затем приоткрыла глаза и, с отвращением ступив на холодный пол босыми ногами, встала. Она подошла к двери и выглянула в коридор — никого.

— Почудилось… — вслух удивилась она, подтянув на плечо снова съехавшую сорочку.

Стук повторился, и она, наконец, поняла, что он исходит со стороны окна. Тут девушка уже испугалась. Этаж был третьим, и кто мог стучать, она не представляла. Стук повторился, уже настойчивее и раздраженнее. Переборов страх, она подошла и осторожно приоткрыла окно, выглянув наружу.

— Мне еще долго мокнуть?.. — послышался знакомый голос откуда-то сверху.

Луиза испуганно вскинула голову и вскрикнула: на балке, предназначенной для вывешивания белья, балансируя, сидел Грач. Дождь косыми линиями бил его по лицу и затекал под воротник, оставлял на бледном лице мокрые потеки, каплями зависал на ресницах и на черном плаще. Он поднес к губам палец в белой перчатке, призывая молчать.

Луиза распахнула шире окно, и генштабист легко запрыгнул внутрь.

— Мне стоило большого труда вас найти, — произнес он с укором, глядя на нее и ни капли не смущаясь ее вида, что о самой девушке не скажешь: она заметалась по комнате, ища пеньюар или хотя бы шаль.

— Я… я хотела предупредить… — девушка так ничего и не нашла и закуталась в одеяло. — Как вы могли оттуда стучать в окно?

— Откуда?

— С балки?..

— Просто свесился вниз головой, — пожал Грач плечами. — Потом подтянулся, когда вы подошли. А то вы ударили бы меня ставней. Вы слишком резко распахиваете их.

Луиза опустила смущенно взгляд. Грач всегда появлялся внезапно и исчезал так же молниеносно. Но у его визитов всегда была цель, и Луиза всегда ее знала. Сейчас он явился ни с того ни с сего и чересчур неожиданно.

Она столь задумалась, что даже не следила за происходящим вокруг и вздрогнула, когда Грач обнял ее со спины. Луиза замерла, боясь шевельнуться. Он редко позволял себе даже поцелуй руки, считая это излишней вольностью.

— Я уеду утром, — сообщил генштабист ей на ухо, поглаживая ее по плечам и обжигая дыханием кожу. Сорочка вновь съехала с плеча, но Луиза не решалась пошевелиться. — Зашел попрощаться.

— Куда? — Луиза испуганно обернулась и чуть не столкнулась с ним лбами. — Надолго?..

— В зависимости от моей удачливости, — Грач серьезно посмотрел ей в глаза. — Как обычно, все зависит от нее.

Девушка снова отвела взгляд. Она никогда не могла смотреть ему в глаза в ответ. Становилось неуютно, неловко, она будто бы видела и читала все его мысли. Наверное, Грач так и получает всю информацию: просто читает ее в глазах других.

— Вам так нужно уезжать?

— Да, я боюсь, как бы один мой друг по приезду сюда не пригвоздил бы меня к стенке за «подарок»…

Вдруг стало страшно: а что, если он правда не вернется? Что, если его действительно пригвоздят к стенке?.. Повинуясь внезапному душевному порыву, Луиза стиснула Грача в объятьях, забыв и про приличия, и про то, что она отпустила одеяло, и вообще про все. Ответом ей послужил мягкий смешок, Грач потрепал ее по волосам и выпутался из ее объятий.

— Прощайте, — он поклонился. — Впрочем… надеюсь, до свидания.

— Останьтесь! — взмолилась Луиза, поймав его за руку. — Прошу!.. Хоть до утра: на улице льет дождь…

Грач вздохнул и, помолчав немного, согласился. Ей он не мог отказать, особенно когда она смотрела на него вот так. Каждый раз приходилось, подавляя собственную дрожь в голосе, обещать: «Вернусь». Кто знает?.. Вдруг не вернется…

* * *

Корабль качало на волнах в небольшой гавани. Капитан Сен-Жан решил, что пора пополнить запасы пресной воды и еды. Пока матросы сновали туда-сюда, Франсуа спустился на пристань и оглядел порт. Аяччо был крупным портовым городом, пристань оказалась шумной и многолюдной. От нее лабиринтом переулков расползалась паутина улиц.

— Если хотите выпить, тут есть отменный кабак, — капитан Сен Жан махнул неопределенно куда-то в сторону извилистого переулка, ведущего вглубь города.

— Нет… мне нужна лавка с одеждой, — Франсуа задумчиво осматривал дома.

— Зачем? — изумился Сен-Жан, пораженно уставившись на него.

— Хочу переодеть вашу покупку с неприятностями, — не удержался от язвительного слова Франсуа. Но, к счастью, Сен-Жан не понял его насмешку.

— Во-о-он, видите? — он ткнул пальцем в другой переулок. — До самого конца идите. Там вроде была. Но это так давно было… Корсика меняется быстро.

Франсуа кивком головы поблагодарил его и почти бегом бросился в указанную сторону. Сен-Жан покачал головой, цокая языком. Он не понимал, отчего Франсуа так печется об этой негритянке. Для него она была никем. Да, конечно, жаль ее, глупышку. Но Франсуа всерьез пытался научить ее французскому, а теперь вот, видимо, решил ее переодеть. Странный этот офицер...

Франсуа вернулся через полчаса, держа в руках сверток. Он успел как раз вовремя — матросы уже заканчивали погрузку ящиков, корабль готовили к отплытию. В свертке было три платья. Все три простые, без корсета: Франсуа учитывал, что девушка никогда в платьях не ходила. Капитан Сен-Жан развел руками. Франсуа поражал его и каждый раз по-новому.

Бедная девушка, когда Франсуа вошел в каюту, сжалась в комочек. Она боялась его, ужас сковывал дыхание и заставлял дрожать, как лист дрожит на ветру. А когда Франсуа, достав платье, направился к ней, она и вовсе забилась от него в угол. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы переодеть ее.

Виктор с усмешкой наблюдал за ним из-под ресниц. Франсуа своими идеями часто смешил его. Затея приручить девушку была, на его взгляд, просто абсурдной. Но Виктор не вмешивался, просто наблюдал и размышлял, что отцу не надо было тогда, в загородном поместье, запирать его в наказание в библиотеке, где Франсуа запоем читал Данте и Руссо. Может быть, тогда кузен и не одобрил идеи Демулена, не сдружился бы с ним и… Хотя, Франсуа всегда были близки взгляды революционеров, он слишком любил свободу.

Франсуа, устало проведя рукой по лбу, уселся на бочку. Он и не думал, что девушка окажет такое сопротивление. Она перепугалась юбки, а пояс он так и не смог повязать.

— Вот что ж мне с тобой делать… — произнес он, запустив пальцы в волосы и задумчиво глядя на негритянку, сидевшую в углу, обхватив колени.

— Забросить глупую идею, — посоветовал Виктор лениво.

— Как скоро мы должны прибыть? — казалось бы, совсем не в тему поинтересовался Франсуа.

— Через две недели в лучшем случае, а что?

— Думаю, я выкуплю ее…

Виктор от неожиданности даже сел и уставился на Франсуа. Шутит он, что ли?.. Нет, взгляд кузена был серьезным. Виктор присвистнул и постучал пальцем по виску.

— Ну зачем она вам, м? Вы же видите, насколько она бесполезна. Ни служанку из нее не сделаете, ни любов…

— Я и не собирался, — оборвал его Франсуа недовольно. — Я хочу вернуть ее домой.

Виктор расхохотался, хлопнув себя по лбу. Франсуа сердито нахмурился, скрестив руки на груди. Ничего смешного в своей задумке он не видел и веселья кузена не разделял.

— Как же вы хотите вернуть ее домой, не зная, где она живет? — отсмеявшись, поинтересовался Виктор.

— Я надеюсь, что обучу ее французскому.

Ответом на это послужил новый взрыв хохота. Виктора умиляла эта почти детская непосредственность, с которой Франсуа подошел к серьезному вопросу.

— Вы хоть представляете, сколько на это уйдет времени? — выдавил он. — Франсуа, помнится, вам понадобилось около шести месяцев, чтобы начать говорить по-французски хоть как-то. И это притом, что вы не были дикой зверушкой, а просто уличным мальчишкой. Да вы и сейчас порой заговариваетесь, если задумываетесь. Отдайте же отчет в своих действиях и забросьте бессмысленную идею!

Говорить Франсуа такие вещи — бросать ему вызов. А как любой офицер, он вызов принимал всегда. Виктор махнул через некоторое время рукой, наблюдая за, казалось бы, безуспешными попытками кузена хотя бы подойти к девушке. Но удивлению Виктора и капитана Сен-Жана не было границ, когда девушка в каком-то роде заступилась за Франсуа.

Случилось это совершенно неожиданно, и даже сам Франсуа не сразу понял, что произошло. Поздним вечером к нему в каюту завалился пьяный матрос. На корабле он был единственным пьяницей, Сен-Жан не увольнял его только потому, что он был неплохим рулевым, когда был трезв.

Франсуа попросил его покинуть каюту, на что матрос грязно выругался и отказался выходить. Франсуа попытался выдворить его, но не рассчитал, что матрос был гораздо крупнее. Он легко отшвырнул от себя офицера и хотел уж ударить его стулом, но девушка, все это время сидевшая в углу незамеченной, вдруг с боевым кличем выскочила из своего укрытия и настолько обескуражила матроса, что он уронил стул.

На грохот прибежал капитан и выдворил пьяницу сам, пообещав сделать ему строгий выговор. Виктор, появившийся следом, ни за что не поверил бы в рассказ Франсуа, если бы девушка не набросилась с таким же кличем и на него, когда он отвесил кузену подзатыльник за неосмотрительность.

— Кажется, ваши труды приносят какие-то плоды, — заметил он удивленно, разглядывая девушку оценивающе. — Не слишком большие, но приносят.

Франсуа на его слова победоносно улыбнулся. Дело не просто сдвинулось с мертвой точки, оно сделало огромный скачок вперед. И он был этим крайне доволен. Кроме того, он смог договориться с Сен-Жаном о покупке. Капитан, конечно, посмеялся, но был рад избавиться от, как он выразился, лишнего груза. Договор составлять не стали, сойдясь на условной цене в несколько франков. Сен-Жан постеснялся просить больше за диковатую худую негритянку, а Франсуа не стал предлагать большой цены: деньги понадобились бы ему на суше.

Арман, наблюдавший за этой сделкой, покачал головой.

— Я бы на вашем месте отдал капитану ваши старые карманные часы, — усмехнулся он. — Нисколько бы не потеряли.

— Это часы моего отца, — Франсуа покачал головой. — Их я не продам даже за триста тысяч франков.

— О, мой дорогой друг, за такую цену продают сейчас не часы, а государства! — рассмеялся в ответ моряк, но больше шутить не стал, и разговор их перетек в другое русло.

Дул сильный ветер, были подняты все паруса, и «Святая Анна» входила на полном ходу в Средиземное море…

Море на протяжении всего пути было спокойным, и только когда уже подплывали к Триполи, оно внезапно взбунтовалось и заштормило, прекратив быть лазурным и чистым. Ласковые до этого волны яростно колотились о борта «Святой Анны» и с грохотом разбивались, иногда заливали палубу, поднимали из глубин буро-коричневые водоросли и обломки кораллов. Шквальный ветер хлопал опущенными парусами, скрипел мачтой, подхватывал водяную пыль и покрывал ею лицо рулевого. Он морщился и утирался рукавом, размазывая воду по лбу и щекам.

Только к вечеру следующего дня волнение улеглось. Море унялось и затихло, только устало шлепало водой по кораблю и гоняло по темно-индиговой поверхности белые барашки вперемешку с плавником* и тиной. На все еще сером небе висели низкие кучевые облака, где-то вдали громыхал тяжелыми раскатами гром. Заходящее солнце уже прорывалось сквозь облачную завесу, и снопы его лучей прочерчивали путь сквозь легкую розоватую дымку, отчего казалось, что они расходятся из одной точки солнца подобно лестнице в небеса.

Франсуа вышел на палубу и пригладил непослушные волосы, от влажности начавшие виться еще сильнее. Было свежо, особенно после душной каюты. Прохладный ветер заставлял ежиться, и Франсуа даже удивился, заметив Армана, сидевшего на бочке в одной рубахе.

— Сильно штормило? — поинтересовался он у моряка.

Арман неторопливо скрутил себе цигарку, закурил, глядя на мутное море, и молча покачал головой.

— Бывает сильнее, — через некоторое время добавил он уже вслух. — Это так… Чуть-чуть… Иногда швыряет так, что ломает мачту или кажется, что корабль перевернется. А этот шторм — ерунда. «Святая Анна» и не такое видала.

— А вы?

— И я, — охотно согласился моряк. — Я, знаете ли, давно плаваю. Лет с пятнадцати. Всякое бывало… Один раз попали в такой шторм, что ни зги не видно было, прямо тьма египетская. Море бушевало, и казалось, что из его пучин вот-вот выскочит морской черт… Да-а-а… А сейчас что-то таких штормов нет. Но оно и к лучшему.

Франсуа согласно кивнул. Хоть шторм, по мнению Армана, был несильным и несерьезным, все равно было не по себе. Виктору и вовсе от качки было плохо, Франсуа перенес это более стойко, только слегка болела с непривычки голова.

Разговор с Арманом не завязался, тот был в каком-то задумчивом и лиричном настроении, в котором люди не любят вести беседу с кем-то, кроме самого себя. Франсуа оставил его и прошелся по палубе взад-вперед, думая о предстоящем ему деле. Порт был совсем близко, и по словам капитана Сен-Жана, они должны были причалить на днях.

Мимо быстрыми шагами прошел Виктор, поприветствовав кузена только сдержанным кивком. Он все еще был слегка бледным, но уже не с зелена, как несколько часов назад. Франсуа на его приветствие рассеянно улыбнулся, говорить ему уже перехотелось, да и Виктор не проявлял такого желания. Он скрылся в каюте капитана, видимо обсудить, когда прибудут.

Темнело быстро, как во многих южных широтах. Франсуа еще немного постоял, глядя на море, а затем поежился и вернулся в каюту, намереваясь лечь спать. Ночь прохладой дышала сквозь открытую дверь, и он не стал ее закрывать. Так не было мучительно душно. Но сон от ночной свежести сняло, как рукой, а вместе с ним исчезла головная боль, оставив только тяжесть в затылке.

Франсуа присел за стол и принялся читать те инструкции, которые ему вручил Грач. Он перечитывал их уже сотню раз, но сейчас изучал с особой внимательностью. Совершенно внезапно он понял, что оказался втянут в крупную и, кажется, политическую игру, в которой он, простой артиллерийский капитан, мало что смыслит. Как известно, игра важнее игроков... Страшно почему-то не было, хотя Франсуа никогда не участвовал в таких авантюрах, и самой серьезной его аферой была подделка подписи майора, да и то шутки ради.

Негритянка тихонько копошилась в углу, расправляя пальцами складки батистовой темно-алой юбки, и украдкой смотрела с любопытством и без прежнего ужаса на Франсуа. Этот бог был не таким, как все остальные на корабле. Он был добр к ней и не поднял еще ни разу на нее руку, говорил с ней всегда тихо, и голос его напоминал журчание ручья. Он говорил с ней на равных, хотя это, наверное, ей только казалось.

Еще он опускал горящую палочку в странный маленький сосуд, который начинал через некоторое время дымиться. Бог вдыхал этот горьковатый дым, то глядя на море, то смотря как сейчас на какие-то рисунки на тонких белых листах. Он был необыкновенным, этот бог.

А еще она заметила, что он был главнее на корабле, чем тот бог, который купил ее у араба. И главнее этого второго светловолосого бога, делившего с ними каюту. Конечно, это было не так, но у Франсуа действительно был авторитет, даже капитан Сен-Жан со всей его вспыльчивостью к нему прислушивался.

Бог тратил много времени на разговоры с ней. Но сегодня он совсем не заговаривал с ней. Наверное, обиделся на ее непонятливость. Дело было в том, что Франсуа часто садился рядом и пытался узнать хотя бы ее имя, сначала указывая на себя и произнося свое, а потом на нее. Но негритянка молчала и смотрела на него огромными глазами, даже не моргая.

Чем больше она наблюдала за богом, тем больше уверялась в том, что он обиделся. Он всегда садился рассматривать эти рисунки, когда ругался с другим богом. Девушка никогда не понимала: действительно ли белые боги видят что-то, разглядывая эти каракули, даже отдаленно не напоминавшие ей понятных рисунков ее племени, или же это просто какой-то странный ритуал.

Любопытство, наконец, пересилило страх. Она тихонько вылезла из угла, подошла к нему ближе и заглянула через плечо. Бог обернулся, и в его взгляде прочиталось недоумение и удивление.

— Франсуа, вы опять забыли о времени, — послышался голос Виктора сверху. — Ложитесь спать. Можете задуть свечу, я вижу в темноте.

Франсуа хотел было отозваться, что он ляжет, когда дочитает, но девушка вдруг тихо-тихо, запинаясь и слегка коверкая звуки, произнесла, указывая на него:

— Франсуа…

Франсуа уронил лист бумаги и так и замер с открытым ртом, подавившись словами. Она наконец-то повторила! Это было первое слово, которое он услышал от нее и первое слово, произнесенное ею на корабле в целом.

— Франсуа, — уже увереннее произнесла она, а затем, чуть подумав, ударила себя в грудь и добавила: — Нео.

— Нео… — повторил Франсуа и внезапно понял, что это ее имя.

От этой неожиданной догадки перехватило дыхание, а сердце забилось с такой силой, что было готово выскочить из груди. Неописуемый восторг охватил душу. Наверное, все учителя чувствуют подобное, когда ученики делают первые шаги в изучении и понимании сложных наук.

— Значит, Нео… — выдохнул он, улыбаясь.

Девушка улыбнулась в ответ, чуть приподняв уголки губ. Она заметила, что это тоже какой-то ритуал, который всегда нужно исполнять. Может быть, она бы и еще что-то сказала, но тут заглянул Виктор, и она снова забилась в свой угол.

Уснуть той ночью у Франсуа все же не удалось, настолько велико было волнение. Только под самое утро он забылся легкой дремотой, сквозь которую в голове стучало: «Нео! Нео!.. Нео...».

* * *

В ту ночь не спал не только Франсуа. Не спалось и Фридриху. Франсуа не спал от приятного волнения, а Юнгханс — от мерзкого ощущения вины. Он лежал и глядел, как секундная стрелка мерно тикает и кружит по циферблату. Стоило закрыть глаза, как он увидел усталое серое лицо Франсуа, видел его, стоящим перед трибуналом, и становилось совсем невыносимо. В конце концов, это он, Фридрих, виноват во всем.

Честь — наша внешняя совесть. Совесть — наша внутренняя честь. У него не было ни того, ни другого, как он считал до последнего времени. А тут совесть вдруг проснулась и впилась в сердце острыми клычками, нашептывая: «Есть вещи, которые нельзя совершать, пока ты относишь себя к человеческому роду, Юнгханс. Вспомни, сколько всего ты натворил за это время». Ощущение не из приятных, особенно учитывая, что совесть противоречила его прямому долгу.

«Но зачем, господи, зачем же тогда мне подвернулся именно его кабинет?» — с тоской думал Юнгханс, восстанавливая малейшие детали того злополучного вечера, когда он спрятал бумаги в первой попавшейся комнате. Франсуа был для него нечто большим, чем просто другом. Он знал Юнгханса лучше, чем кто-либо другой, всегда поддерживал и был рядом, несмотря на взрывной характер и мрачность. Франсуа принял его таким, каким он был.

Их связывала крепкая дружба, испытанная Альпами, Штоккахом… Фридрих чуть ли не боготворил Франсуа, поскольку он во многом скрашивал ему жизнь. Франсуа всегда мог заставить его улыбнуться и обратить внимание, что после самой страшной бури бывает радуга. Благодаря ему Юнгханс перестал быть таким замкнутым, каким был раньше. И тут вдруг все могло рухнуть в одночасье и из-за кого? Из-за него, из-за Фридриха!

«Простите меня, если сможете, Франц… — устало подумал он, прикрыв глаза и кутаясь в одеяло. — Если когда-нибудь сможете…».

Примечание к части

* — ветки, обломки кораблей, в общем, всякая деревянная грязь;

Несколько дней пролетели для Франсуа незаметно: нужно было собрать все вещи, проверить, ничего ли не забыто, перечитать еще раз инструкции, чтобы не допустить грубых ошибок в первый же день. Еще нужно было собрать Нео, с которой он теперь постоянно занимался французским. Девушка начала доверять ему и даже пыталась изъясняться на морском жаргоне, из которого Франсуа понимал только «масса». Все остальные слова для него оставались загадкой, и приходилось прибегать к языку жестов.

Виктор, узнав, что у кузена вышло не только разговорить девушку, но еще и заставить ее общаться с ним, был поражен. Это было за гранью его понимания. Но Нео его интересовала мало, так что через некоторое время он уже забыл о своем удивлении и ехидно усмехался, наблюдая, как они пытаются общаться. Со стороны это походило на двух душевнобольных, и если бы Франсуа в этот момент увидел доктор, он бы без сомнения поставил диагноз: помешавшийся.

Франсуа и самому казалось, что он в такие минуты сходит с ума, потому что объяснить Нео самые элементарные вещи он не мог. Его раздражало и смущало то, что она называла его то хозяином, то массой, а иногда даже Богом. Ему не хотелось, чтобы его считали всемогущим, да и звучало это кощунственно. Пусть он был воспитан революцией и считал себя атеистом, однако это уже слишком.

Ветер влетел в приоткрытую дверь и зашуршал бумагами на столе. Лучи утреннего солнца припекали и нагревали доски на палубе. Франсуа еще дремал, подложив под голову руку. Ему снился какой-то странный сон. Снился смеющийся человек, в глазах которого он не видел веселья, напротив, в них было страдание. Улыбка его тоже была не веселой, а жуткой, будто бы кто-то тянул его за уголки рта, заставляя смеяться через силу.

— Ракатере, — послышался тихий шепот. Кто-то встряхнул его за плечо, и образ человека развеялся серой дымкой. Франсуа приоткрыл глаза и увидел Нео, склонившуюся над ним. — Ракатере, моя твоя будить… Наша приехать через пять склянок.

— Кто-кто я? — спросонья он не понял.

— Ракатере, — серьезно повторила Нео.

Узнать у нее, что это означает, Франсуа не смог. Нео не могла объяснить, что значит ее обращение к нему: ей не хватало слов. На помощь пришел старый негр, мывший палубу. Услышав обрывок диалога Франсуа с Виктором, он пояснил, что Ракатере — бог солнца. Франсуа тяжело вздохнул, проведя рукой по лбу. Нео, видимо, решила, что если не может обращаться к нему неопределенным для нее «Бог», то будет обращаться к нему именем своих богов. Виктор, услышав пояснение, рассмеялся.

— Ваши волосы, Франсуа, будут подводить вас всю жизнь, пока не поседеете. С вашим образом жизни и любовью к приключениям, это произойдет вряд ли.

Франсуа не ответил, только хмыкнул. Виктор с самого утра пытался его задеть и, надо сказать, у него получалось. Но все обиды и тревоги отошли на задний план, когда показался берег. Франсуа в нетерпении расхаживал по палубе, глядя, как они приближаются к порту. Арман, наблюдавший за ним, вздыхал и молчал.

— А жаль, что вы высаживаетесь здесь, — вдруг произнес он, когда Франсуа уже в который раз прошел мимо. — Плыли бы с нами до Мурундова… Но вам не туда, жаль… В бочке бы искупались…

— В какой бочке? — Франсуа удивленно взглянул на него.

— Обычай такой есть: пересекающего в первый раз экватор нужно макнуть в бочку. У нас вся команда жалеет, что не сможет увидеть вашу реакцию на это. Уж больно у вас лицо пластичное, эмоции все как на ладони.

Франсуа смог только улыбнуться на это заявление. Больше они не заговаривали, молча глядя на город. Уже можно было видеть корабли, пришвартованные у пристаней, суетящихся матросов и дома. Триполи не был похож на привычный для европейца город. Франсуа с любопытством и нескрываемым восторгом смотрел на низкие, в один-два этажа, дома с плоскими крышами, на устремленные в небо минареты мечетей, на красочный базар совсем рядом с портом и новых людей, пока они плыли мимо. И с каким же удовольствием он ступил на землю после долгого плавания!

Его радости не разделяла Нео, которая испуганно смотрела на прохожих и жалась ближе к нему. Для нее все эти люди казались чем-то страшным и могущественным, только рядом с белым богом она могла чувствовать себя в безопасности. Турки, конечно, не были арабами, но и арабов тут было множество.

«Святая Анна» вскоре отчалила. Франсуа стоял и смотрел, как корма корабля медленно становится все меньше и меньше, превращаясь в маленькую точку. Нео сидела около его ног, разглаживая юбку и глядя на узоры, вышитые на ткани. Виктор осматривал порт, но делал это не очень внимательно, потому подошедший к ним человек, произнесший пароль-приглашение, был неожиданностью для всех троих.

Он был одет в белый камзол, ослепляющий своей белизной на фоне пыльной пристани. На голове была гутра*, резко выбивавшаяся из европейского стиля одежды и завязанная так, чтобы можно было закрыть ее концом лицо в песчаную бурю. Сам мужчина, однако, не был похож ни на араба, ни на турка, чтобы носить такой головной убор. С вьющимися черными волосами, которые выбивались даже из-под платка, закрученными усами, с большими темными глазами, длинноватым носом, загибавшимся на самом кончике и похожим оттого на цифру шесть, он был скорее евреем.

— Я Исаак Шварцман, — представился он с полупоклоном, подтвердив догадку о его национальности. — Переводчик при Генштабе. Хотите, обращайтесь по имени, а хотите — Шерли. Это мой псевдоним, хотя зачем он мне… Непонятно!

Шерли оказался очень доброжелательным человеком, с удовольствием рассказывал о жизни города, пока они шли узкими пыльными улицами, объяснял особенности быта. Говорил он много и охотно, но когда вышли на площадь, вдруг замолчал и слегка помрачнел.

Они остановились на краю площади, и у Франсуа была возможность осмотреться, пока к ним верхом на сером арабском жеребце не подъехал еще один человек. Голова его была покрыта такой же гутрой, как у Шварцмана, но в отличие от Исаака, он закрыл лицо, и было видно лишь его глаза. Франсуа хватило одно лишь взгляда в них, чтобы по спине пробежали неприятные мурашки: они были какими-то фиолетово-голубыми**, неестественными, пугающими, а ресницы чуть ли не белыми.

— Мирабель, — коротко представился он, не открывая лица. — Полагаю, вы Мементо. Лошади ждут около коновязи, нужно спешить. До захода солнца всего ничего… — тут он заметил Нео, испуганно выглядывающую из-за спины Франсуа, и свел светлые брови к переносице. — Это еще что такое?..

— Это Нео, — ответил Франсуа спокойно, хотя от взгляда Мирабель в душе все выворачивалось наизнанку. — Я выкупил ее, пожалев.

— Зря, — Мирабель слегка качнул головой. — В штабе решим, что с ней делать.

Лошади для Нео не было предусмотрено, да и она все равно не смогла бы ей управлять. Франсуа пришлось посадить ее к себе. Лошади вызвали у бедной девушки ужас, а от мысли, что ей нужно сесть на это огромное существо, она сжалась в комочек. Но пойти против воли своего белого Бога она побоялась.

— Не бойся, я тебя держу, — Франсуа ободряюще улыбнулся ей. — Не упадешь.

В городе ехали быстрым шагом, а как только выехали за ворота, перешли в галоп. Тут Франсуа понял, отчего и Мирабель, и Шерли носили гутру. Песок летел в глаза, забивался в рот и нос, к концу поездки пришлось вытряхивать его из волос.

— Жаль, что я не подумал и вам захватить что-нибудь, — сокрушался Шерли, пока они шли по улице Аль-Бойрата* * *

к дому. — Завтра обязательно найду вам хоть какой-нибудь платок, а то замучаетесь на пути к Белому Нилу.

— Куда?.. — ошеломленно переспросил Франсуа. — Да это же… Черт возьми, это же…

— Далековато, — согласился Мирабель. — Но что поделать. Завтра доедем до Сирта, оттуда с ночлегом в пустыне до небольшого оазиса Джагбуб, затем в Каир… А там по Нилу доберемся быстро.

— А не проще ли было нам доплыть до Александрии?.. — Франсуа представил себе это путешествие и содрогнулся.

Мирабель задумчиво пожал плечами и пообещал подумать над этим. Уже вечером он предложил еще один альтернативный вариант: доехать до третьего по величине города Мисурата* * *

и оттуда выплыть к Александрии. Этот вариант устроил всех гораздо больше, и было решено, что через три дня они отправятся в путь, а пока придут в себя.

Нео было решено взять с собой, только переодеть в другой костюм. Заодно Мирабель приказал привести ее в порядок, поскольку после долгого мытарства по морю и скачке по песку она выглядела совсем жалко. Девушка сначала вырывалась, когда ее стали отмывать, а потом смирилась и только тихонько всхлипывала и что-то лепетала на своем языке.

Переодетая в чистое платье, умытая и расчесанная, она забилась в угол комнаты и до самого вечера была тише воды ниже травы, пока Франсуа не сел напротив и не протянул ей ужин. Нео долго смотрела на него, не притрагиваясь к еде, а затем с совершенно трогательным видом едва слышно спросила:

— Твоя моя не кай-кай?

— Нет, — Франсуа даже расстроился, что она так восприняла это купание. — Моя твоя не кай-кай. А вот это твоя должна кай-кай, — он пододвинул к ней тарелку.

Нео, успокоенная его словами, набросилась на еду. Она не ела со вчерашнего вечера, утром от страха ее воротило от любой еды, а сейчас переживания дня сказались на ней и ее аппетите. Франсуа и сам принялся за еду. Виктор куда-то вышел, Мирабель и Шерли были в другой комнате и обсуждали что-то на пониженных тонах, и он от скуки начал изучать комнату. Он вообще любил новые места, а сегодня он увидел столько, сколько еще никогда не видел.

«Странно… И отчего это в Генштабе так любят женские псевдонимы?.. Шерли, Мирабель… Чудно…» — думал он, блуждая взглядом по орнаменту ковра, по висящим на стенах ружьям и саблям, богато украшенными камнями и резными ножнами, пока не остановил его на окне. На улице уже стемнело. Где-то на минарете прокричал муэдзин, созывая на молитву. Франсуа отодвинул тарелку и подошел к окну, выглянув наружу. Высоко в небе висел непривычно перевернутый месяц. Франсуа задумчиво смотрел на него и вдруг почувствовал, как в душе возник и стал обволакивать ее едкий серый дымок страха перед неизвестным. Месяц был похож на ту улыбку из его сна.

Дверь сзади тихо скрипнула. Франсуа резко обернулся и остолбенел: в дверном проеме стоял Грач. Как всегда спокойный, в сером дорожном сюртуке, он прошел мимо, поприветствовав его только кивком головы. Генштабист скрылся в комнате, где были Мирабель и Шерли, а Франсуа так и остался стоять посреди комнаты, пытаясь сообразить, когда тот успел добраться до Африки из Франции.

Примечание к части

При чтении следует учитывать, что в XIX веке Триполи был не Ливией, а Османской Империей;

Имена богов, а так же название племени и язык этого племени — плод фантазии автора;

* — мужской головной платок, является неотъемлемой частью мужского гардероба во многих арабских странах. Служит для защиты головы и лица от солнца, песка и холода;

** — данный цвет глаз на самом деле существует, его можно наблюдать при неполном альбинизме, когда в глазах синий коллаген отражается немного сильней, чем обычно;

* * *

— ныне город Тархуна;

* * *

— ныне город Мисрата;

Весь остаток ночи Франсуа мучился вопросом, как Грач мог достигнуть Африки раньше него и Виктора. Это было просто невозможно. И все-таки, Грач прибыл раньше них, он даже успел слегка загореть, что было заметно на бледной коже. Не прилетел же он, в самом деле, на крыльях?..

На все вопросы утром Грач с тенью надменности заметил:

— В отличие от вас, Мементо, я не тратил время на остановки.

— Он плыл на небольшом судне, был единственным пассажиром и напугал бедного капитана до полусмерти, — пояснил Мирабель, проходивший мимо. — Я же угадал, мой друг?

Взгляд Грача, спокойный и довольно мирный, резко зажегся уже знакомым Франсуа холодным огнем. Но он промолчал, только слегка недовольно повел плечом.

— Завтрак стынет, — Мирабель усмехнулся. — Пойдемте.

Франсуа, пропустив вперед себя Грача, пошел следом. Про себя он удивленно подумал, что отношения между Грачом и Мирабель напоминают ему его собственные отношения с Виктором. Почувствовать неприязнь между двумя генштабистами можно было почти физически. Она была незаметной, но такой же ощутимой, как воздух.

Завтрак готовила старая турчанка, которой принадлежал этот дом. Ее блюда никогда не были замысловатыми. В этот раз она не изменила своим принципам, приготовив филяфили* и подав их с соусом из кунжута, орехов, оливкового масла и — к такому выводу пришел Франсуа, у которого чуть слезы не полились, — всеми специями, какие попались ей под руку. Она же накрыла на стол и принесла горячий свежий кофе.

Грач, не притронувшийся благоразумно к соусу, задумчиво слушал, как Шерли бойко рассказывал ему о смене маршрута, а затем вдруг покачал головой. Исаак не заметил этого и продолжал рассказывать, пока Грач бесцеремонно не оборвал его недовольным голосом:

— Это крайне плохая идея. Только прогулки по морю нам не хватало.

— Право, что же в этом плохого? — Шерли улыбнулся, и его черные усы смешно затопорщились. — Подумаешь, чуть-чуть отклонимся от курса. Это ведь даже звучит приятно — прогулка по морю!

— Зато если нас застигнет штиль, а он должен быть в скором времени, мы надолго застрянем на одном месте… Приятная прогулка обернется менее приятным словом, — Грач смерил его странным взглядом.

— Каким же? — Шерли наивно округлил и без того большие глаза.

— Катастрофа, — хмыкнул генштабист.

Больше он не заговаривал все утро, сердито и хмуро сидя в кресле. Переспорить остальных у него не было возможности, и он махнул рукой. Франсуа списал его настроение на то, что Грач чувствовал себя уязвленным: его маршрут был сложнее, чем тот, который предложил Мирабель.

Зато когда они доехали до порта и выплыли в Александрию, Франсуа понял, почему Грач был мрачен. Буквально через несколько дней после отплытия возник корабль, вид которого внушил капитану их маленького суденышка суеверный ужас.

— Аллах, мы погибли, — зашептал он, хватаясь за голову. — Мы погибли! Я знаю этот корабль, они уже который раз грабят мой!

Грач фыркнул, бросив торжествующий взгляд на Мирабель. Нео, изрядно осмелевшая за последние дни, выглянула из небольшой каюты и испуганно что-то залепетала.

— Да тихо ты, — впервые обратил внимание на нее Грач. — Мешаешь думать.

Нео не поняла его, но уловила угрозу в суровом тоне. Девушка замолчала, инстинктивно прижав руки к груди. Грач словно тут же про нее забыл, наблюдая, как судно приближается все ближе к ним. Капитан суетился, что-то кричал команде и то и дело начинал молиться. Франсуа на всякий случай положил руку на шпагу. Мирабель кусал губы и думал о чем-то своем.

Корабль подплыл к самому их борту, прижимая к мели, и на их палубу перескочил молодой юнга. Он долго о чем-то спорил с капитаном, а Шерли тихонько переводил заинтересовавшемуся в разговоре Грачу. Генштабист задумчиво кивал, поглаживая рукой кольцо на пальце, а затем вдруг резким голосом обратился к Франсуа:

— Мементо, передайте мне вон тот кувшин.

Франсуа не сразу понял, что это обращение к нему. Он еще не привык к своему псевдониму.

— Этот?

— Его. Благодарю, — Грач кивнул, беря кувшин и взвешивая его на руке.

— Прекрасная вещь, — отвлекся от спора капитан. — В нем хорошо хранить молоко… Ну или деньги, как вы сейчас справедливо заметили, засыпая в него целую горсть золотых…

Грач снова взвесил кувшин и что-то шепнул Шерли. Исаак кивнул и перевел юнге. Юноша призадумался ненадолго, а затем попросил разрешения поговорить со своим капитаном. Кувшин он захватил с собой. Через минуту он вернулся и озвучил, что этого мало.

— Кофейник, — коротко приказал Грач.

— Ах, это же был новый кувшин, — сокрушался капитан, передавая ему блестящую посудину.

— За него вам заплатят, — Грач засыпал в кофейник деньги и передал его юнге.

— И почти новый кофейник!.. — капитан с тоской смотрел, как юнга перепрыгивает с корабля на корабль.

— За него вам тоже заплатят, — утешил его Мирабель, уловив идею Грача. — Уж лучше потерять кофейник и кувшин, чем головы.

Через несколько минут за кофейником отправились еще два кувшина. Капитан каждый раз трагично заламывал руки и восклицал что-то про то, что эти кувшины были шедевром, хотя они выглядели сделанными из самой простой глины. За кувшинами в ход пошла вытащенная Шерли турка. С ней он расстался неохотно, хоть и сам.

— А так приятно было вечером сделать себе кофе, чтобы не уснуть за переводами, — произнес он, провожая ее печальным взглядом.

— Вам что, турку купить? — Грач обернулся на него сердито, а затем, заметив смущение переводчика, слегка смягчился. — Я не в обиду, Шерли. Если хотите, вполне серьезно могу оплатить ее.

— Да что там, она ведь даже не украшена ничем, — смутился Исаак. — Не надо. А я уж как-нибудь обойдусь без кофе.

Наконец, юнга вернулся в последний раз и передал им большого попугая.

— Подарок капитана за щедрость, — перевел Шерли, а от себя добавил: — Только этой говорящей курицы нам не хватало… Юнга сказал, что птица иногда ругается… А мне кажется, она только сквернословить и умеет.

Корабль отплыл в сторону, перестав прижимать их к мели. Франсуа удивленно и задумчиво смотрел вслед удаляющемуся судну. Никогда он не мог представить, что можно так легко отделаться от пиратов. Хотя пиратство сходило на нет, все равно произошедшее казалось ему чем-то чудесным.

— Это не пираты, а жалкое их подобие, — развеял его сомнения Мирабель. — У берегов с настоящими не столкнешься.

В городе пришлось сойти с корабля. Капитан наотрез отказался плыть дальше. Франсуа его вполне понимал, Грач тоже не стал настаивать. Он, довольный тем, что смог поддеть Мирабель, расплатился за вещи и теперь ждал, когда Шерли найдет им лошадей или верблюдов, если не повезет. Верблюды были, конечно, предпочтительней, но Грач не хотел больше сорить деньгами: их у него осталось мало.

Виктор расхаживал по пристани, Грач сидел на бочке напротив Франсуа и, к неудовольствию последнего, внимательно разглядывал Нео, поглаживающую по зеленым перьям большого попугая. Мирабель ушел вместе с Шерли и говорить было не с кем. С Грачом говорить у Франсуа не было желания, Нео не проявляла желания завести беседу, а кузен был слишком раздраженным.

— Во что вы только ввязались… — буркнул он, проходя мимо него уже в который раз.

— Во что мы ввязались, — поправил его Франсуа.

— Вы, — повторил Виктор, подняв назидательно указательный палец. — Я поехал с вами лишь потому, что думал: вы и тут что-нибудь учудите. Откуда мне было знать, что здесь два лучших агента Генштаба?

— А что вас тогда тут держит? — подал голос Грач, и Виктор замолчал, почувствовав его тяжелый взгляд. — В любой момент вы можете отплыть обратно.

К счастью, именно в этот момент вернулся Мирабель и попросил Виктора помочь довести лошадей. Ссора не завязалась.

Франсуа вытащил трубку и нервно закурил, поглядывая на Нео. Девушка с интересом слушала их разговоры, хотя мало что понимала в них. Она сидела около его ног, как и обычно, отчего ему сделалось совсем невыносимо.

— Я смотрю, вы не друзья с вашим кузеном… — вдруг произнес Грач, внимательно глядя теперь уже на него, а не на Нео.

— Мы часто ссоримся, — согласился Франсуа, поежившись.

— Дайте ему отпор, а то у меня сложилось такое ощущение, что вы молча терпите все обиды.

— Это недостойно: отвечать той же монетой, — Франсуа возмущенно вскинул голову.

— Вы живете с тем, кого ненавидите, но считаете, что портить ему жизнь так же, как он портит ее вам — недостойно?.. — Грач насмешливо изогнул брови. — Ах, как мне вас жаль, бедный честный офицер… Впрочем, это действительно недостойно. Потому вы мне и понравились, Мементо, я не ошибся в выборе помощника. Вы самый подходящий человек с горячим сердцем и холодным разумом. Быть может, мы даже сработаемся…

Они действительно сработались, но далеко не сразу, даже когда выпал шанс начать работу. К тому времени они добрались до Белого Нила и решили отдохнуть после тяжелого пути. Франсуа, не привыкший путешествовать настолько быстро, вымотался. Грач не стал упрекать его в этом, хотя был недоволен.

— Завтра тогда я расскажу вам, чем именно будем заниматься, — произнес он, когда они сидели у костра. — Кто-то мешает нам вести здесь работу, устраняет агентов, а иногда и не только их…

— Масса! Масса! — этот испуганный вопль оборвал его объяснения. Через весь лагерь к ним несся мальчик-негр. — Масса! Там… там опять…

— Вот и отдохнули, — проворчал Мирабель. — Посмотрим, кого в этот раз.

Франсуа, пока они шли к месту происшествия, не понимал, что именно случилось. Спросить он не решился, да и не успел. Взору его открылась жуткая картина. На песке, скрючившись и сжав колени в руках, лежал юноша. Лицо его было, наверное, красивым, но судить об этом не представлялось возможности — оно было обезображено жуткой улыбкой, неестественной и будто бы натянутой насильно.

— Господи… — шепотом произнес Виктор. — Какая дьявольская улыбка…

— И дьявольское приспособление, вызывающее ее, — так же шепотом ответил Грач, оглядывая местность. — Вот что нам и предстоит раскрыть…

— Нужно позвать доктора, — дрогнувшим голосом предложил Франсуа.

— Пойдемте, — покачал головой Мирабель. — Нашему бедному Жармену нужен уже не доктор, а плотник. А нам нужно срочно начинать работу. Отдыхать будем на том свете.

Примечание к части

* — котлеты из бобовых;

Выспаться в ту ночь не удалось никому. Грач не спал потому, что был занят осмотром места убийства; Мирабель рассказывал Франсуа и Виктору о прошлых происшествиях; Шерли бегал по всему лагерю и расспрашивал каждого, кто попадался ему на глаза, порой даже по несколько раз, забывая, что уже останавливал этого человека. Под конец рабочие, завидев мечущегося между палатками Шварцмана, бросались в рассыпную, и переводчик обнаруживал только раскиданные вещи.

— Ну куда же опять все делись... — в который раз расстроенно поинтересовался он, легонько пнув носком сапога оставленный кем-то котелок.

— Шерли, вы можете сесть? — Грач бросил на него сердитый взгляд.

— Могу конечно, а зачем? — изумился Исаак.

— Затем, что невозможно осматривать землю на наличие следов! После вас словно стадо бизонов пробежало.

Шерли смутился и уселся на ящик. Грач продолжил изучать тело убитого и песок вокруг, но ничего не обнаружил. Ни следов, ни орудия убийства. Мирабель, уже рассказавший все Франсуа и Виктору, теперь наблюдал за ним с плохо скрываемой ехидной улыбкой. Грач часто язвил, что его помощник не умеет работать и находить улики. Сейчас Грач сам был в недоумении.

— Оставьте это гиблое дело, мой дорогой лорнет, ничего вы тут не найдете, — наконец произнес Мирабель с усмешкой. — Я, может быть, слегка близорук, но не совсем слеп.

— Не бывает, чтобы следов не осталось, — уперся Грач, оскорбившись на шутку Мирабель по поводу его скрупулезного осмотра. — Если их нет, значит плохо искали.

Но улик не было, и через полчаса Грачу пришлось это признать. Генштабист ничем не выдал свое раздражение, однако Франсуа сразу заметил, что он обижен на Мирабель, будто бы это он был виноват в отсутствии следов.

Мирабель распорядился перенести труп в отдельную палатку, а сам пригласил всех в небольшой дом, в котором хотел обсудить все произошедшее. Этот дом был единственной каменной постройкой в лагере. Выстроенный из желтоватого оттенка кирпича, днем он терялся на фоне дюн, и лишь в сумерках он явственно белел среди серого песка.

Кабинет был небольшим, обставленным очень просто: около окна стоял слегка покосившийся от времени шкаф, на полках его лежали карты, какие-то бумаги, несколько словарей и разные книги; на самой верхней из них стоял глобус, весь истыканный булавками и исписанный уже знакомым почерком Грача; в глубине комнаты стоял простой стол, сколоченный из досок, на краю его был подсвечник с огарком свечи, с другой стороны, около чернильницы, валялись в беспорядке перья; на полу лежал мягкий бордовый ковер, расшитый золотом. На этом-то ковре и устроились для разговора.

Обсуждали смерть Жармена недолго: обсуждать попросту было нечего. Это была насильственная смерть — факт налицо, но ни орудия, ни следов не было, и заключать что-либо по скудному набору данных все сочли глупым. Шерли осторожно выдвинул предположение про яд, и Грач специально сходил проверить эту гипотезу, но вернулся с таким видом, что переводчик сразу пожалел о своих словах. Яд, — по-крайней мере, известный Грачу или Мирабель, — тоже был не причастен.

Сошлись на том, что будут внимательно следить за лагерем и каждого незнакомца расспрашивать.

— Только, ради бога, пусть это делает не Шерли, — Грач метнул на него взгляд, и Исаак окончательно смутился. — Он всех распугает.

— Этим займусь я, мой арабский немного хуже, но для расспросов вполне сносен, — Мирабель усмехнулся, заметив, что Шварцман залился краской до самого кончика его длинного носа. — А вы без особой надобности не начинайте действовать. Это относится ко всем. Рабочие могут что-то заподозрить.

Франсуа большей частью молчал, слушал и запоминал. Может, он мало смыслил в шпионских играх, но вот анализировать сведения и разрабатывать стратегию умел. Только придумывать он все это будет завтра, сегодня хоть бы запомнить часть фактов, чтобы они за ночь улеглись в голове... Сейчас надо немного отвлечься, а то в голове уже образовалась каша. Да хотя бы про дом узнать...

— Специально такого цвета кирпич? — спросил Франсуа у Грача, словно ненароком оказавшись рядом с ним около дверей.

— Случайно, — хмыкнул он в ответ. — Тут вообще ничего специально сделанного нет. Мы играем роль археологов, и лагерь у нас такой, какой был бы у этих любителей древности.

Большего у него Франсуа не добился. Грач всегда немногословен в беседе, а теперь он вдобавок злился и говорил очень отрывисто, коротко и только по делу. Франсуа вздохнул и оставил его в покое. «Не хотите говорить — не надо, — подумал он, провожая генштабиста взглядом. — Меньше знаю, меньше скажу на допросе, если попадусь». Грач был того же мнения и не посвящал Франсуа во все тонкости, а Виктора он вовсе ни во что не ставил, лишь иногда с неподражаемой надменностью и пренебрежением мог бросить: «Доброе утро», чем задевал его похлеще колкостей Франсуа. Еще никогда его так явно не игнорировали.

Привыкший привлекать внимание, Виктор обиделся на такое отношение. Мирабель, заметив его явную неприязнь, быстро сдружился с ним, и Грач остался в гордом одиночестве, один против всех. Франсуа тоже не симпатизировал ему. После того, как генштабист осадил Виктора тогда, в порту, он немного поменял свое мнение, но Грач почти сразу его вновь испортил.

До их приезда в лагерь он не обращал никакого внимания на Нео, её словно не существовало для Грача. Но стоило им пробыть в лагере неделю, как Грач внезапно взъелся на бедную девушку, а она боялась генштабиста, как огня. У Грача был тяжелый взгляд, прожигающий насквозь, и Нео чувствовала себя, словно кролик перед удавом. Франсуа молча терпел, подавляя каждый раз раздражение, когда генштабист выгонял её из палатки перед обсуждением чего-то важного, но один раз не стерпел и пожаловался Шерли, попросив переводчика как-нибудь намекнуть Грачу на его несправедливость.

Исаак как раз вызвался сопровождать Грача до города, генштабист хотел зайти в библиотеку и полистать справочники о ядах и без переводчика обойтись не мог. Шварцман пообещал, что поговорит с ним, и ушел, беспечно размахивая папкой с документами. Франсуа проводил его взглядом и вздохнул. «Забудет небось, — решил он мысленно. — Слишком любит витать в облаках».

Но Шерли не забыл. Это Франсуа понял через несколько дней, когда сидел в кабинете и старался прочесть дневник Жармена. Нео сидела напротив него и пыталась воспроизвести свое имя на бумаге. Франсуа хотел научить её грамоте, выделяя на это по полчаса в день. У нее уже неплохо получалось говорить по-французски, она узнавала некоторые написанные слова и пыталась читать вместе с Франсуа дневник, что получалось пока плохо. Она была усердной ученицей, девушке хотелось угодить своему богу, такому доброму и хорошему, совсем как Ракатере в рассказах колдуна.

Грач возник в дверях внезапно и совершенно бесшумно, словно привидение с кладбища. Весь в черном, как похоронный церемониймейстер, он не предвещал ничего хорошего. Перчатки идеально сидели на его аккуратных, пожалуй даже женственных руках, и скрипели свежей кожей. Он оперся на стол и, наклонившись к Франсуа, свистящим зловещим шепотом поинтересовался:

— Что это вы вздумали?! Посвящать её в наши дела? Вам нездоровится?

— Я чувствую себя великолепно, — тут же отрезал Франсуа, невольно повысив голос. — А вот как чувствуете себя вы? Мирабель же просил действовать лишь при необходимости. Вы постоянно нападаете на бедную девушку, — он указал жестом на забившуюся в угол кресла Нео. — Мне кажется, вы начинаете...

процедил Грач, опасно щурясь. — Я не собираюсь вам угрожать, но не смейте нарушать мои планы. Если я что-то делаю, значит, так нужно.

Не угрожая, Грач все-таки угрожал. Франсуа рушил все его задумки своей принципиальной честностью. Он совершенно не умел скрывать свои мысли, и они читались у него на лбу так же ясно, как строчки на бумаге. Еще мешалась эта негритянка, эта Нео, которую Тео спас с корабля. Она привлекала слишком много внимания в лагере. Рабочие ведь не знали, что они не археологи. Зато Нео знала и могла стать невольной соучастницей преступления. Нужно было показать, что ей не доверяют, чтобы никто не решил воспользоваться её наивностью в своих целях.

— Я буду лезть, если вы не прекратите, — Франсуа гневно сверкнул взглядом.

— В таком случае советую вам составить завещание, — заключил Грач ледяным тоном, резко отстранившись и отойдя вглубь комнаты.

— Вы лучше скажите, что узнали, — капитан передернул плечами.

Грач обернулся и смерил его долгим внимательным взглядом, затем перевел его на Нео. Девушка дрожала в уголке кресла, обхватив колени руками и вжав голову в плечи. Если Франсуа для нее был Ракатере, богом солнца, то Грача она мысленно звала Сетнутом, богом ночи и тьмы, злого начала и хаоса. Генштабист прожигал её насквозь взглядом еще несколько минут, затем устало и тихо ответил на вопрос Франсуа:

— Да ничего не узнал. Это не яд.

— Жаль, такая гипотеза провалилась... — раздался над самым ухом голос Шерли.

Франсуа даже подпрыгнул на своем месте. Исаак появился еще более неожиданно, чем Грач. Тот хотя бы не зашел со спины бесшумно и тихо.

— Значит, слежка за лагерем продолжается?

— Продолжается, — Грач кивнул головой. — Делать больше нечего... Можно, конечно, съездить в близлежащий лесок и осмотреть его, вдруг чего-нибудь там и найдем. Но не сейчас, времени нет. Шерли, идите, займитесь уже тем медицинским справочником, что я взял. Может, в нем есть подсказки.

Шерли кивнул и вышел, улыбнувшись напоследок Франсуа. Грач присел в углу комнаты и подпер голову кулаком, прикрыл глаза и из-под ресниц наблюдал за ним и Нео. Франсуа сначала разозлился, что он так беспардонно следит за ними, а затем понял, что Грач в чем-то прав, не доверяя никому. «Наверное, в его работе невозможно доверять даже самому себе, — решил он с долей жалости. — Вам жаль меня за мою честность, а мне жаль вас за ваше лицемерие...».

— Если вас так беспокоит, что Нео присутствует при наших разговорах... Смею вас заверить: она мало что понимает из нашей быстрой речи, — закончил свою мысль он вслух.

— Меня не это беспокоит, Мементо, — Грач тяжело вздохнул и открыл глаза. — Меня беспокоит, что по лагерю может пойти нехороший слух. А еще — как вы сказали? Нео? — наивна. Для нее существует только два понятия: хороший и плохой. Представьте, если кто-то этим воспользуется? Покажется ей хорошим и добрым, передаст вам что-нибудь, и — все! Присоединитесь к Жармену. Между прочим, у нас тут очень много документов, а агенты и рабочие чуть ли не каждую неделю погибают при вот таких невыясненных обстоятельствах. Убийца либо очень осторожен и знает что-то, чего не знаем мы, либо напротив, он крайне неосторожен, а мы из-за необычности убийства ищем подвох. Может, это шпион, которому надо расформировать и без того очень небольшую группу наших агентов в Африке... И вы все еще удивлены, почему я злюсь и выгоняю Нео?

Франсуа на это только улыбнулся немного, заставив Грача удивленно повести бровью. Он ждал другой реакции. Сказать по этому поводу генштабист ничего не успел: в кабинет влетел Шерли, размахивая руками.

— Там снова! Теперь уже мальчик, сын кого-то из рабочих...

— Мирабель что-нибудь видел? — Грач немедленно вскочил, и взгляд его зажегся от нетерпения.

— Только как он упал ни с того ни с сего...

Грач прошипел какое-то ругательство сквозь зубы и выскочил из дома. Франсуа, кивнув Нео и попросив не уходить из кабинета, тоже выбежал к месту происшествия. Девушка осталась сидеть в кресле, тихонько всхлипывая. Нео видела смерть Жальбера, и она совпала с легендой из её племени. Но негритянку, конечно, никто не станет слушать, да и слов для рассказа до сих пор не хватало.

Франсуа, пока добежал до места происшествия, запыхался и потому был немало удивлён, увидев Грача, уже расхаживающего вокруг трупа. Мирабель стоял в тени от палатки с недоуменным выражением лица. «Грач оправдывает свой псевдоним... Перемещается так быстро, будто летает», — Франсуа утёр со лба пот. Жара стояла неимоверная, от песка поднимался вверх горячий воздух, и даже дышать было тяжело.

— Бросьте, Грач... Вы ничего не найдёте, — наконец произнёс Мирабель, утомленный духотой. — Никого не было. Он просто шёл и вдруг упал.

— А вы, мой дорогой друг, никогда не видите очевидного и местность не обследуете, приходится делать это самому, — ехидно отозвался Грач, даже не обернувшись. — Вам бы только в бумажках копаться, а руки марать не любите... Все бы вам готовенькое...

Мирабель сверкнул зло глазами, но молча проглотил насмешку. Грач посмотрел зрачки, убедился ещё раз, что тут уже ничем не поможешь, обшарил карманы и окликнул Франсуа:

— Помогите перевернуть.

Вместо Франсуа подошёл Мирабель, решивший доказать, что он далеко не белоручка. Он никогда не был брезгливым, а в Генштабе и вовсе исполнял довольно грязную работу по устранению тех, кто решил предать или совершил неисправимую ошибку. Если Мирабель заявлялся к кому-то домой, то обычно утром газеты пестрели заголовками о крайне непонятном и спонтанном самоубийстве. За это коллеги прозвали его Ангел смерти и относились с должным уважением, только Грач отчего-то невзлюбил его и совершенно не боялся.

— Надо же... Что-то новенькое... Мирабель работает, — Грач сощурился, отчего около глаз образовалась тонкая паутинка морщинок.

— Не лезьте под шкуру, — огрызнулся Мирабель, — не то я вам все перья выщипаю, пернатый вы наш.

Грач аж поперхнулся, не ожидав такого ответа. Франсуа решил, что лучше ему все же заменить Мирабель, не то они действительно вцепятся в друг дружку, а весовое преимущество было совершенно не на стороне Грача. Ещё один труп им вряд ли был нужен. Он подошёл и помог перевернуть тело. Тут же Грач испустил восторженный вскрик и что-то подхватил с земли.

— Не орудие убийства, зато кое-какая зацепка, — он, словно нарочно, помахал небольшим кинжалом перед носом у Мирабель.

— Странно, что я его не заметил, — уязвлено отозвался тот.

— Я не удивлен. Если бы была мера невнимательности, вы стали бы её эталоном, — Грач фыркнул и убрал кинжал. — Лучше распорядитесь унести тело, вечером я ещё раз осмотрю его, а затем похороним его там же, где и остальных. Мементо, мне нужна ваша помощь...

Франсуа кивнул, задумчиво провожая взглядом Мирабель. За что Грач так взъелся на него, он не понимал. Мирабель был, конечно, не самым приятным человеком, но и Грач тоже. В этой их стычке виноват был именно он, начавший первым задирать своего коллегу.

— Намотайте на голову, — Грач тем временем нашёл какие-то платки и вручил один Франсуа. — А то опять песка наедитесь. Съездим к городу, хочу поговорить с одним человеком... Шерли, даже не думайте!..

Франсуа обернулся и увидел расстроенное лицо Исаака. Видимо, он хотел увязаться за ними, но Грач вовремя пресек его желание.

— Тогда расспрошу рабочих... — вздохнул он, отойдя в строну.

— Жалко его, — вдруг произнёс генштабист, наматывая платок на голову. — Но Шерли привлекает много внимания... Хоть бы усы сбрил, что ли... Поехали, а то не успеем до заката.

Лошади рвали намётом мили, громко храпя и поднимая тучи песка. Потные шеи их вскоре все были в пыли и мыле, а гривы спутались, несмотря на то, что утром Шерли заплел их в косы. Грач изредка вставал на стременах на всем скаку и осматривался. Франсуа сначала решил, что генштабист потерял дорогу, и даже испугался, но потом понял, что Грач продолжает на всякий случай осматривать местность.

Наконец, на горизонте показался город, и Грач перевел коня в шаг. Франсуа не без удивления отметил, что генштабист был неплохим наездником, хотя к лошадям относился с холодным пренебрежением. Молчание, царившее с самого их отъезда из лагеря, неприлично затянулось, и он решился его нарушить.

— Грач... Давно хотел спросить лично у вас, но случая не было... Что думаете вы сами об этих убийствах?

Грач скосился на него, и в его глазах зажглось недоумение. Генштабист пожал плечами, а затем, когда Тео уже и не ждал ответа, заметил вполголоса:

— Чем проще и страннее преступление, тем труднее докопаться до истины... Запомните общее правило: чем таинственнее случай, тем меньше в нём на самом деле таинственного. Простое объяснение обычно приходит тогда, когда уже перебрал все сложные варианты. Умные люди это правило знают и порой пользуются. И нет ничего страшнее, Мементо, чем зло, совершенное умным человеком... В нашем случае действует очень умная личность, придумавшая такое необычное и дьявольски смертоносное оружие. Найти бы хоть зацепку, что это... Яд? Какое-то вещество, влияющее на психику?..

— Смертоносным в оружии является не столько его технология, сколько сама человеческая мысль и желание убивать, — Франсуа покачал головой. — Без этого даже самое хитроумное оружие бессмысленно... В умелых руках и палка стреляет. Искать надо не палку, а именно умелые руки...

— Вас бы, да на место Мирабель! — воскликнул Грач, и в его неожиданно звонком восклицании Франсуа услышал восхищение. — Я уж думал, что эта мысль посетила лишь меня.

— Думаете, искать нужно в городе?

— Не думаю, а предполагаю, — Грач задумчиво посмотрел на Франсуа, словно оценивал его. — Видели кинжал? Очень тонкая работа, почти ювелирная... Тут есть один оружейный мастер, его зовут Абангу. Неприятный человек, но кинжалы и всякие мечи делает великолепно, просто загляденье. Можете, кстати, прикупить себе что-нибудь, а то у вас, кроме мной подаренного «кольца» и вашей шпаги, нет ничего. Мне тоже не помешает пара-тройка стилетов...

Он замолчал, что-то прикидывая в уме. Франсуа задумчиво перебирал повод, глядя на свои руки. Он не видел выражения лица генштабиста, поскольку оно было спрятано за ткань гутры, но почему-то был уверен, что Грач изменил своему вечно фарфоровому спокойствию. В его глазах светилось нечто чуждое всегда спокойному Грачу, но что именно — Франсуа не мог понять. Для этого надо было бы смотреть на него в упор, а Грач такое вряд ли бы оценил.

В городе было шумно: мимо них с грохотом проезжали повозки, груженые мешками; пробегали шумные арабки, спорящие о том, где лучший шёлк; громко крича, зазывали купить хоть что-нибудь в их лавках арабы в белых длинных рубахах. Грач, чуть сморщившись, развернул свою пегую кобылу и направил её в неприметный закоулок. Там он спрыгнул на землю и, привязав лошадь к коновязи, поднялся по ступеням к массивной двери.

В лавке царили тишина и прохлада. По сероватым стенам были развешаны различные сабли и шпаги в богато украшенных камнями и резьбой ножнах; на столике лежали загнутые кинжалы с резными ручками в виде змей или ягуаров; на столе, за которым наверняка и работал мастер всего этого великолепия, стояло увеличительное стекло и валялись в беспорядке инструменты, словно Абангу только отошёл; у дальней стены, прямо за столом, стояли недоделанные ятаганы и палаш.

Франсуа оглядывал лавку с восхищением. Никогда ещё он не видел столь ювелирно сделанного оружия. Грач наблюдал за ним с усмешкой, довольный этим эффектом.

— На востоке из оружия сделали искусство, — произнес он, разглядывая тонкие небольшие кинжалы на столе. —Всю эту смертоносную красоту можно увидеть только здесь.

Дверь, ведущая во внутреннее помещение, бесшумно открылась, и внутрь вошёл сам Абангу. Он оказался совсем не таким, каким его представлял Франсуа. Это был слегка полный мужчина, одетый в расшитую золотом и изумрудно-зеленым кандуру, а на голове была такая же гутра, как и у них, но повязана она была по-другому. Кожа у него была оливкового цвета, но он точно был арабом, об этом говорили крупные миндалевидные глаза темно-зеленого цвета, внешний уголок которых был выше, чем внутренний. Лицо у него было овальным и из-за пухлых губ и бородки казалось чересчур узким.

Абангу улыбнулся, разглядывая внимательно посетителей, и сразу же почему-то не понравился Франсуа. Он был заискивающим, пытался во всем угодить, а в глазах его капитан заметил сухие огоньки жестокости.

— Купить хотите или продать? — по-французски обратился он к ним. — Может, заказать?

— Спросить, — сухо ответил Грач, достав кинжал. — Ваша работа?

Прозвучало это как утверждение, которое нужно лишь уточнить.

— Моя, — Абангу мельком взглянул на кинжал. — Что-то не устраивает? Может, слишком хрупкий?

— Нет, — Грач покачал головой. — Вполне сносный. Вы — искусный оружейник, и это привело нас к вам. Разрешите задать несколько вопросов? Мы археологи, и у нас возник спор насчёт найденного захоронения...

Абангу кивнул с фальшивой улыбкой и провёл их во внутреннюю комнату. Там, усевшись на мягкий ковёр, они и вели беседу. Грач расспросил, а не делает ли Абангу на заказ тонкие стилеты, похожие на шпильку для волос, и не знает ли он что-нибудь об оружии, которое может убить, не оставив следов.

— Стилеты такого типа я никогда ещё не делал, — медленно и нерасторопно ответил Абангу. — А насчёт оружия, так может сделать «укус змеи», вон он, у вас на пальце. Далеко идти не надо.

Грач, слегка побледнев, резко накрыл кольцо другой рукой. Абангу улыбнулся плутовато и добавил тихо:

— Я хороший мастер и издалека узнаю такие штучки. Не думайте, что вы одни, кто про них знает. Придите завтра утром, и я кое-что покажу вам, господа... археологи.

«Археологи» он сказал таким тоном, что сразу стало ясно: он не поверил их выдумке и все понял. После визита к Абангу на душе был неприятный осадок. Назад ехали молча и уже по темноте. Солнце зашло быстро, становилось холодно. Грач нервно дёргал плечами, и лошадь его недовольно фыркала, когда он случайно натягивал повод. Франсуа подавленно молчал. Он думал, что поездка прольёт свет на убийства, но она только запутала все, да к тому же чуть не раскрыла их.

В лагере Грач первым делом направился в кабинет, по пути налетев на Мирабель и что-то язвительно прошипев ему. В кабинете, едва освещенным тремя свечами, должен был работать Шерли, переводивший справочник. Исаак действительно был там: он дремал, положив голову на стол. Рядом лежали исписанные его дёрганным почерком листы с переводом. Всю книгу он не осилил.

— Шерли, хватит спать, — Грач легонько хлопнул его по плечу. — Просыпайтесь. Tempus nemini*.

— А? Что? Ах, нет-нет, я не сплю, — Шварцман подскочил, сонно моргая. — Просто слегка устал. Тут немного осталось...

Но вид у Шварцмана стал до того несчастным, что Грач сжалился.

— Сначала переведёте с арабского, а потом будете мне свою шамаханскую вязь расшифровывать, — он постучал пальцем по листу с переводом. — Черт с вами, идите спать. Займётесь завтра, не то я в самом деле не прочту этого.

Шерли ушёл, зевая и потягиваясь. Грач вручил часть листов Франсуа и, усевшись сам на полу, а ему оставив стул, принялся вчитываться в перевод. Исаак старался писать аккуратно, но под конец от усталости перестал следить за почерком, и через несколько минут Грач, отложив в сторону последний переведённый лист, покачал головой.

— Когда завтра поедем в город, купим нашему Шерли турку. Не может он без кофе работать.

— Странно... — тихо протянул Франсуа, глядя на Грача.

— Что странно? — генштабист обернулся на него. — Не вижу ничего странного.

— Что вы пытаетесь быть холодным и отчуждённым, язвительным и колючим, а на деле таким не являетесь...

— Меньше наблюдайте, — Грач хмыкнул, передернув плечами, — здоровее будете. Вы, Мементо, считаете: лучше быть, чем казаться. Может, это так... Но в моей работе лучше казаться, чем быть. Я меняю тысячу масок каждый месяц и сам уже не могу сказать, какой я на самом деле.

Франсуа ответил на это очередной улыбкой, всегда вгонявшей Грача в ступор. Он никак не мог понять, отчего ему улыбаются. Франсуа же улыбался потому, что он, в отличие от Грача, прекрасно видел, какой на самом деле человек скрывается за нелепым птичьим псевдонимом и ядовитым характером.

— Идите тоже спать, — наконец произнес Грач, серьёзно глядя ему в глаза. — Вряд ли вы хотите осматривать труп ещё раз. А уж если вам не спится, почитайте перевод Шерли. Утром по дороге в город расскажете, есть ли что-нибудь интересное.

Франсуа кивнул и, пожелав доброй ночи, ушёл с листами к себе, пообещав подключить к работе Виктора. Грач, задумчиво разглядывая удаляющийся силуэт, вздохнул и отправился за Мирабель. То ли не было желания в одиночку осматривать труп, то ли он решил сразу после осмотра похоронить его, то ли хотел перед сном ещё раз щелкнуть по носу коллегу, а скорее всего, все это вместе взятое.

Примечание к части

* — (лат.) Время не ждет;

Франсуа читал перевод всю ночь и уснул только под утро. В девять он подскочил, ужаленный мыслью, что они обещали заехать за стилетами к десяти! За час добраться до города было почти невозможно, и они успели бы, только загнав лошадей. Грач к этому отнёсся с таким спокойствием, которому оставалось лишь позавидовать.

— Здесь совершенно нормально опаздывать даже на три часа. Уверяю вас, мы приедем, а Абангу ещё и в лавке не будет. Наматывайте свою гутру и поехали. По пути расскажете, что вычитали.

На галопе говорить было невозможно: ткань гутры забивалась в рот и мешалась. Зато когда они перевели лошадей в шаг около города, Франсуа рассказал, что очень похожие симптомы наблюдаются при поражении двигательных ветвей тройничного нерва в области зубов, а так же мимической и жевательной мускулатуры при столбняке. Грач внимательно слушал его, сведя чёрные брови к переносице.

— Я очень сомневаюсь, что это столбняк, — произнес он, когда Франсуа закончил рассказ. — Один-два случая были б понятны, да и то, только среди рабочих, имеющих дело с землёй. Но агенты, мой дорогой Мементо, нигде не могут подцепить такую болезнь. Нельзя исключать, что убийца пользуется заражённым столбняком стилетом... Хотя это, конечно, маловероятно...

— Отчего же маловероятно?

— Ну подумайте сами! Столбняк не может действовать столь внезапно. Его симптомы появляются на протяжении недели... Рабочие бы заметили, они хорошо знакомы с этим заболеванием, выкосившим в своё время тут многих, — Грач раскрыл лицо и глубоко вдохнул уже начавший нагреваться воздух, затем перевел взгляд на Франсуа и, заметив, что тот погрустнел, добавил неожиданно мягким голосом: — Не расстраивайтесь, Мементо. Это тоже интересные сведения, их надо проверить. Я спрошу нашего доктора, может статься, вы правы...

Абангу, как и предсказывал генштабист, все еще не было в лавке. Это немало позабавило и удивило Франсуа. Когда же араб не появился ещё через полчаса, Франсуа начал злиться. Грач тихонько намекнул ему, что злость тут не поможет, даже если такое поведение переходит все границы терпения.

Оружейник пришёл только после обеда. Увидев гостей в лавке, он приторно сладко и фальшиво заулыбался, рассыпавшись в комплиментах. Грач сурово оборвал его, напомнив цель визита. Абангу достал завёрнутые в платок тонкие стилеты, а затем, пока Грач проверял работу, стал копаться в ящике стола.

— Вот, посмотрите, — наконец произнес он, положив на столешницу гребень. — Похоже на простую женскую безделушку, а с помощью ловкого движения пальцев превращается в опасный и тонкий кинжал.

Взгляд Грача зажегся интересом, он взял гребень и внимательно осмотрел его. Абангу, продолжая улыбаться, вытащил ещё несколько стилетов, удивительно хорошо замаскированных под разнообразные вещи, на оружие не похожие. Тут было и кольцо, как у Грача и Франсуа, и ещё пара гребней, и браслет в виде вытянувшейся в прыжке большой кошки, и даже сабля-пояс.

— Оружие у нас не только искусство, но и скрытая от чужих глаз вещь, — Абангу сверлил генштабиста взглядом. — Хотите что-нибудь приобрести?

— Пожалуй, гребень надо взять, — отозвался Грач, отложив в сторону ярко-синий гребешок с красным цветком.

Франсуа удивился такому странному выбору. «Неужели, — подумал он удивлённо, — это подарок для Луизы?.. Неужели у него есть какие-то чувства к этой девушке?..». Грач убрал гребень и стилеты, отсчитал деньги Абангу и поманил Франсуа за собой. Франсуа в задумчивости последовал за ним, чувствуя спиной, что Абангу пожирает их глазами.

К лагерю они, на удивление, поехали не сразу. Грач свернул к рынку и, миновав две-три лавки, остановился около продававшего кофе старика. Он спросил что-то на арабском, старик рассмеялся, но, увидев строгий взгляд серых глаз генштабиста, стал серьёзным и вытащил несколько турок. Грач, оглядев их, выбрал ту, что была поменьше, небрежно бросил арабу золотую монету и направился назад, к лошадям. Вслед им понеслись хвальбы и благословения. Турка не стоила и половины того, что дал генштабист.

Франсуа не удержался и заулыбался, заметив генштабисту, что это благородно с его стороны: купить турку и гребень на подарок. Грач непонятно отчего вдруг рассердился на эти слова. Всю дорогу к лагерю он молчал, сидя нахохлившись в седле. Франсуа недоуменно смотрел на него и никак не мог понять, чем обидел или задел его чувства. Грач на его извинения холодно ответил:

— Прекратите валять дурака, Мементо. Будьте хоть чуть-чуть посерьёзнее!

Но уголки губ генштабиста слегка дрогнули, пусть Грач и закатил презрительно глаза. Камень с души Франсуа упал. Он любил, когда от его слов улыбались, а не злились, любил смех ради смеха. Грач злился лишь оттого, что Франсуа вынуждал его следовать своим правилам игры. Он сердился на себя за то, что слишком много стал рассказывать Франсуа, что этот простой капитан в некоторых вещах был более осведомленным, чем он, офицер Генштаба... В конце концов, он злился и даже начинал бояться его потому, что с Франсуа хотелось быть искренним, потому как он олицетворял саму Честность.

Генштабист хотел серьёзно поговорить с Франсуа по возвращению о конспирации и вообще умении скрывать эмоции, но в лагере царило такое оживление, что разговор не состоялся. Стоило им въехать, как к ним чуть ли не под копыта бросился Шерли, чем перепугал Франсуа и насторожил Грача.

— Что? Опять? — по голосу Грача стало слышно, что он тоже испугался.

— Не поверите! — Шварцман едва не задыхался. — Мы думали, тут ничего нет, что ничего тут не найти, а они нашли!

— Кто они? Рабочие? — Грач весь обратился в слух.

— Ну да, они!

— Следы? Отпечатки? Орудие убийства? — он соскочил с лошади и от нетерпения начал хрустеть пальцами.

— Какие следы? Какие отпечатки? Да бог с вами! — рассмеялся Шерли. — Мы, видимо, говорим о разных вещах. Рабочие нашли здесь вазу...

Грач аж замахнулся на переводчика с досады. Лицо его на секунду потеряло спокойный вид, и Франсуа не без удовольствия отметил, что Грач в самом деле на него не злился, поскольку гнев генштабиста выглядел совсем иначе.

— Я уж думал, мы раскрыли преступление! — он сердито глянул на Исаака. — Ну вас к черту, Шварцман. И турку я вам теперь не отдам.

— Какую турку? — изумился Шерли, и даже усы его приподнялись.

— Да обыкновенную, — Грач провел рукой по лбу. — Держите.

— Так вы ж сказали, что не отдадите...

Но Грач его уже не слышал, он ушёл в палатку. Шерли остался недоуменно стоять, глядя ему вслед. Франсуа, пряча улыбку, чтоб не обидеть Шерли и не разозлить окончательно генштабиста, направился следом.

Ваза оказалась из глины и, судя по всему, была скорее кувшином, чем вазой. Ручка отломилась, и пески сгладили место скола. Вся она была покрыта странным орнаментом, не похожим ни на один до сих пор известный, и изображениями людей, и Грач, осмотрев её, неодобрительно прицокнул языком.

— Только сенсационных находок нам не хватало для полного разрушения конспирации, — он оставил вазу-кувшин в покое. — Вроде ведь все рассчитали, чтобы тут ничего найти было нельзя...

Нео, скользнувшая в палатку вслед за Франсуа, замерла, глядя на стол во все глаза. Взгляд её стал встревоженно-шальным, а губы расползлись в улыбке. Грач тут же это приметил и возник перед ней бесшумной зловещей чёрной тенью, заставив девушку испуганно ойкнуть и, прижав руки к груди, отскочить назад.

— Ты знаешь, что это? — обратился он к ней почти шепотом.

Нео молчала, глядя на него огромными от ужаса глазами. Франсуа ласково коснулся её плеча и произнес:

— Не бойся. Ты знаешь, что это?

Девушка мелко закивала, не сводя глаз с Грача. Его она боялась и, пожалуй, даже больше, чем боялась до этого Франсуа и капитана «Святой Анны». Франсуа всегда был с ней добр, говорил негромко и ласково, и она не могла представить, что он может причинить ей зло. Он и внешне был добрым. Грач был не таким. Внешне ледяной, он и характером был как холодный ветер. Говорил он тоже тихо, но в голосе его была скрытая угроза. Он не был похож на ядовитую мамбу или гадюку, но Нео, увидев его впервые, подумала: «Змея!». Теперь он был для неё богом зла, хотя генштабист её лишь запугивал, ни разу по-настоящему не ударив и не задев.

— Ну так что ж это?

— Это делали мои люди, — пояснила она, протянув руку к вазе и взяв её. Негритянка долго рассматривала её, а потом, указав на рисунки, пояснила: — Это сотворение солнца.

— Сотворение солнца? — Грач насмешливо изогнул бровь.

Нео снова мелко закивала, поглядывая на Франсуа. Он кивнул ей, поддерживая, и девушка, водя черным пальцем по рисункам, начала рассказ.

— Было ещё темно, ведь не было солнца. Боги разожгли большой костёр в своём городе у берегов Белой Реки. В него должен был броситься тот, кто пожелал бы стать солнцем, дабы очиститься огнём и подняться на небо. Но никто не решался шагнуть в костёр. И тогда Хогор* сказал сыну: «Попробуй ты, Ракатере!». Ракатере закрыл глаза и бросился в костёр, языки пламени взметнулись до неба, и он стал солнцем. Кровь его пролилась на землю первым дождём, и так возник свет...

— Довольно, — прервал её Грач. — Это не более, чем легенды их племени, Франсуа. Вряд ли что-то можно узнать из них.

Нео поставила вазу назад и поспешно отбежала в угол, где и замерла, подобно статуе. Франсуа не стал возражать Грачу, не хотелось снова его задеть. Да и история с вазой вскоре забылась, ведь в лагерь верхом на вороном жеребце в богатой сбруе в сопровождении двух всадников въехала арабка. Лицо её едва-едва было различимо сквозь паранджу, но и так было видно, что она красива.

— Интизар приехала, — хмыкнул Мирабель, заметив её. — Новости привезла. Она сама редко заглядывает, видно, что то важное.

Грач поприветствовал её полупоклоном, на который она ответила улыбкой. Франсуа, вышедший из палатки, замер, поражённый её внешним видом и, в первую очередь, большими тёмными глазами, бывшими ещё более заметными из-за белоснежной паранджи. Интизар тоже заметила его и заинтересовалась.

— Новый в Генштабе? — обратилась она к Грачу на французском.

— Мементо скорее временный агент, — отозвался он. — Знакомьтесь, Франсуа: Интизар Салах ад-Абдин, незаменимый человек и поставщик важных новостей, а так танцовщица.

Мирабель провёл её в кабинет, где предложил присесть. Интизар довольно быстро рассказала новости, не сводя глаз с Франсуа, отчего ему сделалось даже неловко. Нео, всюду следующая за ним, как тень, неприветливо поглядывала на неё из своего угла. Ко всем арабкам она относилась с недоверием.

— Может, раз новостей у вас важнее двигающегося в нашу сторону каравана нет, то вы нам станцуете? — Мирабель обворожительно улыбнулся девушке.

Интизар вскинула было голову, но затем вдруг взгляд её смягчился, и она согласно кивнула. Сказав, что хочет показать танец с саблей, она выбежала на улицу, к своему жеребцу.

— Значит, Генштаб все же вербует женщин? — шёпотом спросил Франсуа у Грача.

— Мы вербуем всех, кого можем, — ответил он, устроившись по-турецки на ковре. — У нас в Генштабе и розыскно-разведовательном отделении сложная система, Мементо. При каждом большом городе есть надзиратель, под началом которого два-три наших постоянных агента и целая сеть случайных по всему городу из самых разных слоёв населения. Несколько надзирателей объединены в группу, за ней следит старший по званию человек из Генштаба. У него в подчинении, помимо упомянутых надзирателей и их мелких агентов, особый отдел разведчиков, которые контролируют деятельность остальных подчинённых. Над работой этих людей уже наблюдаю я, поскольку могу похвастаться завидной ролью ферзя на этой шахматной доске Генштаба.

— Как у вас все устроено... — Франсуа удивлённо поднял брови. Удивился он скорее тому, что Грач все это ему рассказывал.

— Сложновато, — Грач пожал плечами. — Но жизнь показала необходимость такой схемы. Я всегда могу проверить всех своих подчинённых на леность или продажность, вовремя пресечь нарушения и держать всех в узде... Впрочем, остальное вам необязательно знать, да и наша танцовщица уже вот-вот вернется.

Интизар действительно пришла через несколько секунд после слов Грача с саблей и одним из всадников, её сопровождавших. В руках его был барабан. Интизар сняла полухалат, в котором приехала, оставшись в белоснежной бедле**. Даже если бы Грач что-то продолжил объяснять про иерархию в Генштабе, Франсуа вряд ли бы запомнил хоть слово. Интизар заворожила танцем всех. То подкрадываясь, подобно кошке и пряча саблю за спину, она приближалась к ним, то вдруг блестел в темноте острый клинок, и она отскакивала назад, разметав черные как смоль волосы и белый шлейф от одежд.

На протяжении всего танца она то и дело поглядывала на Франсуа, улыбаясь кокетливо из-под паранджи и с удовольствием отмечая, что поразила его. Нео тихонько сидела в углу и смотрела на Интизар с какой-то завистью. Арабок она никогда не любила и боялась, а эта ещё и украла внимание её Бога! Её Ракатере!

Танец закончился так же быстро, как и начался. Интизар отбросила саблю, накинула снова свой полухалат и тихонько что-то спросила у Мирабель. Он удивился и, пожав плечами, так же тихо ответил, правда в глазах его мелькнула обида и ревность. Интизар, словно не заметив этого, выбежала из кабинета, а Мирабель через некоторое время последовал за ней. Грач, хмыкнув, вышел, чтобы поговорить с Шерли, оставив Франсуа гребень и попросив передать его танцовщице. Франсуа убрал гребень и вдруг вспомнил, что Нео никуда не уходила и все ещё сидит тут, но до того тихо, что её будто и нет.

— Что же ты притихла, Нео? — он обернулся на неё.

— Моя думать... — ответила она совсем тихо, подняв на него полные слез глаза.

— Ну чего же ты? — Франсуа даже удивился, присел рядом и ласково погладил её по плечам.

— Моя совсем не уметь... как она... — ответила ему девушка и, внезапно вскочив, выбежала из комнаты.

Франсуа остался стоять в кабинете, совершенно растерянный и потрясённый.

Примечание к части

* — выдумка автора, бог неба;

** — костюм для танца. Классическими его элементами являются лиф, пояс и широкая юбка, часто с разрезом на бедре. Костюм для консервативной публики подразумевает закрывающую вуаль для живота, рук и волос. Вместо юбки иногда могут надеваться шаровары.

Тяжёлый день приготовил Франсуа много сюрпризов, и они ещё не кончились. Когда он оправился от потрясения и вышел из кабинета на поиски Нео, он с удивлением обнаружил, что уже темнело. Он все никак не мог привыкнуть, что в южных широтах ночь наступает внезапно, словно кто-то нарывает все пространство вокруг плотным одеялом.

Нео нигде не было, и Франсуа решил, что девушка убежала в его палатку. Когда он откинул ткань, закрывавшую вход, он застал столь поразительную картину, что разом забыл про свои поиски: посреди палатки стояла Интизар, и в полумраке блестел в её нежной маленькой руке острый кинжал; Виктор, поражённый, испуганный и ничего не понимающий, полулежал на полу; Нео застыла в углу, как изваяние, заломив пальцы.

— Что тут происходит? — тихо поинтересовался Франсуа, тоже замерев.

Интизар обернулась на него. Взгляд танцовщицы был гневным и диким, и только сейчас он заметил, что паранджи на ней не было. Лицо её было красивым даже в гневе, все линии — мягкие, аккуратные, нежные, будто нарисованные акварелью. Заметив Франсуа, она мгновенно смягчилась и опустила кинжал, улыбнувшись и обнажив ровные зубы.

— Этот человек оскорбил меня, — она указала на Виктора, который замотал головой, не в силах что-либо говорить.

— А что вы делаете в нашей палатке?..

— Аллах! — Интизар схватилась за голову и выскочила прочь, чуть не сбив его с ног.

Франсуа даже возмутился. Сегодня его будто нарочно игнорировали. Нео весь вечер бегала от него, кузен даже не пожелал ему доброго утра, разве что Грач вдруг разоткровенничался, да и то всего на несколько минут. Вот теперь Интизар, ничего не объясняя, убежала, оставив за собой полную неразбериху, поскольку Виктор долго не мог прийти в себя, чтобы объяснить случившееся, а Нео упрямо молчала, будто забыла все слова.

— Я читал, — наконец начал рассказ кузен, все ещё иногда передергивая плечами, — а тут влетела она... Видимо, не заметив меня, сняла паранджу. Я от удивления ничего не успел сказать, а она обернулась, заметила меня и бросилась на меня с кинжалом, черт знает откуда вытащенным. И ещё утверждает, что я её оскорбил. Франц, ей Богу, если бы вы не зашли, она бы пригвоздила меня этим кинжалом к земле...

Франсуа пообещал Виктору спросить, что это было. Нео была найдена, можно было не переживать, что девушка потерялась, и он вышел из палатки. Интизар сидела на земле неподалёку, обхватив колени руками. Паранджу она уже успела надеть, и когда Франсуа подошёл, он вновь увидел лишь её необыкновенные чёрные глаза, блестевшие в темноте.

— Я должна извиниться за свой позор, — произнесла она виноватым полушёпотом. — Все палатки одинаковые, я перепутала свою и вашу и решила, что он специально ждал меня. Какая я глупая!

— Они в самом деле в чем-то похожи... Я могу проводить вас до вашей.

Интизар обворожительно улыбнулась ему взглядом и кивнула. Франсуа ни на секунду не поверил, что она перепутала палатки. Их палатка была поставлена по-особому, и спутать её с другими было нельзя. Это было сделано специально, чтобы Нео не терялась. Уж раз диковатая и далекая от цивилизации негритянка понимала, что их палатку можно вычислить по другим креплениям, то Интизар тем более знала. Капитан ещё во время танца заметил, что она посматривает на него, и наверняка танцовщица решила таким своеобразным образом открыть лицо перед ним, не нарушив запрета. Он бы просто зашёл и увидел её, она бы разыграла похожую комедию и все. Да вот только жертвой стал не он, а Виктор, и комедия чуть не обернулась трагедией.

У палатки Франсуа вдруг вспомнил, что Грач просил его передать ей гребень.

— Это так же и стилет, — пояснил он, отдавая его Интизар. — Показать, как им пользоваться?

Интизар умела и прекрасно знала, как обращаться с этим гребнем, ведь точно такой же украшал её причёску. Но она согласилась, наблюдая, как Франсуа осторожно открывает стилет, как складывает его обратно и возвращает на место застежку-цветок. Взгляд ее блестел в темноте, и кто знает, чем бы это кончилось, если бы объяснения не прервал невесть откуда взявшийся Грач.

— Мементо, завтра поедем к оазису, хочу и там посмотреть улики, — объявил он, даже не обратив внимание на возмущенную таким поведением Интизар. — Отправимся сразу после завтрака.

— Почему же вы не хотите взять Мирабель? — в голосе танцовщицы прозвучало недовольство.

— Потому что Мирабель не хочет со мной ехать, — отрезал генштабист сурово. — Вы, между прочим, нужны мне в городе, и как можно скорее.

Интизар обиженно вскинула голову и исчезла в палатке. Франсуа вздохнул, потерев лоб. Что-то подсказывало ему, что эта арабка принесёт им много хлопот.

На завтрак Интизар не явилась, обидевшись на Грача, но к её отсутствию отнеслись спокойно. Грач не чувствовал за собой вины, сидел с самым беспечным видом и пил кофе. Лишь Мирабель поинтересовался, куда делась танцовщица, но через некоторое время как будто забыл о ней, занявшись беседой с Виктором. Шерли до Интизар не было никакого дела, он с ней был почти не знаком. Один только Франсуа сидел, как в воду опущенный, и не притронулся ни к филяфили, ни к пресным белым лепешкам, ни к кофе. Ему сделалось жаль Интизар, хоть Грач был прав, и упрекнуть его в бестактности было нельзя.

Кроме того, Мирабель отчего-то взъелся на него: он то и дело бросал на него косые взгляды, в глубине которых светилась скрытая злость. За время, проведённое в Африке, Франсуа привык к этому странному генштабисту, он уже не пугался, когда видел его фиолетовые глаза и светлые ресницы, не вздрагивал, когда замечал его, глядящего поздним вечером на звезды сквозь подзорную трубу, и не удивлялся, когда Мирабель в обед прятался от солнца*. Но злобу по отношению к себе Франсуа заметил впервые — он всегда относился к капитану по-дружески. Даже Грач, и тот был сейчас образцом приветливости по сравнению с его коллегой.

— Жалеете, что ввязались во все это, Мементо? — вдруг обратился к нему Мирабель с ядовитой усмешкой, расценив его молчание за столом именно так.

— С чего вы взяли? Вовсе нет, я просто думаю, — Франсуа встряхнул головой, гоня мысли прочь.

— Многие жалеют через несколько месяцев, потом привыкают, — ответил ему генштабист. — Шерли — яркий тому пример.

— Есть такое, — Исаак застенчиво улыбнулся, помешивая ложечкой кофе. — До сих пор иногда жалею... Слишком много приходится хранить в тайне. Боюсь случайно проговориться... — затем, зардевшись словно юноша под тяжёлым взглядом Грача, признался смущенно: — Знаете, я один раз даже хотел сбежать от них в Бельгию...

Грач удивлённо уставился на него, а затем постучал пальцем по виску с таким видом, что от смеха удержаться было нельзя.

— Ну вот что бы вы там делали? — он остался серьезным, и только во взгляде мелькнули огоньки веселья. — Что бы вы там переводили?

— Разводил бы розы вместо переводов, — Шварцман пожал плечами. — Я их очень люблю. Хочу даже привезти отсюда каркаде. Вдруг приживется в моем садике...

— Боже мой! — Грач даже глаза закатил. — Какие, к черту, розы?! Ну на что они вам? Зимой жевать вместо табака? Уж лучше б овец или коз разводили, имели бы сыр и шерсть.

— Ну или так, — покорно согласился переводчик. — В общем, жил бы, как живут все обычные люди.

— Шерли, Шерли, вы сама наивность, — вздохнул Грач, едва заметно улыбнувшись краешками губ.

— Не даром у нас есть пословица: хороший генштабист — живой генштабист, — добавил Мирабель, посмеиваясь. — Так что не бегите в Бельгию, иначе через полгода посмотреть на ваше хозяйство загляну я...

Шерли вздохнул с грустной улыбкой и развёл руками. Грач сердито зыркнул на Мирабель, умудрившегося всего одной фразой разрушить ту непринужденную атмосферу, которую с таким трудом удалось установить.

— Если вы не будете завтракать, Мементо, собирайтесь, нам пора выезжать, — бросил он Франсуа с несколько недовольным видом.

Выехали ещё до жары, но она настигла их в середине пути, вынудив перевести лошадей в шаг. Франсуа вслух недоумевал, отчего они не взяли верблюдов, которые были повыносливее любой, пускай даже самой хорошей лошади. Грач задумчиво молчал, совсем не слушал его, глядя то под копыта своей кобылы, то на раскачивающуюся сбоку седла изогнутую саблю в красных ножнах, и Франсуа через некоторое время махнул рукой, тоже замолчав. Зной не располагал к беседе.

Повезло, что ехать было недалеко, не то палящее солнце измотало бы их обоих. Пейзаж неожиданно поменялся с жарких песков на самые настоящие джунгли, и все остальные удивительные вещи, случившиеся с Франсуа, тут же померкли по сравнению с яркой изумрудно-зелёной листвой посреди пустыни.

— Сердце этого засушливого континента не желтое, — усмехнулся Грач, спрыгнув с лошади и распустив подпругу. — Если проехать ещё дальше, то снова станет виден Белый Нил. От нашего лагеря он ближе, его даже можно различить, если подняться на холм. Рабочие набирают свои фляжки на его мелководье... А здесь протекают грунтовые воды. Видите, как изменилась почва?

— Признаюсь, под ноги не смотрел.

— А если бы смотрели, то ещё за шесть километров заметили, что мы подъезжаем к плодородным местам. Бросайте лошадей, они отсюда не уйдут: видите, вон там ручей. Нам надо в глубь.

Пока Франсуа рассёдлывал свою лошадь и искал место для седла, Грач набрал воды во фляги и вынул саблю из ножен. Сначала было непонятно, зачем она ему, но вскоре деревья стали плотнее, джунгли обступили их со всех сторон, и воцарился полумрак с прохладой. Лианы с яркими красивыми цветами и колючие заросли мешали идти, Грач то и дело взмахивал саблей, и тонкое лезвие легко очищало путь.

— Может, лианы можно отодвигать руками? — Франсуа было жаль всей этой красоты, которую генштабист столь безжалостно срезал.

— Останутся ожоги, — Грач остриём указал на липкий беловатый сок, покрывавший лианы. — Чем красивее и ярче тварь, тем она ядовитей. Это касается растений, ящериц, лягушек, всякой прочей живности, водящейся в этих дебрях, а также людей.

Франсуа ничего не ответил на это замечание. Грач тоже не стал продолжать тему, сосредоточенно срубая мешающие проходу заросли. Молчание затянулось, но никто не хотел его прервать. «Как вы чертовски правы, — подавленно размышлял капитан, более не оглядываясь по сторонам. — Как часто все именно так: чем красивее и совершеннее человек снаружи, тем хуже его душа... И как вы все же ошибаетесь, отправляя всех под одну гребенку!.. Идеал в нашем несовершенстве, и у каждого есть порок...». Грач вдруг резко остановился, Франсуа налетел на него, не успев затормозить, и мысль оборвалась. Сначала он решил, что они пришли, но затем взглянул на генштабиста и понял, что ошибся, — лицо Грача было растерянно-смущенным, недоумевающим и слегка испуганным, что было ему совершенно не свойственно. Он словно совершил досадный промах и пытался понять, где же ошибся.

— Что случилось?

Грач помедлил с ответом. В его глазах явственно отразилась борьба честолюбия и желания сказать правду.

— Кажется, Франсуа, я пропустил нужный поворот, — тихо признался он с волнением в голосе.

— Нужно вернуться назад по тому же пути. К счастью, его видно, — Франсуа рукой указал за спину.

Но он ошибся: через несколько метров джунгли снова приняли свой первоначальный вид и словно издевались над ними. Край мерцающих теней, казавшийся вначале таким удивительным и прекрасным, стал суровым и жестоким, и ощущение полнейшей безнадежности положения усиливали сгущающиеся сумерки. Наконец Грач устало рухнул на какой-то камень, бросив прочь саблю, развязал нервным движением гутру, оставил ее висеть комком на плечах и голове и принялся массировать виски. Весь его вид говорил об усталости, головной боли и полнейшей растерянности, к которой перемешивался ужас осознания их положения.

— Черт бы побрал эту мою глупую идею! — со злостью и отчаянием прошипел он, впервые избегая смотреть на Франсуа.

— Вы о том, что мы поехали сюда? — Франсуа уселся напротив, поджав одну ногу к себе, а вторую вытянув.

— Я о том, что потащил вас сюда, Мементо... Лучше бы я ехал один, — генштабист сокрушенно покачал головой. — Обо мне бы никто скорбеть не стал...

— А Луиза?

Лицо Грача вспыхнуло острой мукой, и Франсуа тут же пожалел, что напомнил ему про неё. Генштабисту и так было плохо от осознания своей глупости, а он ударил по самому больному месту. То ли от усталости, то ли от отчаяния, а может оттого, что Франсуа не осуждал его, Грач не прятал сейчас свои эмоции, и было непривычно видеть всегда ледяное непроницаемое лицо подвижным. «Отчего вы стесняетесь своих чувств, Грач? — думал удивлённо Франсуа, не смея ничего сказать вслух. — Ведь это величайшая радость жизни — любить и быть любимым...».

Грач тем временем успокоился, подпер голову кулаком, поджал губы и разглядывал висящий перед ними цветок лианы. Холодная фарфоровая маска снова вернулась к нему, и он, пожалуй, даже стыдился своей минутной слабости.

— Нужно немного отдохнуть и продолжить поиски выхода, — произнес он наконец. — Если все время идти, куда-нибудь да выйдем. Надо определить стороны света, и тогда... Вы хотите что-то сказать, Мементо?

— Хотел вас утешить. Я почти так же потерялся в Альпах с целой ротой. К счастью, пурга улеглась, и мы кое-как нашли выход.

Грач едва слышно фыркнул, отмахнувшись от него. Франсуа, видя это, рассказал ещё и о том, как потерялся в лесу Фонтенбло вместе с племянницей, а заодно вспомнилось, как в Альпах его и Юнгханса чуть не застрелили собственные курсанты. Грач слушал его молча, лишь по его задумчивому взгляду было видно, что он не игнорирует его.

— Я столько вспоминаю, а вы совсем ничего, — наконец заметил ему Франсуа.

— Мои воспоминания, Мементо, в основном окрашены в желто-зеленый цвет горечи. Вы хотите услышать грустную исповедь? — генштабист с печалью покачал головой. — Не ворошите мою душу... Я не хочу беспорядочно вспоминать своё прошлое. Хотите что-то конкретное знать — спросите, пока сидим тут. Но оставляю за собой право не ответить, если вопрос будет слишком личным.

— Если вы так не хотите говорить о своём прошлом, я не буду о нем спрашивать, — Франсуа пожал плечами. — Но есть несколько вещей, которые я не понимаю...

— Ближе к делу, Мементо.

— Допустим, зачем вы устроили этот цирк с переодеванием Юнгханса в женское платье? Ни фигура, ни его голос на женский не похожи...

— Считайте это моей своеобразной шуткой и местью, — Грач ухмыльнулся, обнажив зубы. — С Фридрихом у меня личные счёты. О них вам знать необязательно, поскольку я никак не могу доказать все свои гипотезы. Я надеялся, что этот цирк, как вы верно подметили, поможет мне разгадать одну небольшую загадку, но все пошло не по тому сценарию... Основной причиной была Луиза. Иначе она бы не узнала вас.

— А то, что нас могли раскрыть?

— Ну раскрыли бы, трагедии бы не было, — генштабист махнул рукой. — Я это тоже учёл. Арестовали бы герцога на день раньше, просто с большим шумом.

— Когда вы пробрались ко мне в спальню, отчего вы зажгли свечу? Вы же понимали, что я от этого проснусь? — этот вопрос Франсуа волновал больше всего, потому что Грач не был похож на человека, поступающего необдуманно.

— Не только понимал, но и был уверен, — Грач согласно кивнул головой. — Я этого и хотел. Думаю, вы заметили, что я люблю театр. Я даже одно время был актером, пока не нагрешил и не попал за это в армию, где мне понравилось больше... Хотел проверить вашу выдержку. Вы меня порадовали и окончательно утвердили в мысли, что я не ошибся в выборе.

— Так вы или Даву решили приобщить меня к этому делу? — совсем запутался капитан.

— Изначально я, поскольку именно мне было поручено ваше дело, — Грач закинул ногу на ногу, разминая плечи. — Я заметил, что у вас почти безупречная биография и...

— Так трибунал это тоже ваше небольшое представление?!

— Нет, что вы, — Грач покачал головой. — Вовсе нет, изначально я принял вас за шпиона, поскольку, уж простите, не верю я в такие биографии сразу. Уж больно она была похожа на легенду. А затем принесся ваш кузен, устроил у нас переполох, и я понял, что совершаю страшную ошибку. Пришлось потратить все своё красноречие, чтобы переубедить Даву, которого я же и убедил в вашей виновности.

— У меня сложилось впечатление, что вы его вообще не боитесь, — растерянно обронил Франсуа.

— А чего его бояться? Он мне не начальство, а с Бертье в таких отвратительных отношениях, что ему не станут верить, если он решит на меня пожаловаться... Кроме того, я знал его еще лейтенантом, мы старые друзья. Даву помог мне деньгами для этой поездки, а я ему помогаю исправлять оплошности его самого, подчинённых, а иногда и ошибки императора...

— Почему сразу нельзя было плыть в Александрию? Думаю, капитан Сен-Жан согласился бы доставить меня туда, а у вас бы не было проблем...

— Мирабель был в Триполи. Считайте это моей ошибкой, я ведь тоже не механизм часов.

— Кстати о Мирабель...

— Что Мирабель?

— Что он делает в Генштабе? В смысле в Черном кабинете? С его внешностью...

— Да черт его знает, что он у нас делает, — оборвал несколько раздраженно Грач. — Понятия не имею, почему Бертье перевёл этого балбеса к нам. Ему бы под начальство Лепажа в жандармерию. Самое место. Вы правильно заметили, его внешность бросается в глаза, а кроме того, Мирабель не пропускает ни одной женской юбки. Думаете отчего он на вас с утра взъелся? А оттого, что вы, дорогой Мементо, привлекли Интизар. До этого все её внимание было его.

— Так вот в чем дело...

— Если выберемся отсюда, следите в оба, — предостерег генштабист. — Мирабель у нас устраняет провалившихся окончательно агентов, может и вас случайно... убрать.

— А в Африку его зачем отправили? — продолжал недоумевать Франсуа.

— Сам задаюсь этим вопросом... Ему лучше работать во Франции, где он не так бросается в глаза. Да ну его к черту, Франсуа, — Грач не хотел продолжать эту тему. — Никакой охоты говорить о нем у меня нет. Мне противно говорить о нем. Он не считает человеческую жизнь за ценность... Не люблю таких людей. Хотя, на самом деле, находясь на своём месте, наш Ангел Смерти полезен, не то мне самому приходилось бы пачкать руки, что я, как вы поняли, ненавижу. Здесь Мирабель не в своей тарелке, и даже знание арабского ему не очень помогает... Но не будем осуждать его. Нельзя забывать, что когда игра заканчивается, ферзь и пешка падают в одну коробку.

— Вопрос, пожалуй, глупый, — тут Франсуа даже смутился, — но все же... Я знаю вас по псевдониму, но я не генштабист. А как вы знаете друг друга?..

— Точно так же. Я знаю того же Мирабель только как Мирабель, а он меня только как Грача...

— Пару раз я слышал, что вы назвали его Жозефом, — заметил Франсуа.

— Нас слышали рабочие. Сами понимаете, что если я бы назвал его Мирабель, они бы удивились. Кстати, вам на будущее: при рабочих зовите меня Бенжамином, — генштабист расправил манжеты рубашки и окончательно снял гутру.

— Это тоже ваши псевдонимы? — Франсуа скорее утверждал, чем спрашивал.

— Конечно же, — согласился Грач. — Я не знаю, как зовут Мирабель, а он не знает, как зовут меня. Все в Чёрном кабинете зовут друг друга только по вымышленному имени. Епископ, Грач, Мирабель, Кузнец... Бесконечно можно продолжать.

— Однако Шерли не скрывает своё имя, а вы знаете моё...

— Исааку нет смысла его скрывать, он же переводчик. Это мы, агенты, прозвали его «Шерли» за глаза. Видели, какие у него длинные ресницы? Любая девушка обзавидуется, — Грач усмехнулся, накручивая платок на руку. Затем, предугадав следующий вопрос, добавил: — А вам я дал псевдоним, надеясь, что не поеду в Африку. Тогда бы вам пришлось писать мне отчёты, соответственно, как-то их подписывать. Но потом я вспомнил, какой человек вы, и какой человек Мирабель. Боюсь, уже через неделю мне бы пришло письмо от него, что вы трагично погибли при невыясненных обстоятельствах, как и многие другие... Пришлось нестись сюда, очертя голову. Зато теперь Мирабель весь свой яд тратит на меня, а мне это даже лестно. Ладно, Мементо, заканчивайте допрос, пора идти. Я не хочу ночевать тут, на камнях.

— Последний вопрос, после которого я оставлю вас в покое, — взмолился Франсуа. Грач лениво кивнул головой, капитан немного подумал, а затем озвучил: — Какие у вас все же отношения с Луизой?

— Да прекратите вы напоминать мне Луизу, не то вы точно останетесь в этом лесу ждать второго пришествия! — вдруг взорвался генштабист, резко вскочив. Через несколько минут он тихо произнес с грустью во взгляде: — Простите мне эту резкость. Но ради всех святых, оставьте эту тему, Мементо... — а затем, когда прошло ещё некоторое время, сознался: — Раз уж столько вам рассказал... Сложно сказать, что между нами. Я не могу сказать, что люблю ее. Это будет слишком громкими словами. Но и не могу сказать, что у меня нет к ней никаких чувств, поскольку это будет ложью...

— Значит, вы все же ее любите, — заключил Франсуа, и камень с его души свалился.

— Я начинаю понимать, отчего вы так сблизились с Нео, — не удержался от остроты генштабист. — Для вас, как и для нее, существует только абсолютное да и только абсолютное нет... И даже не смотрите на меня так, я ни за что не стану с Луизой говорить на эту тему. Я для нее — гибель. Представьте, что будет, если я провалю задание и буду устранён? Что сделают тогда с моей семьёй, будь бы она у меня? Ничего хорошего. Поверьте, я самому себе кажусь последним подлецом, когда она, поникшая и растерянная сидит и смотрит на меня с мольбой и надеждой, а мне нужно в очередной раз держаться холодно... Оттого я и злюсь на себя и на вопросы на такую тему. Еще раз простите мне мою резкость, но оставим тему.

— Я сам виноват, что вы на меня сорвались, — Франсуа улыбнулся ему мягкой сокрушенной улыбкой. — Вы просили меня не ворошить душу, а я вместо этого... О Господи!

— Что такое? — встрепенулся Грач, и тут же пропала эта задумчивая печаль.

— Вон! У вас за спиной!

Он обернулся и сам чуть не вскрикнул от неожиданности — на них из темноты смотрела, поблёскивая темно-красными рубиновыми глазами, огромная голова каменной змеи.

Примечание к части

* — при неполном альбинизме (как и при полном) кожа быстро обгорает;

Ни Грач, ни Франсуа не могли поверить своим глазам. Капитан даже пару раз встряхнул головой, словно пытался прогнать видение, но змея от этого не исчезла. Подойдя чуть ближе, они смогли разглядеть и туловище, скрытое в густых зарослях. Змея была готова вытянуться в прыжке, широко распахнув пасть, в которой не хватало одного клыка — он валялся рядом в высокой траве.

— Боже мой… — Грач невольно перешел на полушепот. — Вы только посмотрите, Мементо!.. Она как живая! Как будто бы что-то охраняет от посторонних…

— Мы пойдем туда?.. — точно так же перейдя на шепот, поинтересовался Франсуа, указывая рукой за хвост змеи.

И тут же пожалел, что спросил. Ощущение мрачной, непостижимой тайны охватило его душу. Разум подсказывал, что не следует пытаться ее разгадать, но Грач, замотав снова гутру и взяв саблю, уже шагнул в заросли. Франсуа поспешил за ним, проклиная свой длинный язык. Конечно, они могут ничего и не найти... Может статься, змея не хранитель, а просто часть какого-то комплекса, и они удаляются оттуда…

Грач вдруг замедлил шаг, внимательно глядя вниз и рассматривая землю, уже спрятанную мраком ночи и обволакиваемую синеватыми клубами дымки.

— Смотрите, Мементо… это ведь дорога, — наконец произнес он, присев и разогнав рукой дымку. — Видите, как хорошо выложено?..

Кладка действительно была хорошей, даже пробившиеся между щелей растения не могли разрушить вымощенную тропинку. Камни были неплохо отшлифованы, были почти одинакового размера.

— Странное дело… — Грач прицокнул языком и продолжил идти. — Это уже что-то очень интересное, Мемен…

Заросли вдруг расступились, и взору предстала картина столь поразительная, что Франсуа удивленно ахнул, а Грач так и замер с открытым ртом, замолчав на полуслове. Вместо зеленых стен джунглей перед ними выросли каменные. Густые кроны больше не загораживали яркую луну, и развалины города в ее пепельно-серебристом свете стояли, подобно немым призракам прошлого. Массивные колоны обвивали лианы; колючие странные растения виднелись на высоких платформах строений; яркие птицы, казавшиеся в темноте землисто-серыми, обосновались в этих зарослях и с любопытством смотрели на незваных гостей своими большими глазами на выкате.

— Я слышал от коллег, что в Индии и Америке есть затерянные города… — Грач первым смог совладать с собой и нарушить протяжную звенящую тишину. — Но ничего подобного я не слышал про Африку… Сколько бы трудов и черновиков к последующим монографиям института Египта* я не читал, во всех них утверждают одно и то же: развитых цивилизаций, исключая египетскую, тут не было…

Город был прямым доказательствам обратного. Его внешний вид никак не мог ассоциироваться с древним Египтом, они не имели ничего общего. Медленно обойдя город сначала по периметру, а потом уже просто как придется, они то и дело натыкались на столь потрясающие находки, которые даже в голове не хотели укладываться. Полуразрушенные барельефы изображали удивительные истории, поражавшие своими сюжетами.

На одном барельефе одновременно изображена была свадьба и смерть. По крайней мере, так предположил Грач, указав на цветок в руках женщины и на венец на голове мужчины, перед которым она стояла. Единственное, что было непонятно, это почему на другом конце барельефа мужчина взмахом руки обрывает жизнь женщины.

— Смотрите, Грач! — Франсуа дернул его за рукав и указал на лежавший под ногами обломок барельефа. — Нам не придется задирать голову, чтобы рассмотреть эти каменные глыбы.

— Интересные линии, — констатировал Грач, приглядевшись повнимательнее. — Те, что по краям, похоже на геометрические изображения, а те, что под… погодите-ка, Мементо… — генштабист, побледнев, опустился на корточки перед обломком. — Посмотрите, Франсуа... Это же… это же вязь… это же надписи, Франсуа!

Грач был настолько поражен, что не мог скрыть ни охватившего его волнения, ни своих эмоций в целом. Он провел дрожащими пальцами по витиеватым иероглифам, словно хотел убедиться в их реальности. Франсуа присел рядом, ошеломленно рассматривая каждый завиток.

— Вначале было Слово, — генштабист оторвался от надписей и задумчиво прикусил губу. — Слово, выложенное на бумагу, это сильнее, чем просто слово. А слово, выложенное на камень, сильнее всего...

— Мне почему-то казалось, что вы атеист, — Франсуа перевел на него взгляд. — Вы верите в Бога?

— Я верю в Случай, — Грач серьезно посмотрел на него. — А не Случай ли является Богом?.. Кстати, это не арабский, — он указал пальцем на надписи. — Я бы мог прочитать хоть что-нибудь, хотя мое знание языка оставляет желать лучшего… Пойдемте дальше… Потом, если будет время, мы вернемся сюда.

— Грач, мы же недалеко от Белого Нила, верно? — вдруг поинтересовался Франсуа, не отрываясь от барельефа.

— Не очень далеко, — согласился тот, пожав плечами. — Что такое?

— А помните, Нео сказала: «… Боги разожгли большой костёр в своём городе у берегов Белой Реки. В него должен был броситься тот, кто пожелал бы стать солнцем…». Посмотрите, тут костер на барельефе… И люди, собравшиеся вокруг него. И вот человек перед костром… У него даже лицо похоже на лицо Ракатере, который изображен на вазе, просто более четко проработанное.

— Мементо, вы же не хотите сказать, что город был построен… предками дикого ныне племени? Это же что-то невразумительное, — голос генштабиста неуверенно дрогнул. — Вы же понимаете, что…

— А вы понимаете? — Франсуа вдруг с жаром схватил его за руку. — Да прекратите вы судить лишь по сухим фактам. Что мешает предкам дикого племени быть высокоразвитой цивилизацией, которая потом вследствие какого-то катаклизма потеряла свое могущество и деградировала?!

Грач не нашелся, что ответить. Он был настолько смущен всеми их находками, что растерял все свое самообладание и все маски, которые и так стали бесполезными — капитан приловчился их срывать, причем в самый неподходящий момент, ставя Грача в неловкое положение. А Грач ох как не любил оказываться в ситуациях, ставивших под сомнения его убеждения.

— Если это тот город, — медленно произнес он, не глядя на Франсуа, — то Белый Нил совсем рядом… И мы на верном пути.

Франсуа удовлетворенно кивнул, улыбнувшись. Грач буркнул что-то малопонятное, выдернул свою руку и быстрыми шагами удалился в постройку, перед которой лежал полуразрушенный барельеф. Через некоторое время он окликнул Франсуа.

— Если хотим завтра выйти из джунглей, надо отдохнуть, — пояснил он, заметив недоумевающий взгляд своего спутника. — На востоке уже зеленеет. Здесь, за стенами, мы будем защищены от возможных диких зверей. А дожди, слава богу, еще не скоро.

— Как отсюда видно звезды… — Франсуа, запрокинув голову, устремил взгляд в небо. — Так близко и четко, словно до них можно дотянуться рукой… Вон скорпион, та звезда — Антарес, а это — Гиртаб**.

— Вы напоминаете мне сейчас Мирабель, — Грач бросил быстрый взгляд в ту сторону, куда ему указывали. — Он словно помешан на звездах.

— Но ведь они прекрасны, а отсюда так отчетливо видны, — Франсуа мечтательно вглядывался в далекие огни в небе. — Жаль только, что на самом деле до них миллионы километров.

— А вы опустите взгляд, увидите их у себя под ногами, — Грач рассматривал пол. — Видите, тут мозаика. Посередине солнце, а вокруг зодиакальные созвездия. Вот овен, а вот водолей.

Франсуа опустил взгляд и даже вскрикнул от неожиданности. Как же он не заметил, что стоит на каменной карте звездного неба? Грач, довольный, что отомстил ему за все неожиданные и каверзные вопросы, лег у стены и с наслаждением вытянул ноги, устроив их прямо поверх хвоста скорпиона. Франсуа, еще немного походив по комнате и рассмотрев все изображения получше, тоже лег, ежась. В джунглях и без того было прохладно, а ночью стало совсем холодно.

Но ни Грачу, ни Франсуа не спалось, хотя они оба смертельно устали. Древние громады давили на сердце, а Гипнос* * *

не спешил прилететь к ним на своих бесшумных мягких крыльях. Наверное, он даже не знал, где они, потому никак не приходил и не касался их век маковым цветком. Франсуа из-под ресниц смотрел на стены и узоры на них. Линии и геометрические фигуры причудливо переплетались, закруглялись, превращались в спирали и сложные орнаменты, обрамляя большую фигуру каменного человека, выдолбленного в стене. Приглядевшись, Франсуа заметил, что все линии выходят из диска, который держал этот человек у себя над головой. А через несколько секунд он узнал и лицо. Это был тот мужчина с барельефа со свадьбой, а возможно, это был Ракатере.

— Грач, да у них тут культ солнца! — воскликнул он удивленно. — Ракатере тут повсюду. На каждом здании!

— Мой дорогой Мементо, я боюсь, у них тут был не добрый культ солнца, а культ крови, — голос Грача был сонным и слабым, он уже успел задремать. — Все тут об этом говорит… И барельефы, и миф, который рассказывала Нео… Спите уже, черт вас раздери.

Франсуа замолчал и устремил взгляд в небо. Далекие холодные огни звезд мерцали на черном безграничном пространстве и заставляли чувствовать себя невероятно маленьким по сравнению с ними. «А что, — думал он, положив под голову руки и не моргая всматриваясь ввысь, — если у них уже были имена, прежде чем был сотворен человек?.. Что, если те названия, которые мы дали им, такие же нелепые псевдонимы, как Мементо или Грач?.. А что если эти люди, которые построили город, тоже давали им имена… Что, если человек напрасно считает себя целым, на самом деле является лишь частью… Частью от части этой сокрушительной силы…». Мысли путались и заплетались. Ему грезилось, что звезды в небе начали танцевать медленный, величественный танец Вселенной; танец, который невозможно понять и который влияет на все в жизни людей. Сквозь странное полузабытье ему слышались голоса давно ушедших людей, он силился их понять, но не мог, как не пытался. А затем все вокруг погрузилось в полнейшую темноту.

Столь же внезапно она рассеялась. Сквозь еще не слетевшую дремоту Франсуа слышал, как Грач ходил по помещению. Шаги генштабиста были почти бесшумные, широкие, мягкие и быстрые, и капитан даже подумал, что они совсем не подходят Грачу по характеру. Такая походка была свойственна людям страстным и по натуре горячим, а у человека столь циничного и язвительного походка должна быть резкая, жесткая, как и душа… Шаги приблизились, и Франсуа, сам не зная отчего, захотел отвернуться.

Стоило ему попытаться перевернуться на бок, как он тут же почувствовал, что Грач довольно грубо схватил его за плечи.

— Я еще сплю, — недовольно протянул он, дернув плечом. — Дайте мне досмотреть сон.

— Я вас сейчас столкну вниз, если будете дергаться, — фыркнул в ответ генштабист. Франсуа испуганно вздрогнул и попытался вывернуться из его крепкой хватки, но Грач удержал его. — Не двигайтесь, а то мы действительно улетим вниз, но уже вместе, и сломаем себе шеи. Это будет досадным недоразумением.

Франсуа, наконец, проснулся окончательно и недоумевающее уставился на него. Грач одним лишь взглядом показал ему за спину. Оказалось, Франсуа неудачно выбрал место для ночлега. Он лег у разваленной стены, не заметив, что совсем рядом с ней провал в полу, ведущий в нижнее помещение.

— Мирабель прав в одной вещи: хороший генштабист — это живой генштабист, — усмехнулся Грач, когда Франсуа осторожно поднялся и отошел подальше.

— Я даже не думал, что здесь есть подземное помещение…

— Я тоже, — просто отозвался Грач, пожав плечами. — Давайте будем честны, мы не думали даже о том, что тут есть город. Утром, когда я еще не открыл глаз, я даже думал, что все это мне приснилось в бреду усталости.

Город при свете дня не казался таким зловещим и таинственным. Теперь очертания фигур на барельефах и статуи не были исполнены мистического духа, это были обыкновенные каменные глыбы, правда, прекрасно выполненные. Дневной свет не только смыл с города загадочность, но и раскрыл некоторые его особенности, добавившие новых загадок.

Камни во всех постройках были так хорошо подогнаны друг под друга, что между ними невозможно было вставить тонкое лезвие стилета. Грач чуть не сломал его у самой рукоятки, пытаясь вдвинуть в щель. Франсуа пораженно смотрел на огромные блоки неправильной формы, стоявшие, однако, как влитые.

— Грач, смотрите… Мне кажется, или эта стена симметрична этой? — вдруг поинтересовался он.

Грач окинул взглядом обе стены и медленно кивнул. Блоки были словно зеркальным отражением друг друга. Франсуа внутренне содрогнулся, представив, сколько же времени ушло на постройку этого города. Наверное, прошел не один век, прежде чем он был закончен…

Грач предложил обойти город еще раз, но поодиночке, осмотреть его, а потом отправиться искать выход. Франсуа не стал возражать. Он был не прочь побыть один и поразмышлять. Грач своим присутствием сковывал не только его язык, но и мысли. Но побыть одному долго не удалось.

— Мементо! Я нашел! — раздался вдруг крик генштабиста. — Нашел!.. Нечто очень… интересное…

Франсуа бросился к нему со всех ног. Грач стоял на камне и указывал куда-то вниз. Вид у него был такой, будто он только что открыл новый материк. Франсуа глянул, куда он указывал, и даже вначале возмутился: Грач показывал ему на кучу навоза. Это было, как показалось офицеру, совершенно неуместной шуткой. Навоз он мог и в лагере рассматривать. А затем он вдруг понял, что это действительно нечто очень важное, ведь у них у самих лошадей здесь не было. Они же оставили их у оазиса.

Когда они спустились вниз, то обнаружили не только навоз, но еще и свежее пепелище. Рядом с еще теплым пеплом костра виднелись следы копыт, лошадей было трое. Грач с торжествующим видом поднял с земли пуговицу.

— Арабская, — заметил он. — Как жаль, что в эту ночь я спал, словно убитый!.. Первый раз в жизни позволил себе такое и упустил возможность.

— У вас, однако, есть профессиональное чутье, — обронил в ответ Франсуа. — Вы же сказали, что мы едем сюда искать улики. Вот мы их и нашли…

— Только благодаря этому чутью до сих пор жив. Если бы я вчера не дал бы слабину и не сказал бы, что потерял дорогу, я бы мог сказать, что именно сюда мы и шли, — Грач впервые за все их знакомство улыбнулся по-настоящему. — Однако я, дурак, не учел этого… чтобы очистить совесть, давайте еще раз осмотрим стоянку, а потом пойдем по конским следам. Где протиснется тонконогий арабский скакун, там человек обязательно пройдет.

Осмотр стоянки был и в самом деле просто для очистки совести. Ничего нового они не нашли, но сам факт того, что кто-то приезжает на лошадях в заброшенный город, о котором никто ничего не знает, наталкивал на мысли. Вполне может быть, что приезжавшие были теми, кто убивал рабочих и агентов. Эта мысль не давала покоя ни Грачу, ни Франсуа, оттого по конским следам они почти бежали, лишь пару раз перебросившись общими фразами.

И все же, когда вдруг джунгли расступились и перед ними широкой мутно-беловатой лентой раскинулся Нил, оба они замерли, тяжело дыша. Горячий ветер ударил в лицо, и после прохлады джунглей даже закружилась голова. Солнце уже было в зените. Полдень нужно было переждать, ведь идти по такой жаре было безрассудным.

До лагеря Грач и Франсуа добрались лишь к вечеру. На небе уже зажглись первые звезды, виднелся едва различимый полный диск луны. К ним навстречу выбежала Интизар, она замерла в нескольких шагах от Франсуа, дрожа всем телом. Глаза ее выражали странное чувство, нечто между испугом и радостью. Следом за ней вышел Мирабель, кутавшийся в тонкий длинный халат темно-синего цвета, расшитый золотыми цветами.

— А, вот и виновники нашей паники, — протянул он с усмешкой. — Мы уж собирались ехать за вами.

— Особенно, когда ваши лошади прискакали без сбруи и ездоков, — тихо добавила Интизар, оправляя свою юбку. — Где же вы пропадали?..

— О том, где мы пропадали, расскажем позже, — оборвал ее Грач. — Мне сейчас говорить хочется меньше всего.

— Что же вы намерены делать сейчас? — ядовито поинтересовался у него коллега.

— Лично я намереваюсь принять ванну и лечь спать. Думаю, Мементо поддержит меня в этом. Как только мы отдохнем, мы расскажем, что нашли.

— Боюсь, спать вы сегодня не будете, — из дома вышел Виктор. Он был неожиданно мрачен и суров. — Спать теперь просто некогда. Шерли при смерти.

Примечание к части

* — (фр. Institut d'Égypte), учрежден в 1798 году Наполеоном. Институт занимался изучением привезенных из египетских походов вещей, положил начало масштабному спасению и изучению наследия древнего Египта.

** — историческое название звезды Каппа Скорпиона (κ Sco / κ Scorpii). Если Ангел не ошибается, относится только к Каппе Скорпиона А. Является переменной звездой в данном созвездии.

* * *

— (др.гр. буквально — "сон"). Бог сна и сновидений в греческой мифологии, сын богини Никты (Ночи), младший брат бога смерти Танатоса.

Париж спал. Близилось к полуночи: в одном месте небо светлело, там постепенно разгоралось белое зарево луны. Кабинет был тускло освещен тремя свечами в золотом канделябре. Темные шторы поглощали их свет, и оттого в углах кабинета скапливался мрак. Такой же мрак обиды сгущался постепенно в душе маршала Луи Никола Даву. Он был сердит. Недовольство его было вызвано несколькими вещами, тремя главными из которых были вызов посреди ночи к императору, встреча в его кабинете с Бертье, с которым отношения у него были не то чтобы плохими, но просто натянутыми, а также замечание Наполеона по поводу вмешательства Даву в дела штаба.

«Нажаловался, Жена Императора, — думал маршал, неприязненно смотря на него, — чуть что, сразу жаловаться…». Это, конечно, было не абсолютной правдой, а кроме того, Бертье имел полные основания для возмущения. Даву не согласовал с ним ни одного своего действия, отправив Франсуа в Африку. В результате Черный Кабинет лишился на время еще и Грача, который имел большой авторитет среди агентов. Конечно же, Бертье тоже злился. И все же, Даву эти факты не хотел принимать во внимание.

Нельзя было сказать, что он завидовал ему, хотя Бертье имел головокружительную карьеру и ценился Наполеоном больше других. Бонапарт часто отзывался о нем, как о самом нужном человеке из всего его окружения. Такое расположение Бертье вызвал своим характером: он с восхитительной регулярностью и проворством, а главное с точностью отправлял все приказы, всегда являлся по первому зову и никогда не вступал с императором в жаркие дебаты. Его можно было вызвать в час, в два, в три ночи, и он являлся быстро, безукоризненно одетый и желающий исполнять любую волю; это была работа, к которой он был готов всегда.

Кроме того, он был милым, пунктуальным и лояльным человеком, стойко сносившим ругательства Бонапарта. Память на подробности у него была феноменальной, он мог в любое время суток сказать точные сведения, не заглядывая в свою записную книжку и не поднимая на уши весь Генштаб. Он никогда не спускался ниже отчерченной ногтем Наполеона строчки даже из любопытства и четко следовал указаниям. В этом и были его заслуги.

Даву, напротив, был человеком весьма вспыльчивым и неуживчивым. Он мог оспорить приказ, порой даже умудрялся настоять на своем. Резкий и прямолинейный, он на оскорбления императора отвечал так же резко, мог перейти и на личности, а чтобы помириться потом с разгневанным маршалом, император часто тратил целые недели. Один раз, когда Наполеон захотел прекратить ссору, сделав примирительный жест рукой и добавив, что высоко оценивает его заслуги, Даву отшатнулся в сторону и с горящим взором воскликнул: «Не трогайте меня! Я не кресло и не стол, чтобы смахивать с меня пыль!». Наполеон часто ставил ему в упрек медлительность и жуткую педантичность в делах и некоторую небрежность по отношению к самому себе. Одним словом, Луи Никола был для императора занозой, которую выдернуть он боялся, а оставить в покое не мог — она цеплялась за все и мешала спокойно жить.

Наполеон сидел за столом. Ниспадающая до пола темно-бардовая скатерть словно разделяла кабинет на две части: с одной стороны император и стоящий у него за спиной Бертье, а с другой — Даву. Висела звенящая затянувшаяся тишина, особенно неприятная после бурного спора. В результате все остались при своем личном мнении и к соглашению не пришли.

— Что ж… — наконец нарушил молчание Наполеон, задумчиво глядя куда-то перед собой. — Что ж… Кажется, мы так ни к чему не придем… Но ради бога, Луи, объясни спокойно, почему ты отправил именно этого офицера?.. Он же не имеет отношение к разведке, даже толком ничего не знает…

— Совсем не безопасно посвящать посторонних в дела Черного Кабинета, — поддержал Бертье.

— Я послал Тео потому, что он непрофессионал, — Даву чеканил каждое слово, отделяя каждое холодной жесткой интонацией. — Я много рассуждал на эту тему с Грачом, и мы пришли к выводу, что в смертях так же виновен человек сторонний. Все слишком нелогично и глупо. Логику непрофессионала может понять только точно такой же непрофессионал.

— А почему, черт возьми, Грач советовался не со мной, а с вами?! — вспылил вдруг Бертье. — Какое он имел право…

— Мы с ним давние знакомые, — оборвал его Даву, поджав губы.

— Так теперь старые знакомые — повод обсуждать мои дела у меня за спиной?! Вы слишком хорошего мнения о себе, — Бертье гневно вскинул голову. — Вы словно вдова-сплетница, только прялки не хватает, но я могу вам ее подарить!

— Ах вот как! — Даву тоже закипал гневом. Голос он понизил почти до шепота, уничтожающе глядя на Бертье. — Так вы хотите войны?..

— Александр, Луи, — Наполеон слегка приподнял ладонь, и Бертье замолчал, хотя у него на языке уже вертелись ядовитые слова.

Даву стоило большого труда взять себя в руки. Больше всего на свете он сейчас хотел вцепиться Бертье в горло, и лишь чувство собственного достоинства и здравый смысл удерживали его. Глубоко и шумно вдохнув, он тихо, но уверенно процедил:

— Тео с заданием справится. Точка.

Наполеон медленно кивнул и отпустил Бертье. Даву пока пришлось остаться. Маршал стоял с таким выражением лица, что на лбу у него явственно читалось: «Я вам не мальчишка-лейтенант, на которого можно рявкнуть, и он испугается».

— Ну, Луи, что ты в самом деле,— император вздохнул, глядя на него с укором. — Бертье ведь прав… Ты лишил его Грача.

— Грач сам принял решение ехать в Африку, — горячо возразил Даву. — Не я ему это предложил. В дела штаба я прекращу лезть только тогда, когда у него там будет наведен порядок.

— Александр и так его наводит, — император подпер подбородок рукой. — Мой дорогой Луи, научись держать себя в руках.

— Я и так вечно держу себя в руках, — огрызнулся Даву, передернув плечами. — Невозможно держать себя в руках, когда так раздражают.

— За что же ты так ненавидишь людей? — Наполеон грустно усмехнулся.

— Я их не ненавижу, сир… — Даву покачал головой. — Они меня просто раздражают… А капитан Тео со своей задачей справится. Он — сообразительный и честный человек. Кроме того, за это он не потребует ни повышения, ни денег, ни наград, и я уверен, что у них там все хорошо…

* * *

Увы, Даву ошибался, думая, что в Африке дела идут прекрасно. Дела шли из рук вон плохо. Слова Виктора о Шерли сбили со всех заносчивость. Грач застыл, как и стоял. Лицо его было спокойно и непроницаемо, но в светло-серых глазах Франсуа вновь заметил то чувство беспомощности и первобытного страха, какое видел в джунглях. Мирабель, у которого наверняка на языке крутилась ядовитая тирада, опустил глаза. Сам Виктор был не похож на себя: его обычно не задевали несчастья, не касающиеся лично его самого, он всегда оставался безучастен и холоден, подобно мраморной статуе; но сейчас он явно был взволнован и тоже испуган. Интизар коснулась едва заметно руки Франсуа, словно пыталась его успокоить.

— Как давно?.. — едва слышно спросил Грач, совладав с собой.

— Со вчерашнего вечера, — ответил Виктор, теребя пальцами манжет рубашки. — Пойдемте в кабинет. Обсудим все там.

— А кто с ним сейчас? — Грач кивком головы согласился с предложением и направился к дому.

— С ним доктор, кажется, его зовут Антуан, еще кто-то из арабов и Нео, — отозвался Виктор.

В кабинете царил непривычный порядок на столе. Когда Шерли работал, он вечно обкладывался книгами, исписанными бумагами, чашками кофе, поломанными перьями, пустыми чернильницами, и оттого он напоминал улитку в своем домике. А сейчас бумаги лежали по стопкам, все перья были в подставке, чернильница стояла с краю, крепко закупоренная, а все книги были составлены в шкаф.

Грач постоял немного у стола, задумчиво глядя на красноватого оттенка дерево, затем отошел в сторону и устроился на стуле, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. Мирабель сел на второй стул, а Франсуа оставалось довольствоваться узким подоконником. Интизар ушла помогать доктору и сменить Нео.

— А теперь расскажите, как такое случилось? — Грач устремил взгляд на Мирабель, подразумевая, что именно он должен рассказывать. — Я ведь просил с лагеря глаз не спускать. Почему нарушили?!..

— Не горячитесь, Грач, не то сгорите, — Мирабель только бровью повел.

— Не горячиться? — Грач сощурился, отчего стал напоминать большую хищную кошку, готовую к прыжку. — Не горячиться… Прекрасно. Мирабель, просто прекрасно! У нас переводчик умирает из-за вашей халатности, а вы мне говорите не горячиться. Прекрасно.

— Шерли сам дурак, — Мирабель безразлично хмыкнул. — Не могу же я следить за ним, как за ребенком?..

Грач медленно встал и прошелся по комнате. Губы у него слегка подергивались. Затем он вдруг резко шагнул в сторону Мирабель и отвесил коллеге такой крепкий подзатыльник, что он слетел со стула. К чести Мирабель, он не стал возмущаться или огрызаться на это, а просто встал, отряхнулся и сел обратно, разве что в глазах его мелькнула злость вперемешку с удивлением. Грачу было совсем не свойственно поднимать на кого-то руку.

Грач тоже не стал объясняться или извиняться, он сел на свое место в прежнюю позу. Единственным, кто выразил удивление, был Франсуа. Он аж поперхнулся, когда Грач ударил Мирабель. «Теперь будет война… — подумал он, глядя то на одного генштабиста, то на другого. — Теперь точно будет война…».

Дождавшись Виктора, Грач начал свой рассказ. Каждый факт он выкладывал сухо, без лишних преувеличений. Мирабель зачем-то все это записывал, поглядывая на коллегу исподлобья и сохраняя молчание. Виктор иногда спрашивал что-то, вопросы тоже были только по делу, что удивило Франсуа. Кузен словно взял шефство над Мирабель и отводил гнев Грача от него, что было ему совершенно несвойственно. Франсуа вообще не узнавал Виктора: за эти два дня его словно подменили.

— Прекратите все это записывать, лучше принесите что-нибудь выпить, — Грач бросил на Мирабель быстрый взгляд. Он едва удержался от продолжения «хоть какой-то толк от вас будет».

Мирабель, отложив перо, молча встал и отошел к шкафу, достал оттуда чашки и вышел. Вскоре он вернулся с каким-то сладко пахнущим травами отваром, заменявшим местным чай. И снова потянулся долгий разговор, прервавшийся лишь когда в кабинет зашел молодой человек, довольно высокий и худой, как щепка. Он был одет в синюю батистовую рубашку и белые штаны, похожие чем-то отдаленно на шаровары. Это и оказался доктор Антуан. До этого он был в городе и никак не пересекался с Франсуа и остальными, поскольку еще до приезда Грача стало ясно, что он ничем не может помочь, но когда Шерли стало плохо, за ним все же послали.

— Не типичный случай, — произнес он, когда Грач устремил на него проницательный холодный взгляд. — Обычно умирают сразу. Не могу понять, что это… Какая-то безумная смесь симптомов и пневмонии, и столбняка, и даже чахотки…

— Жить будет? — довольно сухо поинтересовался генштабист.

— Не знаю, — Антуан грустно вздохнул и уселся прямо на ковер. Только сейчас, когда на него упал свет свечи, стало видно, что он не спал несколько ночей. — Честное слово, я не знаю. Все зависит от того, насколько крепок организм Исаака. Медицина тут бессильна… Я пришел ненадолго, послушать, о чем вы говорите. Потом, если захотите, можете ненадолго заглянуть к Шварцману, но осторожно.

Грач кивнул и прекратил сверлить его взглядом. Доктор подтянул к себе ноги и, положив подбородок на колени, застыл так. Он слушал и не перебивал, Франсуа даже забыл о нем и вспомнил лишь тогда, когда разговор был окончен, а Мирабель ушел, шелестя бумагами с переводами. Проводив его взглядом, капитан наткнулся на силуэт Антуана и даже от неожиданности вздрогнул.

Грач, пошатываясь, встал со стула. Ему пришлось много говорить, к чему он не привык. Генштабист сбился с голоса, стал заговариваться под конец, да и просто-напросто жутко устал. Предательски кружилась голова, около виска колотилась тонкая синеватая венка. «Что-то подсыпал в чашку... Снотворное, что ли?.. С-с-собака...» — отрешенно подумал он, чувствуя, что у него уходит из-под ног земля.

Он отошел к окну и прижался лбом к стеклу. Франсуа же наоборот приблизился к столу, удрученно рассматривая записи Мирабель. Антуан хранил мрачное молчание, глядя на свечу. Каждый думал о чем-то своем.

— А все же, Шерли я ему не прощу, — вдруг со странной отчаянной злобой произнес Грач, хлопнув ладонью по оконному косяку.

— Ладно вам… — Франсуа прекратил рассматривать бумаги. — Шерли ведь пока еще жив, и я уверен, что все обойдется…

— Обойдется?.. Вряд ли... Вы не понимаете, Мементо! — Грач опустился на подоконник и обхватил себя за плечи.

— Совершенно не понимаю, — охотно согласился Франсуа.

— Ах Тео... — Грач перевел на него усталый взгляд. — Есть одна хорошая немецкая поговорка: делающий стулья не должен делать столы… Вы не политик и совершенно не умеете рассчитывать вперед, все на импровизации…

— Но и вы не политик, Грач.

— Я умею рассчитывать, — оборвал его генштабист. — Представьте, что мы без переводчика делать будем?.. А как мне встать перед его вдовой?.. Ладно, дайте мне посмотреть, что там этот подлец там написал...

Франсуа протянул ему лист бумаги, где неразборчивым прыгающим почерком Мирабель были расписаны факты и задачи. Грач читал их, хмурясь, потирая висок пальцем.

— Что-то Мирабель мне тут путает... Не хочет ли и меня запутать? — он поджал губы. — Ну-ка, давайте мне бумагу, сам перепишу. Все в разнобой, никакой систематики. Он это специально, собака. Знает, что я этого не люблю, вот и мстит… Если б вы знали, как он мне надоел с этими подпольными интригами... Ладно, раз от него толку нет, будем справляться своими силами; мы еще услышим реквием по нему, Мементо. Я не позволю ему тащиться за моим катафалком и за катафалком Шерли!..

Но увы, как бы ни хотелось Грачу не позволить этого, он был лишь человек и не мог сделать ничего, чтобы прогнать прочь смерть. Шерли угасал на глазах. Он был даже не бледным, а какого-то странного сероватого цвета, без единой кровинки в лице. Губы его застыли в улыбке, жуткой и мертвой. Дыхание, вырывавшееся из груди со свистом и хрипом, при судорогах совсем прерывалось. Сначала Франсуа решил, что несчастный Исаак без сознания, но стоило Грачу через полчаса присесть рядом, как переводчик вдруг приоткрыл глаза.

Взгляд у него был фиксированным, он словно пытался зацепиться хоть за какую-то деталь, чтобы увидеть полностью окружающую обстановку. Шерли тут же узнал Грача и едва слышно прошептал на вдохе:

— Маа… Грач, маашай… Альмавт ал…

Голос его внезапно оборвался, и он снова затих, не договорив. Антуан попросил их уйти, пристально вглядываясь в черты Исаака, и уже по этому взгляду стало ясно, что прогноз самый худший. Грач вышел, задумчиво кусая губы и о чем-то мучительно размышляя. Франсуа, чувствуя всю безнадежность ситуации, шел рядом, не глядя на него.

— Бедный, бедный Исаак… — наконец проронил Грач уставшим полушепотом. — Бедный наш Шерли… Не растить ему розы… Даже в агонии, и то пытался помочь. Мементо, кажется, дело проясняется. Жаль только, что для разгадки нужны были такие жертвы, видно, я ошибся, считая, что тут работа дилетанта.

— Проясняется? Мне кажется, ничего не проясняется, — раздался над ухом голос Мирабель. Он вышел вслед за ними и бесшумно следовал рядом.

— А вы, Мирабель, вроде знаете арабский лучше меня и учите его не три месяца, а последние несколько лет, — Грач раздраженно обернулся. — Хотя вы знаете лишь арабский, а не историю этих мест, не так ли? Ну-ка, переведите сходу мне словосочетание альмавт алрамади*.

— Серая смерть, — пожал плечами Мирабель. — Какое отношение это имеет к делу?

— Вы никогда не уделяли внимания архивам, — желчно ответил Грач. — Это одна из самых крупных организаций наряду с масонами, только про этих ни черта не известно кроме названия да знака, а стать членом этого общества еще сложнее, чем прыгнуть выше головы.

Франсуа глубоко вздохнул. «Нет, я точно отсюда не уеду живым, а если и уеду, то мне больше не понадобится парик, можно будет отрастить волосы до плеч и просто зацеплять их лентой... — подумал он бесстрастно. Не было сил ни пугаться, ни злиться, ни скорбеть. — Поедете, развеетесь, да, господин маршал?.. Обратно бы доехать…».

Примечание к части

* — данное общество является абсолютной выдумкой автора, и все совпадения случайны. Торжественно клянусь!

Шерли умер на рассвете. Он ушел тихо, и доктор Антуан сначала решил, что Исаак наконец-то заснул. Лишь когда он осторожно взял руку переводчика и не почувствовал пульса, он понял, что сон этот уже вечный. Доктор долго не мог решиться сообщить о смерти Шерли Грачу, боясь не подобрать слов утешения. Но говорить ничего не пришлось. Стоило ему увидеть встревоженное бледное лицо Антуана, он понял все. Генштабист ничем не выдал своего волнения, только сухо кивнул и на извинения ответил, не глядя:

— Вы сделали все, что могли. Вы не всемогущий бог, а лишь врач.

Больше всех известием о гибели переводчика был ошарашен Франсуа. Он до последнего верил, что Шерли выкарабкается. На душе лежал тяжелый камень, который не получалось скинуть весь день. Исаак был единственным, к кому у него не возникло никаких отрицательных чувств. Слегка наивный и всегда доброжелательный Шварцман импонировал ему. Нельзя было сказать, что Франсуа с ним много общался, но так часто бывает: когда из жизни уходят хорошие люди, печаль своим черным крылом задевает всех, даже тех, кто был едва знаком с ними.

Похоронили Исаака без шума, как и многих других. Зато после пришлось устраивать собрание, поскольку так больше не могло продолжаться. Решено было, что Грач съездит в город и попытается с помощью тех скудных знаний о «Серой Смерти» напасть на их след, а на Франсуа легла задача следить за лагерем.

— Тогда… чем займусь я? — в голосе Мирабель Франсуа первый раз за все это время уловил жалобные ноты.

— А вы будете доделывать то, что не успел Шерли, — холодно отрезал Грач, прожигая его взглядом. — Будете переводить все то, что принесу я. Только, ради Бога, пишите разборчиво. Или хотя бы пытайтесь делать ваши буквы «f» и «t» не похожими друг на друга… Документы найдете в палатке Шерли.

Мирабель не стал спорить и, не проронив не единого звука, вышел. Виктор также сохранял задумчивое молчание весь вечер. Грач посидел немного, полистал записную книжку Шварцмана, словно что-то искал в ней, а затем отложил ее, поднес скрещенные пальцы к губам и устремил взгляд проницательных светло-серых глаз куда-то за горизонт, за пылающее огнем закатное солнце, словно пытался разглядеть загадочное будущее. Его темный силуэт четко виднелся на фоне еще светлого оконного проема, и вся его поза выражала такое отчаяние, что даже Франсуа не решился подойти к нему.

Да и не было смысла подходить. Капитан не мог подобрать слова, чтобы успокоить самого себя, не то, что совершенно другого человека. Уж если своя душа — потемки, то чужая — тем более. И уж тем более душа такого скрытного человека, как Грач…

Несмотря на то, что Франсуа ушел к себе в палатку и побыл в одиночестве, избавиться от навязчивых мыслей, возникающих в голове, не получалось. Они роились, подобно пчелам, и жалили сознание. Как человек с обостренными чувствами совести и сострадания, Франсуа мучился от шепота где-то в глубине головы: «Все могло бы быть не так, если бы вы не потерялись...». При Граче действовать столь открыто не решались, задевали лишь рабочих и несущественных людей, а стоило ему уехать, как их лишили переводчика.

Затем мысли развернулись в другое русло. Франсуа вдруг задумался, а зачем же вообще французскому Генштабу агенты в Африке, да еще и не в колониях? Конечно, одним из напрашивавшихся вариантов ответа было желание расширить владения. Но это было слишком очевидным, и капитану казалось, что тут замешано нечто еще. Только вот что? Что могло понадобиться Наполеону у Белого Нила, раз он в совершенной секретности отправил туда людей, которых, к тому же, старались устранить? И устраняли их тоже в совершенной секретности… «Грязная, мутная история, — наконец заключил Франсуа, потирая переносицу. — Что ж тут происходит на самом деле и во что меня втянули?.. Прижать бы Грача к стенке, да вызнать все, только он ничего не скажет…».

Поставленная перед ним чашка с темно-рубиновым вином вывела Франсуа из задумчивости. Он удивленно поднял взгляд и увидел перед собой Интизар. Она стояла, наклонив голову вбок, отчего напомнила ему лань. В который раз он засмотрелся на ее глаза, темные, глубокие, с горящим в глубине огнем.

— Выпейте, — произнесла она, и по голосу Франсуа понял, что она улыбается. — Выпейте, вам полегчает.

— Откуда же у вас вино?.. — удивился он, сощурившись слегка от света свечи.

— Разве это так важно? — в ее тоне послышались нотки недовольства.

— Просто странно, — постарался загладить свою неловкость Франсуа.

— Ночью можно все, — Интизар пожала плечами. — Ночью Аллах спит и не видит.

Видя, что он не настроен вести беседу, танцовщица оставила его в покое и вышла. Чашка вина так и осталась стоять на столе перед ним. Франсуа к ней даже не прикоснулся. Он снова погрузился бы в мысли, если бы не Нео. Она оставалась весь вечер никем не замеченной, сидела тихо в углу и не выходила из него, словно чувствовала, что до нее нет никому дела. А сейчас, видя, что ее Бог, ее Ракатере не смеется по обыкновению и даже не улыбается, она бесшумно выскользнула из своего укрытия и подошла к нему. Девушка устроилась на полу рядом с ним и вдруг обняла его ноги, уткнувшись лбом ему в колени.

Франсуа с минуту не смел шевельнуться, боясь напугать ее, затем тихо спросил:

— Чего же ты, Нео?..

— Ракатере грустит, Нео грустит вместе с ним, — она подняла на него взгляд, и уж до того он был печальным, что не мог не умилить. Сразу же стало легче от этого наивного сочувствия.

— Мне, Нео, отвратительно на душе, — вздохнул он, подперев голову кулаком. — Чувствую себя ужасно виноватым… А за что — не знаю… Словно я мог как-то помочь Шерли, но не помог.

— Боги гневаются, — Нео покачала головой, не отводя от него серьезного взгляда. — Боги наслали Нумсет, чтобы покарать нас.

— Наслали кого? — встрепенулся Франсуа, почувствовав, что сейчас он стоит к разгадке всей этой истории так близко, как никогда еще не стоял.

Но тайны имеют свойство ускользать из рук, подобно песку сквозь пальцы. Нео не знала, как объяснить, что она имела в виду, а Франсуа не успел докопаться до истины. Зашел Виктор, и негритянка, окончательно смутившись и растерявшись, снова перебралась в угол. Она боялась всех, кроме своего Бога, хотя и его тоже.

Виктор кивнул кузену в знак приветствия и присел на свою постель. Выглядел он отрешенно и задумчиво. Гадать, что же ввело его в такое состояние, не пришлось. Он сам признался, что причиной послужил разговор с Мирабель.

— Знаете, Франсуа, мне его очень жаль, — вздохнул он, разглядывая узор на покрывале. — Мирабель, в сущности, неплохой человек. Грач зря встречает его в штыки. Он тоже тяжело переживает смерть Шерли, кроме того, он ощущает за собой огромную вину, что не уследил… Характер у него, конечно, не сахар, но он на самом деле просто очень одинок.

— Считаете? — Франсуа чуть приподнял брови.

— Уверен, — Виктор кивнул, подняв взгляд. — Совершенно уверен. Он не на своем месте… И знаете, чем-то Мирабель мне напоминает вас. Не спорьте, Франсуа! В вас есть что-то неуловимо схожее, только я не могу понять, что же именно. Вы — зеркальные отражения друг друга.

Франсуа пожал плечами. Лично он не мог увидеть ничего схожего между собой и этим генштабистом. Зато он был согласен, что Грач зря относится к Мирабель так скептически. Убедившись на своем опыте, что Грач совсем не такой, каким кажется, он был уверен, что и настоящий Мирабель вовсе не язвительный человек.

* * *

Вся следующая неделя прошла как в тумане. Грач пропадал в городе в поисках каких-нибудь следов, Франсуа внимательно следил за лагерем, Мирабель почти не выходил из домика, сидя над теми сведениями, которые привозил коллега, а Виктор переписывал его черновики красивым почерком. Франсуа, узнав, что кузен помогает Мирабель, причем делает это совершенно искренне, был поражен до глубины души. Это было совершенно не похоже на расчетливого и хитрого Виктора, всегда искавшего себе выгоду.

Грач был не против такого сотрудничества хотя бы потому, что мог потом без труда прочитать все переведенное. Правда, каждый раз предупреждал, что распространяться о том, что он узнает, Виктору не стоит. В основном, он ничего не приносил, разве что пару раз назвал какие-то имена и адреса, и не задерживался в городе надолго. Но один раз он пропал на три дня и не присылал никаких известий о себе. Когда в лагере уже начала подниматься паника, Грач вдруг объявился, уставший, валящийся с ног, но с торжествующим выражением лица.

— Вот что достал, — он положил на стол широкое серебряное кольцо с вырезанной на нем монограммой в виде весов. — С большим трудом смог его найти.

— Знак ордена?! — Мирабель даже отшатнулся. — Вы с ума сошли?! Где вы его достали?!

— Ловкость рук и умение заговаривать зубы, — Грач хмыкнул, скрестив руки на груди. — Мне нужно его зарисовать и потом незаметно вернуть на место. Я совсем ненадолго вернулся... Господа, начинает распутываться весь гордиев узел! Хозяин этой вещички — наш дорогой оружейник. Абангу.

Франсуа вдруг вспомнил, как Абангу смотрел на их кольца. Он ведь сразу подметил, что это не обычные безделушки, а скрытые кинжалы. Надо было сразу догадаться, что он не простой оружейник. Простые оружейники, может, и делают столь гибкое оружие, вот только с первого раза не могут его увидеть. Кто же может с первого взгляда понять, что это не кольцо, а футляр? Только тот, кто в этом разбирается. А разбирается тот, кто пользуется…

И, конечно же, Абангу сразу их раскусил. Обычный оружейник и не задумался бы, что перед ним не археологи. Ему бы и в голову не пришло, что это не так… Как же они сразу не сообразили?

Грач на некоторое время выселил Мирабель из кабинета. Зарисовывал кольцо он с такой тщательностью и педантичностью, что ему мог позавидовать Леонардо да Винчи. Рисунок, конечно же, уступал в исполнении великому мастеру, но каждый завиток, каждую незаметную трещинку или царапину Грач отразил на своих рисунках. Сразу было видно, что рисовать он умел и, наверное, даже любил.

Наконец, к вечеру, работа была закончена. Грач отложил в сторону рисунки и встал, разминая затекшую спину и шею. Франсуа все это время дорабатывал план действий, который набросал генштабист.

— Давайте пройдемся, — отвлек его от этого занятия Грач. — Хочу немного развеяться. Устал сидеть на одном месте.

На улице было душно, но прохладно. Рабочие сидели кто у костра, кто поодаль, обсуждали что-то и, видимо, рассказывали байки, поскольку каждые несколько минут взрывались хохотом и махали руками на говорившего. Оттого на громкий пронзительный вскрик никто сначала и внимания не обратил. Лишь через минуту Франсуа вдруг понял, что кричала Нео и что вскрик донесся со стороны дома.

— Скорее! — Грач побледнел и со всех ног бросился назад.

Они успели как раз вовремя. Нео лежала на полу, закрывшись руками, словно защищаясь, а над ней стоял Абангу. В руках его были папки, которые Грач не убрал со стола, и кольцо. Увидев генштабиста и Франсуа, он слегка отступил назад, и Нео быстро отползла к противоположной стене, все так же закрываясь руками.

— Как же не вовремя у нее прорезался голос, — прошипел оружейник.

— Что вы здесь делаете?! — рука Франсуа сама потянулась к пистолету на полке шкафа.

— Что я тут делаю? Я пришел забрать то, что по праву принадлежит мне, — Абангу оскалился, заметив оружие в его руках. — Кольцо, документы на наш орден и… на эту девчонку. Я ее прошлый хозяин, Мементо. Или как вас там?..

— Отдайте папку с бумагами, и тогда вы будете лишь заключены под стражу, — Франсуа взвел курок. — Если же нет, я стреляю.

— Вы не выстрелите, — хмыкнул Абангу ему в лицо. — Слишком много шума.

Грач, незаметно коснувшись его руки, покачал головой.

— Франсуа, не делайте глупостей, — попросил он, не меняясь в лице.

— Последуйте совету вашего друга, — губы араба дрогнули в ухмылке, — иначе плохо будет не только вам, но и Нео… Вы ведь наверняка не составляли договора о покупке, так же, как и капитан того суденышка… Формально она все еще моя.

— Папку, — холодно приказал Франсуа, приставляя пистолет к его лбу и чувствуя, как гнев закипает в душе и туманит голову.

Разум был совершенно солидарен с Грачом. Но стоило ему вспомнить, в каком виде была Нео, как она боялась всего, что движется; как не могла есть и пить столько, сколько ей хотелось, все доводы отступали на задний план. Франсуа мог понять все, кроме неоправданной ничем жестокости. Губы его сжались в тонкую упрямую линию, и уже никакие доводы здравого смысла значения не имели.

— А-а-а… Эта девчонка вам нравится? — Абангу зло усмехнулся, чем подлил масла в огонь. — Вы влюблены в нее? Тем хуже, хотя она довольно мила и экзотична, а вы, европейцы, любите заводить себе необычных зверушек. Если бы не ее худоба, я бы…

Что бы он сделал, он сказать не успел. Грохнул выстрел. Нео, испуганно вскрикнув, забилась в самый угол комнаты и закрыла голову руками, всхлипывая. Абангу, захлебываясь кровью, сполз по стене, оставляя на ней мокрый красный след.

— Что вы наделали, Мементо?! — по лицу Грача пролетела тень испуга. — Боже мой, что вы наделали?!

Франсуа молчал, не в силах опустить руку. Он сам не понимал, отчего вдруг спустил курок, почему не смог побороть душащую его злость. Сделалось страшно, и даже не оттого, что он убил человека, а оттого, что ему не было жаль… «Жизнь — самое великое чудо на свете! — кричал в нем рыжеволосый мальчик тринадцати лет. — Отчего же тебе не жаль?! Почему не дрожит рука?! Что с тобой, Франц?! Что случилось?!..».

— Впрочем, нам это на руку, — вырвал его из мыслей Грач. — Мы отделались от ненужного свидетеля, а заодно и от хозяина этой вашей Нео. Кольцо ему тоже больше не понадобится… Надо избавиться от него окончательно, не находите?

Труп был закопан в отдалении от лагеря. Не мало сил пришлось потратить, чтобы рабочие ничего не заподозрили, Грач сочинил легенду, что они уронили пистолет, даже специально потом ножом сделал «след пули» на стене. Пока генштабист все это рассказывал, Франсуа прислушивался к себе, но сердце молчало. Лишь перед глазами стоял призрак из далекого детства — образ пьяного Гунара, грозившегося застрелить Франсуа, тогда еще совсем мальчика. «Ему, наверное, тоже было не жаль…» — отрешенно подумал капитан.

Порывистый зимний ветер колотился в окно и выл в каминной трубе. Безлунная и беззвездная ночь нависла над Потсдамом непроглядным черным занавесом. Деревья в саду вырисовывались неясными зловещими тенями, стоявшими за всепоглощающей прозрачной стеной дождя, сметающей последние желтые листья с деревьев.

Старая библиотека была темна и тиха, лишь на столе догорала свеча. Она была единственным источником света, выхватывавшим из мрака комнаты отдельные предметы. Франсуа собирался задуть ее и уйти, но, отведя взгляд на шкаф, увидел человека у стены. Широкий восточный халат, расшитый золотом и серебром был подпоясан зеленым поясом, белая гурта контрастировала с черными волосами и усами. К груди он прижимал папку, перехваченную бечевкой.

— Отдайте бумаги! — Франсуа схватил со стола пистолет.

Призрак растаял и возник с другой стороны библиотеки. Франсуа, чертыхнувшись, бросился туда. На сей раз призрак не исчез.

— Отдайте бумаги, Абангу! — капитан приставил дуло пистолета к его лбу.

Он даже не нажимал на курок, выстрел грохнул сам по себе.

— Франц… — прошептало едва слышно привидение, протягивая к нему руки.

Капитан отшатнулся прочь, задыхаясь от сдавившего горло ужаса. Перед ним стоял не Абангу. Перед ним был его отец, Александр фон Тео. Он медленно сползал по стене, все так же простирая к нему руки и смотря с мольбой. Франсуа бросился к нему, словно надеялся помочь, но призрак отца исчез, и библиотека погрузилась во тьму. Темнота и Пустота со всех сторон смотрели на Франсуа своими пустыми впалыми глазницами. В пляске теней ему виделись страшные призраки прошлого: то грозный жандарм, хватающий его за плечо, то свора собак, от которой он бежал три квартала. Откуда-то из закоулков памяти донесся голос пьяного кучера, грозившегося пристрелить его.

Вдруг где-то вдалеке вспыхнул маленький огонек свечи. Франсуа, чувствуя, что мрак засасывает его в свой липкий туман, бросился к этому свету со всех ног. Он бежал, задыхаясь, боясь обернуться назад. Грохнул раскат грома, пол внезапно ушел из-под ног, и все вдруг пропало…

«Сон… — догадался Франсуа, с трудом переводя дыхание и чуть приоткрыв глаз. — Обыкновенный сон…». Уже светлело. Ласковый южный ветерок колыхал стенки палатки. Спать уже больше не хотелось. В горле пересохло, а воду он вчера оставил в кабинете. Пришлось вставать.

Грачу, видно, тоже не спалось. Он сидел за столом, что-то усердно писал, даже не поднял головы на тихое приветствие Франсуа, и тот решил не лезть. Устроившись в кресле и подтянув ноги к груди, он положил на колени подбородок и замер, размышляя. Ночной кошмар никак не выветривался из головы, и Франсуа порой нервно передергивал плечами. На душе было жутко тоскливо, а сожаление все не приходило и не приходило, словно вовсе и не он вчера своими руками отнял жизнь у человека.

Что было еще страшнее, он осознавал, в какую историю втянул не только самое себя, но и Грача, и Мирабель, и Виктора… да весь лагерь. Вряд ли в Серой Смерти исчезновение Абангу пройдет незамеченным. Что, если араб сказал, куда он направляется? Или вдруг кто-то видел, куда он едет?.. Так или иначе, он уехал и не вернулся. Вывод очевиден…

«Как странно… — Франсуа чуть прикусил губу, разглядывая статуэтку слона на книжной полке. — Как странно, что эта Серая Смерть устраняет агентов Генштаба… Уж не ведутся ли тут какие-то подковерные интриги?.. И может ли быть так, что основная цель французского Генштаба — устранение этого общества?.. Но для чего тогда убивать рабочих?.. До чего же все непоследовательно и глупо, словно это просто нелепые стечения обстоятельств, а не убийства!».

— На вас лица нет, Мементо, — Грач наконец-то обратил на него внимание. — Вы словно увидали призрака… Вам нездоровится?..

И если вначале их знакомства этот вопрос был задан им с издевкой, то сейчас Франсуа услышал в его всегда спокойном голосе новые теплые интонации.

— Я плохо спал, — признался он. — И действительно видел призрака…

Грач изящно приподнял тонкую темную бровь, пришлось пересказать свой сон. Генштабист покачал головой, глядя на пришибленного Франсуа с затаенной грустью в глазах.

— Мементо, Мементо… У вас тонкая душевная организация, — вздохнул он. — Прекращайте прокручивать это все в своей голове, не то сойдете с ума.

— Я, кажется, уже, — отозвался Франсуа с усталой усмешкой. — Иначе мне бы в голову не пришли странные мысли…

— Странные мысли могут быть и верными, — заметил Грач, наклонив голову вбок. — Выкладывайте, что это вы там придумали.

— Не сколько придумал… Я вдруг задался вопросом, Грач… А что вообще Франции нужно здесь, на территории, которая ей в целом-то и не принадлежит?.. Это связано как-то с этой Серой Смертью?..

— Мой дорогой друг, вы задаете мне неудобные вопросы, — Грач покачал головой. — Не стоит этим интересоваться. Если я расскажу, что мы тут делаем… боюсь, мне придется вас тут же и убить. Не будем о плохом. Кстати, я хочу попросить вас быть осторожнее. Как бы за вами не пришли кааба.

— Кто?.. — растерялся Франсуа, удивленно взглянув на генштабиста.

— Судьи, — пояснил тот. — Знаете, что такое фемический суд?

— Фемический суд? — окончательно изумился капитан. — Знаю, но…

— У кааба примерна та же суть, — пояснил Грач, барабаня пальцами по столу.

— Но я думал, что фемические суды — пережиток прошлого, который развеялся прахом со временем…

— Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ниоткуда… Мементо, это же Африка! Аф-ри-ка!.. Мы не во Франции, где над такими тайными судами потешаются и смеются, будто бы там сначала вешают, а потом допрашивают. Мы, мой дорогой Франсуа, в совершенно отличном от нашей цивилизованной страны месте. Тут свои порядки… Так что будьте крайне осторожны, не то окажетесь в их плену.

— И что же дальше?..

— Еретик лишается мира и права, и вольность его отбирается. Шея его отдается веревке, душа — Аллаху, если Он пожелает ее принять; да станут его жена вдовою, а дети — сиротами, — процитировал Грач, чуть прикрыв глаза и наблюдая за Франсуа из-под ресниц.

Франсуа снова передернул плечами и отвел взгляд. Повисло не слишком приятное молчание. Грач явно недоговаривал, и генштабист понимал, что Франсуа это чувствует. Более того, он процитировал столь уверенно, что Франсуа убедился в своей догадке про настоящую задачу, стоявшую перед агентами Генштаба.

Тишину в кабинете прервал Мирабель. Он зашел с кружкой отвара и устроился на ковре, пожелав доброго утра.

— Первый раз вы кстати, — Грач потянулся, поднимаясь из-за стола. — Я хотел еще раз съездить в город, но уже вместе с вами. Надо заодно захватить нашего доктора. У него прекрасное зрение и умение вычленять важные фрагменты. Виктор пусть следит за лагерем.

— Мне седлать лошадей? — Мирабель отпил немного отвара из кружки.

— Ну не пешком же мы пойдем. Конечно седлайте, но после завтрака, — Грач кивнул.

Завтрак пролетел незаметно для Франсуа. Он все утро был в каком-то коматозном состоянии и очнулся лишь в прохладе джунглей. Заброшенный город встретил их гробовой тишиной, даже птицы, и те молчали. Мирабель сначала восторгался, но вскоре тоже затих, сосредоточенно разглядывая стены и что-то прикидывая в уме.

Доктор Антуан с интересом изучал показанные Грачом плиты с надписями. Он перевел некоторые иероглифы, но над остальными разводил руками с недоуменным выражением лица.

— Как жаль, что с нами нет Шерли, он бы быстро смог расшифровать. Исаак был профессионалом в таких делах... — произнес он и тут же прикусил язык.

Грач лишь чуть поджал губы и отошел к барельефу, который так усердно изучал Франсуа. Тео казалось, что что-то на этом странном изображении свадьбы было не так. Барельеф притягивал его, словно магнит. Интуиция кричала, что стоит понять, что же рассказывают каменные изображения, и все встанет на свои места.

— В следующий раз надо будет прихватить Нео… — пробормотал он себе под нос.

— Черт возьми, почему вы не предложили этого сразу?! — Грач хлопнул себя по лбу. — И я тоже хорош, забыл про вашу негритянку. В самом деле, надо будет ее прихватить.

— Господа, тут свежее пепелище! — раздался голос Мирабель.

— Ага, значит вот где у них встречи, — Грач довольно улыбнулся, увлекая Франсуа на голос коллеги. — Даже на том же самом месте! Что ж, город вполне подходит для тайных собраний. Быть может, нам удастся выследить их отсюда. Мирабель, это будет вашим заданием.

— Моим?.. — Мирабель, которому Грач не поручал последнее время ничего серьезного, даже не поверил своим ушам.

— Я не говорю по-арабски свободно, — напомнил ему Грач. — Не хочется упускать существенных деталей. Прежде чем мы будем устраивать слежку, нужно все обсудить. Сделаем это в лагере.

Но обсудить что-то в лагере оказалось довольно сложно. Когда они вернулись вечером, они застали Виктора с совершенно ошалелым видом. Точнее это Виктор их встретил на самом въезде, чуть не бросившись под копыта лошадей, чем безумно испугал каждого из всадников.

— Что у вас тут случилось? — Грач напряженно стиснул в пальцах повод, да так, что он аж скрипнул.

— Я без понятия! — Виктор развел руками. — Франц, твоя Нео, кажется, рехнулась. Она с самого вашего отъезда бегает за мной хвостом и что-то пытается говорить на ломаном французском, путает слова, совмещая их со своим наречием... И уж если ты это понимаешь, то ради Бога, расшифруй мне, что она хочет от меня! Не то я тоже сойду с ума и начну точно так же трещать.

Нео действительно словно сошла с ума. Она взволнованно пыталась что-то рассказать, размахивая руками и округляя и без того огромные глаза. Франсуа, и тот не смог понять, что она пыталась рассказать. На помощь неожиданно пришел Грач. Его появление утихомирило Нео, девушка тут же доверчиво прижалась к Франсуа и замолчала.

— Пойдемте к костру, поужинаем и все обсудим, — генштабист махнул рукой в сторону разгорающегося пламени. А затем, обращаясь уже к негритянке, добавил: — Заодно, быть может, вы более или менее внятно расскажете, что же вас так взбудоражило.

Нео успокаивалась полвечера, сидя на песке рядом со своим Богом, приобняв его за ногу. Она внимательно слушала, что рассказывают по очереди каждый и с интересом наблюдала, как Грач все это записывает на большой лист бумаги, составляя таблицу. Иногда он отрывался от работы, чтобы сделать несколько глотков травянистого отвара, подогреваемого на странном светильнике. Франсуа даже взял на заметку его конструкцию, поскольку часто наливал себе во Франции чай и забывал про него, а когда вспоминал, он уже был ледяным.

— Итак, что мы имеем… — Грач окинул свою работу удовлетворенным взглядом. — У нас есть информация о том, где собирается орден; у нас есть его знак и кое-какая скудная информация; так же… Да ты что творишь?!

Франсуа, сидевший в полудреме, даже испугался такому внезапному порыву гнева со стороны сдержанного Грача. Оказывается, Нео вдруг вскочила и схватила его за руку, а он выронил таблицу в нескольких сантиметрах от костра. Однако на этот раз негритянку не испугал даже его гнев. Она торопливо зашептала то, что пыталась сформулировать весь вчерашний и сегодняшний дни:

— Ракатере стал солнцем, к нему пришел Миннум и сказал: «О Ракатере, ты волен решать, когда пойдет с неба вода и когда вода исчезнет даже из великой Белой Реки. Помоги мне, великий из великих. Злой дух Нумсет есть в моей воде, он… — она сбилась, пытаясь подобрать слово, затем так же торопливо продолжила: — Он убивает все живое, заставляя смеяться. Прогони дух, чтобы люди не умирали от моей воды…

— Точно рехнулась, — озвучил Мирабель, удивленно глядя на негритянку.

— Тихо, — вдруг рявкнул на него Грач. Взгляд его зажегся, а сам он стал напоминать гончую, которая почуяла след зверя. — Продолжай…

— Ракатере согласился, — неуверенно произнесла девушка, потупив взгляд. — Он пошел к воде и увидел Нумсет. Она сидела в траве, что растет в воде. Она отравляла ее, капая в нее свою кровь. Ракатере разгневался и ударил ее столь сильно, что ее голова отлетела. Но Нумсет не умерла, она стала водной травой. Ракатере насылает засуху, чтобы она умерла, но стоит воде появиться, она оживает…

Грач слушал внимательно, даже не вырывал руки, которую Нео так и не выпустила. Затем, когда девушка сбивчиво и скомкано завершила миф, он мягко высвободил свои пальцы и поежился.

— Кажется, это дает нам даже больше, чем моя таблица… — произнес он, потирая переносицу. — Как стремительно холодает. Я вернусь сейчас. Подбросим в костер старые черновики…

Он отодвинул носком сапога таблицу от огня и направился к домику. Но Грач не дошел до ступеней — вдруг шатнувшись, он упал сначала на колени, словно пытался не потерять равновесие, а затем завалился набок, прижав руки к груди. Все вскочили почти одновременно, не сговариваясь, и бросились к нему. Франсуа осторожно перевернул генштабиста на спину и содрогнулся: на лице Грача застыла зловещая улыбка, казавшаяся в призрачном свете луны кошмарным наваждением.

Грача перенесли в палатку и бережно уложили на постель. Доктор Антуан укутал его в шерстяное покрывало, но генштабист все равно мелко подрагивал от холода. Пришлось взять у рабочих переносной очаг на подобии тигеля. Его поставили в углу палатки, подальше от легко воспламеняющихся вещей, растопили, и вскоре воздух вокруг наполнился ароматом каких-то смол.

Самым страшным было, пожалуй, не то, что жертвой стал Грач, а то, что он не впадал в забытье, но и не был в полном сознании. Балансируя на тонкой грани и норовя свалиться то туда, то сюда, он слышал приглушенные голоса, словно сквозь толщу воды, и, если удавалось чуть-чуть приоткрыть глаза, словно через багровую пелену видел нечеткие силуэты.

В горле пересохло, но проглотить влитую в рот воду он не мог, и она выливалась из приоткрытых губ. Легкие словно раздирало изнутри: генштабист задыхался и мучительно закашливался, стоило ему пытаться вдохнуть глубже. Ему становилось то нестерпимо жарко, то жутко холодно. Щеки болели от натянутой сардонической улыбки, а попытки прекратить улыбаться приводили к судорогам. Сердце билось неровно, порой вдруг замирало, и тогда все вокруг темнело, а звон в ушах вдруг сменялся тишиной. «Жить!» — проносилась обрывочная мысль в затуманенной голове, Грач судорожно хватал ртом воздух, и сердце, повинуясь, снова начинало биться.

Доктор Антуан, понимая, что смерть Грача приведет к полнейшему беспорядку не только в лагере, но и в Генштабе, всеми силами помогал ему удерживать огонь жизни в груди, который сейчас больше напоминал тлеющий уголек. Доктор распорядился принести теплой воды с медом, мягкими осторожными движениями массировал грудь, облегчая дыхание, положил на голову мокрый носовой платок, протирал виски уксусом, невесть откуда принесенным Мирабель, и даже пустил кровь.

Это помогало, но ненадолго: стоило ему чуть-чуть успокоиться и собраться заявить, что Грач вне опасности, как самочувствие Грача ухудшалось без внешней помощи. Антуан сжимал зубы и снова бросал все свои силы на попытки вернуть его хотя бы в прежнее неопределенное состояние.

Так прошла кошмарная ночь, наступило такое же кошмарное утро. Доктор перестал кого-либо пускать в палатку и лишь иногда выглядывал, да и то лишь чтобы бросить коротко: «Еще воды, живее!». На вопросы он угрюмо отмалчивался, сердито отмахивался или вообще их не слышал.

Заняться делом ни у кого не получалось. У Мирабель валились из рук все документы, у него не выходило сосредоточиться, и он рассеянно смотрел на витиеватую арабскую вязь, будто бы впервые ее видел; Виктор, решивший помочь с разработкой плана, не мог сформулировать все четко и однозначно, злился на самого себя — еще бы, таких проблем у него никогда не было! — и пытался связать между собой хотя бы уже написанное; Интизар сидела в углу и сейчас больше напоминала поведением Нео, нежели себя; Франсуа сначала пытался разговорить негритянку, но та была слишком встревожена и не могла связно сказать хоть что-то, пришлось махнуть рукой и присоединиться к Виктору.

Наконец, в обед Виктор и Франсуа закончили свои мытарства и предложили готовый план. Мирабель, пробежавшись по нему глазами, согласно кивнул и ничего не стал менять.

— Лучше уже не придумаю, — вздохнул он грустно. — Я вообще обычно не занимаюсь такими вещами… Итак, сразу после обеда я уеду в заброшенный город и останусь там до тех пор, пока не узнаю время собраний. Вы, Франсуа, не оставляйте попытки разговорить Нео. Может, в этом мифе в самом деле есть подсказка… Грач редко ошибается… Вы, Виктор, следите за лагерем и в случае... — тут он запнулся, словно в горле запершило, — в случае если мой коллега все же отдаст душу Богу, сообщите это мне. Думаю, ваш кузен помнит дорогу и согласится побыть курьером… Интизар, быть может, вы составите мне компанию?

Танцовщица вздрогнула, подняла на него задумчивый взгляд и медленно покачала головой. Большие темные глаза ее были чуть прикрыты, словно ей было дурно.

— Жаль… — Мирабель не стал настаивать и кивнул головой.

За обедом молчали. В уме каждого крутился один и тот же вопрос: «Выживет?..». Ответа не было, а попытки подбодрить друг друга приводили к совершенно противоположным результатам и не самым оптимистичным выводам. Уж лучше было молчать, чем добавлять мрачных мыслей.

Вечером, уже после отъезда Мирабель, Франсуа удалось поймать Антуана, когда тот умывался. Доктор от усталости был белее бумаги, под глазами легли круги, а взгляд был столь измученным, что сердце у капитана сжалось.

— Разрешите мне сменить вас, — попросил он, не глядя на него. — Вам надо хоть немного отдохнуть…

— В случае чего сразу будите, — на удивление согласился доктор, так же не поднимая взора.

Пожалуй, Антуан согласился принять помощь не от усталости, а от осознания, что он со своими познаниями в медицине может сделать не больше других. Будучи бессильным сам, он не хотел обвинять в бессилии другого.

Франсуа бесшумно вошел в палатку и присел в изголовье, внимательно вглядываясь в лицо Грача. Бледное, без единой кровинки, оно больше походило на какую-то чудовищную жуткую маску, насильно натянутую на генштабиста. Иногда по нему пробегала тень беспокойства, Грач едва заметно хмурился, сводя тонкие темные брови к переносице, и поджимал губы, которые снова складывались в страшную улыбку.

От этого оскала в груди Франсуа возник странный первобытный ужас, обволакивающий своим едким дымом душу. Капитан, пожалуй, даже не смог бы объяснить, что же так пугало его: то ли чувство беспомощности перед некими высшими силами, то ли ощущение приближающейся неведомой, но неизбежной опасности.

«Живешь себе спокойно, а потом вот так — раз! и все… — подумал он, бережно взяв руку Грача в свою и согревая холодные пальцы дыханием. — И о тебе останется лишь память… — затем, вспомнив слова Грача, что его не упомянут ни в одной документации, с сожалением добавил: — О ком-то даже памяти, и той не останется… Как странно!.. Ведь на работе этих незаметных людей держится порой целое государство!.. А о них, в лучшем случае, будет помнить один-два человека… Ведь они сложили свои жизни во имя родины, сами отказались от своей свободы ради этого… — мысли вдруг оборвались на середине, и в глубине головы совершенно отчетливо прозвучало: — Мы живем свободно, находя радость уже в исполнении своего долга».

Эти слова отчего-то прозвучали голосом Грача, да столь похоже, что Франсуа даже сначала решил, будто бы это сам генштабист и произнес. Лишь когда он взглянул на него и увидел все ту же ледяную тревожную маску, он понял, что это ему только показалось. Через несколько минут он заметил, что его дыхание перестало вырываться из груди с присвистом. Грач спал.

Время то ли тянулось неимоверно долго, то ли наоборот летело стрелой, Тео не мог понять этого без часов. Тихо гудело красно-синее пламя в тигеле. В приоткрытый вход палатки иногда залетал прохладный ветер, и тогда огонь в очаге начинал трепыхаться, словно пойманная в силки птица. Франсуа сидел неудобно, у него давно уже затекла спина, но он не рисковал шевелиться, боясь разбудить Грача, слушал неровное слабое дыхание и рассматривал его черты. В свете занимающегося рассвета генштабист казался совсем уж бесцветным. Сердце билось редко, тяжело, будто бы с протяжным всхлипом, зато исчезла улыбка, и это показалось Франсуа хорошим предзнаменованием. Грач определенно начинал выкарабкиваться.

Покоя не давала еще одна неприятная мысль. Франсуа связал произошедшее с гибелью Абангу и вдруг почувствовал укор совести. Убил араба он, а не Грач, значит, жертвой тоже должен был оказаться он. Из-за него пострадал невиновный в этой смерти человек… Вместе с укором совести закрались вдруг и сомнения: неужели Грач, один из лучших агентов Генштаба, не заметил убийцу?.. Неужели он ничего не заподозрил и не увидел?.. А может, он заметил, но не успел сказать?.. Да нет же, он ведь даже встал и сказал, что пойдет за пледом… Он бы вскрикнул или что-то сказал…

Вдруг Франсуа почувствовал, что пальцы Грача чуть дрогнули и несильно сжали его руку. Он поднял взор и сначала даже испугался, заметив на его серых губах улыбку, а затем понял, что она мягкая и легкая, а не тяжелая. Секундой позже у Грача вышло приоткрыть веки. Зрачки у него все еще были расширенными, но взгляд уже был осознанный. Выражение лица у него до сих пор было суровым и каким-то замкнутым, лишь в глубине глаз сквозило что-то жалобное, растерянное, смущенное.

— Мементо… — едва слышно прошептал он, — Мементо, какой я дурак… Господи, дура...

Он тут же закашлялся, голос сорвался, и пришлось замолчать. Франсуа позвал Антуана, и доктор вновь вытеснил его из палатки. Свежий, еще не прогревшийся утренний воздух ударил в лицо, от этого даже закружилась голова. Зато слетела усталость, и капитан решил, что он не будет отдыхать, а сообщит Виктору о том, что Грач пришел в себя, а затем понесет эту новость и Мирабель.

— Мне кажется, что еще рано что-то говорить… — начал было кузен, а затем махнул рукой: — Сказать стоит, вы правы… Захватите заодно с собой Нео. Может, она что-то подскажет в городе. Мифы, как видно, совпадают…

Франсуа коротко кивнул, поманил за собой сидевшую в своем любимом уголке Нео и поспешил седлать лошадь. Он уже запрыгнул в седло и помог Нео усесться, когда из палатки выскочила Интизар и бросилась чуть ли не под копыта.

— Ну вы что, с ума сошли? — справедливо возмутился Франсуа, осадив коня.

— Я… будьте осторожны… — Интизар отскочила в сторону, прижав руки к груди. — Будьте осторожны… Молю вас, заклинаю!

Франсуа только кивнул и, объехав ее, пришпорил коня. Лошадь понеслась, высоко подбрасывая тонкие ноги в белых чулках и поднимая тучи песка за собой. Интизар проводила их тоскливым взглядом, полным и обиды, и горечи, развернулась и поплелась к себе, словно побитая хозяином собака.

У Белого Нила Франсуа перевел лошадь в шаг, а у воды и вовсе спешился. Солнце уже поднялось, надо было беречь силы скакуна, а кроме того, он хотел успеть окунуться где-нибудь у берега, смыть с себя остатки усталости и продолжить путь. Нео, завидев реку, засияла и широко заулыбалась, хлопая в ладоши и пританцовывая. А затем вдруг и в самом деле пустилась в пляс, подпрыгивая и смешно размахивая руками, путаясь в юбке и смеясь. Лошадь скосилась на нее, нервно притоптывая на месте и обмахиваясь хвостом.

— Ты чего, Нео? — обратился к ней Франсуа, скинув рубашку. — Голову тебе припекло?

— Здесь жить апачи тера, здесь я шерит мела, — хохотала она восторженно, совсем не слыша его. — Белая Река — река богов!

Пожалуй, это была самая внятная ее фраза за сегодня. Франсуа решил не тратить время на порывы, которые негритянка объяснить не могла, окончательно разделся и с удовольствием погрузился в уже теплую воду. Признаться честно, он надеялся, что Нео захочет последовать его примеру, и оттого немало удивился, когда, вынырнув, вовсе не обнаружил ее на берегу.

— Господи, ты сведешь меня с ума… — пробормотал он, с сожалением расставшись с мыслью покупаться подольше. — Куда вот ты могла деваться?!..

Наспех вытеревшись собственной рубахой и повесив ее сушиться на луку седла, он оделся и бросился искать пропавшую девушку. Солнце еще не начало припекать, и он не боялся его жестоких палящих лучей. А вот за Нео из-за ее беспечности он очень беспокоился. Следы на песке быстро заметались ветром, и он не мог представить, в какую сторону та направилась.

— Если бы я был негритянкой, то куда бы пошел?.. — Франсуа прикусил губу, сосредоточенно оглядывая местность. — Точно не назад… В заросли?..

Идея показалась ему вполне трезвой. По крайней мере, будь он на ее месте, то он отправился бы именно туда. К величайшему разочарованию, там девушки не было. Зато на колючках остался обрывок кружева, обрамлявшего подол юбки. «Ага… я на верном пути. И чего ее только понесло в джунгли?.. Тень, что ли, искала?..» — Франсуа, сложив кружево в карман, раздвинул ветви посильнее и, нагнувшись, шагнул в лес.

Тут же его со всех сторон окружил полумрак. «Нет, ни один человек в здравом уме в поисках тени сюда не полезет, — решил он, передернув плечами. — Хотя Нео есть Нео…».

— Ракатере! — послышался вдруг ее голос откуда-то со стороны камней.

Франсуа поднял голову и заметил негритянку, махавшую ему рукой с высокого уступа, другой она придерживалась за ветвь какого-то растения. Он не успел ни возмутиться по поводу ее ухода без разрешения, ни по поводу опасности таких акробатических трюков. Что-то с силой обрушилось ему на голову, капитан коротко вскрикнул и рухнул на землю. Последнее, что он успел запомнить, был вопль Нео, звавшей его сначала по имени Бога, а затем уже и по его собственному.

* * *

На лагерь спускался вечер. Из заброшенного города уже вернулся Мирабель, вполне довольный результатами своего пребывания там. Вышедший навстречу Виктор изумленно поинтересовался:

— А… куда же делся мой кузен?..

— Ваш кузен?.. — генштабиста его вопрос удивил не меньше. — Что же, Франсуа… ехал ко мне?..

— Да, он вместе с Нео выехал еще утром, — встревожено подтвердил его догадку Виктор. — Вы не встретились?..

— А что… Грач… Он… он?.. — Мирабель даже отступил на шаг, прослушав вопрос.

— Да нет же, с ним все в порядке, Франсуа ехал сообщить, что Грач пришел в себя, — Виктор сердито хмыкнул. — Да постойте, он спит, вас доктор оттуда выгонит. Он, как Цербер, сидит у палатки и никого не пускает. Так что ж с Франсуа?..

— Он не приезжал, — Мирабель с трудом подавил в себе желание отправить к черту Виктора и поскорее расспросить обо всем Антуана. — Совершенно не приезжал. Я ж не слепой… Погодите-ка, он не приезжал, но и не возвращался?!..

Виктор сокрушенно кивнул головой, устало потирая виски.

— И Нео тоже пропала?..

На этих словах разговор был оборван. В лагерь бегом влетела только что упомянутая негритянка. Верхняя юбка у нее совсем отсутствовала, а нижняя была изорвана в клочья, видно при быстром беге. Девушка тяжело дышала, запыхавшись; с ее темного лба градом лился пот. За ней, храпя и фыркая, вбежала лошадь, на которой они уехали. Повешенная на просушку рубаха развевалась за ней, подобно парусу, а иноходь только усилила это сходство.

— Нео, какого черта?! — накинулся на нее Виктор. — Где Франц?!

— Ракатере… апачи тера … Ракатере… мои люди… — выдохнула она, жалобно смотря на него. — Мои люди… Ракатере… они тук его, он упасть… Ракатере…

Мирабель и Виктор беспомощно переглянулись. Они, конечно, уже поняли, что Африка приготовила им множество сюрпризов, но этот был самым неожиданным из всех. Ни тот, ни другой понятия не имели, жив ли Франсуа, ведь Нео прибежала к ним, не выяснив этого. Оба они так же не знали, как вызволять его, в случае если он жив. Это были не самые страшные проблемы. Самой страшной проблемой было: а как сообщить это Грачу?..

Франсуа пришел в себя и обнаружил, что лежит на мокрой холодной земле. В ушах звенело, а в горле пересохло. Во рту чувствовался металлический привкус крови. Он попытался приподняться и чуть не вскрикнул от пронзившей шею боли. Так же не вышло шевельнуть ни руками, ни ногами, и все по одной простой причине: они были стянуты какой-то острой тонкой веревкой. Удавка на шее мешала поворачивать голову, она впивалась в кожу и заставляла лежать неподвижно.

«Очень героическая смерть, Франсуа, — подумал капитан, пытаясь хоть что-то разглядеть в полумраке хижины. — Очень героическая… А ведь предупреждал Грач осторожнее… ». В том, что ему грозит именно смерть, он не сомневался. Это был наиболее вероятный вариант продолжения событий, и он не слишком грел душу.

Капитан настороженно прислушивался к звукам, доносившимся из-за стен хижины. Он слышал тихий треск костра и точно такие же тихие голоса. Что говорили, он не понимал, зато сделал еще более неутешительный вывод: это были не арабы. Когда он только-только пришел в себя, он подумал, что попал в плен кааба. У него оставалась надежда, что он сможет выкрутиться и что-нибудь им расскажет. Но говорили явно не на арабском языке.

Он с трудом повернул голову и попытался найти глазами выход. В этот момент с тихим шуршанием раздвинулись сухие пальмовые листы, и в хижину скользнул нагой и совершенно черный мальчишка. Он с любопытством замер, глядя на Франсуа. «О Господи… — Франсуа осознал, что он попал в еще более страшную передрягу, чем мог себе представить. — Попал в плен, да еще и к кому… к дикарям!.. Прав Виктор в его суждениях о моей везучести…».

Мальчик постоял немного, затем отошел в угол хижины. Он зачерпнул из лохани воду в глиняный ковш и принялся шумно пить, иногда обливаясь. По пыльным животу и груди тонкими змейками текли струйки, оставляя черные следы. Напившись, ребенок снова уставился на Франсуа. Видя, что странный белый человек не шевелится, мальчишка осторожно подошел ближе и присел на корточки, разглядывая его. Капитан безумно хотел пить, но сказать негритенку о своей невыносимой жажде или хотя бы показать жестами не мог.

— Вивау! — раздался резкий голос.

Мальчик подскочил, как ошпаренный, и выбежал из хижины, оставив Франсуа томиться в одиночестве и неизвестности. От долгого лежания в неудобной позе все тело затекло и болело. «Сознание хоть бы потерять, — подумал он измученно. — Хоть не так изнурительно…».

От усталости он не обратил внимания на то, что за стенами хижины началось какое-то оживление и шум. Через некоторое время все стихло, снова было слышно лишь треск костра да тихие голоса. Вдруг опять зашуршали пальмовые листы — кто-то зашел в хижину. Шеи коснулось что-то острое, Франсуа непроизвольно дернулся, успев еще при этом подумать: «Наверное вот он, конец».

Это действительно был конец, но конец его путам. Удавка мгновенно ослабла и прекратила его душить. Распались и путы, стягивающие запястья и ноги.

— Ракатере, — позвал его знакомый голос. — Ракатере, моя пришла…

Франсуа приоткрыл с трудом глаз и увидел перед собой Нео. Негритянка обеспокоенно всматривалась в его лицо, сжимая руками юбку.

— Нео… Господи… — Франсуа и подумать не мог, что он когда-нибудь так обрадуется, увидев ее. — Как хорошо… Как хорошо, что это ты…

Голос у него был охрипший, слова давались с трудом, и Нео поняла его без всяких просьб. Она побежала к тому же углу, куда бегал мальчик, и вернулась с ковшом воды. Франсуа пил медленно, мелкими глотками. Ему казалось, что стоит глотнуть больше, и горло просто потрескается. Наконец, он подал Нео пустой ковш и улыбнулся слегка, благодаря.

— Мои люди верят, что ты — Ракатере, — Нео улыбнулась в ответ. — Мои люди просят совершить чудо.

Франсуа, только немного успокоившийся, почувствовал, что у него волосы встают дыбом и седеют. Вот только этого не хватало! Ладно, его почитают как бога. Это, конечно, очень льстило самолюбию Франсуа, только вот одна проблема: он ведь не Ракатере. Он простой человек и понятия не имеет, какое чудо надо совершить. Кроме того, без ответа оставался вопрос: а что ж с ним сделают?.. Может, его и почитают богом, но это не мешает его убить…

Наверное, испуг отразился на его лице, потому что Нео тоже испугалась и села на колени рядом с ним, боясь поднимать взгляд. Несколько минут прошло в полнейшем молчании. Франсуа лихорадочно соображал, какое же чудо он может совершить, чтобы впечатлить племя Нео и остаться живым. Нео молчала потому, что привыкла молчать.

— Ракатере, моя бегала к своим, — произнесла она тихонько, когда тишина начала давить на нервы. — Моя сказала белому богу с волосами цвета песка и еще одному белому богу, что ты у моих людей. Боги сказали, они придумают, как забрать тебя. Моя отправили к тебе сказать это.

— Слава Богу, они хоть знают, где я… — Франсуа облегченно выдохнул.

Значит, надо пережить несколько часов. Наверняка уже все известно Грачу, а уж Грач, несмотря на слабость, что-то придумает. Чтобы протянуть до спасения, надо убедительно сыграть роль Ракатере… «Думай, Франц, думай… — он принялся потирать виски пальцами. — Ракатере — бог солнца. Значит, бог огня. Огонь!.. Так… Маканки я, конечно, оставил в лагере… Или нет?..». К несчастью, их он действительно оставил в палатке, как и трубку. Потом он вспомнил про пистолет, но уж его-то он точно не взял. Из вещей у него сейчас были сапоги да штаны. Рубашки, и той не было.

— Так, Нео… Когда твои люди ходят увидеть от меня чудо?.. — поинтересовался Франсуа, переведя взгляд на девушку. — Я оставил важный предмет магии в лагере.

— Моя побежит говорить белым богам, что Ракатере в порядке, моя возьмет его, — Нео встала.

— Погоди бежать, — он поймал ее за руку. — Погоди… Расскажи мне о твоих людях. Мне надо знать, какое чудо лучше совершить.

Нео потерла темный лоб, соображая, что же может рассказать про свой народ. Ее взяли в рабство, когда она была еще девочкой, и она боялась, как бы за время ее отсутствия ничего не поменялось. В племени сменился колдун, и девушка справедливо полагала, что другими стали и некоторые правила.

— Рассказывай все, что придет в голову, — попросил Франсуа, чтобы не тянуть время.

— Мои люди — люди Ракатере, — начала негритянка. — В день, когда приходишь в мир, становишься восходящим солнцем. В день, когда уходишь из этого мира, становишься заходящим солнцем. Первые люди пришли в этот мир из крови Ракатере, из твоей крови. Кровь — дар, текущий в нас с твоего соизволения. Мы в вечном кровавом долгу перед тобой.

«Ну, я точно нарвался, — подумал капитан, услышав эти слова. — Водевиль какой-то…».

— Кровь — цена власти, — продолжала Нео, воодушевившись. Затем оборвала рассказ, задумавшись и подбирая слова. Так и не найдя их, она переключилась на другую историю: — Однажды мир прервется. Это случится, когда ты уйдешь с неба…

«Ах, бедная моя Нео, ты думаешь, я действительно бог и бессмертен, — Франсуа усмехнулся, глядя на девушку. — Не буду тебя разочаровывать…». Из обрывочных рассказов он понял две вещи: люди этого племени поклоняются огню, люди этого племени поклоняются крови. Сочетание этих фактов дало Франсуа неплохую идею.

— Так, Нео… Теперь беги, — он отпустил ее руку. — В лагере попросишь у белого бога с волосами цвета песка пистолет и маканки. Запомнила?

Нео сосредоточено кивнула, немного еще посидела рядом, а затем подскочила сразу на ноги и выскочила из хижины. Франсуа глубоко вдохнул, успокаиваясь, и окинул взглядом помещение, в которое попал. Хижина была из глины, лишь пол был земляной. Крышей и дверью служили сухие листья пальмы. Сверху свешивались покрытые пылью высушенные внутренности каких-то животных и скелеты крыс. В углу валялась сушеная голова буйвола. Плохо просушенная, она местами прогнила от времени, но глаза и рот сохранились, из-под сухих губ виднелись желтые зубы. Рядом с ней стоял барабан и какие-то непонятые предметы.

«Ага!.. Наверное, хижина принадлежит колдуну, — Франсуа сменил позу и потянулся. — Да… вон и маска висит…». Оставалось только ждать и надеяться, что Нео прибежит раньше, чем придет время показывать чудо…

* * *

В лагере тем временем Мирабель и Виктор решились сообщить новость Грачу. Они не хотели волновать его, но прекрасно понимали, что утаить происшествие от проницательного генштабиста не получится.

— Лучше сказать, а то нам же хуже будет, — Мирабель передернул плечами. — Он и так скажет нам много приятных слов, после которых не захочется дышать.

Виктор лишь вздохнул. Решено было, что говорить будет он, ибо Мирабель сразу уперся и сказал, что ему потом еще с Грачом работать, а он приносит слишком много плохих новостей. Виктор возражать не стал, представляя, что Грач сделает с коллегой, если решит, что исчезновение Франсуа — его вина.

Грач встретил их полусидя. Встать совсем ему не разрешал доктор, да и сам Грач не порывался пока геройствовать. Он сразу понял, что что-то случилось, выжидающе посмотрел сначала на Мирабель, затем на Виктора и скрестил руки на груди.

— Что стряслось? — поинтересовался он слегка сипло.

— Дело в том… — Виктор понял, почему Мирабель не хотел сообщать весть Грачу. Говорить под его холодным взглядом было просто невозможно. — Дело в том, что мой кузен…

— Так, что натворил Франсуа?.. — Грач слегка напрягся и приподнялся, сев на постели окончательно.

— В том-то и дело, что мы не знаем, — осторожно вставил Мирабель.

Виктор решил не тянуть и просто обрубил тему:

— Он пропал.

Грач с едва слышным стоном упал назад, на подушку, не дав ему договорить. Антуан, дремавший на стуле около тигеля, тут же очнулся от дремоты и, подойдя, встревожено поинтересовался, все ли в порядке.

— В порядке?!.. — Грач в бессильной ярости сжал пальцами покрывало, в которое он был укутан. — Далеко не в порядке!.. Куда он пропал?!..

— А вот это мы как раз-таки знаем, — Мирабель, решив, что он тем самым поднимет хоть чуть-чуть свою репутацию, взял слово. — Он в племени, откуда эта негритянка, Нео, кажется…

— Он... где?.. — голос Грача сорвался на полушепот, а сам генштабист был настолько ошеломлен, что не смог оставаться в своем ледяном спокойствии. — Вы что, издеваетесь?..

Взгляд Грача красноречиво молил: «Скажите мне, что издеваетесь, я даже посмеюсь ради приличия. Только скажите, что это неудачная шутка». Увы, шуткой это не было. Виктор пересказал их разговор с Нео и пояснил, что девушку отправили к племени, чтоб она была хотя бы переводчиком для Франсуа.

— Катастрофа… — пробормотал Грач, схватившись за голову. — Это точно катастрофа, господа.

— Надо его выручать… — Мирабель задумчиво прикусил губу.

— То, что его оттуда вытаскивать и без вас ясно, — Грач сурово взглянул на него.

За палаткой послышался топот босых ног, а затем во вход просунулась кудрявая голова Нео. Девушка запыхалась, но ночью бегать явно было сподручнее. Она не выглядела так измученно, как после первой пробежки.

— Моя прибежала, — выдохнула она, переводя дыхания. — Ракатере просил моя принести ему… пистолет… и макалонки…

— Пистолет и что? — не понял Грач, который, несмотря на просьбу Антуана, все же поднялся и, пошатываясь, принялся расхаживать по палатке.

— Я думаю, спички, — вдруг произнес Виктор. — Спички-маканки. У него был коробок с собой. Я дам их тебе, только будь осторожна со склянкой. Там кислота. Разольешь на тело — будет ожог. Подожди немного.

Нео кивнула и устроилась на полу у стенки палатки, все еще тяжело дыша. Она не понимала многого, что делали сейчас эти белые боги, но страх за Ракатере был сильнее страха перед ними, и она не ушла из палатки. А белые боги, кажется, обсуждали, как можно вернуть Ракатере. Тот, который был со светлыми волосами, предложил отбить его с помощью огненных палок.

— Да вы что, нельзя, — встрял четвертый бог, который возвращал людей с того света и лечил болезни. — Так нельзя!

— Антуан прав, так нельзя, — согласился тот, который тут был главным.

То, что он главный, Нео поняла еще при первом их знакомстве. Он так спокойно держался и командовал, что сразу все было ясно.

— Ну а что тогда?..

— А давайте изобразим их богов?.. — предложил бог со странными глазами цвета грозового неба, которое Нео видела с борта «Святой Анны».

— Мирабель!.. Еще одна глупость с вашей стороны, и я разжалую вас до… постойте… — главный бог замер, в задумчивости хрустя пальцами.

Затем он обернулся на Нео, подошел к ней и присел рядом. Негритянка испуганно уставилась на него, инстинктивно сжавшись и сделавшись от этого меньше в размерах. Вопреки ее ожиданиям бог не ударил ее и не причинил никакой боли. Даже голос у него был на этот раз мягкий и на удивление приятный.

— Послушай, Нео… Как ты назвала меня?..

— Сетнут… — едва слышно ответила девушка, изумленно глядя на него. Неужели бог забыл свое имя?..

— Очень хорошо… Полагаю, бог ночи и разрушения… — бог хмыкнул себе под нос. — Странное у вас сплетение мифологий… Но не суть… Опиши мне костюм… одежду Сетнута.

Для Нео это оказалось непосильной задачей. Она не знала, как может быть одет Сетнут, и беспомощно моргала с дрожащими губами. Грачу пришлось отойти от нее и даже отвернуться, чтобы она успокоилась. Виктора Нео окрестила Хогором за небесно-голубые глаза. С Мирабель у нее вышла заминка. Она долго смотрела на него и молчала, не в силах провести никаких аналогий. Затем, наконец, назвала наиболее подходящий по ее мнению вариант: Аахонсу.

— Хогор — бог неба, тут все ясно. Со мной тоже в целом понятно, — Грач недоуменно потер переносицу. — А вот кто вы, Мирабель?..

Мирабель развел руками. Он и вовсе не понимал, как Грач догадывается, что за бога называет негритянка.

— Он приносит воду каждые шесть лун, — тихонько пояснила Нео. — Как только проходит время, он появляется вместо Онсу. Он ее муж. Он прогоняет от нее Сетнута…

— С луной связанное… — пробормотал под нос Грач. — Ладно… Нарядим вас, Мирабель, в что-то белое… Что поделать… Ну и дадим вам ружье, будете им меня прогонять.

— Как жаль, что я такое зрелище пропущу, — усмехнулся слегка Антуан. — Меня вы ведь с собой не возьмете.

— А это кто вам сказал? — мгновенно возмутился Грач. — Еще как возьмем! Вы нам пригодитесь. Еще не ясно, как я среагирую на поездку… А еще черт знает, в каком там состоянии Франсуа.

Виктор тем временем сходил за пистолетом и спичками. Нео, прижав их к груди одной рукой, другой вытянула пузырек с кислотой перед собой и побежала к племени. Вскоре ее уже не было видно за дюнами.

— Бегает быстрее лошади небось, — хмыкнул Грач задумчиво. — Ладно, господа… пока Франсуа изображает из себя Ракатере, мы с вами перевоплотимся в его божественных друзей…

* * *

Франсуа уже успел подумать, что Нео не прибежит, когда девушка влетела в хижину, подобно урагану. С великой осторожностью она поставила перед ним пузырек с кислотой, а пистолет и спички передала ему в руки. Сама она не стала задерживаться, решив, что простой смертной нельзя видеть, как бог готовится творить чудо.

Она выбежала наружу и сообщила заждавшимся ее людям, что Ракатере сейчас явится. Надо сказать, Нео безумно гордилась тем, что во всей деревне лишь одна она понимала, что говорит белый бог. Даже колдун, и тот не понимал. А она понимала. Значит, она станет потом ведуньей, как ее прабабка. Это уже было решено ее отцом-вождем, распределявшим в племени общественные роли.

Франсуа, зарядив и проверив пистолет, дабы случайная осечка не испортила ему всего представления, взял спички и, выдохнув шумно, вышел. Его встретило гробовое молчание. Племя настороженно смотрело на него, изучая каждую черточку. Нео почтительно склонилась перед ним на колени, и ее примеру последовала добрая половина собравшейся толпы.

Говорить с племенем Франсуа не мог, поэтому чудо пришлось творить молча. Раскрутив склянку с кислотой, капитан опустил в нее спичку. Стоило вынуть ее из склянки, как она тут же вспыхнула, вызвав восхищенный возглас и тихое роптание. Пришлось повторить это чудо дважды.

Старый колдун, сухощавый, со спутанной бородой и всклокоченными волосами подковылял к нему и, почтительно склонившись, хрустнув суставами, что-то произнес.

— Он говорит, что хочет посмотреть, — пояснила Нео, чувствуя на себе восхищенные взгляды и светясь изнутри от гордости.

— Скажи ему, Нео, что это подарок, — Франсуа закрутил склянку и протянул ее вместе с коробком колдуну. — Только пусть будет осторожнее с жидкостью. Она кусается сильнее огня.

Нео быстро затараторила на своем наречии. Своим подарком он произвел большое впечатление. Колдун принял его дрожащими руками и все повторял: «Ооо!.. Ооо… Ооо!..».

— Что-что, а вот это я вам не подарю… — Франсуа достал пистолет и, взведя курок, попросил Нео: — Скажи, что сейчас прозвучит гром, а из этой вещицы вылетит огонь.

Несмотря на предупреждение, выстрел произвел ошеломляющий эффект. Все племя, включая даже вождя, попадало на колени. Нео, уже привыкшая за время жизни с белыми богами, сначала тоже растерялась от такой реакции, а затем попросила тихо:

— Ракатере, не делай так…

Нео вспомнила смерть Абангу. Пришлось убрать пистолет. Благо, никто не настаивал на подарке и повторении этого чуда. Колдун, оправившись от потрясения, подошел к Франсуа с какой-то небольшой глиняной чашечкой и что-то попросил, согнувшись в том же почтительном поклоне. Нео слегка замялась с переводом, словно думала, а уместна ли просьба, и Франсуа уж было решил, что старик все же хочет пистолет, но негритянка наконец пояснила:

— Олауда просит, чтобы ты благословил племя…

— И почему мне это не нравится… — пробормотал под нос Франсуа, чуть нахмурившись. — Что я должен сделать для этого?

— Ракатере должен дать свою кровь и плеснуть ее в огонь, — Нео указала на чашечку.

«А могло бы быть и хуже…» — Франсуа, успокоившись, выдохнул. Потеря небольшого количества крови была ничем по сравнению с потерей жизни.

Примечание к части

Франсуа никогда не доводилось кого-либо благословлять. Он не был ни святым, ни служителем церкви, разве что являлся крестным отцом племяннице, да ее тоже вроде бы не благословлял. Так что он ощущал нечто вроде гордости. Просьба племени несомненно польстила ему, хоть и чувствовал капитан себя неловко — никаким богом он не был. Признаваться в этом, естественно, не следовало, пришлось всунуть совести большой кляп в рот, дабы она не нашептывала на ухо: «Ай-яй-яй, что ж ты делаешь-то?». Жизнь дороже.

За приготовлениями смотрели вместе с Нео: он с интересом, а негритянка с благоговением. Колдун племени подкинул хвороста в костер, и пламя стало выше. Старик довольно причмокнул и ушел в хижину, затем вернулся с глубокой плошкой.

— Мы, вроде бы, договаривались о другой чашке, бывшей поменьше… — тихо заметил Франсуа, скосившись на Нео.

— О, это для очищения, — неопределенно пояснила она, улыбнувшись немного. — Это для чай.

«Ну, хоть слово запомнила, — успокоился Франсуа. — Не то объясняла б жестами и еще больше меня запутала…». Чаша в самом деле оказалась для чая, а точнее для какого-то странного напитка, пахнущего травами и чем-то резким, похожим на анис. Дурманящий аромат ударил в нос, стоило поднести чашу к губам, а сладко-горький вкус отвара тут же обжег язык. По воздействию неведомый напиток был похож на крепкий алкоголь: те же потеря в пространстве и легкое головокружение.

Затем начались странности. Колдун уже успел сделать надрез, собрал кровь в плошку и теперь ходил вокруг костра, что-то выкрикивая. Его слова приглушались ударами барабанов. Франсуа пришел в себя после такого угощения и вдруг почувствовал, что улыбается. Улыбку снять не выходило, как бы он не силился. «Чем они меня отравили?! — лихорадочно размышлял капитан, поднеся руку к губам и стараясь расслабиться. — Что в этом их «чае» такого намешано?!..Нео знает?..».

Нео не знала. Она задумчиво стояла, глядя то на свои темные босые ноги, то на колдуна, который уже плеснул кровь в огонь и теперь совершал непонятные телодвижения.

— Моя спросить, — пообещала она. — Олауда рассказать. Ракатере выдержать очищение, Ракатере можно знать.

Олауда с рассказом медлил. Колдун долго чесал всклокоченную бороду и хмыкал. Затем поманил рукой за собой в хижину. Он разложил перед Нео и Франсуа с десяток разных трав. Тут были и яркие цветы с лиан, и невзрачные серые травки, и пучки то ли коры, то ли высушенных кореньев.

— Желтые дурманить, красные утолить боль, — быстро переводила Нео за бормотанием колдуна, указывая на каждый из цветков. — Синие для вкуса, серые для улыбки, коричневые для...

— Для чего серые?! — тут же прервал ее Франсуа. — Ну-ка, спроси Олауду, где он эту траву набрал?!

Колдун испуганно вздрогнул, решив, что Ракатере гневается. Он пал ниц и зашептал что-то неразборчивое, путая слова и заикаясь.

— Олауда говорить, что он нарвал траву в Белой Реке, она расти у берега. Воду с ней нельзя пить, когда на ней цветы, — Нео, кажется, все же разобрала его неясный шепот. — Вода с ней убить. Это Нумсет. Но когда с ней красный цветок, она неопасна. Красный цветок — это ты.

— Так вот что это… — ошеломленный Франсуа покрутил в руках невзрачную траву. — А ведь рабочие берут воду из реки… и сейчас она как раз цветет… Вот что!..

Однако он не успел завершить логическую цепочку. За стенами хижины раздался жуткий вой, а следом поднялся крик. Нео испуганно выглянула и сама вскрикнула, а затем рассмеялась и хлопнула в ладоши.

— Сетнут, Хогор и Аахонсу придти за тобой, — пояснила она.

Колдун встрепенулся, услышав имена богов, и выбежал из хижины. Франсуа выглянул и увидел весьма забавную картину: все племя снова повалилось на колени, кто где стоял. Посреди этого хаоса стоял растерянный Виктор, который такой реакции не ожидал. Грач стоял у него за спиной, оперевшись на трость. Лицо его было мертвенно-бледным, долгая дорога и тряска в седле не пошла ему на пользу. Темные волосы вопреки обыкновению он не зачесал назад, а растрепал. От этого только усилилось сходство с хищной птицей, но Франсуа отметил, что такая прическа ему идет больше. Мирабель ходил вокруг, помахивая ружьем.

Заметив Франсуа, он махнул особенно сильно, заехал прикладом в лоб Грачу, отпрыгнул испуганно в сторону, споткнулся о лежащего на земле мальчишку, грохнулся на землю и случайно спустил курок. Выстрелом сшибло пальмовую ветку, она свалилась прямо на Олауду. Старик всплеснул руками, вскрикнул и бросился обратно в хижину.

Все племя пришло в движение. Раз колдун убежал, значит пришла опасность. Вскоре своеобразная площадь с костром опустела.

— Мирабель, я вас убью, — разрезал тишину едва слышный, хриплый и злой голос Грача. Он с трудом поднялся, отряхиваясь. — Что вы натворили?!

Экзекуцию Мирабель отсрочил Франсуа, который вышел из палатки и махнул им рукой. Виктор вдруг бросился к нему и стиснул кузена в объятиях, отчего последний застыл, как вкопанный. Со стороны Виктора такая радость была не просто неожиданной, она была невозможной. Конечно, за время, проведенное в Африке, они ни разу не поссорились крупно, и все же…

— Мементо, вас я тоже прибью… — Грач, правда, уже улыбался и говорил несерьезно. — Как можно было… Ладно, пустое…

— Грач, я знаю кто убийца!.. — Франсуа выпутался из объятий Виктора. — Точнее… что. Пойдемте!

Грач зашел в хижину следом за Франсуа. Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел травы, разложенные на полу. Капитан пересказал ему то, что слышал от колдуна в переводе Нео, потом добавил свои умозаключения. Генштабист слушал с недоверием, но стоило Франсуа сказать, что это растение распространяет яд и в воду, он вдруг тихо застонал и закрыл лицо руками.

— Господи, какой дурак… — прошептал он, и в его голосе послышались слезы. — Как же я мог не догадаться… Исаак же сказал… Господи… Дурак…

— Грач, ну что вы… — Франсуа коснулся его плеча.

— Он не говорил про Серую смерть! — генштабист судорожно вдохнул. — Это было не «Алмавт Алрамади». Это было «алмавт фи алма»… Смерть в воде… И он же в самом начале прошептал про чай и воду. «Маа» — вода, «Шай» — чай … Как я мог не понять, о боже!.. Все же так просто…

Франсуа не стал ничего говорить про знание генштабистом языка. И без того уязвленное самолюбие Грача не выдержало бы. Он только слегка сжал пальцы на его плече и протянул ему трость.

— Пойдемте, — Грач кивнул ему с благодарностью. — Вам, Мементо, надо бы накинуть рубашку, а мне снять этот чертов сюртук. Душит.

У реки их ждал доктор Антуан с лошадьми. Он сразу же бросился к Грачу, что-то встревоженно спрашивая у генштабиста, расстегивавшего на ходу пуговицы. Кончилось тем, что он заставил его сделать несколько глотков коньяка. Нео решила, что она поедет с ними, и ни на шаг не отставала от своего Ракатере. Лошадей она уже не боялась, видя, что белые боги смело ездят на них.

В лагерь ехали в полном молчании. Грач смотрел куда-то в небо, но ничего не отражалось в его строгих серых глазах, и было неясно, о чем он думает. Мирабель молчал от смущения. Он вовсе не собирался ударять коллегу, это вышло случайно. Виктор молчал за компанию с Мирабель, с которым подружился и которому сочувствовал. Франсуа размышлял, Нео никогда не заговаривала первой, а доктор Антуан просто клевал носом, ему было не до разговоров.

Спать бедному доктору не дали. Грач не стал слушать просьбы задуматься о последствиях нервных потрясений для собственного здоровья и все же устроил в кабинете собрание. Мирабель на сей раз уступил ему кресло, а сам предпочел спрятаться куда-нибудь в угол, чтобы коллега не метал на него взгляды-молнии. Франсуа присел на подоконник, а Виктор и Антуан устроились прямо на полу.

— Говорить придется долго, — Грач вздохнул, откинувшись на мягкую спинку и чуть прикрыв веки. — Но рассказать стоит. Убийства, которые на самом деле были несчастным случаем, немедленно прекратить. Рабочим покажем траву, пусть будут осторожнее. На всякий случай, надо будет хранить и те красные крупные цветы…

— Amorphophallus titanum, — уточнил зачем-то доктор, потирая переносицу.

— Они являются лекарством… И ослабляют влияние яда, — Грач медленно кивнул. — Глупое недоразумение вышло…

— Что же теперь?.. Домой?.. — поинтересовался Мирабель, с надеждой подняв глаза.

— Домой никак нельзя, — возразил спокойным ленивым голосом Грач. — Я не просто так подумал про Серую смерть, Мирабель. Придется, видно, и про нее рассказать. Одно время Черный кабинет сотрудничал с ней… Во время египетских походов. Ничего толком про этот орден неизвестно, но его воины отличаются молниеносностью. Нам они неплохо помогли. Потом мы рассорились, а поскольку кое-что про «Серую смерть» мы вызнали… Нам решили объявить джихад. Вы, Мементо, задали мне недавно неловкий вопрос: а что мы забыли на землях, нам не принадлежащих. Думаю, ответ вам понятен: колонии. Наполеон не прочь расширить владения… А эти господа-арабы нам мешают.

Грач замолк, переводя дух. Тишину в кабинете никто не прерывал. Мирабель обиженно надулся: еще бы, ему этого всего тоже не сказали, просто отправили в Африку. Доктор Антуан рассматривал свою флягу и явно размышлял, стоит ли ему предложить генштабисту попить, или лучше поостеречься.

— Теперь отношения с Серой смертью еще сильнее накалятся, мы отправили на тот свет одного из членов ордена, думаю, там уже известно… Следует предпринять меры, но это уже не моя печаль.

Мирабель хмыкнул из своего угла. Он другого и не ожидал.

— Однако я задержусь на некоторое время… Надо разгрести эти авгиевы конюшни. Теперь ясно, с какого конца разматывать клубок. Вы, Франсуа, отправитесь вместе с кузеном домой на корабле «Герцог Аквитанский». Доберетесь до Александрии по Нилу на лодке, завтра я договорюсь с одним стариком... «Герцог Аквитанский» корабль неплохой, штормы выдерживает…

— Как быть с Нео? — поинтересовался Франсуа. — Она определенно не хочет меня оставлять, зато в мои планы вовсе не входит ее забирать…

— И я вам настоятельно рекомендую ее оставить, — Грач кивнул. — Так ей и скажите. Ее место здесь, ваше там.

Франсуа кивнул. С Нео ему было грустно расставаться, он привязался к наивной негритянке, в какой-то степени даже полюбил ее. Не раз за последние дни в голову приходила шальная мысль: «А не увезти ли ее?.. Она будет только счастлива, что я заберу ее!». Но Грач был прав. Ее место было тут, а его — во Франции. Свое обещание он исполнил: он действительно вернул ее домой. Так отчего ж так грустно на душе?..

Нео мужественно перенесла известие об его отъезде. Только в последний день она вдруг стиснула его в объятиях и так замерла, уткнувшись лбом в грудь.

— Не плачь, Нео, — Франсуа погладил ее по кудрявым жестким волосам. — Ты будешь видеть меня каждый день.

«Как же на руку мне то, что ты уверена в моем божественном происхождении…» — грустно усмехнулся он в мыслях. Личико Нео тут же просветлело, она заулыбалась и закивала, а затем затараторила, что в племени она будет ведуньей, что будет толковать его волю и станет правой рукой вождя после того, как потухнет солнце в груди Олауды… Затем, что-то вспомнив, она еще раз обняла Франсуа и бросилась куда-то. Так и попрощались.

«Ведунья… гм… Ну, значит хорошо устроишься в племени… Славно», — Франсуа проводил ее взглядом. Отчего-то щемило сердце.

Франсуа не спалось. Уже скоро должно было светать, а он так и не сомкнул глаз. Морфей обошел его стороной сегодня. Невероятная тишина вокруг не усыпляла, а наоборот давила на него. Без Нео в палатке было одиноко. Ветерок тихо колыхал стенки, и непривычно было видеть пустым дальний левый угол. Капитан сидел за столом и бездумно водил пером по бумаге, куря трубку и пуская колечки дыма к потолку.

— Слава Аллаху, вы не спите… — послышался тихий голос.

Франсуа обернулся и обескуражено замер. У входа в палатку стояла Интизар. Танцовщица была в расшитом золотом полухалате кирпичного цвета и черной юбке. Наряд необычайно шел ей, но не это поразило капитана. Танцовщица стояла с открытым лицом. Паранджу она сняла специально, в этом не было сомнений.

Ею невозможно было не любоваться: мягкая волна черных как ночь волос лежала на голове венцом; черты лица были нежны, правильны и красивы, тонкий нос — аккуратен и прям, в отличие от носов других арабок; небольшие алые пухлые губы слегка подрагивали, а в прекрасных темных глазах блестели слезы.

— Вы что-то хотели?.. — Франсуа невольно засмотрелся на нее.

Интизар кивнула едва заметно. Как это было на нее не похоже. Танцовщица, если ей что-то было нужно, пускала в ход все свои чары. Сейчас она словно оробела и вмиг поблекла.

— Вы уезжаете?.. — поинтересовалась она наконец упавшим голосом и, получив положительный ответ, вдруг легко преодолела все расстояние между ними и, грохнувшись на колени, взмолилась: — Возьмите меня с собой!

— Взять вас?!.. — изумился Франсуа. — Но зачем вам?..

— Прошу, возьми с собой!.. — Интизар схватила его за руку. — Забери меня из этого кошмара!.. О, я согласна на все!... На все!.. Быть мебелью в твоем доме, быть рабыней, быть пустым местом, только забери меня, я не проживу без тебя отныне!..

— Господи… — Франсуа, осененный страшной догадкой, посмотрел на нее с жалостью. Он взял ее ладонь в свою и вкрадчивым голосом спросил: — Ну что же ты будешь делать во Франции?..

— Что угодно! — Интизар подняла на него взор. — Буду делать то, что прикажешь мне ты.. О, Мементо, Я согласна даже отречься от Аллаха, я согласна быть последней твоей женой, быть…

— Но послушай… Как же я могу тебя забрать?.. Это невозможно, — Франсуа ласково покачал головой.

Интизар вскинула голову и долгим взглядом посмотрела на него. Отказ, пусть и мягкий, прочла она по его лицу. Танцовщица опустила подборок на грудь, беззвучно рыдая. Он не любил ее, несмотря на все ее старания!.. Франсуа не сказал ей этих жестоких слов, но женщины умеют слышать их сердцем.

Капитан поглаживал ее по запястью с тонким узором вен, даже жалея, что отказывает ей. Он действительно не любил и не хотел обманывать, но ему было жаль ее. Интизар прекратила всхлипывать, и он уж было решил, что она успокоилась, как вдруг арабка вскочила с огнем в глазах. В руке ее блеснул тонкий кинжал. Сначала Франсуа решил, будто бы она хочет убить его, но вовремя сообразил и успел перехватить ее руку. Кинжал застыл в сантиметре от ее груди.

— Тогда убей меня сам, — прошептала она, послушно разжав пальцы и разрешив ему забрать кинжал.

— Я этого не сделаю, — капитан бросил кинжал на стол, усадил Интизар на стул и присел рядом с ней. — И тебе этого не позволю. Слышишь?..

Интизар закрыла лицо руками. Сквозь ее тонкие пальцы катились крупные слезы.

— Мне не нужно любви, — зашептала она срывающимся голосом. — Позволь лишь мне любить тебя… Забери…

Франсуа уж думал, что придется действительно соглашаться и забирать ее, но послышались шаги. Интизар отпрянула, резко подняла паранджу и отошла к задней стенке палатки. Внутрь заглянул Грач, уже не такой бледный и явно полностью оправившийся. Лишь под глазами еще виднелись темные следы.

— Пойдемте, Мементо. Уже почти все готово. Интизар, вас искал Мирабель. Вам придется поехать с нами.

Лошадей пустили медленным шагом. Франсуа хотел посоветоваться с Грачом на тему Интизар, но не мог, пока арабка была рядом, Грач тоже словно хотел что-то сказать, но молчал. Так и доехали до реки. Интизар отошла, когда они спешились, и исчезла в временной палатке. Разговор, однако, с ее уходом все не начинался и не начинался.

Нил поблескивал белой лентой среди песков. На востоке уже видна была тоненькая полоска солнечного света. Над рекой низко-низко висели звезды, таинственно искрясь голубоватым светом. Дюны лежали светлыми холмами почти до горизонта.

— Красиво… — наконец вздохнул Франсуа, задумчиво глядя вдаль.

— Я, пожалуй, все же слишком сухой человек, — отозвался через некоторое время Грач, вздохнув. — Меня не восхищает этот унылый пейзаж и природа...

— И не боитесь умереть, так и не увидев этой красоты? Умереть и не понять?.. — Франсуа взглянул на него с сочувствием.

— Все появляется из праха и становится прахом, — неоднозначно отозвался генштабист. — Какая разница: раньше, позже?.. В моей работе, Мементо, сердце обрастает мозолями… Срезать их легко, а вот нарастить потом обратно почти невозможно…

— Интизар просила меня забрать ее с собой… — разговор получался несвязный, но это было неважно.

— Вы согласились? — Грач обеспокоенно взглянул на капитана. Тот покачал головой. — Вот и правильно. Незачем. Она нам тут нужна… Кроме того… Интизар, знаете ли…. тоже из Серой смерти.

Франсуа хотел изумиться, но в этот момент из палатки вышли Виктор и Мирабель. За ними едва видимой тенью скользнула танцовщица. Виктор тоже не спал ночью, у него был не накрахмален и не завязан воротничок, да и волосы слегка топорщились хохолком. Кузена он поприветствовал кивком, о чем-то размышляя.

— Что ж, до свидания, — Грач чуть склонил голову, когда они сели в лодку, и старик-араб удовлетворенно крякнул, получив плату вдвое больше, чем рассчитывал. — Впрочем, лучше уж прощайте, Мементо... Лучше уж прощайте.

Лодка качнулась и поплыла. Араб что-то насвистывал, взмахивая веслами и ругаясь на висевший безвольно парус. Был штиль. Франсуа молчал, глядя на удаляющуюся фигуру Грача, скрестившего руки на груди, и на стоявшую в отдалении Интизар, тянущую в непроизвольном жесте вслед им руку. Мирабель стоял, запрокинув голову к небу. Вскоре их силуэты стали темными точками, виднеющимися на горизонте. Белый рассвет застыл над африканскими песками неподвижной и мертвой улыбкой…